И попал я, как кур в ощип, или из огня да в полымя.
В качестве эпиграфа здесь можно было бы привести слова одного незадачливого пиита, который сказал так: "Сурова жизнь, коль молодость в шинели, а юность перетянута ремнем!".
Немножко пошловаты слова, но они удивительно точны. Поэт, несомненно, нюхал казарму знал, почём фунт лиха.
До принятия присяги оставался месяц. За это время мы должны были освоить азы службы, приобрести элементарные навыки поведения с равными по званию, и с начальниками. В войсках всё это называется курсом молодого бойца, у нас - военная администрация. Здесь же и строевая поготовка, и физическая, уставы ВС, и много всякой другой всячины.
Но в начале моего рассказа я просто обязан поведать о своих начальниках и командирах, уверяю, они стоят этого. Ведь только в армии, где все на виду, о тебе узнают всё. Спрятать что-либо от других невозможно. Всё твоё хорошее и плохое - вот оно, на ладони.
В самом начале, когда мы ещё только пришли, нас подсчитали, построили, разделили и определили каждому место в строю. Получилось четыре отделения по 28-30 человек в каждом, каждое отделение в свою очередь подразделялось на 2 отделения. Почему я так подробно пишу об этом? Да потому, чтобы было понятно о количестве начальников на каждую душу. Итак, группу возглявлял сержант, отделение- сержант, получалось всего на отделение по три сержанта. На всём курсе таких командиров было 12, 13-м был старшина курса. Во главе всех стоял начальник курса, у него был заместитель. Вот и подсчитали всех начальников, правильно, 15 командиров на каждого курсанта.
Начну с младших командиров. Они, все как один, поступили в училище в конце своей срочной службы. Безусловно, у них уже был командирский опыт, какие-то определённые навыки. Большинство из них поступило не из желания учиться, а чтобы сократить срок службы. И это у них получилось, т.к. они покинули стены училища сразу же после первого семестра, многие даже сессию не сдавали. Я их не осуждаю, каждому своё. Не буду говорить о всех, это было бы страшно скучно, нудно и неинтересно.
А вот о своём командире отделения скажу несколько слов. Это был высокий, крепкого сложения парень, довольно симпатичной наружности, с непропорционально длинными руками. Характер имел ровный, спокойный, очень мало улыбался, и всегда имел вид какой-то сосредоточенной недосказанности, вроде бы хотел что-то сказать, но забыл, и теперь пытается вспомнить. И фамилия у него была под стать ему, уж не знаю почему, мне так казалось, Анпилогов, редкая такая фамилия. Командир он был хороший, но науки не тянул, а может быть и не хотел тянуть, он потом оказался в числе тех, кто ушел после первого семестра. У него была одна очень яркая особенность: он так лихо и чётко отдавал честь, что на это невольно обращалось внимание. Его рука каким-то быстрым, неуловимым движением оказывалась у головного убора, а вот вниз опускалась по замысловатой траектории с такими финтами, повторить которые было, практически, невозможно, но всё было в пределах устава. Нам это очень нравилось, а многие специально попадались ему на пути, чтобы лишний раз все увидели анпилоговское приветствие. В каждом коллективе, в гражданском или в военном, в большом или маленьком, всегда находиться кто-то один, кто всегда талантливо копирует своего начальника. И у меня в отделении был такой, Игорь Волков, который блестяще изображал Анпилогова. Два слова об этом Игоре. Вид он всегда имел неказистый, плохо заправленная под ремень гимнастёрка норовила вылезти из под него совсем, пилотка на голове сидела как-то глупо, звёздочка смотрела не вперед, а в сторону, и, вообще, он смахивал на человека только что выскочившего из под косилки. На замечания начальников заправиться, он реагировал совершенно серьёзно, делал это с удовольствием, старательно, но после всех попыток в его облике ничего не менялось. И начальники в конце концов махнули на него рукой. Теперь-то я понимаю, он делал все эти штуки нарочно, он играл роль. Надо сказать, что талант у него был, блестящий талант актера и юмориста. Он мало говорил, ему было достаточно сделать жест рукой, как-то непутёво повернуться, и всё..... начинался смех, тут же переходящий в хохот. Смеялись до слёз. Галкин ему и в подмётки не годился. Игорь, сам того не понимая, протащил нас через самое трудное время становления. Он ушел, как и Анпилогов, после первого семестра, не его это было дело. Как сложилась его судьба дальше я не знаю. Расцвёл ли его талант, получилось у него что-нибудь? Неизвестно, прошло столько лет с тех пор, но Игоря Волкова я больше не слышал. А жаль.
