Голубые стены глетчера узким, очень узким ущельем поднимались вверх, постепенно, где-то далеко, расходясь друг от друга на расстояние нескольких метров, и, упираясь прямо в темно-синее небо, впускали в себя часть солнца, превращающего толщу тысячелетнего льда в сверкающий монолит голубого алмаза.
Было очень холодно, но если забыть о холоде, то поражала чистота и красота льда и неба, объединившихся для создания гармонии в единственном для этого возможном месте - леднике Федченко.
Но, несмотря на шедевр, созданный природой изо льда, неба и солнца, все было плохо... Слишком плохо.
Кто бы мог подумать, что судьба подставит так больно и жестоко, коварно позволив преодолеть самое сложное - то, что доступно немногим, и только в самом конце, когда осознание победы прочно укоренилось в мыслях, нанесет неоправданно суровый, скорее всего - смертельный удар.
Позади осталось восхождение пятой категории сложности, которое вполне могло потянуть на самую высшую, шестую, категорию. Андрей в этом нисколько не сомневался, несколько раз до этого побывавший и на 'шестерках'. Хотя, конечно, гора горе рознь - у каждой свои особенности, свой характер, почти как у людей. Кому-то из альпинистов легче даются восхождения на сложные вершины, чем на очевидно более легкие, и дело здесь в одном - в характерах человека и горы, в том, насколько они подходят друг другу. Вопрос спорный, многие верят в это, еще больше - нет, но Андрей верил, и последняя вершина была тому подтверждением: скальные участки, участки льда, снега - все далось тяжело, вытянув из него и силы, и душу, опустошив полностью, словно красивая, но глупая, капризная девчонка.
Не понравилась Андрею эта вершина - слишком разными они оказались и характерами, и, видимо, еще чем-то. Но гора не выдержала, сдавшись, а он сдуру принял ее поражение за чистую монету, обрадовался неимоверно трудной победе, записал в уме в ранг самых почетных и престижных, но далеко не любимых. Памир, пик Революции, высота 6974 метра... Надолго он запомнит эту Революцию.
Андрей приоткрыл глаза, уносясь ввысь взглядом, жадно цепляющимся за выпуклости и шероховатости ледяных стен, будто силой мысли старался вырубить в них ступени: надолго ли запомнит он ее? И что значит в его положении 'долго'? Три часа, десять, а может быть - сутки?
С другой стороны - ему во что бы то ни стало требовалось забыть Жанну, и он сделал для этого все возможное, и даже больше, позабыв о правилах элементарной техники безопасности при передвижении по леднику. Да и вообще наделал ошибок, главная из которых - пошел в горы один, когда душа и сердце разрывались от боли и жизнь в значительной степени потеряла свою первоначальную естественную ценность. Какие злые шутки выкидывает над людьми любовь...
Но теперь все затмил инстинкт самосохранения и первобытная жажда жизни... и что-то еще. Андрей не придал поначалу этому 'что-то' абсолютно никакого значения: какая может быть ненависть к Виктору Байкалову, если собственная жизнь еле-еле держится в теле, зажатом кусающимися морозом ледяными стенами.
Как ни странно, но именно возрастающая с каждой минутой ненависть, словно культивирующая сама себя, давала ему источник жизненных сил, позволяющих бороться с близкой смертью. Было много необычного, а может, и ненормального - умирая в горах, помнить о вещах, людях и обстоятельствах, совершенно не имеющих к тебе в данный момент никакого отношения. Потому что в его жизни сейчас остались только ледяные стены - высокие, холодные, безжалостные, кусок красивого бездушного неба и он сам, или, точнее, часть его, возможно навсегда переставшая быть тем, которого он знал как самого себя.
Как глупо все вышло... Конечно, он очень устал: трое суток восхождения - это много. Изнуряют холод, ветер и высота. Высота - особенно: здесь и недостаток кислорода,
576-579
доводящий до длительных головокружений и постоянной слабости, и неутолимая жажда, несмотря на большое количество жидкости, которую он, зная правила, выпивал ежедневно: соки, чай, кофе. Но влага уходила из организма почти мгновенно, высасываемая высотой, и вновь распухший язык и потрескавшиеся губы требовали воды. Наконец, уже упоминавшийся отвратительный характер горы - пика Революции.
Он понимает: все эти рассуждения - только самооправдание, потому что мастер спорта не может, как зеленый новичок, без страховки идти по леднику, испещренному глубокими трещинами, да еще после недавнего снегопада, прикрывшего их пухлой, но совершенно ненадежной шапкой.
Одна из главных причин, побудившая его сократить путь через самую опасную часть ледника,- усталость. Если бы не она - разве сунулся бы он сюда в одиночку, без страховки?
Как он мечтал там, в Минске, об этой усталости, убивающей эмоции, мысли, все переживания, оставляющей только одну мысль - о ней самой, смертельной усталости, замыкающей на себе весь мир. И, наконец достигнув ее, отступил, поддался соблазну, в считанные секунды упустив не только полученное неимоверным напряжением долгих дней, но и то, что человек теряет только один раз.
Неужели он потерял жизнь?
Не может быть, ведь вот она, жизнь - лед, мороз, его тело, коченеющее в их объятиях, мозг, пока еще спокойно контролирующий все происходящее, словно надеясь вернуть изменившую ему удачу... Пожалуй, единственное, что достойно возвращения после измены,- это удача. Сейчас он готов принять ее даже не всю (к которой так привык в течение жизни, считая себя баловнем судьбы), а хотя бы незначительную часть, совсем мизерную, позволившую бы выбраться отсюда.
Как просто он позволил захватить себя врасплох - Андрей застонал сквозь тесно сжатые, но подрагивающие от холода зубы. Как он наслаждался победой: позади скорбно своей громадой застилал горизонт пик Революции, сдавшийся, покоренный, посылающий вслед свои безмолвные проклятия; впереди, через огромную снежную пустыню - долгожданные хребты, коричневеющие остро
580
конечными пиками, среди которых - где-то у самого подножия - затесался его базовый лагерь - палатка, продукты, запасной примус и вдоволь керосина - уже не придется беречь теплый голубой огонек, как в последние дни, тратя его только на то, чтобы вскипятить себе немного кофе. Когда он доберется туда, позволит телу отдохнуть перед последним долгим переходом к верховьям Ванча. Там его ждут. А пока... очень не хватает тепла и... маленького заветного сифона, хранящегося в его 'Ермаке' с газированным спиртом - адской штукой, способной оживить и согреть даже мамонта.
Снежная пустыня, уходящая далеко-далеко на северо- запад, и не только на северо-запад, но и на северо-восток, а также на север - непроходимые ледники. Разве он не знал, что пройти через них в одиночку - не менее сложно, чем подняться на пик Революции, а может быть, даже и на пик Победы или Коммунизма.
. А здесь... расслабился и опомниться не успел, как плавно ушел в невесомое белое облако, в которое вдруг рассыпался пласт снега под ногами, а потом чувство невесомости, или нет - свободного падения, очень похожего, наверное, на невесомость. Чуть позже - скользящие удары о стены, все более сужающиеся до небольшой расщелины, способной намертво зажать человеческое тело вместе с небольшим скальным рюкзачком, полным железа: крючьев, карабинов, ледобуров и прочих альпинистских прибамбасов.
Последний самый жесткий удар - и моментальная отключка сознания. Почему он не погиб сразу? Искать ответ на этот вопрос Андрей отказался наотрез, даже в мыслях не допуская возможности такой нелепой смерти, когда самое трудное и страшное осталось за спиной - то, к чему столько готовился и победил. Погибнуть из-за обычной неосторожности? Хорошо, не неосторожности, а можно сказать - глупости, все равно это нечестно.
