Аннотация: "Книга Притчей" объединяет рассказы, написанные в форме притчи или с элементами некоторой фантастики, для достижения той же цели - формата иносказания.
Том 2. Книга Притчей
Содержание
Магия воображения
Беседы о гармонии
И что бы это могло такое быть?
Лабиринт
На покое
Инспектор
Время исполнения желаний
Последняя возможность
Диалоги в старом сарае
Проверки на дорогах
Особенности мелкого бизнеса в лесах Подмосковья
Магия воображения
Случилось это в прошлом году, в самом конце декабря. Рутина повседневной обыденности все еще кружила всех в своем мутном потоке, осоловелые от усталости бухгалтера еще подбивали к ранжиру непослушные итоговые цифири, но магия новогоднего волшебства уже коснулась каждой головы своей волшебной палочкой. Просветленные и счастливые люди бегали за покупками от магазина к магазину, весело поздравляли друг друга, и тащили домой мохнатые душистые елки.
Однако, иногда и великая магия бывает бессильна! Бывший инженер оборонной промышленности, а ныне программист одной из коммерческих фирм Игорь Сушкин обреченно брел с новогодними подарками домой. Ничто не радовало его. Его красивое лицо было искажено гримасой озабоченности. Но не новогодние хлопоты обезобразили задумчивыми складками его лицо. Его мысли были совсем другого рода и гуляли далеко от их владельца.
Его взгляд тускло и отчаянно скользил по броским афишам, по сияющей всеми переливами радуги рекламе, пытаясь зацепиться за что-нибудь спасительное. И его вниманию суждено было остановиться на огромном ярком объявлении: "Сеансы белой магии. Восточный иллюзионист и гипнотизер Сулейман Абдурахманов по прозвищу 'Великолепный'". В другое время он попросту не заметил бы этого объявления, тонувшего среди сотен себе подобных. А, даже и заметив, он ни за что не принял бы его во внимание. Но на этот раз что-то кольнуло его в сердце, и он остановился. "Сеансы проводятся в Доме Культуры 'Буревестник', по субботам. Начало в 19-00", - читал он далее. Тут же механически бросил взгляд на часы: суббота, пятнадцать минут до начала сеанса. Десять минут ходьбы до "Буревестника". Это же надо так в аккурат подгадать! "Ну, что ж! - значит, это сама судьба! Почему бы мне и не отвлечься?" - поразмыслил наш герой и двинулся в сторону "Буревестника".
Немногочисленная публика уже собралась в холодном зале и ожидала выхода иллюзиониста. Маэстро оказался пунктуальным, и эффектно появился на сцене из густого облака дыма. Как и положено подобным затейникам, он был в востроносых сандалиях, пестром восточном халате и островерхой синей шапке, усеянной серебряными звездами.
Сначала он размялся: пассом несколько раз перебросил с руки на руку колоду карт, как бы неловко уронил одну из картинок на пол сцены, нагнулся за ней, а когда ее поднял, в его руках оказалась толстая пачка сотенных долларовых купюр. Он небрежно швырнул ее в зал, веером. Купюры на лету превратились в новогодние поздравления. Публика загудела - одобрительно, но с разочарованием.
Затем маг еще примерно час с успехом демонстрировал различного рода фокусы с исчезновениями разнообразных предметов и появлением их в местах нечаянных, а после небольшого перерыва перешел к гипнотическим опытам.
Он попросил кого-нибудь из публики ему ассистировать. На сцену вышла солидная дама бальзаковского возраста. Погрузив ее в гипноз, маэстро заставил ее отправиться в свое далекое детство, отчего она засюсюкала тоненьким девичьим голосом. Меланхоличный крепыш у него заговорил на языке древних майя. Наоборот, десятилетнего подростка он сводил в воображаемый ресторан. Мужчину заставил почувствовать себя женщиной, а кудрявого молодого человека - пуделем. Вдоволь нарезвившись и отменно потешив публику, Сулейман Великолепный закончил вечер просыпавшимся на зрителей дождем из лепестков роз и достойно удалился.
Публика начала растекаться в выходы.
После сеанса Сушкин решительно поднялся за кулисы и прошел в гримерную. Осторожно постучал в двери.
- Войдите! - приглушено донеслось из комнаты.
Сушкин протиснулся внутрь. В комнате царил полумрак. Маэстро сидел перед освещенным зеркалом и ватным тампоном снимал с лица фиолетовый грим.
- Что вам угодно, молодой человек? - вежливо и устало осведомился он у вошедшего.
- Я восхищен вашим искусством! - воодушевленно и напористо сказал тот. - Особенно той его частью, где вы демонстрировали свое гипнотическое мастерство.
- Что же вас так восхитило? - равнодушно спросил маг. - Это обычная практика гипноза, и ничего выдающегося на сеансе я не показывал.
- Но - как! Заставить взрослого человека вспомнить свое далекое детство, или внушить ему знание древнего языка!..
- Это все легко достижимо в сеансах глубокого гипнотического погружения, - продолжал маг. - Но, я чувствую, что вас привело ко мне отнюдь не это. Давайте-ка лучше сразу перейдем от комплиментов к делу: я изрядно устал.
- Да, действительно, - у меня есть к вам дело. Но оно несколько необычного свойства, и я, право, не знаю, с чего начать..., - мялся посетитель.
- В таком случае говорите прямо, без обиняков и экивоков. Это будет лучше для нас обоих, мы сэкономим время. - Маэстро продолжал очищать свое лицо, и через зеркало пристально вглядывался в неясную фигуру у двери.
- Я собираюсь испросить вас об одной необычной ... услуге.
- Слушаю вас!
- Можете ли вы внушить кому-нибудь качества хорошего писателя?
- То есть загипнотизировать кого-то так, чтобы он почувствовал себя великим писателем? Нет ничего проще! Заставить человека ощутить себя Наполеоном или Львом Толстым - это азы гипнотизерского искусства.
- Нет-нет! Возможно, я неточно сформулировал вопрос. Мне от вас нужна не иллюзия, а реальность. Возможно ли сеансами вашей магии сделать из человека настоящего писателя?
- И под этом человеком вы имеете в виду, конечно, себя. Ведь вы, несмотря на ваш сложившийся возраст, - начинающий литератор, не так ли? - проницательно отметил иллюзионист.
Сушкин покорно кивнул.
