Кушталов Александр Иванович : другие произведения.

Том 3. Текущая Проза жизни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Том 3. Текущая Проза жизни
  
   Ой, кума, - качает!
   Мучительные раздумья Ленчика Кудряшова
   Виртуальность, как способ существования
   Бабочки
   Двор
   Дела наши дачные
   Печь с камином и помидоры
   Последняя вечеря
   В роскошном загородном доме...
   Термины и определения
   Хрустальная призма
   Крыжовничек
   Три белых лилии
   Утро новой жизни
   Беляши и "Курс молодого бойца"
   Искры костра
   На краю света
  
   Мелкие рассказы
   Задачка от Шукшина
   Красный свет - дороги нет
   Вагон СВ
   Баево болото
   Феофаний Толстой. Кыбздя. Литературная шутка
   Вовка Борисов
   Цезария
   Содержательный разговор
   Три кита
   Племянник Колька
   Неисправный телефон
   Ностальгия
   Пикник
   Проруха
   Puzzle
   Спросонья
   Средство от головной боли
   Березнев (рассказ на сигарету)
   Телефонный разговор с комментариями
   Золотой треугольник
   Мы победили
   На могилках
   В Кирилловой обители
   Старая книга
   Августовские Спасы
  
  
   Ой, кума, - качает!
   Конец января. Зимний вечер на Казанском вокзале. На улице легкий московский морозец, настоянный привокзальными запахами и голосами.
   В плацкартном купе поезда "Москва - Северо-Байкальск" на нижнем месте номер семь уже грузно сидела бабуля, едущая до конца, верхние места были заняты попутчиками до Нижнего Новгорода, взрослым сыном и его матерью, когда в проеме купе появились еще две женщины среднего возраста, навьюченные сумками и баулами, как уличные торговки. Под тяжестью непомерного груза их раскачивало, словно они двигались по палубе океанского лайнера.
   - Качает! Ой, качает, кума! - весело и распевно сказала одна из них другой.
   - Ох, кума! Качает - значит едем! - весело отвечала ей вторая, хотя никто еще никуда и не ехал.
   Интеллигентной женщине с верхней полки, которая пока сидела на свободной нижней и читала газету "Московский комсомолец", пришлось встать, пока они так же весело и с прибаутками закинули вещи под левое нижнее сиденье номер пять, и исчезли. Взрослый сын на верхней полке откровенно зевнул и открыл второй том "Властелина колец".
   Через минуту веселая парочка появилась снова, и вещей у них было столько же, как и в первый раз, если не больше.
   - Качает, ой качает, кума! - снова весело сказала одна, постарше, в шубе.
   - Ох! Качает - значит едем! - также весело отвечала ей вторая, в кожаном пальто.
   При этом интонациями они намекали друг другу на известный только им второй смысл, и весело хохотали. Женщине с газетой на этот раз пришлось перебраться на свою верхнюю полку, над бабулей, потому что иначе вещи девать было совершенно некуда. Веселые бросили часть из них на свое нижнее сиденье, часть под обеденный столик в купе, остальное стали запихивать на третьи полки. Бабуля - серый пуховый платок, теплая кацавейка - опасливо косясь на необъятную груду вещей и ощущая некоторое стеснение от их количества, на всякий случай сказала:
   - Ой, девоньки! Ведь тут мое законное место, у меня и билет на него есть!
   - Потом разберемся! - весело бросила одна из кумушек, и они обе снова исчезли в шумном коридоре заполняющегося вагона.
   - Угарные тетки! - пробормотал с верхней полочки взрослый сын и снова уткнулся в свое интересное чтиво.
   В третий раз они появились, держа в одной руке всего по связке громадных пакетов, один больше другого, зато другие их две руки волокли коробку с телевизором.
   - Ой! - снова запричитала бабуля. - Девоньки! Куда ж это все девать? Ведь нам продыху от этих вещей всю дорогу не будет! - Она толсто намекала на то обстоятельство, что свободное место в купе одно, а пассажирок - две, и хорошо бы половину вещей убрать по месту второй пассажирки.
   - Разберемся, - правда, кума! - весело обратилась одна из женщин к другой, и они весело затолкали телевизор между нижних сидений и поставили его поближе к столику, совершенно закупорив к нему подход. Старушенция снова крякнула и пробормотала что-то о трудностях своей тернистой дороги к туалету.
   Наконец, они потеснили в кучу собственные вещи на нижней полке, и шумно стали умащиваться, пристраивая свою верхнюю одежду и меховые шапки на занятые пакетами крючки. Умащивались долго, потому что шапки падали с переполненных крючков, их снова пытались туда же пристраивать, шапки снова падали, и так до тех пор, пока на десятый раз выведенные из терпения кумушки просто не швырнули их на свое сиденье.
   - Качает, ой качает, кума! - опять нараспев сказала одна другой.
   - Качает - значит едем! - подхватил с верхней полки молодой.
   - О! - встрепенулась одна из кумушек, - Наш человек, понимает!
   - А мы и вправду едем, - сказал молодой, отложив книгу и кивнув в сторону окна.
   - Ой, - и в самом деле едем! - охнули кумушки, поглядев в окно, где уже медленно и мягко, как речная пристань, уплывала платформа Казанского вокзала.
   Бабуля маленькими сердитыми глазками неприязненно сверлила попутчиц и молчала, недобро поджав рот, очевидно, ожидая проводника, чтобы вывести на чистую воду беспокойных пассажирок с билетом на одно место.
   Хозяин вагона не заставил долго себя ждать.
   - Ого! - изумленно воскликнул он, появляясь в проеме купе и указывая рукой с блокнотом и авторучкой на коробку с телевизором. - А эт-то у нас еще что такое?
   - Это телевизор у них! - тут же наябедничала бабуля и многозначительно поджала губы.
   - Да, телевизор, - бойко затарахтела старшая из кумушек. - Мы еще в кассе узнавали, нам сказали что можно, только надо за груз заплатить сорок рублей, но мы забыли, - тараторила она.
   - Но мы сейчас вам оплатим! - с готовностью тут же добавила другая и полезла в сумку за деньгами.
   - Ничего не надо здесь оплачивать! - сурово отрезал проводник. - Оплата без квитанции есть взятка! Вот я лучше вызову начальника поезда, пусть он с вами разбирается! Покажите мне лучше ваши билеты!
   Женщины протянули ему две розовые бумажки.
   - Та-ак! - разглядывая билеты, протянул проводник. - До Лены, значит, едем?
   - До Лены, до Лены! - хором закивали кумушки.
   - Это хорошо - землячки! - сказал проводник, и суровое его лицо помягчело. - Но вы не думайте, бригадира я все равно вызову! - спохватился он.
   - А какие у них места? - ввязалась бабуля. Ей не терпелось уличить бойких пассажирок.
   - Места у них нижние, пятое и седьмое, - ответил ей проводник, продолжая еще что-то там разглядывать в билетах.
   - Как это пятое и седьмое? - взвилась старушка. - Это у меня седьмое!
   - Дайте-ка сюда ваш билетик, - невозмутимо сказал проводник. - Тогда мы и посмотрим!
   Он насмотрелся за свои поездки разного и не спешил с выводами.
   - Посмотрим, конечно! - решительно сказала уверенная в своей правоте бабуля и протянула свой билет проводнику.
   - А место-то у вас, бабушка, девятое, - иронично сказал проводник, - а это в соседнем купе, через стенку. Так что прошу вас переселяться.
   - Переселяться? Ой-йой-ой! как же так! - застонала бабуля. Она тут же сменила обличительный тон на жалобный. - Я ведь специально раньше приехала, носильщику заплатила, чтобы он все мои вещи перенес и уложил! Кто ж мне их теперь таскать будет?
   - Ничего не знаю! - строго сказал проводник. - Но порядок есть порядок! Гражданкам тоже надо где-то ехать.
   Бабуля, сопя и кряхтя, сползла в тесноте прохода со своего места в стоящие рядом валенки. Освободившееся из-под ее веса сиденье аж подскочило от выпираемых оттуда вещей.
   - Да! - сказал проводник, почесывая затылок прозрачной авторучкой с голубыми концами. - Однако!
   Бабуля пошла, нарочито тяжело шоркая, исследовать свое законное место в соседнее купе.
   - А один из ваших билетиков - льготный, - вкрадчиво сказал проводник кумушкам тоном бравого милиционера, прищучившего опасного нарушителя. - Документик на него, будьте любезны!
   - Документик? - заметалась меньшая из кумушек. - Сейчас вспомню! Где же он у меня? - Она напрягла свой маленький лобик, и на нем появились не свойственные ему морщинки. Она порылась в кошельке, там его не было. - Наверное, в пальто! - спохватилась она и полезла обыскивать свое кожаное пальто; оно оборвалось с петли, она бросила его на сиденье. В пальто документа также не было. - Да, вспомнила! Он у меня в чемодане, под сиденьем, в самом низу. Может, мы не будем его доставать, а вы мне и так поверите? Мы ж с вами земляки!
   - У нас очень строгие правила проезда, - почуяв наживу, сказал проводник казенным голосом, в котором зазвенели металлические прокурорские нотки. - Предъявите, пожалуйста, документ!
   - Да говорю же, он на самом дне! - досадуя от его бестолковости, отвечала маленькая и тут же предложила: - Давайте я начну его искать, вы обратно пойдете, я вам его и покажу.
   - Никак невозможно! - строго сказал проводник, физически ощущая дрожание поплавка на водах возможной прибыли. - Торопиться нам, гражданочка, некуда, четверо суток ехать, - так что предъявляйте мне его сейчас.
   Маленькая начала поднимать и перемещать по купе вещи, высвобождая сиденье. Часть из них с присказкой "Так тебе теплее будет!" она взгромоздила на ноги молодому человеку. Тот только посмеивался, глядя на "угарных теток". В это время бабуля, охая, ворча и постанывая, тоже начала потихоньку перетаскивать свои вещи на новое место. Ей вызвался помочь ее новый сосед по купе. Проводник стоял в коридоре и тоже посмеивался, наблюдая за окружающей суетой и горами перемещаемой клади.
   Маленькая, наконец, отрыла в завалах вещей свой документ. Проводник посмотрел его, разочаровано хмыкнул, вернул, и ушел дальше вдоль вагона, назидательно и зловеще сказав напоследок: - Я скоро вернусь, с начальником поезда насчет телевизора.
   - Качает, ой качает, кума! - весело сказала маленькая.
   - Качает - значит едем! - весело отвечала ей вторая.
   Минут через десять в купе снова заглянул проводник, на этот раз с усатым начальником поезда. Начальник поздоровался, снял с лысеющей потной головы форменное кепи и вежливо попросил билеты кумушек.
   - Землячки! - тепло сказал он, рассматривая билеты. - А льготный документ? Есть? Ага, в порядке. Телевизор, значит, везем?
   - Телевизор, - закивали кумушки. - Мы выясняли, нам в кассе сказали, что можно, надо только сорок рублей..., - опять привычно зачастила одна из них.
   - И почем телевизор? - не дослушав, спросил начальник поезда.
   - Семь тысяч, - с готовностью ответила одна из кумушек. - А у нас он стоит все двенадцать!
   - Давно хочу себе такой же купить, - задумчиво сказал начальник поезда. - Так где вы его, говорите, брали?
   - На ВДНХ, там есть павильон "Электроника", там самые дешевые цены! - охотно застрекотала старшая из кумушек. - Там и с доставкой...
   - Ладно! - снова не дослушав, сказал начальник поезда. - Везти его можно. Но правила есть правила: если его общие габариты меньше 180 сантиметров, вы везете его бесплатно, если больше - платите сорок рублей. Я человека пришлю для обмера. Все без обмана и шкурничества. Мы ж земляки!
   Он еще раз завистливо посмотрел на телевизор, крякнул в густые усы и ушел, надевая на ходу кепи. Проводник также исчез вместе с ним.
   - Ой, качает, кума! - со смехом начала было одна из кумушек, но в это время в коридоре звонко заголосили: - Хрусталь! Кому хрусталь?
   - Откуда в Москве хрусталь? - недоуменно спросила старшая из кумушек.
   - В Москве все есть! - отвечала ей другая.
   - Да они просто ездят из Владимира и обратно, - объяснила женщина, едущая в Нижний, - а весь хрусталь делается, как известно, в Гусь-Хрустальном.
   В это время в купе ввалился коробейник и начал доставать из своих сумок прозрачное сверкающее чудо. Младшая кумушка заинтересовалась одной вазой.
   - Почем вот эта? - привычно цепко тотчас спросила она.
   - Сто десять, - бросил наживку торговец.
   - За сто куплю, - бойко парировала кумушка.
   - Почему это только за сто? - притворно удивился коробейник.
   - А когда мы сюда ехали, нам предлагали такое за сто, но мы решили, что купим на обратном пути, чтоб не тягаться, - сразу затрещала кумушка.
   - Вот видите, это было неделю назад, - обрадовано сказал коробейник, - а сейчас она меньше ста десяти не стоит. Время-то идет, все дорожает потихоньку!
   - Все равно больше ста я не дам, - весело и упрямо сказала кумушка.
   - Если так будете покупать, то ничего не купите, - попытался гнуть свою твердую корыстную линию коробейник.
   - Ой! Не куплю! - захохотала маленькая. - Да за тобой еще десятка два таких же шустриков идут. У вас же конкуренция! Или у них куплю, или у тебя, ты ж еще обратно пойдешь, знаю я вас!
   В коридоре, действительно, послышались гортанные возгласы других продавцов хрупкого стеклянного товара.
   - Я ж говорила! - засмеялась маленькая.
   - Ладно, берите! - неохотно сдался продавец.
   - Да ты не волнуйся, мы у тебя за это еще что-нибудь купим, - весело сказала вторая кумушка. - Покажи мне вон те рюмочки. Ой, какие веселенькие! А вот это - под рыбу? - Сколько? - Возьму! А это подо что? Беру!
   Они еще минут двадцать трещали вокруг продавца, как сороки, торговались из-за каждого рубля, но выгребли у него до дна одну из его двух громадных сумок. Он ушел, удовлетворенно отдуваясь.
   - Ой, кума, качает! - снова сказала старшая.
   - Качает, - значит едем! - со смехом отвечала ей маленькая.
   Отхохотавшись, они начали было располагать на столике нехитрую дорожную закуску к чаю - хлеб, кольцо колбасы, печенье, копченую курицу... Купе наполнилось шуршанием разворачиваемых оберток и съестными запахами.
   В это время в купе заглянул невысокий лысоватый мужчина в форменной одежде проводника и вежливо кашлянул: - Это у вас негабаритный груз?
   - Вы про телевизор? - тотчас отозвалась одна из кумушек.
   - Да, про телевизор. Измерять сейчас его будем! - значительно сказал мужчина, пощелкивая в руках небольшой китайской рулеткой.
   - Будем мерять телевизор! - оживились кумушки. С верхней полки на измеряющего с любопытством посмотрела пассажирка до Нижнего. Ее сын на другой верхней полке к этому времени уже безмятежно спал, забросанный грудой сползающих кумушкиных вещей.
   - Как будем мерять? - задумчиво спросил лысоватый и осторожно присел на левое сиденье у прохода. Его ноздри беспокойно шевелились от дурманящих запахов разоблаченной снеди.
   - А как надо? - спросила меньшая.
   - Правильно - надо так, - веско сказал приземистый, - сначала длину, потом ширину, потом высоту.
   - Почему? - прыснула от смеха пассажирка с верхней полки. - Какая разница?
   - А потому, - неторопливо и важно отвечал обладатель рулетки, - что в правилах о перевозке грузов сказано: "общие габариты длины, ширины и высоты". Только где у него длина, а где ширина, вот в чем вопрос? Коробка-то почти квадратная!
   Женщина сверху сдавленно прыснула.
   Лысоватый не стал замечать ее смеха.
   - Наверное, надо начинать с той стороны, где экран нарисован, - солидно сказал он. - Там сразу понятно, где ширина и длина. Так! Где у нас нарисован экран?
   - А вот здесь, с моей стороны, - тряхнув кудряшками, сказала меньшая из кумушек.
   - Ага! - сказал мужчина, - отсюда и начнем. Это, значит, длина. Измеряем. Ровно 56 сантиметров. Все запомнили? - важно поднял вверх он указательный палец.
   - Запомнили! - нетерпеливо сказала старшая. - Дальше давай!
   - Теперь измеряем ширину. 52 сантиметра. А теперь складываем.
   - Зачем складывать? Надо сразу измерить все три стороны, - сказала женщина из Нижнего. Она, наверное, была учительницей.
   - Складываем! - спокойно продолжал измеряющий, не замечая язвительных выпадов нижегородки. - Пятьдесят шесть и пятьдесят два. Сколько получается?
   - Сто девять! - выпалила меньшая и тряхнула кудряшками.
   - А у меня сто восемнадцать получается, - сказал мужчина. - Что-то у нас не сходится.
   - Конечно, не сходится, - сказала предположительно учительница. - Потому что на самом деле сумма этих двух сторон равна ста восьми сантиметрам.
   - Какая еще сумма? - сердито спросил измеряющий. - В правилах сказано - "Общая длина". И почему сто восемь, если у меня получается сто восемнадцать?
   - Так проверьте сложением в столбик, - ехидно сказала учительница. Мужчина достал из нагрудного кармана белую обгрызенную авторучку.
   - И проверим! - решительно сказал он, и стал на коробке телевизора выписывать в столбик две цифры. - Действительно, сто восемь! - удивился он. - Ну, хорошо. И последний размер, высота: 58 сантиметров. Напоминаю, что общие габариты длины, ширины и высоты груза не должны превышать 180 сантиметров!
   - А они и не превышают, - сказала учительница.
   - Откуда вы знаете? - спросил мужчина. - Откуда вы знаете, если мы еще ничего не сложили?
   - Тут и складывать нечего, - равнодушно сказала женщина сверху, - поскольку каждая цифра меньше шестидесяти. - Она, похоже, точно была учительницей.
   Мужчина от такого неожиданного довода отпустил конец своей желтой рулетки, который больно щелкнул его по второй руке.
   - Ну и что, что меньше? - не понимая, спросил он. - Мы же их еще не сложили! Вот сложим - тогда и посмотрим.
   - Складывайте, если не лень! - развеселилась пассажирка с верхней полки и принялась шурша листать свой "Московский комсомолец".
   Внизу стали втроем, галдя и толкаясь, складывать. Цифры у всех получались все время разные. И только после тщательного сложения в столбик, наконец, получили "общие габариты", не превышающие 180 сантиметров.
   Мужчина опасливо посмотрел на женщину с верхней полки, еще с минуту посидел в купе, осмысливая неутешительный для себя результат. - Как же так, меньше? - недоуменно сказал он. - А на внешний вид такая здоровенная коробка!
   - Я же с самого начала предлагала сорок рублей, - хохотала меньшая из кумушек, - а они брать не захотели, стали мерять! Вот и намеряли себе на голову, ни с чем остались! Это нам еще доплатить должны, если мы во все размеры уложились.
   Измеряющий еще раз с большим недоверием перемерил все три размера, еще раз сложил их столбиком, и удалился, сокрушенно покачивая головой: дескать, бывают же в жизни такие удивительные случаи.
   - Ой, кума, качает! - нараспев сказала старшая кумушка
   - Качает, - значит едем! - со смехом отвечала ей маленькая.
  
  
   Мучительные раздумья Лёнчика Кудряшова
   Решил Лёнчик Кудряшов курить бросить. И стал сам с собою размышлять. Курит на лоджии вечером, смотрит на вечернее закатное небо, и размышляет. А в небе кудрявые облака, подсвеченные червонным солнцем, чудно пылают снизу и плывут с запада на восток. Дети по двору бегают, свои и чужие. Жены внизу под окнами меж собой ругаются, что кто-то машину близко к детской площадке поставил. Жизнь кругом, бьет ключом!
   В самом деле, здоровье - оно ж не казенное! Пора бросать. Во-первых, это деньги. И неслабые. Пачка в день, тридцать в месяц, три-ста-ше-сть-де-сят-пять-па-чек-в-год! Червонец пачка. Итого: 3650 рублей. Плюс спички-зажигалки.
   Но это, конечно, не главное. Главное - здоровье. Когда тебе уже под сорок, пора его немного и поберечь. Опять же - жена пилит. Ну, жена - дело известное, должность у нее такая - пилить. Пока имеем два плюса. Но жирных. Хорошие плюсики такие, как караси. Каждый на килограмм потянет, а то и более.
   Еще есть один: детям пример.
   Так - говори, не говори - они только посмеиваются: сам куришь, а нам - "Нельзя!". А то пример будет, образец: Я, дети, бросил курить, - и вам не советую. Еще одно: вероятность пожара. Пожары, за редким исключением, происходят, как известно, от двух вещей - короткое замыкание и курение в нетрезвом виде с последующим засыпанием в бревенчатом доме и ронянием бычков на только того и ждущую сухую деревянную поверхность. Сколько знакомых угорело на дачах! Тьма! Валентиныч, царство ему небесное. Или тот сосед, по диагонали...
   Четыре очень приличных плюса. И туча мелких, которые роятся вокруг них, как мошка. Например, сорить больше не надо. А то бычки эти вечно кругом, - на тротуарах, в парке, в лесу, на лоджии. Пепел везде, вонища эта чадная... Опять же, - не губишь здоровья пассивным курильщикам. И тэ де, и тэ пе.
   И, удовлетворенный своими зрелыми размышлениями, пошел Лёнчик спать. Пора. А то завтра вставать рано, в автопарк к автобусу бежать в четыре утра.
   Утром Лёнчик вышел из комнаты по привычке на лоджию, сонно и задумчиво взял на столике сигареты, закурил. И - вспомнил, что вчера вечером он решил бросить курить.
  
   Ч-черт!
  
   Ну - ладно! Не будем делать из этого трагедию "Отелло и Дездемона". Сегодня уж покурим, потешимся напоследок, а завтра с утра и бросим. А может и не завтра. А то ерунда будет какая-то. Станешь вспоминать - когда бросил, сколько уже не куришь - упреешь считать. С 3 апреля, который был вторник! Не-смеш-но. Бросать надо в красивую дату, например, 31 декабря. Представляешь, сказать - "А я, ребята, с первого января не курю! Вот уже пять месяцев и три дня!". Вот это сказал, так сказал!
   Подумал так себе Ленчик и побежал на работу, решив сегодня курить пока еще не бросать.
  
   Вечером вышел на лоджию, сладко закурил сигарету, и опять стал думать.
  
   Не-е, если к праздникам привязываться, то еще долго ждать надо, хотя бы до Первомая. А там пьянки-гулянки до девятого, потом снова числа до первого ждать удобного числа. Не - надо бросать покороче. Скажем, числа с 10 апреля. Или с 12 - день Космонавтики, легко будет запомнить.
   А если не получится бросить? Как не получится? - А так! - возьмет и не бросится, курение это! Что тогда делать?
   Может, сначала перейти на ОГРАНИЧЕННОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ ТАБАКА?
   Вон, Миша Колюбакин, помню, бросал - так тот сначала перешел на короткие сигареты с фильтром - "Краснопресненские". Были в то время такие. Раза в полтора короче. Куришь себе по-прежнему пачку в день. А отравляешься в полтора раза меньше! Или, скажем, другой вариант: куришь на ту же сумму, но дорогие сигареты. Вместо "Петра Первого" покупаешь какой-нибудь "Davidoff", но куришь в три раза реже. И здоровью легче в три раза, и престижно, и в деньгах ничего не проиграл. Или еще вариант из этой серии - наоборот, курить только самые паршивые сигареты, которые только найти можно - чтоб противно стало.
  
   Надо еще народ поспрошать - как кто курение бросал. Посидел Лёнчик еще немного на лоджии, замерз окончательно, и побежал спать.
  
   С утра опять закурил - пока он еще не решил, когда и как бросить. Дело, оказывается, серьёзное, надо крепко подумать. На работе в обеденный перерыв в шутку стал спрашивать - как народ курить бросает? Кто как. Большинство никак. Курят себе и бросать не собираются. А Вовка Адамович историю рассказал:
   - Читал я, - говорит, - недавно роман Стивена Кинга, "Как бросить курить" называется. Все очень просто. Есть компания, которая гарантирует тебе, что ты бросишь курить. Платишь громадные бабки и подписываешь контракт, что ты согласен на все условия компании. Она следит за тобой, за нарушения наказывает. Всего семь наказаний. Все они являются индивидуальными, приготавливаются по фирменным рецептам и строго засекречены. С конкретным героем происходило следующее: сначала его просто избили, потом поизмывались над его женой, в качестве третьего наказания сломали ребро его ребенку. Об остальных наказаниях и говорить не приходится. Вспомните автора романа, и вам мало не покажется. Даже чтение - и то ужас как пробирает.
   - Это уже прямо уголовщина какая-то, - сказал Павел, механик по дизелям.
   - Зато 100-процентное лечение зависимости от табакокурения!
  
   Вечером на лоджии Лёнчик опять сел думать. Курит жадно, как перед смертью, сигарету за сигаретой и - думает. Страшное все-таки это слово, "Никогда!". Как первый гвоздь в свой собственный гроб. Гулкий такой стук по деревянному ящику, с металлическим звоном в ушах от удара молотка по шляпке. Кто ж его теперь знает, может это его последние сигареты в жизни? Надо успевать накуриваться. А то потом не покуришь уже просто так, неудобно будет перед друзьями, да и перед собой, главное.
  
   Может быть, как-то поторжественнее это дело обставить?
   Затеять с кем-нибудь крупный спор? А? На ящик шампанского! Но с кем? Кто захочет? Так ведь халява, с другой стороны, почему бы и не поспорить? А как проверять? Да как - если кто увидит с цигаркой - вот и все, проиграл. А если шутить кто-то вздумает? Скажет - я тебя видел! Доказывай потом, что ты не верблюд.
   Или громогласно на всех углах объявить всем, что бросил. Потом стыдно будет задний ход давать. А если придется давать? Как бы так бросать, чтобы бросить? Может, втихаря решить? Выбросить все сигареты в доме к чертовой матери - и не курить. И не покупать больше. И не стрелять. Запастись леденцами. Чуть захотел курить - плесь в рот леденец - на тебе! Батя именно так и бросил. Раз и навсегда.
   А не будет ли слишком круто? Говорят, организм сразу начнет негативно реагировать. Головная боль, общее недомогание с неделю. А автобус водить надо. Больничный брать, что ли? Кто ж его даст по такому поводу? Да-а! Задачка. На пять с копейками. Может, все-таки, лучше постепенно бросать, помаленьку? Сначала 19 сигарет в день, потом 18. Нет, так с ума сойдешь...
  
   Утром Ленчик снова вышел курить свою утреннюю сигарету. Он же еще не решил пока. Вот решит, тогда и не будет курить. А пока можно.
  
   В курилке во время обеда опять разговорились о куреве.
   - А вообще-то курить вредно, - сказал Иван Пантюхин, водитель представительского "Икаруса". - На днях история такая была. Едет один пижон на своей "Ауди", покуривает. Щелкает окурок за окно. И что вы думаете? Его бычок попадает в окно встречной машины, точно в лицо водиле. Тот от неожиданности аж руль выронил! И на встречную! Лобовой удар! Три трупа. Пижон загремел на пять лет в тюрьму. На ровном месте. Нет - вредно курить, вредно.
   - Государство у нас тоже гнусное, - завел свою любимую пластинку Игумнов.- Нет, чтобы как-то ограничить курение. А то везде реклама, по телевизору реклама, на придорожных щитах такую красоту развели, что умри, а последние деньги за сигареты выложи. Сделали бы стоимость пачки сигарет рублей в сто - оно бы охотничков и поубавилось бы сразу. Вон у американцев - в кино пропагандировать курение нельзя! Закон у них такой вышел. А у нас все можно. Кое-кому, значит, выгодно нас травить!
   - Что ты говоришь? Разве можно так с живыми людьми? А если тебя без хлеба враз оставить? Человек сам должен решать, курить ему или нет.
   - А наркотики запретили! - не сдавался Игумнов. - И курево могли бы запретить. Без курения не умирают. Помаялись бы пару неделек, зато было бы все в порядке. И нация росла бы здоровой, не то что сейчас. Идешь по улице - а навстречу десятилетние шмакодявки, уже с сигаретками, попыхкивают... Какие из них женщины-матери вырастут? Тьфу!...
   - Раньше с этим делом строго было, - поддакнул кто-то, - чуть что - дружинники сразу - р-раз - и в отделение милиции, будьте любезны...
  
   Так Лёнчик и маялся каждый вечер в тяжелых раздумьях. Вспоминалось, как он первый раз в жизни закурил, на выпускном вечере. Так накурился, что стошнило. Дурак был! Взрослым все быстрее стать хотелось. Разве в этом взрослая жизнь? Х-хэх! Хотя, и в этом тоже, конечно...
   А, с другой стороны, поужинаешь плотно, выйдешь на даче на свежий воздух вечером, - тихо, мечтательно, красиво, комары жужжат у лампы, - как не закурить? Весь смак от жизни пропадет. И так этих радостей в жизни, как кот накакал. Два-три пальца загнешь - и харэ, считать больше нечего.
   Или на шашлыках: сто грамм водочки тяпнешь, мясцо с шампура со скрежетом зубами сдернешь, прожуешь, достанешь сигарету, разомнешь ее этак неторопливо, медленно, прикуришь от зажженной хворостинки, непременно от живого огня, с дымком, хотя зажигалка в кармане болтается, - и в разговоры с друзьями. А без сигареты как? Будешь стоять, как придурок, руки сзади мять...
  
   Но, нет! Надо, все-таки бросать. Денег сколько уходит - прорва! И здоровье, главное, здоровье...
  
   Последний раз твердо решил бросить после майских праздников. Вот 9 мая пройдет, отпразднуем все эти пьянки-гулянки, и тогда... Железобетонно... Слово - закон...
  
   На майские праздники Лёнчик пошел со своими старыми приятелями на шашлыки. Вдруг заметил, что Ильич не курит.
   - Ильич! Ты что - уже больше не куришь?
   - Не курю, - гордо отвечал ему Ильич, - вот уже три месяца как не курю.
   - А как бросил?
   - Молча. Взял - и бросил! И не курю. И прекрасно себя с тех пор чувствую.
   - Вот это ты молодец!
  
   Да-а!
   Могут же некоторые!...
  
   Но и после майских, и после этого стресса с Ильичем, не собрался Лёнчик завязать с куревом. Так все и просиживал на своей залитой вечерним солнцем лоджии по вечерам, все раздумывал да прикидывал, как бы получше извернуться с этим делом. Жизнь привычно катилась по своей глубокой колее, не давая ему возможности для таких резких поворотов.
   Вроде простая вещь - курить бросить, - рассудительно раскидывал мыслями Лёнчик, - так ведь весь обычный распорядок своей жизни нарушишь. На этой лоджии уже вот так благостно не посидишь вечерком, в курилку на работе больше не зайдешь, с приятелями посидеть, словом перекинуться. Чего приходить, если бросил? Говорят, пассивное курение еще хуже активного. Станешь от этого всего раздражительным, начнешь на жену рявкать. Та в свою очередь чего-нибудь отчубучит, за ней не заржавеет. Слово за слово, а оно и всерьез перелаяться недолго. А там уже и темное облачко развода замаячит на относительно чистом горизонте их семейных отношений. Потом тотальный раздел - имущества, детей, квартиры.
   Шутки шутками, а у Толика Пескова, соседа по гаражам, именно так оно и получилось. Разругался с женой до полного раздрая. Машину пришлось продавать, чтобы разделиться. Была нормальная семья. Сейчас ни семьи, ни квартиры, ни машины. Снял комнату где-то в Нахабино, дети теперь без родного отца расти будут. И кому от этого стало хорошо?
  
   И-э-эх! Что-то это все как-то кисло выглядит при ближайшем рассмотрении.
  
   Сидел однажды Лёнчик вот так же на своей лоджии, рассуждал. Потом вдруг шибанула его мысль, что сегодня среда, а, значит, по ящику уже футбол начался, "Манчестер Юнайтед" - "Спартак", на кубок чемпионов, и он, полохливо загасив бычок о внутренность большой ржавой консервной банки из-под повидла, давно служившей ему на лоджии пепельницей, сорвался смотреть футбол.
  
   Минут через десять в комнату ворвалась разъяренная жена.
   - Ленчик, ты что - сдурел, квартиру спалить хочешь?
   - Какую квартиру, что случилось? - не отрываясь от телевизора и не врубаясь в смысл сказанного отмахнулся Ленчик. На изумрудном футбольном газоне белый мяч метался над штрафной площадкой красно-черных.
   - Какую квартиру? Он еще издевается! Нашу квартиру, идиот, в которой ты сейчас на свой дурацкий футбол таращишься. Беги, смотри, что там на лоджии творится!
   - Александр-р Шир-рко бьет по вор-ротам! - раскатисто кричал на всю комнату футбольный комментатор Маслаченко, - Бар-ртез-з бессильно падает в левый угол! Го-о-л! - восторженно неслось из телевизора.
  
   До Ленчика стало доходить, он бросился на лоджию. Оттуда валил страшный черный дым, заволакивая развешенное женой с утра сырое белье. Он распахнул балконную дверь. На коричневом кафельном полу полыхала его жестянка с окурками. Рядом лежала уже отчаянно дымившаяся и готовая вспыхнуть куча старых газет. За ними стояла недавно купленная канистра с машинным маслом - не успел еще в гараж отнести. Он схватил пустую трехлитровую стеклотару, кинулся в ванную ее наполнять. Смрадный черный дым потянуло в комнату. "Аллё! Пожарная?" - надсадно кричала в телефон жена изменившимся севшим голосом. Ленчик на лету черпанул банкой из стоящего на ванной зеленого тазика, который жена держала всегда наполненным из-за перебоев с водой, побежал на лоджию. "Алле! Пожарная?" - кричала из коридора в телефон жена, - "У нас пожар! Что горит? Лоджия наша горит!" Ленчик широкой струей вылил воду на окурки. Из консервной тары зловещий черный дым прекратился, оттуда с шипеньем повалило сизое и белое. Ленчик снова побежал с банкой за водой. "Да прекрати ты трезвонить в пожарную!", - крикнул на бегу жене, - "Я уже все загасил!". "Муж кричит, что все сам погасил, спасибо!" - прокричала в трубку жена.
  
   Опомнились только минут через пять.
  
   Несмотря на широко распахнутые форточки, вся квартира была еще полна едкого удушливого дыма. Белье на лоджии покрылось лохмотьями черной сажи. На полу в ванной стояла лужа пролитой из-за торопливости воды. В квартире было тихо - дети где-то еще гуляли, а телевизор жена выключила. Где-то звонко капала вода.
   - Лёнь! Давай ты бросишь, наконец, курить! - Стараясь быть как можно спокойнее, сказала Наталья. Она почувствовала, что крика на сегодня уже хватит.
   - Да уж! - сокрушенно мотал всклокоченной головой Лёнчик, сидя на диване. - Наверное, действительно пора! - он вздохнул, представив, как бы оно могло быть, если бы пламя добралось до канистры с маслом. - Пора, пора бросать! Получается, все одно к одному. Легко отделались. Это Знак. Даже не знак, а Последнее Предупреждение.
   - Пора, Лёнь! - уже мягко ворковала вокруг него жена. - Здоровье все свое подрываешь... Слушай, да ты зеленый весь какой-то, - озабочено перескочила она к другой теме, - может, тебе налить грамм сто, для успокоения?
   - О-ох! Налей, будь добра, - выдохнул Лёнчик, - А то что-то оно сегодня как-то... Не того...
  
   Виртуальность как способ существования
   Всем известна страсть филателистов к редким маркам; чем реже экземпляр, тем более ему внимания и тем дороже он стоит. На марки миллионных тиражей почтенный собиратель смотрит и вовсе даже презрительно.
   Таково же отношение наше и к людям: миллионы растиражированных экземпляров Homo Sapiens, подобные друг другу соблюдением библейских правил или коммунистической морали, как близнецы-братья, мало интересны искушенному читателю. Вокруг себя он видит оных в предостаточном количестве. Зато особи уникальные в своем роде, будь то величайшие злодеи или овеянные легендарной славой герои, неодолимо привлекают его праздное внимание, как филателиста привлекает неказистая черно-белая марка острова Борнео с обгрызенными мышами углами, чья единственная заслуга перед мировой филателистической общественностью состоит только в том, что она одна из дюжины своих сестер доковыляла до нашего новейшего
   времени.
   Не будем же и мы противоречить общечеловеческому, даже если оно вызывает наше законное удивление. Таковы мы, люди, и есть. Такими нас и надобно воспринимать.
   Так вот. Потакая подобным потребностям, корни которых, как я понимаю, растут из благородной почвы любознательности, я и хочу рассказать вам, читатели, об одном редком человеческом экземпляре, некогда изумившим меня необычностью своих взглядов на устройство мира и свое законное место в нем.
   Свою однокомнатную квартиру этот интересный представитель человеческой фауны, которого условно назовем Христофорычем, получил еще в далеком 1982 году. Я не принадлежу к числу близких его друзей, а вращаюсь, так сказать, на дальних орбитах его взаимоотношений, поэтому попал в его холостяцкую берлогу далеко не сразу, а спустя ..дцать лет после новоселья, да и то притом совершенно случайно.
   Зашли мы к нему, если мне сейчас верно помнится, побаловаться шахматишками. Где же, как не в тихой обители одинокого мужчины, было нам собраться для такого славного дела в ненастный ноябрьский денёк? Дома жены, пушки заряжены, дома дети, лучшие цветы на свете.
   Было нас пятеро: хозяин квартиры Христофорыч, я, Валера, Паша и Славик.
   А кто же будет щелкать шахматными часами всухомятку, когда угловатые слова, естественным образом сопутствующие игре, так и царапают нежное горло?
   Для смягчения разговоров взяли несколько бутылочек винца, пару водочки, простую городскую консервированную закуску, и направились к месту наших будущих турнирных баталий.
  
   Картина, представшая взору посетителя при входе в квартиру, была несколько обескураживающей. Все порядочные граждане нашей великой страны к своему жилищу относятся трепетно и любовно, до блеска вылизывая свою укромную каморку.
   Здесь же рука домовитого хозяина никогда не касалась шершавых поверхностей данной квартиры с момента ее сдачи строителями. А как они сдают дом в эксплуатацию - всем известно не только по средствам массового оболванивания.
   Сначала перед нами во всем своем тусклом электрическом блеске предстала кухня, где мы и провели свой блистательный турнир.
   На кухне стояла четырехконфорочная электроплита, обшарпанный засаленный диван, два телевизора, один на другом, и телефон в углу на полу. Широкое окно было задрапировано от любопытных посторонних взглядов плотной старой дерюжиной, почти не пропускавшей дневного света, отчего на кухне царил постоянный таинственный полумрак.
   В комнате стояла раскладушка, рядом накренился одинокий стул, на спинке которого отвисал парадный хозяйский пиджачишко, весь альковный угол комнаты чуть ли не до потолка был уставлен рядами и стопками книг. Найти нужную книгу среди этих хаотических литературных развалов можно было разве что чисто теоретически.
   Пол комнаты был покрыт толстым слоем газет, вместо обоев стены также были заклеены газетами, на которых легко читался год их издания, удивительным образом совпадавший с годом ввода дома в эксплуатацию.
   За окном давно уже отшумела перестройка и знаменитые горластые съезды, грянул августовский путч и пришел к власти Ельцин, а наклеенные на стены газеты все трубили о победах социалистического строя, о посещении Леонидом Ильичем очередного завода.
   На вопрос - зачем ему столько слоев газет на полу, Христофорыч отвечал:
   - От лени. Когда на полу становится слишком грязно, я выкладываю на пол очередной слой старых газет. Ну и мягко, опять же, - как ковер.
   Вешалки в коридоре, естественно, также не было, поэтому основная масса верхней одежды повисла на косяке распахнутой кухонной двери. Шарфы развесили на дверных ручках в ванную и туалет. А вот шапки пришлось сложить горкой в комнате.
   - Экибана! - глядя на нее, одобрительно отметил Христофорыч. - Как на знаменитой картине Верещагина: апофеоз шахматной войны.
   Паша попытался было включить телевизор, да так и не нашел, чем он включается. Что, впрочем, было и немудрено. Оба телевизора были без задних панелей, с торчащими наружу высоковольтными концами, абсолютно безо всяких ручек управления.
   Христофорыч, как ловкий фокусник, сделал несколько неуловимых пассов рукой внутри верхнего ящика, и он зашумел, загудел, и показал довольно сносную цветную картинку. Ручка переключения каналов, любовно называемая Христофорычем сенсором, нашлась среди прочего хлама на подоконнике и представляла собой приплюснутую медную трубку с забитым в нее для удлинения загнутым гвоздем.
   Верхний ящик для приема телепрограмм был единственной на кухне твердой горизонтальной поверхностью, поэтому служил одновременно еще и столом. На нем стояла грязная сковородка и несколько эмалированных кружек.
   Прилично среди вошедших играли в шахматы, собственно, двое: Христофорыч, нежно именуемый среди друзей больше как Крест Топорович, и Валера. Но это не имело большого значения, так как играли мы жесткий блиц - по пять минут каждому. Пока одна пара играла, остальные слонялись и советовали. Особенно ретивым советчикам Валера лениво приговаривал:
   - Указчику - говна за щеку!
   Добродушный Христофорыч только покрякивал.
   Пока разминались молдавским винцом - закусывали бутербродами, а вот когда добрались до беленькой, захотелось приготовить нечто и более существенное.
   Хитроумный Славик с говорящей фамилией Халявский тотчас озабочено засобирался в магазин за сигаретами, предварительно демонстративно похлопав ладонями по якобы пустым фалдам своего пиджака. Дескать, понимаю, что дурак, но - забыл, уж простите засранца, придется бежать. Поскольку денег у него также предусмотрительно не оказалось, скинулись на общак.
   Паша с Валерой только сели. Так что за готовку взялись мы с Христофорычем. Я вызвался поджарить картошку, а Христофорыч, годами торчавший в командировках в Бюракане, грозился приготовить нечто тамошнее, экзотическое - какой-то необыкновенный соус по-армянски. Называл, но разве упомнишь.
   - Это меня Марсель, шофер из Бюракана, научил,- объяснился он.
   Из четырех конфорок плиты работало две. Причем одна трудилась исключительно в щадящем режиме - на нее можно было только готовое составлять, чтобы не остыло.
   Но, пока я чистил и резал картофель, Христофорыч уже соорудил на сковородке своё "нечто" из молодой зеленой фасоли, томатного соуса и перца. Блюдо получилось жгучее, но вкусное, отменно шло на закусь и вызывало яростный аппетит.
   В процессе готовки разговорились. Я его стал спрашивать, почему он так живет. Человек он совсем не ленивый, зарабатывал также отнюдь не мало.
   - Да понимаешь, - отвечал он мне полушутя теми же словами, с которыми рифмуются строки из стихотворения "Ворон" Вознесенского, - А нафига? Нафига мне здесь, например, стулья? - чтоб на них гости сидели? Так я же не для них живу, для себя. А мне самому и дивана хватает. Сплю я то на раскладушке, то на диване. И вообще, я дома бываю две недели в году.
   - Ну, как! - А женщину, например, приведешь?
   - И привожу. Если бы было здесь уютно - ей бы захотелось остаться. А так она и не претендует.
   - А если тебе самому захочется, чтоб она надолго осталась.
   - Вот захочется - тогда и буду все вокруг благоустраивать. Чего заранее бежать впереди паровоза?
   - Ну а самому-то как? Хочется после работы прийти в уютную квартиру...
   - Я же говорю, что бываю здесь дней двадцать в году, причем не подряд. А в Бюракане у меня одноместный номер, горничная убирает, обеды в столовке...
   - А семья? Когда тебе уже сорок пять лет, не пора ли подумать и о детях?
   - Да какие там дети!...
   - Неужели тебе не хочется, чтоб рядом с тобою рос похожий на тебя человечек, учить его...
   - Я не настолько тщеславен, чтобы из-за этого терпеть возле себя чужую женщину, ее ребенка и его пеленки.
  
   Все, включая вернувшегося Славика, с досадой позыркивали на мою медленную картошку. Я разводил руками: ребята, делаю все от меня зависящее, разве что поленьев в топку не подбрасываю.
   Одновременно закурили принесенные Славиком "Мальборо" и "Пегас".
   - Широкий выбор на любой вкус: крепкие или элегантные, - рекламировал свои заслуги Славик.
   Закурили так густо, что некурящий Валера взмолился, и мы открыли створку окна.
   Пока готовилась картошка, я стал рассматривать виды из открытого проема. Панорама с окна 14-этажной башни, стоящей на краю города, прямо перед лесом, была настолько великолепная, что я замер в восхищении. Лес лежал внизу плавными серо-зелеными волнами, между которыми обозначилось сизое ущелье протекающей по лесу речки. Слева, у дороги простерлась плоская черная крыша соседней девятиэтажки, редко виденная в таком изумительном ракурсе птичьего полета, и поэтому привлекающая внимание.
   Справа на горизонте простиралась все ближе подступающая к городу Москва. Праздничные салюты отсюда, наверное, было хорошо наблюдать.
   - Слушай, Христофорыч, - а зачем ты окно днем-то занавешиваешь? Тут же темно, как в пещере неандертальца.
   - Чтоб не подглядывали, как я тут онанизмом занимаюсь, - отшутился хозяин.
   - А серьёзно?
   - А серьёзно - так, опять же, от лени. С голыми окнами вечером жить неуютно, а шторы вешать матушка лень не пускает. Вот я и прибил тряпочку на окно гвоздями, намертво. Ее и не снимешь теперь так просто, на день.
   Наконец, подоспела и моя картошка. Хозяйственный Валера извлек откуда-то банку с домашней квашеной капустой, приговаривая при этом свою любимую присказку:
   - Люблю я квашеную капусту: и угостить не стыдно, и сожрут - не жалко!
   После пережора затеяли играть в мерзавчика. Для тех, кто не знает: мерзавчик - это обычная игра в шахматы, но только двое надвое, с ходами по очереди. Подсказывать партнеру запрещается категорически, подсказка сурово наказывается проигрышем. Очень забавно получается - сильные ходы чередуются со слабыми, все построено на взаимопонимании партнеров, как в бридже.
   Я при розыгрыше на распальцовке оказался пятым лишним и побрел в комнату, посмотреть на могучую библиотеку хозяина. Оказавшись в комнате, сел на хряснувшую от удивления раскладуху и стал исследовать окрестности.
   Взгляд заскользил по наклеенным на стены газетам многолетней давности. Их жирными строками перечеркивали знакомые до боли заголовки и слоганы:
  
   Народ и партия - едины! Вперед, к победе коммунизма!
   Могучий призыв к миру. Рубежи правофланговых.
   Сердечные, братские встречи Рабочее слово надежно
   Свободу Намибии! Вашингтон: экономику лихорадит
   Продолжается забастовка Грубое вмешательство Пентагона
   Наш трудовой рапорт БАМ: школа мужества
  
   Каждая фраза вызывала взрывы богатых ассоциаций.
  
   Виртуальный призрак коммунизма, бродивший по нашей стране семьдесят лет, оставил на этих стенах свой материальный помет. Хотя, с другой стороны, чем материальнее его тот же псевдореальный Ельцин, которого вряд ли видел кто-то из присутствовавших.
   - Ребята! - крикнул я из комнаты, - кто-нибудь видал живого Ельцина?
   - А что это тебе в бошку впендюрилось такие вопросы задавать?
   - Значит, никто не видел. Иначе похвастались бы.
  
   В связи с возникшим вопросом о виртуальности вспомнилась мне одна история.
   Когда я учился в университете, между студентами бродила любопытная байка: В главном здании Альма Матер на Ленгорах (далее ГЗ) якобы жил человек, не выходивший за его стены в течение многих лет. Деньги он будто бы зарабатывал сначала на погрузочно-разгрузочных работах в обширных подвалах здания, а потом пристроился где-то при кафедре; магазины, столовые, кинотеатры, театр и газеты - все это в ГЗ действительно имелось в пределах его обширных стен. А родни, к которой нужно было ему ездить в каникулы, у него вроде бы и не было. Эдакая сирота. Так он и жил все пять курсов и три года аспирантом. А после этого еще и остался на мехмате преподом.
   Мало того, такой образ жизни не делал его анахоретом, он был прекрасно
   образованным молодым человеком - читал свежую прессу, смотрел последние фильмы (которые далеко не всем москвичам были доступны), бывал на лучших театральных постановках.
   Для него весь окружающий мир за пределами ГЗ с момента поступления существовал, как виртуальный объект, в который можно только верить, а убедиться в его существовании невозможно: для этого нужно было нарушить обозначенные условия своей жизни и пересечь внешние границы ГЗ.
   В этой комнате эту байку вывернули наизнанку, как меховую рукавицу: Христофорыч отнюдь здесь не затворничал, зато сама она и являлась аналогом того виртуального мира, застывшего и недоступного для текучего и живого эфира окружающего нас времени.
   Я пошел на кухню и рассказал байку участникам шахматных сражений, которые к этому времени стали уже постепенно закругляться, утомившись.
   - По этому поводу пересказываю одну забавную газетную заметку, - сказал Христофорыч и стал на правах хозяина разливать очередной тост.
   - В Интернете некие шустрики завели виртуальное кладбище собак. Для своего почившего любимца можно оплатить страничку, на которую будет помещен надгробный камень указанного дизайна, текст эпитафии и биография покойника с прижизненными фото. Все ограничено только фантазией заказчика и его финансовыми возможностями. В любое время хозяин может, так сказать, сходить на погост и поскорбеть о своем ушедшем друге. Причем калитку к склепу можно по желанию закрыть на электронный замок, чтоб никто не оскорблял его светлую память своим досужим посещением.
   - А что, - сказал Валера, - чем это хуже настоящего кладбища? Тело все равно предано кремации и от него ничего не осталось, кроме горсти пепла. Все равно нужно заводить в колумбарии нишу с урной, табличку с посмертной надписью. И место занимает, и посещать неудобно, и дороже. Чего хочется владельцу могилы от посещений - иметь возможность время от времени посидеть у надгробья, почтить память, вспомнить былое, всплакнуть. Все это у него в Интернете будет, причем даже в лучшем и более удобном виде.
   - Ну, брат, куда загнул! Эдак ты и для людей то же самое предложишь.
   - Конечно, и предложу. Чем подобные усыпальницы для людей будут хуже жалкого последнего приюта на Митинском погребалище? Покойнику все равно, будет ли его прах лежать отдельной кучкой в сырой глине или будет развеян по ветру. Душа его, если она есть, все равно находится где-то не там.... А преимуществ масса...
   - Кстати! У меня возникла интересная мысль о том, что такое душа и где она может находиться, - перебил я.
   - Давай! Лепи косуху! - раздались поощряющие нестройные голоса.
   - Что остается после того, как человек уходит в мир иной? Прошу прощения, сразу оговорюсь немного в сторону. Наш общий знакомый, Ильич, как-то прочитал мне целую лекцию на тему синонимов слова "умереть". А началась лекция с того, что он по автомобильному радио услышал о ком-то такую фразу, которую я вам только что сказал. " Как они могут так говорить о приличном человеке! - взорвался тогда он. - Куда исчезла былая культура, интеллигентность, начитанность дикторов 'Маяка'! Любому человеку сразу понятно, что речь идет как бы о само- убийстве, а это есть величайший грех. Если "ушел в мир иной" - значит, сам ушел, своими ногами, то есть самоубийца. Другое дело 'почил в Бозе' или 'преставился'..."
   Так я повторюсь: что остается после того, когда человек умирает? Я вам отвечу - остаются материальные носители его виртуальной деятельности, как-то: фотографии, видеопленки, звукозаписи его песен, написанные им тексты. То есть материя переходит в свое виртуальное существование - дух.
   - Ну, наплел, говорун! А главного так не сказал - где душа? - квакнул с дивана Славик.
   - А это и есть душа, вот в чем фокус! Мысли и чувства человека - эта в чистом виде его виртуальная сущность, его, если хотите, душа, как золотая пыль, осела на материальных носителях, своего рода цветах Вселенной, а тело - материальная сущность человека - наоборот, ушло в виртуальное небытие, чтобы распасться там на атомы и снова служить строительным материалом для...
   - Чегой-то ты, брат, того..., - промычал Паша, ерзая на диване, - попробуй-ка еще раз повторить то же самое, что сам только что сказал!
   - Стоять, Зорька! - миролюбиво стал разводить нас Христофорыч, - кажется, он что-то дельное говорит. Но только давайте сначала хлопнем по маленькой.
   Хлопнули. Смачно захрустели Валериной капустой, нахваливая.
   - Так вернемся к нашим баранам, - продолжил, жуя капусту, Христофорыч. - Мне все-таки непонятно, как тогда быть с тем вопросом, что плоть от плоти, а дух от духа, и что от мертвой материи...
   - Нет, ну это-то как раз понятно, - попытался ввязаться в разговор Валера.
   - Да ни хрена не понятно...
   - О чем вообще Лайош Портиш? - подавал реплики диван.
   - Погодите, ребята, - попробую объяснить, что я имел в виду. Вернусь назад к своей байке. Сказка сказкой, а, похоже, она воплощается в реальную жизнь. Скоро можно будет жить полностью в виртуальном мире, почти не выходя из своей квартиры. Многие уже и сейчас работают за компьютером на дому. Покупки и заказ всяческих услуг также давно делаются во всемирной паутине. Службы знакомств или тусовочные чаты могут обеспечить нас контактами с противоположным полом. Виртуальный секс и секс по телефону давно уже в повседневной практике. Наконец, и похоронят нас на виртуальной боженивке. То есть существенная часть нашей жизни переместится в мир цифровой информации.
   - Так то оно так, но в цифровую баню не сходишь, - возражал Христофорыч.
   - В своей квартире не сходишь. А если к тому времени будешь жить в доме типа мегаполис, то будет там и баня, и все остальное...
   - А если я хочу именно в Сандуны? - капризно вопросил Паша.
   - Никто тебя не лишит твоих Сандунов. Такая возможность всегда останется. Это будет вопрос твоего решения, вопрос скорее из области оптимизации своего собственного кредита денег-времени. Зачем живет человек, если он все равно смертен, если все равно он исчезает из материального мира бесследно? - чтоб оставить в мире свой виртуальный след, чтоб обогатить мир своими мыслями и чувствами. Одновременно существуют как бы два мира - материальный, который мы в школе изучаем, и виртуальный, который Вернадский называл ноосферой...
   - Это как тело с душой у человека, - подсказал Валера.
   - Во-во. Очень удачный пример. И эти два мира взаимодействуют друг с другом, и влияют друг на друга, как тело и душа. И материальный мир все больше перетекает в мир виртуальный, в мир информации...
   - Кстати, о ноосфере: что там Вернадский...
   - Да мохер с ней, с этой ноосферой!...
   И неизвестно, до чего бы мы договорились в своем нетрезвом угаре, потому что на гребнях вздымающихся волн спора замелькали Флоренский, Сахаров, предикаты формальной теории логики антиномий и зловещее словечко 'агностицизм', как вдруг зазвонил телефон, и все внезапно осознали, что спиртное закончилось, хозяин подвис на проводе и стал кого-то приглашать к себе в гости, а мы стали медленно соображать, что нам уже как бы и пора.
   Первым, как обычно, сорвался суетливый Славик. Убегал он так стремительно, что забыл выложить из своего кармана общественную пачку сигарет "Мальборо", которую следовало бы, очевидно, оставить хозяину, за беспокойство. Но Славик ушел, растворился в уже недосягаемом для нас виртуальном мире, а во время очередной его реинкарнации в мире материальном мы, конечно, уже об этом и не вспомним.
   Некоторые люди, должен я вам отметить, обладают изумительной способностью умело использовать это запредельное пространство. В самый нужный момент они с такой цыганской ловкостью исчезают в нем, а в самый неподходящий выскакивают оттуда вновь, как чертик из коробочки, что просто диву даешься.
   Вослед и мы с Валерой собрались, нам было по пути. Когда мы уходили, тяжелый на подъем Паша все еще сидел на диване, смотрел перед собой совершенно остекленевшим взглядом, и что-то тупо бормотал:
   - Ноосфера...но не сфера ты...носферату...проспект вернадского... все выходят...
   - Зациклился. Сбой центрального процессора, - сказал Христофорович. - Чердак заклинило. Это у него бывает после перебора: наследственность. Ладно, ребята, вы идите, а я его немного приведу в чувство. Есть у меня несколько проверенных методов...
   Мы с Валерой спустились на лифте и вышли во двор. На улице слегка подмораживало. Головы обдувал свежий ветерок. Небо прояснилось, и на его черном бархате стали ярко видны блестки золотого, мытого тысячелетиями звездного песка.
   Я шел и думал, вспоминал квартиру Христофорыча, лежащую на песчаном дне времени, как затонувшая подводная субмарина, с занесенными газетным илом отсеками комнат, с дерюжным пластырем на иллюминаторе. Сам Христофорович, как призрак чьей-то души, являлся там на короткое время и снова исчезал надолго в виртуальном пространстве Армении.
   Я думал еще о том, что обязательно ли мысли нужно материализовывать во что-нибудь предметное, или они сами, однажды явившись к нам, уже тем самым становятся неотъемлемой частью виртуальности, или наоборот, наши мысли и есть проявление этой виртуальности в нас, и все уже существует и было всегда, а мы есть только объекты для воспроизведения этой виртуальности, как телевизоры...
  