Надо признать, удача, выходит, не полностью отвернулась - высота стен около ста метров, и то, что он еще способен двигаться и, видимо, у него нет серьезных пере-
581
ломов - невероятно. Конечно, сильная боль в боку - это наверняка сломанные ребра, но лучше иметь сломанные ребра, чем...
Что осталось? Ледоруб, притянутый репшнуром к правой руке, беспомощно свисающей вниз вдоль стены над узкой темной бездной, как последняя надежда; несколько репшнуров, пристегнутых к поясу карабинами, и два ледовых крюка - это все.И конечно, кошки на ногах. То, что их не сорвало при падении и даже не переломало ноги, пока его швыряло по стенам,- последний, прощальный жест удачи. Что теперь?
Тело настолько прочно вошло между стенами, что возможность пошевелиться полностью отсутствовала. Разве можно считать движением жалкие попытки рук (правой - внизу, с болтающимся ледорубом, левой - вверху, безрезультатно царапающей окоченевшими пальцами по льду) освободить его из жадно сжатых челюстей глетчера.
Без посторонней помощи выбраться отсюда невозможно, особенно сейчас, когда потеряно снаряжение и тело из послушного, сильного и гибкого превратилось в онемевший, замерзающий кусок мяса. Если бы оказаться здесь в самом начале, полным сил, то можно было б сразиться. Руки и ноги сами бы выполняли все, что требуется, без этих исступленных команд воли, борющейся не только с охватывающим его бессилием, но и с воображением, то и дело подкидывающим живописные образы смерти - его смерти.
582
Сражаться можно и без прежних сил, а может, вообще без сил - кому как выпадет.
Вот он долго и нудно поднимается по снежнику, избегая крутых склонов с навесами, обходя их стороной, опасаясь лавин, которые припас для него пик Революции. Иногда слышен их отдаленный грохот, чем-то напоминающий раскаты грома - только более глухие и протяжные. Тяжелые альпинистские ботинки бесшумно входят в неглубокий снег - он специально выбрал этот маршрут - опасность лавин здесь сведена к минимуму, но там, в ста - ста пятидесяти метрах к западу... Не дай бог оказаться там, на пути белых монстров. Один из них недавно, на глазах Андрея, слетел вниз в клубах снежной пыли с грохотом и ревом, словно первобытный хищник, несущийся за добычей. Видеть лавину вблизи или слышать ее отдаленный гул - это далеко не одно и то же.
Чем ближе она проходит, тем точнее в прицел берут горы лично тебя, рискнувшего и здесь запечатлеть свое человеческое превосходство.
Именно склоны, хребты и пики гор и есть то поле брани, где чаще всего развеиваются иллюзии, а альпинисты - народ, который меньше всех остальных мнит себя властелином природы.
583
Андрей не понимает, почему так тяжело идти по не слишком крутому склону, почему тот отбрасывает его назад, будто отвесная стена, почему так напряжены ноги и по спине пробегает холодок, словно под ним бездна?
Снежный склон пропадает так же неожиданно, как и появился, и в глазах начинают плясать танец цветные огни, похожие на длинные неисчезающие молнии. Только потом приходит ощущение боли - новой боли.
Он осторожно открывает глаза и прямо на стене перед своим лицом видит следы кошек - их зубья глубоко избороздили лед, изувечив первозданную красоту.
Красоту, пытающуюся его убить.
Вереница следов тянется на метров пять-шесть вверх и там обрывается. Их не было раньше - это точно. Значит... их оставил он сам только что. Его тело изнемогает от боли в боку и от боли в груди, но оно свободно. Он почти стоит во весь рост, поддерживаемый стенами, а передние и задние зубья кошек матово поблескивают в голубой толще, глубоко, на всю длину и, наверное, больно вонзившись в глетчер.
Боль за боль.
Андрей пытается улыбнуться сквозь резиновую маску, в которую превратилось его лицо,- какая чушь лезет в голову. Невероятно, но ему в бессознательном состоянии удалось сделать очень важное, может, и невозможное - освободиться из смертельного захвата. Правда, плата за это - острая боль в левой щиколотке, что и должно было случиться - падение с кошками на ногах, да еще в таком узком пространстве, неминуемо ведет к вывиху, а то и перелому.
Андрей осторожно пошевелил пальцами, а потом так же осторожно высвободил ногу изо льда, подвигав стопой - перелома нет, но, похоже, сильное растяжение или вывих. Нет перелома - это главное, с переломом на стене делать нечего... А с вывихом?
Запрокинув голову, он оценил то, что ему предстояло: метров сто почти вертикального подъема, местами переходящего в отрицательный уклон, и только ближе к самому верху - выходу из трещины - стены немного выполаживались... Первые метров двадцать - более легкие, за ним почти вплотную стена, опираясь на нее и спиной, и ногами, можно будет существенно упростить подъем. Но выше стены разойдутся, сначала на немного, но уже достаточно, чтобы не помешать его падению в случае срыва, и с каждым метром все дальше и дальше, превращая подъем в типичное восхождение по ледовой стенке шестой категории сложности - вот тебе и пик Революции в миниатюре.
Для такого восхождения необходим, как минимум, ледовый молоток - на стене он значительно превосходит ледоруб, а также ледовые крючья - их, кстати, есть несколько штук, но главное - для страховки потребуется веревка, которая навеки вечные осталась внизу, в недосягаемой для него щели. Есть несколько, длиной в полтора метра, реп-шнуров, но это мелочь, неспособная заменить веревку, и, конечно же, кошки - не дай бог с ними случится что-нибудь - его шансы сразу же скатятся к нулю... А теперь, интересно, на сколько они потянут?
Андрей проверил зажимы кошек - все в порядке, но на всякий случай прихватил их к ботинкам страховочным шнуром. Надо было сделать это раньше - он поморщился - опять понадеялся на свою удачу: пора уже забыть о ней - ее нет, нет с того самого момента, когда Жанна ушла к Виктору. И он удивился неожиданной боли, которую вызвало воспоминание.
...Когда они с Бяшей вошли в спальню, он заметил на лице Жанны гримаску застывшего наслаждения, прежде чем она сменилась сначала удивлением, а потом - гневом. Интересно - она даже не испугалась. А чего ей бояться - ведь с нею Винт. Нет, дело даже не в этом - в то мгновение для нее существовали только Виктор, их близость и уже почти поглотивший ее оргазм, а они с Бяшей были чем-то несущественным и неприятным. Именно - неприятным, не более...
Ненависть к Виктору встрепенулась и зашевелилась в Андрее, и он почувствовал силу, струящуюся по телу, но бесследно исчезающую в нем, как тонкая струя воды в большом с пересохшей землей и полуживыми цветами горшке. Куда подевалась та чудесная энергия, с помощью которой ему удалось разделаться с Бяшей и его командой, и что очень важно - стать совершенно другим, не просто сильным и независимым, а качественно измениться внутренне, ощутить себя причастным... Андрей напрягся, вспоминая. К чему причастным?
Ненадолго отступили мороз, смерть и ужас нынешнего положения - он старался вспомнить, словно не знал:
584-585
вспомнить то, чего не было, невозможно. К чему же он все- таки причастен?
Ненависть, ненависть, ненависть - она не дает ему сосредоточиться, заставляя двигаться, спешить, потому что очень скоро может быть поздно. Необходимо выбраться отсюда, а потом он все поймет. Обязательно.
И теперь его путеводная нить - ненависть, он должен быть благодарен ей, что до сих пор жив. Благодаря ненависти к нему в последнюю минуту пришла чудесная сила, спасшая его и наказавшая Бяшу.Андрей вздрогнул от неожиданной мысли - странно, но почему Бяша вдруг оказался в лагере его союзников, а Жанна и Виктор... Нет, только Виктор стал врагом, раньше все было по-другому. Что случилось? Что?