- А под неясным словосочетанием "сделать из человека настоящего писателя" вы, очевидно, имеете в виду дар живописать словом? - продолжал маэстро.
Сушкин еще раз понуро кивнул, словно его полностью изобличили.
- М-да! - задумчиво протянул факир. - А вам никогда не доводилось слышать, молодой человек, что дар этот стоит необычайно дорого?
- Вы имеете в виду мою бессмертную душу? - тревожно спросил посетитель.
- Здесь вы упрощаете ситуацию до абсурда, - раздосадовано сказал маг. - Тогда поговорим подробнее. Вот ответьте мне сначала на один вопрос - как вы сами представляете себе то, о чем вы просите?
- Я хочу по-другому видеть мир и по-другому его описывать. Так, как это умели делать великие мастера слова.
- Что это значит: по-другому видеть мир? Как вы это себе представляете? Что я вам дам какие-то волшебные очки, с помощью которых можно будет подсмотреть то, что недоступно обыкновенному глазу?
- Ну, я не знаю насчет очков... Наверное, речь идет о чем-то другом. О способности собирать и анализировать информацию, об умении выделять главное из того громадного потока событий, который обрушивается на наши головы... Хотя... возможно и нечто другое. Если правда то, что существует потусторонний мир, мир духов, то, возможно, мне необходимо как-то общаться с этим миром для того, чтобы я обрел то, о чем я прошу.
- Очень хорошо! Хорошо то, что вы не так примитивно представляете себе все это, как я о вас думал. А теперь поговорим о второй стороне вашего вопроса. Вы просите наделить вас волшебным даром повествовать. И при этом хотите, чтобы этот дар был столь же велик, как и тот, которым обладали истинные мастера литературы. Правильно ли я вас понимаю?
- Да, наверное, правильно.
- Но что конкретно вы от меня хотите? Чтобы я из вас сделал Гоголя? Так ведь один Гоголь уже был, этого достаточно.
- Нет, зачем же делать из меня Гоголя! Я хочу остаться прежним, со своим собственным запасом знаний, с моими собственными воспоминаниями и всей моей прошлой жизнью. Но при этом я хочу обладать даром хорошо писать, писать так, как это умели великие мастера.
Чародей внимательно и иронично посмотрел на посетителя.
- То есть вы думаете, что это возможно. Вот здесь я вынужден полностью вас разочаровать: это невозможно категорически.
- Что значит - невозможно?
- Невозможно остаться прежним и получить этот дар. Если вы останетесь прежним, то никакого дара у вас не будет, как вы и сами это прекрасно сейчас ощущаете. Гениальные способности появляются только при определенных сочетаниях черт характера и многих других способностях человека, например, памяти. И было бы большой ошибкой считать, что этими сочетаниями человека возможно наделить, не лишая его ничего другого. Черты характера могут быть только заложены законами наследования при рождении, да и то не все. Они, эти черты, появляются и изменяются у человека в процессе всей его жизни подобно свойствам кристалла, которому для того, чтобы стать кристаллом определенного сорта, например, кристаллом рубина, надо прожить очень долгую жизнь, несколько миллионов лет. Коротко говоря, для того, чтобы обладать таким даром, который вы у меня испрашиваете, вам надо было прожить совсем другую жизнь, причем не просто прожить, а прожить ее именно определенным образом, ни на йоту не сворачивая от предначертанного пути. И у каждого человека эта возможность есть, когда младенцем он появляется в нашем мире.
- То есть вы хотите сказать, что если бы я жил правильно... Или, скажем так, жил определенным образом, то я имел бы этот дар?
- Несомненно. Именно это я и хочу вам сказать. Но тогда вы были бы совсем другим человеком. А сейчас вы - есть вы, Сидоров Иван Петрович.
- Очень приятно! Сулейман "Великолепный", - театрально представился фокусник и гипнотизер. При этом у него в руках откуда-то появилась шляпа с перьями, которой он расшаркался. - Итак, продолжим - допустим, я настолько великолепен, что мне подвластно сделать то, о чем вы меня просите. Заметьте - я не утверждаю этого, я пока просто говорю - допустим. Допустим, что это возможно, точно также, как с развитием высоких технологий стало возможным создание за несколько часов кристалла искусственного алмаза, в то время как естественный кристалл вырастает за время не в пример большее. Я даже не говорю сейчас о возможной стоимости этого...м-м-м... мероприятия для вас. Просто откинемся в креслах, - да, кстати, садитесь рядом! - По мановению его руки рядом откуда-то возникло кресло, - откинемся в креслах и предположим, что это возможно. Так вот. Для того, чтобы он, этот дар у вас появился, вы к настоящему моменту должны быть совсем другим человеком, вы должны будете прожить совсем другую жизнь. Допустим, я могу все устроить так, что вы проживете ее, эту другую жизнь, и в важных ее поворотах я буду направлять вас таким образом, как это необходимо. Итак, представим себе, что это возможно. Давайте теперь вообразим себе, что это произошло. Вот чиркнули по поднебесью легкой ласточкой пять минут - и вы сидите передо мной, уже наделенный этим даром. Но что мы видим перед собой?
- Что? - эхом тревожно откликнулся Сушкин.
- А то, что мы видим перед собой совсем другого человека.
- В каком смысле другого? - обеспокоено пролепетал посетитель.
- В прямом, обыкновенном значении слова "другой". Где теперь ваша жена? Ба! Да она замужем за совсем другим человеком! Где теперь ваши дети? - Увы! - их просто нет, ваших детей, потому что вы не встретились со своей женой, и, следовательно, ваши дети решительно не могли появиться!
- Постойте, постойте! Как это нет моих детей?
- Да не волнуйтесь вы эдак эмоционально! Дети, конечно, у вас есть, но они совсем другие, от совсем другой женщины. Старший ваш сын, которого вы также назвали в честь своего отца Ванюшкой, сейчас находится в колонии строгого режима, отбывая там пятилетний срок своего заключения, дочь ваша недавно в очередной раз вышла замуж, но снова неудачно...
- Постойте! Остановитесь ради бога! Какая дочь? У меня никогда не было дочери! Почему мой сын сидит в колонии?
- Ваш сын сидит в колонии, потому что он совершил незадолго перед этим тяжелое преступление - в состоянии наркотического опьянения он убил человека. А совершил он его оттого, что ваш сын - законченный наркоман. Привязанность же свою к наркотикам он заполучил в Высшей Школе Экономики, куда он три года назад поступил, как сын обеспеченных родителей. А дочь ваша...