   Но, споткнувшись о камень и чувствительно зашибив о него ногу, я очнулся от своих запутавшихся мыслей и уже больше не вспоминал о них в тот вечер, потому что думал только о зашибленной ноге. А потом все и вовсе забылось само собою за повседневными хлопотами.
   И только сегодня, отправив перед Рождеством кучу поздравительных электронных открыток, я подумал, что давненько уже не писал я писем обычных.
  
   И тотчас припомнились мне изложенные выше кухонные разговоры, и, сочтя их любопытными, я решил предать их бумаге.
  
   В результате чего и появился этот рассказ.
  
   P.S.
  
   Да, дико извиняюсь - чуть не забыл! Всем своим друзьям и знакомым клятвенно заявляю, что упомянутые в рассказе имена и события абсолютно виртуальные, и никакого отношения к реальности не имеют и иметь не могут.
   Совпадения могут носить исключительно стохастический характер, обусловленный некачественными услугами провайдера и сбоями в обмене информацией между нашими виртуальными и реальными мирами.
   Так что, ребята, - никаких обид!
  
  
   Бабочки
   Человеческое сознание так прихотливо порхает по цветам воспоминаний, что порой диву даешься, наблюдая его странный извилистый полет над поляной прошедшей жизни. Все, что угодно, может обрушить из памяти лавину былого - случайный клаксон проезжающего мимо автомобиля, резкий знакомый запах, яркое пятно одежды, вскользь сказанное кем-то слово.
   Дальше все происходит, как внезапный телефонный звонок к скучающей одинокой библиотекарше, - она поднимает трубку, слышит вопрос, - и тут же, мгновенно включаясь и тараторя, начинает подробно излагать содержание давно прочитанной ею книги. Звонивший уже давно с досадой повесил трубку, бабочка оторвалась от приглянувшегося ей цветка и полетела к следующему, а опустевший бутон все еще источает аромат и раскачивается, и библиотекарша, не замечая рассоединения, все продолжает излагать пустому собеседнику содержание романа.
   Алексей Иванович читал рассказ Набокова "Сказка". Ну, вы, конечно, помните, - молодой Эрвин неуклюже пытается знакомиться с девушками, у него ничего не получается, и тогда он, путешествуя по городу на трамвае, под бронированной защитой его окон, набирает себе виртуальный гарем, а потом однажды появляется чёрт в образе очаровательной госпожи Отт, ну и так далее по тексту... Во-первых, госпожа Отт немедленно трансформировалась у Алексея Ивановича в популярного некогда телеведущего Урмаса Отта и заговорила с вальяжным эстонским акцентом; во-вторых, он вдруг вспомнил себя, молодого.
   Как мыльный разноцветный шарик, из далеких глубин всплыло и полетело перед глазами круглое и мягкое имя Оля, а в сердце тупой саднящей болью ощутились затянувшиеся рубцы былого чувства.
   Что интересно - он уже тогда понимал, КАК он будет вспоминать об этом сейчас, как будет пенять на свою инфантильную робость - но тогда ничего не мог с собой поделать. Когда он ее видел - ноги становились ватными, голос садился и срывался петухом, парализовано-оцепенелое состояние чередовалось с лихорадочно-возбужденным дурашливым безумием, все было как-то не так и невпопад.
   Он не смел подойти к ней. Что сказать? О чем говорить?
   - "Здравствуйте, я хотел бы с вами познакомиться!" - прозаический идиотизм.
   - "Вы не подскажете, как пройти в библиотеку?" - очередные откровения дебильного гайдаевского Балбеса.
   Хотелось случайно столкнуться с ней где-нибудь в узких дверях или тесных коридорных поворотах, "Ах, простите, - я не ушиб Вас?", "Да нет, спасибо, все хорошо", - галантно подать упавшую вещь и завести долгий обволакивающий разговор, в котором счастливо обнаружились бы и общие интересы, и совместные знакомые, - и все благополучно завершилось бы томительными проводами. "Так может быть, мы встретимся завтра?", "Завтра? - Конечно. У меня завтра занятия заканчиваются в три...".
   Или спасти ее от пьяных хулиганствующих молодчиков.
   Темный, мрачный переулок, она возвращается домой после поздних занятий, навстречу две (именно две, с тремя справиться не реалистично) пошатывающиеся личности,"А... Вот и наша красавица", "Ах, пустите, что вам от меня нужно?", "Известно что...", "Что вы себе позволяете?! На помощь!...", - и тут внезапно появляется Он, резким толчком сбивает одного, тот падает к мусорным бакам, ударяется о них с жестяным звоном головой и затихает, затем рукопашная схватка со вторым, непродолжительная борьба и вот второй тоже повергнут и тоже затих. "Вы меня спасли", "Ну что Вы, на моем месте каждый порядочный человек...", "Да у Вас кровь на лице", "Ах, пустяки...", "Нет, нет, пойдемте ко мне домой, надо обязательно остановить кровотечение. Я напою Вас чаем..."
   Или пригласить на танец в дискотеке, где она, к его досаде, совсем не бывала. Впрочем, один раз представился сомнительный случай. В университетское кафе "Б16" (зона "Б", 16-й этаж) приехала начинающая, но уже достаточно популярная команда "Машина Времени" с малоизвестным исполнителем Макаревичем. Народ ломился. Пришла и она. В этой веселой автобусной давке кто-то даже пытался танцевать. Она постояла десять минут и ушла. И снова ничего не произошло.
   Или подкараулить ее в студенческой читалке, где она часто сидела, то сосредоточенно хмуря свои тонкие котиковые брови над сложной теоремой, то шуршаще перешептываясь с подружками, то глядя задумчиво в окно, обрамляющее далекий московский пейзаж, как средневековый багет. Он подглядывал за нею издали, украдкой следя за движениями рук, тонких музыкальных пальцев, изгибами гордой амфорной шеи в просвечивающих завитушках волос. Следя и не смея подойти, обратиться.
   Несколько раз он даже случайно оказывался рядом с ней (она, равнодушная, как природа, подсаживалась на свободное место), и тогда он замирал, не дыша, боясь неловким движением или предательски охрипшим голосом отпугнуть ее или сделать что-то такое непоправимое, после чего уже никакой надежды не будет.
   Словом, читалка также не давала никаких заметных шансов. Казалось, стоит ему подойти или просто заговорить с ней, как все тотчас вдруг обратятся в их сторону и недоуменно уставятся на него, и он сгорит на месте от стыда...
  
   Что ж оставалось? Оставалось смотреть на нее издали и мечтать, ждать случая. Смотреть, как она плывет по коридору в коротком голубом платье, касается руками перил, которых потом касался и он, как хохочет в группе подруг.
   Любоваться, как она сидит в сиреневой блузке в солнечном осеннем дворе на лавочке, читая шевелящуюся на ласковом ветерке книгу. И потом самому сидеть на этой лавочке, еще ощущая слабое тепло ее только что ушедшего тела.
   Ревниво прислушиваться к разговорам, которые она вела с однокурсниками. Ах, нет, - на этот раз обошлось, разговаривали о лекциях на завтра.
   Из обрывков подслушанных разговоров он узнал ее имя, следил за ее успехами, знал все подробности ее внешней жизни. Ему казалось, что он не навязчив, что она не замечает его постоянного внимания. С другой стороны, хотелось думать, что она замечала и знает все.
   Уже к тому времени обженившийся на красавице Ирине Олежка удивленно выговаривал, глядя на погибающего от томления однокурсника:
   - Да чё ты, старик, в самом деле! Какие тут могут быть проблемы? - подошел и познакомился. Если "да" - то да, или "нет" - так нет. И все дела!
   Однажды он решился пригласить ее на свидание, передал записку через Олега, сам на такой твердый шаг он так и не смог решиться.
   Надо ли говорить, что она не пришла? Он долго стоял под плоскими квадратными часами на смотровой площадке у Москва-реки на Ленинских горах. Пошел накрапистый дождь. А он все стоял, простоволосый, словно навсегда прощался.
   И вот, вскорости, оборвалось. Она стала появляться с лобастым молодым человеком в холодных сусловских очках. Они держались за руки и ласково и сосредоточенно говорили друг другу что-то математическое...
   Он тщетно пытался забыть. Опытный сердцеед Олег тогда ему сурово предрек:
   - Ты этого не забудешь никогда. Пройдет много лет, сотрется из памяти ее лицо, ты уже не сможешь вспомнить ее имя, ты едва уже будешь вспоминать и свое, а этого своего ощущения ты не забудешь никогда.
   Алексею верить в это не хотелось. По молодости казалось, что это так же легко, как съесть утром бутерброд с краковской колбасой, - забыть. Или, уж если он и не забудет, то будет помнить все - и черты лица, и имя, и легкую летящую походку, и трогательные дрожащие локоны у виска. Потому что забыть этого нельзя, потому что это написано на сердце острой стальной иглой первой настоящей любви.
   Однако, мудрый Олег оказался прав. И откуда он все это знал? Еще тогда при разговоре с ним было такое необъяснимое ощущение, что с этими знаниями он и родился. Мало того, с некоторых пор у Алексея Ивановича появилось твердое убеждение, что все знакомые с именем Олег знают это от рожденья.
   А сейчас тупая и далекая боль в сердце все еще не отпускала его, как словоохотливая библиотекарша, хотя мотылек внимания давно уже перелетел сначала на лиловый бессмертник, а после него утонул в бело-розовых складках гладиолуса.
   И только тогда, когда рядом серебряным колокольчиком зазвенел смех двухлетней внучки, беззаботно гоняющей белых бабочек за окном рядом с песочницей, боль спрыгнула с сердца, как большая влажная жаба, словно ее потревожил этот чистый малиновый звон, и Алексей Иванович очнулся над книгой от тяжелого и удушливого забытья воспоминаний.
  
  
   Двор
   Жил-был двор.
  
   Он имел элегантную треугольную форму, две стороны которой составляли два длинных девятиэтажных дома, а оставшуюся замыкала ограда детского сада. Двор был полон зелени, под которой стояли лавочки. Днем на лавочках выгревались вечно зябнущие старики, тихо и задумчиво щурясь на солнце, а по ночам на пустующие насесты слеталась местная молодежь, которая проводила там свои шумные сборища, тоскливо завывая что-то душещипательное под дзенькающую гитару.
  
   И были-жили в том дворе два приятеля, один постарше, другой помоложе, которые имели обыкновение вечером после работы выпивать по бутылочке пива, сидя в одном из автомобилей, им же и принадлежавших. Приятели сидели на передних сиденьях, пили свое терпкое пиво и вели свои неспешные разговоры, рассматривая через лобовое стекло свой уютный осенний дворик. Смотрели на детскую площадку с повизгивающей мелкотой и крикливыми мамашами, на небольшое футбольное поле, где носились сорванцы постарше, на ристалище заядлых доминошников, резавшихся в углу двора с утра до вечера с перерывами на осадки. По двум краям двора, примыкающим к жилым домам, стояли автомобили, в одном из которых они обычно и сидели.
  
   Пиво они пили исключительно из стеклянных бутылок, и в этой был свой, веский резон. Можно было покупать на двоих полуторалитровую пластиковую бутылку. Это было бы дешевле. Но потом ее можно только в мусор выбросить, а стеклянные можно сдать. Пустые бутылки отдавались старушкам, вечно сидящим у подъезда, за что тот, кто помоложе, называл их как вид - "старушка городская, обыкновенная".
  
   - Пусть себе Кирилловна хоть пол-батона хлеба купит! - сокрушенно бормотал себе под нос при этом тот, кто постарше, невысокий, грузный и почти лысый, - Не деньги же ей совать! А объедки на помойке собирать она не заслужила.
   - Спасибо вам, родненькие! - говорила при этом одна из старушек, - Дай Бог вам здоровья! - и чуть ли не кланялась.
   - Вы уж там сами, решайте - кому, - смущенно говорил второй, помоложе, высокий и широкий в кости.
   - Распределим! - бойко отвечали старушки, - Было бы что. Вишь, до чего дожили! Пензии хватает на полмесяца, а дальше - зубы на полку, и отдыхай! Работали, как проклятые, всю свою жизнь, а на пензию у государства не заработали!
  
   Автомобили вокруг двора стояли в один ряд, места под них давно не хватало, Поэтому ставили по принципу - кто успел, тот и съел. Остальные ставили машины в других местах, за пределами двора. Но так было до появления во дворе энергичного Валеры. Который начал с того, что на облюбованное им место подсыпал пару ведер щебня, и на лобовые стекла всех автомобилей, осмелившихся его занимать, цеплял вежливые записки в стиле кота Леопольда. Свободолюбивый народ эти записки игнорировал. Тогда Валера пошел на более радикальные меры: подбив нескольких соседей, он огородил часть стоянки стальным тросом, с замком.
  
   Приятели как раз обсуждали этот трос.
  
   - Нельзя так, не по-людски все это! - горячился тот, который постарше, сидевший на водительском кресле. - Он целый день, видите ли, на работе, и его место будет стоять отгороженное, пустовать. А там кто-нибудь мог бы машины ставить.
   - Да и трос повесил какой-то грязный, ершистый, - поддакнул второй, в мохнатом шмелином свитере, - детишки занозятся или попачкается кто.
   - Вообще это гнусное дело, такие вещи в своем дворе делать! Я вырос в общем дворе, в Сокольниках, там за это быстро по ушам надавали бы. Эх! Вот тогда, после войны, дворы были! Дружные, веселые! И дрались, и старшие младших защищали. До сих пор семьями дружим, кто еще в живых остался.
   - Сейчас время другое, стоеросовое... Народ пошел беспардонный, с гнильцой.
   - Ну, ладно! - продолжал закипать лысоватый. - Я еще могу понять, когда это зеленая молодежь хамит - ее учить и учить! Но когда люди и моего поколения туда же!
   - Люди-то разные! - рассудительно заметил шмелиный свитер. - Кого двор воспитывал, а кто заключенных всю жизнь охранял.
   - А знаешь, похоже! - согласился пожилой. - Смотрю я как-то из лоджии, у меня же первый этаж, - а там под соседским окном борщевик растет. Расплодился - жуть! Я соседу и говорю: "Михалыч, ты бы борщевик под своими окнами выдрал. Он растение опасное, жгучее, детишки будут под окнами лазать, обожгутся!" Так представляешь, что эта свинья мне отвечает? "Я, - говорит, специально его здесь посадил, чтобы они меньше под окнами шумели". Ну кто он после этого? - фашист, самый настоящий.
   - Это что еще за борщевик? - спросил второй. - Вообще в первый раз слышу.
   - Что ты! Страшная штука! Хуже крапивы. Если крапива только обжигает, то борщевик почти не жжет, но зато лишает кожу защитного фотослоя. Из-за этого обычные солнечные лучи будут оставлять на коже сильнейшие ожоги. Но особенно он опасен для детей, потому что, в отличие от взрослых, у них кожа теряет защитный слой без возможности его восстановления, на всю жизнь. Ты представляешь! Он их калеками делает! Гад такой! Причем сознательно. Но Бог его уже наказал. Через пару недель после нашего разговора загремел он в больницу, со вторым инфарктом.
   - Ты что, Ильич, никак в Бога веруешь? - удивленно спросил свитер.
   - Я верующий умеренно.
   - В каком смысле?
   - Я не верю в такого Бога, который управляет каждым нашим шагом. Скучно это ему было бы. И вообще неважно, есть ли Бог, как материальный объект - как бородатый старикан или как облако там разумное какое-то. Главное, что над людьми есть моральные законы, которые нельзя преступать. Причем законы эти железные, такие же, как закон силы тяжести. Для меня эти моральные законы и есть проявления воли Божьей, и есть сам Бог. Я в этом многократно убедился за свою жизнь. Вот, например, купил я год назад дом подо Ржевом. До этого он стоял года два практически беспризорным. Его уже начали растаскивать. И ближайший сосед, Михаил Иваныч, много оттуда утащил, другие рассказывали. Посуду забрал, инструменты, даже электрический счетчик свинтил. Причем, и оправдание интересное выдумал: дескать, если я не возьму, то другие утащат. А я же, так сказать, ближайший сосед. Так он за нарушение этих моральных законов и наказан - недавно ослеп на один глаз.
   - Прямо мистика какая-то!
   - Мистика - не мистика, а факты - упрямая вещь!
  
   В это время двор передал тревожную весть: там, вдали, у детской площадки, громко расплакалась внучка пожилого, Клепа. Дети играли в салочки, и она, убегая, споткнулась о натянутый трос, которого раньше не было, и до крови расшибла коленку об асфальт.
  
   - Ах ты, мать твою! - взвился пожилой. - Ну, сейчас я устрою тебе козью морду! - он выскочил из машины, выхватил из багажника ножовку по металлу, побежал к огороженной стоянке и принялся яростно пилить трос. За ним из машины бросился высокий, достал со своего автомобиля свой "кувалдос" и начал валить ею железные колья, державшие трос. Молодые женщины, рядом пасущие своих малолеток, радостно загудели. Через пять минут все было кончено. Колья и обрывки троса под улюлюканье пацанвы были торжественно выброшены в мусорный контейнер, стоявший в углу двора.
  
   - И чтоб никто больше и не пробовал! - закричал на весь двор пожилой. Возражать ему было некому. Все окружающие были с этим и так полностью согласны.
  
   - Так-то оно лучше будет! - вернувшись на место, удовлетворенно сказал пожилой.
   - Хмырь скандалить начнет, - неуверенно сказал второй, усаживаясь на свое прежнее место и берясь за недопитую бутылку пива.
  
   - Я ему поскандалю! Он мне внучку покалечил! Я его голыми руками урою. А в руках силы не хватит - ломик возьму. - разорялся пожилой. - Он у меня вообще дорогу сюда забудет, не то что стоянку. - Он шумел еще с полчаса, пока не утихомирился, переключившись на что-то другое.
  
   А Валера скандалить и не стал. Приехав поздно вечером к дому, и увидев, что огородку его снесли, он все понял. К тому же парень он был шустрый и неунывающий, мгновенно на следующий день договорился с кем-то в гаражах, и стал ставить машину туда. Первый натиск на двор был с успехом отбит.
  
   Но чума частного владения общими автомобильными стоянками уже витала в воздухе, и вскоре обнаружились новые ее метастазы.
  
   Через несколько дней тот, который помоложе, возился на стоянке под капотом своей машины. К нему подошел малознакомый молодой парень, он иногда свою "девятку" рядом ставил.
   - Здравствуйте! Я хочу здесь завтра ракушку ставить, а ваша машина может мне помешать. Поэтому я хотел бы договориться, чтобы передвинуть вашу машину, если она будет мешать разгрузочным работам.
   - Ракушку? - не здороваясь, хмуро отвечал ему тот, - а ты видишь, что ракушек в нашем дворе нет, хотя в других дворах их полно. Как думаешь - почему?
   - Может быть, никто не догадался ракушки здесь ставить, а я первый. Или денег ни у кого на ракушку нет, - нагловато отвечал парень, явно намекая на то, что у него машина всяко подороже какой-то там шелудивой "шестерки", с которой возился его собеседник.
   - А у тебя, конечно, они есть! И ты первым догадался поставить во дворе ракушку. Орел! - Начал закипать тот, кто возился с машиной, и красноречиво покрутил в руках большой гаечный ключ. - Если ты такой богатый Буратино, то иди и купи себе гараж, что же ты с ракушкой сюда прешься?
   - Я сюда пришел не ругаться и не отношения выяснять. Мне просто нужно, чтобы кран с ракушкой смог подъехать к этому месту, - напряженно сдерживая себя, отвечал ему нагловатый.
   - Кто о чем, а вшивый про баню! Ты как раз и пришел отношения выяснять. А отношения у нас эти не складываются! Я тебе как раз и пытаюсь сказать, что ракушек во дворе нет потому, что люди не хотят, чтобы они тут были. Здесь детская площадка, места и так мало, чтоб сюда еще и ракушки ставить.
   - Ракушка занимает места столько же, как и автомобиль. Если автомобили здесь ставят, то и ракушку можно поставить. Которая, кстати, дополнительно не коптит. Я все равно сюда машину ставлю.
   - Во-первых, ракушка заметно больше, особенно в высоту. Она будет загораживать пространство и портить внешний вид двора. Она ржавеет, гремит, и двор не украшает. Машина приехала и уехала, а ракушка стоит всегда. А, во-вторых, все это неважно. А важно то, что жители не хотят, чтобы сюда ставили ракушки. Общий двор приватизации не подлежит.
   - Меня не волнует, чего они там хотят! - почти закричал уже потерявший всякое терпение и надежду нормально договориться владелец "девятки", - У меня есть разрешение от горисполкома, и ракушку свою я сюда поставлю!
   - Какое разрешение - ставить ракушку на детской площадке? С фиолетовой печатью "Уплочено председателю валютой"? А на всех окружающих плевать?
   - Не на детской площадке, а рядом с домом, и не надо меня передергивать. - возбужденно выкрикнул молодой.
   - Ну, попробуй поставить, если тебе совесть позволяет! - зло сказал высокий, - А, главное, если жители позволят! - и снова уткнулся под капот своей машины.
  
   Молодой постоял несколько секунд, недоуменно сдвинул плечами, и ушел домой, поняв, что разговора не получается.
  
   На следующий день в послеобеденное время, когда описанные выше защитники двора отсутствовали, будучи на работе, во двор завернул грузовик с металлическими панелями и кран. Двор настороженно притих.
  
   Первыми всполошились и загомонили, как воробьи, старушки у подъездов. Потом забеспокоились и застрекотали между собой полохливые мамаши. Последними тяжело оторвались от своих азартных занятий доминошники.
  
   За это время из машины на обочину бойко выскочили двое рабочих и деловито принялись расчищать совковыми лопатами место будущей установки.
  
   Их начала окружать толпа обитателей двора. Вперед выдвинулась Мариванна, учительница на пенсии, окна которой на первом этаже выходили как раз на место предполагаемой установки гофрированного гаража.
  
   - Ребята, что это вы тут собираетесь делать? Ракушку устанавливать? Так это же прямо под моими окнами! Мне так не нравится. Я - против!
  
   "Ребята" угрюмо скрежетали лопатами по гравию. Им, вероятно, было не впервой участвовать в подобных разборках. Шофер грузовика уткнулся в газету и делал вид, что он тут вообще не причем. Хозяин ракушки молча нервно прохаживался перед машинами.
  
   - Слышь, деятели, чего вам говорят? Остыньте! - обратился к рабочим записной доминошник, Виктор Иванович, мужчина боксерского сложения, под пятьдесят. - Народу не нравится здесь ваша ракушка. Что вы обоями тут прикидываетесь?
  
   - Да я что! - Мне больше всех надо, что ли? - с сердцем сказал один из рабочих и бросил лопату на обочину. - Сами с ним разбирайтесь! - кивнул он на "хозяина" ракушки. Второй рабочий тоже остановился, вопросительно глядя на заказчика.
   - Вы посмотрите, какая она большая, эта ракушка. Целый ангар! Она мне весь свет загородит! - обращаясь ко всем, продолжала наседать Мариванна.
   - Да в соседних дворах полно ракушек! - взвинченно начал говорить возбужденный владелец. - Что? Там можно, а здесь нельзя, здесь место особенное?
   - Значит в соседних дворах дураки живут, - резонно ответила одна из мамаш, - в тех дворах никто с детьми и не гуляет, все в наш приходят.
   - А ты знаешь, молодой человек, что проезд у дома, где ты хочешь ставить свою громадину, - пожарный, и на нем в принципе нельзя ставить постоянное сооружение? - ввязался в разговор Митрич, бывший главный инженер теплосетей, также на пенсии.
   - Это не постоянное сооружение, а временный тент над автомобилем, - холодно парировал молодой владелец ракушки, очевидно загодя хорошо подковавшийся в терминологии.
   - Мы видим, что это за временное сооружение, танком его не своротишь, - сказал инженер. - Мы не позволим тебе загораживать наш пожарный проезд!
   - Что же по-вашему? - Я должен был собирать общее собрание двора и спрашивать разрешение? У кого мне спрашивать разрешение? Что такое двор? - Двор - это пустое место между домами! Я пошел к городским властям, в горисполком, и мне там разрешили поставить мой временный тент для автомобиля. Хотите, чтобы я милицию привел?
   - Он еще нам угрожает! Нет, - вы посмотрите на него! Нас пустым местом обозвал! А ну, пошел вон отсудова! - замахнулся на него костылем инвалид.
   - Но, но, калека! Без рук!
   - Давай стекла на машинах побьем!
   - Не надо стекла бить, это уже уголовное дело, штраф придется платить!
   - Забирай свою шарманку с нашего двора!
  
   - Тих-хо! Тихо! - легко перекрывая своим крепким баритоном нестройный гомон, гаркнул боксер.
  
   Во дворе установилась относительная тишина.
  
   - Есть предложение! С другой стороны дома, там, где проезжая улица и где уже стоит много ракушек, есть место, куда влезет и эта ракушка.
   - Я там все обсмотрел, нету там места! - истерически выкрикнул хозяин ракушки.
   - Значит, плохо смотрел! Пошли я покажу!
   - Вы меня специально отвлекаете, чтоб я ушел, а вы тем временем...
   - Что мы тем временем? - Грузовик подожжем? - ехидно спросил боксер.
   - Ну, решай сам! Как хочешь. Здесь мы тебе поставить все равно не позволим, - твердо сказал инженер.
   - Ладно, показывайте! - сдался под этим напором молодой.
  
   Всей толпой, шумно переговариваясь, потекли на выход со двора, к фасаду одного из домов.
  
   - Вон там, между коричневой и белой ракушкой, - размахивал руками боксер.
   - Так мне оттуда выезжать будет неудобно.
   - И-ить! А ты разверни зевало с заездом наоборот!
   - Тогда мне придется с другой стороны заезжать!
   - А тебе какая разница? Все равно ракушка перед домом стоит. Ну, пройдешь к ней лишних десяток метров.
   - Ладно, черт с ним, попробую ее туда втиснуть! - сказал владелец, и пошел давать указания рабочим, куда ставить.
  
   Толпа еще долго гудела перед домом, глазела на установку ракушки на новом месте, сыпала разными советами. Владелец бегал в мыле, отмахивался от советчиков, сорванным петушиным голосом кричал рабочим. Наконец, злополучную ракушку установили. Толпа стала потихоньку растекаться и двор медленно угомонился, словно рой пчел, приготовившийся к вечернему отдыху.
  
   Во дворе стало тихо и можно было, наконец, обратить внимание на то, как он красив в своем осеннем убранстве, этот двор. Неслышно отрываясь под мягким ветерком, опускались вниз и шуршаще ложились на траву пестрые кленовые листья. Ярко рдела обильная в этом году рябина. Чудно трепетали на березах ее желто-зеленые листья-сердечки. Наступали осенние сумерки - желтые, с рыжей оранжевостью, пряные, с кислинкой, полные запахов уже начинающих преть листьев и тонкой, щемящей ностальгии об ушедшем лете.
  
   Что же дальше станет с ним, с этим двором? Ах, читатель! Я и рад бы разделить с тобой тот розовый оптимизм, который, возможно, навеял тебе мой рассказ, но борьба наших героев за общий двор еще далеко, далеко не закончена, и много еще найдется охотников до его романтических угодий! Но - будем верить, будем надеяться, что жители этого общего двора будут также крепки и сплоченны, как и были в событиях, описанных мной, и двор будет плыть, свободный от ракушек и прочих частных прилипал и посягательств, как и плыл, в свое светлое будущее, и дети детей его будут так же вольно играть во дворе, как и их отцы.
  
  
   Дела наши дачные
   Очередная, юбилейная, XXI-я "конференция" Общества Дачных Заседателей состоялась в этом году, как обычно, в районе дня осеннего солнцестояния, 22 сентября.
  
   Собрались, как всегда, на даче Семена Сёмина - банька у него в хорошем месте поставлена - прямо у пруда. Вдоль берега, густо заросшего цветастой ряской водоема - высокие кусты черноплодной рябины, ревниво укрывающие все происходящее от постороннего глаза, а между кустами и банькой - просторная площадка с мангалом, вкопанным столом и лавочками, где всегда происходило начало описываемого действа. Знатное место! Досталось оно Семину случайно и благодаря бойкости его жены, Тамары. Участок этот некогда принадлежал первому председателю дачного кооператива, незабвенному Ивану Сидоровичу Дерюгину, а потом Сидорыч нашел себе место получше, где-то в Вышках, и этот продал. А Тамара вовремя подсуетилась.
  
   С утра Семен в одиночестве неторопливо топил баню пестрыми березовыми поленьями, таскал звенящую воду в зеленые эмалированные баки, размышлял о том, о сем. К обеду начинал подтягиваться остальной народ - погрузневший, но еще бодрый Соломон, вальяжный "академик" Валерик, аккуратный Козлов. С каждым он совершал экскурсию по участку, гости шумно восторгались теплицами, помидорами и баклажанами в них. После прибытия последнего гостя шли в баню. Семен доставал с банного чердака ломкие дубовые веники, бросал их запариваться. Крепко парились несколько раз, между сеансами выскакивали в плавках из бани, хватали ведра, обливались обжигающе прохладной водой из пруда. Потом, в конфетти рыже-зеленой ряски, бежали опять в парилку. Напарившись вволю, запускали в баню женщин, а сами брались за готовку шашлыков.
  
   Все уже давно было отработано до мелочей. К моменту готовности шашлыка из бани выплывали раскрасневшиеся женщины, в белых платках, начинали собирать на стол.
  
   - Без водки шашлык едят только тузики, - неизменно приговаривал при этом невозмутимый Козлов и доставал из сумок пару бутылок водки.
  
   Дальше начинались разговоры.
  
   - Ну, рассказывай, как ты дошел до жизни такой! - спрашивал Семена кто-нибудь.
  
   - Живем как можем, мы люди простые, - напускно постно отвечал Семен.
  
   Но сегодня было по-другому. На вопрос Соломона "Ну, и как оно тут вообще?" Семен отвечал присказкой из давно забытого анекдота:
   - Хреновато-мазурата. Машину вот сегодня ночью у меня угоняли! - и стал рассказывать об угоне своего автомобиля.
  
   Вечером, как обычно, она еще стояла у него на дачном участке, за хилым щербатым заборчиком. Без сигнализации, конечно, и прочих там противоугонных прибамбасов - кто позарится на этот 412-й "Москвич" лохматого года выпуска? В городе другое дело. Город есть город. Там полно придурков, которые и днем могут начать ломиться в закрытую машину, не говоря уже о том, что ночью полезут обязательно. В городе он отгонял машину в гараж, хотя это было и не близко. А здесь, на дачах - никогда проблем не было.
   И, что самое интересное, - ведь он слышал ночью звук заревевшей машины - но подумал, что это Николай, сосед, отъехал на своей шарманке. "Волга" у него старая, ревет, как штурмовик на бреющем полете. Николай вообще мужик странный, может и в три часа ночи куда-нибудь сорваться.
   Оно, вроде бы, эта машина и слова доброго не стоит - так ведь родная! Сколько с ней пережито, не меньше чем с женой. И в Астрахань он на ней ездил, и в Крым, и в Вышний Волочок, к родителям добирался. А уж за грибами-то, за ягодами поездил по здешним местам - дай Бог каждому!
  
   - С утра я сразу побежал к сторожу, спросить - не видел ли он чего-нибудь. - рассказывал Семен. - Какое там! Он дрых всю ночь без задних ног. Кто бы сомневался! Потом я попытался сам разобраться по следам - но не получилось: дорога от садов грейдерная, а ночь была сухая. Потом бросился по близлежащим лугам - снова ничего. А мысли накатывают - одна лучше другой! И кому это надо было, угонять ее? Пацанье, наверное, покататься стибрило. Раздолбают только на рытвинах! Или сожгут еще, чего доброго. Оно ж интересно, наверное, на автомобильный костер смотреть! Или в озере утопят, мерзавцы.
  
   Наверное это Волька, беспризорник, со своей бандой дурачится. Мимо все ходил, посмеивался: как на такой машине еще ездить можно! А хороший же был пацаненок! Отличник. И воспитанный, слова плохого никогда не скажет. Идет мимо - здоровается. Но вот родитель его загулял, семью бросил. Мать, смазливая молодая бабенка, тоже с горя попивать начала, по рукам пошла. И остался Волька без всякого присмотра. Сам себе хозяин и голова: где хочешь - сам себе пожрать добывай, где хочешь - одежку ищи, а у мамы другие заботы настали. Семен его подкармливал иногда - то пирожок сунет, то чайком с вареньем угостит. Волька, пока моложе был, угощался. А сейчас вырос, брезгует. Гордость ему не позволяет! Чем промышлял за это время? Да когда чем. То бутылки пустые собирал, но быстро бросил: и навара мало, и конкуренция от старушек большая. То яблоки таскать из садов повадился и на рынке их продавать. Но, как красиво сказано в романе знаменитых классиков, "соломенные кудри его примелькались, и его стали бить". А теперь Семен уж и не знал, чем этот Волька и занимается. Ходит, посвистывает, руки в карманы. Но не пропал, в нормальной одежонке ходит.
  
   После обхода лугов Семен сбегал, заявил в милицию. Оно, конечно, надежды мало, что они вообще искать начнут, не тем они там сегодня занимаются. Но, все-таки - контора официальная, государственная. Вдруг кто-то посторонний им что-то сообщит: или видели что, или машину брошенную обнаружат.
  
   И только после обеда прибежал сторож и сообщил, что рядом с озером в кустах пастух видел какую-то брошенную машину. Побежали с ним туда. А сердце прямо из груди выпрыгивает: она-то она, скорее всего она, - но в каком состоянии? Может, искореженная вся, с выбитыми стеклами, измятым кузовом. Ему тогда ее уже не восстановить. Ни сил нет, ни денег. А без нее - как без рук! Зубов во рту не замечаешь, пока они не болят. Так и машина. Вещи на дачу отвезти-привезти, мешок сахара с рынка подкинуть, стройматериалы. Да тряхнуть еще иногда стариной, съездить за грибками осенью хотя бы пару раз за сезон.
  
   Прибежали. Она! И даже больших повреждений нет. Правое крыло замято внизу, это ерунда, замок багажника ковыряли, но так и не вскрыли. Сопляки, одно слово. А там у него весь инструмент по ремонту машины! Попробовал завести - загудела, поехала. Но вся передняя подвеска разбита. Где они, черти, гоняли ее по темени, по каким буеракам? Чужое, оно не болит.
  
   Сейчас она стояла, родимая, за окном. Ничего! Подвеску отремонтируем, лучше прежнего ездить будет. Ну и уж теперь придется ее и здесь как-то запирать. Теперь уж он не допустит, чтобы ее еще раз угнали. Да кто мог подумать!....
  
   Упомянутый выше анекдот состоял из двух фраз. Первая звучала так: "На последнем, сто сорок девятом месте, по лыжне бежит известный японский лыжник Хреновато Мазурата". Рассказ Семена Валерик завершил второй фразой из этого анекдота:
  
   - Да-а-а!... Нева-ажно все-таки бежит сегодня японский спортсмен!
  
   Дальше перекинулись на более общую тему дачного воровства. Оно и раньше, конечно, было. Ничего мало-мальски ценного на дачах в зиму не оставишь, потому что стащат. Но такого!...
   - Алюминиевый умывальник на днях стащили, ложки, - посмеиваясь, жаловался Соломон. - У меня в заборе алюминиевая пластина дырку прикрывала, вся с плющом так перевилась, что сам дьявол ее не выпутал бы. Так представляете - вытащили!
   - А на наших дачах мужики что учудили! - стал рассказывать Валерик. У него дача была в других местах, возле Макарихи. - Воровали у нас картошку. Они затаились в засаде, вора поймали. А что с ним дальше делать? Не убивать же его за мешок овощей! И они додумались. У нас рядом с садами какая-то клетка стояла, уж не знаю для чего. Они его раздели догола и на полдня посадили в эту клетку, на всеобщее обозрение. А потом выпустили.
   - Звереет народ! - присвистнул Семен.
   - Озвереешь тут от этого всего! - сказал Козлов, - и отмашисто бросил в пруд камешек. Тот булькнул в воду, всколыхнув замеревшую неподвижно ряску.
   - До меня дошло, - продолжил Козлов, - почему раньше не было такого повального воровства, а сейчас есть. За эти десять лет времена были и похуже, когда отчаяние народа было еще больше, дело не в нем. Были времена, когда есть было нечего, и тогда народ тащил с огородов картошку и прочий урожай. И это было понятно и оправдано в моих глазах. Дело, я думаю, в поколении. Старшее поколение было так воспитанно, что красть, брать чужое - нельзя. Конечно, выродки были и среди этого поколения. Но сейчас выросло поколение другое, у которого нет больше совести и страха. Которое признает только силу и удачу. Так учило его государство в течение этих десяти лет. Мы все пожинаем теперь плоды его учебы. И долго еще будем пожинать.
   - Ну, ладно! Что мы о грустном да печальном! - сказал жизнерадостный Соломон. - Я вот вам статью принес в городской газете. У нас же юбилей - тридцать лет нашей конторе стукнуло на днях!
   - Как тридцать лет? - удивился Семен. - А ведь и правду говоришь! Официально где-то как раз в семьдесят первом мы и отделились от завода. Да, так оно и есть!
   - Весь выпуск нам посвящен! Здесь и поздравительный адрес представителя президента Кириенко, который хоть и киндерсюрприз, но лицо официальное, и нынешний наш директор что-что написал, и история, и мое веское слово есть - приходили на днях интервью брать.
   - Да ты что!
   - Вот и о вас написано: Зарницын Валерий Иванович, главный конструктор АС-221, лауреат Государственной премии, Козлов Юрий Николаевич, лауреат Государственной премии, Сёмин Семен, лауреат ...
   - Ну, уважили! А то госпремию дали, по восемьсот каждому, так все деньги на банкет ушли. Только золотая медаль и осталась на руках, да звание.
   - Это главное, Семен! Звание - его не пропьешь!
   - Звание не булькает! Лучше прибавку к пенсии дали бы.
   - Да... Не уважает государство своих граждан. Сколько горбатились! А оно кинуло нас, как тот родитель своего сына Вольку. Да и не только нас кинуло - всех! Беспризорники мы теперь у своей страны. Вот народишко и ворует...
   - Как сам-то живешь, Соломон? - стал расспрашивать Валерик. - Ты нам лучше расскажи, почему до сих пор в Израиль не уехал?
   - Так там же стреляют, ребята! Шучу. Помнишь, Сема, что мы на испытаниях нашей АС-221 вытворяли? Она как даст очередь 76-миллиметровых, а мы внутри сидим, в орудийной башне, замеряем, как автоматика работает. Да если бы хоть один снаряд перекосило и он сдетонировал - крышка бы нам всем! А Израиль? На кой черт я туда поеду? Нужны мы в Тель-Авиве, как голый еж на иве. Я же старый уже человек, Валера! Вся моя жизнь прошла здесь. Кроме русского языка, я никакого не знаю и знать не хочу. По крови я еврей, а по жизни - советский человек, и меня уже не переделаешь. Выпеченный хлеб в новую форму не уложишь. Можно только доесть, да крохи со стола смахнуть.
   - Так едут не для себя, а для детей!
   - Если детям надо - пусть они и едут, они у меня взрослые!...
   - Давай-ка я лучше тебе своей наливочки налью, из черноплодной рябины, - сказал Семен.
  
   - Вот это другой коленкор, а то вопросы какие-то провокационные задает!...
  
   Выпили. Помолчали.
  
   - Кстати, - прервал молчание Соломон, - а что это за хрен моржовый по соседскому участку ходит, на нас таращится недружелюбно? Поздоровался бы сначала.
   - Соседко мой новый. Пименовы участок продали, в Москву к сыну уехали. А участок купил бедный новый русский. Есть такая категория, самая паршивая. Они хотят жить хорошо, а денег нету. Так вот, он первым делом начал участок обмерять. Намерил, что я ему должен двадцать сантиметров, причем на клин, судиться хочет. А у нас вообще по плану участки не прямоугольные - чего он там мерял - черт его знает. Общая спорная площадь меньше двух квадратных метров.
   - Да пошли его к ейной матери!
   - Я и послал. Вот он и дуется теперь, а сам в суд бумаги строчит.
   - Не бери к сердцу, а бери в руку.
   - Да ладно, я и не беру. Противно. Как в коровью партию вступил. Оно липкое, вроде уже давно отряхнул его с подошвы, а все равно вокруг воняет. Может, это он и натравил пацанов машину угнать.
   - Ну, этого не докажешь и пытаться нечего!
  
   Ближе к вечеру действие перемещалось в дом. По старому обычаю играли в преферанс. Семен как обычно, нервничал, рисковал, залетал. Соломон не рисковал, но и не выигрывал. Валерик играл неровно, но беззаботно. А выигрывал, как всегда, безукоризненно точный Козлов.
  
   После завершения пульки начали расходиться.
  
   - Ну, вы тут сидите, а я как хочешь! - начинал первым прощаться Козлов. За ним поднимались и Валерик с Соломоном. Проводив гостей, Семен пошел отвинчивать колесо своему Москвичу - ничего лучшего из противоугонных методов ему в голову не приходило. Потом долго стоял у крыльца, курил в темноте и думал: - Ох-хо-хо! Тяжки дела наши дачные! И что за жизнь вокруг теперь пошла такая б...лядская!
  
  
   Печь с камином и помидоры
   Андрей этим летом сделал, наконец, на своей даче печку с камином. Так ему иногда и мечталось: темный неуютный осенний вечер, за окном непогода свирепствует, а он сидит у себя на даче перед открытым огнем, неровное пламя мечется отсветами по стенам, от камина пышет жаром. Он сидит в своем кресле, смотрит на костер и мечтает о чем-то своем. О том, как дети растут, о проблемах на работе, о жизни вообще, зачем человек на земле живет. Или просто книжку читает, вытянув ноги к благотворному теплу. Лепота!
  
   Долго выбирал проект, сам хотел сделать. Домишко-то небольшой, поэтому и камин хотелось сделать ладненький, сообразный помещению. Но главный фокус был не в этом. Камин дом не обогреет, это Андрей понимал прекрасно. Камины - это так, баловство. Прийти с холода и быстро согреться. Или потом, когда печка дом согреет, перед ним оттягиваться. Для тепла в доме печка нужна. А для камина и для печки по отдельности места точно не было. Он искал такой вариант, когда камин и печка в одном флаконе. И нашел. И сделал.
  
   Захотелось как-то это событие отметить. Не то, чтобы похвастать, а просто, что называется "обмыть". И пригласил он соседей по даче на вечерок, вместе посидеть. Сосед, Станислав, работал шофером где-то в военной части, а его жена, Людмила, раньше работала в каком-то НИИ, которое рассыпалось под жестким каблуком ельцинских выплясываний, и в настоящее время она нигде не работала. Бедненькая была семья - трое малых детей, а из живых денег - только Стасова зарплата. Как они концы с концами сводили - знали только они сами да их бессонные ночи. Людмила, полная, невысокая, крикливая женщина, все лето проводила на даче, растила зелень, клубнику, овощи. Все какая-то помощь семье, не покупать.
  
   Когда Андрей камин еще только строил, в гости заглянул Стас, скептически эдак взглянул на почти готовое сооружение с разных сторон и сказал:
  
   - Э-э нет, так не пойдет!
   - Что "так не пойдет"? - ревниво спросил Андрей.
   - Камин такой не пойдет, вот что, - сказал Стас, попыхкивая перед собой коротеньким бычком "Примы" - Мелкий. Дымить будет. Я прошлой осенью Валентину помогал, немного насобачился, знаю, что к чему.
   - А кто у нас есть Валентин?
   - Люськин старший брат. У них отец знаменитый на всю Шаховскую печник был. Практически все хлебные печи в Волоколамске он строил. Валентин у него и научился. У Люськи еще два брата, кроме Валентина, так те по дереву пошли. А у Валентина прямо печной талант оказался. Он в Волоколамской округе всем "новым" русским печи и камины строит. Какие хочешь. И большие, и маленькие, и с изразцами, и с коптильней внутри каминной трубы.
   - Я по каминам, конечно, не мастер, поэтому делал его по чертежам в книге. Там порядовка. На каждый ряд чертеж: сколько кирпичей и как они должны быть уложены поштучно. Специалисты рассчитывали.
   - Знаю я эти книги! - отмахнулся Стас. - Вечно понапишут там, без пол-литры не разберешься. Я просто смотрю - и чувствую, что маловата у него глубина, будет дымить в комнату. Это точно. Надо ему морду малость вперед выдвинуть.
  
   Андрея это немного обескуражило: он привык верить книгам. Тем более это была не какая-нибудь там сегодняшняя скорошлёпка, когда одних опечаток штук по двадцать на странице. Никто толком сейчас и не проверяет - некогда. Раньше книги солидно печатали - сто раз проверят, прежде чем в печать пустить. Но Стас говорил убедительно, веско, со ссылкой на авторитеты.
  
   После ухода Стаса сел думать, что делать. Еще раз прикинул длину полешек. Действительно, может и маловат будет. Нужно нарастить будет вперед еще один ряд кирпичей. Тем более, что камин даже гармоничнее станет смотреться в комнате, объемнее.
  
   После этого разговора Стас еще заходил. Увидел уже переделанный камин.
  
   - О! - сказал, - Теперь другое дело. Вот теперь порядок. Как тяга?
   - Зверь! Если заслонку полностью открыть - пламя аж ревет!
   - Это хорошо. И дым, небось, в комнату не прет.
   - Какое там! Тяга такая, что с горшка сносит.
   - Значит, порядок! А то вон у главного инженера, который через участок, шабашники тоже камин поставили. Красивый камин, слов нет, даже изразцами его отделали, - а весь дым в комнату: дымоход ему шабашники заузили. Есть такое железное правило в каминном деле: для любого камина размер выходного отверстия должен быть не меньше кирпича в сечении, а они сделали в половину. При показательной топке щепочек сухих ему пожгли, все прекрасно. Он деньги выплатил, они и уехали. А когда он начал в сырую погоду нормальными поленьями топить - оно себя и показало. Теперь весь верх переделывать надо. Злющий на них - жуть!
  
   Так вот. Пригласил их Андрей на вечерок посидеть. Славно так посидели вчетвером. Выпили бутылочку водки, закусывали разной зеленью с грядки. Домовитая Люся хвасталась своими помидорами, мясистыми, розовыми красавцами Бычье Сердце. Рядом урчал и гудел камин, распространяя вокруг себя по комнате свое живительное тепло. Специально сидели в темноте, чтобы можно было лучше любоваться пламенем и половецкой пляской отсветов на стенах.
  
   На следующий день, когда они стояли на улице возле своего дома, Люся увидела дым из печной трубы на доме Андрея и завелась:
   - Хочу такой же камин! - С напором стала она говорить Стасу. - Вечно у нас эта буржуйка на весь дом дымит, не продохнуть!
   - Люсь! - Попытался урезонить ее Стас, - У нас для него просто места нет. Вспомни, какого он размера... Он же половину нашего домика займет! Это кажется, что он маленький. А он с печкой полтора на полтора!
   - Ничего не знаю! Хочу камин! И совсем он небольшой. Он маленький. Это у главного инженера большой. А я именно такой и хочу, маленький. И чтоб печка была с плитой, как у Андрея. Там у него еще и духовка есть, пироги буду детям печь.
   - Да и денег у нас на него нет. Там же кирпич, железо. Одного бутового камня на фундамент надо кубометра два.
  
   Но Люсю убеждать - все равно, что паровой каток на ходу останавливать.
  
   - А я хочу! Надо нанять Андрея, он нам и сложит. Андрей! - Сложишь нам камин? - закричала она через дорогу Андрею, который возился у себя во дворике. Тот подошел.
  
   - Какой камин?
   - Такой же, как у тебя. Хочу такой же камин. Чтоб маленький и с печкой.
   - Зачем тебе такой, как у меня? У тебя же есть брат, Валентин. Он лучше меня сделает, профессионально.
   - Да его не дозовешься сюда! - отмахнулась Люся. - У него там заказов на два года вперед, он не успевает авансы отрабатывать. Будет он моим бесплатным камином заниматься, как же!
   - Ну тогда Стас и сам все сделает, он Валентину помогал, знает, что почем. А порядовку я вам дам. Зачем меня нанимать? Расходы лишние. Что, вам деньги девать некуда?
   - В самом деле, Люсь, я и сам все сделаю. - начал закипать Стас, - Если соберусь...
   - Вот именно, если соберешься... - Язвительно подцепила его жена. - А если не соберешься? Тогда что? А Андрей сделает! Правда, Андрей? Сделаешь? А Стасик тебе помогать будет. Сам он никогда не соберется. У него силы воли на это не хватит.
   - Люсь! Ну что ты меня дураком перед людьми выставляешь? При чем тут сила воли? Ты скажи еще, что я не мужик вообще, только детей строгать умею. Дело-то на самом деле в деньгах и во времени. Нет у меня на этот твой каприз сейчас времени. Мне в первую очередь дом надо доделать, чтобы там жить можно было.
   - Дом - это само собой, а я хочу еще и камин! Причем не какой попало, а именно такой же, как у Андрея. Ну, что, Андрей, - возьмешься нам камин сделать?
   - Да я не отказываюсь, хотя мне и некогда особенно. Помогу, конечно. Но вы сначала между собой договоритесь.
   - А мы уже договорились. Я хочу, чтобы камин был, значит, он у нас будет!
   - Мы еще не договорились, - пытался сопротивляться Стас.
   - Ну, об этом мы с тобой дома поговорим!
  
   Поговорить-то они, может, и поговорили, но в этом году строить печку все равно было уже поздно, и дело отложилось до следующей весны.
  
   *
  
   В следующем году Стасу, однако, отвертеться так и не удалось, пришлось ему заниматься камином. Скрепя сердце, стал возить на своем служебном УАЗике бутовый камень, таскать брошенный строителями кирпич. А времена нынче были уже не те, что раньше, когда на стройках бросали все, где попало. Сейчас каждый кирпичик у всех был на учете, на стройках сторожа. А кирпича надо штук семьсот, по одному не соберешь. Но набрал. Андрей подарил свой остаток, штук пятьдесят, сам натаскал с разных концов, остальное купил на "халтурные" деньги. Пришлось отказаться даже от ежедневной бутылки пива.
  
   Первое, с чем пришлось столкнуться Стасу - свои низкие потолки. Не помещались тридцать два ряда порядовки в ихние два двадцать! Пришлось выкинуть из конструкции духовой шкаф и обрезать печку по высоте. А это нарушило расчетную длину дымоходов.
  
   - Ладно уж, - сокрушалась Люся, - обойдусь я без духовки. Жалко, конечно - хотелось детям пирожки печь. Но камин - это главное. Так хочется посидеть у своего огонька, помечтать...
  
   Второй проблемой оказалась нестандартная печная фурнитура, собранная у знакомых с миру по нитке. Вся красивая порядовка сразу затрещала по швам. Приходилось проявлять всю свою русскую смекалку, впихивая нестандартные дверцы и колосники под размеры принятого проекта.
  
   Но и это оказалось не главное. Главным оказалось то, что Стас - не печник. И даже не каменщик. Не было у него нужной легкости в восприятии линий.
  
   Люся чуть не плакала, глядя на поднимающуюся из пола печь. Складываемая из разноформатного и разноцветного кирпича, печка выглядела аляповато, некрасиво, совсем не так как об этом мечталось. Да еще эти неровные Стасовы горизонтальные линии и падающие углы...
  
   - Как ты делаешь, мастер называется! - причитала она, глядя на печку. - "Я сам сделаю, зачем Андрея приглашать?", - передразнивала она его интонации. - Вот теперь это "сам сделаю" и прет. Мастер-фломастер.
   - Что ж ты хочешь - чтобы я из говна конфетку сделал? - злился Стас. - Какой кирпич - такая и печка! Да и не обращай ты сейчас внимания на это. - Начинал он ее успокаивать, - Защекотурю, и будет все нормально. Еще лучше, чем у Андрея. По щекотурке покраску сделаем, каким ты хочешь цветом. Покрасим ее в нежный кремовый цвет - глаз не оторвешь.
  
   Ее успокаивал, а сам злился. На все сразу. И на жену, что заставила его заниматься печкой против своей воли. И на себя, что понадеялся на свои силы. И вообще на всю на жизнь эту нищенскую, когда детям фрукты не на что купить, не то что кирпича нормального на камин.
  
   А оно еще все одно к другому: когда печную трубу заканчивал, пошатнулся, и ухватился за свежую кладку. Так вместе с осыпающимся кирпичом и загремел с крыши на землю. Два ребра сломал. Хорошо еще, что вообще жив остался: обломки трубы вслед летели, могли и по голове прихлопнуть.
  
   Люся бегала вокруг него, лежащего на земле и причитала:
   - Ой! Что ж это ты мне все помидоры переломал! Как же мы теперь без помидоров...
   - Какие тут к черту помидоры! - постанывая, цедил сквозь зубы Стас, - ты что - не видишь, что я себе все свои помидоры поломал. А ты, как курица, бегаешь вокруг и кудахчешь... Ох, и глупые, все-таки, вы все, бабы...
   - Ой, Стасик, родной! - очнулась от первого перепуга Люся и заголосила. - Да что ж это теперь будет! Да как же мы теперь...
   - Интересный вы народ, женщины, - превозмогая боль в грудине и пытаясь улыбаться, произносил слова Стас, - о поломанных помидорах плачете, в то время как мужик в этих помидорах лежит и помирает...
   - О-о-ой! - снова заголосила Люся.
   - Да перестань ты людей полошить, живой я...
  
   Провалялся он недели две пластом, не вставая. Потом начал вставать, потихоньку что-то делать. Еще через пару недель доделал, наконец, свой многострадальный камин. Заштукатурил печь. Протопил. Тяга была нормальной. И печь, и камин выглядели в домике довольно уютно. Позвал Андрея, хвастаться.
  
   - Нормальный камин, Стас, - одобряюще сказал после осмотра Андрей.- Ничуть не хуже, чем у меня. А как топить собираешься?
   - Да вон, поленица еще от прошлой печки-буржуйки осталась.
   - Я о другом. Ты смотри, камин - это тебе не печь! Камин очаг открытый, его лучше пересушенными дровами не топить. И хвойные породы лучше при топке не использовать, в них смолы много, она закипает на огне, и дерево далеко "стреляет" крупными искрами.
   - Да знаю! - нетерпеливо отмахнулся Стас. - Мне Валентин не одну лекцию прочитал на эту тему. Лучше всего топить дубом, только где же его возьмешь... А еще он рассказывал, что для особых клиентов он по заказу готовит разные соляные растворы. Соль по мере надобности разводится в воде, этим раствором пропитываются поленья, которые затем высушиваются. А потом в огне, в зависимости от состава соли, они горят разным цветным огнем - синим, красным, желтым, даже зеленым.
   - Вот это класс! Мастер, одно слово.
  
   *
   Когда в очередные выходные Андрей приехал на дачу, при подходе к своему дому увидел что-то неладное: вместо соседского домика стоял один закопченный печной остов с камином. Как в кинохронике времен последней мировой войны. Домика не было! Рядом с тем местом, где он еще недавно был, стояла старая парусиновая палатка. По огороду бродил обескураженный Стас.
   - Станислав! Что случилось? Что тут произошло? - бросился к нему Андрей.
   - Да, что... Сгорел домик...
   - Как так? Почему?
   - Два дня назад разожгли камин, уселись возле него. А тут, как на грех, воду дали, на полив. Ну, мы и пошли огород поливать. А оно, наверное, искра из камина вылетела, упала на палас. Короче, смотрим мы - из домика дымина черная валит! Мы - туда! А там уже огонь такой полыхает, что не зайдешь.
   - Тушить пробовали?
   - Какое там! Что ты! Не с ведром же бегать! Домик весь деревянный, сухой, вспыхнул, как спичка. Ничего даже вынести не успели. Все сгорело!
   - А где Люся, что-то ее не видно? С ней все в порядке?
   - Да как сказать... В больнице она, с сердечным приступом, ее еще тогда забрали, сразу после пожара...
  
   Он горестно замолчал, безуспешно пытаясь приладить на растяжки бессильную помидорную плеть, обожженную жарким дыханием пламени.
  
   - Не будет он уже расти, - тихо сказал Андрей.
   - Знаю, - глухо сказал Стас, отворачивая от него в сторону свое лицо, по которому скатывались крупные соленые слезы...
  
   Последняя Вечеря
  
   Рондо
  
   1.
  