Мысль упорхнула, отогнанная ненавистью, и Андрей напоследок вспомнил, что так было всегда, когда он пытался разобраться в стремительных событиях, полностью изменивших жизнь.
Эх, если бы вернуть ту силу - он вылетел бы из трещины, как пробка из бутылки шампанского. Эх...
Андрей прислушался к боли, дергающей левую ногу и огнем горящей в груди. В груди - ладно, но ноги сейчас неизмеримо важней.
Взглядом еще раз оценил нависшие над головой стены льда, словно воплотившиеся из абстракции в реальность непреодолимые жизненные трудности - только кто-то всю жизнь ломает зубы об их невидимые стены, а ему уготовано это... Если бы можно было выбрать. Подтянув вверх правую ногу, он вонзил зубья кошки в стену и, нагрузив ее всем весом, осторожно приподнялся. Левая нога подтянулась к правой, и следующий шаг предстояло делать ею.
Если бы можно было выбрать, он оказался бы подальше отсюда - это точно. Как ни хреново в последнее время казалось дома, но разве можно сравнить... Громко застонав, Андрей вонзил левую кошку в лед.
Стараясь не думать, что сейчас творится с ногой, он мысленно изо всех сил гнал от себя боль, но из этого ничего не получилось - десятки огненных игл пронзали ногу до колена. Все же тело медленно поползло вверх, и второй шаг из многих, еще предстоящих, был сделан.
Если нельзя отбросить от себя боль прочь, то надо попытаться хотя бы замкнуть ее в малой точке, чтобы она не маячила перед глазами разноцветными сполохами - так можно сделать, он про это слышал, но никогда ничем подобным не занимался. Просто не было причин... Жаль, что не было.
Не останавливаясь, Андрей подтянул вверх правую ногу и с облегчением почувствовал, как ослабевает боль в левой. Он сконцентрировался на маленькой точке на голени, представил, что вся боль ушла в нее, оставив остальную, необходимую для работы, часть ноги в покое.
С замиранием сердца он сделал следующий шаг и скривился - все осталось по-прежнему - связки и сухожилия, казалось, сейчас лопнут - все и сразу. Но дело двигалось - ему удалось подняться на несколько метров, и не очень далеко - метрах в пяти-шести - угадывалась граница его следов, тех, которые удалось сделать недавно...Невероятно. Пока он был без сознания, тело само двинулось вверх в поисках спасения, расскажи кому - не поверит. Да и он бы ни за что не поверил, если бы не увидел все лично. И не прочувствовал.
Само тело или под влиянием чего-то - не имеет значения, точно так же, как не имеет значения то, как поступает человек в повседневной жизни - сам или под влиянием чего-то. Как можно понять, что двигает каждым, даже тогда, когда все выглядит очевидным? Цепочка поступков, следствий, зависимостей, и нет сил, способных ее разорвать... И чем дальше - тем больше, как снежный ком: захочешь приостановить - не удастся.
Еще шаг - и снова боль.
Нет, все-таки поздно он начал заниматься самовнушением, сейчас этому не научишься. Вот Винт, например, мастак по этой части, но угораздило оказаться здесь не Виктора Байкалова, а Андрея Раковского.
Он поднимался все выше, чувствуя, как постепенно отступает ледяная стена за спиной, еще немного, и придется страховаться с помощью ледовых крючьев - лафа закончилась.- Андрей хмыкнул.- Как быстро меняются оценки. Интересно, что с ним еще должно случиться, чтобы он позавидовал своему нынешнему положению? Не иначе - растянуть вторую ногу или потерять кошку.- Похолодев, он сплюнул через левое плечо.- Идиот, подобные мысли в горах ни к чему хорошему не приводят. К черту их. К черту.
586-587
Занятый перепалкой с самим собой, он не заметил, как утихла понемногу боль. Или ему просто удалось отвлечься? А может, сыграло свою роль самовнушение? Но об этом сейчас нечего думать, главное - не останавливаться и побыстрее выбираться отсюда. Остальное потом. Все: мысли, рассуждения, удивление - на потом, теперь не до них, теперь все подчинено одному - не допустить ошибки. Если он сорвется еще раз, даже пока со столь незначительной высоты - второй раз ему не выбраться.
Тело, сознание, воля объединились, мобилизовав все резервы в устремление, предназначенное для спасения жизни, и нельзя допустить, чтобы оно иссякло попусту, просто так уйдя в бездонную толщу ледника.
Вот он - последний оставленный им след, прямо на уровне колена. Андрей вогнал как можно глубже в лед клюв ледоруба и застыл, привалившись к древку грудью. По спине пробежал холодок - сзади больше не было ничего, что могло бы помочь в случае потери равновесия или срыва, противоположная стена трещины удалилась, хоть и недалеко, но недосягаемо. О ней можно забыть, а осталась только эта, к которой он приник всем, слегка подрагивающим от напряжения, телом.
Пройдена одна пятая часть пути - самая легкая; то же, что осталось впереди, а точнее - вверху, требует не только сил, но и настоящего мастерства, и еще везения - того, чего в последнее время ему явно не хватает. Мастерство тоже требует определенных условий, а происходящее с ним сейчас вряд ли соответствует этим условиям.
Андрей вздрогнул, почувствовав, как под зубьями левой кошки подозрительно мягко просел лед, и, скользя щекой по шероховатой стене, будто сливаясь с ней, замирая от пронзившего его страха, с надеждой вогнал ледоруб чуть выше уровня своего плеча, нагружая его своим весом, лишь бы ослабить давление на ненадежно вошедшую в лед кошку. Только после этого очень осторожно продвинул правую ногу и сильно, на всю длину, вонзил острие кошки в стену, облегченно ощущая твердую опору и в то же время ужасаясь (хоть и понимая, что на этот раз повезло) вырвавшемуся из-под левой ноги куску льда, звонко застучавшему вниз и заглохшему не сразу, а лишь немного спустя, в бездонном чреве глетчера. Если бы это случилось секундой раньше...
Несколько капель воды щелкнули по его куртке, за ними - еще несколько, и еще. Солнце начинало при-гревать, и даже здесь, в толще льда, он ощущал его тепло. Мороз отступал вглубь, в темную синеву, и на ярко освещенных участках лед становился светлее, нежно-голубым, почти бирюзовым, ласково играющим в солнечных лучах.Андрей еще больше окаменел лицом, понимая, чем грозит ему долгожданное тепло, 'нежность' и 'ласковость' тающего льда: его кошка проскользнула не случайно - лед стал слишком мягким. Глетчер к середине дня прогрелся и теперь 'потел', сочась влагой.
То здесь, то там по стенам потянулись тоненькие струйки, кое-где сливаясь в небольшие ручейки... и зажурчало.
Одежда очень быстро пропиталась водой и липла к телу, но сейчас дело было не в ней.
Прежде чем в очередной раз нагрузить своим весом кошку, Андрей осторожно вникал в ощущения, шестым чувством улавливая связь между собой и глетчером, насколько она прочна и в какой степени ей можно доверять. В последнее время с доверием у него возникли серьезные проблемы, а горам он не доверял никогда, и как выяснилось - не зря.
Судя по всему, сейчас полдень или около того. Его часы безжизненно застыли на шести тридцати - как раз в это время он вполне благополучно вписался в ледяной капкан, просвистев перед этим сотню метров мимо столь прекрасных стен. Часам повезло меньше.
Если полдень, то еще часов пять-шесть лед будет почти непроходим, пока вновь за дело не возьмется мороз.