- Прекратите! Прекратите, пожалуйста, этот воображаемый ужас!
- То есть вы ... не желали бы такого поворота событий? Хорошо, тогда вернемся в своем воображении назад. И тогда я заново спрошу вас: зачем вы просите себе этот дар? Что вас так не устраивает в вашей настоящей жизни, что он вам оказался необходим настолько, что вы обратились к чародею и готовы заплатить за это определенную цену?
- Меня в моей теперешней жизни многое не устраивает. Например, я мало зарабатываю и не могу достойным образом содержать свою семью, я...
- Так! То есть с помощью приобретенного дара вы надеетесь поправить свое материальное положение?
- В частности, и это...
- А откуда у вас появилась эта уверенность, что ваше материальное положение станет лучше? - грустно улыбнулся в зеркале иллюзионист. - Посмотрите на лучших представителей мира литературы! Был ли богат Гоголь? Нет. Многие вообще почитали его сумасшедшим: эти засаленные костюмы, замкнутость, эти ватные тампоны в ушах... Зарабатывал ли Пушкин своими гениальными произведениями на то, чтобы достойно содержать свою семью? - Отнюдь. Все доходы приносились имениями, его и жены, а литература доставляла ему одни убытки. Достоевский также едва сводил концы с концами...
- Но если взять последнее поколение наших писателей...
- ... Которое почти сплошь проживало в Переделкине или Комарово, лето проводило на юге, и при этом имело многотысячные тиражи собраний своих произведений?
- Да.
- Но, тогда, позвольте! Тогда давайте еще раз уточним - чего же вы, собственно, хотите? Вам нужен материальный достаток от литературы или вам, все-таки, необходим литературный дар? Вещи это совершенно несовместимые, ибо нельзя, как сказано в Библии, одновременно служить и Богу и Маммоне.
- Если дело обстоит таким образом, то мне нужен именно дар слова.
- Оч-чень хорошо! Значит, Маммону мы торжественно предаем анафеме, с ритуальным сожжением его чучела на инквизиторском костре, и возвращаемся на путь требования истинного литературного таланта. Так?
- Так.
- Очень хорошо. Теперь ответьте еще на один мой вопрос. Чего же вы хотите от этого таланта в конечном итоге? И не стесняетесь! Говорите самое нескромное...
- От этого дара я хочу...
- Ну, - смелее, смелее!
- От этого дара я хочу бессмертия!
- Ага! Ну, вот, наконец, мы и приплыли к той тихой и уютной гавани, которая называется Истина. Давайте же осмотримся в ее берегах. Вон там, на одном из ее утесов, возвышается знакомый всем памятник. Тот самый, который поэт "воздвиг себе нерукотворно". Вам в конце своей жизни хочется именно такого? Чтобы справа Пушкин, а слева - Сушкин.
- Примерно так, - пунцово загорелся молодой литератор.
- Да! Запросы у вас, я не сказал бы, что слишком скромные.
Иллюзионист замолчал и задумался ...
- Давайте еще раз воспользуемся тем могучим инструментом, которым наш создатель наделил всякого живущего, причем совершенно бесплатно - я имею в виду дар воображения. Для начала вспомним - а что нам, собственно, помнится из произведений литературы, датированных хотя бы пятью тысячелетиями назад?
- Глиняная клинопись, иероглифы на камнях...
- Это вы приводите дошедшие до нас свидетельства грамотности. Я же вас спрашиваю о литературных шедеврах.
- Ну, тогда их еще и не было! Тонкое искусство изящной литературы развилось значительно позже.
- А как вы думаете - что будет с шедеврами современной литературы лет этак тысяч через десять?
- Это невозможно предположить...
- Почему же невозможно? Ведь вы требуете от меня бессмертия! Должны же вы хоть как-то предполагать, что это такое?
- Через десять тысяч лет вообще неизвестно, будет ли существовать человек, по крайней мере в нынешнем своем виде. Если предположить, что человек все-таки останется существовать на земле, то изменится очень многое. Из нынешних гениев мировой словесности дай Бог, если останутся единицы. И при этом весьма сомнительно, что их будут читать, потому что и язык к тому времени будет совсем другим, и насущные вопросы жизни будут совсем иными - кого, кроме узких специалистов, будет интересовать крепостное право и мертвые души при нем?
- Вот видите, как мы начинаем дружно мыслить! А теперь давайте вспомним - с чего это мы ограничились всего десятью тысячами лет? Возьмем немного больше, например, миллион. Или два. Что такое два миллиона лет перед ликом всепоглощающей Вечности? И скажите мне - кто тогда будет помнить Пушкина?
- Уже, наверное, никто. Как это ни печально.
- Тогда о чем же мы хлопочем, уважаемый? - иронично сказал иллюзионист и обернулся, наконец, от зеркала к своему собеседнику. У него оказалось усталое лицо пожилого человека, который многое видел в своей жизни. - Знаете, что я вам скажу, молодой человек, - серьезно и грустно заговорил он, - Я сам пробовал писать. Но - жизнь коротка! Поэтому заниматься надо только тем, что вам нравится, что у вас хорошо получается. Нравится вам писать, получается у вас писать - пишите! Пишите без оглядки
на критику и доходы от литературы. Так, как делал это Пушкин. У меня, например, получается развлекать людей фокусами и гипнозом. И я не стыжусь этого призвания. Утешить людей хотя бы на короткое время в их печальной жизни - это дорогого стоит! Тем более, что выбор наш, к нашему счастью, значительно облегчается тем обстоятельством, что у каждого из нас есть орган, который является своего рода компасом на путях наших судеб: прислушайтесь к своему сердцу - и оно вам верно подскажет, как быть.
- А это вам, в утешение, - добавил он после некоторой паузы, и достал Игорю Сушкину, бывшему инженеру оборонной промышленности, программисту одной из коммерческих фирм, а также начинающему литератору, из-за его же уха большой желтый лимон. - Наша жизнь так похожа на этот сочный цитрусовый плод: она кисла и горька, но в ней есть и сладость, сладость бытия, и она так богата витаминами!
2003 г.