   - Пап, тебя! - крикнул ломаным баском из коридора Мишка, поднявшийся из-за стола к телефону. Дома Олег давно взял за привычку не подходить первым к телефону, потому что 99 и 9 десятых звонков все равно направлено детям.
   - Меня?! - Мысленно выругавшись, Олег пошел в коридор. В самом деле, - сидит он себе спокойно, ужинает, а тут звонит, понимаешь, чёрт-ти кто, и так совершенно некстати!
   - How do you do? - бодро спросил мужской голос в телефонной трубке.
   - I do you пиво everyday, - отвечал Олег своей привычной фразой на этот вопрос. Он узнал голос Вадика только к концу произносимых им слов, с тем секундным замешательством, с которым обычно узнают давно не слышанные голоса бывших хороших знакомых.
   - How are you at all? - настырно продолжал Вадик. Но Олег уже успел сориентироваться. Он хорошо знал Вадика, который в ответ на вопрос, знает ли он что-нибудь по-английски, всегда говорил "Знаю, конечно!" - и высыпал несколько немецких слов - "Хенде хох", "аусвайс" и почему-то "цузаммен". На этот раз, очевидно, его дочь-студентка недавно зубрила английский и он немного нахватался.
   - На нашем атолле все в порядке. Хаваем. - Отвечал Олег ему уже каламбуром.
   - Ужинаете, что ли? - спросил Вадик. Запас его английских фраз истощился.
   - Да, можно сказать и так - твой звонок прервал моё уютное семейное застолье и нарушил правильное течение желудочных соков.
   - Предлагаю морально компенсировать, - подхватил Вадик. - Есть предложение немедленно присоединиться ко мне. Сижу сейчас один, пью пиво. Скучаю.
   - Ох, ты же знаешь, как я тяжел на подъем!
   - Да ладно, приходи! Дома никого. Славно так устроимся, поговорим. Мы с тобой давно не виделись, больше года. Есть что вспомнить. И учти - абсолютная халява. Много пива даром!
  
   "Ну, насчет халявы у Вадика, - саркастически думал про себя Олег, - такого не бывает. Такого не бывает по той простой причине, что противоречит законам природы. И если бесплатный сыр бывает только в мышеловке, то бесплатное пиво у Вадика просто исключено. Значит, у него есть ко мне какое-то Дело. Что же это за Дело такое у него может быть к мне, если он не говорит об этом прямо? Впрочем, когда это Вадик хоть о чем-нибудь говорил прямо?"
  
   - Нет, Вадим! Что-то неохота мне сейчас пива, даже бесплатного. Как представлю - одеваться, шлепать по этой ноябрьской грязи!
   - Ладно тебе! Ты все-таки подумай. Если что - я жду.
  
   Нет, неохота Олегу было идти к Вадику! Опять будет хвастаться, петь себе дифирамбы, как у него все отлично, как все схвачено, да какой он орел и молодец. Ладно бы другие хвалили. Так ведь другие не хвалят почему-то. Ну, не хвалят, и все тут. Хоть стреляй! Хотя понятно, конечно, - почему. Только для того, чтобы это объяснить, придется вернуться нам немного назад, потому что началось все это дело уже с Мологи.
   Уже там, в романтической юности взаимоотношений наших героев, прозвенели первые звоночки...
  
   2.
  
   Да, Молога!
  
   Фирма, которую организовали в начале 90-х годов несколько старых приятелей, выходцев из крупного оборонного завода, существовала к тому времени уже несколько лет. Сначала их было четверо, потом добавилось несколько человек. Последним, тринадцатым, появился Вадик. Все они были энергичны и молоды, поначалу жили дружно и весело. Жизнь казалась легкой и понятной: каждый делал свое дело, вместе решали, кому что удобнее поручать, судя по наклонностям. Все были довольны и казалось, что так будет всегда.
   Дела шли неплохо, портфель заказов был полон, и у сотрудников фирмы постепенно стал появляться небольшой достаток. Нет, больших денег они не заколачивали, но к этому времени смогли накопить, наконец, на приобретение подержанных автомобилей. В течение короткого времени у них появилось несколько штук. В том числе и у Олега появилась его Шахерезада Ивановна. Перед ними открывались новые горизонты возможных путешествий, пространство раздвинулось и стало доступнее. Воздух нахлынувшей свободы звал куда-то в голубые дали. И они решили куда-нибудь поехать на выходные, развеяться.
   Вывозил их, естественно, Кузьмич, матерый туристический волк. Ему доставляло огромную радость доставлять радость другим. Он был щедр в дружбе и любил "угощать" местами.
   Кроме общей жизнерадостности и оптимизма в любых ситуациях, качествах чрезвычайно важных в походных условиях, у него было самое главное - полная экипировка для походов. Таганец, узкие объемные котлы из нержавейки, которые компактно вкладывались друг в друга наподобие матрешки, топор и двуручная пила для заготовки дров - словом, все необходимое.
   Для кормления взяли с собой пару знакомых рыбаков, Юрку и Виталия. Эти ребята в любых погодных условиях, на любом водоеме или реке способны были обеспечить рыбой разумное число едоков.
  
   До Мологи было 300 километров. Ехали больше 5 часов, через Тверь. Перед Тверью засмотрелись на вывешенную вдоль дороги копченую золотую рыбу. За городом дорога была пустынной, с жидкими безлюдными деревнями. Только Максатиха оказалось довольно обжитым поселком. В Максатихе свернули с главного шоссе вдоль реки и проехали еще километров пять по песчаному бору.
   По приезду обустроили лагерь. Далее все разбрелись по своим делам. Облаченный в выцвевшую до песочной белизны штормовку Кузьмич пошел в лес проверить грибы и ягоды. С ним увязались женщины, не задействованные в чистке картошки. Пара мужчин валила двуручкой сухостой для дров. Рыбаки, естественно, выдвинулись со своим ловчим инструментом к реке.
   Костлявый и длинномерный Вадик был одет в новенький трикотажный спортивный костюм с продольной надписью "Sporting", в новых белых корейских кроссовках с ярлыком "Adidass". Опечатка в ярлыке на кроссовках была не случайной: так второсортные фирмы уходят от налога на раскрученную марку известных производителей.
   Костюм и кроссовки были настолько новенькие, что Вадик старательно обходил все места, где он мог бы их запачкать. Поэтому палатки он не ставил, у костра не возился. Единственное, что он себе единыжды позволил - подошел к уже заготовленной к тому времени поленице сухих дров и звонко расколол несколько поленьев, зычно крякая и максимально привлекая к себе внимание.
   В остальном он вел себя как гость. Слонялся между работающими, давал советы, угощал общей водкой, причем не столько угощал, сколько сам пил; по-бабьи охая, лез купаться и снова привлекал к себе внимание гулкими криками, далеко летевшими над водой.
  
   Посланные в лес разведчики грибов не обнаружили, зато нашли целую поляну голубых незабудок и приглашали всех фотографироваться.
  
   Последующий вечер у реки был хорош. Багровый закат сквозь золотые сосны. Зеркальная гладь успокоившейся к ночи воды. Убегающие ввысь искры костра. Шумный ужин со свежей ухой. Долго сидели у горящих поленьев, глядя на зажегшиеся северные звезды, вспоминали разные истории. Угомонились далеко за полночь.
  
   Наутро выяснилось, что водка и сигареты закончились. Сбросились деньгами и снарядили автомобиль с самым трезвым водителем. Товароведом поехал Вадик. Через пару часов они привезли из Максатихи водку и сигареты.
  
   К обеду подъехали еще две машины, которые не смогли уехать в пятницу. Приехали задержавшийся по делам Лёва Варламов, формальный директор равноправной акционерной общины, которой являлась фирма, и ведущий программист Валера Житников, со жены и домочадцы.
   По такому случаю, естественно, нарезались. После обеда полезли купаться. Все хмельные. Варламов, важничающий толстенький коротышка, залихватски переплыл Мологу, покричал с другого берега что-то пьяное и стал плыть обратно.
   Река в этих местах оказалась весьма коварной. Напротив лагеря заканчивалась крупная песчаная отмель посреди реки, и именно в этом месте Молога была мелкой, плыть нужно было только через стрежень метра три в ширину. Но сразу за отмелью начинался глубокий омут с водоворотами. Его тянуло именно туда. Он беспомощно выгребал, но его утягивало. Олег увидел это и бросился на помощь.
   Вытащил его на песчаный берег. В первые минуты Варламов истово и со слезами благодарил Олега, потому что хватил смертельного ужаса; придя в себя, он стал дуться и всем рассказывал, что он и не тонул вовсе, и легко выбрался бы без помощи; потом он уже и сам во все это поверил и принялся пенять Олегу за то, что выставил его на смех при многочисленных свидетелях.
  
   Олег только дивился затейливым пируэтам благодарности. Но на самом деле для Левы это оказалось в порядке вещей. Он всегда хлыздил, никогда не держал слова в споре. Для него само понятие чести не имело никакого смысла. Хотя Пушкина он иногда, позевывая, почитывал.
  
   А Вадик оказался жаден до общественной халявы. Пару пачек сигарет зажал втихаря, а сам постреливал у окружающих. Под конец дня все уже, наоборот, бегали стрелять у него. Сначала это была одна последняя пачка, из которой он угощал крайне неохотно, потом вторая. Аналогично было с водкой. Ведь и сигаретой так угостить можно, что взять не захочешь.
  
   Тогда это показалось странным. Но никому не хотелось портить себе настроение, выясняя отношения. Однако случай есть проявление Закона, который нами еще не распознан. Просто случайностей - нет. Все, что с нами происходит - не случайно. Все события - это нам звоночки. События - испытания, события - предостережения, события - напоминания, события - примеры.
  
   Они все время требуют от нас одного - достойного поведения. Чтобы каждую секунду своей жизни мы оставались людьми в лучшем смысле этого слова.
  
   3.
  
   - Пап, снова тебя! - вновь позвал Миша. Забавен был все-таки этот юношеский басок, дающий время от времени петуха!
  
   Так. Опять Вадик.
  
   - Слушай, это опять я. У меня уже сейчас здесь Валера Житников. Сидим, вместе пьем пиво. Валера жаждет тебя видеть. Стучит по столу бутылками и двигает мебель.
   - Ну и что за пиво вы там с Житником пьете? Я, может, и пить такого не стану. Придется себе свое покупать.
   - Пиво пьем самое отборное, какое только по телевизору рекламируют: "Толстяк", "Старый мельник", "Золотая бочка" - Надо чаще встречаться! Сейчас как раз такой случай.
  
   "Это вполне в духе Вадика, - думалось про себя Олегу, - если ему что-то надо, он в лепешку расшибется. Валеру уговорил приехать. Значит, Вадику очень надо меня видеть! Очень. Значит, у него ко мне не просто Дело, у него ко мне Большое Дело. И, кажется, я начинаю догадываться какое... Да..."
   - Ну, так как? - Вадик висел на телефоне и шумно дышал в трубку.
   - Пиво то неплохое, но не выдающееся, прямо скажем. Я только что сам бутылочку "Старого мельника" за ужином выпил. Так что даже и непонятно - стоит ли переться...
   - А поговорить? Если дело только в сорте пива - мы сейчас это живенько организуем. Что прикажете брать, с-cэр?
  
   От Вадика не отвязаться, особенно, если ему надо. Он, как бульдог, крепко держит за штанину, не вырвешься.
  
   - По крайней мере, сейчас не могу. Надо жене помочь разобраться с "Кадрами", у нее там какие-то отчеты не идут.
   - И сколько тебе разбираться?
   - С полчаса минимум.
   - Оу Кей, звоню через полчаса! Да! Так все-таки - что брать? Или перебьемся тем, что уже есть?
  
   Что-нибудь заказать - значит согласиться.
  
   - Вадик, я сейчас не могу прийти.
   - Хорошо! Звоню через полчаса. Ждем-с.
   - Ты что это там и меня приплел? Какие кадры? - спросила Олега жена.
   - Да это я так, для отвода. Паузу надо взять, подумать - стоит ли идти к Вадику.
  
   4.
  
   Принято считать, что время меняет людей.
  
   Время не меняет людей взрослых, отношение к миру у которых уже сформировано. Просто солнце возможностей начинает светить по-другому и освещает людей с другой стороны, которая до этого времени находилась в тени, и в них начинают сверкать другие грани.
   Кто не наблюдал людей, которые на наших глазах со временем выбивались в начальники! Внешние перемены были, как правило, разительные. Но, если вдуматься, то можно только повторить еще раз то, что написано выше. Мало того, перемены иной раз были прямо диаметрально противоположные. Изумительную гибкость своего мнения в соответствии с изменчивыми обстоятельствами порою демонстрируют некоторые доморощенные философы! Находясь у подножия горы, она найдут веские аргументы охаивать вершину за бросаемую на долину сень, от которой происходит убыток урожаю, за ее мрачный облачный вид, господствующий над мирной долиной, за опасность ежеминутных обвалов и селевых потоков.
   Взошед на вершину, они будут упрекать неблагодарную долину за недопоставку вод и пищи небожителям на верх, в то время как благородная вершина защищает бесприютный дол от ветров и украшает ее своим могучим и исполинским видом, снабжает камнем на строительство домов.
   - Да на одних открытках с видами моей горы вы можете стать миллионерами, - будут кричать они.
  
   Истина известная: когда делить нечего, то все в коллективе живут прекрасно, но когда появляются ДЕНЬГИ, тогда и выясняются истинные отношения. Этим и отличается социализм от капитализма. Ох, недаром отцы мирового пролетариата так сопротивлялись введению собственности. Действительно, это краеугольный камень всех человеческих взаимоотношений.
   Ясное дело, что у того, кто живет на кухне, больше шансов остаться сытым. Недаром такие неглупые животные, как коты, знают это. У того, кто держит свою пухлую лапу на потоке наличности, больше шансов черпануть себе побольше. Этот человек должен быть или хозяином или честным человеком. На упомянутой фирме был третий случай.
   Здесь финдиректором был Вадик.
  
   Сначала к рукам Вадика прилипала просто мелочевка: излишние командировочные, раздутые счета за гостиницы, которые невозможно проверить. Дальше в расходах появилась статья на так называемые "представительские". Хорошо выглядеть в командировке, снять приличный номер, угостить собеседника коньяком - надо? Надо. Не со своих же денег это делать? Верно. Он же делает это для фирмы, для всех нас. Справедливо. Если вести себя по-жлобски.
  
   Основной спор, возник, однако, из-за взяток.
  
   Варламов, как директор фирмы, категорически не хотел иметь с ними дела. Он был старым комсомольским деятелем, и ему там прочно вдолбили в голову некоторые истины. Вообще говоря, комсомол был интересной организацией. Там в принципе не было нормальных людей. В комсомоле школили будущих партийных функционеров. Это был способ сделать карьеру на дураках. И те, кто этим занимался - безусловные подлецы, но со странными принципами бюрократической совестливости. В частности, Варламов справедливо считал, что лучше быть честным и бедным, чем богатым, но взяточником. На слово "взятка" у него было безусловное табу и стойкая аллергия.
   Вадик, наоборот, объяснял всем сразу и каждому в отдельности, что без взяток в этой стране не проживешь. Нельзя в этой гребаной стране делать дела без взяток. Что так было всегда, а сейчас в особенности. Приводил примеры, агитировал, убеждал. Некоторые с оговорками соглашались.
   Кто не любит настоящей, роскошной халявы, - пусть первым бросит в них камень.
  
   Сейчас, в это проклятое время, работа вырождается до умения заработать деньги. А ведь это не главное в работе, хотя и существенное. Главное - зачем жить? - Чтобы деньги зарабатывать? А деньги зачем зарабатывать? Чтобы жить хорошо? Это философия бедного полевого суслика, а не Человека.
   В какой-то момент отношения сторонников и противников накалились добела. И неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы Варламов не ушел по собственному желанию. Постоянно порхая по министерствам и думским комитетам, он подыскал себе более спокойную и достойную работу, с выездами в Англию. Он всегда умел щеки надувать.
  
   Так директором фирмы неожиданно стал Вадик. И понеслось. Представительские стали расти, как на дрожжах. На заседаниях акционеров все чаще звучали требования денег на взятки, иначе, дескать, не заработаешь. Это именовалось обаятельным противотанковым термином "откат". Проверить, давал ли он "откат" в самом деле, или просто брал его себе - не представлялось возможным. В воздухе стал носиться сладковатый трупный запах. Но нельзя быть немного мертвым.
  
   Вскоре ушел Валера. "Не программировать же мне до седых яиц!", - сказал он, уходя в коммерческую фирму к дальнему родственнику. Вослед ушло еще пару человек. Олега, как последнего владельца весомого пакета акций, поставили в невозможные условия, важно поручая ему делать тщетную ерунду, а потом строго спрашивая и выговаривая за несделанное. И он ушел. Его выдавили. Он не захотел стать мертвым.
  
   Так оказался Вадик полновластным хозяином. Никто ему больше уже не мешал. Он тотчас оформил в фирму свою жену и детей. Он очутился в своей стихии разнузданной непорядочности.
  
   Сейчас речь шла о формальном переоформлении фирмы, в частности, о передаче акций всех бывших сотрудников Вадику и его многочисленной родне.
  
   5.
  
   - А в чем, собственно, проблема? - спросила Олега жена, выводя его из состояния заторможенного раздумья.
   - Проблема в "идти к Вадику или нет". Быть иль не быть - вот в чем вопрос!
   - Это я поняла. Я спрашиваю: в чем ТВОЯ проблема? Хочешь пиво пить - иди. Не хочешь - не иди.
   - Да нет, это не просто пиво попить. Я думаю, меня там ждет дело: надо будет подписывать бумаги о передаче Вадику своих акций.
   - Формально ты и так оттуда давно уволился.
   - Я то уволился. Но Вадик давно хотел переоформить фирму на себя и своих родственников. Если я не подпишу бумаги о передаче моих акций Вадику, то ему придется мою подпись подделывать, чего он сильно не хочет. Потому что это уже попахивает жареным.
   - Тогда сходи и подпиши. Раз уж ты при своем уходе обещал. Надо держать слово. Тем более, что они выплатили отступные, как и обещали при твоем уходе.
   - Эти копейки? Выплатили.
   - А чем ты тогда, собственно, недоволен?
   - Тем, что это копейки. Со мной поступили несправедливо, а ты советуешь мне вести себя с ним честно. Да он слов таких не знает, как "честь" и "совесть", и уж тем более не оценит моих благородных расшаркиваний. Для него, если поступаешь интеллигентно, - значит прогнулся, значит лох. Это моя последняя возможность дать ему пощечину.
   - Надо было при уходе нормально договариваться. Не смог нормально уйти - теперь не хлызди, держи слово.
   - Опять свое словечко нижегородское ввернула!
   - Да как теперь не скажи - а идти надо. Это мое твердое мнение. Развяжись с ним раз и навсегда. Чтоб ни ты ему, ни он тебе. Какой бы Вадик ни был - ты сам перед собой должен быть порядочным человеком.
   - Извечный спор завета ветхого и завета нового: другую щеку подставлять, или, всё-таки, по старинке, - врезать по морде.
   - Мир давно уже решил этот спор в пользу Нового Завета.
  
   В это время снова зазвонил телефон. Жена сняла трубку.
   - Это тебя. Вадим...
  
   В роскошном загородном доме...
  
   I.
   В роскошном загородном доме собирались гости.
  
   Хозяева последние минуты хлопотали; прибывшие воспользовались нечаянной свободой и разбрелись по необъятному дому. Друг семьи, писатель Сергей Гулёнов, скользнув проницательным взглядом по книжным полкам с золотыми корешками, поднялся на второй этаж и через тренажерный зал вышел на просторный балкон. Там стояли коричневые кожаные кресла, но он садиться в них не стал, а облокотился на перила и начал смотреть на лежащий внизу небольшой пруд: там один из гостей уже пытался пробовать себя в рыбной ловле на удочку. Рядом с писателем тотчас пристроилась американка Джинни. Она была одета в яркий оранжевый сарафан, который был ей не по возрасту коротковат, и соломенную шляпку.
   - Нужно согласиться, - подумал о ней Гулёнов, - что нация накладывает на людей свою общую печать. Если немцы приучены к порядку, англичане чопорны и заносчивы, то американцев можно характеризовать экстравагантными.
   Джинни была художницей. Ее можно было назвать даже миловидною, если бы не ее неровные зубы. Но ее улыбка всегда была такой дружеской и обаятельной, что первое впечатление мгновенно забывалось. Вздернутая верхняя губка придавала выражению ее лица женскую кокетливость и детскую непосредственность одновременно. Она была очень богата. Далеко знакомый с нею, Гулёнов все никак не мог взять в толк, что ее могло привести в Россию. Она уже сносно говорила по-русски.
   Американка прикоснулась рукой к его рукаву, давая знать, что ей нужно внимание.
   - Извините мне мои вопросы, - сбивчиво стала говорить писателю она, - но вряд ли мне найти в другой раз удовлетворительных ответов, и я спешу вами воспользоваться. В разговоре с М* вы упомянули о новых русских; что такое новые русские? Правда ли это, что именно они - ваш новый правящий класс общества? - Писатель рассмеялся. Он вспомнил, как несколько минут назад действительно рассказывал М* анекдот о новых русских.
   - О, нет, конечно, все не так просто, - отвечал он. - Как известно, во время существования великого СССР правила партийная знать. Сейчас большую силу имеет знать денежная, которую некоторые и называют новыми русскими. Но было бы большой ошибкой считать, что сейчас в России правят именно они. Наши "новые русские" персонаж скорее анекдотический. В России деньги никогда не будут иметь такого влияния и уважения, как на Западе. В течение многих веков у русских людей отбивали охоту заниматься собственным делом, то есть именно тем, что у вас называется бизнесом. Их приучили к тому, что преимущество в жизни всегда имеют люди, занимающие в обществе более высокое "положение". Вспомните, как быстро свернула со своего пути революция, провозгласившая всеобщее равенство!
   - То есть, вы хотите сказать, что нынешние времена подобны временам НЭПа, и закончатся столь же скоро, как и они? - быстро спросила американка.
   - Это самый пессимистический сценарий из возможных, - уклончиво сказал писатель, - и я не хотел бы, чтобы История настаивала именно на нем. Мне хочется надеяться, что какое-то развитие частная собственность у нас, все-таки, получит. Но небольшое. Потому что русский человек всегда будет стремиться только к тому, чтобы занять высокое положение, минуя обременительную для себя стадию накопления материальных богатств.
   - Но ведь у вас, в вашей стране, сейчас есть богатые люди? - утвердительно спросила Джинни.
   - У нас нет богатых людей, - с грустной улыбкой отвечал Гулёнов, рассматривая с балкона прозрачное осеннее небо, по которому вольно и неторопливо скользила птица. - По крайней мере в том смысле, в котором привыкли понимать это вы. Богатый человек радостен и свободен. Потому что он делает любимое дело и свободен от ежедневных, докучливых забот о хлебе насущном. Правда, у него также есть хлопоты, но они другого плана и более приятные. Вам ли этого не знать? Наши богатеи высокомерны и не любят других, даже себе подобных. И тому есть веские причины. Деньги богатого человека должны быть в первую очередь чисты, иначе он лишается главного, ради чего делается богатство - свободы и покоя. Все наши большие капиталы нажиты нечестным путем. И это вовсе не потому, что люди бизнеса у нас плохи, а потому, что им не дает как следует развернуться государство. Но что есть государство? Это чиновники, принимающие и исполняющие законы. Вот, к примеру, взгляните внимательно на раскинувшийся перед нами дачный участок. Вам не видится в нем ничего необыкновенного?
   - Да, пожалуй. Он немного... не пропорционален дому, - осторожно заметила американка.
   - И это еще слабо сказано! - подхватил писатель. - Он просто катастрофически мал по сравнению с домом! А все потому, что богатый человек покупает земли не сколько захочет, а сколько ему отпустит чиновник. Улавливаете разницу? Чиновнику же нет нужды отпускать ему много, потому что, во-первых, у него самого дача государственная и, следовательно, практически безразмерная, а, во-вторых, он этим дает понять, кто в стране хозяин. Причем, дает это понять ежедневно, ежеминутно.
   - Вы говорите для меня загадками. То, что я слышу от вас, противоречит всякому здравому смыслу. Для общества должно быть выгодно, когда бизнесмен честно ведет свои дела.
   - В России в делах управления обществом всегда было мало здравого смысла. Так было всегда и никому неизвестно, что должно произойти, чтобы это переменилось к лучшему. Петр Первый своей "Табелью о Рангах" окончательно превратил русскую родовую знать в благородную, служащую чернь. Но если раньше, по крайней мере, это была "чернь благородная", как определил ее для нас Пушкин, то теперь это просто "чернь богатая". От этого она не стала белее.
   - Но ведь чиновников мало! Почему общество не поставит их на место? Я не говорю, что богатые люди должны править обществом. Богатый человек, как и любой другой гражданин, ничем не должен отличаться от граждан победнее, и должен иметь равные с ним права. Но нельзя терпеть засилья чиновников!
   - Да, чиновников мало, но они при власти. Следовательно, пишут законы под себя.
   - Что мешает вам привлечь во власть людей, отстаивающих интересы общества?
   - А вот здесь мы вплотную приблизились к тому, что называется загадочной русской душой...
  
   В это время снизу всех позвали; Гулёнов извинился за прерванный разговор; Джинни понимающе кивнула, выказав надежду, что он когда-нибудь будет продолжен. Писатель пожал плечами и неторопливо пошел вниз.
  
   II.
  После застолья все снова разобрались по интересам.
  
   На дворе стоял золотой и все еще теплый сентябрь.
  
   Хозяин раздувал поставленную рядом с домом сверкающую барбекюшницу и увлек этим интересным процессом нескольких гостей. Г-н Ямамото, партнер хозяев по совместному бизнесу, засучил рукава своей пиджачной пары, и с напускным рычанием поклялся страшной самурайской клятвой, что вытащит из прудика перед домом на удочку хоть какую-нибудь рыбу, даже если ее там нет. Хозяйка старалась уделить внимание всем гостям.
   Гулёнова среди гостей вновь отыскала и взяла под руку дотошная американка. Очевидно, она нашла его удачным собеседником.
   - Вы умный человек, Серьёжа, с вами интересно беседовать. Вы знаете людей. В нашей беседе вы с иронией отозвались о новых русских. Я стала думать об этом: так ли это? Взять окружающих нас знакомых. Применительно ли это и к ним? Кругом такие милые, добрые люди.
   - Чтобы представить себе общество, достаточно послушать, о чем там говорят, - отвечал Гулёнов. - Каданский, например, говорит о политике, потому что он бизнесмен и не имеет о ней правильного понятия; депутат Государственной Думы Мещеряков печется о народе, наблюдая его только через тонированные стекла своего лимузина; владелец бакалейных лавок рассказывает анекдоты на грани непристойного и имеет успех у дам; таможенный чин Варламов, - тот надутый индюк - утомил всех рассказами о Лондоне, в которых сквозит одно хвастовство. Как видите, наше новое общество еще не сложилось, и напоминает пестрый винегрет.
   - Прошлый раз вы общались рассказать мне что-то о загадочной русской душе, - напомнила Джинни.
   - Ах, вы об этом? извольте! - вздохнул Гуленов. - У себя в Америке вы простодушно полагаетесь на власть законов человеческих. То есть вы думаете, что идеальное государство есть царствие законов совершенных, в котором все, что не запрещено законом - разрешено. Самым ходовым сюжетом американского кинематографа является обаятельный преступник, удачливо и изобретательно грабящий банк. Главное при этом - обставить недалеких полицейских, то есть представителей закона. Если обставил - значит молодец. Зрители ему аплодируют. Вот ваша мораль! И с нею вы хотите войти в историю как крепкое государство, являющееся образцом для всего остального мира.
   - Мне также не нравится этот сюжет...
   - Лично мне он как раз нравится, но дело-то не в этом, - иронично улыбнулся Гулёнов. - Человек умен и от его подлости нас защищает только его же собственная совесть. Вот достойная заповедь христианской морали, которая является одним из главных идеалов русской души.
   Джинни немного подумала, но отвечала твердо:
   - Я не совсем согласна с этим. Законы совести у нас также есть, они внушаются через церковь. Однако, они не могут заменить института права, по крайней мере на данном этапе развития общества. Но вы уходите от ответа: в чем же, все-таки, таинственная загадочность русской души?
   - Именно в этом, в балансировании вокруг равновесия этого треугольника! Ум человека и его способность преодолевать препятствия жизни - это одна из его вершин. Человек по натуре своей эгоистичен, следовательно, склонен совершать поступки в угоду своего благополучия, хотя бы и в ущерб обществу - это вторая вершина. Совесть есть категория общественной морали, ибо незачем человеку, живущему в одиночестве на необитаемом острове, обременять себя совестью. Эта третья вершина. Общество и государство гармонично только тогда, когда этот треугольник находится в равновесном состоянии. У вас он сильно перекошен в сторону второй вершины, но это и есть ваш идеал, к которому вы стремились. Вы сознательно снизили высоту планки идеала и тем самым достигли устойчивого состояния. Идеальный русский треугольник заметно смещен в сторону третьей. А загадочность русской души состоит в том, что она мыслями устремляется к высокому идеалу, а на деле погрязает в материях низких, вытягивая вторую сторону треугольника еще больше, чем это есть у вас. Вот эти порывы, метания между высоким и низким, и есть главное содержание нашей интеллектуальной жизни, именно они создают ту вибрацию духа, которая отличает нашу национальную душу.
   - Я не совсем разобралась в ваших геометрических аналогиях; но вы так откровенны и снисходительны, что я позволю себе вас еще немного попытать. Я в первую очередь женщина: вы не объясните мне, почему наша хозяйка грустна? Мало у кого жизнь складывается так удачно, как у нее. Что ей нужно?
   - В ваших вопросах вы так непосредственны и милы, что я с удовольствием сменю тему нашего разговора, - с улыбкой отвечал ей Гулёнов. - Что ж? Поговорим об этом. Но ответьте мне: вы обращаетесь ко мне, как к писателю, знатоку душ человеческих, или как к человеку, который коротко знаком с Ириной?
   - И то, и другое.
   - "...и можно без хлеба"! Что? Ах, да - это я так, цитировал Милна, одно из высказываний его Винни-Пуха. Хорошо, я попробую. Но сначала отвлечемся в предисторию. Меня еще в детстве всегда интересовало, что будет происходить за пределами сказки. Герои в ней долгое время сражаются с чудовищами, преодолевают многочисленные препятствия и вот, наконец, к концу повествования, все складывается хорошо - они заслуженно получают в награду за свои подвиги красавицу и женятся на ней. Таков, обыкновенно, нехитрый сюжет наших сказок. Меня же всегда интересовало - а что, собственно, дальше? Ну, поженились, зажили далее вместе весело и счастливо. А вот счастливо ли?
   - И я иногда думала об этом.
   - Вот видите, какая у нас, оказывается, общность душ! Я вам единственной могу открыть важный литературный секрет: тот, кто знает продолжение этих сказок - тот и есть настоящий писатель, потому что настоящая жизнь начинается именно там. Впрочем, шучу. Но - вернемся к нашей радушной хозяйке.
   Я давно замечаю ее грусть, и у меня есть некоторое объяснение этому. Для этого я расскажу вам об одном случае, который произошел со мной недавно. У меня есть приятель, коренной москвич, живущий ныне в подмосковном Н**. Несколько месяцев назад умерла его сестра, Наталья. Красивая, умная женщина, доктор искусствоведения. Ее муж, Николай, очень заслуженный гидростроитель, также умер за полгода до упоминаемых событий. Прекрасная квартира в центре Москвы, потолки высотой четыре метра, богатая библиотека во всех видах искусства - и ни единого наследника!
   - Что же? Это часто бывает. Согласно статистике, четверть всех семей в мире не имеют детей.
   - Это так, - терпеливо продолжал писатель, - но, когда сталкиваешься с этим лично, это другое дело. Я поехал с приятелем, помочь ему разобраться с чужими вещами. Незнакомые лица смотрели на меня из альбомов с фотографиями, на полу валялись ненужные более никому письма, полные чувств и нежности. Из книг еще дышали языки закладок, которыми отмечают важные для себя мысли. Всюду еще были следы недавнего пребывания живого человека, которого не стало только недавно, вплоть до запасов пищи на кухне и в холодильнике. Вы понимаете, о чем я говорю?
   - О, да! - начала было говорить американка. Но в этот момент у прудика в восторге завизжали дамы, потому что господин Ямамото вытащил, наконец, из воды своего карасика. Раскосо улыбаясь и неуклюже кланяясь во все стороны, он демонстрировал бедную рыбешку. После чего осторожно снял ее с крючка и отпустил ее снова в воду. Он удовлетворил свою самурайскую гордость. Восторженные возгласы стали затихать.
   Джинни снова обратилась к Гулёнову: - Так вы думаете, что...
   - Да, - отвечал Гулёнов. - Я знаю, что Ирина страстно хотела иметь детей. После того, как стало ясно, что своих детей у них не будет, она была готова взять приемных. Но здесь в нашей стране начались вулканические изменения, Ирина с мужем вовлеклись в большой бизнес, и он поглотил все ее время. А теперь уже и поздно.
   - У меня тоже нет детей, - беспечно сказала Джинни. - Но я не собираюсь делать из этого трагедию, я просто принимаю это, как факт своей жизни.
   - И вас не тревожит проблема наследства? Ведь вы, наверное, богаты.
   - О, нет! Пусть эта проблема донимает моих наследников.
   - И вам не жалко своих личных вещей, своих переживаний? Которые... некому будет сохранить...
   - Нет, не жалко! Все это имеет смысл только для меня, пока я жива. Для других это просто предметы, такие же, как и все остальные. Только старые и поэтому не нужные. И потом - я думаю об этом, и стараюсь понемногу избавляться от того, что более необходимо другим. Я - патрона одного из ваших детских домов под Нижним Новгородом.
   - Да, вы, наверное, по-своему правы. Но вы с Ириной разные люди. К тому же, наша семейная жизнь еще довольно патриархальна. В нашей стране женское счастье не может быть полным без детей. Как сказал один из наших великих поэтов: "Не сравнивай: живущий несравним!...". Ирина воспринимает это как свое личное большое горе.
   - Ваш большой поэт это, конечно, Пушкин? - отметила Джинни.
   - Вы, иностранцы, странные люди, - с легким сарказмом отвечал на это Гулёнов. - Как, впрочем, и все иностранцы, толкующие о других нациях. Но меня всегда глубоко возмущает, как другие толкуют именно о России. Если вы хотите представить себе Россию, то вы непременно вспомните валенки, медведей, водку и, конечно же, Пушкина. Которого, кстати, никто из вас в оригинале не читал. А переводы его на ваш короткий английский я могу себе только вообразить.
   - Вы напрасно браните меня за незнание ваших поэтов, - с укором отвечала Джинни. - Конечно, кроме Пушкина, я никого из них не знаю. Но я ведь не заканчивала специальных курсов по русской литературе. Я и своей то не очень интересуюсь.
   - Я категорически не прав, - смутился Гулёнов, - не мне осуждать людей за то, что они мало интересуются литературой: она слишком мало сделала для того, чтобы человечеству стало лучше. Но, с другой стороны, - ее ли это дело?
   - Я слышала, ваш последний роман, "Черный квадрат", имеет большой успех? - попыталась смягчить тему американка.
   - Право, это безделица! - вяло отмахнулся Гулёнов. - Сначала я пытался писать серьезную прозу, но быстро понял, что не это нравится публике. И решил написать для нее вещь развлекательную. Неожиданно это пришлась ей по вкусу. Сам же я ею больше недоволен.
   - Зачем же было писать?
   - Вы хотели сказать: зачем было публиковать? Действительно, мы пишем для души, а печатаемся для денег, ибо на что-то надо жить. Что делать? Недавно моего приятеля читатели спрашивали, как он пишет: в его прозе больше рассудка или сердца? Он отвечал, что в его ранних вещах рассудительности больше, чем души, но затем с возрастом он понял, что надо вкладывать в свои произведения больше сердца. Для меня самого идеалом в этом смысле является Пушкин. Рассудком он планировал основное содержание и пропорции частей, а писал душой и сердцем. Только рассудок может просчитывать такие вещи, как возможная прибыль с тиража, для сердца это пустая категория. Но писать всегда нужно с чувством, потому что иначе не будет отклика и в сердцах читательских...
  
   III.
   Гости разъезжались; гостиная была уже пуста. Только владелец бакалейных лавок, стоя в прихожей на одном ботинке, горячо убеждал хозяина построить при доме настоящую русскую баню.
   - Но зачем мне русская баня? - рассудительно говорил хозяин, - я не любитель русской бани. В подвале дома у меня оборудована прекрасная финская сауна...
   - Вздор! - кричал ему собеседник, - Вздор, голубчик, все эти ваши финские сауны! - последнее слово он произнес с нарочитым и издевательским прононсом, в нос. - Полная и тотальная лабуда! - он пытался при этом надевать второй ботинок и раскачивался у стены, удерживая равновесие. - Баню нужно строить по климату. В Финляндии сауны, возможно, и хороши: там климат суше. А в Подмосковье влажный воздух, поэтому русская баня самая что ни на есть здоровая в этих местах: она отрабатывалась здесь веками. Представляете, как оно будет хорошо - веничком намахаетесь, распаритесь - и в бассейн со всего размаху, голым за... А-а, пардон! Где-то здесь были дамы! Да, вот, кстати, вам и бассейн перед баней надо сразу планировать!...
   Хозяйка с Алексеем Ивановичем, отцом хозяина, стояла у крыльца и отправляла гостей. Алексей Иванович, полковник в отставке, на этот вечер по доброй своей воле превратился в швейцара.
   Японец отвесил несколько кукольных поклонов в разные стороны и молнией исчез на своей темно-вишневой "Мазде". Алексей Иванович, не зная, как быть в подобных случаях, также шаркнул ножкой.
   Слуга народа Мещеряков, широкоплечий детина с грубым лицом шахтера, после десятиминутной прощальной речи театрально простился с публикой жестами римского патриция и державно отбыл на своем лимузине с тонированными стеклами. Ему не хватало только ликторов.
   Американка собиралась было уехать на том же самом дамском велосипеде, на котором она сюда приехала из близкого Барыгино, но ей не дали. Хозяин, освободившийся к тому времени от назойливого внимания бакалейщика, решительно погрузил велосипед на собственный джип, и повез ее лично. "У нас на дорогах скверное движение: в головах наших водителей пока еще слишком много самостоятельности и анархии", - объяснял он американке, - "а я хочу, чтобы вы прибыли домой в целости и полном порядке".
   Гулёнов уезжал на одной машине с М*; с Алексеем Ивановичем он распрощался на правах домашнего знакомого, троекратно с ним облобызавшись.
   - Кстати, а что мы, вообще говоря, сегодня отмечали? - уже откинувшись в кресле, спохватился М*.
   - У хозяйки был юбилей: двадцать пять лет со дня ее совершеннолетия, - отвечал, улыбаясь старой шутке, Гулёнов.
   - А ты сегодня неплохо окучивал американку, - зевая, отметил М*. - Что ж! Ее миллионы, наверное, того стоят.
   - Если бы ты только знал, о чем мы с ней говорили!
   - Будет тебе; меня, брат, не проведешь! Впрочем, - дело твое. А я между тем обтяпал выгодное дельце: мне обещал протекцию Варламов. Пришлось, правда, более часа терпеть его раскисшую лапшу о лондонских похождениях.
  
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
  
   Термины и определения
   Habent sua fata termini*)
  
  
  На младших курсах механико-математического факультета МГУ теоретическую механику нам преподавал некто Березкин (фамилия изменена), автор двухтомного учебника по данному предмету. Березкин вел себя со студентами как немец, сухо и абсолютно беспристрастно. Его ничто не прошибало - ни скупая слеза нищего студента, остающегося без стипендии, ни голые коленки симпатичных студенточек, ни их же безутешные рыдания. Он требовал безукоснительного знания своего предмета независимо от пола, семейных обстоятельств и прочих бытовых неурядиц. И оценки он ставил довольно жестко, из расчета, что на "отлично" предмет знает только Господь Бог, сам он в лучшем случае на "хорошо", а студент больше него знать не может по определению. Поэтому самая высокая оценка у него была "4", которую он ставил за выдающиеся знания по данному предмету; помимо этого он ставил еще обыкновенно несколько троек, а остальные ловили у него свои "неуды". Слава Богу, принимал экзамены не он один, поэтому курс все-таки сдавал этот предмет, а не то большинство как минимум оставалось бы без стипендий. Угадайте с трех раз - любили ли его веселые и ленивые студиозусы?
  
   Поэтому не удивительно, что, проснувшись как-то утром в середине января (сессия в самом разгаре), весь изумленный студенческий мир увидел на ровном белом толстом заснеженном газоне близ Главного Здания МГУ гигантскую надпись "Березкин мудак", протоптанную неугомонными двоешниками прошедшей ночью. Буквы были громадные - метров по пять в высоту, каждая линия была толщиной с полметра. С высоты птичьего полета двадцати этажей ГЗ они смотрелись великолепно. А прохожим было даже невдомек, потому что с высоты человеческого роста на газоне было только хаотическое нагромождение снежных валов и глубоких траншей в снегу, словно дети строили снежный городок. Надпись была сделана для своих. "Лицом к лицу - лица не увидать, Большое видится на расстояньи", - сказал наш великий поэт.
  
   Все, естественно, веселились. Генералы АХО тотчас собрали военный совет и приказали своим нижним чинам убрать крамольные буквы. На глубокий снег газона выскочила дюжина бойких дворников в ватниках и ушанках, с лопатами и метлами наперевес, и попыталась уничтожить одиозную надпись.
  
   Но то ли орудия уничтожения у них оказались слабоваты, или дворники попались смешливые, только буквы не только не уничтожились, но еще больше расплылись в ширину и стали еще более заметными. Народ в окнах общежития веселился уже вовсю. Оттуда дворникам неслось ободряющее улюлюканье, насмешливый свист и неразличимые издали крики, интонацию которых можно было все-таки классифицировать как обидную. Через полчаса ломовой работы дворники обиделись и ушли. Буквы простояли еще пару часов, забавляя незатейливую публику.
  
   Потом на газон выехала снегоуборочная машина с бульдозерным ножом, которую генералам удалось выцыганить у городских служб, и минут за пятнадцать сдвинула весь снег в центр газона, оставив там до весны обелиск неизвестным героям знаменитой надписи.
  
   В общежитии весь день только об этом и говорили.
  
   Вечером в одной из комнат восемнадцатого этажа ГЗ, как обычно, собралась толпа народа, говорили, как водится, о разном, смаковали подробности происшествия с надписью на снегу. И тут хозяин жилплощади Сергей Г., студент кафедры математической логики, бросил в публику шершавый вопрос, с которого, собственно, и началось то, о чем я хочу рассказать:
   - А скажите-ка мне, гаспада студенты математических дисциплин, что такое "мудак"?
  
   Присутствующие оторопели. Потому что до сих пор всем было очевидно, что это такое.
  
   - Для того, чтобы подчеркнуть важность данного вопроса, приведу в пример всего лишь один факт. Когда известного театрального режиссера и колоритнейшую женщину, Галину Волчек, французы попросили назвать одно самое важное, определяющее Россию слово, без которого ее не объять и не прочувствовать, то Галина Борисовна без запинки ответила им, что это слово "мудак". То есть, по ее мысли, понять это слово - значит понять Россию. Я, конечно, и сам понимаю, что вы чувствуете в этом слове, но мне, как будущему профессиональному математику, хотелось бы получить от вас строгое определение этого понятия, примерно в таком виде: "Мудак - тирэ - это ..."
   - Дурак с инициативой! - подхватил фразу вундеркинд Яшка Рабинович. Он был на два года младше остальных однокурсников, потому что закончил школу экстерном, и с детским восторгом принимал участие во всех "взрослых" делах и спорах.
   - Протестую, Ваша Честь! - тут же подал реплику со своего места Игорь Львович Смирнов-Задунайский, более известный в данной студенческой среде из-за своих аристократических манер как "Граф". - Мудак чаще всего отнюдь не дурак и совсем не всегда с инициативой. Дурак - это просто глупый человек, так сказать durak vulgaris, а "мудак", как правило, отнюдь не глуп, особенно по части собственной выгоды. Хотя я не исключаю, что и некоторые дураки являются таковыми, - добавил Граф с легким, изящным грассированием.
   - Протест принимается! - веско хряснул Г. пустой коричневой бутылкой по громадному оранжевому тому "Аналитической геометрии" академика П.С. Александрова, называемому из-за размеров и цвета "кирпичом". "Кирпич" использовался изобретательными "студнями" в основном для выбивания винных пробок ударами о дно бутылки.
   - Это человек, тупо зацикленный на чем-то одном, - высказал свою идею Комаровский, местный гений преферанса. Он фотографически запоминал все карты после сброса взяток и после тасовки мог с приличной вероятностью предсказать расклады партнеров. Благодаря этой уникальной способности он легко сдавал экзамены, потому что мог легко вспомнить требуемые страницы учебников, но иногда сыпался на задачах. - Когда уже давно ясно, что дела не получится, он все равно будет молотить воду в ступе до посинения - своего и окружающих.
   - Отклоняется! - снова безапелляционно шмякнул бутылкой Г. - Все коллекционеры зациклены на чем-то одном. Филателисты, например, на марках. Но их отнюдь не назовешь этим нехорошим словом; это живые, энергичные и увлеченные люди, чему свидетельством есть и я сам.
   - Но я же подчеркиваю слово "тупо"...
   - Замена одного неопределенного понятия другим, таким же неопределенным, не есть решение проблемы, - по-прокурорски отрезал Г. - Нам долго придется выяснять "угол заточенности" конкретного кандидата для того, чтобы отнести его к нашему определению или нет.
   - Это человек, полностью равнодушный к женщинам. - Бросил еще одну идею Граф.
   - А вот это называется, вообще говоря, по-другому: гомосексуализм!
   - Нет, нет, не в этом смысле, а равнодушный к различию и взаимоотношению полов вообще. Нечто этакое бесполое, амебообразное.
   - А это уже импотент или кастрат. И вообще это в корне неверно. Есть масса похотливых мудаков, которые очень озабочены своим собственным размножением.
   - Но тогда то, что я сказал - по крайней мере небольшое подмножество великого и пышного сообщества человечества, справедливо именуемого мудаками! - ворчливо сказал Граф.
  
   - Хорошо, гаспада! Лихой кавалерийской атакой взять бастион не удалось. Подтянем к линии огня артиллерию. Вернемся к начальной точке нашего спора, гражданину Березкину. Вот я спрашиваю вас - действительно ли он является мудаком, как об этом было написано на снегу сегодня утром?
   - Бесспорно! Заведомо! Справедливо!... - нестройно, но дружно согласились все.
   - Тогда давайте включим наш мощный аналитический аппарат и попробуем понять, что же в нем, этом конкретном гражданине такого, что позволяет нам со всею очевидностью заключить, что он - это самое?
   - Его педантичность. - сказал Граф. - Он педант до мозга костей, вопреки здравому смыслу и даже собственному инстинкту сохранения жизни. Типичный пример, описанный в русской литературе - трагически закончивший свои дни чеховский "Человек в футляре". Если он пообещает кому-то стоять в двадцать ноль-ноль под часами, то он будет стоять там в указанное время, даже если вокруг будет землетрясение двенадцать баллов или ядерная война.
   - Да, пожалуй, это верно! - Удовлетворенно отвечал Г., уже совершенно вошедший в роль председателя суда. - Именно для гражданина Березкина и для гражданина Беликова это так. Но сразу же зададимся и вторым вопросом - а для всех ли чудаков на букву "М" это справедливо? Нет, отнюдь, отвечу я вам! Я могу привести пример человека совсем не педантичного, даже наоборот, вообще без каких бы то ни было принципов, но, тем не менее, обладающего указанным качеством. Это наш общий литературный знакомый - Паша Чичиков.
   - А вот мое определение, - нетерпеливо ввязался в разговор Яша, - Человек с большой буквы "М" - это человек, не следующий высоким законам человеческих взаимоотношений. Есть хороший пример из повести Шукшина "Живет такой парень". Там он определяет несколько простых правил, которым должны следовать люди с большой буквы "Ч". Я не помню их твердо, но они примерно следующие: помоги товарищу в беде, не ловчи за счет другого, меньше трепись - больше делай, ну и еще что-то тому подобное.
   - Нет, нет, это категорически не то! - прервал его Председатель. - Люди, которые нарушают упомянутые законы - это скорее подлецы, проходимцы, но никак не обсуждаемое нами явление. В том-то и фокус, что они и помочь могут, и ловчить за счет других не будут, а при всем этом - типичные мудаки!
   - Есть одно любопытное замечание по поводу искомого определения, - снова взял слово Граф. - По моему твердому мнению, данное свойство совершенно не присуще женщинам. Женщина может быть глупа, ее можно обозвать дурой, но назвать ее обсуждаемым словом у меня язык не повернется. Это чисто мужское качество, абсолютно отсутствующее у лучшей половины человечества.
   - Какие мнения есть по данному замечанию? - спросил председательствующий.
   - "Взгляд, конечно, очень варварский, но верный", - процитировал Бродского его большой поклонник Яша.
   - Предварительно резюмируя вышеизложенное, - нарочито суконным языком обратился к присутствующим Председатель, - я могу отметить следующее. Первое: мудак - это категория, свойственная исключительно мужскому населению нашего земного шара. Второе: мудак - это, как правило, человек принципов, в которые он свято верит, равно как верит и в то, что он их придерживается, даже если они противоречат так называемому "здравому смыслу". Но этого мало для хорошего определения, оно по-прежнему неточно. Что же далее? А далее предлагаю следующее - не полистать ли нам словарь Владимира Ивановича Даля, который к счастью у нас, благодаря широким интересам Евгения Львовича имеется. Самого такового понятия мы в нем, конечно же, не найдем - ирония судьбы: в "Словаре живаго великаго русскаго языка" нет слова, определяющего Россию! - но мы можем посмотреть понятия близкие, например, "кретин".
  
   - Кретин - это совсем не то! - живо отозвался Яша и принялся энергично щелестеть томом "И-О". - Вот, пожалуйста, страница 193-я! "Кретинъ, кретинка - юродивые горных стран Европы, они тупы, даже малоумны, уродливы и зобасты". То есть кретинизм, по Далю, это ущербность скорее физическая, мы же говорим о чертах характера.
   - Тогда, может быть, вспомнить этимологию? - задумчиво произнес Граф. - Кто может что-то сказать о происхождении "этого" понятия, о времени его появления и откуда оно взялось?
   - Понятно откуда! - сразу взвился Комарович. - Достаточно вспомнить бессмертное творение Баркова "Лука Мудищев", без которого русская литература была бы категорически неполна!
   - Так то оно так, но классику надобно знать, - заметил недовольно Председатель. - Там такого понятия нет, можете поверить мне на слово!
   - Действительно, слова там такого нет, это верно, - оправдывался Комарович, - Я и сам помню всего "Луку" на память. Но там есть его корни!
   - Какие же? - продолжал изливать неудовлетворение председательствующий. - И что это должно тогда означать? Что оно происходит от слова "муди", означающего мужские половые органы? Но как тогда это понимать? Что все помыслы мудака сосредоточены на "этом самом"? Так это неверно. Он не сексуальный маньяк. Или это следует понимать опосредованно, что такой человек узостью своих интересов к разнообразной жизни, тупостью следования своим правилам и желаниям подобен тем самым мужским органам?...
   - А мудак - уж не мудозвон ли это? - спохватился Комарович.
   - Нет, нет, прошу не путать грешное с праведным, а божий дар с яишницей! Мудозвон - это всего лишь пустозвон, только образнее, колоратурнее. А мудак - он и есть мудак! Ну, разве что еще его синоним "мудила" имеет с ним почти абсолютное тождество - но это немного ласковее. Мудила закусил удила.
   - Может быть, это слово имеет совсем другие корни? - Снова взял слово Граф. - Один переводчик описывал следующий анекдотический случай. Во время межународного кинофестиваля в Шотландии он с одним известным режиссером пил пиво в местном пабе. Разговор велся, естественно, на русском языке, с употреблением обсуждаемого нами термина. Уловив нечто знакомое в их речи, бармен переспросил режиссера - "Мудак?" - "Сам мудак!" - мгновенно отреагировал режиссер. Бармен невозмутимо принялся наливать им пиво, а до ошарашенного переводчика только через несколько секунд дошел смысл сказанного. Для бармена "мудак" прозвучало как "more dark" - более темное,
   поэтому он переспросил, а ответ "сам мудак" означал для него "some more dark" - немного темнее, полутемное по-нашенски.
  
   Присутствующие весело расхохотались.
  
   - То есть, по этой версии "мудак" означает "темный человек","темнила"? - смеясь, вопрошал Г. - Если уж и искать у него англоязычные корни, то я бы предложил слово "moody" - унылый, угрюмый. Но, если серьезно, то все это ла-бу-да. Слово имеет бесспорно русское происхождение и очевидно, от какого корня оно происходит. Это "чиста русский праэкт". Но, тем не менее, его точное нынешнее значение нами пока не установлено. Я предлагаю еще один способ попытаться дать определение - пробежаться по известным личностям нашей истории и определить их принадлежность к описываемому классу. И начать бы предложил я с Владимира Ильича Ленина.
   - Ну, Владимир Ильич, конечно, Мудак, - безапелляционно заявил Комарович, - Причем с самой большой буквы. Угробить цветущую страну под алыми лозунгами пути в светлое будущее человечества!... Эт-то надо ос-собый склад характера иметь..., - сказал он, притирая опорные буквы.
  
   - Гитлер?
   - Naturlich! Jawohl!
  
   - Наполеон?
   - Не-ет... Этот к гениям поближе... Божественное дрожание его левой икры...
  
   - Феликс Эдмундович?
   - К сожалению, нет!
   - А почему к сожалению?
   - Потому что у него в отчестве "это самое" так хорошо отзвучивается!
  
   - Петр Первый?
   - Не-е... Его энергией Саяно-Шушенскую ГЭС питать можно...
   - А все таки? Не было ли в его неуемной деятельности эдакой мудаковатости?
   - Не-е... Он же не кругами вокруг огорода бегал...
  
   - Иосиф Виссарионович?
   - Пожалуй! Людоед еще тот... До тотального мудизма. Всю страну омудячил.
  
   - Никита Сергеевич?
   - Та ни... Вэсэла людина була... Й спиваты любив..., - сказал Комарович, вспоминая свои панско-шляхетские корни.
  
   - Леонид Ильич?
   - По крайней мере, внешне - да! Хотя, говорят, что в узком круг он был большой жизнелюб, а такие люди оными не бывают... Умный мужик! Умел шлангом прикинуться... И пургу с трибуны хорошо нес...
  
   Некоторое время все молчали. Устали. Надоело.
  
   - Неужели сдадимся?! - с горечью в голосе сказал Председатель, - и придется констатировать, что точного определения дать невозможно? То есть получается, что о любом конкретном человеке можно сказать - мудак он или нет, но построить образ мудака абстрактного невозможно! А, следовательно, и невозможно построить его математическую модель... Выходит, что мудаком может быть кто угодно - молодой и старый, умный и глупый, русский и немец, энергичный и пассивный, похотливый и импотент, веселый и угрюмый. Что же объединяет их в это славное сословие? Может быть только то, что все они без Бога в голове, то есть не лежит на их делах десница Божья, которая дисциплинирует и определяет поведение человека, поверяет все его поступки и заставляет делить их на добрые и прочие, которые нужно делать только по необходимости? А если этого нет, если нет разделения Добра и Зла, то люди теряют способность различать суть происходящего в этой жизни, для них события все одинаковые по ценности и катятся на них, как валуны с холма, от которых надо уворачиваться. Отсюда их неадекватная реакция на происходящее. Ведь события разные - где-то надо проявить твердость, а где-то, наоборот, нежность, где-то отдать дань человеколюбию, а где-то "власть употребить". А они ко всему относятся ровно и равнодушно. И сами не ведают, что творят.
  
   Потом он задумался, жестко поиграл монгольскими, смуглыми от природы терракотовыми скулами, и сказал напоследок с напускным пафосом:
   - Единственное, что утешает меня - это то, что это слово так же бесконечно и непознаваемо, как и сам русский язык, как и сама Россия... Нет, "не исчерпати нам шеломом Дону"!... И еще хочется мне добавить - в очередной раз я остро почувствовал, как широка и непознаваема окружающая нас жизнь, и как наивна и слаба математика, которая пытается чертить для нее рафинированные кальки идеальных моделей. И даже не математика, а научный подход в целом, который проецирует живую, трепещущую жизнь в мертвый мир бесплотных теней, и по движению призраков в этом мире пытается обратно судить об объектах живой природы...
  
   А Березкин, к слову сказать, тогда заболел и не появлялся всю сессию. Обиделся. Так что не такой уж он пропащий для нормального общества человек.
  
   P.S.
  
   От своего знакомого, отбарабанившего 20 лет на армейской службе и закончившего ее в чине полковника, уже после написания рассказа я услышал следующее суконно-армейское акро-определение:
  
   Мудак - это Мудрый, Умный, Дальновидный, Аккуратный Командир.
  
   Оставляю вам на закуску самостоятельно решать, верно ли оно хотя бы в части армейских взаимоотношений, или это просто плоский казарменный юмор.
  
   *) У терминов своя судьба
  
   Хрустальная призма
  
   Самураю Миха-сану.
   Вспомним бусидо.
  
   1.
  
   Каждый из нас воин, потому что все мы
   по-своему сражаемся с ужасом небытия.
  