Начало уже положено - кошки, вместо того чтобы держать, оставляют в стене глубокие царапины, не в состоянии зацепиться за мало-мальски прочный, не поддавшийся таянию участок льда. Конечно, чуть глубже на сантиметров десять лед прочен, но эти десять сантиметров для кошек так же недоступны, как и верхний край стены.
Вот тебе и пик Революции - какая-то заурядная трещина в леднике Федченко оказалась на порядок коварней и злей, но, наверное, так должно быть, ведь трещина - это западня, а западня на то и предназначена...
Он осторожно ввинтил в стену ледовый крюк, попробовал - держит, и тут же с металлическим, приносящим
588-589
исключительное удовлетворение звуком вщелкнул в его кольцо карабин - страховка готова, первая за сегодняшний день. Крюк вошел глубоко, намного глубже, чем это могли сделать кошки. Как раз на те заветные десять сантиметров. Но это означает, что все теперь затянется надолго, а если лед начнет таять активней?
А вокруг продолжалась капель, будто сейчас не июль, а март. Она даже усилилась, и Андрей с тревогой посмотрел на крюк, в настоящий момент для него олицетворяющий жизнь.
Ноги автоматически кромсали лед, углубляясь в его толщу, но это была никому не нужная работа - надо или отдыхать, или двигаться дальше... если уже не поздно.
Андрей остановился на среднем варианте - две минуты отдыха и дальше до упора вверх, пока хоть сколько будут держать кошки, а потом закрепиться как следует ледовыми крючьями и ждать мороза. Пожалуй, правильный выход, но двигаться придется значительно быстрей, чем до сих пор, опять же из-за рыхлого льда. Если лед не выдерживает веса человека, застывшего на месте, значит, человеку придется двигаться без остановок, хоть так значительно возрастает опасность срыва, а в этом случае повторной попытки уже не будет.
Андрей ввинтил страховочный крюк и, пристегнувшись, повис, расслабленно опустив руки и ноги, удерживаемый двумя репшнурами, словно паук в своей паутине. Резанула по новой боль в ребрах, на которые сейчас пришлась основ?ная нагрузка, и, как ни странно, снова запульсировала болью нога.
Только теперь, получив недолгий отдых, понял, как измотан. А пройдено совсем немного.
Он вяло ткнул правой ногой в стену, наблюдая за блескучими фонтанчиками рыхлого льда, перемешанного с водой - теплеет слишком быстро.
Откинувшись назад, насколько позволяла страховка, Андрей еще раз осмотрел стену, выбирая наиболее удобные участки подъема, непроизвольно подавляя поднимающее голову отчаяние - очень круто, почти везде - вертикаль, а кое-где - отрицаловка. Вот ее-то и необходимо обойти. В другое время, в другом месте, при наличии необходимого снаряжения он, конечно же, попытался бы, но не теперь. И так хватило.
Придется уйти левее - там стена не казалась столь отталкивающе грозной, но какова она на самом деле - покажет время. А пока...
Андрей закрыл глаза и, прислонившись подбородком ко льду, попытался еще раз расслабиться; изо всех сил напрягшись - выдохнул, чувствуя, как блаженная легкость распространяется по телу... Почему люди так боятся смерти? Почему они цепляются за жизнь, несмотря на то, что она несет боль и лишения? Человек предпочитает страдания страху неизвестности?
Если бы жизнь была вечна, а смерть - лишь результатом некоторых редких случайностей, тогда стала бы понятна боязнь ее внезапного вторжения. Вполне объяснимо бы выглядела любая возможность, любая попытка избегать того, чего можно избежать. Но, не сомневаясь в неотвратимости смерти, каждый стремится максимально продлить собственную агонию, часто даже не подозревая, что она уже давно подменила жизнь.
Андрей вздохнул: 'Как раз то, что делаю я сейчас. А с другой стороны, если бы смерть была редкостью, может, наоборот, все стремились бы заполучить ее как драгоценнейший дар, которого заслуживают лишь немногие. И что происходило бы в этом случае? Очередь желающих отведать смерти, растянувшаяся на тысячи, на миллионы лет? Бред.- Андрей чертыхнулся, но тут же задал следующий вопрос.- Что именно? То, что происходит сейчас, или то, что происходило бы?'
'Скорее всего и то и другое'.- Он хмуро подвел итог, готовясь.
Теперь надо осторожно и побыстрее пройти метр стены, закрепиться крюком и только потом вывинтить те, что страхуют его сейчас: тяжелая, медленная, занудливая работа - но единственно правильная в его положении. Проблема в том, что третьего крюка у него нет и придется обходиться двумя, а значит, риск возрастает.
Он вздрогнул от противного хорошо знакомого еле слышного скрипа, похожего на гудение таинственного насекомого. Крюк медленно, но неотвратимо наклонялся в хлипком, плавящемся льду - крюк, который Андрей собирался сейчас выкрутить. Подобное вполне ожидалось, но это был как раз тот случай, когда знание о наличии нерешенной проблемы никоим образом не способствует ее
590-591
разрешению, потому что для этого необходимо совсем другое - то, чего обычно в таких случаях недостает. В его ситуации недоставало мороза, и сделать с этим что-либо не было никакой возможности.
Он заелозил ногами, напоминая бегуна, стремящегося быстро одолеть дистанцию, и, морщась от вернувшейся к нему боли, одолел метр - как раз столько, сколько требовалось; и, чувствуя, как ненадежно сидят во льду кошки, судорожно цепляющимися пальцами поспешно вкрутил ледобур. Только после этого, чуть склонившись вниз, стараясь не обращать внимания на противную дрожь в коленях, вывернул тот, что до сих пор его страховал.
Пока солнце не уйдет за ближайший пик - лед будет таким же отвратительным, как и сейчас: мягким и рыхлым. А если еще отвратительней?
Глупые мысли - вы всегда приходите в самый неподходящий момент и не желаете убираться туда, откуда появились, не уступая никаким мольбам и заклинаниям.
Откуда вы только беретесь, глупые, идиотские мысли, забирая последние силы и остатки надежды?
'Из моего собственного опыта? Да гори он в ярком огне, такой опыт',- Андрей тяжело и хрипло выдохнул, входя в монотонный ритм, слишком быстрый на такой высоте и при сильной усталости, чтобы выдержать его долго... Что значит долго?
Быстрей, быстрей, быстрей, пока кошки еще в состоянии хоть немного держать.
Интересно, во что превратился правый бок - сломанные ребра скребут друг о друга; он слышит их деревянный скрип отстраненно и почти безразлично, будто это не его собственные ребра.
Опять непрошеные мысли-убийцы, словно предназначенные для того, чтобы забрать остатки мужества.
'Мужество? Какое к черту мужество? Я просто хочу жить'. Кошки проскальзывают больше и больше, и двигаться становится все опасней, в такой ситуации - срыв гарантирован. Только когда? Если бы знать.
Кошки теперь просто бороздят лед, оставляя в нем длинные глубокие полосы, и он проходит от этапа к этапу уже не метр, а значительно меньше - счет идет на сантиметры, забирающие силы, как положено метрам.
Еще немного - и не будет даже этих сантиметров. А что будет?
Долгий отдых - до тех пор, пока не зайдет солнце и не появится долгожданный морозец. Будь оно неладно, это солнце. Приятные мысли куда лучше, чем те, глупые. И все же мысли - это всего лишь мысли.
Если вдуматься, отбросив излишнюю нервозность, то положение гораздо лучше того, в котором он находился не так давно, замерзая в полной неподвижности. Ему удалось переломить ход вещей в свою пользу, удалось - несмотря на раны и предательски тающий лед.