Так вот, свои пародии Игорь начал с Анпилогова. Он уловил не только анпилоговскую честь, но и все его малейшие движения, походку, все мельчайшие, характерные только Анпилогову тонкости. А теперь представьте себе длинный коридор казармы, по нему идёт Анпилогов по своим делам, навстречу ему попадается, как бы невзначай, Волков. Они приветствуют друг друга, как положено по уставу, расходятся. Волков проходит два-три шага, резко поворачивается и продолжает двигаться за Анпилоговым, но идёт уже его походкой, в его манере отдавая честь каждому окну, лицом он уже Анпилогов, один в один. Это перемещение сопровождается взрывами хохота, за этой картинкой наблюдает сотня глаз, когда же Анпилогов недоумённо поворачивает голову назад, чтобы понять, что происходит, Игорь уже ноготочком сосредоточенно соскребает какую-то пылинку с оконного стекла, лицо его при этом совершенно спокойно и мирно, как у спящего младенца.
Таким образом Волков развлекался и развлекал нас. Он всегда и всюду опаздывал, в строй, в аудиторию на занятия, на самоподготовку. Все замечания по этому поводу он выслушивал с невинным и простецким видом. И всё ему сходило с рук.
Ладно, хватит о Волкове, обещал говорить о сержантах, а получилось о курсантах. Хотя, в принципе, это одно и тоже.
Конечно, наши сержанты держались особняком, они на это имели законное право. Но к нам они относились с уважением. И в помине не было, как её сейчас называют, дедовщины. Этой заразы мы не знали, не знали её и они. И мы относились к ним с должным уважением. Это были неплохие ребята, которым тоже было не совсем уютно в новой обстановке. Они, также как и мы, приспосабливались и учились. Ну держались они своей компании, ничего в этом плохого мы не видели.
Мы были очень молоды. Возраст диктовал нам поведение, и, разумеется, хотелось и почудить, и подурачиться. Дурачились и наши начальники, но их шутки никогда не затрагивали нас. Все происходило в их круге.
Привожу такой случай. О нём я узнал совсем недавно от своего сокурсника, который в то время входил в число старослужащих. Фамилии его я не называю, пусть будет просто Петя, он был писарем и располагался со своим нехитрым скарбом в канцелярии, которая днём служила кабинетом начальнику курса. В противоположной стороне казармы была ещё одна комнатка, в которой размещался старшина курса, он там, в отличие от других, и спал. Это была его привилегия.
Один из курсантов съездил домой, что-то там у него произошло. Он вернулся и, как всякий русский человек, привез для своего сержанта домашний презент, большую бутыль самогона, кусок сала домашнего посола. Про остальные припасы говорить не приходиться, они тоже были. Всё это было вручено сержанту. Он поблагодарил курсанта и подарочек припрятал. Конечно, об этом было сообщено всем начальничкам, об это не знал только старшина. Дело было в воскресенье, и он был в увольнении. Договорились, что после проведения вечерней поверки, после того, как наша братия успокоиться, всем вместе немного побаловаться домашней снедью. Расположиться решили в комнате старшины, т.к. он был уволен до утра понедельника. А чтобы не терять даром время, накрыли стол заранее, закрыли комнату на ключ и пошли проводить мероприятие. В это время появился старшина, его никто не видел, и он потихонечку прокрался в свою комнату. Понятно, что он увидел на столе. Почему-то он предположил, что это дело рук курсантов. Пока шла поверка старшина успел расправиться с салом, как это ему удалось, неизвестно. Когда все улеглись, он пригласил командиров к себе и заявил, что здесь готовилась пьянка. Пока он излагал свои мысли, остальные как-то сразу усекли, что сала-то на столе нет, бутылка на месте, закуска - вот она, а сала нет. Не сговариваясь, они тоже стали возмущаться неблаговидным поведением курсантов. Их очень обидело, что исчезло сало, и этот факт толкнул их на молчание. Старшина так и не узнал истины. Бутылка была публично водворена старшиной в железный ящик, а ящик находился в канцелярии. Ключи от ящика были только у старшины и начальника курса. Это они так думали. Однажды начальник курса обломил у ключа дужку, он был человек порывистый, резкий, у него часто в руках что-нибудь ломалось. Вот в этот раз сломалась дужка. Петя, как писарь, получил задачу восстановить боеготовность ключа, наш начальник именно так и выразился. Он любил блеснуть оригинальностью своего языка, но об этом я поведаю позже. Сломался ключ, Петя побежал выполнять приказание, вначале побежал, но потом уже пошёл в мастерскую училища, где и припаял дужку к ключу, заодно уж сделал слепок с него, и уже потом изготовил и себе ключ, так, на всякий случай.