   Иногда бывает так, что первый сон обходит нас своей милостью. И тогда нам приходится сидеть на кухне часов до трех-четырех, ждать, когда повелитель сновидений Гипнос пойдет с обходом во второй свой ночной дозор и заберет всех тех, кто еще мается без сна, в свою беспечальную долину теней. Туда, где полновластно правят нега отдохновения и покой, где люди равны богам и умеют летать.
  
   Заснуть между приходами владыки снов бесполезно. И тогда остается только одно: радоваться, что к нам все еще приходит он сам, а не сумрачный его брат Танатос, божество смерти, с жуткими кошмарами и ужасами ночных видений.
  
   Игорь Михайлович в такие минуты пробовал заниматься самовнушением, считал слонов до нескольких тысяч, пробовал новомодную методику задержки дыхания для насыщения крови азотом - ничто не помогало.
  
   Когда он понял это окончательно, он решил не тратить такое время попусту. Если сон не пришел - значит, надо заниматься чем-то другим, полезным для себя, пока не сморит под утро.
  
   Он шел на кухню, ставил на сипящий газ чайник, и начинал что-нибудь читать. Паустовского ли "Золотую Розу" или "Наполеона" Тарле или другие свои любимые книги, которые он перечитывал многократно, и которые не утомляли его.
  
   Тихо шуршали перелистываемые страницы, бился ветер темной птицей в окно, механическим роботом вышагивало время в такт щелкающим часам.
  
   В такие минуты создать что-либо оригинальное невозможно - усталое живое вдохновение засыпает с первым сном. И даже если и напишешь что-нибудь, поддавшись соблазнительным нашептываниям обаятельной ночной дьяволицы - музы ночных видений - все это утром приходится выбрасывать за полной негодностью. Все, что ночью казалось значительным, умным и свежим - при дневном свете оказывается тощим и сереньким, как ночная мышь. Ночные креатуры не переносят дневного света.
  
   Игорю Михайловичу на днях стукнуло сорок пять. По этому поводу он все чаще не спал, все чаще задумывался над итогами своей жизни. Настала пора подводить итоги. Или, даже не так. Окончательные итоги подводить, возможно, было еще и рано, но надо было осмотреться перед последним финишным рывком на дистанции жизни: дети взрослеют, требуют все больше, нужно как-то зарабатывать на жизнь. А чем может заработать он? Системным программистом в его возрасте много не заработаешь. Нужен дополнительный заработок. Что он еще умеет делать в этой жизни? Что он делал, что у него получалось? В стройотрядах и шабашках строил дома, себе дачу, довольно приличную, в одиночку выстроил. Но сейчас на этих работах полно дешевой рабочей силы из ближнего зарубежья, сегодня здесь не заработаешь. И вообще, он в свое время твердо отказался от подобных заработков, считая, что возрастом уже вышел. Это по молодости можно было часами таскать на своем горбу мешки с цементом. Но до бесконечности это продолжаться не могло.
  
   А чем еще он мог бы заработать? И здесь он неожиданно вспомнил о том, что пописывал кое-что в молодости. И временами у него неплохо получалось. По крайней мере, самому многое нравилось, и друзьям. Были и меткие фразы, и интересные сравнения. А сейчас, к тому же, и возможностей побольше - и интернет появился, и куча разных издательств, на любой вкус. Надо попробовать. Как последнюю попытку. Для того, чтобы поставить окончательную точку в вопросе, есть ли у него талант. А как это поймешь? Чтобы научиться бегать - надо бегать! Чтобы понять, есть ли у него талант к литературному делу, может ли он этим заработать - надо попробовать писать. Но на этот раз пробовать надо без дураков. Тот есть не шаляй-валяй, от случая к случаю - а сесть и написать что-то серьезное, книгу рассказов, например.
   Примерно так думал по ночам Игорь Михайлович и примерно так принял он свое нелегкое решение попробовать себя еще раз на литературном поприще. Я, рассказчик, конечно, многое упрощаю и опускаю долгие ночные часы его колебаний и сомнений, длительные уговаривания его ночной музой. Это, наверное, по-своему было бы интересно читателю. Но я это все опустил, потому что не об этом хочу рассказать.
  
   Она все-таки уговорила его, коварная ночная дьяволица.
  
   2.
  
   Для воина нет большей чести,
   чем умереть за своего господина.
  
   Сначала Игорь Михайлович порылся в своих старых записных книжках. Там было много интересного, но все это уже как-то со временем потускнело, и развивать его дальше не хотелось. Листая одну из них, наш герой наткнулся на перечень различных оттенков цвета, составленный им самим, и увлекся, стал его дополнять и расширять.
  
   Работая с цветами, он заинтересовался тем, как это делают писатели, наткнулся на рассказ Паустовского "Искусство видеть мир", прочитал его в который раз и согласился с писателем, что надо быть наблюдательней в окружающей нас жизни. Надо придавать больше значения мелочам...
  
   "Меня, - писал в своих рабочих тетрадях Игорь Михайлович, - жутко (знаю, нехорошее слово, замыленное!) раздражают рассказы, особенно свежие, полные глаголов и отсутствия признаков какой бы ни было жизни - цветов, запахов, вкуса.
   Пришел, схватил, побежал, подумал, ударил, сел в машину.
   В какого цвета машину 'сел'? Чем пахнет в комнате, куда 'пришел'?
   Не рассказы, а сплошное action. Где образы и сравнения? Где вкус к жизни? Все безлико, вниманию не за что зацепиться. Если Набоков пишет, что на свадьбе присутствовали родственники с 'марципановыми лицами', то это запоминается навсегда. А что можно запомнить из современных писателей?
   Я в какой-то мере могу согласиться с Паустовским, что копить свои наблюдения на клочках бумаги или объемном архиве - в зависимости от характера писателя - немного абсурдно. Когда писатель пишет, то он не роется в своих заметках, а пишет так, как ему пишется, как услужливая память вытаскивает из своих закромов эпизод за эпизодом, образ за образом. Разве что иногда, желая уточнить какую-то деталь, например оттенок цвета, он обращается к словарям или своим заметкам.
  
   Но в любом случае делать подобные заметки полезно, потому что при этом происходит упорядочивание и кристаллизация образов, которые потом в таком виде и оседают на пыльных полках памяти. Кроме того, написание таких заметок держит писателя в тонусе, заставляет его быть более наблюдательным, различать оттенки. Составляя штудии оттенков цветов или запахов, я многое узнал, и в любом случае моя речь стала более точной. Оттенки и мелкие детали придают прозе объем. Сказав, что 'на ней было надето красное платье', писатель дал представление об одежде, - платье, конечно, не сарафан. Но представление расплывчато. Красный - это слишком общо. Каков был оттенок красного? Розовое - это нежное, девичье; вишневое - темное, скорее взрослой женщины: малиновое - игриво; терракотовое - старушечье или дамы с большой фантазией".
  
   "Сказав 'вдоль аллеи росли деревья', - писал далее в своих заметках Игорь Михайлович, - писатель рисует плоскую картину. Да, читатель поймет и представит аллею с деревьями. Но липовая аллея отличается от березовой или аллеи с тополями. Это три совершенно разных аллеи. Березовая светлая, прозрачная, выстраивается античной колоннадой; липовая - тенистая, дающая широкую летнюю кружевную тень, темная от коры кряжистых лип, в ней витают загадочность и чувственность; тополиная - резко очерченная, со стройными высокими островерхими тополями и темной глянцевой отсвечивающей листвой, она вызывает ощущение строгости и законченности".
  
   "Уточнив породу деревьев, писатель сразу придает фразе необходимую выпуклость, добавляет то, что остается 'за кадром', в подтексте. Подтекст создает настроение, окрашивает происходящее в книге эмоциями. Если простой текст обращается к рассудку, то подтекст адресуется к подсознанию, к бездонным драгоценным развалам читательского прошлого. И тогда происходит чудо восприятия на чувственном уровне. Задача писателя не в сообщении сухой казенной информации о том, что герой К. прибыл в город Н-ск и встретил там свою старую школьную любовь С., а в том, чтобы разбудить у читателя его чувства о былом - горечь утраты, сожаление о некоторых своих поступках в молодости, радость ощущения молодого тела, легкую тревогу о приближающейся старости - словом, те чувства, которые есть у каждого из нас. Тогда происходит узнавание на уровне чувств и принятие мыслей писателя. А как, в самом деле, иначе перенести читателя в описываемый мир событий? Ведь он полон звуков, красок, запахов, вкуса - всем тем, что нашим сознанием и не анализируется. Мы ощущаем все это опосредованно. Но плохой запах возбудит нашу тревогу, хороший - поднимет настроение, унылость красок нагонит скуку, а звук известной мелодии унесет нас в страну дальних воспоминаний".
  
   После опытов с оттенками цветности пошли запахи, масти лошадей, сорта яблок, породы деревьев, травы. Обчитал писателей, тонко чувствующих природу - Пришвина, Бунина. Он стал замечать, как жизнь вокруг стала интереснее, ярче, сочнее - и все только потому, что он сам стал наблюдательнее.
  
   Но параллельно с написанием штудий надо было писать. А о чем писать? О чем вообще пишут? Для чего пишут? Для того, чтобы передать молодому поколению свой жизненных опыт? Но всей многовековой историей человечества доказано, что литература не сделала людей лучше, потому что девяносто девять процентов из них книги никогда не читают или читают не то. Но тогда для чего писать? Просто для развлечения читателей? Или для того, чтобы показать им красоту окружающего мира, как рассуждал тот же Паустовский?
  
   "Почему Пушкин избегает ярких метафор? Было не принято?"
  
   Вопросы, одни вопросы.
  
   Попробовал написать что-то конкретное. Интересный получился результат. Читает он Набокова - получается похоже на Набокова. Читает в это время Шукшина - получается похоже на Шукшина.
  
   Дал почитать написанное друзьям. Те вежливо говорили что-то нейтральное или отмалчивались.
  
   Где взять Тему? О чем пишет народ? Занятный случай, интересный человек? Игорь Михайлович перебрал в памяти свою жизнь, описал один из своих случаев, который счел интересным. Поместил в Интернет. Но рассказ утонул в бескрайнем омуте всемирной информации и сгинул бесследно.
  
   А тут еще этот Пушкин!
  
   Игорь Михайлович напишет что-то вечером, почитает - вроде ничего, ладно этак получается. Самому нравится. Почитает после своей писанины Пушкина - и сразу видно, что почем.
  
   И снова Пушкин! Прекрасная равнинная проза Пушкина!
  
   "...Читал на днях Пушкина, - торопливо записывало перо Игоря Михайловича в своем дневнике, - Захотелось перечитать начало 'Капитанской дочки', там где он описывает оренбургский буран. В собственных заметках Пушкина было отмечено, что описание бурана в его повести было вдохновлено очерком Аксакова, описавшего настоящую снежную бурю под Оренбургом. Пушкин его взял себе. Не дословно, естественно. Взял ощущение, общие виды, душу бурана, описанного, очевидцем. Было интересно уточнить, как именно он дал описание явления бурана с чужих слов.
   Потом по пути залез в 'Арапа Петра Великого'.
   В обоих случаях очень интересные ощущения. Начинаешь читать - ощущения очень невыразительной прозы. Описания так себе, серенькие, невзрачные, обыденные. Сравнения самые банальные. Если темно - так непременно 'хоть глаз выколи', если один, то обязательно 'как перст'... Но потом вчитываешься и постепенно погружаешься в его мир. И он захватывает, как-то само-собой забываются и банальные сравнения, и простые описания, начинаешь жить его прозой. А потом привыкаешь, и начинаешь получать наслаждения от его неожиданных эпитетов, оборотов и описаний".
  
   "Описывает, например, сборы щеголя Корсакова на бал, - бежала далее рука Игоря Михайловича, - ботинки с красными каблуками, бархатные синие штаны, и прочее - как вдруг фраза - 'сунул свою стриженую головку в парик'. 'Головку', а не голову, и 'стриженую' - прелесть!
   Или, Корсаков на ассамблее замечает девушку, Наталью Ржевскую. 'Молодая особа, лет 16, одета богато, но со вкусом'. Сразу понимаешь, что остальные одеты богато, но вкус у них оставляет желать лучшего.
  
   Вот она - мера и гармония в полном блеске! Если сплошь сыпать необычными сравнениями - это будет пересоленный суп, и все эти метафоры смазывают друг друга. Пушкинская мера - это на фоне равнины обыденного описания и действий персонажей - вдруг невысокий холм, куст, дерево отдельного сравнения или мысли, выразительный эпитет. Именно поэтому он сознательно избегал усложнения стилистики и разнообразных украшений в виде метафор. Такую изящную прозу я встречал, пожалуй, еще только у Агаты Кристи. Сравните: 'Респектабельный человек?' - спрашивает Пуаро свою секретаршу, мисс Лемон, о неком господине. 'Вполне. Хотя... слишком энергичен' - тонко замечает она. И читателю остается только догадаться, что слишком энергичный господин не может быть вполне респектабельным, потому что он еще только добивается этой респектабельности, а уважающим себя господам не к лицу суетливость."
  
   "Причем, я даже проверял этот эффект по-другому. - терзал себя экспериментами Игорь Михайлович, - Я заставлял себя выныривать из магии его прозы и снова смотреть на нее предвзятыми глазами. И что же? - Снова то же самое - невыразительные описания, банальные эпитеты и фразы - до тех пор, пока не прочитаешь пол-странички текста. А далее вновь по описываемому сценарию - незаметно происходит погружение в живые воды его прозы".
  
   От сомнений начинающий писатель переходил к неизбежному восхищению:
  
   "А какие четкие мелкие детали! В последней главке 'Арапа': синий поношенный мундир, выше треух возраста хозяина, еще выше - приколотая ТРЕМЯ гвоздиками лубочная картина, изображающая Карла XII на коне 'верьхом'. Тремя гвоздиками! Сразу видишь убогость порядка и быта. И кумир на коне. Вот перо мастера! Окружающее он дает через детали. Вещи суть продолжение характера хозяина. Описывая вещи, мы описываем характер хозяина и его кумиров. Симпатическая связь характера и вещей. Причем, и вещей-то немного - мундир, треух и картинка. Всё. Всё совершенно ясно. Ничего не надо более".
  
   "Незаконченная завершенность 'Арапа' и его совершенство напоминает мне Венеру Милосскую".
  
   "А как хорош его 'Кирджали'! И объем то - всего две с половиной страницы! 'Мужчины в основном молчали. Женщины с жаром чего-то ожидали'. Нет, вы вчитайтесь: 'с жаром ожидали'! Как коротко, ясно и объемно!"
  
   "'Кто бы он ни был, этот Белкин', - сказал Пушкин одному литератору, не подозревающему, что Белкин - это сам Пушкин, - 'а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно'".
  
   "В общем, штудии, Темы, о чем писать - все это ерунда. Это не те сущности, над которыми должен думать писатель. Как сказал кто-то, темы валяются под ногами. Все может быть темой - любое событие, любая ситуация. Нужно только уметь выгибать чашу искусства так, чтобы в ней оставалась живая окружающая жизнь. Именно этим отличаются произведения мастеров литературы от жалких их подражателей: в произведениях последних жизнь мертва".
  
  
   3.
  
   Когда для выбора имеются два пути,
   выбирай тот, который ведет к смерти.
  
   В июле Игорь Михайлович побывал на встрече однокурсников, посвященной очередному юбилею окончания учебы в университете. После встречи шел с одним из своих старых, закадычных приятелей, куда-то в сторону продолжения банкета. Разговаривали о знакомых. Из сообщений на встрече выяснилось, что многих уж и нет на этом свете. По разным причинам. Кто-то погиб в автомобильной аварии, кто-то умер от болезней. Как говорится, иных уж нет, а те далече... Но неожиданно оказалось, что на их курсе уже почти десяток самоубийств.
  
   - Да оно и понятно, - нетвердо вышагивая, задумчиво говорил Игорь Михайлович, - Я думаю, что большую часть этих самоубийств можно объяснить тем, что мехмат МГУ, который мы с тобой закончили, - это факультет не простой, и многие на нем сломали свои головы. Вспомни, сколько народу отсеялось на первом же курсе - не потянули!
   - Нет, главное, все-таки, не в этом, - оппонировал ему однокурсник, Сергей. - Я могу объяснить свою мысль на конкретном примере. Был у нас на курсе один общий знакомый, Володька Толстолобов, может, помнишь его, белобрысый, приехал из Минска...
   - Не помню, - честно признался Игорь Михайлович.
   - Ну, не важно. Короче, гонористый был парень. С большими амбициями в науке. После окончания, само собой, поступил в аспирантуру - а вот здесь у него и не заладилось. Подробностей я не знаю - то ли руководитель у него за границу уехал, то ли что-то другое, - но он свои минимумы кандидатские посдавал, а дальше - никак! Ничего у него с защитой не получилось. Я так задним числом думаю, что не получилось оно просто потому, что он оказался несостоятельным в науке. Ну, что тут поделаешь, если это так! Не всем же быть выдающимися математиками, в конце концов. Словом, вышел у него с защитой диссертации полный облом. И приехал он к нам во Владимир. Наших там в политехе было человек пять. Хорошая, дружная компания. Мы и наукой занимались, и на вечеринках вместе. Почему он приехал во Владимир, а не вернулся домой, в Минск, - я не знаю. Думаю, опять дело все в том же, - неудобно ему было домой возвращаться не на белом коне! И в нашу компанию он тоже как-то не вписался. Держал себя высокомерно - дескать я, ребята, аспирантуру МГУ закончил, а вы, собственно, кто?
  
   Сергей споткнулся по нетрезвости о какой-то выпиравший на тротуаре булыжник, негромко выматерился, и продолжал:
  
   - А мы все ребята хоть и дружелюбные, но при таком к себе отношении тоже его особенно не привечали: не хочешь - не надо. Так он и жил особняком. Пытался защититься при нашем политехе - у него тоже там как-то не сложилось. И вот однажды, по весне, сообщение - повесился! А из-за чего было вешаться? У меня тоже с защитой, к примеру, далеко не все гладко складывалось, я защитился только лет через пять после его смерти, то есть на момент его ухода из жизни я, как и он, также был без степени. Ну и что? Я понимаю, что Комарович, говорят, недавно покончил с собой - у него еще во время учебы крыша местами ехала. Тут уж, как говорится, клинический случай. А Толстолобов что? Нормальный здоровый мужик!
   - Да нет! - не согласился с ним Игорь Михайлович, - если человек идет на такой шаг, значит, его уже нельзя назвать нормальным.
   - В том-то и фокус! - возбужденно кричал на всю округу Сергей, - Обстоятельства этого и других подобных дел таковы, что самоубийство происходит из-за неправильного понимания целей жизни. Ну не может быть смыслом жизни открытие физического закона, доказательство теоремы Ферма или, тем более, диссертация! Это все чепуха по большому счету. Смыслом жизни есть сама жизнь. Нужно жить и радоваться тому, что ты еще жив, что ты еще в этом мире, в котором еще можешь что-то сделать, изменить.
   - Все это правильно. С точки зрения религии это тоже дело не богоугодное. Там хоть и подводится под это совершенно другая платформа, но суть та же - нельзя насильно лишать себя жизни.
   - А все от неправильной точки зрения, что смыслом жизни есть нечто вне самой жизни. Например, служение науке, как в обсуждаемом случае, или написание романа, или то, что называют "состояться". Все это полная и тотальная лабуда. Тот же Толстолобов, останься он жить, спокойно защитился бы через несколько лет, у него появились бы жена, дети - чем не состоялся?
   - Это верно для людей нормальных. А в жизни полно людей с так называемой неуравновешенной психикой. Может быть, у него был комплекс Наполеона? И на меньшее, чем академик к тридцати годам, он был не согласен? - Я тебе об этом все как раз и толкую: неуравновешенная психика - это не есть нечто приобретенное или передаваемое по наследству, а просто смещение смысловых жизненных понятий. Молодого человека оставила девушка - и он тотчас лезет в петлю! Есть в этом какой-то разумный резон? Да девушек этих - пруд пруди! Через неделю найдется другая, причем ничуть не хуже, а, если присмотреться, то и намного лучше первой, "единственной". Так можно дойти до абсурда: получил двойку в школе - трагедия, выбрасывайся в окно. Что, кстати, иногда и бывает, особенно в старших классах. А я говорю, что ничто в мире, никакая личная трагедия, даже самая страшная, не оправдывает греха самоубийства.
  
   4.
  
   К жизни надо относиться, как к эфемерному сновидению,
   после которого только и начинается настоящая жизнь.
  
   А еще бывает и так, что среди ночи что-то потревожит нас - нужда ли заставит подняться с постели или пробудит резкий внешний шум - и тогда долго не можешь заснуть. Ушедшие из маковой долины снов уже не могут возвратиться туда снова этой ночью, и топчутся перед ее воротами по каким-то совершенно неведомым фантастическим ландшафтам. Настоящего сна уже нет, есть неверное путаное марево образов и мыслей. Мысли мреют и рассыпаются. Память становится похожей на мечущийся лифт, на котором сработали сразу все кнопки этажей одновременно. Осязаемая реальность и доводы рассудка переплетаются с фантомами зябких сонных миражей. Неожиданный звук за окном вызывает из памяти призрак давно ушедшего события, который обрастает вчерашними подробностями, в кадре сознания появляются люди, которые никогда не встречались и не делали тех поступков, которые им приписывает сбившийся процессор мозга. Пытаясь все-таки найти какую-то логику в проецируемом изображении, он наделяет свой ирреальный мир невообразимыми качествами - солнце может стать вдруг фиолетовым или зеленым, знакомый вдруг заговорит по-немецки, а стол может начать неожиданно гарцевать, как резвый жеребенок.
  
   И только под самое утро, часиков этак в пять, сжалившийся привратник пропускает нас в заветную страну мохнатых алеющих маков, тихо звякнув о каменный пол алебардой и сурово, по-заговорщецки, прижимая палец поперек своих толстых, приплюснутых пальцем губ. И тогда на тело наваливается долгожданный сон, и оно устало засыпает, конвульсивно загребая одеяло руками, и ничего ему уже больше не снится в эту ночь.
  
   И так атлетически труден после этого становится утренний подъем, так тяжело оторваться от сладостного забытья сна, выпростать ноги и поднять свое ослабленное и покачивающееся от бессонницы тело параллельно гнетущим нас линиям земного притяжения...
  
   Разве не то же самое есть жизнь человека, который по каким-либо причинам сбился с ровного дыхания жизни? Всегда отныне в полубессонье, он начинает видеть окружающую его яркую жизнь сквозь хрустальную призму сновидений. Память его также шарахается по всем этажам, пытаясь найти достойный выход из темной и мрачной лифтовой шахты, куда, как ей кажется, попал ее обладатель, но выхода не находит, и тогда услужливое сознание начинает соединять шаткой логикой рассудка не соединяемые в жизни предметы и вокруг человека возникает ирреальный, но так похожий на реальность мир, который хорошо написал на своих полотнах испанец Сальватор Дали.
  
   А бывает так тогда, когда бессонница сковывает живой человеческий разум ужасом, ужасом пустых рук в конце жизни.
  
   5.
  
   Воистину храбр тот,
   кто встречает смерть с улыбкой.
  
   Бывают в жизни такие дни, когда раздражает всё. Вошел после работы в свою собственную квартиру, а на том месте, куда ты привык ставить свои туфли в прихожей, один из сыновей поставил свои кроссовки. Вешаешь курточку на вешалку - обрывается петличка. Туалет, естественно, занят кем-то из семейства. Ванная само собой. По ящику вместо обещанного футбола показывают всякую белиберду. Пиво почему-то кислое. За компьютером хотел поработать - сын гоняет там бластером пришельцев, просит дать ему пройти очередной уровень. И раздражение медленно, но верно начинает заполнять чашу терпения, которая сегодня также оказывается не глубокой. А за окном еще и осенний дождь лопочет по стеклу. И откуда-то изнутри, от нутра, медленно поднимается и подкатывает к горлу сердца раскаленной, обжигающей волной сакраментальная фраза - "Нет в этой жизни счастья!"
  
   В такие минуты хочется выть волком, бить посуду и крушить кухонную мебель. И надо отчаянно сдерживаться, чтобы кипяток из подскакивающей на сердце чаши не выплеснулся на кого-нибудь из окружающих.
  
   Примерно в такую минуту Игорь Михайлович сел к своему столу, в тщетной надежде как-то оформить свои запоздалые мысли. Несмотря на позднее время, кто-то из детей еще не спал, и из соседней комнаты неслись ухающие звуки грубоватого боевика, в котором наиболее употребительным было слово "задница", произносимое гундосом-переводчиком с упоительным сладострастием. Из кухни на всю квартиру дряхлым львом храпел холодильник, за окном на разных визжащих тонах перекрикивали друг друга сигнализации потревоженных автомобилей. Сердце вновь подперла знакомая волна раздражения, от которого хотелось вскочить, схватить первый попавшийся под руки тяжелый предмет, и запустить им куда-то вниз, в лобовое стекло одного из кричащих под окнами автомобилей.
  
   Но, как человек сдержанный и разумный, Игорь Михайлович делать этого не стал, а побрел вместо этого на кухню и стал искать там коньяк. Однако ни виски, ни коньяку там сегодня - увы! - не нашлось. Поэтому он, заранее криво морщась, опрокинул безо всякой закуски стакан обыкновенной водки.
  
   Его ударило большим мягким поленом по голове, и оглушило, и отогнало мутную раздраженную волну куда-то далеко, ниже пяток, которым сразу стало тепло и уютно. И он беспричинно, как это бывает только в детстве, рассмеялся. Вспомнил свои недавние разговоры с однокурсником, и рассмеялся снова, точно ему припомнилось что-то хорошее. Потом в памяти всплыли свои тщетные потуги заняться литературой и в одно мгновенье, словно на сознание пролился откуда-то сверху яркий свет, высветилось ему всё их убожество и никчемность. И он снова засмеялся, но уже по-другому, весело и непринужденно, от нечаянно нахлынувшей на него широкой и просторной свободы, свободы от тех самых прочных пут, которыми он сам себя в последнее время опутал, в которые заковала его тогда обольстительная муза ночных видений, коварная ночная дьяволица.
  
   И та невидимая призма, которую выстроила в его сознании лукавая дочь тьмы, рассыпалась от этого заливистого смеха на тысячи мелких осколков, как это бывает от мощного резонансного голоса, и реальный живой мир вновь предстал перед ним во всем девственном блеске своих красок и запахов, очищенный от хрустальной пелены сновидений.
  
   6.
  
   Настоящий самурай
   должен уметь сочинять хокку.
  
   Если вы понимаете, о чем я.
  
  
   Крыжовничек
   На небольшой подмосковный дачный поселок Беломутово опускался октябрьский вечер. Это был один из тех тихих и теплых дней поздней золотой осени, которые природа иногда дарит нам, как неожиданный подарок. Солнечная ось года уже неумолимо склонилась к закату, впереди, перед холодной и вечной зимой, нас всегда ждут еще несколько самых темных и слякотных недель в году, когда снег мешается с дождем, словно сон с явью, но перед этим еще блеснут иногда своей златотканной парчевой основой несколько дней, когда сама природа является перед нами во всей своей полной красе и величии.
  
   К Михалычевым прибывали долгожданные гости; одноклассник хозяина, Виталий, вот уже несколько лет работал в Испании, переводчиком. Он был одним из тех шустрых московитов, которые не перестают удивлять меня, автора, своей энергией в вопросе добычи материальных средств. Кроме денежной работы по переводам он энергично писал и печатал свои произведения, и считался успешным автором; он являлся также членом нескольких редакций в разных должностях; при выборах в Госдуму он обыкновенно возглавлял региональную кампанию одного из лидеров какой-нибудь партии; при устройстве в столице книжных ярмарок он естественным образом оказывался в оргкомитете этих мероприятий. И это еще далеко не все, чем занимался Виталий, потому что была еще масса одноразовой мелочевки, о которой он не считал нужным даже упоминать. У меня, автора, имеются большие сомнения по поводу того, что его работа везде была равно высокого качества. Скорее всего, это было не так. Но одно можно сказать с твердой уверенностью - эти рудники по добыче полезных для одного человека ископаемых работали довольно исправно.
  
   Голубой "Форд-Мондео" лихо промчался по узкой дороге между дачными домиками и затормозил, скрипнув тормозами в застоявшейся тишине на всю округу и пропустив вперед себя тучу поднятой пыли. Водительская дверь открылась, и из авто неторопливо выбрался человек - сначала выбросил левую ногу, потом правую, потом поднялся во весь рост над машиной. Прибывшему было лет пятьдесят. Он был высок и строен. Его лицо блестело тем оттенком терракотового загара, который невозможно получить в наших северных широтах. Одет он был в потертый джинсовый костюм. Откуда-то из недр автомобиля он извлек широкополую светлую шляпу a la Стетсон и элегантным жестом водрузил себе на лысую загорелую голову. Не спеша проделав все это, он густо крякнул и зычно закричал:
   - О-го-го, хозяин! Отпирай ворота, прикатила маета!
  
   Из домика напротив вышел хозяин с хозяйкой. Хозяйка осталась стоять у крыльца, приветливо улыбаясь приехавшим, а хозяин, обтирая запачканные руки пестрой тряпкой, заспешил с распростертыми объятьями:
   - Виталик! Привет, чертяка! Наконец-то!
   - Саня! Здорово, старый бобер! Так это и есть твое пресловутое дачное строение? Недурно, недурно! Особенно если учесть, что ты все здесь сделал сам, своими руками.
   - Да ты на соседей посмотри! Мой дом среди них - как цыпленок среди взрослых петухов.
   - А чего мне на них смотреть? Мне с ними водку не пить! Познакомься с Лерой.
   Из машины выпорхнула Лера, двадцатипятилетнее спортивное создание, облаченное в обтягивающие фигуру одежды и тоже замахало издали ручкой:
   - Приветик!
  
   Леру сразу взяла под свою опеку хозяйка, а хозяин занялся автомобилями. Он открыл ворота, завел и переместил дальше свою старенькую "шестерку", и широкая вальяжная машина въехала на участок.
  
   - Ну, у нас и порядки на дорогах! - еще не остыв от горячих дорожных впечатлений, громогласно возмущался Виталик. - Не просто бардак, а настоящий бардельеро - эдакий роскошный, родовитый бардак, прочно укоренившийся на здешних российских землях. Я уже, честно говоря, немного отвык от всего этого в Барселоне.
   - Кто это тебя так достал на этот раз?
   - Наш президент, великий и ужасный! Он сегодня, видите ли, решил посетить Нахабинский гольф-клуб, так по этому поводу все проезды были блокированы дорожной милицией. Более часа потеряли из-за этого в пробках на Волоколамском шоссе. Вот и рассуждай теперь после этого - Азия мы или Европа!
   - А мы и не Европа и не Азия. У России всегда был свой собственный путь развития. Но что это за путь - никто никогда не знал и не узнает, потому что на его извилистую витиеватость слишком велико влияние волнительных стихий.
   - Вы это прекратите! - шутливо, но строго сказала хозяйка. - Не успели встретиться, как сразу начали обсуждать политику. Друг о друге лучше поговорите. Я вот вижу, что Виталик практически не изменился за те пять лет, пока мы не виделись.
   - А Саня заметно поседел, - подхватил Виталик. - Зато Надежда расцвела еще больше.
   - Будет тебе, дамский угодник!
   - Совершенно серьезно говорю, безо всяких шуток. Розовый куст поникнет в глубоком унынии, если его выставят тебе соперником...
   - Ах, лукавый льстец! Не растерял еще по заграницам своего краснобайства!
   - Хотя я понимаю - Надежде сообразно имени положено держаться более достойно, чем всем остальным, - начал витийствовать Виталик, - она последнее, что осталось у человечества...
  
   По макушкам деревьев прошелестел легкий ветерок, и слабо держащиеся листья берез оторвались от материнских веток и закружились в своем прощальном осеннем вальсе.
  
   - Ну, что? - вопросительно подытожил первые мгновения встречи хозяин, - поскольку прибытие гостей можно считать состоявшимся, то я развожу кострище?
   - Костерчик! Шашлыки! - восторженно произнес Виталик и поймал один из падающих листьев на ладонь, - как давно всего этого у меня не было. Крутишься каждый день, как эти березовые листья на ветру, на секунду остановиться некогда...
   - У тебя в душе вечная осень! - с иронией сказал хозяин, - Ибо только осень всегда суетлива, суетлива ощущением своей скоротечности и предчувствием неизбежного приближения зимы.
  
   Виталий с хозяином прошли в глубь участка, на просторную площадку перед недостроенной баней. Там стояла большая еловая колода, козлы для пиления дров, и рядом валялись несколько небольших бревен. Гость с хозяином не спеша напилили и накололи дрова, и через несколько минут над площадкой заструился вверх сизый дымок костра.
   - Да, - мечтательно сказал Виталий, - такого на Западе не сделаешь: никто не позволит рядом с жильем чад разводить.
   - Даже на своем собственном участке? - удивился хозяин. - А где же их пресловутая свобода? На своей земле что хочу, то и ворочу!
   - Что ты! Соседи сразу в полицию затрезвонят, что ты им жизнь отравляешь. Штраф от пятисот евро.
   - Вот так-то! А у нас разве что только если ужасный дымище разведешь, то выглянет из-за забора перепуганный сосед: не пожар ли? Как же они там, бедненькие, шашлыки жарят?
   - На углях. Да и то надо сначала всех окрестных соседей обойти, спросить - не помешаешь ли ты им сегодня в 18-00, если затеешь для своих гостей барбекю в дальнем от них углу своего участка... И если кто-то скажет "нет", то праздника у тебя в этот день не получится. Такова ужасная физиономия свободного западного общества.
  
   За дачной оградой начинался лес. Перед лесом, состоящим из громадных, дремучих елей и высоких сосен, стояло несколько небольших березок, в пестрых осенних девичьих сарафанах. Виталий, увидев их, проникновенно сказал:
   - Боже мой - березки! Какие нежные, красивые! Как я давно таких не видел!
   - Ты восторгаешься так, словно березы больше нигде и не растут, кроме как в России.
   Виталий сдвинул плечами.
   - Растут. Но т_а_к_и_х березок там нет. Это только на первый взгляд кажется, что они такие же. Равно как и люди - внешне там люди такие же, с двумя руками и ногами, а на самом деле они совсем другие, потому что проблемы у них иные. Они не понимают нас, мы не понимаем их. Так и березки. Там березы - это элемент культурного ландшафта, а у нас они - сироты неприкаянные.
  
   Ожидая готовности углей, хозяин пригласил гостя прогуляться недалеко в лес. Они прошли к нему по узенькому деревянному мостику без перил через противопожарный ров. Виталий первым вышел на поляну перед мостиком и тут же радостно закричал:
   - Смотри-ка! Настоящие грибы! Подосиновик! А дальше - еще!
   - В этом году вообще много грибов. Надежда перед обедом просто говорит: "Пойду наберу грибов на суп"; выходит сюда с ножом и мисочкой и за пять минут набирает нужное количество.
   - Вот чем мы отличаемся от Запада! Там никто не собирает диких грибов, потому что боятся отравиться. Грибы они покупают в магазине, а сами грибы выращивают на специальных фермах, где строжайший контроль за экологией. Скучная у них, все-таки, жизнь, дистиллированная! Они сами себя лишают этой радости - радости общения с живой и дикой природой.
  
   В лесу через несколько десятков метров от крайних сосен начиналось пространное темное болото с черной, неподвижной водой. Хозяин сказал Виталию:
   - Вот представь себе, Виталий, что за этим болотом находится чудесная брусничная поляна. Там полно зрелой брусники. Ягоды в большом изобилии и одна лучше другой. А уж грибы там - размером с твою шляпу. Бросишься ли ты за ними через это болото?
   - Ты что с ума сошел? Уж, по крайней мере, сначала обход поищу.
   - Обходить далеко, но не в этом вопрос. Вопрос в том, почему ты не бросаешься сломя голову через болото, а ищешь обходных путей?
   - Но разве это не естественно?
   - Естественно, разумеется. Но послушай далее. Вот Чехов в своем рассказе "Крыжовник" говорит: Свобода для человека есть благо, надо стремиться к ней. Без нее нельзя жить, как без воздуха. А ему отвечают: надо ждать, потому что свобода - это осознанная необходимость, потому что есть законный порядок проистекания вещей, который не надо нарушать принудительно. Он спрашивает: но во имя чего ждать? Какой порядок и закономерность вещей в том, что живой и мыслящий человек стоит перед рвом и ждет, пока он зарастет сам или его затянет илом? Кто и когда определил такой неразумный порядок? Ему некогда ждать, его жизнь проходит в ожидании перед этим рвом. Он хочет жить сейчас, сию минуту! Не лучше ли через него перескочить или построить через него мост?
   А я ему, Чехову, отвечаю так, тоже метафорически: а видит ли этот человек другой край этого бесконечного рва? Представляет ли он себе его бескрайнюю протяженность? Если он прыгнет, то неминуемо утонет в вязком болоте. Мост также не построишь, потому что ров этот многокилометровой ширины, до самого горизонта. Сколько глаз хватает - столько и простирается этот ров, а вернее бескрайнее болото, на одном из берегов которого мы стоим. Да и весьма сомнительно, что там, на другом его берегу, ожидает нас изобильная брусничная поляна, скорее всего там растет пара жиденьких клюквенных кустов, несколько грибов под ними, - то есть все то же, что можно найти и здесь, не переходя это болото.
   - У вас с Чеховым какой-то сложный внутренний диалог. От свободы личности он перешел к метафорическому рву, который надо преодолеть, а у тебя этот ров вырос до размеров гигантского болота с растущими за ним грибами и ягодами. Для меня это слишком сложно. Суть вещей должна быть проще.
   - Хорошо. Не будем прятаться за метафоры. Человеку хочется свободы. Свободы во всех смыслах - свободы передвижений, свободы в выборе работы, и много чего другого. Но что есть свобода? Мать анархия? Это неприемлемо. Екатерина Великая в "Инструкции о применении новых законов" предлагает определить ее так: "Свобода - это уверенность в том, что дозволено делать все, что не запрещено законом". Но вечное несовершенство законов позволяет делать очень многое из того, что противоречит нормам обыкновенной человеческой морали. Достаточно вспомнить нашего законопослушного преступника Березовского, чтобы понять ущербность подобного определения.
   - То есть фразу Екатерины ты предлагаешь дополнить словами "... и моралью"?
   - И не только это. У каждого живого человека кроме прав есть еще и обязанности. Главная его обязанность - заработать денег на существование, свое собственное и своих детей. А это уже не свобода, потому что надо сидеть на одном месте и каждый день работать. Причем делать не то, что ты хочешь, а то, чем ты можешь заработать себе на пропитание. Тебя сколь угодно может тянуть в живопись или сочинение музыки, но если ты не сможешь на это прокормиться, то придется заниматься чем угодно, хоть очисткой канализации. Затем, человека никто не избавил и от исконной подлости рода человеческого - следовательно, человеку нужно защищать свою семью, свою собственность и свою страну от себе подобных. А как быть с природными катаклизмами - ураганами, землетрясениями и цунами? Ведь от них также нужно защищаться и ликвидировать их ужасные последствия. Кто будет выполнять эти обязанности? И вопрос от свободы вообще, которую я никогда не понимал, перетекает в вопрос о лучшем устройстве человеческого общества, о границах свободы отдельной личности на не очень приветливой территории человеческого общежития. А это уже не метафорический ров, но вопрос перестройки жилого дома на современный лад при условии, что выселять живущих некуда. То есть ситуация скорее такова: имеется старый дом, полный жильцов, и его нужно полностью перестроить в соответствии с современными требованиями. При этом жильцы постоянно меняются - одни умирают, рождаются другие, новые - и изменяют свои требования. Коммунисты попробовали этот дом сломать, и построить новый, но при этом погибла масса народа, а оставшимся лучше жить не стало.
   - Мальчики! - послышался зовущий возглас хозяйки дома. - Не пора ли вам начинать готовить? А то вы совсем заболтались у себя на кухне.
   - Да, пора! - спохватился хозяин. - Не то я всех без горячего оставлю.
   - Шашлычки будем готовить? - утвердительно спросил Виталий.
   - Нет, приелись уже шашлыки. Будем корюшку коптить. Угощу вас собственной корюшкой горячего копчения!
   - Что ты! И где же ты ее берешь?
   - Мороженую покупаю. А затем в коптильню и на костер, на слабый огонь. Двадцать минут - и готово! За уши не оттащишь!
   Виталий расхохотался.
   - Я представил себе, как это может выглядеть, оттаскивание меня за уши!
  
   Рыба действительно была приготовлена в полчаса и действительно оказалась необыкновенно вкусной. Застолье решили расположить на просторной и светлой веранде. К разносолам на столе гость достал зеленую бутылку виски "Джей энд Би", хозяин выставил коричневый эстонский ликер "Vana Tallin", но все, не сговариваясь, дружно налегали на терпкую наливку из черноплодной рябины. Только она идеально подходила к сложившейся обстановке, погоде и пище. После первых приветственных тостов гость достал из кожаного портфеля несколько новеньких книг в мягких цветных переплетах:
   - А это подарок - очередные мои бестселлеры - "INTELлигенция" - это роман о власти технократии и перспективах технической революции, "Елки-палки" - это о Ельцине и его семейке, и детективчик - "Последнее дело Соленого". Виталий Беликов, почти полное собрание сочинений. Почти повести Белкина.
   Хозяин деликатно подержал в руках книги, рассматривая пестрые обложки.
   - Ты удивительно плодовит и всеяден!
   - Ничего себе плодовит! Пишу примерно одну книгу за два года, над каждой тружусь до седьмого пота, как папа Карло. Да та же Дашкова клепает по книге в месяц! А насчет всеядности - что делать! - стараюсь держать нос по ветру, иначе не выживешь. Коньюктура! Я не претендую на нетленку и на международные литературные премии. Мое дело - ремесло, которым я зарабатываю себе на жизнь. Но я стараюсь делать его честно.
   - Я помню те времена, когда ты в десятом классе мечтал об известности, собирался стать писателем, властителем дум народных. И вот ты писатель. Сбылись ли твои мечты? Чувствуешь ли ты себя инженером человеческих душ?
   Виталий поднялся со своего пенька, который заменял ему стул, и задумчиво потоптался, глядя через окно веранды на небольшой прудик перед баней. Потом поднял с пола занесенный в открытое окно желтый березовый листок и потер его между пальцами.
   - В жизни все оказывается не таким, каким оно кажется в детстве, издали. Издали, снизу, видишь красивый барский дом, стоящий у реки на пригорке, и кажется, что лучше него ничего нет, а подойдешь поближе и замечаешь, что не так уж он и хорош, что он давно обветшал, да и вообще его архитектор не Кваренги - колонны слишком коротки и толсты, окна длинноваты, а крыльцо отдает простой деревенской избой. Ты спрашиваешь меня - сбылись ли мои мечты? И да, и нет. Вот я писатель и на столе лежат мои книги. Но
   доволен ли я? Счастлив ли? Смешно. У меня такое ощущение, что я мечтал стать летчиком, грезил летать между облаками и наблюдать на ночном небе давно зашедшее для земных жителей дневное светило, а теперь оказалось, что я сижу в фанерном самолете, установленном на детской карусели, и верчусь по кругу, натужно изображая губами звуки ревущего авиационного мотора.
   - А что в этом плохого? - мягко заметила хозяйка. - Я в детстве любила карусель; а сейчас она кажется мне самой близкой аллегорией нашей человеческой жизни: мы все так живем. Надо только жить весело и с интересом, как в детстве.
   - Не печальтесь и не отчаивайтесь, друзья мои! - немного с иронией, но серьезно, без тени ерничанья, сказал хозяин. - Мне хорошо знакомо это чувство, общее у всех живущих. Когда человек рождается, ангелы господни бережно опускают его душу с небес на землю. И кажется она ему в детстве, с высоты птичьего полета, далекой и прекрасной - сначала ему видны только континенты и моря, потом широкая зеленая земля с голубыми реками и озерами, потом города с прямыми проспектами и причудливыми запутанными улочками, по которым снуют веселые разноцветные автомобили. Взгляните на панорамный цветной фотоснимок любого города - разве он не прекрасен? Его некрасивые
   детали незаметны, потому что они слишком мелки. Но когда наше детство заканчивается, мы сами оказываемся соизмеримы с этими деталями слишком мелкого масштаба, мы оказываемся стоящими в одиночестве среди угрюмых и высоких городских зданий, возле которых есть и тенистый, зеленый парк и мрачное заросшее кладбище, вонючая и промасленная бензоколонка и затоптанная детская площадка с собачьими подарками по всей песочнице. И мы начинаем жить среди всего этого. Наша душа всю дальнейшую жизнь болеет и страдает из-за этой разновеликости, страдает оттого, что не может совместить свои детские воспоминания о земле с реалиями окружающей жизни, в которой, кроме прекрасного земного мира, всюду человеческая грязь, кровь и пот. Но когда подступает старость, когда Господь призывает нашу душу к себе обратно, и она снова начинает неспешно возноситься ангелами, земля снова становится далекой и прекрасной, и все видится нам в обратном порядке - сначала крупные планы городов с кривыми улочками, потом зеленая земля с голубыми реками, а затем континенты, моря и ... вечность.
   - Спасибо, старик, утешил! - с грустью сказал Виталий. - Пойдем-ка мы лучше снова на воздух, к остаткам костра, покурим.
   - А мы здесь с Валерией посидим, поболтаем о нашем, женском.
  
   Мужчины вышли во двор; там уже окончательно стемнело, и над лесом тяжелыми волнами шумел в прибое порывистый ветер.
  
   - Погода меняется, - тревожно сказал хозяин. - Как бы не заненастило.
   - Да Бог с ним, - ответил Виталий, - мы же не в поле на биваке.
  
   Сильный ветер со стоном раскачивал макушки вековых сосен, и снизу, с земли, казалось, что вместе с ними раскачивается и облачное, со звездными проталинами небо, и оттуда, сверху, сыпалась настоящая листвяная метель, вперемежку со звездами кленовых листьев.
   Приятели снова сели на деревянные чурбачки у недостроенной бани и сосредоточенно прикурили от головешек, точно это было главным смыслом их существования в данный момент. И был в этом какой-то глубинный символ - живой огонь рождал огонь, старая жизнь рождала новую.
  
   - Ты не представляешь, как я тебе завидую! - грустно заговорил Виталий.
   - Это не ново, - живо отозвался хозяин. - Человек всегда завидует тому, чего у него нет; а, получив его, он тотчас теряет к этому всякий интерес, потому что, оказывается, и завидовать-то было нечему. Это все равно, что примерять костюм с чужого плеча: да, на чужой фигуре он хорошо сидит, а на мне оказывается или тесноват, или висит мешком, или рукава коротки.
   Виталий тут же театрально подбоченился и произнес:
   - "Не так ли
   Мы смолоду влюбляемся и алчем
   Утех любви, но только утолим
   Сердечный глад мгновенным обладаньем,
   Уж охладев, скучаем и томимся?"
   - Могучий пятистопный ямб! - в тон ему откликнулся хозяин. -
   Чему же ты завидуешь? Кому?
   Смиренному монаху, что в глуши
   Творит свой труд усердный безыменно?
   - Будет тебе прибедняться, нищим прикидываться! Постоянно читаю твое в Интернете. Великолепно! Но, Александр, - так ты никогда не опубликуешься. Нужна деловая хватка. Под лежачий камень и вода не течет! Помещать в Интернет - это все равно, что выбрасывать на свалку с тайной надеждой, что авось кто найдет и поднимет. Никто не найдет и не поднимет, разве что к себе утащит, если вещь стоящая! Посылать нужно только адресно, и только тем, кто разбирается в этом, кто может быть заинтересован, и только то, чего он ожидает, причем не просто ожидает, а всю жизнь мечтал о чем-то подобном.
   - Как ты думаешь - была ли у Пушкина деловая хватка?
   - Бесспорно! Он всегда знал что, когда и как писать, и что и когда публиковать. Это свойство делового человека, который думает о деньгах. Например, он хотел написать историю Петра, но не делал этого, потому что не знал, как это опубликовать. А писать о Петре то, что опубликуют, он не желал. Он хотел показать Петра со всеми его чертами - как положительными, так и отрицательными. Ибо идеальный человек похож на бетонный прямоугольный памятник. Сколь лучше него простой естественный валун, весь замшелый, в трещинах и прожилках, как древние камни Стоунхенджа. Пушкин это прекрасно понимал, и не хотел устанавливать очередную бетонную фигуру.
   - Но мы отвлеклись: чему же ты, все-таки, завидуешь?
   - Как тебе повезло! Вот свезло, так свезло!
   - В каком смысле?
   - С женой.
   - В каком смысле "свезло". Ты говоришь об этом, как о лотерее. Вот ты почему разошелся со своей второй женой? Она ведь тебя, кажется, любила.
   - Любила, не любила! Какая-то странная постановка вопроса. Есть в этом нечто сиротское. Кто-то из великих сказал, что любовь есть чувство жалости и сострадания: "Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним". "Я люблю его потому, что ж_а_л_е_ю", - нараспев говорит русская деревенская баба, умильно глядя на своего мужа-забулдыгу, который лупит ее каждый день смертным боем, вечером валяется под забором, а утром стонет с похмелья на печи.
   - Но разве это не так? Любимому все прощаешь.
   - Не так, конечно! Всё это сопливые сантименты, пригодные только для прыщавых юнцов, "половой истекающих истомою". Я уже давно вышел из этого возраста. При чем тут "любила - не любила"? Мне с ней хорошо? - Отлично. Ей со мной хорошо, комфортно? - Великолепно! Вот тогда мы и живем вместе. Вот тебе свезло, потому что и тебе с ней хорошо, и ей с тобой. Но если мне стало неудобно, если меня тянет на футбол, а ее в театр? Нужно разбежаться. Зачем все эти жертвы, самопожертвования? "Ну, хорошо, ради тебя, дарагая, я готов сегодня сходить в консерваторию", - произнес Виталий нарочито вычурно, с мелодраматическим прононсом. - Глупо все это! Глупо и дико. И, главное, зачем? Зачем, спрашивается? Если башмак истоптался и натирает ногу, разве нужно носить его до самой смерти или пока он окончательно не развалится и сам упадет с ноги?
   - Но ведь человек не башмак!
   - Не башмак. Но и я ведь фигурально, не о теле, которое постарело, а об отношениях, которые износились. Да может быть ей без меня в сто раз лучше будет, может она без меня расцветет, наконец, как куст сирени! А так я сижу на этом кусте - и мне неудобно на его колючках, и куст не растет.
   - А зачем же ты тогда на нем сидишь? Стоял бы рядом, поливал бы вовремя, любовался, ухаживал, вот он и расцвел бы для тебя!
   - Да я же не о том тебе говорю, - с досадой произнес Виталий, - все это только метафоры...
   - Если ты недоволен метафорами - не говори метафорами, всегда можно сказать прямо.
   - А говоря прямо не всегда выразишь то, что хочешь. Сложные явления окружающей нас жизни, тем более тонкости человеческих отношений, нельзя описать просто, сложное требует сложного описания... Это большая ошибка, все упрощать. Проиллюстрирую это на свежем примере. Недавно ради забавы корреспонденты некоего ТВ устроили уличный опрос на тему "О чем роман Льва Толстого 'Война и мир'?". Самый популярный ответ - о любви. Это и верно и неверно. Верно потому, что именно это там главное, а неверно потому, что сложную симфонию Чайковского невозможно описать простой мелодией из трех нот.
   - Так, значит, ты думаешь, что мне свезло?
   - Еще как! Просто ты не догадываешься об этом. Человек, у которого никогда не болели зубы, не поймет того, у которого они болят регулярно. У тебя есть женщина, которую ты любишь, и с которой ты хочешь состариться. А у меня - нет.
   - Ну, ладно. Каждый из нас по-своему прав, и выяснять отношения по этому поводу глупо. Вернемся лучше к нашим женщинам, а то здесь становится совсем холодно.
  
   Мужчины поднялись с бревнышек, на которых они сидели, и медленно пошли по тропинке к дому. Справа и слева темнели и шумели под напирающим ветром садовые деревья и кусты у забора.
  
   - Кстати, - сказал неожиданно Виталий. - А есть ли на твоем саде-огороде крыжовничек?
   - Что это ты вдруг вспомнил о крыжовнике? Сейчас не сезон. Закончился он давно, еще в июле.
   - У меня к крыжовнику всегда было какое-то трогательное нежно-загадочное отношение, еще со времен прочтения одноименного рассказа Чехова, который ты только что упомянул. Наверное, поэтому я и вспомнил. Вроде бы простая ягода, и нет в ней ничего загадочного, но я ни разу в жизни не ел крыжовника столько, сколько захочу, от пуза, как говорили в детстве. К кому на дачу не заглянешь - да, есть у них крыжовник, но всегда с ним что-то не так - то его душит болезнь с непроизносимым латинским названием, то он еще зеленый, то наоборот, уже перезрел весь и опал...
   - Абсолютно аналогичная картина: крыжовник у нас есть, но ягод на нем не было - какой-то лишайник к нему прицепился и он абсолютно несъедобен...
   - Вот-вот, и я о том же говорю... Кстати, и в чеховском рассказе крыжовник был недозрелый, хотя хозяин, брат рассказчика, его и нахваливал. Есть в этом что-то мистическое...
   - Скорее символическое. Чехов не зря описал его именно как незрелый. Если бы он был в рассказе зрелый да вкусный - это был бы уже совсем другой рассказ, рассказ о воплощении мечты мелкого помещика с довольно идиотской фамилией, а, следовательно, и родословной; это было бы торжество помещика над обыденностью жизни. А так это рассказ о том, что мечта у него была мелкая, незрелая...
   Виталий на секунду задумался и произнес:
   - Крыжовник как зеркало состояния русской действительности... Это интересная мысль. И еще интересна некоторая символика этого названия. Крыж - это, насколько я помню, равносторонний крест; крыжовник что? - цветет белыми крестиками? Неспроста это!
   - То есть ты хочешь сказать, что этот куст благословлен самим Христом? Мне кажется не стоит искать такую глубокую подоплеку в простом народном названии обыкновенного огородного куста.
   - Как знать, как знать!
  
   Женщины о чем-то приглушенно разговаривали, сидя перед камином. В распахнутом каменном зеве полыхал яркий огонь. В комнате было тепло и уютно после холодного ветра на дворе. Красивая Лера сидела в кресле с жеманным выражением на лице, подравнивала узкой изящной пилочкой свои красивые фиолетовые ногти и рассеянно слушала хозяйку. Мужчины не стали их тревожить, а поднялись на второй этаж, где находились две спальни и небольшая гостиная с просторным окном в сторону леса.
  
   В гостиной на столе лежала книга Бунина "Темные аллеи" в синей глянцевой обложке. Виталий неопределенно хмыкнул и принялся рассеянно ее листать. Вскоре на ее страницах он наткнулся на старую, потемневшую фотографию, которая лежала в книге, как закладка.
  
   - Постой-ка! Что это тут у нас за фотография? Дай-ка посмотреть поближе... Что ж! Этому чаду будет, пожалуй, года три. И кто это здесь?
   - А угадай с трех раз!
   - Так... Скорее всего, это девочка. Хотя в ребенке такого возраста порой трудно определить пол, особенно когда оно в пальтишке. Но постой! Да ведь у тебя же сыновья! И, насколько я помню, они еще не женаты, то есть эта юная леди не может быть твоей внучкой. Да и снимок какой-то древний, черно-белый, потрескавшийся. Сейчас давно уже таких никто не делает. Колись, кто на фото?
   - Жена...
   - Жена!? В трехлетнем возрасте? Ты сбрендил! Зачем же ты держишь в настольной книге эту фотографию, место которой в ветхих семейных альбомах?
   - Мне дорога эта именно фотография. Я стараюсь держать ее под рукой. Когда я смотрю на нее, меня пронизывает неизъяснимое чувство нежности и тревоги. Нежности к этой малышке, для которой волею судеб я стал мужем. И тревоги - тревоги о том, что я не все делаю для того, чтобы она была счастлива. Ты понимаешь? Это для меня зеркало в прошлое, изображение в котором я сравниваю с будущим, чтобы откорректировать настоящее. Это тот самый молоточек, которым Чехов велел стучать о внешнюю дверь каждого человека, для напоминания.
   - Лихо закручено! Умом я понимаю, а сердцем нет. Или наоборот. Словом, чегой-то я тут недопонимаю. Жена в курсе?
   - Нет, что ты! Я никогда не говорил ей об этом. Это моя маленькая тайна. Не нужно ей рассказывать...
   - Если ты просишь - не буду. Но, все-таки, как ни крути, а странный ты тип...
  
   За окном пошел дождь, и по жестяной крыше гулко забарабанили крупные частые капли, сливаясь в монотонный равномерный гул.
  