Вот такие мысли способны придать дополнительные силы, они - полная противоположность других мыслей, мыслей-убийц.
Ну, а если отбросить и те и другие... то что? Какова реальная ситуация?
Ведь она же не так плоха, как думалось вначале? Конечно же не так.
Но все дело портит лед, тающий слишком быстро. Это значительно хуже сломанных ребер и вывихнутой ноги, а все вместе дает огромный минус, тянущий за собой тот небольшой плюс, которого удалось достичь с таким трудом, преодолев начальные двадцать метров.
Руки немеют, становясь ватными, и простое движение обрастает новыми неприятными ощущениями: пальцы с кажущейся силой, но долго возятся с ледовым крюком, почему-то не желающим входить в мягкий лед.
А еще? Что еще?
Усталость. Она неимоверным грузом тянет вниз, обратно, в узкий синеватый бездонный сумрак.
Чушь. Он-то отлично знает, что этот сумрак имеет дно, и для него, Андрея, не такое уж далекое.
И все-таки: мягкий лед и усталость - сейчас они весомей всего. Поэтому необходим отдых - немедленный и долгий, а ничего не значащие сантиметры - слишком дороги и слишком рискованны. Пора.
Пальцы неуверенно ввинчивают ледобур, а он, словно вдоволь наигравшись, ловко крутанулся, вырвавшись из рук и на миг зависнув перед остекленевшим и сразу же как-то угасшим взглядом, и, весело и длинно дзинькая, от стены к стене полетел вниз.
Еще не окончательно восприняв, насколько серьезен очередной пропущенный им удар, Андрей, хрипло хакнув,
592-593
всадил острый клюв ледоруба до самого упора в лед и только после этого немного обмяк, уже понимая, что отдых, о котором только что думал как о реальности - близкой и доступной, отменяется.
Итак, все, что у него осталось для передвижения по льду,- ледоруб и крюк, кошки пока не в счет. Одного оставшегося крюка для организации полноценной страховки в таком мягком льду недостаточно, а значит, возможна только небольшая передышка, которой тоже явно недостаточно.
Все, что у него осталось, и то, на что ему приходится рассчитывать,- недостаточно. Вместо отдыха - передышка, вместо снаряжения - насмешка, вместо здорового и сильного тела - измочаленный, непослушный остов, к тому же терзаемый болью.
За последний месяц судьба порядком натешилась, швыряя его из одной крайности в другую. Для чего, собственно, судьбе это понадобилось? Посмотреть, на что он способен, когда доведен до ручки? Но неужели ей это не было известно раньше? А может быть, по какой-то причине необходимо, чтобы он сам это понял - на что годится? И на что же? Сейчас уже, наверное, ни на что. Еще, конечно, немного побарахтается, поборется за жизнь, как полагается в таких случаях... но...
Андрей даже не очень удивился, почувствовав, как острота проблемы слегка притупилась - скорее всего так и должно быть, когда стоишь у грани - жизнь почему-то теряет свою глобальную значимость, диктуемую исключительно инстинктом самосохранения. Может быть, как раз он-то и отступает первым незадолго до смерти, чтобы человек мог спокойно - насколько это ему доступно - увидеть себя, свою жизнь и все остальное, что вне ее, очищенное от иллюзий и страхов, заложенных в собственной природе?
А с другой стороны - вот эти самые мысли вполне могут оказаться слабостью, которая приходит вместо ожесточения и напряжения, чтобы просто облегчить последние секунды. Потому что они тяжелы и крайне неприятны, особенно если вникнуть в детали: ледоруб не выдерживает - лед вокруг его острия искрошился и пошел мелкими трещинами, а крюк опять тихо, по-комариному звенит, что красноречиво говорит - осталась минута-другая, и уже будет неважно, что не выдержит первым.
И все же, что?
Крюк. С глухим щелчком он вылетает изо льда и, описав дугу в воздухе, ударяется о стену где-то под ногами Андрея, а его самого бросает влево к единственной опоре - ледорубу.
Долгую, очень долгую секунду он еще находился в состоянии хлипкого равновесия, пока наконец-то не раздается хруст, и Андрей не успевает понять, что же он испытал - ужас или облегчение - ледоруб выскочил из стены вместе с брызгами воды и кусочками льда.
Его, судорожно скребущего пальцами и оставляющего кошками глубокие борозды, протащило вниз на несколько метров, и в то мгновение, когда спина уже вовсю ощущала холод предстоящего свободного падения, ноги, вопреки всему, что тянуло в пропасть, уперлись в относительно твердый, не отступающий под тяжестью тела, кусок стены. Интуитивно он вогнал в лед кошки, сначала правую, потом - левую, и замер, готовый поверить в то, что удача вновь вернулась к нему: носки ботинок вслед за зубьями кошек проломили тонкий внешний слой льда и вошли вглубь стены. Теперь его держали не только кошки, но и непосредственно подошвы, стоящие хоть и не на ровной, но твердой поверхности.
Что это? Естественная ниша, углубление или что-то еще?
Прижавшись всем телом к стене и стараясь максимально слиться с ней, Андрей каждым сантиметром тела чувствовал холод пустоты позади себя. Пустоты зовущей, обещающей покой и забвение, но именно этим и пугающей.
Не имея ни малейшей опоры для рук, он некоторое время балансировал, пытаясь сохранить равновесие, но стена давила, не сильно, еле заметно откидывая назад, и этого едва ощутимого отпора почти хватило: Андрея качнуло, и он, вскрикнув, интуитивно расставив руки в стороны, распластался по льду, не замечая ни холодной воды, свободно проникающей через окончательно промокшие куртку и штаны, ни боли, вяло и как бы неуверенно напоминающей о себе, потому что все, решительно все отступило на несущественный в данное мгновение план.
594-595
Тело продолжало сражаться за каждый миллиметр твердой опоры, означающей теперь жизнь, но сознание, будто отрешившись от последних жалких событий опостылевшей реальности, быстро, но не суетясь, подводило итоги... Андрей, вдруг осознав это, нашел в себе силы улыбнуться: грустно, понимающе и немного насмешливо, совершенно не отдавая себе отчета, к кому же напоследок все-таки адресуется эта насмешливость: то ли к миру в целом, то ли к его предсказуемости, то ли к непредсказуемости, то ли еще к чему-то, в том числе и к самому себе.
Ведь он считал, что последний момент, в течение которого перед человеком проносится вся жизнь,- чепуха, романтические бредни, не более. А теперь сам, словно большое, но беспомощное насекомое, барахтается в последней губительной ловушке, а в его голове происходит то же, или очень похожее на то, что происходило, по-видимому, в миллионах других задолго до него и не очень.
Вот тебе и неповторимость, и значимость каждой человеческой жизни, словно речь идет не о конвейере, а о произведении искусства.
Он попробовал дать хоть какое-нибудь направление своим мыслям, но те ускользали и ускользали, сами выбирая, куда и как им следовать, совершенно не считаясь с желанием того, кто порождал их, будто его уже не существовало.
Андрей вжался щекой в лед и застыл, невольно поддавшись гипнозу настоящего, досадно затянувшегося в неподвижности мгновения.
Где она, вся предыдущая жизнь, с ее невероятно яркими, запоминающимися днями, плавно переходящими в недели, месяцы? Вместо того чтобы продолжаться вечно, они ускользнули, став только сглаженными, затертыми повседневностью эпизодами. Но еще недавно было ощущение, что радость, даваемая ими, неуничтожима. Именно под влиянием этих дней его жизнь когда-то приобрела неповторимый привкус ожидания самого важного и, естественно, счастливого момента, который непременно должен наступить.