Беседы о гармонии
Владимир Михайлович Ларчиков возвращался в Москву из Твери на шестичасовой электричке. Электричка эта была, как всегда, полупустой, потому что спустя ровно 31 минуту вслед за ней стартовала другая, поезд-экспресс, которая мало где останавливалась, и прибывала в столицу даже раньше той, на которой ехал Владимир Михайлович. Но именно за это он и любил ездить на шестичасовой, потому что народу в ней было мало. Он небрежно кинул в угол потертый коричневый портфель, снял с себя и повесил на крючок между окнами легкий бежевый плащ с накладными погончиками, поддернул брюки и уселся у окна.
В его купе уже сидел молодой человек, напротив, также у окна, совершенно погруженный в разгадывание сканвордов. Причем, заполнял он сложную паутину пересекающихся слов с пугающей самое смелое воображение быстротой. Он был одет в джинсы и грубую черную кожаную курточку. Внешний вид у него из-за торчащего на макушке вихра был немного взъерошенный.
"Панк? Металлист? Рокер?" - неприязненно мелькнуло в голове у Владимира Михайловича, - "Впрочем, как-то не вяжется его диковатый внешний вид с его интеллектом, от которого странно ожидать бытового хамства", - успокоился он.
Закончив на этом обзор своего соседа, Ларчиков скользнул взглядом по вагону. Здесь каждый по-своему устраивался коротать в электричке два с половиной часа пути. Через проход напротив квадрига сплоченных знакомых привычно уселась дуться в карты, устроив на коленях кейс вместо столешницы; чуть дальше седая бабулечка с интонациями Рины Зеленой читала взрослому ребенку сказку Ершова "Конек Горбунок"; кто-то сразу капитально устраивался прикорнуть; остальные зашуршали газетами и книгами.
Владимир Михайлович прекрасно знал, что примерно через час стемнеет, и поэтому отложил свое заранее припасенное чтиво на потом, после этого часа, когда за окном исчезнут великолепные сентябрьские пейзажи, стекло затянется черной вечерней амальгамой, и станет отражать только внутренность освещенного электрическим светом вагона и бесплотные тени пассажиров. А в данную минуту он жадно смотрел на золотой осенний лес, освещенный склоняющимся к закату солнцем, на надутые ветром паруса облаков, на косые солнечные лучи, пронизывающие всю эту осеннюю прозрачность, которая появляется в воздухе только в конце сентября, вместе с сиротливо летающей паутиной.
- Нет, ну это просто невозможная красота! - мимовольно вырвалось у него вслух. - Особенно - вот сейчас! - когда электричка мчится вдоль сплошной стены убранного осенью леса и вдруг мелькнет в нем прогалина - так внезапно распахиваются окрестные просторы, как занавес в театре, и открывается сцена!
- Простите? - недоуменно переспросил его сосед по купе, отрываясь от своего занимательного дела. - Вы что-то сказали мне?
- Нет, нет! - поспешно ответил Владимир Михайлович, - это я так, невольно произнес вслух. Просто любуюсь осенним пейзажем.
Сосед отстранил в сторону свой журнальчик со сканвордами и равнодушно глянул в окно:
- Ах, да, - золотая осень! Изобилие оранжевых пятен, которое вызывает у человека непроизвольную эрекцию щемящей ностальгии об уходящем времени, закончившейся или завершающейся молодости, и тревожное чувство наступающих холодов. - Он сказал это как врач, констатирующий фурункулез у больного. Потом он перевел свой взгляд на собеседника, заметил его оторопелую реакцию и неожиданно продекламировал, тихо и проникновенно:
И вот сентябрь! Замедля свой восход
Сияньем хладным солнце блещет,
и луч его на зыбком лоне вод
неверным золотом трепещет.
- Однако! - изумленный этом крутым пируэтом от низкого к высокому, восхищенно сказал Владимир Михайлович и широко развел руками, - мало кто из известных мне молодых людей, даже твердо ступивших на тернистую тропу профессионального литератора, сможет сегодня так легко вспомнить гениальное начало "Осени" Баратынского!
- Да, - снова как-то равнодушно и можно даже сказать рассеянно сказал молодой человек, - просто пришлось немного повозиться с этим делом... - мысли его всё еще блуждали в запутанных коридорах сканвордов и его взгляд то и дело падал на открытую страницу развернутого журнальчика.
- Вы занимаетесь сочинительством? - настороженно спросил его Владимир Михайлович. Он возглавлял отдел прозы в одном из не последних московских журналов, и насмотрелся достаточно за годы своей работы на начинающих графоманов, чтобы относиться опасливо к их назойливости.
- Ни в коей мере! - понимающе развеселился попутчик. - А ведь, действительно, только так и можно было понять мои слова, - сказал он, обращаясь больше к самому себе, - Ни коим образом! - снова обратился он к соседу. - Я - математик, программист. И, надеюсь, не самый последний! - добавил он довольно гордо.
- Прекрасно! - облегченно пробормотал Владимир Михайлович, и зачем-то в который раз поддернул свои хорошо отутюженные брюки, - А то я уж, понимаете, грешным делом было подумал... Видите ли, - добавил он, - дело еще и в том, что вы неточно воспроизвели третью строку блистательного Баратынского, что для литератора профессионального было бы совсем некстати...
- Я ошибся? - удивился собеседник. - Странно... У меня прекрасная память. Но всякое может быть... Все-таки, лет десять... Ну и что же я, интересно, переврал?
- Я бы не стал говорить так жестко, - мягко сказал Владимир Михайлович, - но, тем не менее, третья строка у Баратынского звучит вот так: "И луч его в зерцале зыбком вод"...
- Конечно! - воскликнул молодой человек, - как я мог это забыть! Сказать "на лоне" вместо "в зерцале"! Аллитерация этих металлических, звонких "з" и "ц"! Как из-за моей неточности сразу потускнели и образ и сам смысл! Вот что значит истинное совершенство! Хотя, - как бы спохватился он, - по этому поводу у меня есть одна интересная мысль: "Что забыто, то должно быть забыто, ибо оно несовершенно".
- Мысль весьма спорная: великих злодеев мы часто помним крепче, чем великих героев, - возражал Владимир Михайлович.
- А кто сказал что это неправильно? - рассудительно отвечал собеседник. - Зло совершенное мы должны также крепко помнить хотя бы для того, чтобы не наступать дважды на одни и те же грабли.
- Но, однако, - спохватился Владимир Михайлович, сочтя обсуждение интересной мысли законченным, - что же может связывать вашу профессию со стихосложением?