   - Ну, вот, наконец, и дождь пошел..., - облегченно сказал хозяин. - Твоя Лера, кажется, не особо разговорчива...
   - А мне надоели разговорчивые. Мне не нужна умная жена, которая будет со мною спорить по каждому поводу. Я взрослый человек, у меня есть какие-то мысли и привычки, и я не собираюсь их менять, даже если они и плохи. Мне нужна женщина, которая приняла бы меня таким, каков я есть. Если я тебе не нравлюсь - ищи себе другого, но не надо пытаться переделать меня под свои стандарты чувственности и нравственности. И вот я, наконец, нашел свой идеал...
   - Я хотел добавить несколько слов к тому разговору, который у нас был перед болотцем, - неторопливо заговорил хозяин. - Самое страшное в жизни не несвобода, то есть когда ты вынужден делать то, что противоречит твоим желаниям. Ведь нашей жизнью все равно кто-то или что-то управляет, это иллюзия думать иначе. Раньше был помещик-самодур, сейчас правительство... Даже всевластными владыками управляют обстоятельства, которые не подвластны их воле. Самое страшное в жизни - это когда ничего не происходит, и мелькающие дни похожи друг на друга, как капли падающей с крыши воды. И быстротечная жизнь проходит, не оставляя заметного следа в песке будней. Надо, чтобы дни отличались, чтобы каждый день прожитой жизни был чем-то памятен и значим, потому что их так мало в нашей короткой жизни... Чем взрослый человек отличается от ребенка, для которого каждый день важен? Для ребенка каждый день несет что-то новое, чего он раньше не знал. Взрослый человек думает, что он знает все. И так оно и есть по большому счету. Что нового в литературе может он почерпнуть, переступив сорокалетний рубеж? Что нового во взаимоотношениях между людьми может он открыть для себя? Все уже известно. Все уже написано. Характеры пьесы, в которой ему приходится играть, определены. И редко, как пролетающая над полями радуга, мелькнет в его жизни новое лицо, и снова исчезнет навсегда, растворяясь в серой облачной массе обычных дней. И единственное, что человек может делать в жизни, это добиваться того, чтобы произрастающий на его огороде крыжовник был съедобным. И не просто съедобным, а вкусным, чтобы его поедание доставляло наслаждение. А для этого за ним нужно ухаживать: удобрять вокруг землю, лечить от болезней и заботливо укрывать от морозов.
   Виталий посмотрел на него насмешливо.
   - И ты думаешь, что чеховский помещик Чимша-Гималайский этого не делал, или делал это скверно, из-за чего у него был плохой крыжовник? Там же разговор совсем о другом - человеку принадлежит весь мир, а он уединяется на своих тридцати сотках и доволен. Чехов кричит ему - почему ты доволен? Чем ты доволен? Ты что - не видишь, что вокруг тебя страдают миллионы людей? Почему ты затворяешься на своих жалких сотках? Пока ты еще молод и у тебя есть силы - иди и преобразовывай окружающий мир, чтобы в нем всем жилось хорошо! Почему мы должны доверять переустройство мира каким-то политиканам? Что - Жириновский за нас лучше это сделает? Или, может быть, Зюганов?
   - Но, черт побери! Не могут же все заниматься политикой! Почему все должны рваться в президенты? Для этого нужно образование и громадный предшествующий опыт работы на более низких уровнях управления. Почему каждая уборщица должна мыслить в государственном масштабе? Если она будет это делать, то все будут сидеть по уши в грязи! Кто тогда будет убирать помещение? Кто будет работать водителем автобуса? Учителем? Хирургом? Или ты хочешь, чтобы хирург во время операции прикидывал бюджет России на 2004 год? Или чтобы он это делал в перерыве между операциями? Не о том ли писал Михаил Афанасьевич Булгаков в романе "Собачье сердце"? Конечно, нужно думать о лучшем устройстве человеческого общества, но главное - нужно не забывать о своих собственных обязанностях. Например, известно, что при всем изобилии воды на нашем земном шаре четверть населения - а это полтора миллиарда людей - страдает без воды. Так что же? Я должен все здесь бросить, и бежать обустраивать неблагополучную Африку? Не лучше ли им самим озаботиться своими проблемами? Им это как-то ближе.
   - И все-таки, я не понял - каков же твой рецепт правильной человеческой жизни? Как нужно жить?
   - Рецепт очень простой: нужно жить достойно и хорошо делать свое дело.
   - Понятно - делай, что должен, и будь что будет! Так ведь в этом-то и фокус! Каждый это понимает по-своему, жить достойно.
   - И это тоже просто. Есть десять заповедей Моисея, и их надо соблюдать. Не воруй. Не убий. Чти отца своего и мать свою. Хорошие законы. Правильные. Выстраданные. Там не сказано, что много зарабатывать - плохо. Зарабатывай - но честно, не воруя у государства и не обманывая окружающих. Трудись!
   - Да ты снова не о том! Это все понятно. Это ты так живешь, я, допустим, тоже так живу. А третий так не хочет. Он смотрит на нас, завидует, и хочет у нас наше отобрать. Как - это не важно. Обворовать, нас убить и забрать, или издать такой закон, по которому мы сами ему отдадим. Например, такой: кто ближе в час Икс окажется к нефтяным угодьям и прочим залежам полезных ископаемых России, тому больший с них и доход. Причем час Икс определяет именно он, этот третий. А уж он-то постарается оказаться именно там и именно в тот час, который нужно.
   - Как с этим быть? - как с обыкновенной уголовщиной - судить и наказывать.
   - Да! Мы с тобой, как немец с французом, "моя твоя не понимай". Так, значит, пусть там это все растаскивается и грабится кем попало, а нам нужно сидеть на своем участке и выращивать крыжовник?
   - Именно так. Убивающий убийцу сам преступает закон, то есть становится преступником. Этим должен заниматься палач, это его хлеб. А остальным нужно выращивать свой крыжовник, и стараться выращивать его вкусным, чтоб было не стыдно угостить этим крыжовником соседей. Ты ему - крыжовничек, а он тебе - репу, или килограмм помидоров.
   - И не воровать?
   - И не воровать.
   - И не убивать, и мать с отцом почитать?
   - И это тоже...
   - И-эх-х, Саня! Святой ты человек! Тогда ты мне вот что скажи. Забавная, все-таки, это ягода - крыжовник. Похожа на маленький прозрачный арбуз. Или на школьный глобус. Что он хотел этим сказать?
   - Кто?
   - Создатель наш, кто же еще? - устало сказал Виталий. - А, может быть, и Чехов тоже. Я вот, например, в школьном возрасте его серьезно не воспринимал, и в имени "А.П.Чехов" мне навязчиво слышалось "а-п-чхи!".
  
   Разговор затухал. Как затухало и пламя в камине в нижней комнате, где сидели женщины. Они также наговорились и закончили свои разговоры, и в молчаливой задумчивости смотрели на маленький язычок догорающего пламени, который еще танцевал на откатившейся от основной массы углей головешке. Пламя порхало на обугленном полене, как загадочный неземной мотылек, пытающийся взлететь в далекие неведомые миры. Порхал, пытался, но почему-то так никак и не мог оторваться. Дождь за окном перестал, ветер стих - и установилась гулкая, объемная тишина, при которой стал слышен звук отдельных падающих капель, еще падающих с крыши...
  
   - Спать пора! - зевнув, сказал Виталий. - Все равно всего не переговоришь. Счастлив тот, кто не понимает вселенской скуки мира!
   - Правда твоя, - сказал хозяин, и также зевнул. - Пойдем, я покажу тебе ваши покои.
   - Пойдем...
  
   Через некоторое время гости улеглись, и хозяева, до конца выполнив свой долг гостеприимства, также пошли в свою спальню.
   - Слушай! - заговорил хозяин. - Забыл, что хотел тебе сказать. Что-то хотел - а что - не вспомню. Глянул на тебя - и все забыл.
   - Глянул на меня, красавицу, и память отшибло от восхищенья? А, может быть, это уже просто старческий склероз?
   - Ах, да! Вспомнил! Вот я что хотел спросить: о чем это таком интересном вы с Лерой говорили у камина?
   - О чем всегда говорят женщины? О любви. Она спросила, что у меня за серебряное кольцо, я ответила, что это ты подарил его неделю назад по случаю нашей серебряной свадьбы... Затем разговор перешел к вечной теме женского счастья - в чем оно?... Ну, словом, вряд ли тебе будет интересно...
   - Но почему же?
   - Видишь ли, ее очень занимает косметология, эпиляция...
   - А вы не говорили о том, как ей с Виталием? Все-таки, такая разница в возрасте.
   - Нет, не говорили. Зачем? И так все понятно. Она - молодая, гибкая, хищная, которой нужно все и сразу. Их союз крепок, но его легко может нарушить пошатнувшееся здоровье или достаток главы семьи. Этакая совместная жизнь с условиями. Или условно-совместная жизнь. Она не будет сидеть над ним с ложечкой у постели.
  
   Продолжая говорить, хозяйка обернулась лицом к окну и вдруг увидела там, что за окном начал падать медленный снег.
  
   - Снег! - радостно сказала она. - Ты посмотри-ка: падает первый снег.
   - Да? В самом деле!
  
   За окном падал снег. Он падал тихо, почти беззвучно, с легким, шероховатым шуршанием, едва доносившемся через открытую форточку. И было в этом что-то прекрасное и зловещее - белый, мертвый снег на пожелтевшей разноцветной листве, освещенной светом из окна. И главное было именно в том, что падал он беззвучно. Если бы он мел, свистел и завывал - то в этом бы была жизнь. А так он ниспадал, облачая все живое в саван. Молчало все, даже птицы.
   Хозяйка снова обернулась к мужу и увидела, что он смотрит не в окно, а на нее.
   - Ты почему на меня так смотришь? - спросила она.
   - Как?
   - Как-то отстраненно, с прощальной нежностью. Словно меня и нет здесь, словно я уже умерла много лет назад...
   - Я пытаюсь запомнить тебя такой, какая ты есть сейчас, пока мы с тобой не постарели совсем. Пока у нас только начало осени, и не настала еще холодная зима, которая укроет наши разноцветные листья своим белым пушистым саваном навсегда...
  
  
   Три белые лилии
   В. и К. знавали друг друга еще по достопамятным университетским стройотрядам, но первое их тесное знакомство состоялось в Харькове, когда дядя К. в начале 80-х надумал строить себе дачный домик и К. уговорил его вместо случайных шабашников нанять его самого в паре с В., рекомендовав ему последнего как зрелого строительных дел мастера.
   Семь дней строили дачку, жили в палатке на участке. Вечером, после работы, ритуально распивали втроем бутылку водки под наваристый украинский дядин борщ, затем до сонного замирающего шепота взахлеб пересказывали недавно прочитанное из запрещенного: Солженицын, Кестлер, Оруэлл.
   Как-то, уже в Москве, с женами, поехали искать Шахматово, сожженное по простоте и глупости жизнерадостными веснушчатыми крестьянами вместе с богатой библиотекой в 1921 году. Нашли по остроумно предложенному К. принципу обратной торности дорог - чем неприметнее была тропинка, тем с большим вероятием она вела к центру мишени поиска.
   По очереди вылезали на огромный памятный валун, лежащий на месте бывшей Блоковской усадьбы, читали стихи. Вокруг плавными, волнующими воображение складками, лежали окрестные подмосковные просторы, которые рифмовались с читаемым.
   На окраине Москвы, в трехкомнатной кооперативной квартире, полуношничали, вели колючие сиплые кухонные разговоры о литературе и политике. Как апофеоз маразма власти демонстрировалось десертное блюдо с полукруглой надписью "Харькiв", на котором был закатанный в черепаховую глазурь зеленый Ленин с двумя кепками - второй он потрясал в правой руке, грозя невидимому за каймой голубого окоема тарелки мировому капитализму.
   Потом было еще несколько все отдаляющихся друг от друга, как километровые столбы при замедлении хода локомотива, встреч.
   С началом 90-х К. выскользнул в распахнувшиеся с протяжным ржавым скрежетом западные врата империи. Сначала кормился три года грантами в Германии, потом несколько лет наездами преподавал в Штатах, а потом и вовсе пропал.
   В. все это время тачал программное обеспечение в экологической фирме с нежно-белым названием "Лотос".
   И вот, как-то, бродя по виртуальным коридорам западных университетов, В. наткнулся на знакомую фамилию. Оказывается, К. уже пару лет преподавал в Эдинбурге математику, в должности профессора.
   Списались. Восторг повторного обретения был полный. Обменялись электронными фото. Выяснили друг у друга последние новости. В. Цитировал общее, фирменное:
  
   "Довольно кукситься, бумаги в стол засунем -
   я нынче славным бесом обуян,
   как будто в корень голову шампунем
   мне вымыл парикмахер Франсуа..."
  
   В ответ К. также прислал что-то щемяще знакомое. Договорились встретиться в Москве - К. все еще летними наездами бывал в столице, держал свою московскую квартиру, получал зарплату в математическом институте, ездил к родным на Украину.
   В начале августа созвонились и теперь ехали к В. на дачу, которую К. очень желал видеть, раззадорившись на ее фотографию.
   Глядя на мелькающие вдоль дороги многобашенные дачные особняки и уже вспаханные после сбора пшеницы совхозные поля, вспоминали набоковские тучные пласты вывороченной революцией земли, "с которыми обнажились беловатые проростки травы и жирные сизые черви, которых в ином случае так бы никто и не увидел".
   Домик оказался проще, чем К. себе воображал. Всюду в нем царил первозданный хаос недостроенного. Крыша под рубероидом. Туалета еще не было. Зато камин был действительно хорош. В разговорах выяснилось, что К. осел за границей капитально: купил небольшой дом, машину. Очевидно, К. невольно сравнивал приобретенный дом со здешним.
   Говорили о прошлом, как о далеком, чудаковатом родственнике. Пока готовились угли под шашлык, перекусили поджаренными в камине сосисками. Шутливо разбирали этимологию слова "поколение" - не то это те, которым море "по колено", то ли слово, наоборот, указывало на тщедушную поросль потомков.
   В. в основном расспрашивал, К. охотно делился. С соседнего участка гортанно гекали вкусившие незалежности малороссийские шаровики, ведущие кирпичную кладку двухэтажного дома владелицы торговых палаток.
   Пошли жарить шашлык к поспевшим за это время углям.
   - Это у нас (у них!-подумал В.) называется барбекю. Но разводить костер или топить камин дровами категорически запрещается. Большой штраф.
   - Какой же выход?
   - Продаются специальные наборы древесного угля, которые стоит только поджечь, и они пламенеют жаром без образования огня.
   - Скучновато,- вяло думал В., переворачивая шампуры и наслаждаясь влажным ароматом седого березового дыма. - А нам здесь костры жечь можно, хоть с этим у нас лучше, - не то уже произнес, не то все еще думал про себя В.
   К. раскладывал на коричного цвета кейсе со множеством застежек и карманчиков глянцевый пасьянс пестрых фотографий:
   - Это мы в Булонском лесу. Это на набережной Сены. Это Vant le Viconte...
   В. смотрел на них, как в телевизор.
  
   Устав от фотографий и диалога, поправляя друг друга, декламировали -
  
   "Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
   Скрипучий поворот руля.
   Земля плывет. Мужайтесь, мужи,
   Как плугом, океан деля,
   Мы будем помнить и в летейской стуже,
   Что десяти небес нам стоила земля..."
  
   За разговорами вечер уже начал подправлять серые еловые тени легкой пастелью сиреневых сумерек. Поехали на квартиру к В. По дороге, у виноватой до стыдливости придорожной цветочницы, К. купил букет белоснежных лилий для Н., жены В. В салоне автомобиля запахло тяжелым запахом крупных садовых растений.
   - Какое густое лиловое слово - лилии! - протяжно думалось за рулем В.
   - У нас (у них!) серьёзно заниматься цветами - самый распространенный и уважаемый досуг, - говорил в это время К. - Картошку там выращивают фермеры. Но оранжерейная пристройка к дому стоит дьявольски дорого. Я уже думал об этом, но и на мою профессорскую зарплату особо не разбежишься: нужно платить за учебу сына в университете, nursery для дочери, выплаты за дом...
   - Н., как и ты, совсем не изменилась,- сказал К., войдя в квартиру и вручая цветы хозяйке. В. отодвинул анализ сомнительной двойственной этой фразы на будущее и стал устраивать гостя. Н. лилии очень понравились.
   Сели, больше по привычке, на кухне. В остальных комнатах к тому же был предотъездный переполох скомканных вещей - В* собирались с раннего утра уезжать в Нижний.
   - Как всегда, русский человек втайне предпочитает всему остальному жареную картошку,- благожелательно саркастически ухмылялся К., глядя на готовящийся нехитрый ужин.
   - Ты извини,- только что отправили детей, завтра сами, - оправдывался В. Ему хотелось встретить К. достойнее, по чину, купить в московском ресторане бутылку виски, о чем писали в письмах. Но событийная чехарда скомкала замыслы, пришлось встречаться на бегу.
   К. кое-что вкратце повторил для Н., рассказал смешное о замке Vant le Viconte, который построил проворовавшийся министр, о легендарной скупости шотландцев.
   - Скотты такие забавные. Понадобилось нам убрать со двора часть тротуарной плитки под цветочные гряды, дали объявление - дешево продаем: никого. Подумали, дали другое - отдаем бесплатно: шквал звонков, при этом недоуменные взгляды - дескать, парень не в своем уме - даром! Пришлось объясняться, что любим цветы, а места нет, плитку же девать совсем некуда. Тогда понимающе закивали. Цветы - это понятно, это веская причина.
   Сидели недолго - договорились встретиться еще раз. К. провожали до метро. Назад ехали прямо на закат. Червонное солнце лежало на крыше дома, как золотое яблоко на перевернутом по-кухонному блюде уходящего дня.
   В квартире дурманяще разливался головокружительный плотный запах цветочной плоти, источаемый тремя белыми граммофонными раструбами. Решили оставить их на кухне, опасаясь тяжкого утреннего похмелья.
   Сколько после этого еще стояли лилии неизвестно, потому что на следующее утро В* уехали. А срезанные цветы так долго не стоят, они требуют человеческого внимания. Когда В* вернулись, поникшие лилии уже были покрыты многодневной бархатистой копотью. Издали казалось, что там сидят черные бабочки, готовые сняться и улететь, стоит их только вспугнуть неосторожным резким движением.
  
  
   Утро новой жизни
   Стоял полувесенний месяц март.
  
   Валерий Николаевич Авоськин, проснулся в это утро с тяжелой головой; ему еще с вечера все никак не спалось. Скорее всего, виновата в этом была расхворавшаяся и постанывавшая за окном погода: вот уже несколько дней подряд стояла парная оттепель, в районе плюс пяти градусов. Роскошный снег, накопленный запасливой зимой, весь потёк, как тушь на заплаканном лице женщины, под ногами лужищи, с хмурого серого неба постоянно сыпал мелкий дождец. И на душе, как и на улице, было в целом как-то противненько.
   Но этим утром уже что-то переменилось; ветер, стонавший и жаловавшийся вчера всю ночь на ломоту в костях, чувствовал старческим телом своим перемену погоды - к утру он успокоился и стих до состояния абсолютного покоя, и сырые полотнища клочковатого тумана свежевыстиранным бельем повисли между домами. Из приоткрытого окна лоджии, на которую Валерий в одних трусах выскочил после сна покурить, тянуло промозглой сыростью. Валерий, дрожа от озноба, стоял на теплом слое брошенных на кафель газет, и думал о безалаберности своей жизни. Вот стоит он сейчас, взрослый сорокалетний мужчина, как пацан, - среди холодной захламленной лоджии, в трусах. Нет бы выйти солидно, раздавшимся животом вперед на веранду своего загородного дома... ну и так далее, в таком же духе.
   Но - наследственность - великая штука! Отчество нашего героя указывало на остатки былой родовитой основательности, обычно свойственной всем Николаям, поэтому время от времени он пытался наладить свою взбалмошную жизнь. Именно она, эта наследственность, и пробудила в Валерии Николаевиче мысль о том, что хорошо бы сегодня начать жизнь новую. Обычно такое решительное действие приурачивают к какой-нибудь круглой дате или хотя бы, на худой конец, к понедельнику. Но Валерий Николаевич был твердый противник начинать новую жизнь в первый день недели. Во-первых, он неоднократно это пробовал, и у него никогда не получалось, а, во-вторых - это неправильная мысль, начинать новое дело в понедельник. День это тяжелый. Возможно он именно потому и тяжелый, что многие пытаются стартовать с него на новые орбиты своих судеб. Поэтому мысль о том, что он начнет новую жизнь сегодня, в четверг, - понравилась ему. А появилась эта мысль тогда, когда Валерий Николаевич услышал, покуривая на лоджии, веселое чириканье птиц, обманутых двумя неделями внезапной оттепели оттепели. Они так сегодня расщебетались, так расчирикались, что если закрыть глаза, то можно было подумать, что на улице уже середина апреля! Вот, даже птицы расчирикались, радуются новой жизни, пора, значит, уже и ему радоваться.
   Это неожиданное решение, принятое под ошалелый птичий аккомпанемент, преобразило нашего героя. Он взбодрился. Он живо представил себе, как именно он начнет свою новую жизнь. Надо стать более приветливым ко всем, к каждому отдельно взятому человеку, с которым столкнет его сегодня жизнь; вообще, надо больше улыбаться, быть мягче, внимательнее; надо взять себе за правило никогда не говорить "нет" - всегда можно сказать нечто неопределенное. И главное - обязательно написать письмо матери, он не писал ей уже месяца два. А она ждет, ждет каждый день, чутко прислушивается - не идет ли почтальон; заслышав, как скрипнула калитка, бросается навстречу, спрашивает, нет ли весточки от родимого сыночка. А сыночек - хорош! Все не найдет десяти минут, чтобы черкнуть о себе пару строчек. Обязательно надо написать!
   Приняв это знаменательное для себя решение, Валерий Николаевич направился с лоджии в ванную, побриться. Сердце его пело, упругая бодрость обдавала его энергичной волной и все тело его приобрело легкую пританцовывающую походку.
   Ванная оказалась занятой старшим сыном. У него сегодня не было первой пары и он решил с утра поплескаться под душем. Что ж? - дело хорошее! - решил про себя Валерий Николаевич, - надо пока позавтракать.
   - Алло, Игорек! - постучал он в дверь ванной.
   - Чего? - недовольным баском приглушенно спросил сын из ванного помещения.
   - Ты скоро? А то мне бы побриться...
   - Ой, пап! Я только в ванную залез! - недовольно откликнулся Игорек.
   - Ладно! - пробурчал Валерий Николаевич - видно, сегодня придется побыть мне небритым. Надо хоть одеколоном себя вспрыснуть. И одеколончик то называется - упасть можно: "Double Whisky". Типа того - дербалызнул, и на работу. Сам бы такой ни за что не купил - подарили.
   Дальше скороспелый завтрак - стакан кефира, к которому он приучил всю семью уже лет как пять тому назад, когда у него были проблемы с желудком, затем бутербродец с колбаской. И все это под телевизор, который включался утром только за тем, чтобы не пропустить время. Там как раз начались восьмичасовые новости-старости: Израиль с Палестиной все собачатся, друг дружку воюют, показали очередное кровавое месиво после взорванной дискотеки (хоть бы запретили такие кадры показывать!), в Чечне очередной сбитый вертолет, президент, естественно, где-то на лыжном отдыхе под Сочами. И не надо, братцы, его за это осуждать! - человеку тоже отдыхать когда-то надо. А кефирчик между тем благотворно пошел! Самое главное - пить его на пустой желудок, чтоб он стенки желудка обволакивал, а то никакого целительного эффекта не будет.
   После завтрака сунулся на всякий случай еще раз в ванную - занято, конечно! Так без бритья и вышел на улицу.
   Погодка снаружи оказалась еще хуже той, которая была видна с окна: под ногами чавкала бурая масса грязи со снегом, сверху накрапывал моросящий дождик. И только птицы - и чего им неймётся! - остервенело чирикали на мокрых ветвях понурых деревьев.
   На остановке Валерий Николаевич прикурил вторую за этот день сигарету и покорно стал ждать автобуса. Он даже заметить не успел, как проезжающий близко "Shevrolet" не сбавил скорости и окатил его с ног до головы ошметками бурых хлопьев придорожной снежной грязи.
   - Да! Хорошо начинается денек! - проворчал Валерий Николаевич, отрясая рукой свой светлый плащ от грязных комков. До конца очистить, конечно, не удалось: следы темных потеков все равно остались на плаще. Но Валерий Николаевич твердо решил не опускать своего настроения. "Пробьемся!" - проворчал он сам себе под нос.
  
   * * *
  
   Ехать в автобусе было далеко, поэтому он настроился благодушно: выбрал местечко поудобнее, в центре салона (меньше толкают входящие-выходящие) и, бессмысленно глядя в окно, стал думать о своем.
   Как же! Дадут тебе в нашей стране спокойно постоять! "Щаз!", как любит говорить на своих концертах Михаил Задорнов!
   Через несколько остановок на задней площадке послышался шум. Контролер, плотно сбитый малый лет пятидесяти в пятнистом защитном полушубке выяснял отношения с одной из пассажирок, хорошо одетой женщиной лет сорока.
   - Покажите мне ваш билет! - громко говорил контролер и зачем-то все поправлял свой военно-десантный берет, словно тот давил ему голову. - Вы уже проехали четыре остановки. Я вам не дед Мазай, и зайцев в своем салоне не потерплю!
   - Я передавала водителю сто рублей на билет, а он мне их вернул со словами, что у него нет сдачи, - отвечала пассажирка.
   - Меня не интересуют ваши деньги! - Начал повышать голос контролер. - Согласно правил проезда, у вас должен быть билет на проезд или проездной. У вас льготы какие-нибудь есть?
   - Вы меня не путайте! Льгот у меня никаких нет, но я на них и не претендую. Я честно желала оплатить свой проезд, и это не моя вина, если у водителя нет сдачи, - продолжала невозмутимо говорить женщина.
   Ее невозмутимое спокойствие еще больше бесило контролера.
   - Вы неправильно понимаете вопрос! Это В_а_ш_а проблема проезд оплачивать. Собираясь ехать на автобусе, вы должны были заготовить разменную мелочь!
   - Этого нет в правилах проезда и быть не может, - ввязалась в разговор пожилая женщина в пуховом платке, - потому что это дурь собачья. Она же не отказывается платить!
   - Молчи, пенсионерка! Радуйся, что катаешься бесплатно!
   - Я тебе сейчас как дам по башке, сразу счастливым станешь! - замахнулась сумкой на контролера пенсионерка. - Право кататься бесплатно я заработала сорокалетним трудовым стажем, мне его государство предоставило, и не тебе меня этим попрекать, сопляк!
   - Но-но, бабуля! - отшатнулся контролер. - Нападение на госслужащего во время исполнения...
   В это время "обвиняемая" дама начала продвигаться к выходу, собираясь выходить: то ли ей действительно уже было нужно на выход, то ли ее просто утомила эта напряженная обстановка. Контролер схватил ее за руку:
   - Стой, куда?!
   - Не хватайте меня за руку! - возмутилась женщина. - Как вы смеете!
   - Смею! - уже завизжал контролер. - Сбежать хочешь? Не выйдет!
   - Отпустите мою руку, хам! - достойно и громко сказала женщина. - И не смейте говорить мне "ты"!
   - Ты смотри, какая недотрога! - взвился контролер. - Прямо цаца королевских кровей! Вот пройдем в участок, там и посмотрим!...
   - Оставь ее! - жестко перебила его женщина сбоку, в коричневой кожаной шубке. - Кто ты вообще такой? Покажи нам свои документы, чтобы мы знали, на кого жаловаться! Мужики, что вы смотрите на него? Дали б ему в его наглую рожу!
   Контролер левой рукой продолжал удерживать женщину, а правой вынул серое невзрачное удостоверение:
   - Вот! Смотрите! Быков Виктор Васильевич, линейный контролер. Вот уже десять лет как контролер. Мне стыдиться нечего. Я всяких тут перевидал...
   - Вот что, Быков Виктор Васильевич! Отпустите женщину сейчас же, если не хотите, чтобы вас уволили с вашей службы! - бросила коричневая шубка. - Я такую телегу в ваш парк накатаю, что сразу кубарем покатишься. Давай мне удостоверение, я название парка спишу!
   - Пусть сначала заплатит за проезд! - истерично выкрикнул Быков. - Я здесь самим государством поставлен зайцев гонять. И я буду это делать, несмотря ни на какие происки! А удостоверения я не дам, смотрите в моих руках, если хотите...
   "Надо бы пробить за нее свой талончик, да и дело с концом!" - вяло подумал про себя Валерий Николаевич, - "В самом деле - четыре рубля, разве стоят они такого скандала с унижением личности?"
   Но он только подумал так, а жизнь развивалась своим путем. Откуда-то из глубин салона протиснулся подпитый мужичонка:
   - Оставь женщину, слышь, ты, мурло! - хрипло сказал он контролеру. - Не обращаешь внимания, что тебе люди говорят?
   - А ты еще кто такой? - взвизгнул Быков. - Я сейчас еще и тебя оштрафую за проезд в нетрезвом виде!
   - Оштрафую - кончается на "фую"! - спокойно сказал мужичонка. - Я здесь не за рулем, мне можно! А женщину ты отпусти, а то в рыло получишь!
   Несмотря на грубый тон говорившего, симпатии публики были на его стороне. Он схватил контролера Быкова за рукав, они сцепились, безобразно ругаясь и выкрикивая друг другу страшные угрозы. Освобожденная женщина сразу тихо вышла, а они еще кружились и пихались на площадке под улюлюканье и свист пассажирской толпы, пока кубарем не выкатились в дверной проем на следующей остановке.
   - Чучело тупоголовое! - вслед контролеру выкрикнула обиженная пенсионерка.
   - Дебил какой-то! - поджав губы, веско добавила коричневая шубка и передернула плечами.
  
   А Авоськин второй раз за сегодняшний день почувствовал себя запачканным.
  
   * * *
  
   По приходу на работу нашего героя сразу закружила текущая круговерть. Первым делом выяснилось, что ночью "полетел" из-за длительного отключения электроэнергии резервный сервер, на котором висела часть очередей печати. Причем, полетел капитально, в аут. Пришлось сразу садиться, "администрить" очереди, потому что обиженные пользователи, желавшие вывести что-то свое важное на бумагу, стали обрывать телефон.
   - З-з-з-з-з-з-з!
   - Алло! - спокойно и мягко спрашивал Валерий.
   - Валерий Николаевич! Не могу напечатать документ, помогите, пожалуйста!
   - Знаю, делаю все возможное, - вежливо отвечает Валерий Николаевич. - Это не только у вас, Людмила Николаевна. Сломался сервер, я перестраиваю очередь печати. (Зачем ей это говорить? Это разговор на разных языках! Я ей про Фому, а она мне про Ерему).
   - А когда будет можно напечатать? У меня машина в министерство отъезжает через десять минут! И если я не привезу документов, то замминистра нас не поймет! А директор не поймет вас!
   Людмила - главбух. Волевая, напористая и строгая женщина лет сорока, с нею шутки плохи.
   - Хорошо, Людмила Николаевна. Для вас я сделаю это в первую очередь!
   Попробуй не сделать! - сейчас же гендиректору звонок о том, что программисты "опять не дают нормально работать", что они "срывают план", "подводят нас перед лицом министерства" и все такое прочее со всеми вытекающими.
   Положил трубку, снова приник к монитору дистанционного доступа к серверу, переключаясь на работу для главбуха.
   - З-з-з-з-з-з-з!
   Валерий поднимает трубку, - Слушаю! - зажимает ее плечом и продолжает стучать по клавиатуре.
   - Валерий Николаевич! У меня печать сертификатов не работает.
   - Знаю, но это общая беда. Как раз сейчас занимаюсь ее устранением.
   В комнату входит Антон, из отдела смежников, не уходит, стоит мнется. Он пришел в сотый раз объяснить, как ему сегодня нужен отчет в "Форсмажор".
   - Антон! - вежливо и даже просительно. - Ты видишь, я очень занят, давай попозже.
   Антон делает успокаивающий знак рукой - дескать, вижу, - но уходить не собирается. Ему нужен отчет в "Форсмажор". Сегодня. Сейчас. Сию секунду.
   - А когда можно будет напечатать? - настырно продолжает трубка.
   - Насколько вам срочно? - по возможности корректно отвечает Авоськин.
   - Чем раньше, тем лучше! А вообще то, как всегда, позавчера.
   - Это понятно. Через пятнадцать минут устроит?
   - Устроит, но не позже!
   - Что Антон? - спрашивает Валерий Николаевич топчущегося рядом Антона. И не успевает Антон открыть свой рот, как на столе снова звенит телефон.
   - З-з-з-з-з-з-з!
   - Слушаю!
   - Привет, Валера! Орлов на проводе. Что там у нас сегодня с печатью?
   - Чиню. Подожди минут десять!
   - Смотри, жду!
   - З-з-з-з-з-з-з!
   - Это из диспетчерской! Долго вы там? У нас все машины стоят - нет отгрузочных документов!
   - Занимаюсь, - сквозь зубы говорит Авоськин.
   - Когда будет готово?
  
   Когда, когда! Когда в заднице заходят поезда!
   Кто из вас скажет мне, уважаемые читатели, где пределы человеческого терпения и учтивости? И так ли они далеки у вас самих, если вас об одном и том же с тупой настойчивостью долбить раз сорок подряд? На каждый ли раз вы сами будете давать один и тот же вежливый ответ, или все-таки сорветесь где-нибудь разе на тринадцатом и начнете рычать в трубку? Для иных и второго раза уже бывает достаточно, не говоря уже о разе двадцать девятом. Как совместить свои благие утренние намерения и раздражение текущей жизнью? Да для этого нужно быть агнцем божьим, чтобы вселенской кротостью смирить эти бесовские волны раздражения, идущие из внешнего мира!
   Валерий Николаевич честно искал в себе силы, способные сопротивляться собственной раздражительности, и уже почти не находил их. Что делать? Чаша терпения наша не бездонна! В этой ситуации только юмор, только смех способен предотвратить грядущие конфликты, но не у всех он находится близко под рукой.
   - З-з-з-з-з-з-з!
   - Валерий Николаевич! - снова Людмила. - Что у вас там с принтером? Я все еще не могу уехать в министерство!
   - А в чем дело? Я давно вас подключил по новой схеме, все должно работать!
   - Может, и должно, но не работает! Там черные полосы по страницам, я не могу везти документы в таком виде.
   - Так там же где-то должен быть Леша, пусть сменит картридж.
   - Это вы м_н_е говорите? Чтобы Я его нашла и сказала ему, чтобы он сменил ваши картриджи?
   - Да, да! Я сам сейчас все сделаю.
   Черт его знает, куда этот Леша задевался! Вечно, когда надо, его никогда не найдешь! Приходится вставать, идти менять картридж. Рядом семенит Антон, не отстает ни на шаг. Ему надо. У принтера уже стоит разъяренная львица, Людмила, и почти теми же словами:
   - Черт знает что происходит! Так и знайте, завтра на директорском часе я буду жаловаться!
   Жалуйся! Конечно, у нее серьезное дело, остальные ваньку валяют.
   Снова на рабочее место, рядом неотлучный Антон, снова звонок из диспетчерской, там в фактурах вчерашняя дата почему-то бьется, бегом в диспетчерскую, пятнадцать минут в разборках, потому что весь отгрузочный конвейер стоит. Наконец, все пошло-поехало, можно бы и на перекур. В коридоре топчется озабоченный Антон:
   - Валерий Николаевич!....
   - Да пошел ты к черту, Антон, не до тебя сейчас!
   Потом опомнился.
   - Ты извини, Антон, я совсем сегодня озверел. Сейчас перекурю по-шустрому - и займусь твоим "Форсмажором"!
   - Ладно, ладно, но мне о_ч_е_н_ь надо!
  
   Фух! Парадокс, но только в курилке и можно отдышаться.
   И так целый день, до самого вечера. Бывают такие идиотские дни. Иными днями сидишь - все нормально, все само собой крутится, а то - как сегодня! Пару раз еще сорвался. Идиот.
   Только перед самым вечером немного отпустило.
   Уже перед самым уходом заметил в Аське приятеля, из Н-ска, у них там к этому времени набежало одиннадцать вечера. Послал ему сообщение:
   - Все не спим? Работа покою не дает?
   - Не спим, зато пьем ;), - отвечает приятель.
   - А повод?
   - Повод? Понедельник сегодня наш повод!
   - Ну, счастливо, а то мне пора бежать... :((
   - Дети некормленые по семи лавкам сидят? :))))
   - Да почти...
   А сам подумал: везучие, черти. Сидят там, пьют, понимаешь... И так выпить захотелось!
  
   * * *
  
   Вышел Авоськин с рейсового автобуса, и остановился. Сразу домой не шлось. Ноги несли его совсем в другую сторону. Хотелось чем-то продрать свою душу. А, проще говоря, хряпнуть. Не надраться, а именно - хряпнуть. Зашел в близлежащую палатку. Долго и тупо смотрел на полочки, выбирал. Пока стоял, отоварилось несколько покупателей. Остановился на "Вертолете". Есть такой славный напиток. Пол-литра и девять градусов водки в грейпфрутовом соке. Итого четыре с половиной лигрыл (литр-грамм-на рыло). Нормально для начала.
   Вышел из палатки, пошел за стойку на открытом рынке, там по причине наступившей темени уже никого не было, все торговые места были свободны - становись, куда душа хочет. Душа запросилась под ближайший навесик. Стал. Поставил на столешницу свой портфель. Откупорил банку с жидкостью. Глотнул.
   У-э-эх! Хорошо!
   Теперь уже неторопливо закурил сигарету, огляделся.
   К вечеру стало подмораживать, и в воздухе закружился легкий сухой снежок. Глотнул еще раз, крякнул, и, наслаждаясь одиночеством, стал думать о своем. Но недолго.
   Поперек улицы, не обращая внимания на летящие со свистом по ней автомобили, шел самого опущенного вида бомжик, - щуплый, с красно-синим от синяков лицом, в грязной вязаной шапочке непонятного цвета, раздутых на коленях штанах и испачканной грязно-оранжевой курточке. Левую руку он держал у уха и что-то громко говорил вслух.
   - Однако, у нас и бомжи пошли - с собственным мобильником! - изумленно сказал сам себе Авоськин.
   В это время бомжик подошел поближе, отнял свою руку от уха и здесь обнаружилось, что никакого телефона у него в этой руке нет, а просто он держался за рваное, кровоточащее ухо и прикрывал его.
   Бомжик подошел к Авоськину и хрипло сказал, завистливо глядя на его сигарету:
   - Покурить оставишь?
   - Держи! - протянул ему пол-сигареты. Бомжик бережно взял бычок.
   - Что у тебя с ухом? - сочувственно спросил Авоськин. - Может тебе в травмопункт сходить?
   - Поцапались мы тут маленько с одним... Все как у новых русских - передел сфер влияния... А в травмопункт я не пойду - выкинут они меня сразу за порог, и разговаривать не станут...
   - Может, с тобой сходить?
   - Для охраны? - насмешливо сказал бомжик. - Не надо, чего еще и тебя в этом пачкать. Да ты не суетись, на мне заживет, как на собаке... Не первый раз...
  
   Бомжик подумал и сказал, косясь куда-то в сторону и словно продолжая давно прерванный разговор или просто чтобы что-то сказать:
   - Вот, подрабатываю здесь; то мешки кому потаскаю, то мусор уберу. А зимой еще и снег перед палатками можно отгребать...
   - И как платят?
   - Не разбежисся. Червончик-другой подкидывают. Иногда просто фруктами угостят.
   - А живешь-то где?
   - Где, где - в ...де! Есть тут у меня недалеко роскошный подвальчик: там теплые трубы, матрас. У знакомого дворника ключи купил, за бутылку водяры. Так что прихожу теперь, как в свою квартиру. Правда, сыро, и крыс до е... матери, но это мелочи: у вас по квартирам тоже тараканы бегают. Ты... это... оставил бы хлебануть глоточек...
   - На. Как же ты без жилья остался?
   - Молча! Загремел по глупости на три года, вернулся - а у меня здесь уже ни жилья, ни прописки, и вообще я никто, и зовут меня никак... Дочь мою комнату продала и знать не хочет, паспорт без прописки, да и того нету...
   - Как это может не быть паспорта?
   - Подрабатывал я под Волоколамском у одного хозяйчика, и он паспорт у меня отобрал, чтоб я не сбежал. А я взял - и сбежал! Надоело мне там, хуже горькой редьки... Вот так и живу теперь, без паспорта...
   - Да-а...
   - Да не бери ты в голову, а бери в руку! Я не жалуюсь, бесполезное это дело. И я понимаю, что ничем ты мне не поможешь. Подвигаю костями дальше, может, еще где чего перехвачу...
   - Ну, давай!...
  
   * * *
  
   Вечером Валерий Николаевич вышел на лоджию, сидел, курил, вспоминал весь прошедший сегодняшний день и думал о том, какое хмурноватое оно оказалось у него, утро его новой жизни.
   А на улице, где-то среди сырых промозглых ветвей, в полувечерней весенней тьме, все еще неиствовали птицы. Особенно старалась одна из них, с высоким звонким голосом. Она не пела, не чирикала, а яростно пилила воздух своими пронзительными звуками, словно настойчиво пыталась вдолбить всем в округе:
   Люди! Оглянитесь вокруг - весна пришла!
  
   Беляши и "Курс молодого бойца"
  
   Нам позвонила бабушка Женя из Нижнего Новгорода с небольшой просьбой: им с дедом нужны два мобильных телефона, для связи друг с другом. Она звонила моей жене, своей дочери.
   - Ты, понимаешь, - кричала в трубку она, - для нас с дедушкой самое главное теперь держаться друг за друга. А то я иногда уеду одна на дачу, и думаю: ну как он там один, без меня? Старенькие мы стали. Деду уже 77, мне немногим меньше. Он иногда и в квартире может упасть. Мне бы срочно вернуться домой, а я в этих дурацких теплицах чулдыкаюсь. А так позвонила бы ему, узнала, что все в порядке, и успокоилась бы. Или приедем на дачу вдвоем, и думаем - не сходить ли нам к Семиным? А сами себя спрашиваем: а вдруг их нет? Нам ведь плюхать полчаса в одну сторону и еще полчаса в другую. А так перезвонились бы с ними - и сразу ясно, идти к ним или нет. Нам нужны телефоны. Но ты же знаешь - мы в этом деле ничего не понимаем. Что покупать? Где это делается? Там какие-то билайны, джинсы - не поймешь. Везде рекламы полно, но она такая бестолковая! Вот если бы вы купили нам, мы бы и пользовались. А деньги на телефоны мы свои дадим, не волнуйтесь! У нас на это пенсии хватит.
   На семейном совете стали решать эту проблему. Вспомнили, что Юра давно хотел сменить себе мобильник. Дождались Юру. Тот сказал, что с радостью отдаст свою старенькую Нокию, поскольку она ему, действительно, надоела, и он хотел бы что-нибудь посвежее. К ней решили докупить на Митинском рынке еще одну трубку, такую же, чтобы им было проще осваивать. На том и остановились.
   *
   Мы приехали в Нижний 9 августа, в понедельник, на неделю. Приехали вдвоем, без детей, потому что они все по уши в работе, некогда им. Только Миша обещал приехать в пятницу, с тем, чтобы побыть пару дней и уехать в воскресенье вместе с нами. Главная цель его приезда была привезти телефоны и обучить старшее поколение, как ими пользоваться.
   Между тем в Нижнем Новгороде развивалась интересная интрига: дед, Юрий Николаевич, давно хотел своих законных беляшей.
   Наш приезд грубо нарушил его тихую и размеренную жизнь, в которой беляши регулярно подавались раз в неделю, и срок этот настал. Вообще-то в старое доброе время они подавались по воскресеньям, но именно в это воскресенье хозяйка (бабушка то есть) захлопоталась с будущей встречей гостей, и забыла. А когда вспомнила - было уже поздно, не охота было возиться с ними. И беляши плавно перетекли на понедельник. Нет, бабушка не отказывалась, она твердо обещала настряпать их в понедельник.
   А какие беляши она готовит! Это же сказка "Тысяча и одна ночь"! Вкусные, румяные, сочные, свеженькие беляши из отборного мяса. Не из какого-нибудь там замороженного, которое пролежало в холодильнике резервного запаса страны со времен окончания Второй Мировой Войны, из которого давно уже ушли все питательные соки и в котором осталась одна сухая клетчатка. Нет! - на беляши всегда покупалось только свеженькое парное мясцо, розовенькое и нежное, как персик. О, вы не пробовали этих беляшей! Иначе бы вы сразу поняли деда и его страсть к ним.
   Дед немного обиделся на такое невнимание к себе, но скрепил свое сердце мужеством и надеждой, и начал терпеливо ждать понедельника. Он надеялся, что уж в понедельник-то, к приезду гостей, все само собой образуется и бабушка точно их настряпает. Так мы все надеемся на разумные действия нашего правительства, но чем заканчиваются подобные надежды, мы также все хорошо знаем.
   В понедельник приезжали гости, и бабушке весь день было не до беляшей. Несмотря на то, что гости, то есть мы, приехали только в шесть вечера, день был полон хлопот, главная из которых - томительное ожидание. Хорошо ли они (мы то есть) доедут? Как бы с ними в дороге ничего не случилось. Ох, у них же и машина старенькая! А ну, как сломается среди дороги? А подготовила ли я им постели? А чем я их буду кормить, как они приедут? Подобные вопросы роем докучливых ос вились и жужжали в голове у бабушки.
   Именно на последний вопрос, чем то бишь будет она их кормить, и надеялся дед. И несколько раз намекал ей в течение дня: как то есть чем кормить? Известное дело чем - беляшами! Нет ничего лучше, как прямо с дороги, с устатку, поесть вкусных, сочных и румяных беляшей.
   Бабушка несколько раз цеплялась было за эту мысль, и ее рука уже начинала свое вожделенное для деда движение к холодильнику, где лежало и томилось купленное вчера на рынке мясо, но всякий раз другие непрестанно жужжащие мысли, сбивали ее, и рука сначала останавливалась, а потом начинала свое движение совсем в другую сторону. Бабушка то начинала в четвертый раз за день перетряхивать на диване подушки, то тянулась в теплицу, лишний раз проверить помидоры: все ли они на месте? Будет ли чем похвастать перед гостями? До беляшей ли здесь было, согласитесь? Ведь приготовление беляшей - это ПРОЦЕСС, их не сделаешь за пять минут! Это надо завестись на пару часов.
   Так безрадостно прошел весь понедельник. Сначала в ожидании гостей, а потом в их встрече, обнимании, целовании, рассказами взахлеб и прочими нежными штучками, из-за которых беляши плавно переехали куда-то на вторник.
   *
   По приезду гостей выяснилось, что они (мы то есть) привезли с собой трехлитровую банку черники, которую купили по пути, под Вязниками. Есть там одно известное место, в конце объездной дороги, на горке, где всегда в эту пору стоят черничники и грибники. В прошлом году там стояли десятки людей с корзинками, полными белых грибов и подберезовиков, а в этом году там стояло трое, и у них были только лисички да начинающая подсыхать уходящая черника.
   Так вот, гости привезли чернику, и надо было поддержать традицию - сделать Большой Черничный Пирог. Раньше такие пироги делали из той черники, которую сами собирали за Семеновым. Но теперь настали другие времена. Дед с бабушкой стали "невыездными", и собирать чернику больше не ездили. Во-первых, машину свою они давно уже продали, а, во-вторых, здоровье уже не то, чтобы по лесу за черникой часами таскаться да комаров собою кормить. Но раз черника была, то нужно было сделать пирог!
   С черничными пирогами у нас связано много историй, и смешных и грустных. Расскажу, пожалуй, одну из них, чтобы позабавить читателя. Хоть мне немного и неловко, право, потому что я в этой истории выгляжу не в самом лучшем свете. Но расскажу, раз уж пообещал.
   В каждой семье есть свои словечки и ситуации, которые больше не знает никто, которые понятны только в узком семейном кругу. Если я ворчу, что не успеваю от стула оторвать свой зад, как стул тут же занимают, то домашние всегда смеются, и вспоминают о черничном пироге.
   Дело было лет десять тому назад, на этой же даче в Нижнем Новгороде. Теща, Евгения Нифантьевна, и жена готовили ужин. Я тоже вертелся с ними на тесной веранде, одновременно служившей кухней. Остальные находились вне дощатых стен этой тесной каморки. Втроем мы о чем-то живо беседовали, одновременно делая каждый свое дело. Разговаривали, как сейчас помню, о выставке Ильи Глазунова. Я сидел на стуле и чистил морковку на салат, но на секунду приподнялся выбросить очистки в мусор. До ведра с мусором ступить было два шага. Жена в это время вынула из электрической печки черничный пирог и, увидев свободную горизонтальную плоскость (небольшой стол был, естественно, занят чем попало), поставила горячий противень с пирогом на стул, чтобы его перехватить и поставить уже повыше, куда-то на буфет. Пирог с черникой здесь делают большой ватрушкой, с раскрытым верхом. Я в это время выбросил мусор и, не оборачиваясь, сел на свой стул. То есть прямо в горячий черничный пирог. Все произошло настолько молниеносно, что никто не успел рта раскрыть.
   С тех пор я четко знаю, что любая горизонтальная поверхность очень недолго бывает свободной, по крайней мере, в нашей семье. И еще одно: как только я где-нибудь слышу имя Глазунова, я вспоминаю этот черничный пирог.
   Поэтому вторник был полностью посвящен пирогам, с традиционным выездом на автомобиле в центр Сормово, в известную булочную, где продается прекрасное готовое тесто, и со стряпаньем пирогов на даче. Словом, вторник также безвозвратно пропал для беляшей. Терпенье деда постепенно близилось к концу, и он стал все настойчивее напоминать о том, что не худо бы было изготовить беляши. Со стороны могло даже показаться, что делает он это слишком часто и совсем невпопад, но, согласитесь, после того, что я вам рассказал, это не выглядело так уж нелепо. Всякому терпенью рано или поздно приходит конец.
   *
   За вторником наступила среда... Да! Среда также оказалась неудачной для этих изумительных изделий из мяса и жареного теста. Как в таких случаях водится, бабушка захотела угостить дорогих гостей жареным лещом. Где, как не на Волге можно всласть откушать блюдо из этого чудного, килограмма на два, произведения живой природы? Где же это делать, как не здесь, в Нижнем Новгороде, где сливаются две могучих русских реки, где такое изобилие речных просторов и угодий для рыбалки, где есть знаменитый Канавинский рынок, на котором и продаются (по смешным для московских ценам в 20 рублей килограмм) лещи и раки, щуки и судаки, крохотные точеные стерлядки, и совсем юные, длиной всего по локоть, безусые белоглазые сомята?
   А знает ли достопочтенный читатель, как нужно выбирать рыбу? Э-э! По вашим помутневшим от туманности ответа глазам вижу, что не знаете! Отнюдь не по жабрам, как некоторые себе думают. Если жабры у рыбы несвежие, с легким налетом фиолетинки, то такую рыбу нужно сразу выбрасывать на помойку, говорит дед. Ее фамилия Негодидзе.
   И кстати я упомянул о глазах. Дед, старый, прожженный рыбак, именно по ним учил бабушку выбирать рыбу. У свежей рыбы, пойманной сегодня на зорьке, глаз еще чистый, незамутненный. Если глаз у нее хотя бы слегка замутился, и появилась в нем легкая дымка грусти об ушедшей рыбьей жизни, то это не сегодняшняя рыба, и лучше ее не брать.
   Продавцы прекрасно знают это. И поэтому, когда бабушка начала деловито изучать рыбьи очи, они уважительно зашептались, а один из них даже сказал: Э, да эту бабульку не проведешь, умеет она рыбу выбирать!
   Что здесь можно сказать после этого? Вы можете себе представить, какой это был жареный лещ? Свежайший, нежнейший, весь протекший жирком, в подрумянившихся луковых колечках. С молодой жареной картошечкой, тающей во рту, с зеленым сеченым укропчиком поверх всего... Да еще местное свежее пивко "Волга", да умная беседа за столом...
   Вот я описываю леща, а сам вспомнил о рыбьих пирогах. Да едали ли вы когда-нибудь в жизни настоящий рыбий пирог, из свежей речной рыбы?... Эх! О чем тогда с вами говорить! Делается он большой открытой ватрушкой, в которую накладывается не чищенная (это важно, чтоб сок меньше уходил!) от чешуи рыба с пряностями. Я их только и ел, что здесь, в Нижнем. Однажды приехали среди зимы, в январе. А Юрий Николаевич аккурат в субботу съездил на зимнюю рыбалку и принес два-три десятка мелкой, с ладонь, рыбешки - плотвичка, окуньки. И бабушка - тогда еще, конечно, никакая не бабушка - сделала с этой рыбой пирог. Как сочно пропитался свежим рыбьим соком нижний слой пирога, какими хрустящими и румяными были боковые корочки, какой вкусной была сама рыба, запеченная в собственном соку!
   А дед все грустил. Жареного леща он ел по крайней мере два-три раза в месяц, и больше ему не хотелось. Как писал в своей бессмертной книге Михаил Булгаков, ничто не радовало его - ни весенние разливы велеречивого Днепра (то есть Волги), когда, затопляя острова на низком берегу, вода сливалась с горизонтом, ни потрясающий по красоте вид, что открывался от подножия памятника князю Владимиру (то есть Чкалову). Его не веселили солнечные пятна, играющие весною на кирпичных дорожках Чкаловской лестницы. Ничего этого он не хотел, он хотел одного - беляшей.
   *
   Четверг... Ну, уж в четверг-то, мечтал дед, я поем беляшей как следует! В четверг-то я отыграюсь на полную катушку. Съем штук пять. Или, лучше, семь. Эх, не объесться бы, чтоб плохо потом не стало!
   Не объелся. Не обрыбились (так говорят в Нижнем Новгороде, их это словечко) ему беляши и в четверг. В четверг была новая напасть. Им (то есть нам) вздумалось побаловать их (деда с бабушкой) барбекю. Слово-то какое, косорылое, прости господи! Для этого они привезли с собой блестящую металлическую решетку с деревянной ручкой, и успели на Дубравной закупить специального мяса. Но где же они собираются делать костер для своего барбекю? - с тайным недоброжелательством посмеивался дед. В огороде костер не разведешь, единственное место, где они с бабушкой сами жгут костер, теперь занято приехавшей машиной.
   Но здесь погрустневших гостей, совсем уж было согласившихся оставить свое затейливое мероприятие, выручила бабушка. Она всегда была бойка на придумки. А что, если нам приготовить угли в печке? - спросила она и хитро блеснула озорными глазками. Вам ведь угли нужны, а не костер? Верно. Заодно и печку протопим, что-то немного похолодало. А под готовые угли у нас есть железная крышка от бочки, - продолжала бабушка, - высыплем угли на крышку, поставим по краям два кирпича - и делайте свое барбекю на здоровье. А крышку можно и на дорожку возле дома положить, ничего с ней не будет, она бетонная.
   Так мы и сделали. И уплыли беляши с четверга на пятницу.
   Ну, а в пятницу... А в пятницу приехал Миша. И в пятницу тоже было не до дедовых беляшей.
   *
   Когда приехал Миша, все полетело кувырком. Миша приехал в пятницу утром, а в воскресенье мы уже собирались уезжать. Следовательно, только два дня, пятница и суббота, были в нашем общем распоряжении. Миша привез обещанные мобильные телефоны. Нужно было срочно заправить их картами и обучить старшее поколение, как им пользоваться. Сами понимаете, это не 15 минут.
   Сначала была ВСТРЕЧА. Затем был ЗАВТРАК, растянувшийся до полудня. После завтрака мы поехали в город, закупать СИМ-карты. Когда мы купили их и приехали обратно, женщины занялись обедом, дед начал движение на 2-й этаж, невнятно пробормотав таинственное "Пойду, побыгаю!", я по случаю начавшего моросить дождя затеял топить печку, а Миша занялся телефонами.
   Вставить СИМ-карты в телефоны и попробовать на них позвонить со своего мобильника было для него делом нескольких минут. Звонки прошли успешно. Оба телефона ф_у_н_к_ц_и_о_н_и_р_о_в_а_л_и исправно. Настало время ОБУЧЕНИЯ.
   На крыльях нетерпения Миша взлетел на второй этаж. Там дед все еще продолжал свое неторопливое движение к открытому балкону, где за шахматным столиком он вознамерился почитать свежую газету, привезенную нами из города.
   - Деда, телефоны готовы. Будем обучаться? - спросил Миша.
   - Начинай с бабушки, она более шустрая, - пробурчал дед, не прерывая своего целеустремленного движения к столику на балконе.
   - Ну, с бабушки, так с бабушки! - покладисто согласился Миша и рванулся на поиски бабушки. Колобком (если это можно представить себе при его росте 192) скатился со второго этажа на веранду, где бабушка Женя была занята приготовлением обеда. Там все дымилось и шкворчало...
   - Бабушка! Когда начнем учебу? Я готов!
   - А прямо сейчас и начнем! - с чапаевской решительностью рубанула бабушка. Но потом что-то призадумалась, замерев с поднятым ножом в руке:
   - А то, может, после обеда? Вот покушаем...
   - Мне все равно, - с нарочитым фурмановским равнодушием сказал Миша, - я тогда в сад пойду, спелых яблок на деревьях поищу...
   - Нет, чего ж откладывать! - тут же передумала бабушка. Ломкая переменчивость в мыслях была одной из характерных черт ее натуры. - Думаем мы с дедом теперь медленно, обучаться будем долго, поэтому давай начинать. А то не успеем к твоему отъезду.
   Бабушка тут же начала прикидывать, с чего бы начать, и первым делом озабочено спросила:
   - А как узнать, сколько на телефоне осталось денег?
   Вопрос стоимости телефонных звонков волновал ее в первую очередь. Ее хорошие знакомые, Семины и Сауткины, уже обзаведшиеся мобильными телефонами, стращали ее неподъемными ценами. "Даже Ира Сауткина", говорила бабушка, "которая обычно часами разговаривала по телефону, теперь и в простой телефон скажет два слова - и конец разговору. Привыкла на мобильном экономить!"
   - Я скажу, - терпеливо отвечал Миша, - но только позже. Пока это сложно. Для начала научимся самому простому - как звонить.
   - Хорошо, давай учи, как звонить, - пошла на попятную бабушка. Ее руки не забывали бойко строгать салат из капусты кольраби.
   - Но перед тем, как звонить, - спохватился Миша, - надо научиться еще более простому - как ответить на звонок. Так вот. Если вам позвонят, раздастся такой звонок..., - он позвонил со своего телефона, и на бабушкином телефоне затренькал жалобный дребезжащий зуммер.
   - Ой, он так все время будет звонить, как дребезжалка? - запричитала бабушка, - Мне не нравится такой звонок! Вот на семинских телефонах такие красивые мелодии! На одном Моцарт, на другом... На другом не помню что, но тоже что-то очень приятное.
   - Можно подобрать любую мелодию, которая понравится, - бодро сказал Миша. - Сейчас мы зайдем отсюда в Интернет и выберем то, что захотим. Я знаю там один чудесный сайтик... Так... Ах, да! У вас же нет GPRS! Ну, тогда посмотрим, что здесь вообще есть, на этом телефоне...
   - А что такое "Жепе Эрэс"? Явно что-то неприличное, - с осуждением отметила бабушка.
   - Да нет, это просто латинская аббревиатура способа удаленной связи, - начал оправдываться Миша. - Но ее здесь нет. А что здесь есть? - он молниеносно щелкал кнопочками бабушкиного телефона, который только успевал жалобно попискивать. Бабушка смотрела на внука взглядом, в котором смешалась и жалость к своему телефону, постанывающему под Мишиными пальцами, и уважение и зависть к той бойкости, с которой внук щелкал кнопками, и легкая грусть оттого, что она прекрасно понимала, что она так бойко никогда не сможет.
   - А есть здесь десяток стандартных мелодий, - продолжал Миша. - Вот мы их и прослушаем по очереди. Шербурские зонтики! - объявил он первый пункт музыкальной программы.
   - Н-н-нет! - выслушав простую тональную мелодию, сказала бабушка. - Слишком примитивно. Я помню совсем другие шербурские зонтики. Эти меня будут постоянно раздражать.
   - The Buffon?
   - Пикающее какое-то, - фыркнула после прослушивания бабушка. - И название по-русски не произнесешь!
   - А зачем его произносить? Indifference?
   - Чирикающее, - кратко и уничижительно изрекла бабушка. - А произносить его надо затем, чтоб рассказать своим подружкам. Как же без этого? Мы ведь будем друг дружке показывать, обсуждать, хвастаться...
   - Knick-Knock?
   - Да ну его! Кукольное что-то, как болванчик кланяется. Несолидно.
   - Тореадор?
   - О! Вот это, пожалуй, подойдет! Это по-нашенски, - сказала бабушка и начала ловко соскребать ножом жареный лук и морковку со сковородки в булькающий суп.
   - Уф! Тогда оставим пока этот. Вернемся к тому, что делать, когда вам звонят. Вот вам позвонили, и из телефона раздался этот звонок (снова звонит, раздается "Тореадор, смелее в бой!"). Для того, чтобы начать говорить, надо поднять трубку...
   - Как здесь можно "поднять трубку", если ее здесь нет? - возмутилась бабушка. - Что за ерунду ты мелешь? Где ты тут трубку увидел?
   - Да, правильно! Так говорят для простоты. Здесь она есть, но она совмещена с аппаратом. Поэтому для того, чтобы ее поднять, нужно нажать вот эту большую кнопочку. Это здесь и есть поднятие трубки.
   - Ага! Теперь понятно. Все просто. Трубки здесь нет, вместо нее кнопка. Но давайте теперь пообедаем, все готово. Мишенька! Крикни погромче деду, чтобы он начинал двигаться вниз. Пока он будет шоркать со второго этажа, мы за это время переставим и накроем стол.
   После обеда к бабушке уже присоединился и дед. Он взял в руки свой телефон, потискал его своими слабыми руками и презрительно сказал: "Мыльница!"
   Действие переместилось из веранды в теплую комнату, где из угла весело потрескивала дровами печка. За окном лил дождь, и шумели под ветром деревья в саду, и бились ветвями в окна, а в комнате было уютно и тепло.
   - Так на чем это мы остановились? - менторским тоном спросил Миша. Он все больше входил в роль наставника.
   - Я теперь знаю, что делать, когда зазвонит телефон, - сказала бабушка. - Но лучше бы это куда-нибудь записать. А то ты уедешь, а память у нас уже короткая, девичья...
   - Ты знаешь, а я не знаю! - весело сказал дед, разглядывая свой телефон, - поэтому мне и забывать нечего.
   - Нечего было газетами на балконе шуршать и уроки прогуливать, двоечник! - парировала бабушка.
   - Запишу, - примирительно пообещал Миша. - Записки будут называться...
   - "Курс молодого бойца", - хитровато улыбаясь, подсказал дед.
   - Да! Отличное предложение! Так их и назовем. Но это потом. Сейчас я вам расскажу о том, как звонить. Звонить можно так же, как в обычном телефоне, просто набрать номер, здесь на кнопочках есть цифры, но это неудобно.
   - Почему это неудобно? Мы всю жизнь так делаем и ничего.
   - Потому что на обычный телефон лучше не звонить, это дорого. А номер другого мобильного телефона вы не запомните, он слишком длинный.
   Слово "дорого" внушило бабушке должное почтение, и она отступилась от своих попыток звонить по старинке.
   - А как тогда нужно звонить?
   - Лучше всего телефон сразу занести в телефонную книгу. У вас есть номер семинского телефона? А, нет, это рано! Я лучше себя запишу, мы сразу и проверим. Вот здесь на экране меню, мы нажимаем...
   - Какое еще меню? Мы здесь разве в ресторане?
   - Почти... Только там предлагаются блюда, а здесь действия. Меню в телефоне - это список действий, которые мы можем сделать с этим телефоном. Нажимаем эту большую кнопочку, тогда меню раскрывается. А этими кнопочками можно его листать вверх-вниз.
   - Ну да! - понимающе сказал дед. - Экранчик-то куценький, весь листок в него и не влазит. Вот и приходится мотать его туда-сюда. Мыльница - она и есть мыльница, чего тут еще скажешь!
   - Ну вот! Мы открываем телефонный справочник и заносим туда новое имя, Миша... Э-э! - разочарованно протянул он.
   - Что "Э-э"?
   - Русских букв на клаве нет!
   - На какой еще Клаве? - с недоумением спросил дед.
   - На кнопочках. Да он вообще не локализован! Как Юрка им пользовался? Здесь только латиница. Ну, пока это не важно. Заведем Мишу латинскими буквами, получилось "Мисха". Нужно занести имя и номер телефона. Теперь можно с него звонить мне. Нажимаем меню, выбираем "звонить", выбираем Мисху и нажимаем большую кнопочку.
   На мишином телефоне раздался звонок. Бабушка весело поговорила с Мишей, и Миша на каждый телефон записал телефоны друг друга.
   - А как, интересно, вы их различать будете? - спросил Миша. - Телефоны-то абсолютно одинаковые.
   - Это запросто! - сказала бабушка. - На свой телефон я наклею кусочек пластыря, и поставлю на нем крестик. Я на банках с вареньем всегда так делаю, если мне нужно что-то пометить.
   - А что он ест - пальчиковые батарейки? - озабочено и с пониманием дела вдруг ввязался дед.
   - У него литиевые аккумуляторы, их хватает года на три, - важно объяснил Миша. - Но их надо регулярно заряжать. Зарядное устройство прилагается. Уровень зарядки все время виден на экране телефончика. Видите? Вот здесь, справа столбик из четырех делений. Если останется меньше двух - надо срочно заряжать.
   - Так как, все-таки, узнать, сколько на нем денег осталось? - спросила бабушка. Этот важный вопрос волновал ее больше остальных.
   - Я позже обязательно скажу, - пообещал Миша. - Пока это сложно. Продолжим обучение по линии постепенного наращивания знаний. Изучим, как отключать телефон.
   - Что ты с нами, как с маленькими? - обиделась бабушка. - Как отключать и так понятно, кнопочка у него должна быть особая для этого. Ты лучше мне теперь расскажи, как письмо послать.
   - SMS-сообщение послать не получится, потому что нет русских букв.
   - А мы их по-аглицки пошлем, суржиком! - не растерялась бабушка.
   - И латиницей лучше не надо. В вашем тарифе письмо будет стоить дороже минуты разговора. Вам лучше говорить, чем слать друг другу письма.
   - А если мне кто-то пришлет письмо, как мне его прочитать? - не сдавалась бабушка. - Должна же я это уметь!
   - А это мы сейчас проверим, - оживился Миша. - Я сейчас пошлю сообщение на твой телефон, и мы посмотрим, что из этого получится.
   Миша быстро набрал сообщение на своем телефоне, в ответ на бабушкином раздался рыкающий звонок. Миша попытался прочесть сообщение на бабушкином телефоне.
   - Не получается! - объявил он. - Телефон не желает понимать русских букв. Отсылать и принимать сообщения можно только на латинице.
   - Немец его делал, вот он и не хочет чирикать по-нашему, - заметил дед. И добавил с осуждением: - Челизна здесь у них, однако!
   - Итак, вы теперь умеете принимать звонки и звонить сами. Всех ваших знакомых я вам введу в телефонные книги обоих телефонов. Теперь блокировка.
   - Это чтоб никто не смог позвонить, если украдут? - догадалась бабушка.
   - Нет. Если украдут, нужно срочно идти в сервис-центр, где мы покупали карты, и сказать, чтоб заблокировали вашу карту. Иначе ею будут пользоваться и транжирить ваши денежки. Я о другом. Поскольку ваши телефоны без защитной верхней панели, то когда телефон находится в сумке или в кармане, случайно могут быть нажаты клавиши. Чтоб этого не было, нужно клавиши блокировать. Для чего нужно нажать две клавиши, одну за другой - вот эту большую и звездочку. Чтобы снять блокировку, нужно нажать эту же комбинацию клавиш. Все понятно?
   - Понятно, понятно, ты дальше давай!
   - Теперь, наконец, про деньги. Зря я вас на испуг брал, это очень просто. Запомните, что деньги по-английски - это "мани".
   - Это мы знаем! - сказала бабушка. - Денежки - это у них манежки.
   - Поэтому, для того, чтобы узнать о деньгах, нужно набрать букву "М", но не явно, а схематически. Для этого нужно нажать пять клавиш, *102#, их последовательное нажатие образует букву "М", видите? Она получается немного косая. Нажимаете пять этих клавиш и звонок. На этот звонок вам придет сообщение с указанием оставшейся у вас суммы. Вот и все. Давайте испытаем. Ну-ка, бабушка, к доске!
   Бабушка сняла очки, потому что ее глаза в очках уже не видели мелких предметов, и взяла в руки телефон.
   - Ой! - воскликнула она, - а он сломался, не светится!
   - Это я его отключил, чтоб показать, как его включать и выключать. Кнопочка включения находится вот здесь.
   Когда бабушка справилась с кнопочкой, на экранчике появилась надпись "Slushajus i povinujus!"
   - Слушаюсь и повинуюсь! - прочла и изумилась бабушка. - Это они так интересно придумали?
   - Это я так интересно придумал, - сказал Миша, - чтоб вам веселее жить было.
   - Теперь нажимаем так, чтоб получилась буква "М", и нажимаем кнопку позвонить. Так... Сумма на счете 19 и 88 сотых доллара. Это значит мы целых 12 центов уже проболтали! - в ужасе воскликнула она. - Профукали 12 центов! Непостижимо! С этим телефоном мы через месяц по миру пойдем.
   - Это нормально, - успокоил Миша. - С вашим темпом разговоров этой суммы хватит на три-четыре месяца. Ну, что ж! - резюмировал он после некоторой паузы. - Первый урок будем считать законченным. Бабушка экзамен сдавала по ходу занятий. Когда дедушка будет сдавать?
   - Без экзаменов обойдемся, баловство! - недовольно пробурчал лауреат Государственной премии. - Чего тут разбираться? Уж как-нибудь и сами докумекаем...
   После "урока" все разбрелись кто куда. Миша пошел в сад, женщины ушли на веранду, чтобы приготовить "шарлотку" из упавших яблок, я взялся за томик Чехова, а дед "начал движение" куда-то наверх. Я лежал на диванчике, в углу уютно все еще постреливала печка, а я, отстранив книгу, с грустью думал, что погода испортилась, завтра последний день, будут сборы, следовательно, в Макарьевский монастырь и в этот раз нам не удалось съездить. Никак он не давался мне, этот Макарьев, каждый раз ускользал от меня, как намыленный.
   Через полчаса я вышел на веранду с мыслью чего-нибудь съесть. Вдруг зазвонил бабушкин телефон. Все всполошились: кто бы это мог быть? Ведь номер ее телефона мы еще никому не успели передать. Миша все еще был в саду.
   - Ну, что, бабушка, - сказал я, - если звонят, надо набраться храбрости и отвечать, как внук учил.
   Бабушка, все еще робея, взяла телефон, нажала кнопку и спросила испуганно:
   - Аллё! Это кто?
   Трубка ответила дребезжащим дедовым голосом:
   - Это я, экзамен сдаю. Так беляши сегодня на вечер будут, наконец, или нет?
   август 2004 г.
  
