Я иду по улице. На встречу и прочь движется живая волна. В Слимэксе - Луис поет о Мозесе. Погода прекрасная - солнце еще не выбивается из облаков, но успевает слегка прогреть воздух рассеянными лучами. Настроение - чудесное. Все люди - симпатичны. Девушки - сногшибательно красивы (кстати, не заметил, с каждым годом красивых девушек становиться все больше, а тебя все меньше?). Хочется подпевать - Go down Moses. Тум-ту-рум. Let my people go. Впереди, в толпе, взгляд выхватывает очаровательное лицо. Заинтересовано смотрю на выплывающий корабль. Волны расступились, и о ужас. Как говорю я в минуту отчаяния - мадам, вы только что от Naf-Naf? Нуф-Нуф и Ниф-Ниф зайдут попозже. Нет, наверное, я уже стар, но девушкам в возрасте 25 и старше фирма Naf-Naf не может предложить стильной одежды. Градусник настроения почувствовал первое изменение температуры. В сторону, противоположную безоблачному счастью.
Вторая капля - голоса. Я не знаю, может они специально тренируются, но у меня сдают нервы от беседы одной парочки. Голоса с надрывом, какие-то скрипучие. Такое впечатление, что они не успевают продать друг другу что-то, абсолютно не нужное самим.
Третий порыв из Антарктиды - милейшие старушки. Те самые, что валятся на свободные места в метро, как подкошенные. Те, что первыми забегают в любую нужную им точку пространства, размахивая пенсионным одной рукой и отталкивая своих товарок другой. На их лицах застыло вечное недовольство окружающими. Встретить приятных пожилых людей - удача, чуть повышающее настроение. Почему же меня смущают эти пожилые люди? Я БОЮСЬ стать таким. Да, я боюсь старости, а они напоминают мне, во что я, скорее всего, превращусь.
Непроизвольно тянусь к Слимэксу и меняю Луиса на что-то более агрессивное - попадается Rage. Dies Irae. Гнев. Гнев закипает. Не хватает приправы. И она находится на скамейке в парке. Там сидит молодая супружеская пара. Он занят серьезным делом - разгадывает очередной идиотский сканворд из журнала с еще более идиотским названием "Тещин язык". Их маленький ребенок гоняет голубей. Молодая мама сидит и с каким-то отрешенным видом платком достает попавшую в глаз соринку. Он. Она. Ребенок. Бедные голуби не знают, где можно в безопасности продолжить свои крысиные дела. Мальчик почти счастлив. Муж увлечен, но не женой, а мощью своего интеллекта - раз в каждые 3 минуты карандаш оживает и что-то пишет в клеточках. Она не выпускает платка. Нет, это уже не соринка. Она вытирает текущую тушь. Слезы? А этот сидит рядом и, наверное, гадает, что за чувство заставляет людей вместе страдать. Да и слезы. Вода это, функция организма по отчистке глазного яблока.
К черту. Все к черту. Rage сменяется Коэном. "First we take Manhatten". Да, а потом мы возьмем, но не Берлин, а лимузин. Я посмотрю тебе в глаза. Но что случилось? Куда делся глубокий океан? Там только мелкая лужа, припорошенная пеплом. Что же мы наделали? Как мы допустили...
Но вот я подхожу к двери, прокатываю карточку на входе - я дисциплинированный работник, - и принимаюсь считать доходы, расходы, вычислять возможные прибыли и потери, анализировать работу... В голове все кружится строка Коэна - "... but love's the only engine of survival". Только почему с каждым днем мне все труднее убедить себя в этом?