- Гармония, - бесстрастно сказал молодой человек. - По стихам я изучал гармонию. Гармония, она же совершенство, о котором только что упоминалось.
- Да-а! - только и оставалось протянуть Владимиру Михайловичу. - То есть, вы в буквальном смысле пытались "поверить алгеброй гармонию"?...
- Я не только пытался, мои попытки оказались небезуспешны - я построил формулу абсолютной гармонии, - торжествующе сказал молодой человек, и глубоко в его глазах зажглась самодовольная искорка. Он отложил свою брошюру в сторону на сиденье и посмотрел в окно. Там солнце уже коснулось горизонта своим червонным диском, и залило окрестные просторы своим неземным золотым сиянием. Оно, это сияние, своим ясным и абсолютно неоспоримым совершенством подтверждало: да, это так; он прав!
- Вот как! - ошеломленно произнес Владимир Михайлович, ловя краем глаза это божественное сияние. - Возможно ли это? И, если да, то в каком смысле?...
- Почти в прямом, - веско отвечал молодой человек, снова поворачиваясь к собеседнику. "Ага!" - тотчас въедливо отметил про себя Владимир Михайлович. - То есть формулу гармонии я построил, но выглядит она не так нарядно, как привык об этом мыслить обыкновенный человек, далекий от математики. Она не есть простое алгебраическое выражение типа "y=a*x+b".
- А какой же еще может быть формула? - недоуменно спросил Владимир Михайлович.
- Вот видите! - спокойно продолжал математик, впрочем, без обидных для собеседника ноток превосходства, - вы именно такой человек и есть. Моя формула - это трансцендентное выражение, которое я пытаюсь максимально аппроксимировать в программировании сходящимися рядами Фурье.
- Э-э, - замялся в мысленных потугах Владимир Михайлович. - Нельзя ли перевести эту фразу на более приемлемый русский?
- Можно конечно! - понимающе засмеялся молодой человек. - Тогда давайте немного отвлечемся в сторону и начнем с самого простого. Знаете ли вы, что такое "гармоника"?
- Музыкальный инструмент? - отшутился Владимир Михайлович и изобразил движением рук с перебором пальцев нечто вроде игры на баяне.
- Да, это так, - терпеливо сказал математик. - Но второй и основной смысл этого слова в том, что это гармоническое колебание, частота которого в кратное число раз больше основной частоты.
- Да-да, - натужно вспоминал Владимир Михайлович азы музыкальной грамоты.
- А подобные колебания в математике очень хорошо описываются периодическими функциями, ярким примером которых может быть простая синусоида. Например, чистое звучание одной гитарной струны - это и есть пресловутый синус, только затухающий во времени. Подобные функции так и называются гармониками, и имеют вид F(t)=A*Sin(w*t+fi) - он быстро написал формулу черной гелиевой ручкой на полях журнальчика со сканвордами.
- В принципе, - продолжал он, все более входя в роль лектора, - все музыкальные звуки получаются наложением друг на друга разных гармоник, что соответствует их одновременному звучанию. Получается, что музыкальный звук любой сложности математически можно отобразить в виде суммы, а, в общем случае, в виде бесконечного ряда наложенных друг на друга гармоник, - на полях брошюры черными жуками начали расползаться во все стороны математические знаки, которых Владимир Михайлович боялся с детства. - Это пока понятно? - спросил его между тем математик.
- Более или менее, - неуверенно отвечал Владимир Михайлович, потому что ясность изложения речи молодого человека начала заволакиваться туманом абстрактных построений.
- Ну, так вот, - воодушевленно продолжал новоявленный лектор. - Математический аппарат работы с гармоническими рядами развит необычайно хорошо. Наверное, - усмехнулся здесь рассказчик, - не я один интересовался этим вопросом. Коротко скажем так: анализ музыкальных гармоник развит в такой степени, что его можно считать завершенным, можете поверить мне на слово. Гармония в музыке легче всего поддается анализу. Но этого мало! Возьмите живопись! Вам наверное, известна гармоническая пропорция в ней, так называемое "золотое сечение"? А это только вершина айсберга совершенных пропорций. Далее, не столь широко известна гармония сфер в астрономии. Если взять Луну, Солнце и пять основных планет, то расстояние между ними и музыкальные тона при их вращении соответствуют музыкальным интервалам.
- Понимаете ли, - перебил его Владимир Михайлович, - вы говорите о сферах человеческой деятельности, мало для меня знакомых. Для меня является полной загадкой, какие музыкальные тона могут быть при вращении планет.
- Это же очень просто! - сказал молодой человек с задорными интонациями маститого профессора МГУ, излагающего первокурсникам головоломную гомотопическую топологию. - Звук - это периодические колебания или вибрации воздуха. Любое вращение - это также периодический процесс. Вибрации, которые исходят от крупных вращающихся планетных тел создают устойчивые периодические волны, ведь это интуитивно понятно? Например, когда вращается детский волчок, он создает определенный гул, который мы слышим. Эти волны, исходящие от семи близких Земле планет, влияют на все, происходящее на Земле; они, если так можно сказать, гармонизируют окружающее пространство. Отсюда именно те семь музыкальных нот, которые воспринимаются людьми гармонично. Вы думали когда-нибудь о том, почему музыкальных нот именно семь, а не сто девятнадцать, и почему между ними именно такие частотные интервалы? Конечно, человечество определило это еще в древности, простым экспериментальным путем. Но корень этого явления лежит именно во влиянии близких нам планет!
- Я еще раз оговорюсь, что я не специалист в той теме, о которой мы говорим, - мягко пытался завершить его длинный монолог Владимир Михайлович. - Мне, как дилетанту, сейчас простодушно кажется, что вы правы. Если говорить о музыке, то это, возможно, даже более чем так. Но что вы скажете об архитектуре, о красоте вообще?
- А что такое архитектура или живопись? Это симфония отрезков, линий и цветовых пятен, составляющих целое. Как известно, цвет - это просто световые волны определенной длины спектра. Достаточно сопоставить длины отрезков и цвета частотным интервалам - и мы получим возможность "слышать" музыку сооружений и картин. Опять же - не в прямом смысле слышать, а в переносном - ощущать, чувствовать... Например, - сказал он, взглянув на собеседника с лукавым прищуром, - преобладание оранжевых пятен обостряет наши ностальгические воспоминания, не правда ли?