  
   Искры костра
   Известный скульптор Владимир Иконников с несколькими приятелями уже не первый год проводили свой летний двухнедельный отпуск на озере Чеполшевском, которое расположено недалеко от Удомли. Однажды случайно попав в эти края, они были очарованы чистой прелестью самого озера и мало тронутыми современной цивилизацией краями.
  
   В этом году с Иконниковым поехали его школьный друг Антон Сухоруков, возглавляющий отдел программирования в солидной коммерческой фирме и Виталик, сорокалетний бородатый крепыш, "балующийся пером". Все трое отчаянные рыбаки, грибники, ягодники и прочая.
  
   Антон был одет в светло-серый свитер, на груди которого была написано "Clipper 5.0", а на спине - "Обнинск 91".
   - Весь ты какой-то ... оцифрованный, - сказал, увидев его, Виталик.
   - Как и положено простому программисту, - нарочито постно отвечал Антон.
   - Ну и что это у тебя за Клиппер такой?
   - Это язык программирования баз данных, который в свое время был самым быстрым среди себе подобных, как быстроходный клипер среди парусных судов.
   - Опять свою тарабарщину понес!
   - Я просто отвечаю на вопрос.
   - Ты просто мерзнешь, - поддел его Виталик.
  
   Антон, тощего сложения, действительно, почему-то всегда мерз, и был в свитере, невзирая на теплый, летний вечер. Упитанный Виталик сидел поясно обнаженный и лениво отмахивался веткой от комаров, Иконников был в своей любимой одежде, морской тельняшке. Лагерь стоял почти на берегу, между первыми соснами леса. Начинало вечереть, и полчаса назад разожгли костер, над которым повесили пару закопченных котлов. Котлы снимали и надевали на крючья специальным крючком конструкции Глухова, который на этот раз присутствовал в компании незримо.
  
   - Как, все-таки, прекрасно здесь, на природе, у озера, - тихо говорил Иконников, задумчиво глядя на завораживающие блики трепещущего костра, - Какой настоянный на сосновой хвое и смоле воздух! Дышишь с ощущением полета. Какая бодрость в теле и ясность в голове! Как просто, легко и ясно думается обо всем - о сложной жизни, о предназначении человека, о целях его пребывания в этом мире. А какие здесь роскошные и чистые закаты! Я даже название им придумал - зорекаты. В городе таких закатов не увидишь хотя бы из-за высоких зданий, там нигде нет ясной линии горизонта, там никогда не увидишь того, что называется широким и просторным русским словом 'окоем'. А как прекрасен был даже вчерашний ураган! Как было страшно и вместе с тем красиво, ибо перед нами предстала сама Природа, как Афина, во всей своей могучей и грозной нагой красоте. Разве не прекрасно то, что именно в это время мы оказались здесь? А иначе - так и сидели бы у себя в затхлой городской квартире перед телевизором и думали бы - ну, ветер за окном свистит, дождь хлещет в стекло - ничего интересного. Для того, чтобы это было интересно, надо на своей шкуре прочувствовать всю эту дикую мощь и красоту. Чтобы сначала - ураганный ветер с дождем в лицо, бессонная ночь в автомобиле рядом с разорванной палаткой, а на следующий день - тихий вечер, костерчик, и полная луна, как яичница, в озере...
  
   - Любопытно, - продолжил разговор Антон, подбрасывая сухую ветку в костер, - что, несмотря на все эти красоты природы, есть масса людей, назовем их условно "комфортофилами", которые ни за что не хотят жертвовать своей привычкой к городскому комфорту. Спать в палатке? На жестком матрасе? Засыпать под неумолчный звон комаров? А потом ходить утром с волдырями от их укусов? Жить несколько дней с "удобствами" на улице? - Нет уж! Увольте! Они так уютно расположились в своей скорлупе собственного благополучия, что выковырять их оттуда нет никакой возможности. Вот, как раз кстати, расскажу один недавний случай по этому поводу.
  
   Он неторопливо достал из нагрудного кармана желтую пачку сигарет "Camel", вынул из нее один белый стержень, по старой привычке размял его в руках, вставил в рот и потянулся за горящей веткой к костру.
  
   Иконников в это время рассматривал появившуюся над озером луну. Она только появилась над линией горизонта, ярко-оранжевая на еще голубом по-летнему небе, приплюснутая у линии встречи неба с землей. Она словно прилипла к земле и не желала от нее отрываться.
  
   - Вы посмотрите, какая над озером восхитительная луна! - восторженно обратился он к присутствующим, - Как неохотно, как роскошно отрывается она от земли!
  
   Все развернулись от костра к луне.
  
   - Да! - сказал Виталик, - В моем городе Видное такого не увидишь. Чувствуете, какой тонкий каламбур я сморозил!
   - Чувствуем, литератор ты наш! Чукча не читатель, чукча - писатель, - добродушно иронизируя, сказал Иконников. Он не упускал возможности пошутить над попытками Виталика "баловаться" литературой.
  
   - Ладно вам, ребята, пикироваться. Послушайте лучше мой рассказ. - сказал Антон.
   - Валяй, накатывай! - грубовато подбодрил его Виталик.
   - Недавно, в мае, у нас была встреча однокурсников - четверть века после окончания Alma Mater. Многих было уже и не узнать с первого взгляда. Поседели, полысели, погрузнели до неузнаваемости. В студенчестве был у меня приятель, Лева Верейкин, вместе с ним жили пару лет в одной комнате. Его также было признать трудно - раздался в ширь, лицо заплыло розовыми одутловатостями, глаза превратились в узкие наблюдательные щелки, и в его облике появилось нечто определенно кошачье. В конце-концов мы друг дружку все-таки узнали, славно посидели в студенческом кафе на вечере встречи выпускников. Ну и знаете, как это бывает после подобных встреч - захотелось продолжения банкета, - и потянул он меня к себе домой, благо живет он недалеко, в ближнем Подмосковье.
   Дома нас встретила его жена Ирина, холеная полная женщина, с высоким, пронзительным голосом и белыми руками. Как и многие женщины, которые познакомились со своими мужьями еще в далеком студенчестве, она называла Леву только по фамилии - Верейкин, хотя у нее самой уже двадцать пять лет была такая же фамилия. По ее резким и решительным действиям было видно, что с ней не забалуешь, и что мужа она держит в мягких, но когтистых лапках с броским, алым маникюром. Встретила она нас не очень приветливо и оставила самих разбираться с выпивкой на кухне, а сама ушла в просторную гостиную, смотреть телевизор.
   - Чего это она у тебя? - спросил я Леву.
   - Ей в последнее время кажется, что я стал злоупотреблять горячительным, - Лева выразительно щелкнул пальцем по кадыку, - вот она и дуется.
   Из детской выглянула заканчивающая школу Левина дочь Лера, такая же низенькая и плотненькая, как и ее оба родителя и с таким же кошачьим выражением на плутоватой рожице.
   Мы с Левой сбацали какую-то закусь на скорую руку и сели на кухне распивать его благородный "Хеннесси".
   - Забавно получается, - жаловался мне по ходу дела Лева, - продукты в целях экономии специально покупаем оптом, на неделю, в ближайшем "Рамсторе", но дома, поскольку это уже лежит в холодильнике, они идут еще быстрее, чем могли бы. А мне лишний вес так не мешало бы сбросить!
   - Да как же ты его сбросишь, если ты холодильник на неделю вперед затариваешь? - спрашиваю его я.
   - Нет, ну... понимаешь, - не сидеть же из-за этого веса на диете! Хочется похудеть, но ... и ни в чем себе не отказывать...
   - Как-то странно ты худеешь. Хочешь и рыбку съесть...
   Далее Лева начал рассказывать о себе, хвастался, конечно, невероятно своими успехами и вообще умением вести дела, показывал дорогое оборудование на кухне, потом потянул меня в свою гостиную. При нашем появлении с антресолей шкафа на телевизор грузно обрушилось неимоверной величины мохнатое чудовище, как потом выяснилось кошка Сонька, свалило с телевизора хрустальную вазу и запрыгнуло с пола на руки Ирине, сидевшей в это время в кресле перед телевизором. Та истошно завопила, сбросила кошку на пол и стала на нее кричать за разбитый хрусталь. Кошка тоже неистово заорала, не ожидая такой обструкции со стороны обыкновенно ласковой хозяйки. Лева стал вопить на их обоих, чтобы они замолчали, из детской выглянула полураздетая Лера и тоже стала кричать, чтобы орущие прекратили наконец этот кошкин дом. А виновница всех этих скандальных происшествий преспокойно улеглась на диване и стала равнодушно наблюдать за происходящим - ей, судя по всему, это было не в первой. Минут через пять все, наконец, успокоилось. Кошка вновь была любима и благосклонно принята на колени, Лева продолжил прерванную экскурсию по достопримечательностям своей хорошо обставленной квартиры.
  
   - Ты к чему это все рассказываешь? - нетерпеливо и недовольно высказался Виталик. - Мы тут так хорошо, понимаешь, сидим, говорим о природе, а ты всю малину нам портишь... Квартира там какая-то, кошки везде...
   - Ладно, ребята, - не сердитесь. Я просто излагаю свой взгляд на так называемых новых русских, но не просто новых русских, а бедных новых русских. Хотелось подробнее, в реальном пейзаже...
   - Да ну их в задницу, всех этих новых, и тех, которые еще новее. - взвился Виталик, - Ты мне лучше вот что скажи: зачем люди вообще в горы лезут? Что там - медом намазано? Что тянет туда людей вполне благополучных и обеспеченных, ставших завкафедрами, или даже ректорами, как, например, ректор МГУ Рем Хохлов? Что тянет их туда, на вершину? Ведь не лезет же туда скотник Иван Копытин? А почему он туда не лезет? Чем умнее человек, тем больше ему надо? А ведь надо ему - весь мир! Зачем живет человек?
   - Тпр-ру! Стоять, Зорька! - осадил его Иконников. - Не так энергично. О фундаментальных понятиях бытия принято говорить обстоятельно, без излишней суетливости.
   - И все-таки?
   - Зачем люди в горы лезут? Так ты сам же и ответил на этот вопрос: человеку для жизни весь мир нужен. А где он лучше всего его увидит? - В горах! Или, по крайней мере, здесь, на природе, где мы сейчас сидим. Человеку душно в городе. Для нормального ощущения жизни ему нужно общаться с космосом, ему нужно постоянно соизмерять масштаб своей короткой, бренной жизни с вечностью.
   - Но, значит, не всем это нужно!
   - Всем. Всем без исключения. От этого можно уйти только тогда, когда истинные цели жизни заменяются ее суррогатами. Когда вместо вопросов - "Зачем я живу? Кто есть я? Как правильно нужно жить?" человек ставит себе другие цели - "Что нужно делать, чтобы мне, единственному и неповторимому, жилось хорошо?", "Хочу купить дорогую машину!", "Хочу дачу в ближнем Подмосковье!" И тогда суетень жизни закруживает его в своем вихре, и некогда ему поднять голову, чтобы посмотреть на великое звездное небо, на этот путеводный атлас наших дорог. Такие люди измеряют успех в жизни той материальной грудой, которую человеку удалось накопить. А это все - мелко! Нельзя одновременно служить Богу и Маммоне.
   - Я вам об этом и хотел сказать. - взбодрился Антон. - Возьмите ту же Ирину Верейкину. Представить ее в здешней обстановке невозможно. Дочь в лучшем случае может выбраться на шашлыки, да и то по молодости. Лева один, наверное, и поехал бы, но изворчался бы здесь - и нас бы утомил и сам бы дико извелся.
   - Да его никто бы еще и не взял! - бросил резкий Виталик.
   - Конечно. Но я вам не рассказал самое интересное - концовку разговора с Левой. Вернулись мы с ним тогда на кухню, продолжили наш разговор. Я рассказал о себе, о нашей компании, о том, как мы ездим под Удомлю. "Как я тебе завидую!" - горячо заговорил Лева. - "Если бы ты знал, как я вам всем завидую! Какая у вас интересная жизнь!" - Он говорил с интонациями человека, погруженного по шею в болото, который обращается к человеку, стоящему где-то рядом, но на почве твердой... "Чему здесь завидовать?" - говорю я ему. - "Что тебе мешает жить также?" "Мне мешает так жить моя колея, колесо моей жизни, в котором я кручусь, как белка", - с досадой отвечал мне Лева, - "Одно цепляется за другое и невозможно изменить ход событий. Для того, чтобы ездить на озера, как вы, нужно вести совсем другой образ жизни".
  
   - Именно так! - убежденно сказал Иконников. - Это возврат к точке нашего разговора об истинных ценностях и Маммоне. Твой Лева попал в такие тенета, потому что у него другая точка отсчета на шкале ценностей, основой которой является ответ на вопрос - зачем живет человек?
   В человеке извечно борются два противоположных начала; с одной стороны, он дитя дикой природы, и чувствует непреодолимую родственную тягу к ней, своей праматери, он тоскует по ее звериной и дремучей ласке. С другой стороны, он наделен разумом, и осознает себя, как отдельная личность, желающая себе всех благ земных. Ему одновременно хочется быть ближе к природе и уйти от нее, как всегда это бывает у родителей и детей. Человеческое счастье, на что указывали нам еще древние наши предки, находится в золотой середине. А у Левы бегунок на этой шкале сильно смещен в сторону своего эгоцентризма. Это мешает ему жить счастливо и полнокровно, потому что он чувствует себя сиротой. Но сместить бегунок на этой шкале не просто, потому что это значит часть своего, часть себя, отдавать другим. Ему жалко. Он при этом забывает, что он будет и получать сторицей ото всех, потому что другие будут отдавать ему свое, часть себя.
   - У-ух, ну ты, брат, и завернул! - задохнулся от восхищения Виталик, - Как миссионер перед индейцами на диких берегах Миссисипи.
   - Да ладно! - засмущался Иконников. - Не вводи девицу в краску! Я просто хотел поставить какую-то точку в этом разговоре. Действительно, я могу согласиться с тем, что не всем нравится спать в палатках и кормить собою комаров. Но, безусловно, всем нравится сидеть вечером у костра, наблюдать звезды вечером, купаться в теплом озере и расплескивать в ладонях золотистую луну...
  
   Луна уже давно оторвалась от линии горизонта и висела в далеком фиолетовом небе правильной ярко-желтой окружностью, от которой на водной глади озера, усыпанной золотыми искрами звезд, бежала широкая золотая дорожка.
   Все трое мечтательно сидели у костра и глядели на убегающие ввысь искры. Виталик достал из автомобиля "позорную" трубу, стал разглядывать в нее Луну.
  
   - Жизни человеческие хочется уподобить вот этим искрам костра, - заговорил Иконников, - которые рождаются в буйном пламени родительской любви дружно горящих поленьев и вольно и свободно отрывающимся от них туда, ввысь, к космическим высотам. Таково предназначение и всех живущих - родиться и прожить яркую короткую жизнь, освещая своим светом мрачные безжизненные окрестности Вселенной - и погаснуть, так никогда и не долетев до далеких, вечно не доступных звезд.
   - А чему же тогда можно уподобить жизнь упомянутой семейки Верейкиных? Неужели тем же искрам костра? - оторвался от трубы Виталик.
   - Усмирим свою гордыню и признаемся с покорностью - да! Любая живая жизнь есть искра божья. Другое дело, на что человек тратит полученную им счастливую возможность - жить. Здесь все аналогии с костром заканчиваются, как бы красивы они не были. Жизнь слишком сложна, чтобы ее можно было упростить до таких примитивных образов. Вот озеро лежит перед нами, как зеркало, в оправе берегов, глядя в которое каждый видит свое - кто звезды, а кто просто мутную темную воду.
   - Кстати, Виталик! Вот ты, искра божья, почему не публикуешься?
   - Да все это сложно как-то, - неохотно отвечал Виталик, - на печатной машинке, в трех экземплярах... И вообще - это же своя индустрия, там большие деньги крутятся, просто так, со стороны, туда не попадешь.
   - А в интернете не пробовал? - подкинул идею Андрей.
   - Смотрел. Интернет - это просто всемирная интеллектуальная свалка. Кто найдет мою жемчужину в громадной куче навоза? Хотя там многое можно найти, там можно сделать бизнес. Там можно и опубликоваться. Там найдутся и свои читатели, можно даже организовать клуб своих читателей.
   - Ну - и?
   - Неохота всей этой мелочевкой заниматься. Суета все это! На этом все равно не заработаешь, это только единицам везет. А тогда чего суетиться? У меня душа просит - я и пишу. А пишу я, когда есть о чем и есть когда вдохновение. Это просто потребность души - писать. Когда я пишу, я получаю наслаждение от процесса, с меня этого и довольно.
   - Аналогично рассуждал один мой приятель, увлекшийся несколько лет назад скульптурой и живописью, - сказал Иконников. - Сначала он рванулся куда-то ввысь, почувствовав силу своего художественного таланта. А потом посоветовался со знакомыми в Киеве, и они ему объяснили, что имя таким, как он - легион, что этим сейчас не заработаешь, что подобные скульптуры и картины тысячами лежат без спроса на Крещатике. И он затормозил, остановился, совершенно забросил свои даровитые "художества". И, я думаю, зря. В настоящем таланте неотъемлемой составной частью должна быть эдакая нагловатая уверенность в своей значимости на Земле.
   - Наверное, это так, - согласился Виталик. - Наверное, в моем характере не хватает вот этой "нагловатой уверенности". И поэтому нет настоящего таланта... Какие-то способности к литературной работе есть, а таланта - нет! Что делать? - Пока пишу в стол и жду, что количество перерастет в качество. Настоящие рукописи не пропадают! Но для этого нужно подлинное качество этих рукописей, по гамбургскому счету. Чтоб если положить рядом с ними Пушкина или Шукшина, то чтоб стыдно не было...
   - Есть в этом что-то от позиции кокетливого сперматозоида, - мягко заметил Иконников. - Вместо того, чтобы сломя голову нестись к своей заветной цели и биться там с остальными самцами до последней капли крови, он небрежно дефилирует прогулочным шагом и говорит вслух задумчиво и проникновенно: "А ведь я совсем не так уж плох! Я, прямо можно сказать, красавец. Ничуть не хуже остальных, а многим даже и лучше. Я очень даже О-го-го! Обрати же на меня внимание, дорогое мое издательство, и ты не разочаруешься в нашем потомстве".
   - Пожалуй, - сказал Виталик, густо крякнув, - но у меня нет никакого желания расталкивать локтями своих пишущих собратьев на пути к желанной яйцеклетке, хотя я прекрасно осознаю, что только вместе с нею можно произвести на свет свое живое потомство.
  
   Виталик еще раз неловко кашлянул, поднялся и пошел к машине, давая понять, что разговор закончен. Негромко включил музыку, Митяева.
  
   - Между прочим, - а вы знаете об эффекте второй ступени? - вопросом сменил щекотливую тему Антон.
   - Не знаем! - ответил за обоих Виталик.
   - Дело в том, что первая ступень отстреливается рано, и полностью сгорает в атмосфере, а вторая отделяется уже в космосе, и падает довольно медленно, ее еще долго видно. Но, в отличие от спутников, она падает хаотично, без стабилизации своего положения - кувыркается. Поэтому, во время своего вращения она то дает на землю яркий блик, то становится совсем не видимой. Вон, посмотрите, - в созвездии Лебедя - как раз вспыхивает вторая ступень.
   - Да, действительно, я хорошо вижу эти вспышки, - сказал Иконников. - В первый раз слышу об этой второй ступени. Как красиво! А не сказал бы - я бы и внимания не обратил, и не увидел бы. Разве увидишь, когда небо такое огромное, а ты не знаешь, куда смотреть и что искать! Так же, как в жизни - если знаешь, что делать, тогда получается легко, а если мечешься туда-сюда, то и результата никакого нет. Для того, чтобы осилить дорогу, надо идти по ней все время в одном направлении, а не метаться по сторонам...
   - Смотрите, смотрите! - на другом берегу озера хорошо виден огонек, это костер, - стал показывать рукой за озеро Виталик. - А до другого берега километра три-четыре! Ничего себе, как хорошо видно!
   - А вы знаете, как далеко виден в темноте свет? Ну, огонек сигареты, например? - спросил Антон.
   - Сигареты? - задумался Виталик и с сомнением посмотрел на свою сигарету, которую он отвел на расстояние вытянутой руки, - Слабенький огонек! Метров сто, ну, от силы, двести!
   - В нормальных условиях видимости, вот как примерно сейчас, такой огонек можно увидеть за километр!
   - Да ты что! Врешь!
   - Медицинский факт! Опыты ставили.
   - А снайперы в Отечественной войне?
   - Ну, я и говорю!
   - Да ладно врать-то!...
   - Кстати, это можно практически померить!
   - А что? Давай!
   - Иди вдоль берега, смотри на мою сигарету и отсчитывай шаги...
   - Сто двадцать восемь, сто двадцать девять, ... - бубнил, уходя в темную даль, Виталик.
  
   "С добрым утром, любимая...", - мягко и неназойливо пел из автомобиля Митяев. На озере был поздний вечер, но песня не вызывала отторжения. Она была уместна, она была созвучна мыслями, а не сюжетом. А это в песне всегда главное.
  
  
   На краю света
  
   Андрей Петрович приехал в Дольское под самый вечер, когда умащивающееся на свой привычный насест солнце вызолотило своим мягким шафрановым освещением и соседние дома, и деревья сада перед родительским домом, и дорожку к нему. Как ни тихо скрипнула входная калитка, а мать, Анна Ивановна, ее услышала. Вышла настороженно из дома, глянула на калитку, узнала, обняла, расплакалась. Она всегда плакала. Плакала, когда встречала его, потому что радовалась, что дожила до этого времени; плакала, когда они прощались, потому что знала, что может не увидеть его уже больше никогда. Это было, родовое, наследственное - родная бабушка Андрея Петровича, Анна Григоровна, мать Анны Ивановны, также каждый раз плакала, когда встречала кого-нибудь или провожала.
  
   Мать наскоро собрала на стол, и они сели с дедом, пили самогон за приезд, а мать сидела рядышком и только смотрела. Она любила так сидеть и смотреть, подперев подбородок руками, как он сидит за столом, ужинает.
  
   - Ну, рассказывай, как вы живете, - спрашивала она сына.
   - Да чего там рассказывать? - неохотно отрывался от ужина Андрей, - Я работаю всё там же, жена тоже. Дети учатся, хвосты с курса на курс тянут потихоньку. Никаких изменений.
   - Как же это не о чем рассказывать! Ты сам вкратце писал, что вы летом на две недели куда-то ездили на машине, вот и расскажи, как оно ездилось, что видели интересного. Сама-то я давно уже никуда не путешествую.
  
   Андрей на секунду задумался. Подробно рассказывать не хотелось - мелочи все это, да и не интересно. Ну, рыбачили! Ну, ловили раков на Жижице!
  
   - Расскажу тогда я вам, как мы в ураган на озере попали.
   - В самый настоящий ураган? - притворно дивилась мать. Она была спокойна: раз сын здесь и ничего страшного не писал - значит, обошлось, беспокоиться нечего.
   - В отпуск поехали мы с приятелем на озеро, километров 400 от нас, под Великие Луки. Расположились, поставили чуть в глубине от линии берега палатки. У нас хорошая палатка, добротная, Варта-4, досталась по наследству от тестя, Юрия Михайловича, - сами они в походы уже давно не ходят. В тот день, о котором я рассказываю, жара стояла необыкновенная, градусов 30. Для тех краев - а это уже прилично на север - это все равно, что для ваших все 40. Мы вечерком покупались, надули лодку, поставили с нее на озере небольшие сети, мы их "телевизорами" называем ( мать при этом умильно дивилась - надо же, "телевизоры"! А дед только хмыкнул: браконьерничали, значит!), - и сели ужинать. И тут - началось! Сначала далеко, на другой стороне озера, начались яркие разноцветные сполохи. На первых порах редкие, а потом все чаще и чаще. Потом между сполохами стали пробиваться молнии. Короткие такие и толстенькие. Поскольку это было все еще очень далеко, то происходило абсолютно беззвучно, как светопредставление. Часа два мы любовались на игру и переливы света. Краски были порой просто безумные - лиловый, сиреневый, фиолетовый, все оттенки красного и желтого - и все это в чудной игре и перетекании из одного оттенка в другой. Они уже сверкали прямо над нами, как северное сияние. Но звуков по-прежнему слышно не было, и мы решили, что эта большая гроза проходит где-то в стороне, и нас не коснется. Все это было необыкновенно красиво, но было в этом дивном зрелище что-то тревожное и грозное, как при начале конца света.
   Время было уже далеко за полночь, и, несмотря на не покидавшую нас тревогу, мы устали и засобирались спать. Но тут вдруг с озера ударил бешеный ветер, подхватил искры и горящие головешки костра и швырнул их на палатки. Мы кинулись их гасить. Почти сразу после начала ветра пошел дождь. Ветер был такой силы, что струи дождя летели почти горизонтально. Палатки стало срывать с кольев. Мы бросились подпирать их своими телами. Неожиданно в нашу палатку полетел сук со стоящей впереди нее сосны, пропорол тент, а ветер сразу рванул его и разорвал в клочья.
   - Батюшки свет мои! - причитала, изумленно поджав губы и сокрушенно покачивая головой, Анна Ивановна. Она всегда сопереживала по-настоящему, даже когда смотрела бесконечные мексиканские сериалы.
   - Рядом с нашими палатками на уровне человеческого роста сломалась сосна, сантиметров 15 в диаметре, и бесшумно повалилась куда-то за палатки. Я специально говорю бесшумно, потому что шума ее падения было не слышно из-за грохота и воя напирающего на нас ветра. Оставшуюся без тента палатку тоже сорвало с кольев и бросило в темноту. Мы поспешно шмыгнули в свою машину. Ураган стих только минут через двадцать. В автомобиле нашлись кое-какие сухие вещи, мы переоделись, и заночевали в машине. Так, сидя, всю ночь и проспали.
   - А приятели ваши как же?
   - С ними было лучше. Их палатка выстояла, и они остались на ночь с кровом. Правда, на всякий случай они тоже перебрались в машину. Да и наша выстояла бы, если бы не этот злополучный сук. Но это еще не все.
   - Господи! - крестилась Анна Ивановна, - Еще не все! Что же у вас там еще было!
  
   Рассказывая об урагане, с его действительными страхами и возможными ужасными последствиями, Андрей никак не мог избавиться от ощущения фальшивости своих собственных слов. Он чувствовал неуместность этого рассказа здесь, приземленную мелочность своих былых страхов во время урагана перед действительно грозным и неумолимым Временем, которое на всем окружающем уже оставило свои ужасные следы. На некогда могучем красавце Лыско, который совершенно облез и лежал уже почти не шевелясь в своей конуре, на выгоревшем и щербатом костяном гребне в седых маминых волосах, на выцвевших ее глазах, которые были еще так недавно бездонно голубыми.
  
   - Да нет, с нами больше ничего страшного не было. Проснулись мы утром, палатка наша на кустах висит, да мокрая наша одежда и одеяла всюду валяются. А в двадцати метрах от наших палаток мы обнаружили целую просеку попадавших деревьев. Они завалились, как фишки домино. Десятка два, не меньше. Причем, деревья все большие, метров по тридцать в высоту, до полуметра в диаметре. С корнями повыворачивало! Страшно подумать, что бы могло быть, если хотя бы одно из них упало на нас, на наши машины. Прихлопнуло бы, как мух!
   - Свят, свят! Страсти какие! Господь вас всех спас, сынок, не иначе.
   - Ну, господь - не господь - может быть, просто деревья так стояли на пути ветра. А, с другой стороны, ведь мы могли прямо под них и стать лагерем, если бы наше место оказалось занятым. Народу вообще-то там было плотно вдоль берега. Но мы потом поняли, кому мы обязаны своим спасением: муравьям!
   - Да как же это?
   - Недалеко от нашего лагеря обнаружились два муравейника, и довольно большое количество мурашей ползало под ногами. А оно неприятно, они покусывают за босые ноги. Народ там вокруг стоит бывалый, не по первому разу в те места ездят - они и забраковали это место, а мы по незнанию на него и сунулись.
   - А как же тогда другие люди, на других местах? - Никто не погиб?
   - Нет, к счастью, деревья повалило лишь там, где никто не стоял. Только в соседней деревне дом спалило молнией.
   - Вот горе-то людям! Не приведи Господь без крыши на старости лет остаться!
   - Да нет, даже и не дом, а бывшие колхозные мастерские, так что никто из жителей не пострадал.
   - Ну и слава Богу!
   - Но мы когда поехали дальше и приехали в Печерский монастырь - свечку там на всякий случай поставили - кто его знает? - может нас действительно чья-то рука спасла?
   - И правильно сделали! Я тоже всегда так делаю. Есть там Бог или нет - никто не знает, поэтому я на всякий случай тоже веду себя так, как будто бы он есть. Это не разорительно, зато душа у меня спокойная: что могла я, то и сделала.
  
   - Ну, а у нас за последний год лучше стало, - начала рассказывать свои новости мать. - Пенсии теперь платят, не то что прошлый год - задержка всего месяца на три. А то раньше почти до года было! Но мы же с Никитичем живем почти натуральным хозяйством. Много ли нам, старикам, надо? Хлеб в магазине купить, сахар. Да побалуем иногда себя чем-нибудь - селедочку купим или маслица сливочного немного. И еще я карамельки люблю, в детстве не наелась. А так все свое. Да оно и без пенсии можно было бы жить! Вишни ли, груши созреют - продадим на рынке - вот и есть денежки. Только ноги стали уже не те, что раньше были, не ходят совсем. До рынка всего триста метров, а я полчаса иду. Поднять ничего не могу. Были бы вы рядом! Внуки бы мне все собрали, меня на рынок с товаром отвезли бы, а я на рынке сидела бы, как барыня, только продавала бы!
   - Мама! Вы же знаете! Где бы я тут работал? Почти весь поселок в Москву уехал на заработки. Нет здесь никакой серьезной работы.
   - Знаю, сынок. Это я так, мечтаю, как бы оно могло бы хорошо быть, если бы мы вместе жили. И я бы за внуками доглядела, и они бы мне помогали. Жили бы у меня на глазах, я бы только любовалась бы да радовалась, как они растут... А так приедешь на три денька, как красное солнышко - мелькнешь в доме - и снова ждать целый год, письма выглядывать. Писал бы нам хоть почаще.
   - Я пробовал, мама. Начнешь писать - а оно вроде бы и не о чем. Ничего нового не происходит, все по-старому. Дети учатся, мы с Галей там же работаем. Все точно так же, как в прошлом письме писалось. Ну не писать же мне о том, как я системным администратором работаю!
   - А ты все равно пиши. Мне не новости нужны, а знаки внимания от вас. Одна у меня теперь радость осталась - подойдешь к почтовому ящику, а там письмо! Долго его выглядываешь, все нет и нет. А то приходишь, а оно - белеет сквозь круглые дырочки! Сердце прямо из груди выскакивает, радуется. Берешь его, несешь домой, разворачиваешь. А там почерк родной, знакомый. И почему, ты говоришь, одинаково? У вас все равно что-то происходит. Мне любая мелочь важна, самая мелкая. Я остальное сама додумаю. Прочитаю письмо - и точно с вами поговорила, словно у вас в гостях побывала. Особенно, когда в письме еще и фотографии есть. Я же теперь невыездная. Куда теперь мне с моими ногами в дорогу! Раньше хоть по телефону можно было поговорить, дед ветеран войны, большие льготы по оплате имеет. Так теперь еще и кабель обрезали у всего поселка. Говорят, из-за меди, будь она проклята! Живем здесь, в центре Европы, как на краю света.
  
   В тот день больше почти и не говорили: время было уже позднее, гость с дороги, устал. Еще потихоньку переговариваясь, пошли ложиться.
  
   Весь следующий день Андрей провел в заботах: ремонтировал дырявый забор, таскал мешки с картошкой в погребе, пилил и раскалывал дрова. Попробовал копать огород, но оставил - все равно его за пару часов не вскопаешь, а больше времени не было. Ходил вокруг бывшего родительского дома и думал: вот как жизнь повернулась - стоит пустой большой дом, в котором они жили, теперь никому не нужный. Он здесь жить никогда не будет, мать живет в доме деда, с которым она сошлась после смерти отца. Продавать его сейчас - глупо, потому что стоит он здесь копейки, даже на пол-Жигулей не наберется. А придется продавать, когда матери не станет - кто за ним тогда присматривать будет? И вспоминался вечный материнский мотив: вот жили бы вы ближе!
  
   Дед в очередной раз утер ему нос. Нужно было вытащить из земли толстый деревянный кол, который был забит довольно глубоко. Андрей минут пять ходил вокруг него, почесывая затылок. Кол поддаваться не желал.
   - Э-э-э! - сказал дед, увидев эту картину, - нэ бажае вылазыты? - Он в минуты ерничанья нарочно переходил на "хохлятский", усугубляя комичность ситуации.
   - Нет, не желает! - вздыхал Андрей.
   - Так ты ж нэ так його принуджуеш. Трэба його розгойдати и налити у щиль водыци, тоди вин и сам вылизэ, як пробка.
  
   Андрей раскачал кол и вылил в образовавшуюся щель ведро воды. Кол вытащился легко и непринужденно, как по маслу.
  
   - Ну, що, кум? - приговаривал, посмеиваясь, дед. - Пригодився старый ум!
  
   На третий день дед, по его обыкновению, шутил за завтраком:
  
   - В первый день гость - золото, на второй - серебро, а на третий - медь, пора и совесть иметь!
   - Не слушай ты старого дурака, - сразу вскидывалась на деда мать, - Мелет зря что попало, как пустая крупорушка - лишь бы воздух молотить!...
  
   А дед, действительно, ничего и не имел в виду, он всегда встречал не родного ему Андрея Петровича, как собственного сына. Просто любил он побалагурить, ввернуть красное словцо, даже без оглядки на его уместность. Этот непритязательный и грубоватый юмор всегда был его естественной защитой перед тяготами и страхами жизни, которые своим балагурством он превращал в забавное и совсем не страшное.
  
   За обедом, тяпнув пару стопочек, дед в который раз рассказывал о своих подвигах. Все они сводились к тому, что он, невысокого роста и жидкой комплекции человек, обычно оставлял в дураках людей крепкой наружности, потому что был невероятно жилист и вынослив, а также часто брал прекрасной природной смекалкой.
  
   Сначала мать обыкновенно сердилась и пыталась его одернуть:
   - Дед, да ты это в сотый раз рассказываешь! Опять будешь хвастаться, как вы подшипники на тельфере меняли, а ты Быкова обставил. Уж лучше новенькое рассказал бы что-нибудь.
  
   Но дед ее не слушал, гнул свое. А рассказывал он интересно, каждый раз все с новыми подробностями, которые придумывались им тут же, на ходу.
  
   Мать постепенно втягивалась в слушание, и время от времени уже сама подсказывала:
   - Расскажи, как ты мешок с пшеницей на комбайн затаскивал!
  
   Дед охотно переключался на предлагаемую тему. При этом он заговорщецки подмигивал Андрею и протягивал Анне Ивановне пустой стаканчик: дескать, если заказываешь - тогда наливай! Анна Ивановна что-то ворчала, но наливала, она уже достаточно хорошо знала деда и была уверена, что лишнего он себе сам не позволит.
   - Было мне лет четырнадцать. Тощий я был, маленький, невзрачный. Я в то лето дяде на комбайне помогал. А дядин напарник все, бывало, своим Мишкой хвастался, который был мне ровесником, но плотный был такой, крепыш. Не стерпел дядя этой похвальбы и говорит мне: "Давай Мишку обставим. Он это только с виду крепкий, а тело у него рыхлое. А ты хоть и маленький, но жилистый. Побьемся на спор, кто из вас мешок с зерном на комбайн занесет и обратно спустит". В мешке килограмм пятьдесят-шестьдесят пшеницы. Лестница на комбайн - два с половиной метра, почти вертикальная. Здесь далеко не каждый взрослый справится. Ладно. - Дед остановил рассказ и проглотил, почти не жуя, громадный кусок баночной балтийской сельди, которую привез в качестве гостинца Андрей. - Хороша! - смачно причмокнул он и продолжал: - Так вот. Ладно, - говорю дяде, - дай только я немного потренируюсь. Раз попробовал - не получается. А дядя говорит: - Дело здесь не в силе, ее у тебя для этого дела хватает, а в умении, - и показал, как правильно мешок брать, чтоб только спина работала. Я еще раз попробовал - и получилось. Поспорили они на бутылку водки. Напарник уже почти что стол накрывает, представляет, как он на дармовщинку сейчас выпьет. Жалел только всё, что на одну бутылку спорили. Но дядя твердо сказал: "Не хочется мне тебя, Матвей, крупно огорчать, поэтому спорим на одну". Остановили комбайны среди поля, дали нам по мешку с пшеницей. Я его, конечно, сделал. А Мишка наверх кое-как еще вынес - здоровый был бугай, а вниз тяжелее, не смог, выронил. Так что не смотри на внешность, а смотри на души грешность! - философски заключил свой рассказ дед на лету придуманным афоризмом. Каждый свой рассказ, как басню, он обязательно завершал моралью, зарифмованной тут же подобранным словом.
  
   Улучив момент, когда дед уселся верхом на велосипед и уехал с косой за поселок сшибать траву для кроликов, мать тщательно вытерла о передник свои узловатые мозолистые руки, больше похожие на ветви старой яблони, покрытые коричневыми древесными лишаями, и подсела к сыну.
  
   - Знаешь, что я хочу тебе сказать?... Помнишь чердак на нашем доме? Не на дедовом, где мы сейчас сидим, а на нашем, родном?
   - Помню. Что там помнить - он маленький, весь на виду.
   - А помнишь, что у нас и над верандой тоже есть небольшой чердачок, туда взрослый человек не залезет? Он много ниже, чем на доме.
   - Вот это не помню, я туда не лазил - он очень узкий.
   - Так вот, я поставила туда пять трехлитровых банок самогона. Их с большого чердака не видно, можно только рукой нащупать. Они в двух метрах от левого края.
   - А зачем они?
   - На всякий случай. Рано или поздно меня не станет, сынок. Когда это случится - никто не знает. Может, через десять лет, а, может, и завтра. Ко всему надо быть готовым. Ты приедешь на похороны. Потом будут поминки, потом сороковины. Каждый раз на стол нужно будет что-то подать. Для тебя это большие расходы. Еду заранее не запасешь, а выпивку можно, что ей сделается?
   - Да какие расходы, мама! Что я - десять бутылок водки не куплю?
   - Ты деньгами не швыряйся, не один живешь! Купишь. Но лучше на эти деньги внукам что-нибудь купи, одежду новую или просто игрушки. А соседям моим и товаркам и самогон сойдет, не привыкли они за свою жизнь к хорошему, так и баловать нечего. Дед про самогон ничего не знает. Даже ему я не сказала. Когда он к родным в Воронеж ездил, брата хоронить, я самогон выгнала и на чердак спрятала. Не должен он о нем знать, а то загорится ему как-нибудь выпить, они его и потащит. А отливши раз отольет и пять. А так я спокойна. Ты все понял про самогон? Про него знаем только мы с тобой вдвоем.
   - Понял.
   - Теперь об остальном. Я тебе раньше не говорила, а сейчас скажу. Дед давно уже нам с ним гробы сделал, по нашей мерке, они в летней кухне на горище стоят.
   - А это-то зачем нужно было делать?
   - И-и, сынок! Ты не знаешь, как сейчас все вокруг у нас плохо. Страна развалилась, власти настоящей нет, никакого порядка нет. Обыкновенных неструганных досок на гроб не достанешь. А если и достанешь, то заплатишь вдесятеро. А так они, голубчики, стоят там себе и стоят - кушать не просят. Была у деда как-то возможность сделать, он и сделал. Когда понадобятся - а они - вот они, тут как тут, уже на месте! И тебе никаких
   хлопот не будет.
   - Да, но страшно же, наверное, ночью спать, когда знаешь, что где-то недалеко, рядом, тебя уже твой готовый гроб ждет.
   - Сначала страшно было. Но человек ко всему привыкает, и мы привыкли... Мы уже не смерти боимся, она неизбежна и от нее не уйдешь. Мы боимся, как бы на похоронах наших чего срамного не вышло. Чтоб никаких заминок на них не было, и чтоб беспокойства никому большого не было, и чтоб соседи не сказали после что-нибудь плохое о наших похоронах, а то потом долго вспоминать будут. Ой, какие злые люди есть! Вот у Семеновны гроб на похоронах упал, табурет под ним сломался, так о ее доме так до сих пор говорят - это тот самый дом, в котором гроб упал. Хотя в том доме уже давно другие люди живут.
  
   Она говорила, как знаток кодекса самураев Бусидо. Наверное, это потому, что понятия чести во всех странах одинаковы.
  
   Андрей Петрович слушал и молчал. Он не знал, что на все это можно сказать. Родные люди живьем себя хоронили. Он вспоминал, как забавно и страшно именуется в этих малороссийских краях гроб - "домовына". То есть это как бы дом, в который люди поселяются после своей жизни, навечно. Но, с другой стороны, это и не дом - этот жуткий, тянущий стон суффикс выстужал его и превращал в нечто громадное, пустое, гулкое и неуютное. Какой уж тут дом!
  
   - Ну, и чтоб закончить эту тему, пойдем, покажу еще тебе в платяном шкафу.
  
   Они прошли в гостиную, мать открыла скрипнувшую дверцу старого платяного шкафа, оттуда ударило едким запахом нафталина. Амальгама зеркала на дверце давно помутнела от времени, отчего отражения скользнули в нем, как привидения.
  
   - Вот на этой полочке моя одежда, в которой меня хоронить надо. Я еще своим соседкам скажу, они меня в последний путь наряжать будут, но ты тоже знай, где что лежит. Это мое желание, выглядеть в последние свои минуты так, как я хочу. На следующей полке - материя на обивку гроба, а на этих - рушники.
   - А зачем их так много?
   - Вот я поэтому и заготовила их, что вы, молодежь, не знаете, как такие вещи делаются. Всех, кто будет принимать участие в похоронах, нужно ими обвязать, повязать на правую руку. И тем, кто гроб нести будет, и кто столы поможет готовить, и кто просто чем другим помогать будет. Так принято.
  
   На следующее утро Андрей уезжал. До ближайшей железнодорожной станции было недалеко, километров тридцать, но автобусы туда практически не ходили, так что договариваться приходилось с частниками. На этот раз договорились с кумом Гришей, который был крестным отцом одного из Андреевых ребят. Гриша охотно согласился, только сказал: бензин ваш, здесь с ним большие проблемы.
  
   У запасливого деда было все, как в Греции. Нашлась у него и канистра с бензином. Но только тогда, когда Гришина машина долго чихала и не хотела заводиться, дед вспомнил, что у него была такая же канистра с дизельным топливом, которое он, вероятно, по спешке и предложил. Далее была бешеная суета со сливанием солярки и новым наполнением бензобака, последующая лихая езда до станции, потому что уже не успевали, посадка в отходящий поезд.
  
   После отправки Андрей долго стоял в тамбуре вагона, курил сигарету за сигаретой, смотрел на убегающие за окно пейзажи и думал о том, что у деда впервые заблестели от слез глаза при его отъезде. Вдоль дороги мелькали деревья с радионуклидными гнездами - всполохами чужеродной темной зелени в своих светло-зеленых ветвях. "Сдал дед за последний год, сдал! Еще год назад мешки с травой ворочал, как молодой, а сегодня не сдержался, слезы показал. Деду за восемьдесят. Значит, почувствовал он уже свой край". И у Андрея вдруг неожиданно тоже навернулись слезы, он их торопливо смахнул, чтоб никто не успел заметить, и решительно пошел на свое место, устраиваться.
  