К сожалению, он до сих пор не наступил - Андрей почувствовал, как немеет щека, но менять положение не стал, стараясь не потревожить состояние хлипкого равновесия, временно установившегося между ним и стеной... А яркие дни ушли, оставшись в прошлом, отдаленные самой качественной из всех границ - временем, став недосягаемыми, будто в них заключалась не собственная реальная жизнь, а воздушная, невесомая мечта, которой никогда не суждено воплотиться в яви. Тем более печально, когда знаешь, что она все-таки уже присутствовала в жизни где-то там, в неуловимых, словно мираж, бликах прошлого, но вопреки страстно желающему повторения сознанию навсегда растворилась в Вечности. И даже на самой возможности увидеть хотя бы что-нибудь похожее в будущем жестко ставит крест безжалостное настоящее - равно как и на самом будущем.
Не существует больше прошлого, превратилась в ничто возможность будущего, зато в наличии яростно все затмивший и подавивший, реально существующий, невероятно растянутый момент настоящего, продирающий холодом безумно красивого голубого глетчера измученное тело.
Андрей пустым взглядом скользнул по отвесным стенам и унесся далеко вверх, но не в темно-синее небо, а куда-то гораздо дальше, пытаясь найти след убегающих мыслей и понемногу догадываясь, что это и есть то самое, к чему он шел, продираясь сквозь годы, пестроту красок и событий, навсегда оставляя их позади и стремясь к максимальному достижению.
Вот оно, плотно прижатое к телу и неумолимо забирающее жизнь. Она уходит секунда за секундой, будто так же, не торопясь, как и там, далеко внизу, на залитых солнцем теплых зеленых альпийских лугах... но это только кажется, потому что счет уже идет по-другому.
Андрей шумно выдохнул - миг тотального и внезапного осознания своего места в Природе, оказавшегося неожиданно далеко от того, в прекрасных миражах.
Перед тем как все отобрать, этот день все же дал кое- что. Вибрирующее в напряжении сознание с невероятной скоростью скидывает с себя оковы одной иллюзии за другой. Такое, наверное, и должно происходить в минуту смерти, но ведь еще слишком рано - он пока жив и продолжает из последних сил удивляться... Невеселое открытие ценою в жизнь.
Смерть не торопилась, равновесие, хоть и зыбкое, существовало. Мысли, словно растревоженные пчелы, успокоившись, слетались, собираясь в единый упорядоченный по-
596-597
ток, и, наконец, Андрей вернулся к себе и к тому, что еще предстояло сделать...
А сделать предстояло много, но для этого, прежде всего, необходимо выбраться отсюда.
Он подумал о своем нынешнем состоянии как о досадливом, но вполне устранимом препятствии...Что-то случилось, пока его мысли где-то витали, а сознание приоткрывало свои тайны... словно это были и не тайны вовсе, а просто часть реальности, каким-то образом долгое время скрываемая от Андрея, но почему-то отлично известная его подсознанию. Как такое могло случиться? Плевать, не в этом дело. Надо срочно выбираться, а там... Его ждут Ненависть и Виктор Байкалов. Ненависть - страшная сила, она даст ему достаточно возможностей, чтобы выйти из ледяного плена и уничтожить врага. Не своего лично, а врага всех.
На долю секунды эта мысль ему показалось глупостью, но она не уходила, становясь главной мыслью. И все, что он смог - прошептать:
- Бред, какой бред... Как можно быть врагом всех?-В мозгу зашевелилось то, что происходило с ним в тот вечер, памятный вечер, когда Бяша и компания, когда Жанна и Винт...
То, что утихло, но не ушло. То, что пришло - навсегда.
Итак - необходимо выбраться отсюда.
У самых ног на реп-шнуре, узлом крепящемся на запястье, болтается ледоруб, еще ниже, тоже на репшнуре, уцелевший последний ледовый крюк. Это все.
Но под ногами - странная ниша, она подарила ему жизнь, может быть, она способна ее и продлить?
Страх пропал полностью - инстинкт самосохранения, похоже, почувствовал себя неуютно, ошпаренный волной ненависти, исходящей от сознания, и испарился.
Страх больше не в состоянии помешать - радость от его отсутствия мгновенно прибавила сил, и даже боль поугасла. Работая только пальцами правой руки, он начал аккуратно подтягивать ледоруб, скосив глаза и наблюдая, как медленно приближается загнутый металлический клюв - теперь главное его оружие в схватке с ледником.
Осторожно, не отрывая бедер от стены, продвинул ступню влево, нагрузил ногу - держит. Так же осторожно подтянул правую - слава Богу, держит. Повторил все снова. Вроде бы действительно сместился влево на совсем чуть- чуть, но это лучше, чем стоять на месте. То, на чем он находился, было нижним краем трещины - горизонтальной трещины.
Ему раньше часто приходилось видеть такие - короткие и длинные, ровные и кривые, сплошные и прерывистые. Они встречаются почти так же часто, как и вертикальные трещины, но до них никогда не было дела. Потому что опасность для альпиниста кроется именно в вертикальных.
Андрей не заметил ее, скрытую под внешним сплошным слоем стены, потому не воспользовался сразу... а находись он метрами десятью левее, то, конечно, не упустил бы редкий шанс - там трещина видна четко, под небольшим углом, кривоватым изломом уходя далеко в сторону и вверх. Куда конкретно? Это предстоит узнать в любом случае, потому как других вариантов у него нет.
А если она свернет вниз? Что тогда?
Он отбросил эту мысль, больше стараясь не допускать ее, в глубине души считая, что если трещина повернет вниз - это будет даже не несправедливостью. А подлостью. Судьба должна действовать в соответствии с другими принципами - Андрей не знал, с какими именно, но то, что среди них нет подлости, был уверен.
Подлость - удел его мира, мира, который необходимо спасти.
Каждое движение им тщательно взвешивалось, он стал похож на робота, запрограммированного на эту монотонную работу, но теперь только от нее зависела его жизнь, и никто во всем мире, кроме него, не мог сделать ее. Это была тяжелая плата за жизнь, немедленная, непомерная, но, как ему почему-то подумалось, справедливая.
Тело немело от ледяной воды, его не согревала даже огромная физическая нагрузка - все последние резервы уходили на движение. Чтобы не думать об усталости, Андрей начал считать шаги - каждый шаг приближал его или к жизни, или к смерти, и теперь даже не имело значения - к чему именно. Но в тот момент, когда он понял, что близок к безразличию, ненависть опять вспыхнула с новой силой, и с новой силой он потянулся к жизни.
598-599
Стена понемногу стала более пологой, и его уже не откидывало назад, а оценив пройденное расстояние, Андрей с надеждой отметил, что, пройдя траверсом метров восемьдесят, приблизился к верхнему краю на десяток метров. Это было хорошо. Если все продлится точно так же и дальше - будет еще лучше.
Время шло бок о бок с ним, и Андрею начинало казаться, что он различает невесомые шаги, бредущие в неизвестность, точно так же, как и свои собственные. Андрей замирал, прислушиваясь, и кто-то рядом замирал тоже, и ему казалось, что время остановилось, улавливая ритм сердца, словно оценивая, на сколько еще хватит жалких человеческих усилий, брошенных на продление мига, почему-то имеющего какое-то значение, когда целые эпохи превращались в ничто и ровным счетом ничего не значили.
Время катилось к вечеру. Руки онемели полностью и потеряли чувствительность, и ему приходилось поочередно то опускать их вниз, сжимая и разжимая пальцы, то опять разводить в стороны, потому что холод и усталость диктовали свои условия, каждый по-своему, совершенно игнорируя друг друга и тем более - пожелания самого Андрея. Он послушно выполнял все их требования, нисколько не сомневаясь, что они-то и есть истинные, те самые требования, которые предъявляются нечасто, может быть, раз в жизни.