После торжественного водворения улики в ящик старшина отправился к себе. Но компания не дремала, ящик был открыт, самогон перекочевал в другую тару, опустевшую бутыль наполнили водичкой из-под крана, заткнули её той же бумажной пробкой и вернули в место заключения.
Пирушку отложил до лучших времён. Наступил понедельник. Появился начальник курса. Стоял строй, старшина делал начальнику обязательный доклад о состоянии дел, в конце доложил о предотвращённой пьянке. Тут же появилась и виновница скандала, которая попала сначала в руки заместителя начальника, капитана Кудряшёва. Он вытащил пробку, понюхал содержимое бутылки и удивлённо посмотрел на старшину. Передал бутылку шефу. Тот тоже её понюхал, потом попробовал содержимое на язык. Дальнейшее понятно. Был конфуз, никто из начальников не понимал, что произошло, ведь старшина клялся и божился, настойчиво доказывал, что в бутылке был самогон, водой там и не пахло. Вот так сержанты сделали козу старшине, а зачем он съел все сало. Так эта история и канула в лету, и только где-то лет этак через двадцать, отмечали в компании какой-то праздник, вспомнили про сало и самогон, и бывший старшина Витя узнал правду. В армии нельзя быть одиночкой, это не поощряется.
Теперь пришёл черед что-нибудь поведать о начальнике курса. Виктор Иванович Бугрименко человеком был очень оригинальным. Целых пять лет он стоял у руля нашего кораблика. Отличался он строгостью, иногда слишком чрезмерной, но с нашим братом именно так и надо. Иначе на голову взгромоздимся и будем ещё ножками покачивать. Хотя на самом-то деле Виктор Иванович был хорошим психологом воспитателем. Он сумел в полной мере подготовить из нас абсолютно самостоятельных, знающих свое дело командиров. Я всегда мысленно говорил ему спасибо, потом, когда сам стал командиром. Его школа была великолепной. С самых первых своих лейтенантских шагов я горя не знал, всё было ясно и понятно.
Но сначала, конечно, гайки, которые закручивал Бугрименко, вызывали если уж не испуг, то душевные потрясения уж точно. В училище мы никого не боялись, об этом очень хорошо знали курсанты старших курсов, как-то они попробовали с нами связаться, но получили с нашей стороны такой свирепый отпор, что все дальнейшие попытки с нами связываться были отброшены навсегда. Говорилось, что с этими бешеными, т.е. с нами, лучше не связываться, это же бугрименовцы, об этом мнении знало всё училище. Даже потом, через много лет, когда я встречался с выпускниками училища и в разговоре возникал вопрос о начальнике курса, то узнав, что я от Бугрименко, всегда сразу говорилось, что этот курс знают хорошо, ведь у вас шёл год за два. Вот такие прелестные отзывы. Мы боялись только своего шефа. Мы были глупы и многого не понимали.
Вся наша подготовка по курсу молодого солдата проходила под его патронажем. Занятия по физической и строевой подготовке Виктор Иванович проводил всегда сам. Он был крепким мужчиной, и с удовольствием развлекался с двухпудовой гирей, в казарме, где у нас был оборудован маленький спортзал. И занятия проводил тоже с удовольствием, правда, сами понимаете, что нам эти занятия удовольствия не доставляли.
Строевая подготовка непременно сводилась к тренировке выносливости. Она заключалась в том, что вся шеренга одновременно поднимала по команде левую ногу и в этой позе застывала до следующей команды. Потом шла правая нога. Всё бы это ничего, если бы не секундомер в руках начальника, по которому мы держали вытянутую ногу. После этих занятий ещё очень долго ноги тряслись от напряжения.