- Видите ли, я профессионально занимаюсь литературой, - солидно заговорил Владимир Михайлович, пытаясь вырваться из неумолимых тисков железной логики собеседника, - и уже давно возглавляю отдел прозы в одном из известных московских журналов. Вот если бы...
- Почему же "если бы"? Именно этим я был занят последние два года, и не без успеха! - молодой человек резким вращением головы с достоинством откинул гриву своих русых волос в сторону. - С гордостью могу сказать, что с помощью моей методики, которую я запрограммировал, можно произвести гармоническую оценку любого текста прозы. За поэзию я пока не брался, это оказалось слишком сложно.
- То есть вы утверждаете...
- Именно так. Достаточно перевести любой прозаический текст в его электронный аналог, который называется в программировании "файлом", и дать его на обработку моей программе - как мы тотчас получим его качественную оценку, выраженную в абсолютно объективных условных единицах, которые можно назвать баллами гениальности, хотя это и немного игриво.
- Бр-р! Ваша речь вызвала у меня какие-то неприятные ассоциации по переработке фарша..., - передернул плечами Владимир Михайлович. - Но, тем не менее, - какую же оценку ваша ... м-мм ... программа ставит, например, бессмертному "Войне и Миру"?
- Высокую, можете не сомневаться! Я только тем последние полгода и занимался, что выпасал свою программу на классиках, добиваясь безупречного попадания в десятку. Кстати, - широко улыбнулся собеседник, - в десятку в буквальном смысле слова: это максимальная оценка моей программы.
- Очень заманчиво! - воодушевился руководитель отдела прозы. - Именно для меня заманчиво! Я как воображу, от какого адского труда вы меня можете избавить, анализируя присылаемые молодыми авторами произведения! Ведь что досадно: и читать их все подряд невозможно, и просто выбросить жалко, потому что даже если из тысячи хотя бы один текст будет достойным, то ради этой жемчужины стоит перевернуть всю эту гигантскую гору навоза.
Еще раз повторяю - заманчиво! Но, все-таки, в то же время меня не оставляет какое-то странное ощущение нереальности происходящего. С одной стороны то, о чем вы говорите, чрезвычайно маловероятно, а с другой стороны, есть какое-то дежавю из пушкинского "Моцарта и Сальери".
- Понимаете ли, - убедительно продолжал свою речь молодой человек, - главное мое отличие от других в том, что я - не Сальери! Я не пытаюсь создать нечто гениальное в музыке или почитаемой вами прозе. Я просто предлагаю инструмент для их анализа. Это называется научным прогрессом. Раньше больных лечили шаманы, в средние века врачи основывались уже на каких-то систематических знаниях, а современные эскулапы вовсю используют самую разнообразную диагностическую технику. Я предлагаю вам прибор, своего рода стетоскоп, для облегчения вашей работы. И потом - зачем ломать себе голову! Я, конечно, не напрашиваюсь, - но, если вы желаете, я навещу вас в вашей редакции, и мы легко и просто проверим все то, о чем мы с вами только что говорили. Вы сами поставите оценку работы моей программы.
- Вы знаете, по-моему нам пора познакомиться: Ларчиков, Владимир Михайлович.
- Очень приятно! Чарский, Александр.
- Чарский? Интересно! Прямо по Пушкину. У него эта фамилия используется по крайней мере в двух местах его прозы.
- Что еще интереснее - это не псевдоним. Это мое настоящее родовое имя.
- Ну, да это и не важно, в конце концов. Но фамилия красивая, чарующая.
- К сожалению, я не смог отследить своих предков далее революционных времен.
- Да, и не вы один! У нашего века короткая память на прошлое, - думая о своем, с горечью сказал Владимир Михайлович. - Однако, посмотрите! - удивленно воскликнул он, - Как незаметно пролетело время: за окнами уже, судя по силуэтам, Москва! Пора нам уже потихоньку и собираться.
Он оказался почти прав: за окнами мелькнула платформа "Долгопрудная". На остановке в вагон ввалилась троица молодых людей, объявивших себя студентами одного из московских театральных вузов. Что они делали в районе расположения знаменитого физического института - богу ведомо: физтеховские общежития, как широко известно, мало пригодны для обитания благовоспитанных девиц.
- Здравствуйте! - хорошо поставленным голосом конферансье оглушительно закричал один из них. - Нам, как и всем студентам, всегда просто не хватает на жратву. Но мы не просим подаяние: мы вам споем.
Второй бойко перехватил из-за своего плеча гитару, третий выдернул из потертого футляра скрипку, и они втроем заголосили песню о том, как хорошо, "что у нас нету тещи". Пели они весело, нахраписто и яростно. Вероятно, действительно были здорово голодны. После песни они живо прошли по вагону с перевернутой шляпой. Владимир Михайлович вежливо бросил им мелочь.
- Такое впечатление, - саркастически сказал он Чарскому, - что столичные жители более нуждаются в средствах, чем жители других регионов.
- Это естественно, - улыбаясь, отвечал Чарский, сам тверич. - У москвичей выше цены, больше соблазнов и, соответственно, расходов. За то, что они всегда жили лучше за чужой счет, у нас, в Твери, их не любили еще восемь веков назад.
Стоит ли говорить, что наши герои обменялись телефонами и уверениями в самой близкой встрече, и распрощались, довольные друг другом, самым сердечным образом?
2.
Редакция небольшого, но весьма известного журнала, где Владимир Михайлович Ларчиков работал руководителем отдела прозы, находилась в небольшом и уютном особняке, недалеко от знаменитых Сандуновских бань. Подойдя к нему, Чарский задумчиво осмотрел его. "Вот, может быть, именно здесь находится вход в зал моей славы!" - подумалось ему как-то знаменательно. Но он был человек решительный и отнюдь не сентиментальный, поэтому резко оборвал эту начавшуюся сочиться сладкую мысль и вошел в здание.
Кабинет Ларчикова оказался на втором этаже, в конце коридора.
- О! Наконец-то, - радостно воскликнул Ларчиков, поднимаясь из-за стола навстречу. - Какой желанный гость!
Они обменялись крепким рукопожатием. Чарский окинул взглядом кабинет: уютное помещение с обстановкой из середины шестидесятых. Из современного он отметил только новенький компьютер, стоящий на столе: его возраст быстрее всего выдает нам засаленность клавиатуры.