Сейчас он был мало похож на себя прежнего - баловня судьбы, 'везунчика', как его называла Жанна, но все же, к собственному удивлению, Андрей раскапывал в себе то, чего раньше никогда не замечал, возможно, из-за временной ненадобности.
Оно росло, подавляя все его остальные качества, превращаясь в подлинное 'я', вышедшее из недр сознания, чтобы наконец-то выжать из тела то, что и надлежит, когда вдруг, возможно случайно, из множества комбинаций выпадет единственно верная, предназначенная только для него.
Пространство, время, случайность и он - встретилось и завертелось, то ли проваливаясь в бездну, то ли несясь ввысь в единой, хитро закрученной спирали, главная цель которой - Виктор Байкалов.
А с медленно убивающей его стеной Андрей теперь представлял одно целое - такой же холодный и суровый.Его изможденное лицо заострилось, неся в себе отпечатки убийственного клинка рока, и казалось, было вырублено изо льда искусным мастером, сумевшим собрать воедино в почти прозрачной матовой бледности всю гамму оттенков: надежды, отчаяния и того, что всегда лежит в основе их, но никогда окончательно не осознается.
Временами его сознание то ли отключалось, то ли уплывало немного в сторону, и Андрей воспринимал себя словно чужими глазами, а потом, когда он выходил из забытья, прорываясь сквозь серую тень сверхусталости, совершенно спокойно заключал, что еще жив и продвинулся на несколько метров вдоль по трещине.
Так же, без всяких эмоций, он отмечал, что пропустил уже несколько сеансов радиосвязи, и его должны искать спасатели, но понимал при этом, что вряд ли кто ему поможет.
Начало холодать - ощутимо и внезапно, как всегда на высоте, стоит солнцу заметно склониться на запад. Сейчас его, конечно, не было видно, но, судя по темному оттенку, которым налилось и без того темно-синее небо, приобретая фиолетовые тона, наступил вечер.
- Слишком долго,- сами собой прошептали губы, и Андрею показалось, что они правы: слишком долго приближался вечер, силы ушли на борьбу с рыхлым льдом - их не хватит на новый штурм.
Понемногу исчезали струйки воды, пронизывавшие в течение дня сверху вниз всю площадь стены, только кое-где еще срывались одинокие капли: картина, с точностью до наоборот повторяющая себя утреннюю - время пятилось, а значит, удалось выиграть очередной раунд, отстоять принадлежащие ему лично пяди пространства и времени - крохотный кусочек жизни.
Андрей будто во сне продвинулся еще влево на полметра и, задрав голову, попытался оценить расстояние, оставшееся до верхнего края льда.Оно стало меньше того, утреннего, но представлялось по-прежнему непреодолимым: стена высилась неприступными бастионами, отталкивающими даже взгляд.
Выход один - довериться трещине и идти по ней, как бы долго это ни пришлось делать.
Заторможенность тела, заторможенность мозга, заторможенность всего. Время зависло в неподвижности.
600-601
Почему не бывает заторможенности счастья или хотя бы того, что на него похоже?
Начинался бред: то ему казалось, что он выбрался наверх, и наступало состояние блаженства и полной расслабленности, прерываемое судорогой мышц, всколыхнувшихся внезапным предостережением, ударившим в спину из пропасти; то вдруг Андрей начинал разговаривать сам с собой; то, внезапно, прямо перед ним появлялся его старый друг Сашка Новожилов, тоже альпинист, несколько лет назад погибший на Ушбе, и прямо в ухо кричал: 'Двигайся, Андрюха, ты же замерзнешь'.
Андрей открывал глаза, и до него доходило, что кричал не Сашка, а он сам; и не кричал, а еле слышно шептал, а потом долго и монотонно повторял эту фразу и не мог остановиться. Он продолжал тащиться по трещине, чувствуя, как тяжелой отупляющей волной наваливается на него изнеможение - теперь его подводило собственное тело. Поток испытаний, вылившийся на голову, оказался слишком велик для одного человека, и Андрей не почувствовал, как холодные слезы бессилия навернулись на глаза и, прокладывая две теплые дорожки, скатились по беломраморным ледяным щекам, тут же превращаясь, как и все вокруг них, в лед.
Но он не замечал этого, изо всех сил вжимаясь в лед, потому что стена вновь начинала давить, отбрасывать, нависать, не давая ему передышки, изматывая окончательно перед тем, как нанести последний удар.
Бессилие сменялось злостью, злость - бессилием, а над всем довлела, превосходя на порядок, ненависть, укрепляемая приоткрывшей свою завесу тайной, которая теперь для него перестала быть тайной, а лишь руководством к действию.
Почему нет той чудодейственной силы, которая очень кстати появилась, чтобы помочь ему в схватке с Бяшей и Олегом? Как бы она сейчас помогла! К сожалению, ее больше нет - она исчезла так же внезапно, как и появилась. Может быть, потому что предназначена для иных целей, а выбираться из ледяного плена - это его персональный удел. А сила? Если не удастся выбраться отсюда, то она и не понадобится.
Если не удастся выбраться - она будет передана другому, тому, кто сумел бы. Андрей это понимал ясно, как и то, что таинственная сила никогда не была лично его, а пришла извне. Слишком многое он понял сегодня, находясь здесь.
Трещина, словно в раздумье, попетляла, то уходя вверх, то принимая горизонтальное положение, и наконец круто пошла вниз, и он, не останавливаясь, устремился туда же, одновременно и чертыхаясь, и доверяясь судьбе.
Отсутствие страха поразительно укрепляло силы и отгоняло дурные мысли. Но его же отсутствие могло значительно быстрей приблизить смерть. Тогда что толкает его вперед и заставляет через силу двигаться? Что? Если не страх смерти?
Неужели долг? Тот, который ясно и четко возник в сознании, отринув все остальные, совсем недавно казавшиеся неимоверно важными вещи.
Теперь он другой, совсем другой, непохожий на остальных людей.
Виктор Байкалов тоже мало похож на других людей. А так не должно быть. Ведь не зря же прошли миллионы лет эволюции, и в тот момент, когда человечество приблизилось к своим наиважнейшим рубежам, все испортит один-единственный человек - Винт. Страшно подумать, что бы было, если бы вдруг все стали такими.
Андрей задумался - а все-таки интересно, насколько бы изменился мир? Но в нем опять зашевелилось понимание, пришедшее сегодня, и сомнения ушли - ничего хорошего из этого не получилось бы, человек не должен обладать такими возможностями. Потому что к ним еще необходима и соответствующая мораль, которая должна быть сильней и устойчивей, намного сильней любой религии, не за страх, а за совесть держать в узде стихию, абсолютно послушную человеческой воле.
А человеческая воля общеизвестно, что из себя представляет. Конечно, когда-нибудь, когда люди станут менее агрессивными, более гуманными что ли, более осторожными в применении силы, причем неважно какой, то... может быть. Но не теперь.
Андрею показалось, что промелькнувшие мысли чем-то совсем чуть-чуть, не полностью его собственные, но какая разница, чьи они, если они абсолютно правильны?
602-603
Андрей почувствовал внезапный стыд, что его мысли немного, но все же отличаются от истинно верных, исходящих от того, кто не ошибается никогда, от того, кто способен менять мир по своему усмотрению, от того, в конце концов, кто спас его самого, наделив силой, когда Олег и Бяша уже готовы были... ну да ладно - не в этом дело - теперь предстоит доказать, что в нем не ошиблись.
И он карабкался по трещине, сражаясь не за жизнь, а за идею, потому что собственная жизнь, как казалось ему, не стоит мизерной части этой самой идеи.