В таком же духе проходили и занятия по физической подготовке. Пощады не было никому. А самым неприятным мероприятием был кросс на три километра. Отговорки по состоянию здоровья, неожиданно подскочившей температуры, плохого здоровья отклонялись шефом немедленно и безоговорочно. В таких случаях он произносил: "Только смерть или бессознательное состояние могут помешать курсанту стоять в строю". В этом был весь Бугрименко. Как же мы ненавидели эти бега по пересечённой местности! Мы знали на трассе каждый куст, каждый бугор, но это нас не спасало, спрятаться было невозможно, местность была открыта всем ветрам взорам. Она в те минуты просто издевалась над нами. Но как это и не странно, но мы терпели. Уже потом стало проще, привыкли, наверное. Перед самым выпуском мы узнали от преподавателей кафедры физподготовки и спорта, что все мы отработали гимнастику на третий спортивный разряд. Тогда ещё не был введён ВСК, т.е.военно-спортивный комплекс, который выхолостил из физической подготовки практически всю гимнастику не только на перекладине, но и на брусьях и кольцах. Оставлены были самые примитивные упражнения, пропал интерес к занятиям, из них ушла душа.
Но вернусь к Бугрименко. Он нас натаскивал, заставлял наши тела работать на пределе. И в этом ничего плохого я не вижу. Эта закалка помогала потом выдерживать серьёзные передряги.
Но что в нём было сосем замечательным, так это его выступления перед строем. Он, конечно же, специально уснащал свою речь своеобразными изысками, что делало его речь хлёсткой и образной.
Примеры, разумеется, только некоторые. Остальные уже стёрлись из памяти, надо было записывать, но это не состоялось, поэтому то, что помню.
Построение курса после занятий, перед обедом. Виктор Иванович произносит свою коронную фразу: "Тридцатиминутный перекур, и через пять минут все сидят в Ленинской комнате".
Когда он занимался с нами по отработке командного голоса, так он это называл, говорил. " Подавать команду надо так, чтобы человека парализовало на месте". Хорошо, да?
Когда мы были на занятиях, шеф проверял внутренний порядок в расположении. И вот однажды что-то ему не понравилось. Построение и его речь: "Наше расположение атаковали клопы, я нашёл одного, но вы не переживайте, мы загоним их на вертикальные стены". И пошёл процесс. Постели были вынесены на улицу и разложены на снегу, был конец марта и снег уже подтаивал, постели с удовольствием нахватали воды. Процесс загонки клопов на вертикальные стены продолжался весь день и весь вечер, т.е. в казарме был проведен солидный косметический ремонт, закончившийся далеко за полночь. Ночевали в мокрых постелях. Но клопы с тех пор сами не появлялись и другим заказали. А были-ли они вообще?
Ещё один случай. На территории училища имелся бассейн, сотворённый без всяких изысков руками самих же курсантов. Было начало лета, и шеф решил принять у нас зачёт по плаванию. Вода в бассейне была, были приняты меры безопасности, по бровке, в плавках, с красной повязкой на руке, с дурацким видом, вышагивал я, изображая спасателя. У четырёх тумбочек стояли кандидаты в мастера, шеф подал команду, и забрали ь на тумбочки. Один из соискателей вдруг заявил о том, что он не умеет плавать. На что шеф ответил: " Не умеешь - научим, видишь, у нас есть спасатель". И заплыв состоялся, но из воды вынырнуло только три пловца, а четвёртый, действительно, плавать не умел, его пришлось откачивать, но всё обошлось и зачёт был остановлен.
Кстати, не таков был Виктор Иванович, чтобы бросать незаконченное дело. Под его руководством тот самый утопленник плавать научился. Шеф объявил ему ультиматум. Или ты плаваешь, или бегаешь 3км каждый день. Пловец выбрал первое, в воде ведь не потеешь, и оказался прав.
После одной одной из проверок, на построении шеф объявил: "Сегодня проверил состояние средств индивидуальной защиты. У многих не хватает трёхпалых рукавиц. Вы что, брали их в увольнение с девушками общаться?".
Перед любой работой по наведению порядка в спальном помещении он говорил: "На алтарь отечества будет брошен последний грамм мастики".
Виктор Иванович очень любил проводить беседы об этике офицера, его поведении в обществе, манере держаться. Одно выражение по этому поводу запомнилось особенно. Вот оно: "Офицер, бегущий в мирное время, вызывает недоумение, в военное - панику!".
Сказано хорошо, ёмко и точно. Как говорят, ни прибавить, ни убавить.
Таким был наш начальник. В его выражениях, которые казались нам надуманными, таился глубокий смысл. Я это понял потом, когда сам столкнулся с необходимостью заставлять подчинённых делать именно то, что требовало дело. А это не такая уж простая задача. Без личной убеждённости её выполнить практически невозможно. На этом я заканчиваю экскурс в то трудное, и одновременно весёлое время. Оно было совсем молодым и потому беззаботным. Ещё раз благодарю своих наставников и учителей, за их труд и заботу. Добрую память о них я всегда ношу в своём сердце.