- А я много думал о ваших теориях, - радушно начал общение хозяин кабинета. - Так вы, Александр, значит, утверждаете, что вращение соседствующих планет гармонизирует всю нашу жизнь? И, выходит, не так уж были и не правы средневековые астрологи, ставившие наши судьбы в зависимость от положения звезд на небе?
- Именно так! - твердо сказал Чарский, не замечая легкой иронии Ларчикова. - Посмотрите на природу - как она гармонична. И не надо для этого привлекать бедного Дарвина! Старик в чем-то, конечно, был прав со своей теорией борьбы за существование, но вокруг гораздо больше того, что его теория не в состоянии объяснить. Почему у липы листики сердечком, а у дуба они похожи на старую виолончель, - кивнул он на окно, рядом с которым действительно стояла старая кряжистая липа, - почему у лебедя такая красивая шея, а у его близкого родственника гуся нет? Никаким естественным отбором вы это не объясните. В природе негармонично только то, что создает человек, не чувствующий общей музыки гармонии.
- Но что есть гармония? - риторически вопросил литератор, - по определению Пушкина, мнению которого мы можем всецело доверять, "истинный вкус состоит не в безотчетном отвергании такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности".
- Это не совсем так! - заспешил с разъяснениями Чарский. - Это следствие из более общего утверждения: наша жизнь полностью определяется основными волновыми процессами в окружающей нас вселенной; а гармония есть соответствие этим процессам. В этом смысле она - это синоним порядка. Все, что противоречит этим гармоникам - негармонично, и неизбежно разрушается временем. Все, что гармонично - вечно, потому что оно подпитывается энергией мирового порядка.
- Да, - сказал Владимир Михайлович. - Вы знаете, все-таки я чувствую себя не очень уютно в ваших рассуждениях. Все это как-то слишком абстрактно, а у меня весьма приземленный и конкретный ум.
- Я понимаю о чем вы, - подхватил Чарский. - У нас с вами разное мышление. Я в этом вопросе целиком и полностью согласен с уважаемым мною академиком Раушенбахом. Он указывал на два типа мышления у человека. Первому типу, назовем его математическим, для того, чтобы понять результат, нужно пройти по всей логической цепочке его формирования. Результат в этом случае постигается через анализ деталей. Второй тип мышления, свойственный художникам, наоборот, воспринимает результат сразу, как общий образ, а детали постигаются через анализ общего. Людям с ярко выраженным одним типом мышления тяжело понимать тех, у которых мышление другое.
- Могу с этим только согласиться, - сказал Владимир Михайлович. - Но, тем не менее, представителям двух разных типов мышления нужно уметь как-то договариваться между собой. Поэтому предлагаю начать испытания вашего чуда, - добавил он и нетерпеливо потер руки, словно собираясь согреться.
- Отчего бы и нет, с удовольствием! - с энтузиазмом отвечал Чарский. - Где наши подопытные кролики?
- А вот они! - отвечал литератор, и протянул ему небольшой диск с веселенькой голубой наклейкой. - Здесь три разных произведения, я думаю этого вполне хватит для того, чтобы составить впечатление о вашем продукте. Все произведения, естественно, безымянные.
- Наверное, это правильно, - сдвинул плечами Чарский. Он осторожно взял у литератора дискету и вставил в компьютер. - Это они? - спросил он, взглянув на экран. - Опус N1, и так далее?
- Да. Здесь больше ничего другого нет.
- Тогда начнем с Опуса N1. Поехали! - Чарский запустил свою программу и через некоторое время на экране показалось итоговое резюме. Чарский стал зачитывать его вслух.
- Это попытка рассказа в жанре описания путешествия по Пскову.
- Да, - сказал Ларчиков.
- Писал человек молодой и крайне неопытный как литератор. Скорее всего, он впервые взялся за перо.
- Пожалуй!
- Неудачные имена героев, неудачно выбранный для этого жанра низкий стиль, мысли путанные, большинство эпизодов не завершены и не имеют надлежащего места в общем сюжете повествования.
- С этим нужно согласиться.
- Общее резюме: Гнать автора в шею! Это я в последнюю секунду добавил, специально для вашего брата, - игриво сказал Чарский.
- И я бы так оценил, но сказал бы обязательно мягче: у нас не конюшня. И потом - кто знает, что из этого автора вырастет через несколько лет?
- Далее, Опус N2.
В это время в комнату влетело воздушное создание в короткой юбке, на высоких каблуках, в светлом облаке прически, проникновенно сказало Чарскому: - Здравствуйте! - и продолжило, обращаясь уже к Ларчикову: - Владимир Михайлович, у меня к вам личное! Можно я сегодня уйду на час пораньше?
- Конечно, Верочка! - тепло сказал Ларчиков. - А как у нас с моей рукописью?
- Завтра достучу! Спасибо! - беззаботно прощебетало создание и исчезло также молниеносно, как и появилось.
- Вот оно - молодость, совершенство в чистом виде! - восхищенно сказал литератор.
- Мы не можем его объективно оценивать, - серьезно заметил Чарский, - мы лица, слишком ангажированные природой.
- А еще я подумал о русской ментальности, - продолжал литератор. - Как проникновенно звучит наше "Здравствуйте!". Разве сравнишь его с равнодушным "How do you do?" или с вежливым, но прохладным немецким "Guten tag!"
- Читаем резюме, - деловито продолжил Чарский, - отличный стиль, гармония на высоком уровне, автор - Владимир Набоков. А! Хотели провести мою программу, Владимир Михайлович? В принципе, это было уже лишнее, но точно так же, как шахматные программы снабжают известными дебютами, я завел стилистику большинства знаменитых авторов, чтобы программа оценивала не только общее совершенство произведения, но и указывала на подражания. А здесь чистый случай - или это сам Набоков, или очень хорошая подделка под него.
- Верно, это Набоков, его изящный рассказ "Красавица". Но ваше последнее замечание меня задело за живое. Может ли ваша программа отличить подлинник от подделки?
- Понимаете ли в чем дело, - пустился в объяснения Чарский, - любитель может на память заучить несколько шахматных партий чемпиона мира. И если он сумеет в точности повторить великие ходы - то нельзя не признать их несовершенными. Но то, что мы видим один раз - нельзя принимать за правило.