  
   <<Мелкие рассказы>>
  
   Задачка от Шукшина
   Читал как-то Андрей Дронников Шукшина. Прочел несколько рассказов. Потом еще один, "Как мужик переправлял через реку волка, козу и капусту". И вдруг подумал: "Интересно, а как бы эту задачку решали мои лоботрясы?" - У Андрея было трое сыновей-студентов. "Интересно то оно интересно - но как их заставить ее решать? Просто на интерес они ж делать этого не будут. Это вам не романтики шестидесятых. Надо бутылку пива им пообещать, может, хоть это их проймет".
   Андрей терпеливо дождался ужина, когда вся семья собралась за столом и загремела вилками по тарелкам и, сказал:
   - А что ребята? - знает ли кто-нибудь из вас задачку о переправе волка, козы и капусты через реку?
   - Знаем, конечно! - отвечал старший, самоуверенный Иван. Этот всегда всё знал. Еще с самого детства. Мать застала его как-то перед картой СССР, когда четырехлетний Ваня важно объяснял младшим братьям, водя руками по наклеенной на стену карте: "Вот здесь течет великая сибирская река Боб, которая впадает в Северный Ядовитый океан". - Конечно, знаем. Это когда нужно переправить волка, козу и капусту через реку так, чтобы они друг дружку не посъедали.
   - Точно! - ответил Андрей. - Ну, и как она решается?
   - Ды - как! - простодушно отвечал не сомневающийся Иван. - Запросто! Берем козу и везем ее на тот берег. Волк с капустой остались. Правильно?
   - Ну, допустим, - сдержанно отвечал отец. Он хорошо помнил, как всего год назад Ваня, тогда первокурсник МАИ, отвечал ему на вопрос - "А что такое, Ваня, по-твоему, гекзаметр?". "Гекзаметр, - бойко тогда ответил Ваня, - это прибор, который измеряет гекзы. Условные единицы не знаю чего, названные так в честь исследователя, судя по фамилии датчанина или голландца".
   - Потом берем капусту... - смело продолжал Иван.
   - А на том берегу коза ее потом и сожрет, - весело гыкнул младший, Юра. Младшим он был, конечно, условно - от своего двойняшки Миши он отстал всего на десять минут. После рождения первенца Ивана Андрею с женой захотелось девочку для семейного комплекта. Скрупулезно, по последним методикам, они подсчитали, когда у жены кровь более молодая, чтобы точно получилась дочурка. Ну и ... получили. Еще двух оболтусов, в придачу к первому!
   - Да... слушай... - засомневался Иван. - Ну, тогда повезем туда волка.
   - Который тут же и сожрет козу, как только их оставят наедине! - заржал Мишка.
   - Как же тогда? - совсем уже запаниковал Иван. - А если сначала отвезти волка?
   - А потом? - уже давясь от хохота, язвил Юрий. - Потом что?
   - А потом капусту.
   - Так пока ты волка будешь возить, коза на своем берегу капусту и слопает.
   - А если сначала отвезти капусту?
   - Тогда оставшийся волк схрумкает козочку.
   - Да-а! - начал остывать Иван. - Черный юмор какой-то!
   - Ну, и как задачка? - посмеивался Андрей. - Не по зубам современным стьюдентам?
   Здесь из прихожей грянул телефонный звонок.
   - Алё! - подошел к телефону Юра. - Да, я! Сейчас? Мы еще ужинаем. Ну, ладно. Иду!
   - Вот один уже и схлыздил, линяет, - поддел его Андрей.
   - Да не хлыздил я! - крикнул, одеваясь, на бегу Юра. - Сами видите, что зовут...
   - Ну, если надо, оно конешно, - кто ж спорит? - К маме - значит к маме! - сказал Андрей, процитировав известную телевизионную рекламу.
   Юрий ушел, обижено лязгнув закрывающимся замком.
   - Так как же, все таки, быть с козой и капустой? - поинтересовался у оставшихся Андрей.
   - Да знаю я эту задачку! - весело скалясь, сказал Мишка. - Мы ее на математической олимпиаде еще в восьмом классе решали.
   - Ну?
   - Фокус в том, чтобы догадаться, что обратно тоже можно что-то везти, и не только можно, но и нужно, иначе задача не имеет решения.
   - Верно!
   - Что ж ты молчал! - набросился на него Иван. - Я, как дурак, изгаляюсь тут, выёживаюсь, понимаешь, а он... Свинья самая настоящая, а не брат!
   - Постой! - остановил его Андрей. - Мне же был не ответ интересен, я его и так знаю. Интересно было понаблюдать за ходом ваших мыслей.
   - Да какие там мысли! Он же знал, подлец, и сидел, молчал. Издевался!
   - Ну не издевался я! Просто я считаю нечестным говорить ответ, если его знаешь. Действительно, - тут же не ответ интересен, а ход размышлений.
   - А ну вас всех! - выкрикнул Иван и пошел в комнату, все еще по привычке называемую в семье "детской".
   "И какого черта далась мне эта задачка?" - раздосадовано подумал Андрей. - "Только детей перессорил!"
  
   Красный свет - дороги нет!
   Жил-был на свете некто Вова Карасев по прозвищу, как вы и сами легко можете догадаться, кто. Ну, Карась он и есть Карась. Тихо и неприметно плавал он себе в водах человеческих, успешно избегая зубастых щук и лениво пощипывая свою сочную зеленую травку подводную. После окончания ракетного училища в Туле отправлен был он служить мелким лейтенантом в тихую заводь подмосковного города Наро-Фоминска. А лейтенант - должность самая что ни на есть карасевая: все, кому не лень, норовят ущипнуть его за бока или обидеть каким-либо другим образом. И получалось, что куда ни кинь - а всяка тварь в полковом бочажке Наро-Фоминска была его выше: что ершистые капитаны с их острыми пронизывающими глазками, что жереховатые майоры с их вострозубой пастью, что хищные подполковники-щурята. Уж на что прапорщики-налимы, а и те власть свою выказывали над ним постоянно - как подлетят сбоку неожиданно, как пихнут его своим откормленным на казенном коште животом с разгону, так и летит он кубарем на свои отведенные ему неудобья. Вся самая черная работа в омуте его была. Что ни праздники или просто там выходные, когда всякий служивый люд уплывает на свою дачу, со своим семейством отдохнуть, - Карася нашего в наряд, дежурным по части. Скушно ему бывало в такие времена - а куда денешься? Шкура тонкая, зубки мелкие, против заскорузлых старожилов никак не попрешь - вмиг плавники пообкусывают.
   Так он служил себе вяленько, неуютно и неспешно, и тихо текла его служба, да надобно же было случиться внезапному случаю, полностью переменившему его постную судьбу быть зажаренным рано или поздно на сковородке сварливой жены какого-нибудь угрюмого колченогого рыбака.
   Поехала навестить его мать, проживавшая в далекой зауральской деревушке. Ну и вы сами понимаете, что может случиться с пугливой сонной рыбиной, выплывшей нечаянно из своего дремотного затона на шумную столичную быстрину. Стояла она покорно перед красным светофором и ждала, как и была обучена у себя в болоте, заветного зеленого огонька. И дождалась. А дождавшись, смело кинулась через бурный стрежень столичной магистрали. Откуда ей было знать, деревенщине, что в столице машины и на красный свет ездят, и еще ой как ездят, это смотря кто в машине этой сидит, поэтому кроме зеленого света надобно еще и свои глаза иметь, которые по сторонам бы смотрели?
   Конечно, ее первая же бежавшая на зеленый пешеходный свет "Волга" чуть не зашибила насмерть! Ваш автор уже в ужасе было закрыл глаза, ожидая про себя одну из двух ужасных картин: либо несчастную мать служивого отрока ударит грузной самоходной машиной, либо напротив, тяжелому автомобилю удастся все-таки затормозить, но тогда несчастный пешеход попадет под оглушающий крик бранчливого шофера, что иногда бывает и хуже.
   Случилось быть второму: машина остановилась в сантиметре от растерянной и напуганной визгом тормозов мамаши. Из машины, как ваш рассказчик прозорливо и предполагал, выскочил толстый енарал, и у всех окружающих дрогнуло сердце в тревожном ожидании последующей ужасной картины.
   Но ... нужно здесь было случиться чуду. Разъяренный генерал, уже несущийся к виновнице происшествия подобно носорогу, вдруг изменился в лице, развернул свои сжатые кулаки в широко раскинутые ладони и закричал:
   - Тоня? Это ты? Здесь?
   - Федька-шалапут?! - изумленно выкрикнула едва не погибшая мать.
   - А я смотрю - она? не она? - в восторге продолжал кричать генерал.
   - Ты куда? А, впрочем, какая теперь разница? Прыгай в машину!
   - А вы... а ты куда? - спросила бедная женщина, еще не оправившись от дорожно-транспортного шока.
   - В штаб ехал! Теперь ко мне домой поедем. Ты что! На одной улице выросли! Как же я тебя здесь брошу? Залезай-ка скорее, по дороге поговорим!
   И поехали они к генералу. Привез он ее к себе домой, напоил, накормил. Генерал все вспоминал свое босоногое детство и был в полном восторге от неожиданной встречи. Между прочим спросил, по какому она вопросу в Москве. Она рассказала, что приехала проведать сына, служащего в N-ской части подмосковного города Наро-Фоминска.
   Генерал тотчас к телефону:
   - Дзень-дзень! Часть такая-то? А подать мне сюда Владимира Карасева!
   - Дежурный офицер Карасев у телефона! - сонно отвечает сам Карась, потому что дело было в выходные.
   - Собирайте свои вещи, товарищ офицер, через полчаса за вами заедет машина! - бодро сказал генерал и повесил трубку, а сам распорядился с машиной.
   Карась после звонка сидит, не чешется, собираться и не думает, потому что считает все это недоброй шуткой старших товарищей. Через двадцать минут к нему вбегает взмыленный полковник, командир части, вытирая потную шею мокрым носовым платком:
   - Лейтенант Карасев, с вещами на выход к КПП, быстро! там тебя черная "Волга" ждет!
   Словом, стал лейтенант Карасев адъютантом его превосходительства, зам. главкома ВВС Федора Ивановича Огольцова. Послужил немного, а должность-то минимум майорская! Неудобно генералу перед своими коллегами получается. Непорядок. Лейтенантик в адъютантах! Генерал его срочно, в академию Генерального штаба, в Ленинград, на учебу. Там с него пылинки сдували, на руках носили и все курсовые за него делали - шутка ли сказать! - сам адъютант зам. главкома ВВС СССР!
   Через пару лет рассказчик этой истории и его сослуживцы, закончившие помянутое Тульское, оказались на маневрах под Орлом. Кто капитан, кто успел уже дослужиться и до маиора. Вдруг объявляют - инспектировать учения будет инкогнито, загадочный полковник из самой Москвы. Строгий - страсть! Ужо будет всем на орехи! Офицеры перетрухнули: что как что-нибудь да не так? Зарежет погоны! Поаккуратнее нужно быть!
   А оказалось - это Карась! Ну, посидели, конечно, с ним вечером, выпили, повспоминали прошлое. Карась был благодушен и снисходителен. Но посматривал строго: уже не ровня.
   Вот и говори после этого: красный свет - дороги нет!
   Кому красный - а кому и зеленый.
  
   Вагон СВ
   Генеральный директор малого предприятия "Бонус" Виктор Павлович Мещерский возвращался в родной Нижний Новгород из Москвы, с совещания в министерском главке. Возвращался с победой и был по этому поводу в прекрасном настроении: техпроект утвердили, изделие - агрегат для укатки нефтяных труб большого диаметра в теплоизоляцию - запускают в производство, а это означает, что в фирме, наконец-то, появятся деньги, и что закончится, наконец, для ее сотрудников затянувшийся период полуобморочного существования.
   Мещерский ехал в вагоне СВ всего второй или третий раз в жизни. Чистота, ковры в проходах и вышколенность персонала неожиданно поколебали его твердую веру в невозможность материализации буржуазных принципов на рыхлом грунте российского менталитета. Оказывается, это возможно не только теоретически. Он стоял в коридоре перед своим купе, смотрел в окно на перрон и смущенно приглядывался к отражению двух диванов в своем купе. Он с интересом ожидал попутчика и думал о том, что соприкосновение двух людей в разговоре всегда похоже на смешивание разноцветных жидкостей в прозрачной химической колбе. Какого цвета получится результирующий раствор? - а кто его знает! Это от многого зависит. Если, например, представить, что цвет его эмоций сегодня приподнятый, розовый...
   Попутчиком оказалась дама. Она вошла, бросила на него подозрительный взгляд, натянуто поздоровалась, привычно повесила на крючок свою элегантную шубку и подсела к столику на левое сиденье. Следом ввалился разбитной малый в кожаном полушубке, с двумя ее огромными чемоданами, весело затолкал их на верхнюю полочку над проходом вдоль вагона и дурашливо расшаркался. С выражением большого раздражения на лице дама раскрыла книгу. "Полина Дашкова" - блеснуло дешевым золотом с новенькой обложки. Мещерский еще раз внимательно взглянул на спутницу и вдруг понял, что перед ним известная артистка Наталья Белохвостикова. Смутно припоминались какие-то фильмы с ее участием. Забавно, но сообразно с фамилией на ее шубке также висели какие-то белые хвостики. Возможно, она специально долго и старательно выбирала именно такую шубку. Он стоял у окна и думал, что делать. Сказать ей, что он ее узнал? Наверное, это будет выглядеть назойливо; не узнавать ее вовсе? Ей будет досадно, что ее уже перестали узнавать.
   Он стоял в проходе перед окном, продолжал рассматривать серое отражение своего купе в темном стекле и артистку, и колебался - сказать ей, что он ее узнал? не сказать? Она выглядела усталой. Это была постаревшая, утомленная женщина, с крашеными волосами, которой хотелось одного: покоя. И он решил сделать вид, что ее не знает. Узнавание повлечет за собой цепочку обязательных вопросов-ответов, расшаркиваний с его стороны и пресыщенного снисхождения с другой...
   Несмотря на приличный мороз за окном - минус 28 - в вагоне было жарко. Мещерский, отдуваясь скорее от смущения, чем от жары, снял пиджак и повесил его на свою вешалку, оставшись в белой рубашке с галстуком. Артистка посмотрела на него насторожено. "Боится!" - подумал Мещерский, - "Боится, что вот я уже рассупонился и полезу знакомиться. Нет, не надо мне ее узнавать!" Он деликатно прокашлялся и сказал, чтобы что-нибудь сказать:
   - Кхм! Жарковато сегодня натопили!
   Артистка посмотрела на него с недоумением и ничего не сказала. "Точно не надо ее узнавать!" - еще раз подумал Мещерский. Разноцветные жидкости на этот раз не хотели смешиваться.
   В купе вежливо протиснулся затянутый в униформу проводник. Он корректно поздоровался, собрал билеты, при этом многозначительно взглянув на артистку, и предупредительно спросил насчет чая.
   - Мне бы, если можно, кофе, - капризно сказала артистка. У нее был грудной кукольный голос, который Мещерский помнил по ее фильмам.
   - А мне чаю, и, если можно, с лимоном, - севшими от волнения связками попросил Мещерский. Он механически повторил часть фразы, которую произнесла артистка, но заметил это уже только потом, когда произнес, и рассердился на себя: "Что это я ее копирую - будто угодничаю!"
   Проводник расторопно принес кофе и чай. Пили молча. Артистка читала свою книгу, демонстративно закрыв лицо обложкой, а Виктор Павлович все не мог понять, как же ему себя вести. Будь тут любая другая незнакомая женщина - уж он нашелся бы, что сказать, но в данной ситуации!...
   Томительно протекли минут двадцать. Монотонно стучали колеса и в такт постукиваниям тихо вызвенивал чайной ложечкой пустой стакан Мещерского в подстаканнике с разлетной русской тройкой. Артистка со вздохом отложила книгу, выключила у изголовья светильник и отвернулась к стене, натянув покрывало на голову.
   Виктор Павлович также стал укладываться. Но ему еще долго не спалось. А через некоторое время поезд надолго остановился. В купе зависла напряженная звенящая тишина, какая бывает тогда, когда находишься близко возле высоковольтной линии передач. И словно бы в подтверждение этому, в воздухе тонко зажужжал комар. "Откуда здесь комары, черт побери?" - подумал Виктор Павлович. Комар все жужжал - пронзительно и назойливо, словно сверлил уши крошечным тонким сверлом. Так и хотелось вскочить и прихлопнуть его, но Мещерский представил себя, гоняющегося в исподнем по купе с лежащей рядом Белохвостиковой, и у него сразу пропало всякое желание это делать. Но прошло еще минут пятнадцать, а комар не унимался, и Мещерский не вытерпел, дождался пока, как ему показалось, комар сел на стол, приподнялся, и шлепнул его газетой.
   - Ах! Что! Что здесь происходит? - артистка резко привстала на своей постели и включила свет. Она выглядела насмерть перепуганной.
   Мещерский зажмурился от яркого света.
   - Это я комара газетой гоняю.
   - Как вы меня напугали! Мне во сне показалось, что рядом прозвучал выстрел. Это все Дашкова со своими кошмарными убийствами. Я теперь не засну. Но откуда здесь комары?
   Мещерский недоуменно сдвинул плечами.
   Но тронулся поезд, снова медленно и убаюкивающе застучали колеса, и убаюкали, и усыпили всех, кто еще почему-то не спал в это время...
   Утром, после обязательных туалетных обязанностей, Виктор Павлович облачился в свой пиджак и стоял в коридоре у окна. Судя по плотному запаху сероводорода в воздухе, уже проезжали Дзержинск, а это значит, что до Нижнего оставалось полчаса.
   Артистка также занималась до этого туалетами и также вышла к окну в коридоре. Здесь она на лацкане Мещерского увидела блеснувшую тяжелым тусклым золотом медаль.
   - О! Лауреат Государственной премии! - протянула она с уважением.
   - Да это я так, для представительности надевал, - смущенно отвечал Мещерский, - в министерстве нужно было решить один насущный вопрос.
   - Но медаль-то, надеюсь, ваша?
   - Моя, - с неохотой отвечал Мещерский.
   - Вам как будто не хочется об этом рассказывать...
   - Медаль получена за создание скорострельной корабельной пушки, разве вам это интересно? Семьсот выстрелов в минуту снарядами 52-го калибра...
   - У мужчин всегда были свои игры, - сказала артистка, - лишний раз убеждаюсь, что мужчины - это только повзрослевшие мальчишки. Вы произносите все эти свои "калибры" с такой серьезностью..., - добавила она уже с профессиональным кокетством.
   - На самом деле вопросы обороноспособности страны - это очень серьезно, - хмуро заметил Мещерский.
   - Да я и не сомневаюсь..., - иронично засмеялась артистка. - И слово забавное: я с детства помню, что в нем целых семь "О".
   - А я вас узнал, вы - Наталья Белохвостикова, актриса.
   - Да, - отвечала она без энтузиазма.
   - Вы уж извините, что я сразу не признался: не хотелось досаждать. Все эти досужие обязательные разговоры...
   - Спасибо. Очень любезно с вашей стороны, но совершенно напрасно: мне вчера был нужен собеседник, чтобы успокоиться. А, впрочем, может быть и не напрасно - вечером я была так раздражена...
   - Чем же, если не секрет?
   - Да всем - и тем, что неожиданно сорвали, что ехать надо черт его знает куда, - вы уж извините меня за ваш город, и что вместо привычного Сергея меня подвозил совершенно незнакомый развязный тип со студии...
   - Что ж! Я очень рад, что не подвернулся вам под руку.
   - А мне сейчас кажется, что я быстрее успокоилась бы в разговоре с нормальным человеком. И потом еще эта взъерошенная Дашкова...
   Поезд между тем уже подруливал к вокзалу.
   - Вам помочь с вещами? - спросил Мещерский.
   - Спасибо, меня встречают, - сухо отвечала актриса.
   И действительно, на перроне ее встречал строгий шофер на представительской черной "Волге", которая стояла рядом со зданием вокзала. Ему, очевидно, были даны указания. Эта жидкость оказалась фабрично-фрачного цвета, она с любым цветом смешивается.
  
   Баево болото
   В начале рабочего дня водители всегда шумно кучкуются на площадке перед офисом, ожидая окончательного оформления путевок. Чадно курят, костерят начальство, весело перелаиваются между собой со скуки и хохмят.
   - Ну, так что? - серьезно говорит грузный Володька Жутов щуплому Тонкову, - идешь ты со мной на бартер или нет? - И просительным тоном: - Выручай, Иваныч! Мне вот так в Митино надо (следует пилящий жест ладонью поперек горла). Собрались с женой телевизор купить, вот я его и привез бы. А то лишний раз мотаться...
   Иваныч недоверчиво крутит головой, ожидая подвоха.
   - А что ты, все-таки, мне предлагаешь?
   - Махнемся маршрутами! Я тебе мой, а ты мне - свой! У меня не маршрут, а поездка на Багамы: груза мало - пять коробок, и там почти одна "Виагра". Заработаешь на этом деле - жуть! И работы на полпальца левой ноги...
   - А куда ехать-та? - все еще недоверчиво вертит головой Иваныч.
   - Да недалеко тут, на Воронцово поле.
   Вся курилка, вполуха слушающая диалог, грохочет взрывным хохотом. Аптеку на Воронцовом поле не любили, потому что ехать к ней было сплошным мучением - переулками, все поперек забитых трасс, сам подъезд хуже некуда...
   Но особенно весело на таких сборищах было в пятницу, потому что пятница - водительский день: в пятницу после работы можно было, наконец, и расслабиться перед выходными. А еще в пятницу было весело потому, что наступали разборки с Затулиным. Как только наступило лето, каждый день Затулин предлагал поехать с ним в пятницу за карасями.
   - Ребята, - азартно блестя глазами говорил он, едва успев поздороваться со всеми за руку, - так кто со мной в эту пятницу поедет на карася?
   В курилке начинали сдержано хихикать.
   - Что вы смеетесь? - обижался Затулин, - я такое место знаю - всем местам место! Баево Болото называется. Не слышали?
   При этом название "Баево Болото" он произносил с тихой затаенной многозначительностью.
   - Слышать то слышали, а вот бывать там не приходилось, - говорил приземистый Лугов, и вслед за этим курилка взрывалась новым приступом смеха. Своим Баевым Болотом Затулин уже плешь всем проел. - На прошлой неделе ты тоже предлагал, а потом как пятница - так ты на попятную...
   - Так какая погода была в ту пятницу, вспомни! Небо хмурое, чуть ли не снег с дождем. А карась - рыба нежная, перемен в погоде не любит. Если бы мы поехали - точно вернулись бы ни с чем.
   - У тебя в пятницу вечно то погода, то тещин огород - когда ж с тобой ехать?
   Затулин в очередной раз клялся, что в эту пятницу он точно не подведет, и с таким гоголевским упоением описывал свое Баево Болото, его темные прелести, плотное изобилие карасей (весло поставишь в воду - стоять будет, а караси там - такие чушки, как серебристые поленья, упреешь пока вытащишь), что кто-то в очередной раз соглашался.
   Но наступала пятница, и у Затулина снова не складывалось: то день варенья чей-то из родни накатывал, то машину чинить надо, то встречать кого-то срочно в аэропорту. Поэтому мужики, беззлобно над ним в очередной раз посмеявшись, переходили к делу, и начинали спрашивать друг у друга:
   - В гости к Бухалову сегодня идем или как?
   - Не, ребята, вы как хотите, а я только к Шкаликову.
   - А я бы и к Пивницкому перед этим заглянул, неплохой мужик.
   И так это уже устоялось, что Затулин зазывает, но в именно пятницу не может, что на очередной неделе Затулина начали откровенно посылать, и поехал он в пятницу на свое Баево Болото в гордом одиночестве.
   Каково же было удивление всех водил, когда на следующий понедельник Затулин приволок двух громадных копченых карасей, килограмма по два-три каждый:
   - Вот вам подарок из Баева Болота!
   - Да ты, небось, на рынке их купил! Скажи почем, может, и мы побежим.
   - Все не верите? Дело ваше! Но рыбой я вас все равно угощаю.
   И на следующий раз на Баево Болото очередь стояла, друг дружку отпихивали, чтобы в первые пробиться. А Затулин торжествовал и вальяжно проговаривал сквозь зубы:
   - Да ладно, ребята, не суетитесь, всех возьму, но по очереди. Туда шумной компанией нельзя - всю рыбу расшугаем.
  
   Феофаний Толстой. Кыбздя
   (Литературная шутка)
   - Ох-хо-хонюшки!
   Ниходей зевнул, спрыгнул с прокопченных полатей, напялил катаные боты на уши, чтоб не мерзли, проверил печную поддувашку, музыкально провел арматуриной по колосникам, вышел на дворище и потянул шнобелем морозный воздух. Эх, и хорошо же! Ночная вертлюга улеглась, снега лежат черные и важные, переблёскивают антрацитовыми искорками, небо зеленеет, высоченные прасосны стоят - не шелохнутся. Только красные тушуканы с верхушки на верхушку перепархивают. Ниходей постоял, задрав кверху пегую бороду, сощурился, почесал в паху. Да! Сбить бы сейчас парочку - себе на новый треух, да бабыльника нету. То есть он есть, конечно, как ему не быть, - да разве под снегом его найдешь? Это мышаком надо быть, чтоб найтить.
   И мнясца поесть бы недурно. А то все мышаки да мышаки - приелись.
   Если мнясецо красного тушукана отмочить в поросячьей моче как следует, да затем недельку-другую в проруби выдержать, да потом упарить в печи, - оно, глядишь, и не ядовитое.
   Понятно, это если куренок попадется. Потому как взростлого тушукана вари, не вари, все по горбу кочергой, - он все такой же. Раньше-то не знали, ели и взростлых с голодухи. А теперь дознались: кто их поест, - у того на всю жизнь в грудях хрипы и булькотня. И ноги сохнут. И еще волос из ушей прет: черный, толстый, и дух от него нехороший.
   Ниходей вздохнул: на работу пора; он вритером в писчей избе трудодни зарабатывал. Поэтому заложил журавлиное перо за ухо, запахнул охлупень, и начал двери досками крест накрест заколачивать. Может, оно и лишнее: красть в избе все равно нечего, но так уж он привык. Так уж у него повелось, а как повелось - так и не вывелось. И матушка, покойница, всегда так делала. В старину, до Войны, - рассказывала, - все двери-то свои запирали. От матушки и соседи этому обучились, оно и пошло. Теперь вся их слобода забивала двери окрестьями. Говорят, это знак такой, потаенный. Для схорону.
   На седьмом холме развалин Прежнего Города раскинулся огородок Юзао, родная сторонка, и шел Ниходей, порыпывая свежим снежком, радуясь февральскому солнышку, любуясь знакомыми улочками. Там и сям - черные избы вереницами, - за высокими тынами, за тесовыми воротами; на кольях каменные горшки сохнут, или жбаны деревянные; у кого терем повыше, у того и жбаны поздоровей, а иной целую бочку на кол напялит, в глаза тычет: богато живу, голубчики! Такой на работу не пешедралом трюхает, а норовит в санях проехаться, кнутом помахивает; а в сани перерожденец запряжен, бежит, валенками топочет, сам бледный, взмыленный, язык наружу. Домчит до рабочей избы и встанет как вкопанный, на все четыре ноги, только мохнатые бока ходуном ходят: хы-хы, хы-хы.
   А глазами так и ворочает, так и ворочает. И зубы скалит. И озирается...
   Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Войны жили, перерожденцы-то. А все может быть.
   Да, морозец нынче бодёр, изо рта парок пыхает, и борода вся соплями заледеневшись, равно как у бирюча, что указы долдонить прибегает. А все равно благодать! Избы стоят крепкие, черные, вдоль заборов - высокие сугробы, и к каждым-то воротам тропочка протоптана. Холмы плавно сбегают вниз и плавно подымаются, темные, волнистые; по заснеженным скатам скользят сани, за санями - зеленые тени, и снег хрустит всеми цветами, а за холмами солнышко встает и тоже играет радужным светом в зеленом небе. Прищуришься
   - от солнышка лучи идут кругалями, поддашь ботами ершистый снег - он и заискрится, словно спелые огнецы затрепетали.
   Ниходей подумал об огнецах, вспомнил матушку и вздохнул: вот из-за тех огнецов и преставилась, сердешная. Ложными оказались.
   Но главное, отчего хорошо - это то, что зима. А зимою кыбздя спит, не любит она зимы. Завалится в глубокую берлогу, где-нибудь во глубине леси дремучей, Истерской, и дрыхнет, похрапывает себе в свои три ноздри.
   На одном из семи холмов лежит огородок Юзао, а вокруг него - поля необозримые, топи непролазные. На западе - дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут. В тех лесах, старые люди сказывают, и живет кыбздя. Ходит она по леси, огромная, облая, и лаяй. Зимой-то она спит, а только наступает марток, как она просыпается, приходит к огородку, подрывает под стеной широкий лаз и забирается увнутрь... Тогда - спасайся, кто может! Потому как бздыхнет кыбздя из своего заднего прохода черную тучу, и каждый, кто вдохнет той тучи - падает замертво. Двух - трех она утаскивает к себе в берлогу, на жорево, а остальные становятся недочеловеками. Ни исть сами не могут, ни пить, а токо сидят в избах, смотрят в притолоку и гудут: Г-гу-гу! Г-гу-гу!
   Старые люди бают, что кыбздя объявилась здесь после Войны, до Войны ее не было. Какая Война? А шо их много было, шоли? Тыгда Та Самая, остатняя. А еще бают, что в те стародавние времена была одна тварь, похожая на кыбздю, но она была маленькой, с кошчеца величиной, и жила в далеких заюрских краях, которые называли Самерикой, и звали ее тада шкунс.
   Вот такая она, кыбздя.
  
   Вовка Борисов
   Когда мы попали в первый класс, все мы были сначала напуганными воробьятами. Все мы были почти одинаковые. Наш герой также почти ничем не отличался от других первоклашек - также был одет в синюю школьную униформу, коротко пострижен, с русой мальчишечьей челкой, скобочкой. И точно также через несколько дней у него все руки были в чернилах, потому что мы начинали писать еще перьевыми ручками. И цена нам всем, как и этим перьям, была "2 коп". Все мы были чистыми тетрадями, в которых жизни еще только предстояло написать наши судьбы.
   Через некоторое время класс расслоился. Были ученики прилежные и не очень, появились записные отличники и вечные двоешники. Отличников не любили ученики, двоешников не любили учителя. Дети начали потихоньку выходить из детсадовского возраста и наливаться телом. Продолжая аналогию с тетрадями, можно сказать, что некоторые из них к середине школьного возраста были уже основательно перепачканы и истрепаны, а другие велись аккуратно, ровным каллиграфическим почерком, и были обернуты в разноцветные пластиковые обложки.
   К старшим классам Вовка Борисов оказался, наверное, самым красивым парнем в нашем классе. Его лицо было грубовато, с простыми, прямыми чертами, но в целом они, эти черты, образовывали нечто гармоническое, как у римлян. К тому же он с лихвой брал остальным - стройной и гибкой фигурой, простой, но со вкусом подобранной одеждой. Ему любая одежда шла.
   Вовка был неисправимым двоешником. Но не тупым дебилом, а от показной лени и общего презрения к школьной учебе, как к чему-то противоречащему свободной натуре человека.
   Одевался он просто и слегка небрежно, отчего в его общем облике всегда было нечто манящее, загадочное и разгульное, как вид ресторанного зала за стеклянной витриной для подростка, который еще никогда там не был. Он улыбался всегда обаятельно, но слегка нагловато, с чувством некоторого пренебрежения и превосходства в вопросах знания взрослой жизни.
   Он рос без отца. Мать работала, как вол, чтобы прокормить его с младшим братом. Я знал ее. Ее лицо было с такими же простыми и грубыми чертами, как у Вовки, но в нем абсолютно не было его обаяния, поэтому оно казалось некрасивым. Всем своим внешним обликом она напоминала тощую загнанную лошадь.
   Безусловно, эта семья часто знала нужду. Но он был горд, и не показывал этого. А свободы и самостоятельности у него было чересчур много. Он водился все больше со взрослыми компаниями, торопился познать жизнь.
   Володька ушел от нас после восьмого класса, в связи с тем, что его семья переехала в город Александрию. Школу он бросил, пошел в какое-то ремесленное училище. Там, естественно, только числился, а проводил время в праздности. Ему хотелось красивой, взрослой жизни - вина, женщин, - к которой он всегда тяготел. Эта жизнь быстро довела его до цугундера - он принял участие в ограблении киоска с продуктами (у нас их презрительно называли "ларёк") и загремел на несколько лет в колонию. Из-за нескольких бутылок водки и десятка пачек сигарет. Потом он, кажется, туда больше не попадал, но жизнь его оказалась навсегда испорченной червоточинкой тюрьмы.
   После этого я встретил его всего один раз.
   Я помню, как уже спустя несколько лет после окончания школы я случайно встретился с ним. Он подошел ко мне на главной площади нашего поселка, возле единственного универмага. Я хорошо помню эту встречу.
   Он был все еще красив какой-то ранней зрелостью и довольно прилично одет. Он был уже слегка хмелен. Он подошел ко мне, - в джинсах, рубашка с небрежно расстегнутым воротом, - улыбнулся мне своей очаровательной улыбкой, которая основательно потускнела за прошедшие годы, и спросил:
   - Привет! Бабки есть?
   А я впервые слышал это слово. Его я впервые услышал именно от Борисова. Поэтому я переспросил с недоумением:
   - Какие еще бабки?
   - Ну, деньги..., - объяснил он с какой-то усталостью и обычной интонацией внутреннего превосходства (дескать, вот ты там где-то высоко учишься, в Москве, а простых житейских вещей не знаешь!). У него были толстые чувственные губы, поэтому он всегда говорил лениво, как бы через губу.
   - Кажется, есть... рубль, - порывшись в карманах, отвечал я ему.
   - Давай, а то на вино не хватает! - и он опять улыбнулся своей фирменной улыбкой, в которой сквозило легкое презрение к однокласснику, то есть ко мне, у которого не нашлось при себе даже приличной суммы наличных.
   - Держи!
   Мы еще сказали друг другу несколько незначащих фраз, и он заторопился с приятелями покупать вино. Больше я его не видел.
   И после разговора осталось какое-то дискомфортное ощущение того, что меня использовали, как лоха - видит, знакомый человек идет и соображает - дай-ка я его попробую подоить, вдруг получится. Получилось.
   Но главное, из-за чего я стал рассказывать о Борисове, не это.
   Некоторое время назад мне сообщили, что его не стало. Смерть отпускает все долги. Я не знаю, как это произошло. Сам ли он умер, или был убит в пьяной потасовке, или еще как-то. Поэтому и говорю - его не стало.
   Я начал вспоминать его потому, что не могу понять, почему у этого красивого, умного человека оказалась такая судьба? И виноват ли он в том, что так случилось? Или просто это стечение обстоятельств, от нас не зависящих? Или от него все-таки что-то зависело, пусть не все?
   Есть люди, которые не удивляют нас своей судьбой, потому что она проста, как газета "Гудок". А другие судьбы удивительны. Судьба моего одноклассника Вовки Борисова удивительна для меня не своей неожиданностью. Начиная с некоторых пор, примерно с восьмого класса, ее можно было уверенно предполагать. Но в предположении всегда есть вероятность, а, следовательно, есть надежда, что худшие тенденции не оправдаются.
   Я не сомневаюсь, что у него, у Вовки Борисова, от рождения были большие данные - и внешность, и манеры, и ум, наконец. Попади он в более благоприятные обстоятельства, из него бы многое могло получиться. Он мог бы стать и прекрасным военным, и отличным ученым. Но он оказался слаб противодействовать неблагоприятным обстоятельствам своей жизни. Он погиб, как красивый полевой цветок под тяжелыми колесами грузовика судьбы.
   Я не случайно здесь привел сравнение человеческой судьбы с цветком. Отакэ Рисукэ, один из учителей школы Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю, трактовавшей кодекс чести самураев, бусидо, учил:
   "Нельзя ожидать, что человек, который не прошел через опасности, будет человеком с хорошим характером. И нельзя ожидать, что кто-то поймет значение доброты, которую проявляют другие, пока не испытает трудности. Мы должны обратить внимание, что растения, выращенные в теплицах, проявляют слабость, когда их выносят наружу. С другой стороны, хорошо известно, что цветы, цветущие на обочинах дорог, достаточно сильны, чтобы выстоять холодный ветер, дождь и другие буйства первоэлементов".
   Вот именно этого я и не понимаю в Володькиной судьбе. Потому что он - тот самый вьюнок на обочине дороги, который должен быть достаточно силен для того, чтобы "выстоять буйства первоэлементов".
   Как сказали бы математики, быть цветком на обочине дороги - условие необходимое, но недостаточное для того, чтобы стать крепким человеком с хорошим характером, то есть воином, воином в самом общем и лучшем смысле этого слова. Ибо японское слово "бусидо" переводится как "Путь воина".
   На обочине грязной проселочной дороги вырос красивый вьюнок, который всю жизнь стремился переползти в ухоженный и роскошный сад. Ах, если бы он сразу знал, как далеко от проселочных дорог Димитрово находится этот сад!
  
   Цезария
   Забавно, что эту заметку я пишу на обороте черновиков распечаток "Псковских хроник". Некоторые мои вещи даются мне легко, выливаются в один присест. Над другими я без преувеличения мучаюсь, бесконечно подбирая и уточняя слова; мне все кажется, что сказано недостаточно точно, и я добиваюсь совершенства.
   Особенно выпукло недостатки моей прозы почему-то мне видимы в напечатанном виде. Я могу сто раз видеть фразу на экране компьютера, продрать текст чекспеллером и выудить из него ошибки и опечатки - и все равно я не вижу того, что глаз сразу схватывает на бумаге.
   "Псковские хроники" я правил раз 20, и у меня дома скопилась целая кипа его правок, оборотную сторону которых я и использую для черновиков.
   Так о Цезарии. Впервые я услышал ее по ящику. Эта босоногая негритянка в мешковатых цветастых платьях произвела на меня большое впечатление. Такое в моей жизни было всего второй раз. Первый раз меня пробрал голос Тани Ивановой, русской эмигрантки из Парижа, в исполнении которой я слышал "Синий платочек". Как она его исполняла! Куда там Клавдии Ивановне Шульженко!
   Затем уже через довольно продолжительное время я сидел на своем диване и думал о чем-то своем, и мне вдруг, беспричинно, так захотелось услышать ее хрипловатый волнующий голос! Я тотчас начал всем домашним рассказывать о том, как очень я хочу купить CD с песнями этой певицы - и описывал ее внешний вид: босоногая негритянка... ну и так далее. Все понимали, о ком идет речь, но никто не помнил, как ее зовут. Один Миша тотчас сказал:
   - А! Это такая раскосая, с глазами в разные стороны!
   - Да, да! - тотчас вспомнил и я, - это она!
   На следующий же день, когда я вернулся с работы, Миша нетерпеливо встречал меня и торжествующе сказал:
   - А у меня для тебя сюрприз! - и протянул ко мне сжатую в кулак правую ладонь, предлагая мне отгадать, что там внутри. Глаза у него при этом сияли предвкушением последующей сцены.
   Я сдвинул плечами - Не знаю!
   Он разжал ладонь и повернул ее ко мне лицевой стороной. Там синей шариковой ручкой корявыми пляшущими буквами было написано: Цезария Эвора.
   - Точно, это она! - воскликнул я. - Но как, откуда ты узнал?
   И Миша рассказал свою историю. Когда я излагал вечером свою просьбу, он вспомнил, что видел плакаты с изображением певицы, расклеенные на заборе, на его пути от метро до института. Но ничего мне не сказал, решил сделать мне сюрприз. На следующее утро он специально пошел пешком от метро и внимательно осматривал забор. Но, к его великому сожалению, ни одной цельной афишки с певицей так и не нашлось. Они были уже либо сорваны, либо заклеены чем-то другим. Такова со временем судьба всех афиш, а они, вероятно, были наклеены давно. Он, естественно, расстроился - он хотел меня удивить, обрадовать, - но не получилось.
   Однако ж когда он, закончив свои занятия, поехал на автобусе в другую сторону, к Октябрьскому Полю, на очередном заборе он вдруг увидел одну целую афишу из тех, которые он когда-то видел. Он выхватил ручку, и на ладони написал имя певицы, пока оно не забылось: Цезария Эвора. С этой надписью он и пришел домой.
   На этом чудеса не кончились. На следующий день Миша с мамой поехал вечером в консерваторию. Миша, отправляясь в поездку, помнил о моей просьбе. Поэтому, едва войдя в здание, он направился к киоску с компакт дисками. И первое, что он там увидел, были диски Цезарии. Тем же вечером, в 23-30, меня ждал очередной сюрприз.
  
   Содержательный разговор
   Электричка до Истры. У окна сидит высокий пожилой мужчина с мясистым носом и большой залысиной, читает газету. Напротив него плотный интеллигент в очках, кудрявые волосы с проседью, живо смотрит в окно. Больше никого на этих сиденьях нет.
   - И все таки! - с сердцем говорит пожилой попутчик после длительного изучения газеты, словно возобновляя недавно прерванный разговор, и многозначительно щелкает веером пальцев по читаемому листу. - Что вы там ни говорите, а фамилия во многом определяет судьбу! Вот, например, статья из Ля Бурже об аэро-космической выставке, корреспондента А.Самолетова. Вот это уместно, я понимаю! Или спринтер Валерий Борзов! Да с такой фамилией сам Бог велел рекорды ставить на коротких дистанциях.
   - Не скажите! - тотчас начинает возражать сидящий напротив него интеллигент, хотя до этого ничего ему не говорил, и разворачивается для разговора к нему. - Что же это получается? Если у меня зовут, скажем, Иван Копытин, то я всю жизнь должен с буренками на скотном дворе провести? Чепуха все это на постном масле! Сам я из подмосковного Красногорска, люблю хоккей. Могу привести такой пример: в шестидесятых был великолепный спортсмен, король русского хоккея, Николай Дураков. Ну и что? Многократный чемпион СССР, неоднократный чемпион мира, уважаемый человек! Сумел, как видите, переломить негативное влияние своей фамилии! И не стал ее менять, как некоторые слабаки делают в подобном случае. Не отказался от родительского имени! А корреспонденты, между прочим, часто берут себе псевдонимы, так что не надо торопиться делать общие выводы.
   - А я все-таки настаиваю! - упрямо продолжает пожилой, с оттяжками в легкую гнусавость. - В спорте Дураков, оно, может, еще и ничего. А каково звучит "футболист Алексей Косолапов"? ведь это уже прямо насмешка! А вы можете представить себе президента с фамилией Чурбанов? Или профессора Болванова? Засмеют ведь студенты, проходу не дадут! Нет, все-таки с фамилиями бывают удивительные феномены! Например, в русской литературе были три великолепных писателя с фамилией Толстой, которые даже родственниками не были. Как это объяснишь? А сейчас появилась еще одна фифа с такой же фамилией, тоже что-то пишет. Читать я ее не читал, но сам факт важен!
   - А я против того, что фамилии что-то определяют! - также упрямо отвечает ему кудрявый бобрик. - Вот я в автобусном парке работаю. Для того, чтобы показать вам всю абсурдность ваших утверждений, я вас проэкзаменую. Есть у нас некая Бас-Дубова Антонина Альбертовна. Как вы думаете - кем она у нас работает?
   - Бас-Дубова? Хм! - задумывается пожилой. Газета в его руках предательски дрожит. - Благородное сочетание, ничего не скажешь! Антонина Альбертовна, говорите? Да-а! Главный бухгалтер, никак не меньше.
   - Вот! Вот вам и первый пример! - торжествующе смеется интеллигентный тип. - А она у нас простая уборщица - ей богу не сочиняю! А вот вам и второй пример из нашего парка: Генслер Елена Львовна. Где может у нас в автобусном парке работать единственная дочь папаши Генслера? А?
   - Меня, конечно, так и подмывает сказать - главным экономистом, - начинает жевать губами носатый. - Но, помня ваш первый урок, я уж теперь не знаю, что и ответить, чтобы не попасть впросак!
   - Ага! Достал я вас! Сообщаю вам, что Елена Львовна работает у нас линейным кондуктором. Самая собачья работа! Благородный Лев Израилевич, небось, пять раз в гробу перевернулся от досады за свое чадо! А фамилия директора парка, кстати, самая обыкновенная - Иванов.
   - Что я могу на это сказать! - несколько разочаровано тянет пожилой и неопределенно хмыкает. - Из любого правила бывают исключения. Но не хотел бы я, например, ложиться под нож хирурга с фамилией Кондрашкин, вот я о чем толкую. То есть я хотел сказать, что бывают в каком-то смысле неудачные фамилии. И наоборот. Вот пару примеров из сегодняшней газеты, - он начинает переворачивать страницы с хрустящим шорохом, заглядывая то на одну, то на другую их стороны. - Да где же оно, ч-черт? А! Вот: "Капитан налоговой полиции Дмитрий Баклушин арестован за получение взятки". Ну не прелесть ли! Причем, ведь это не придуманное, это живая жизнь! Или другое, из той же уголовной хроники: "Возле деревни Грязи, Звенигородского района, обнаружен труп Горюшкина И.В.". Нарочно не придумаешь! Это с одной стороны. А с другой - может быть, это у них на роду фамилией было написано?
   - Все это попытка наведения глубокой философии на мелких местах! - раздраженно дребезжит интеллигенция. - Конечно, нам некуда деться от своих субъективных ощущений в восприятии фамилий. Но не надо и делать из этого культа! Я вот на днях смотрел передачу о кино, ее ведет известный кинорежиссер Станислав Говорухин. Чем плохая фамилия, казалось бы? Отличная фамилия! Закончилась передача, пошли титры, вдруг вижу в титрах - режиссер передачи Говорухин, а оператор - Поскакухин! Забавно, правда? Но это же просто случайные совпадения, казусы. Конечно, кассиру Денежкину интуитивно доверяешь больше, чем психологу Садонутому, если судить только по фамилиям! А если судить по уголовному кодексу, то Денежкин вдруг оказывается нечистым на руку негодяем, а Садонутый - мировым медицинским светилом!
   - Вы материалист, и все пытаетесь объяснить рационально, - по-борцовски неуступчиво еще сопротивляется пожилой. - А я говорю, что в фамилиях есть нечто такое, что влияет на нашу судьбу! Недаром многие артисты и писатели брали себе псевдонимы! И не потому, что собственные имена им не нравились... Просто они чувствовали, что с их прежней фамилией у них не будет литературной судьбы. Я подчеркиваю - они не знали этого, но чувствовали нутром. Самые тонкие знания даются нам в ощущениях.
   - Да ничего такого нет и в помине! Все это наведение тумана на ясные места. Вот у вас, к примеру, какая фамилия? Для корректности спешу прежде представиться сам: Гниэль Кац, коммерческий директор.
   - Поганкины мы!
  
   Магазин "Три кита"
   Холеная Таня обожает по субботам гонять своего мужа в магазины. Они едут на автомобиле в самые лучшие и крупные универсамы города Москвы (это престижно), где оптом можно отовариться по сниженным ценам (в ее терминологии - по ценам со льготными скидками, потому что словосочетание "сниженные цены" выводит ее из состояния прочной уверенности об устойчивом собственном благополучии). Поэтому они покупают продукты на неделю, каждый день объедаются, а потом начинают лихорадочно искать средства против ожирения. При этом средство это должно быть такое, чтобы и худеть помогло, и чтоб на диете сидеть не надо было.
   Мужа при этом вообще никто и не спрашивает. Она садится справа от него и наманикюренными пальчиками с сиреневыми коготками в блестках указывает ему, куда именно нужно ехать и где поворачивать. Предварительно она в Интернете собирает сведения и составляет маршрут с учетом минимального расхода топлива. Иногда, как например для посещения универсамов оптовой торговли "Метро", перед посещением нужно расстараться на кое-что дополнительное - раздобыть карточку на право посещения данной торговой точки. И Таня добывает ее, невзирая на возникающие препятствия. Потому что посещение магазинов по субботам для нее, кроме, так сказать, обыкновенного шопинга, - это еще и просто азарт от своих спортивных достижений. Главным параметром спортивности считалась относительная дешевизна продукта, даже если он и не особенно нужен в хозяйстве. Высший шик в ее понимании был в том, чтобы дешево купить нечто очень дорогое. Это полностью соответствовало ее внешнеполитическим целям.
   Потому что политика, как известно, есть искусство говорить одно, а иметь в виду совсем другое. Доходы небольшие, но хочется всем показать, что они высокие. Для этого нужно покупать дорогое. Это для богатых знакомых. Знакомым победнее, чтобы их не шокировать, чтобы их совсем от себя не отпугнуть, можно говорить правду - что вещи эти куплены дешево, по случаю, на распродаже или рекламной акции.
   Но в некоторые магазины, где по разным причинам она хоть единыжды была принята не совсем любезно, Таня ездить не любит. Например, не любит она ездить в магазин "Три кита", потому что в первый свой визит к этому магазину с ними случились некие происшествия, которое ей не понравились.
   Для начала стоит отметить, что ее муж, Толик, большой любитель посигналить, подавить на автомобильный гудок в случае своего неудовольствия соседями по дороге. Татьяна, неоднократно указывала ему на то, что он излишне этим злоупотребляет. Но - характер не переделаешь!
   Так вот, при подъезде к универсаму его кто-то подрезал (или так ему показалось). Он, естественно, негодующе побиликал. Поставил машину на стоянку у магазина, выходят с женой. Рядом останавливается "BMW", "боевая машина пехоты" русских мафиози. Из нее выходят четыре коротко стриженных жлоба, неторопливо окружают:
   - Ты, парень, нам о чем-то сигналил. В чем дело? Чем-то недоволен?
   - Ребята, я, наверно, сигналил не вам, - отвечал перетрухнувший муж.
   - Нам, нам - мы отлично все видели. Еще и кулак показывал, - сказал один, в черном кожаном реглане. Так оно и было, он еще и кулак показывал.
   - Мало того, что он нас подрезал, из-за него мы свою машину чуть не разбили, так он же нам еще и угрожал! - сказал, нагнетая обстановку, второй, который пониже, в черной курточке.
   - Нет, нет, ребята, - ввязалась в разговор Таня, - мы вас на дороге даже не видели, это нас "девятка" подрезала.
   - Ага! - насмешливо сказала курточка. - Они нас еще и не видели! А мы из-за них чуть в аварию не попали! Хорошенькое дело!
   - В общем, так! - сурово подытожил первый, - ты платишь нам сто баксов за беспокойство, чтоб мы, так сказать, дрожь свою в руках смогли унять, и мы забыли об этом печальном инциденте!
   Муж качнулся было что-то возразить, но Татьяна твердо дернула его за рукав и сказала: - Плати, раз машину водить не умеешь!
   Делать нечего, молча полез он в карман, достал бумажник, заплатил.
   - Так что ты уж осторожнее в следующий раз! - по-дружески похлопав мужа по плечу, развязно сказал реглан, и вся четверка неторопливо, как ковбои на закате, удалилась.
   - Я же тебе говорила! - зашипела на мужа Таня, - я же тебе говорила: не сигналь где попало! Вот и влип! Хорошо, что еще легко отделался. Могли бы и больше содрать!
   - А я бы не дал! - петушился муж. - И эти деньги зря дал, только из-за тебя.
   - Да куда бы ты делся, дорогой! - с презрением сказала жена, - Молчи уж!
   И это было только начало.
   Пошли они было к магазину, но тут же вернулись, потому как Таня что-то впопыхах, естественно, забыла, как это и водится за большинством женщин, которым поневоле приходится быть семейным Юлием Цезарем и делать несколько дел одновременно. Но, скорее всего, это она от волнения забыла, в связи с инцидетном. Стали они открывать свой автомобиль - но бес электронной сигнализации отчего-то вздумал c ними пошалить и заблокировал все двери. Битый час муж пыхтел вокруг машины, уговаривая негодника впустить их. Ничего не получалось - бес не слушался. Вокруг машины, как всегда в таких случаях, начала накапливаться толпа добровольных помощников, сочувствующих и просто зевак. Всяк давал свой совет.
   - А ты потряси пульт ДэУ! - посоветовал малый в коричневой кепке блинчиком. - Иногда там залипает эта хваленая электроника. Или влага попадет!
   Танин муж честно тряс минут пять пульт дистанционного управления сигнализацией, но бес только квакающе всхихикивал откуда-то из-под капота, и дверные замки не отпускал.
   - Может быть, здесь в самом пульте дело? - высказал свое соображение высокий, в ореховой дубленке. - Разобрать его, и замкнуть там все к чертовой матери!
   - Простой, как газета "Гудок"! - взвилась при этом Таня. - Не надо там замыкать все к чертовой матери! - и добавила многозначительно: - Знаю я, чем все это заканчивается!
   - Есть у меня одно глухое подозрение! - веско сказала рыжая ушанка. При этом она не торопилась выносить свое мнение на суд общественности.
   - Так говори, не тяни кота за яйца! - кинул кто-то из толпы.
   - Могут быть наводки электричества, - солидно начала объяснять ушанка с интонациями доцента технического вуза, - если под полом проходит мощный силовой кабель. Некоторые сигнализации чрезвычайно чувствительны.
   - Ну и что?
   - А то - если машину оттащить с этого места, то все заработает нормально.
   - Как же ее оттащить? Краном? Она ж на ручнике!
   - В том то и дело!
   - Тогда только и остается, что камнем по боковому стеклу, - обреченно высказалась дубленка.
   Через полчаса владелец автомобиля уже совсем озверел и готов был шарахнуть первым попавшимся под руку булыжником по треугольному боковому стеклу. Но здесь Таня, которой сама мысль ломать свою машину воспринималась как кощунственная, вспомнила, что в их машине можно из багажника проникнуть в салон через люк для негабаритных грузов. Стали открывать багажник. А дело было зимой, замок багажника замерз. Пришлось разогревать его, обжигая свои руки зажигалкой. Но, наконец, багажное отделение удалось открыть, хотя тоже не без великих трудов. Толстый и приземистый муж полез было в багажник, но тотчас вернулся обратно - легче верблюду было пролезть в игольное ушко, чем ему в царствие небесное своего салона. Пришлось лезть Тане. Она бросила мужу на руки свое тяжелое зимнее пальто и осталась в вязаной юбке и свитере. Полезла под улюлюканье и одобрительные хлопки собравшихся. Потея и скорчившись в багажнике в три погибели, начала отодвигать задвижку. Было страшно неудобно, стыдно корчиться на глазах у присвистывающей толпы, но своя собственность было дороже. Приходилось наступать на горло своему собственному респектабельному имиджу. Открыв ее, полезла толстой змеей в отверстие, обдирая себе плечи. Пролезла. Села. Отдышалась. Открыла двери.
   И после этого злополучного инцидента они уже не стали идти снова в магазин, плюнули, и развернулись от огорчения обратно домой. И с тех пор в "Три кита" - ни ногой!
  