Судьба, словно проверив его на прочность, позволила трещине изменить направление, и она взмыла вверх, за неполный час приблизив Андрея на две трети к заветной кромке, утопающей теперь в абсолютной тьме, только кое - где разрываемой редкими, но яркими точками звезд.
Когда до конца стены остался неполный десяток метров, трещина оборвалась, уперев его в звенящий от холода, твердый как сталь последний бастион льда.
Андрей на секунду застыл, не зная, радоваться или нет неожиданной перемене, но руки сами, помимо воли, с громким хрустом вогнали в стену ледоруб, и заработали кошками ноги, наполняясь свежей болью и напряжением.
Он перестал считать шаги - а только звонкие врезы ледоруба, с каждым ударом которого ширился над головой черный, сверкающий звездами зев ночного неба... Вот они - завершающие метры, когда невозможное становится возможным, и даже не просто возможным, а вполне доступным. Звяканье ледоруба, хруст льда, дыхание, похожее на хриплое завывание ветра, и... неприятный звон, уходящий вибрацией в руки, заставляющий содрогнуться тело: ледоруб напоролся с размаху на камень, и Андрей, осторожно прислушиваясь, уловил, как далеко внизу забренчал по льду отколовшийся клюв ледоруба - последнего и незаменимого оружия.
Остался всего метр - можно вкрутить ледовый крюк и немного отдохнуть перед решающей попыткой, и он почти собирается это сделать, подозревая, что после отдыха у него все равно не наберется столько сил, чтобы одним махом преодолеть этот метр ...И без ледоруба это невозможно.
Долгая борьба за жизнь и за идею потерпела фиаско - потому что в самый ответственный момент его подвел ледоруб... Его опять предали.
И тело само собой, не повинуясь воле, рванулось вверх в исступленном, убивающем последние силы финишном рывке, способном изменить все.
Перед глазами плясало черное небо, кружа звездами, разрываемое алыми молниями, пляшущими перед глазами, и брызгами льда, вырывающимися из-под скрюченных когтями пальцев вместе с черными, в почти кромешной тьме, каплями крови.
Он не помнил, как перевалился через край - барьер между жизнью и смертью, а очнулся только тогда, когда откатился от него на несколько метров по ставшей уже непривычной горизонтальной поверхности.
Он попытался встать на трясущихся, ослабевших в коленях ногах - у него это получилось не сразу, а когда, наконец получилось, его вдруг согнуло пополам и вывернуло горькой желчью, бросив тут же, теперь надолго, на твердый серый наст.
Андрей лежал ничком, уткнувшись лицом в грубую, словно наждачная бумага, корку, даже не пытаясь перевернуться, понимая, что победил, сам не ожидая того... Одним словом - выжил.
Он отполз еще на метр и, зачерпнув пригоршнями зернистый снег, омыл лицо, разгоряченное холодом и неожиданной радостью.
Из-за одинокого облака вышла луна, и Андрей, обернувшись, вздрогнул, увидев черный провал, из которого он только что выбрался. Если пересекать ледник дальше, то вряд ли удастся пройти больше сотни метров - очередная трещина, которых, похоже, здесь немало, навсегда проглотит его, а значит, надо идти назад по собственным следам.
Он обернулся лицом к пику Революции, черной громадой выступающему в лунном свете, и, не раздумывая, шатаясь от слабости, цепляясь кошками за неровности и выступы льда, зашагал туда, откуда еще утром шел победителем.
Горы не отпускали его.
Ерунда. Даже если идти в обход, это займет максимум двое суток. И ведь его уже ищут - наверняка завтра же
604-605
спасатели будут неподалеку - это не в трещинах искать, как иголку в стоге сена. Завтра он будет виден как на ладони - надо только не углубляться в скалы, а держаться у кромки ледника. Оранжевая куртка и синие брюки далеко видны на белосером снегу.
До скал - метров сто, но почему так тяжело идти? Андрей, изнемогая, опустился на лед и на несколько секунд застыл, ежась от холодного ветра в спину, а потом, поколебавшись, отстегнул кошки - скорее всего они не понадобятся - на ледник он больше ни за что не сунется. Поэтому кошки ни к чему...
Идти стало легче, но усилилась безотчетная тревога...
Теперь он полностью безоружен, и значит - беззащитен, а горы - вот они, как всегда, готовы к бою. И не имеет значения, что несколько важных раундов они проиграли - впереди их, возможно, еще предостаточно.
Глупости. Опять дурные мысли.
Присмотревшись к близким скалам, отыскал ориентир - глыбу, чем-то напоминающую человеческую голову с почти правильными, но нечеткими чертами. Надо же, каких фокусов только не выкидывает природа. У самого подножия этой скалы есть небольшая пещерка-грот, выдолбленная снеговыми талыми водами - такие часто встречаются около ледников. А эта подвернулась в самый раз.
Вновь налетел порыв ледяного ветра - последние тщетные выстрелы поверженного противника - Андрей, морщась от постоянной боли, усмехнулся: 'Ничего... Ничего. В пещере ветер не страшен'.
Ну вот и она, голова, поблизости от нее даже жуть пробирает, но пусть уж эта жуть, чем то, что осталось за спиной. Андрей обернулся, вглядываясь в раскинувшуюся перед ним белую пустыню, залитую луной. Она была огромна и в неярком, зыбком свете казалась бескрайней.
Закралось сомнение - а что, если его не найдут спасатели? Хватит ли сил добраться самому?
Конечно же, хватит, надо только гнать прочь глупые мысли, мысли-убийцы.
Пещера оказалась еще меньше, чем ему представлялось. Лунный свет прорывался сквозь щели и проломы - трещины в стенах. Пол был сплошь усеян камнями - мелкими и крупными - и обломками валунов у дальней от входа стены. Оттуда же зиял черным глазом узкий проем, через который когда-то, как через трубу, неслась вода, вливаясь в ненасытную прорву ледника.
Слева от входа вдоль стены тянулся длинный ровный скальный выступ с небольшим возвышением с одного края, чем-то напоминающий большой диван.
- Уют,- оглядывая пещеру, пробормотал Андрей.- Можно сказать - как дома.-Он немедля направился к естественному ложу и, аккуратно, кривясь от боли в раненом боку, прилег на спину.
- Отлично.- Андрей расслабленно улыбнулся и провел рукой по заросшему длинной щетиной изнуренному лицу,- Гораздо лучше, чем в той ледяной дыре.- Его передернуло от мысли, что было бы, останься он там дольше.- Здесь хорошо, очень хорошо.- Мысли уплывали, глаза бессильно сопротивлялись вмиг отяжелевшим векам. Все же лучше не спать на таком холоде... Но камень даже кажется теплым после стужи ледяных стен.
Нет, спать нельзя, а то можно не проснуться - мороз и здесь дает о себе знать. Лучше не спать... лучше не спать...
Перед тем как провалиться в сон, он подумал: 'Вот, оказывается, как пропадают альпинисты в горах, и никто никогда их не находит... А ведь все так просто: не надо бояться и нельзя давать волю глупым мыслям...Не спать... не спать...'
Андрей некоторое время беспокойно ворочался, стараясь согреться. Чуть позже он уже не стремился согреться, а немного кривился от донимающей боли... все еще пытающейся вернуть его из сна.
А потом он вытянулся и затих.
У изголовья появился контур, еле намеченный в воздухе, но, бесспорно, напоминающий фигуру человека. Он некоторое время колебался, подрагивая, будто под порывами ветра, хотя в пещере никакого ветра не было, а чуть позже тоже затих в полной, мертвенной неподвижности, приготовившись ждать так, как привык только он... Не год, не два и не десять, а значительно дольше.