- Убедительно. А как она среагирует на явную эклектику? Если я намеренно смешаю главы фантастического Гоголя с добротным Шолоховым?
- В любом случае программа оценивает совершенство общего и соотносит его с константами мировой гармонии. Я думаю, она выставит хорошие оценки за составляющие части, но поставит "неуд" за общее содержание.
- Что ж? Запускаем проверку опуса N3! - предложил Ларчиков.
Через некоторое время на экране показалось резюме.
- "Всюду видна общая неграмотность автора - много искаженных, простонародных слов, много архаизмов, все намешано; 'уйтить' вместо 'уйти', 'зебры' вместо 'жабры', 'пхай!' вместо 'толкай'", - монотонно читал текст с экрана автор программы, - словом - сплошная мешанина, - добавил уже от себя изобретатель.
- Интересно! - заметил Ларчиков, и у него в глазах блеснули лукавые искорки. - Но, может быть, это оправдано общим сюжетом и конкретными лицами персонажей? Еще что?
- Мало ярких, выразительных деталей. А те, которые имеются, вызывают стилевые нарекания. Например, программа выделила выражение "глаза его подернулись лаком". По ее мнению оно как-то странно звучит, диссонансно. Автор хотел, вероятно, подчеркнуть возбуждение персонажа, но слово "подернулись" этот смысл перечеркивает, оно выставляет на передний план скорее какую-то омертвелость, равнодушие в глазах.
- Забавно! - произнес Ларчиков. - Никогда бы не подумал о таком значении слов в данной фразе.
- И самое главное: в рассказе нет никакого смысла - нет внятной идеи, обозначенной явно или скрыто. Непонятно даже о чем он вообще. Словом, так себе рассказец, на троечку.
- Но ведь смысл не всегда определен как идея. Смыслом может быть, например, просто настроение, которое автор желает передать читателю. Сюжетом может быть не действие, а медитации автора.
- Да, вы правы. Но и программа также не глупа. Настроение или размышления автора всегда есть главное содержание рассказа, об этом и говорить не нужно. Программа пытается сопоставить текст истинам всеобщей гармонии. И в данном случае она оценила текст довольно посредственно.
- А ведь это также была проверка: это рассказ Чехова "Налим"! - торжествующе сказал Ларчиков. - Как вы со своей программой эдак неаккуратно обошлись с общепризнанным гением русской литературы! Трюндель ему вкатили за шедевр.
- Ну и что, что "Налим"? - с досадой сказал Чарский. - Малоизвестный рассказ раннего Чехова. Кто сказал, что он интересен кроме, конечно, того, что он принадлежит классику и любопытен уже хотя бы поэтому?
- Я скажу, если никто не говорил вам этого! - добродушно улыбаясь, отвечал литератор. - Мне он безумно нравится. Сколько в нем игры, легкости, верно схваченной жизни! А смысл? Смысл его только в том, что в нем остановлена жизнь, как в капле янтаря. Даже больше того, она не остановлена, а сохранена, она живая плещется в этой капле.
- Кажется, я понял в чем дело! - сказал литератор после секундной паузы.
- В чем же? - ревниво спросил математик.
- А в том, что эта ваша программа, очевидно, имеет какие-то настроечные коэффициенты. Ведь верно? Вы сами еще тогда, в электричке...
- Имеет, конечно!
- А как вы их подбирали, позвольте полюбопытствовать?
- Вы хотите сказать, что программа ошиблась... потому что я субъективно
ставил коэффициенты? Но это не так! Я свою программу тщательно калибровал именно на произведениях классиков.
- Но выверяя программу на определенном материале, вы "натаскали" ее оценивать только подобное, в частности только то, что вы сами для нее отобрали, то, что вам самому нравится. Это и есть чистый субъективизм! А как вы заставите ее оценивать то, чего она никогда не видела?
- В том-то и фокус, что ей не надо "видеть" что-то заранее. Она сравнивает исследуемый объект не с имеющимися в ее памяти образцами, а оценивает текст индивидуально. Она пытается найти в нем соответствие всемирной гармонии.
- Значит, где-то в ваших логических цепочках существуют пробелы, из-за которых ваша программа иногда приходит к неверному конечному результату.
- Я не стал бы заострять внимание на единственном не очень удачном примере. - огорченно заговорил Чарский. - Очевидно, методы пастухов древнего Вавилона в расчетах влияния звезд на судьбы несколько устарели, и для увеличения точности метода нужно учитывать влияние большего числа окружающих нас планет. Но из-за этого не следует отвергать весь метод в целом. Обнаруженный недостаток я могу устранить легко и быстро.
- Конечно, этот вы исправите легко, я не сомневаюсь! Но, впрочем, и так было очень интересно познакомиться с вашей работой, - сказал Ларчиков и начал с озабоченным видом перебирать бумаги на своем столе, давая гостю понять, что у него много других дел.
- Хорошо, я понял! - со вздохом сказал математик. - Гармония во всем должна быть совершенна и безупречна. До свиданья! - добавил он и поспешно вышел из кабинета.
Больше Ларчиков, со слов которого я и записал настоящий рассказ, о нем никогда не слышал. Телефон, который дал Чарский, вообще оказался записанным на другого абонента. Было во всей этой истории нечто странное. Я временами подумываю - уж не сочинил ее мне сам Ларчиков, желая немного позабавиться над моей склонностью серьезно относиться ко всему мистическому? Но на него это мало похоже - он никогда не был расположен к подобным розыгрышам и всегда отличался большой трезвостью ума. К тому же, Ларчиков и сам искренне сожалел о том, что холодно выставил гостя.
- Не удержался! Хотелось, понимаешь, щелкнуть его по носу! А сейчас думаю - зря. Может быть, он действительно гений? И надо было поддержать его уверенность в собственных силах. Впрочем, может, он еще объявится?
Поэтому, господин Чарский! Личная просьба к вам от меня, автора: если вы вдруг прочтете этот рассказ, или ваши знакомые передадут вам его содержание - будьте так любезны и снисходительны: свяжитесь с Ларчиковым. Он вас уважает и искренно надеется на продолжение сотрудничества. Он хочет воспользоваться вашей программой анализа текстов и готов ее купить за приличные деньги. Я думаю, вы должны быть заинтересованы. Кстати, если вы пришлете мне резюме вашей программы по данному рассказу, я также буду вам благодарен: по крайней мере, это любопытно.