   Племянник Колька
   В курилке фармацевтической фирмы "Вектрум" задумчиво покуривал усатый мужчина в темно-сером костюме, руководитель владимирского филиала. Его отгрузку задерживали, и он томился. Смолил сигарету за сигаретой, смотрел в окно на слякотную октябрьскую непогоду и шумно вздыхал. Времени уже было час дня, а надо еще до Владимира три часа пилить, да перед этим заехать в Киржач, а потом в Кольчугино, товар в аптеки поставить. Когда успеешь?
   - Не грузят? - сочувствующе спросил его Антон, программист, выбежавший, как он сам говорил, курнуть.
   - Да, чего-то у вас на складе закопошились сегодня совсем, - угрюмо пробурчал усатый.
   - А ты бы сам, Владимир Иванович, взял бы да сам все себе и погрузил, оно и быстрее было бы! - пошутил Антон.
   - Да, - отвечал Владимир Иванович. - Эт-то можно. Но ведь не дадут! А насчет самостоятельности - есть у меня племянник, Колька. - Грустно улыбнулся рассказчик. - Так он еще маленьким такой шебутной уже был, самостоятельный - страсть! После четвертого класса приехал к нам на лето в деревню. Моя жена, тетка ему, его как-то спрашивает: "Колька, а ты ведь покуриваешь, небось?" "Нет, теть Люсь, не курю, - серьезно отвечает Колька, - я еще во втором классе бросил!" Или другой случай. Колька в том же возрасте вечером возвращается поздно домой. Жена его спрашивает - "Колька! Ты где был так допоздна?" "На танцах, с девками!" (Это его две сестры, чуть постарше) "А почему без них возвращаешься?" "Так они еще в Ильин поселок пошли, а мне лень стало..."
   - Любопытно, и что с этим Колькой потом стало, когда он вырос? - спросил Антон рассказчика после небольшой паузы.
   - Да сколько раз ему я говорил - бросай ты свою Наталью! - с сердцем заговорил рассказчик, - Никак не мог. Любил ее смертельно. Все вечера и выходные для нее гребешил. А он на развозке продуктов работал, работа муторная! Целый день дергают туда-сюда. Все в дом тащил. Саму на руках носил. Нет! Все равно не так!
   - Может, он пил?
   - Пил, конечно! Кто ж не пьет? - только мертвые! Но пил не больше других. Причем всю зарплату домой приносил, пропивал только "гребешки". А потом и пить бросил. На гребешанное одел всех, квартиру обставил - все равно не так!
   - Погуливала?
   - Да, все на сторону косила. Уж такая у нее натура оказалась. Слаба на передок. А натуру не переломишь - как оно волка не корми... Но потом все-таки решился. Оставил ее. Сейчас живет с другой, Татьяной. Эта женщина спокойная, домовитая. Колька у нее теперь - как у Бога за пазухой! А уж досталось ему по жизни - будь здоров!
   - Из-за самостоятельности?
   - И из-за нее тоже. Но не только. Родитель его семью их бросил, Колька рос сам, как саксаул. Помню - лет пять ему было - стоит на автобусной остановке - сам уже везде по городу ездил - и материт какого-то мужика. Причем, серьезно эдак материт, по делу. И, что самое интересное, - на "Вы"!
   Владимир Иванович улыбнулся воспоминанию, вздохнул, и продолжал:
   - Ну, вырос он кое-как, загремел в армию. Попал в Чечню. Причем сам напросился. Вернулся, а сверстники уже далеко - кто институт заканчивает, кто в торговле процветает. А у него по-прежнему одиннадцать классов и голая задница. Пошел он к своему бывшему приятелю, который уже несколько киосков в городе имел, - спросить насчет работы. Тот начал его учить. "Дурак ты, Колька," - говорит, - "что вообще в армию пошел - надо было откосить: все, кто поумнее, так делают!" А как узнал, что Колька сам в Чечню напросился, снова говорит - "Вдвойне дурак! Пересидел бы тихо при штабе придурком - тебя же убить могли". Колька дал ему в рыло. "За что?" - спрашивает его приятель, на него-то, на Кольку, не лезет - у того комплекция десантника. "За то, что вы тут шибко умные все пооставались!" - ответил Колька.
   - Честный он, ваш Колька, - сказал Антон, - Сегодня честность не в чести.
   - А она никогда и не была в чести! - отвечал рассказчик. - Я тоже Кольку спрашивал: "В самом деле, какого черта ты сам в Чечню полез? Ты же знаешь, что это за война! Это же не за Отечество война, а за выгоду московских блатных, которые при власти. Захотели бы в Кремле серьезно войну остановить - давно остановили бы! Немцев вон в Отечественную обломали, а тут!..." Так он мне на это вот что отвечал: "Знаю, дядь Володь! Мне за родную страну стыдно. Если там, в Чечне, честных людей не будет - тогда нам совсем хана. Должен же там кто-то из нормальных людей быть!"
   - Интересная штука получается! - сказал Антон. - Честность всегда в загоне, живется честным тяжело, а они все равно рождаются и гнут свою линию, и только на них все и держится.
   - Пробовал он после армии найти работу "по специальности" - ну, охранником там или телохранителем, - продолжил Владимир Иванович, - Так там тоже гадюшник еще тот! И, главное, кого свои телом защищать - такого же вот "приятеля", про которого я рассказывал? Так это, значит, совсем себя не уважать! Короче, помыкался он, помыкался, и стал продукты на грузовичке развозить. А недавно я его к себе взял, водителем-экспедитором. У нас товар специфический - фармацевтика, иногда чуть ли не наркотики везем. И с наличностью приходится дело иметь. Случаются нападения на нашего брата. Вот тут-то Колька и пригодился! С ним - как за каменной стеной.
   - Так это он, что ли, вон там во дворе у машины возится? - спросил Антон, показывая на крепкого телосложения паренька, который менял колесо на "Волге" с владимирскими номерами.
   - Он самый. Только ты... это... Не говори ему ничего о нашем разговоре. Не любит он, когда ему о Чечне напоминают и прочее.
   - Ладно!..., - сказал Антон. Но разговор запомнил, и по-другому смотрел теперь при встречах на стеснительного паренька с прямым, спокойным взглядом, который изредка появлялся у них вместе с Владимиром Ивановичем. И, вообще, стал немного по-другому смотреть на жизнь. Трезвее.
  
   Неисправный телефон
   Тридцатилетняя Полина, менеджер от парфюмерии, просыпалась обыкновенно не в самую зверскую рань, а часиков эдак в девять: она могла себе это позволить. Неторопливо чистила торчащие вперед зубы, небрежно поправляла рукой всклокоченные после сна разноцветные лохмы, ставила на кухне чайник и шла к телефону звонить - узнавать, как там дела на фирме. На работе она появлялась обычно к обеду. Так было всегда, но только не сегодня. Сегодня телефон смолчал.
   - Вот, блин! - в сердцах высказалась Полина и резкими нервными щелчками принялась нажимать на телефоне разные кнопки. Телефон не реагировал. Полина раздраженно пощелкала за рычажки, зачем-то перевернула его вверх тормашками, внимательно рассмотрела наклеенный там предпродажный ярлык "Telekom". Телефон безучастно молчал, и на прикосновенья отвечал только безжизненным пустотелым бряканьем, как засушенный краб.
   - Вот, блин! - снова бросила Полина и стала яростно натыркивать кнопки своего мобильника, вызывая справочную. Там ей отстраненно объяснили, куда полагается звонить в таких случаях.
   - Тушинский районный узел? - через секунду кричала Полина в округлую фиолетовую мыльницу возле уха, одновременно доставая правой рукой из холодильника компоненты для утренних бутербродов. - Почему это меня отключили от линии? Какое вы имели право! Я вовремя плачу за телефон и желаю, чтобы он работал. Мой номер? Так вы и номер определить не умеете? Ах, да! Я ж с мобильника звоню! 227-29-88. Но все равно, работнички из вас еще те!... Да, вы уж будьте любезны, проверьте эту линию! - последнюю фразу она произнесла с язвительной иронией и издевкой.
   Дальше были бутерброды и напяливание через голову обтягивающей шкуры с леопардовой раскраской, примеривание новых пластмассовых клипсов и еще много чего такого, ему подобного, чем богато утро незамужней женщины.
   Через 15 минут Полине позвонили с узла и сообщили, что ее линия тщательно проверена и функционирует абсолютно исправно, и что дело, скорее всего, в ее телефонном аппарате.
   - Скорее всего! - саркастически взвизгнула Полина. - Так вы точно еще и не знаете! И в каком это еще аппарате! Еще вчера вечером он работал, как кремлевские куранты, а сегодня с утра он, выходит, забастовал! Хорошенькое дело у вас получается! И это при том, что я в квартире одна и после нормального вечернего звонка к телефону больше никто не подходил. Аппарат я проверю, но на вас буду жаловаться в районную мэрию, пусть хоть премии вас лишат...
   На другом конце что-то робко возражали - а это - и то, что возражали, и в особенности то, что робко - всегда действовало на Полину, как красная тряпка на быка. Наконец, после своей десятиминутной бурной речи - не жалко денег за мобильник, важен священный принцип собственности - Полина немного угомонилась и стала думать, что ей делать дальше. В мастерскую сразу обращаться не хотелось - там нужно платить, и она решила сначала отнести аппарат в компьютерный отдел своей фирмы - если они компьютеры чинят, то, авось, и в телефонном аппарате разберутся. Полина умела напрягать людей, то есть построить отношения таким образом, чтобы ей были обязаны.
   Когда после сорока минут решительных наступательных действий формула решения была, наконец, выработана, Полина к этому времени закончила завтрак и направилась к аппарату, упаковывать его для транспортировки.
   И вот здесь выяснилось, что вилка аппарата, которая находилась под столом, попросту отсоединена от сети. Вероятно, это Жулька, Полинина болонка, бегала утром по квартире и зацепила провод.
   Полина расхохоталась.
  
   Ностальгия
   Ах, молодость, молодость! Как часто она напоминает нам о себе своими призраками, которые неприкаянно бродят по коридорам наших воспоминаний и тревожат нашу душу сладкими звуками любимых голосов! Подобно сиренам, они зовут, они манят нас за собой. Но долина цветущего прошлого для нас больше не доступна. И единственное, что нам остается - это иногда уткнуться носом в холодное непроницаемое стекло, и смотреть издали на свою прошедшую жизнь.
   Водитель нашего служебного "Пазика", Александр Васильевич, не так давно работал на больших туристических автобусах. Потом частная фирма, в которой он работал, развалилась и он пересел на наш "Пазик". Но с тех пор всегда вспоминал свои золотые времена, заметив на дороге роскошный "Неоплан".
   - Нет, ты представляешь! - говорил он, сопровождая завистливым взглядом очередную высокую узкую машину, которая, как крейсер, плавно двигалась в потоке, - вот этот автобус, который идет за нами, намотал восемьсот тысяч. И хоть бы где начал громыхать! Идет, как детская коляска у осторожной мамаши - ни тряхнется, ни шелохнется, только мягко покачивается на дорожных выбоинах.
   Автобус нас догоняет и подравнивается вровень с нами. Васильич поверх темных очков присматривается к его водителю и тотчас громко восклицает:
   - О, смотри - стали молодых за руль пускать! А раньше не пускали. Раньше было чем водитель старше, тем лучше. Это ж не автобус - а сексодром на колесах. Четыре звездочки на борту! Там тебе и встроенный бар, и кинотеатр, и музыкальный центр. Про мягкие откидывающиеся сиденья я и не говорю. Клиент, бывало, звонит, требует автобус на экскурсию - начинают его искать, а он стоит черт его знает где в тихом месте, там девок полно, и водитель в нем никакой - не то что в рейс, он из автобуса на своих двоих выйти не может.
   Он от волнительных воспоминаний прикуривает свою дешевую "LD", бывший "Дукат", и вспоминает, как он в те времена покуривал "Мальборо".
   - А герметизация кабины! - мечтательно продолжает он. - Идешь зимой по трассе, за окном минус тридцать, а в кабине - плюс двадцать два. Батареи обогрева в ногах, батареи сверху - хочешь и до сорока можешь температуру в салоне довести. Когда куришь - дымок от сигареты вертикально вверх убегает, хотя идешь все сто двадцать! На этом драндулете - он кивает на свой "Пазик" - со всех щелей так дует, что в пробке на месте стоишь и то ветер в ушах свистит.
   Наш "Пазик" дребезжит и катит дальше, везя нас к месту нашей работы, "Неоплан" давно отвернул в сторону, но Васильич все еще не успокаивается, на него нахлынули воспоминания.
   - Одно с этим автобусом плохо: если выехал на нем с клиентами, то выпить вечером ничего нельзя, даже пива. Привезешь каких-нибудь немцев в город на Золотом Кольце, сдашь в гостиницу, они в баре натрескаются, а потом под полночь прибегают, будят: вези нас сейчас по городу - хотим посмотреть на ночной Ярославль. Как будто дня им не хватает, чертям! И вообще, когда иностранцев возишь, то к шоферу другие требования - он должен соответствовать: должен быть весь в черном, в белой рубашке с галстуком, ботиночки должны быть чистые, начищенные - иначе с работы уволят. Какое уж тут пить! Особенно немцы чистоту любят. В жаркий день могут три-четыре рубашки на себе сменить, не то, что мы - иной раз и по неделе в ней ходишь.
   Перед очередным светофором он давит на тормоза, те натужно скрипят, и автобус нехотя останавливается.
   - Ну, разве это тормоза! - в сердцах говорит Васильич и бьет обеими руками о руль. - Вот на моем "Неоплане" были тормоза - так это тормоза! Там стоит ретарда, четыре позиции. Если ворону поймал - видишь, что впереди наезжаешь на чей-то бампер - раз ретарду на себя - и летишь в лобовое стекло. На какой бы скорости он не шел - остановится, как родной. Причем, если на первой позиции он будет останавливаться быстро и плавно, то на четвертой - станет как вкопанный, даже если перед этим шел сто сорок. Вот это я понимаю тормоза!
   Он раздумчиво берет очередную сигарету, прикуривает, и трогает на зеленый свет. Автобус идет вперед, двигатель натужно рычит и хрипит, и рассказчик все время оборачивается от дороги ко мне, чтоб я лучше слышал.
   - Вот говорят, что немцы мало пьют. Какое там! Так, бывало, накушаются, что и с нашими не сравнишь. Но делают они это культурно. Если наши сразу гранеными стаканами опрокидывают, то немцы потребляют маленькими рюмочками. Немножко выпьют - закусят, выпьют - снова закусят. Потом как сложишь в уме, сколько этих маленьких они осушили - волосы на голове дыбом становятся. А вы говорите - пьют мало! Единственное, в чем с ними неудобно - безобразничают они в салоне, потому что у них это принято. Как безобразничают? Ну, девиц своих они там на креслах это самое..., непонятно, что ли? И девки все бесстыжие, не то, что наши. Сядет такая в кресло, ноги выше головы закинет, а на самой юбка чуть шире пояса, а под юбкой - нет ничего - ни белья, ни трусиков. Ну, разве так можно? Я уж говорил ихним переводчикам - что за дело такое? А те только улыбаются, хлопают дружески по плечу и говорят - успокойся, принято у них так. Вот этого я не понимаю! У них принято, а у нас не принято, раз они к нам приехали, то должны под нас подстраиваться, а не мы под них. И хозяин туда же - твое дело, говорит, баранку крутить, а там пусть что хотят делают. Ему бы только деньги слупить, за облик страны не думает.
   Он последней жадной затяжкой докуривает сигарету и тугим щелчком выбрасывает ее за окно.
   - Но что я должен сказать - немцы ребята честные, без обмана. Как-то мне гид говорит: ты что, Васильевич, коммерцию не держишь? И стал я минеральную воду в холодильнике возить. Куплю несколько упаковок на оптовом рынке, - но покупать нужно обязательно не газированную, не любят они воду с газом, - и затарю в холодильник. В начале поездки гид объявляет, что у водителя есть охлажденная минеральная вода, по доллару за бутылку. Вижу первый раз - воду берут, а не расплачиваются. Ну, я молчу, смотрю, чем дело кончится. Поездка закончилась, подходит ко мне их старший, переводчик - это, говорит тебе чаевые, за хорошее вождение, а это за воду, что мы брали. Я отъехал немного - неудобно прямо при них - и пересчитал: любопытно было - все заплатили или нет? Так ты представляешь - все сошлось до доллара! Сколько бутылок из бара взяли - сколько долларов и заплатили. Нет, немцы народ честный, не то, что наши. Свои наобещают в три короба, а платить никто и не собирается, как будто так и надо. Пока сам не начнешь их трясти, как грушу - молчат, словно никакой договоренности не было. Жулье!
   Очередной двухэтажный круизный "DAF" плавно обгоняет нас по левому ряду, как стоячих, и он любовно бросает ему вслед:
   - А уж дури в нем - до пятисот лошадей! С места уходит тише коляски для перевозки инвалидов. Зато потом, на трассе, поддашь газку - он самые крутые иномарки обходит, как детские педальные автомобили. И это все без звука и шороха. Если на столике между сиденьями стоит стакан с водой - оттуда ни одной капли не прольется. Да, были времена!...
  
   Пикник
   Поехала одна компания на пикник. Ну, всё вроде бы грамотно сделали - вперед, в лес, с утра зарядили костровых на отдельном автомобиле, а сами собрались подъехать к обеду, на служебном автобусе, чтоб вечерком оттянуться на природе.
   Костровые костровище замастрячили, дров до вечера заготовили - и стали скучать без спиртного, которое должно было прибыть с автобусом. Пару бутылок водки они с собой, конечно, взяли, - а закуски не догадались, понадеялись на скорый приезд автобуса. А того все нет и нет. Ну, выпили для сугреву, дело-то в начале мая происходило, на природе еще свежеповато.
   Посидели костровые посидели - стали тем, которые в автобусе, звонить - у всех же теперь мобильники - что это вы, туды вашу в качель, не едете? А те стоят в пробке на кольцевой, там авария, вся дорога перегорожена. Когда выберутся - неизвестно.
   Костровые подумали, подумали - и выпили вторую бутылку водки. Это, напомню, на все тех же четверых, без закуси.
   Те, которые в автобусе, видят такое дело, что стоять им в пробке еще не мерено, тоже вдруг спохватились - а чего это мы, дескать, тут киснем: у нас же все наше - с собой! Вскрыли первый ящик с водкой, достали закусь, - и пошло дело потихоньку. После двух-трех шкаликов вспомнили про костровых:
   - Как вы там, ребята?
   - Порядок! - отвечают те. - Сидим, вас ждем.
   Минут через 15 в автобусе запели "Ой, мороз, мороз!...", потом пошла "Калина красная...". Потом снова кто-то вспомнил про костровых:
   - Как вы там, живы ли?
   - Пока ничего, - отвечают те. - Но без выпивки туго. Послали за водовкой в ближайшую деревню двоих на "Жигулях"...
   В автобусе между тем потихоньку прикончили первый ящик, открыли второй, и запели "Ой, кто-то с горочки спустился...". Народ разошелся вовсю - кто-то пустился плясать прямо в узком проходе.
   Те двое, которые поехали на "Жигулях" за "водовкой", благополучно доехали до деревни, прикупили там пару пузырей, но на обратном пути не вписались в поворот и оказались в кювете. Правда, съехали в него мягко, без кульбитов через крышу. На радостях, что остались живы, выпили одну бутылку из тех двух, что прикупили.
   А в автобусе уже штормило. Он еще стоял на месте, но его раскачивало из стороны в сторону, и из окон неслось разухабистое "И за борт ее бросает...".
   Те, которые остались у костра, скучали, и зло перезванивались с теми, кто веселился в автобусе и с теми, кто блаженствовал в кювете. Те, которые в кювете, скоро заснули - а чего им? - тепло, хмельно, вот они и разомлели. Костровые погоревали маленько, и один из них (на пальцах бросили) пошел к застрявшей в кювете машине, километра два в одну сторону, а второй остался на хозяйстве - его ж не бросишь, там топоры, пилы, стульчики для отдыха, все как положено. Если так оставить, то всему этому живо ноги приделают. Стоит ли говорить, что тот, который ушел к кювету, так и не вернулся?
   Словом, когда пробку на окружной разгребли, и автобус вырвался на оперативный простор, проводить культурный досуг уже было некому. Водителю автобуса пришлось собирать всех - и оставшегося кострового с манатками, и тех троих из кювета. Машину в кювете пришлось на время бросить - хотя бы одного трезвого, способного ее вести после вытаскивания из кювета, все равно не нашлось бы, кроме, конечно, злющего водителя автобуса. С тем и вернулись домой.
   Ну, а за кюветной машиной пришлось отдельно ездить. Это та еще песня была, полчаса можно рассказывать, как там было интересно. Но как-нибудь в другой раз.
  
   Проруха
   Хватился мужик утром себе брюки погладить, ан вспомнил, что утюг его давеча сгорел. Решил сходить к соседке. Поднимается к ней по лестнице этажом выше, а сам думает: "Вот возьму я у нее сейчас утюг, стану брюки гладить, а он у меня - бац! - и сгорит! Приду я к ней снова, принесу сгоревший утюг, начну объяснять, что это я его не специально спалил, он как-то сам, случайно... Она начнет на меня орать - знаю я вас, Голопупенковых, все у вас всегда не так, своего утюга даже нет, а теперь и мой сожгли! Я ей скажу, чтоб она не волновалась, что я куплю ей новый утюг. - Знаю я вас, Мелкодрищевых, - снова закричит она, - купишь, небось, какую-нибудь дрянь за десять рублей, которая и гладить и будет! Все у вас, Косорыловых, наперекосяк. И денег никогда у вас нет, даже вон утюг себе приличный купить не можете!". Думал он так свои мысли, а сам в это время оказался перед соседкиной дверью, и машинально позвонил. Спокойная и вальяжная соседка открывает дверь, а он как закричит с ненавистью ей в лицо, все еще находясь под впечатлением своих мыслей: - Да пошла ты в задницу со своим утюгом!
   Но это только присказка, сказка далее. А далее я хочу поведать вам небольшую историю в пику тем упорствующим, которые свято верят в то, что терпернье и труд все перетрут. Это они не верят в неудачные дни, когда за что бы ни взялся - ничего толкового все равно не получается. Они всегда могут сказать: "Значит, плохо брался за эти дела...". В том то и фокус, дорогие вы мои, что в такие минуты не получается взяться должным образом. Это они не верят в несчастливое число 13 и черного кота, это их не заставишь глянуться в зеркало перед выходом из квартиры, если забыл что-то с утра и пришлось возвращаться назад. Я и сам, честно признаться, не особенно верую в подобные штуки. Но на всякий случай стараюсь соблюдать принятые нашими предками предостерегающие действия. Хуже от этого мне не было.
   Стояли мы как-то на озере. Кузьмин с раннего утра поехал на резиновой лодке порыбачить - решил нас свежей рыбкой побаловать. Неторопливо приехал на место, расположился, размотал удочку и ... здесь обнаружил, что нет на ней крючка. И тотчас вспомнил, что Мишка вчера вечером таскал эту удочку, уже по темени. "Небось оборвал крючок, засранец! Хоть бы сказался!" - с досадой крякнул Кузьмин. Но делать было нечего. Кряхтя и сквозь зубы поругиваясь, погреб он обратно. "Может, он вчера в темноте и сам не заметил, как крючок оборвался", - снисходительно думалось ему о Мишке, - "потому и не сказал". Приплыл к палаткам, нашел новый крючок, добротно его привязал к лесе, взял еще несколько про запас, обстоятельно положил их в металлическую коробку из-под монпансье, опустил ее в правый карман на штормовке, деловито и удовлетворенно похлопал рукой по карману, и снова отправился на место рыбалки.
   Приплыл, остановился, отдышался, похлопал рукой по своему правому карману, с наслаждением втянул ноздрями свежий августовский воздух, оглянулся на поднимающееся за спиной солнце, размотал удочку и ... здесь обнаружил, что не захватил он с собою впопыхах червей. Нет! - ну бывает же такая проруха, а! Пошлепал веслами обратно. А плыть-то было не близко, с полкилометра. Помчался снова к палаткам, нашел банку с червями, с досадой бросил ее в лодку и ожесточенно поплыл на место. Потому что солнце тем временем восходило все выше и выше, и надо было торопиться: золотые минуты утренней рыбалки убегали безвозвратно.
   Приплыл, остановился, отдышался, размотал удочку, достал злополучную банку с червями, открыл ее, и ... увидел, что там все черви от вчерашней жары окочурились. Несмотря на то, что баночку он вечером предусмотрительно убрал куда следует, в ямку во влажном песке под тенистым кустиком. А какая же рыба возьмет на дохлого червя?!
   И поплыл он обратно, проклиная свое норовистое упрямство. "Ведь предупредил же меня Господь с самого начала - не лови сегодня, ничего не получится. Нет, поперся снова, старый черт!" - костерил он сам себя. Да не просто снова, а еще и два раза на одни и те же грабли наступил. И была от того у него на себя досада великая.
   А когда мы проснулись и начали выползать из своих палаток, он сидел на берегу за грубо сколоченным столом между соснами, в своей выгоревшей добела штормовке, пил крепчайший чай и на его лице играла зловещая улыбка. На наш недоуменный вопрос "Что случилось?" он улыбнулся еще шире, но уже по-доброму (к нашему счастью), и рассказал нам выше изложенную историю.
   Действительно: бывает же такая проруха!
  
   Puzzle
   Эту игрушку, Касторлендовский Паззл, хозяйке подарила на день рождения одна из ее подруг. Это была по тем временам роскошная головоломка - на две тысячи картонных цветных кусочков мозаики. Из них нужно было собрать картину, изображенную на верхней крышке коробки - серый величественный средневековый замок Карлштейн, затерявшийся в чешских Татрах. Хозяйка долго возилась с новой забавой, собрала ее, и некоторое время картина лежала на полу перед телевизором, а потом хозяйка снова все смешала, и убрала в коробку со словами: - Авось кто-нибудь еще позабавится!
   Эта коробка пылилась на полке книжного шкафа и ждала своего нового часа года два. Время от времени у кого-нибудь из домашних вспыхивала тлеющая идея собрать картину заново, проклеить с изнанки скотчем, и вывесить куда-нибудь на дачу - но тут же гасла, как спичка, которой пытались разжечь отсыревший хворост.
   И неизвестно, сколько бы ей еще лежать, этой коробке, если бы за дело неожиданно для всех не взялся младший сын, Юра. Он редко ввязывался в подобное обременительное мероприятие, но если брался, то доводил его до конца. Старшие братья только наблюдали со стороны, как медленно, но верно вырастают стены замка и похихикивали.
   - Вот взять бы сейчас это все - и перемешать! - сказал как-то вслух Мишка. - То-то шороху было бы! Здоровски!
   Иван только сдавленно хикнул, живо представив себе последующую за этим сценку, а Юрий, сидевший в это время за столом и примерявший очередной фрагмент, тут же грозно выкрикнул: - Но-но! Попробуй только! Враз в пятак получишь!
   Мишка, ясное дело, шутил, хотя устроить мелкую пакость братьям он был большой мастак, водилось за ним такое.
   Днем спустя Юра снова сидел над почти уже законченным полотном, Иван стоял рядом с чашкой кофе в руке и любовался на открывающуюся взору красочную панораму с замком, как в тесную комнату влетел с разгону Мишка, как всегда понесся вскачь к своему столу и по пути нечаянно пихнул Ивана. Тот не удержал чашку с кофе в руках, чашка выскользнула - и грохнулась прямо на мозаику, выплеснув на нее содержимое грязными черными струями.
   - Убью-у! - в наступившей тишине зловеще сказал побелевший Юра и, наклонив голову, бросился на Ивана. Это был битва носорога с динозавром. В маленькой комнатке задрожал пол, затрещала мебель и с полочек посыпались мелкие вещи.
   - Ты чего! - хрипло выкрикивал Иван, - я тут вообще не при чем! Это Мишка меня толкнул.
   Мишки между тем уже и след простыл. Участники битвы гигантов беспомощно остановились. Юра взглянул на свой бесповоротно испорченный труд, и в его глазах проступили слезы. Он резкими рубящими движениями ладони стряхнул с рубашки кляксы кофе и сказал уже спокойно: - Свиньи вы все-таки, а не братья! - и, медленно ушел в другую комнату, угрюмо смотреть телевизор. Такие зарубки остаются на сердце иногда на всю жизнь, это по характеру глядя. А у Юрия характер был именно такой, рачий - он по гороскопу Рак, - нежный, замкнутый и ранимый.
   Иван с синяком под глазом стоял среди разгромленной "детской". Сзади мягко подкатился Мишка: - Нехорошо получилось.
   - Прибить тебя мало! - устало сказал Иван.
   - Ладно, ладно! - успокоительно ответил Мишка. - Ничего страшного. Сейчас все здесь уберем, а завтра ему новый комплект купим, еще лучше прежнего.
   - Да не будет теперь он больше его собирать!
   - Ну, будет - не будет - это другой вопрос. А купить надо. И еще сейчас бутылку пива, чтоб отошел.
   В комнату на шум вошел отец и сказал, глядя на окружающий бедлам:
   - Что? Повздорили маленько?
   - Есть чуток, - хмуро ответил Иван.
   - Только вы это... не забывайте, что родные. Помиритесь.
   - Да мы ему завтра новую купим! - бодро высказался Мишка. - А получилось все это нечаянно, ей богу!
   - За нечаянно бьют отчаянно. Новую купить мало.
   - Могу у него на коленях прощения попросить, - весело предложил Мишка.
   - Это не серьезно. Но придумайте что-нибудь. Вот это вам настоящий Паззл, от жизни, а не то что эти картонки собирать.
   - Пойдем! - сказал Мишка Ивану и потащил его к обиженному брату. Тот, увидев их, ненавидяще отвернулся к окну.
   - Прости нас, засранцев! - заголосил Мишка за двоих. - Не по злому умыслу, а токмо по собственной большой дурости содеяли зло сие. Торжественно обещаем завтра купить тебе новую коробку, гораздо лучше старой. А сегодня с нас бутылка хорошего пива. Идет? - и просительно заглянул в глаза. Его обаянию сопротивляться было невозможно.
   - Да ну вас к лешему! - сказал Юра, но уже без сердца. - Ладно! Куда от вас, чертей, денешься? Тащите свой "Будвайзер"!
   - Ур-р-ря! - ликующе воскликнул Мишка, - теперь у нас молочка в два раза больше будет!
   - Чего? - сквозь зубы улыбнулся Юра.
   - "Трое из Простоквашино" смотреть надо! Я побежал за пивом, не кисни!
   ***
   А теперь я попрошу прощения у читателя и повинюсь. Потому что было все совсем не так. И я не то чтобы соврал - я никогда не вру, я кристальной честности и искренности человек - я просто кое-что досочинил. А дальше случилось то, о чем я и поведаю вам ниже.
   Я отдал прочитать черновик этого рассказа жене. Но ведь я предупредил вас, читатель, что я пишу как правило правдиво. И в этой истории начало соответствовало реальной жизни - у нас был Касторлендовский Паззл, который она собрала и упрятала на полку. И несколько дней назад именно Юра и начал его собирать во второй раз, и уже почти собрал его. Но вот дальнейшей сценки не было - я ее придумал, подумав, что это один из возможных поворотов нашей жизни. Так не было, но так могло бы быть.
   Но она-то этого не знала! И сильно расстроилась, приняв все за чистую монету. Она очень расстроилась ссорой между ее сыновьями. Тем более, что показываемый ей черновик был вдвое короче. Я пошел к своему столу и дописал рассказ до того места, где выше стоит знак из трех звездочек, и пришел ее утешить. Рассказ с новой концовкой понравился ей больше, но она все равно была расстроена. Тогда я рассказал ей, что я это все придумал. Но она уже не знала, чему верить, и не поверила мне на этот раз, а решила расспросить сыновей, как оно было на самом деле.
   Первым ей под руку подвернулся плутоватый Мишка. Он хоть ничего и не знал о написанном рассказе и последующих за этим треволнениях, въехал в тему с пол-оборота:
   - Было это или не было? Заливали ли мы Юре его паззл? Было такое дело.
   - и напускно горестно вздохнул: - Пропадет теперь парень ни за что! Завянет на корню своей молодой прекрасной жизни! А уж на нас с Иваном обиделся - жуть! Теперь не подступишься! Уж и не знаю, чем откупаться будем.
   - Как не знаешь? А вы разве уже не откупились от него пивом.
   - Ну-у, пиво! - протянул, соображая, Мишка. - Его этим пустяком не проймешь. Новый комплект само-собой покупать придется. Кстати, мам, - не выручишь ли деньгами? Дело срочное, надо бы на него пару сотен.
   - Дам, конечно! Но только и вы уж не тяните.
   Мишка, взяв деньги, тотчас куда-то исчез.
   Вторым оказался Юра.
   - Ты как, сынок, себя чувствуешь? - спросила его мать.
   - Нормально, - на всякий случай отвечал недоумевающий Юра. - А с чего это ты интересуешься? Что-то случилось?
   - Так тебе же ребята твой паззл кофе залили, папа мне рассказывал.
   - А-а! - начал соображать Юра. - Да, конечно. Но ничего страшного, они уже обещали мне новый купить. И вообще - остыл я к этому делу.
   - Ну, вот и хорошо! - успокоительно сказала мать. - Ты уж не держи сердца на братьев, они же не специально...
   - Да ну, ерунда! - ответил Юра и пошел разыскивать братьев, чтобы выяснить, что же произошло на самом деле.
   Прямолинейный Иван не умел прикидываться. И на мамин вопрос, что же у них там на самом деле произошло, честно отвечал:
   - Да ничего!
   - Как ничего! И горячим кофе ты Юрин паззл не заливал?
   - Нет, а с чего это ты взяла?
   - Мне папа рассказывал, и Мишка с Юрой подтвердили.
   - Этого не может быть! Пойдем, вместе их расспросим!
   В это время в квартиру с улицы ввалился Мишка с тортом и сказал:
   - Не надо никуда идти! Шутка все это. А к шутке этой - торт. И тебе сдача, - он протянул он матери сдачу. - С розыгрышем всех вас!
  
   Спросонья
   В половину восьмого, как всегда, прозвенел будильник. Муж, грузный мужчина под пятьдесят, нехотя открыл глаза и посмотрел с кровати на окно - за окном висела непроглядная серая декабрьская темень. Рядом сонно зевнула жена и сказала:
   - Знаешь, какой сон мне приснился? Будто бы ты кошку в наш дом принес.
   Кошек у них никогда не было. И не потому, что они животных не любили, а потому, что детей у них было трое. Еще кошек им не хватало.
   - Какую еще кошку? - не врубаясь со сна, спросил муж.
   - Полосатую такую, как кот Матроскин.
   - Вечно ты все перепутаешь! - начал просыпаться муж. - У Матроскина это свитер такой был, синий с белым. Разве коты могут быть полосатыми?
   - Это ты все вечно путаешь! Не синий с белым, а белый с коричневым, и не свитер, а шерсть у него такая была. Ну, подумай сам, умная голова - зачем коту свитер, если у него шерсть теплая? Тем более, он там все экономил. Стал бы такой жмот свитер покупать, как же!
   - Ерундень какая-то! - начал сердиться муж. - В мультфильмах что угодно нарисовать могут, хоть Масяню, хоть человека с тремя ногами, почему им свитер нельзя коту пририсовать? Да ладно, черт с ним, с этим Матроскиным! Ну, принес я этого полосатого кота, и что?
   - А то, - сварливо продолжала жена, - что ты выпустил ее сразу в квартиру!
   - Ну, наверное, затем его и принес, что это ты с таким осуждением об этом говоришь, как будто я недоумок какой?
   - А что? - спросила уже с издевкой, - от большого ума, что ли, ты ее выпустил? Она же с улицы, небось блохастая! Ее первым делом надо было мне отдать, чтобы я ее помыла как следует, а ты ее отпустил! Я тебе об этом так и сказала.
   - Да откуда ты знаешь, откуда я его принес? - начал заводиться муж. - Может, он из хороших рук, от приятеля! От Володьки, например, или от Снегова. А ты сразу в крик! И что я тебе, интересно, ответил?
   - А ты говоришь - сейчас поймаем, и наденем на нее ошейник от блох.
   - Это Я такое говорил? Откуда у нас ошейник, если у нас кошек никогда не было? Я даже не знаю, как он выглядит, этот ошейник!
   - Я тебе об этом и говорю: ее для начала поймать надо, а она до этого всю квартиру успеет блохами засеять, как колхозное поле. И потом ты так сказал, как будто у нас куча разных ошейников на антресолях валяется!
   - И вообще - почему это я кошку принес, а не кота? - раздраженно перескочил на другое муж. - Я кошку нипочем бы не принес, нам еще котят здесь по два раза в год не хватало!
   - Откуда я знаю почему! - фыркнула жена. - По кочану! Принес - и все тут!
   - А откуда ты тогда знаешь, что это была кошка, - кипятился муж. - Может, это был кот.
   - Знаю! - веско сказала жена. - Посмотрела на нее - и сразу поняла, что это кошка. Бестолковые вы, все-таки, мужики! Мне для этого ей под хвост заглядывать не надо, она спину по-другому изгибает, как ж_е_н_щ_и_н_а. - Последнее слово она произнесла нежно, даже чуточку томно.
   - Та-ак! - приподнялся на подушке муж. - Мало того, что я в твоем сне выгляжу, как последний идиот, так еще и по жизни бестолковый! Причем, уже не один, а все мужики скопом! Интересная петрушка получается!
   - А что, не так, что ли? - взвилась жена. - Все вы, мужики...
   - Ну вот, начинается! - перешел на язвительный тон муж, и заговорил дурным визгливым голосом, в подражание женскому, - Все вы, мужики, кобели, да вам бы только водку жрать... Это я, что ли, кобель? - продолжил он уже своим обычным голосом, но тоном выше. - Это я, что ли, водку где попало жру? Ну... бывает, раз - два в месяц, да и то - очень даже умеренно, хорошо понимая - где и с кем, зачем же так сразу обобщать?
   - Эй, предки! - тревожно заглянул в комнату старший сын, студент. - Вы чего это расшумелись с самого утра, аж в ушах звенит? Есть проблемы?
   - Да это мы... так..., - мгновенно остывая, сказал глава семьи.
   - И это... мам! - обратился сын уже только к матери. - Я вчера вечером говорил - пора бы уже тебе вставать, браться за мой завтрак. Мне сегодня надо пораньше...
   - Встаю, сынок, встаю... - засуетилась хозяйка, и начала подниматься с постели.
   А хозяин неопределенно кашлянул, накинул на голые плечи плед, нашарил в темноте под настольной лампой сигареты с зажигалкой, и вышел на холодную застекленную лоджию.
  
   Средство от головной боли
   В разгар рабочего дня одна дама почувствовала близкие раскаты предгриппозной тяжести в голове и спрашивает подругу, сидящую рядом:
   - Мариночка! Нет ли у тебя чего-нибудь от головы? А то я как-то плохо себя чувствую...
   - От головы? - тотчас живо откликается Мариночка, - А это смотря что тебе надо! В самом деле от головы, или, может быть, у тебя грипп начинается, или просто от плохого настроения... Вот когда мы были с мужем в Испании... Нет, не тогда, когда мы были там в первый раз, на Мальорке, тогда мы там были еще вдвоем, без дочери, а когда во второй, мы отдыхали тогда в Таррагоне... Ой, Ирина! Вот куда вам нужно обязательно летом поехать - так это в Таррагону! Правда, я понимаю, тебе с заработками твоего мужа будет тяжеловато... Но это того стоит, уж поверь мне! Кто не был в Таррагоне - тот не видел Испании! Какая там коррида! Закачаешься! Мы пошли на корриду на второй же день. Я не представляла себе, что это может быть так красиво! Я думала, будет ужасно, страшно, море крови, приготовилась, а оно оказалось совсем по-другому. Мандариновые рощи, стадион за городом, мягкий шафрановый закат, апельсиновый песок на арене - и темно- красная кровь быка, его рев, от которого можно оглохнуть, белая мантия тореро, мы с Катькой визжим...
   - Марина! Так как насчет чего-нибудь от головы?
   - А-а, да! Именно! От головы! Я же об этом и рассказываю. Когда мы возвращались из Таррагоны, то мы сначала поехали в Барселону - Таррагона городок маленький, оттуда ничего толком не ходит, - посмотрели там олимпийский стадион, а улетать нам нужно было из Андорры. Муж был без ума от стадиона, рвался посмотреть матч, он там как раз начинался, но мы не успевали. А местные болельщики - эт-то что-то! Схватили нас за руки и стали тащить на футбол! Еле от них отбились. Из Барселоны в Андорру ходит автобус, нужно ехать часа четыре... И совсем не утомительно... А какие там виды! Автобус по серпантину постепенно поднимается в гору, справа от автобуса обрыв километра два, внизу зеленые квадратики полей, слева скала высотой двести метров, а по скалам над автобусом бегают черные козы... Как они не падают в пропасть - не представляю! Там никаких тропинок нету... Одна на наших глазах чуть не оборвалась: прыгнула, и не рассчитала... Передними копытами зацепилась, а задние ноги повисли, прямо над нами, чуть на автобус не свалилась, ей богу!...И мекает так жалобно!
   Короче, приезжаем мы в аэропорт, а там не аэропорт - чудо! Все магазины - Duty Free! И чего там только нет! И все за копейки! Муж, конечно, бросился виски покупать. У него глаза разбежались в разные стороны, как лыжи у негра. То одну бутылку схватит, то за другую подержится, все ему хочется, а денег не так уж много... Он купил бутылок пять разных... Потом я его потащила в аптеку. Тоже фрёвая. Мне на работе заказали список на трех листах, да еще свекрови надо было интерферон купить, у нас плохой делают, и отцу таблетки от болезни Паркинсона, забыла, как они называются... Как там все дешево стоит! Вот посчитай сама: Бальзам "Биттнера" у нас стоит около пятисот рублей, это примерно - она проворно вытаскивает калькулятор, щелкает несколько раз клавишами - это примерно 18 долларов, а там такой же флакон стоит десять евро! Представляешь? Почти в два раза! Потом хотела я анальгина себе купить, у меня часто в самолете голова раскалывается от перепадов давления - так там давно уже обычного анальгина в продаже нет! И тот аспирин-Упса, который у нас все время рекламируют по телевизору - тоже барахло, его тоже там никто уже давно не покупает... Или валидол! Валидол - это грубый препарат, им только в зоопарке обезьян успокаивать... Нужно брать валлиум. Это я точно знаю! Причем обязательно шведский, ни в коем случае не итальянский или греческий, там ничего не умеют делать... Кстати, он должен быть где-то у меня в сумочке, я всегда ношу на всякий случай. Я уже забыла - тебе ведь от сердца что-то надо?
   - Это ты тоже далеко не убирай, я думаю, оно мне скоро понадобится. А вообще-то у меня голова разболелась...
   - Сейчас посмотрю, - Марина начинает рыться в своей косметичке. - Ага! А вот и наши билеты на корриду, я тебе рассказывала... А я их ищу по всему дому, хотела подружке показать! Смотри - золотое тиснение, черным имя тореадора - дон Хуан Санчес Рованильо де Пиррон. Одно имя так звучит, что сексуальный озноб идет по коже... А кр-расавец какой - ты бы видела! Мужчина, в лучшем смысле этого слова! Не наш рассейский мужик, в лаптях - все с иголочки, стройный, подтянутый, приехал на последнем Мерседесе... А вот духи, Шанель N5, те самые... Я их как увидела - у меня руки задрожали... А анальгина я что-то не вижу... Шурик его, что ли, у меня взял? У него несколько дней назад голова болела. Или Катька? Зато валидольчик обнаружился... У тебя ж сердечко?... Кстати, о Катьке! Знаешь, что она вчера выкинула?...
   - Слушай, Марина! Дай-ка мне этот валидол. По-моему, мне уже пора...
  
   Березнев
   (рассказ на сигарету)
  
   Я, как обычно, вышел вечером на закрытый балкон, покурить. Там, в стесненном воздушном пространстве застекленного помещения, витали и боролись два запаха: свежий медовый аромат из открытой коробки с осенними краснобокими яблоками и тяжелая смрадная струя от банки с застаревшими окурками. Прекрасный запах природного естества мешался с чадом человеческого обитания. Как, впрочем, это всегда и бывает в жизни.
   Покуривая, стал глядеть за окно, во двор, где среди прочих машин стояла и моя почтенная Шахерезада Ивановна.
   Во дворе сосед вышел прогулять своего бронзовотелого боксера. Глядя на его поджарую, сбитую к передним ногам собачью стать с мощным широкогрудым торсом, я сразу вспомнил нашего летчика, Березнева. Уж очень они похожи телосложением, если так можно выразиться с косолапой грацией.
   Еще до того, как громадная льдина Советского Союза стала разваливаться на части, попав в теплые атлантические воды перестройки, Виктор Иванович служил бравым летчиком в ГДР, в составе ограниченного контингента войск. Пилотировал "сушки". Затем последний генсек, падение Берлинского занавеса, отвод войск на заранее построенные немцами же квартирные позиции.
   И оказался Виктор Иванович в подмосковной Кубинке. Стал служить штабным придурком, поскольку все самолеты стояли: бензин для полетов широкой рекой уплывал через разные коммерческие рукава на Запад.
   Однако скоро и эта лавочка прикрылась, и занесло Виктора Ивановича ветрами скоротечных перемен на аптечный склад директором-организатором, или, попросту говоря, завхозом.
   А теперь представьте себе мужчину в расцвете лет, с округло-выпуклой, собранной, с неуловимой горбатинкой, как бы всегда в нырке, фигурой боксера, одетого в безукоризненный стального цвета костюм. С уставшими глазами пулеметчика. Всегда выбритого, начищенного, отутюженного, ухоженного. Которому стыдно сказать приятелям, где он работает.
   Бывает ли с вами так, читатель, что, поутру проснувшись, вы не понимаете, где оказались? Мало того, и тело абсолютно не ощущается, словно вы лежали всю ночь в соляной ванной и потеряли ощущение своих конечностей. И ни одна из частей тела не собирается слушать своего хозяина, даже всегда послушный большой палец правой ноги, которым вы обычно проверяете свое местоположение в пространстве. И выпавшему из пространства и времени сознанию требуется несколько тяжелых раздумчивых секунд, чтобы взобраться на какую-то свою невидимую вершину, оглядеться с нее и понять, что ты по-прежнему здесь, в своей комнате, в которой спишь вот уже двадцать лет, что ничего не изменилось, что рядом спит, как всегда, твоя жена, что на дворе осень, третья декада сентября, что уже полвосьмого и пора вставать, умываться-чистить зубы- одеваться-завтракать- и ехать на работу.
   Именно такое гадкое ощущение потери пространства было и у Виктора Ивановича, когда он оказывался на работе в своем аптечном складе. Каждый день первые полчаса сознание отказывалось верить действительности и задавало самому себе риторические вопросы - "Что я тут делаю?", "Как я оказался здесь?", "Скоро ли прекратится этот непонятный, дурацкий сон?" - пока пинками звонков и дел твердопричинная явь не возвращала его на грешную землю, насквозь пропитанную фармакологическими запахами.
   А тут еще на новом месте работы бывший сослуживец объявился, техник Васькин, с которым они были вместе в учебке под Лидой, в Белоруссии. Посидели, повспоминали общее. Долго рассматривали мелкомасшабные карты с выцвевшей лиловой отметкой "СЕКРЕТНО". Вспоминали времена двадцатилетней давности, забавные случаи, словом, все то, что именуется остеохондрозным словом "ностальгия".
   С тех пор Васькин стал частенько заходить к Виктору Ивановичу под предлогом обучения его компьютерной грамоте. После таких встреч из комнаты долго не выветривался запах дагестанского коньяка, который Виктор Иванович неуклюже пытался камуфлировать хвойным дезодорантом. Получалось, словно кто-то под елкой пролил спиртное.
   Какая у него была работа? - Работа для идиота. Гонять Мишу Большого, поскольку он хоть и здоров и послушен, как дрессированный слон, но ленится. Отчитывать Мишу Маленького, который равно, по-русски, гениален как в своих придумках по работе, так и в выпивке. До хрипа лаяться с грузчиками, улещивать милиционеров и прочих людей из проверяющих органов, добывать стойматериалы подешевле, организовывать ремонт и переоборудование помещений. Тоска.
   Только и была один раз отдушина в этой тоске, мелькнувшая, как узкая щель на голубое небо в плотном дощатом заборе дней с привычными русскому глазу бессмысленно-хулительными граффити, - новогодний вечер.
   Вообще, контингент на фирме был забавный. Как иной безалаберный хозяин бездумно заталкивает разноцветные обмылки в старую мыльницу с неясной мыслью как-нибудь использовать это бесформенное месиво в будущем, да так потом никогда и не использует - так время и случай складывали и этот славный разнородный коллектив. Люди все были какие-то пестрые и чужие, здорово обтертые жизнью. Какие-то замшелые программисты, недоучившиеся безусые фармацевты, несколько матерых складских волчиц и группка хорошеньких бывших медсестер, почему-то сплошь разведенных. Виктор Иванович мужчина видный, и на новогоднем вечере медсестры повисли на нем со всех сторон подобием елочных игрушек.
   Оно, конечно, жена и все такое, - но, редкий мужчина, разгоряченный напитками и новогодней вседозволенностью, устоит против доступной и поощряемой близости женского тела, которое пропахло пряной горечью одиночества и вызревшим до безуминки желанием.
   И неизвестно, чем закончилась бы эта судьба, если бы не случай - организовали в Кубинке летный отряд для перевозки сенаторов, губернаторов и прочих высокопоставленных особ. Когда Виктор Иванович сунулся было туда со своим заявлением, ему показали аршинную пизанскую башню подобных волеизъявлений.
   Но, слава Богу, нашлись знакомые, и его заявление оказалось одним из верхних. И улетел Виктор Иванович с пыльного аптечного склада пилотировать изящные миниатюрные авиэтки, возить избранников народа. Все ближе к родному небу, которое ни за что не хотело его отпускать от себя, как одинокая девушка на новогоднем вечере.
   А за это время, пока я у себя на балконе вспоминал Березнева, и боксер тоже ушел с дворовой площадки со своим хозяином, вволю набесившись и удовлетворенно помахивая своим куцым купированным хвостом. Стал накрапывать мелкий моросящий дождик.
   Что ж! Как говорится, дождь им обоим в добрый путь!
  
   Телефонный разговор с комментариями
   Автобусный парк. Святая святых - комната программистов. В маленькой комнате Галина Анатольевна Б-ва, оч-чень уважающий себя программист и ее подруга, тоже программист. Эта занята каким-то другим, своим делом.
   Галина Анатольевна одета в презентабельную фисташковую тройку, с кокетливой кремовой косынкой на шее, в высокой кудрявой прическе, отменно знающая себе цену.
   Ей есть за что себя уважать - она закончила ВМК МГУ (Здесь, в парке, это все равно, что Гарвард!), много лет работала на оборонном заводе, и давно уже сопровождает здесь программы бухгалтерии и расчета зарплаты. Так что все персоналии в автопарке (кроме, само собой, некоторых) от нее зависят, даже в каком-то смысле материально.
   Неожиданный звонок. Трубку берет Галина Анатольевна, поскольку единственный в комнате аппарат стоит, естественно, на ее столе.
   В трубке бархатистый, рокочущий, покровительственный голос, с барственно тянущимся "э":
   - Галочка? Э-э-э. Это ты? Здравствуй! Э-э-э. Можно Вовку к телефону? [Вовка - это начальник наших женщин. Галина Анатольевна голоса не узнает, и это обстоятельство в совокупности с фамильярным тоном выбивает ее из колеи. Во-первых, что значит Галочка? Кому это она там Галочка?]
   - Володи нет, - механически дипломатично отвечает Галина Анатольевна. У нее низкий чувствительный голос с мягкой хрипотцой, которая придает ему характерную выразительную сексуальность. [И, во-вторых,- что значит Вовка? Владимиром Евгеньевичем называть Вована - это, конечно, тоже надо еще подумать, смотря перед кем. Но Вовка - это уже слишком.]
   - А где он? Э-э-э. Завтра будет? [Чей же это голос? Знакомый, но никак не узнается. Столь барственен, что и не знаешь, уместно ли спросить, кто такой - тявкнет потом директору, что, мол, начальство не узнают. И почему завтра - что этот придурок не знает, что завтра суббота?]
   - В субботу мы не работаем, он будет в понедельник. - все еще вежливо, но уже с близкими грозовыми раскатами раздражения в голосе говорит Галина Анатольевна.
   - Так. Э-э-э. Значит, Вовки нет? Жалко. Мне нужно знать, кто сегодня ездил на машине скорой помощи номер a783bc. Э-э-э. Хочу вставить ему пистон. Э-э-э. [Что за идиот звонит! - малый ребенок в нашем городе знает, что скорая помощь - структура самостоятельная, к автопарку никакого отношения не имеет. Откуда в автопарке могут знать водителей скорой помощи?] Я звонил вашему директору. Э-э-э. Он сказал, что вы должны знать. [Что это за гусь, однако? Откуда он знает самого директора? И почему директор явно соврал - он-то свои службы знает. Чтоб отвязаться? Что-то тут не так...] Ну, Вовочка-то знает, у него все схвачено. [Опять ерунда какая-то. Как у этого балбеса Вовочки может быть все схвачено? У него на столе порядка нет, не то что в голове или по работе.]
   - Галочка! Э-э-э. Так, может быть, ты это тоже знаешь? Мне очень надо. [Нет, ну это просто хамство. Вовка знает, а она может и не знает! Если Вовка знает, то ей это и подавно известно!]
   - Ну, я не скажу так сразу. Мне надо посмотреть. - все еще политкорректно отвечает Галина Анатольевна, хотя ее негодование уже достигает верхней точки кипения.
   - Галочка, э-э-э, посмотри, пожалуйста. Очень надо. Буду чрезвычайно благодарен. Э-э-э. Я перезвоню через полчаса.
   И положил трубку, подлец.
   После разговора Галина Анатольевна нервно начинает ходить по комнате, тщетно пытаясь вспомнить голос звонившего. Голос не вспоминается, хотя - явно знакомый. Это раздражает, - то, что не вспоминается. Ну, и последняя наглость - он, видите ли, задания раздает, посмотри ему, через полчаса. Кому?! И что смотреть?! Нет, ну это просто хамство. Пар вырывается из клокочущего чайника чувств уже густым облаком, крышка так и подскакивает.
   Из радиоприемника в это время прорывается Алла Пугачева - "такая, блин, сякая-растакая, мадам Брошкина!". Галину Анатольевну это просто взрывает. Она начинает метаться по узкой комнате и кричать, широко размахивая руками:
   - И что это за хам такой! Галочка я ему, понимаешь! Девочку нашел! Как же! Разбежалась я ему какого-то шофера искать! Вовочка, видите ли знает, а я не знаю! Нет, ну это просто хамство!...
   Потом она понемногу успокаивается и начинает соображать, как ей нужно отвечать, если он все-таки перезвонит через полчаса.
   Пунктуально через полчаса действительно следует звонок, и тот же голос начинает оттягивать свои барственные "э":
   - Галочка? Ну, так как? Э-э-э. Нашлось для меня что-нибудь?
   Подготовленная Галина Анатольевна ему отвечает уже в продуманной манере, правой рукой прихорашивая струящиеся на плечи локоны:
   - Ах, [немножко кокетливо-игриво, как обычно] - я сейчас так занята! [Чистое кокетство - это выверенное мягкое завершающее ударное "та"! - ничем она сейчас не занята, кроме сочинения достойного ответа] Как раз сейчас мне нужно зарплату для всего парка рассчитывать. [Это правда] А недавно ввели новые правила, зарплата не идет, бухгалтерия на ушах, директор только что звонил, беспокоится. [Это полуправда - так было до вчерашнего дня]. Так что я бы с удовольствием, но именно сегодня никак не могу. [Вот он, отлитый в бронзе грамотный ответ - сдержалась, не сказала, что он дурак, если пытается здесь получить эту информацию; счастливо избежала прямых обращений - не понятно, как же к нему обращаться - на "ты" или на "вы"; не ответила, что она не знает - она знает все; набрала себе на всякий случай дополнительный вес - очень занята, сам директор...]
   - Как жаль, как жаль. Э-э-э. Ну, ладно. Э-э-э. Я в понедельник перезвоню Вовке.
   Галина Анатольевна в принципе осталась довольна последним разговором - отшила, не уронила, - но осталось некоторая кислинка неудовольствия от того, что она так и не выяснила - кто же это все-таки звонил.
   Хотя... Кое-какие подозрения имеются. И, если это действительно он, тот, на которого она сейчас думает, то она с него три шкуры спустит за то, что поставил ее в неловкое положение этим разговором с дурацкими умолчаниями и эканьем, заставил напрячься, поволноваться.
   Но - нет! - передумала она в последнюю секунду,- звонить ему она, конечно, не будет. Звонить - это значит обозначить свой интерес. Равно как и отчитывать его не надо, это будет означать, что она стушевалась, а теперь еще и придает этому значение. Она будет вести себя так, как если бы она всегда знала, с кем сегодня разговаривала. Но знать это надо обязательно!
   И, полная решительности, она села накручивать телефон, названивать подруге, уточнять имя возможного владельца бархатного баритона с покровительственными "Э-э-э".
  
   Золотой треугольник
   - Ты это о чем?
   - Как всегда, все о том же, о жизни!
   Из разговора с приятелем.
  
   В задрипанной офисной курилке на стене висит черно-бело-красный плакат "У нас курят здесь!", своей грациозной грозностью напоминающий предупреждающие жестяные страшилки с черепом на высоковольтных столбах. В курилке на подкашивающихся стульях сидят двое: один седой, в коричневом замшевом пальто, держит ондатровую шапку в левой руке, и второй, помоложе, в пестром сером свитере, с приличной проседью в волосах.
   - Видишь эти очки, Николаич? - говорил второй первому, трогая на своем лице правой рукой металлическую, под золото, оправу. - Это все, что я смог купить на свои вклады после Павловской деноминации. В конце восьмидесятых у меня на двух книжках было около четырех тысяч. Машину можно было купить! Я и купил бы, да во дворе ее не бросишь, а денег еще и на гараж не было.
   - Во-во! - тотчас отвечал седой, - и меня точно так же обставили эти деятели! С рождением Анютки завел я ей персональную сберегательную книжку, чтоб к совершеннолетию у нее что-то было. На днях ей семнадцать стукнуло. Пошли мы в сберкассу, сняли все, что там было - и купили килограмм пряников. Спасибо тебе, родная страна, за заботу! - он театрально поклонился в угол. - А прянички мы там же и съели, на лавочке у Волги. Нет, все! Ухожу! - решительно сказал он. - Сколько можно! К лебедям!
   - Блюдолизов достал? - понимающе хмыкнул тот, который помоложе.
   - Он, чтоб ему пусто во всех карманах было! - бросил первый. - Крохобор страшенный. Мелочевщик и трус. Ни одного решения не принял самостоятельно, пока я с ним работал! Чуть что - бежит к начальству, согласовывать, как бы чего не вышло! А мне решения надо резко принимать. Сколько раз ему говорил - скинь ты с товара транспортную наценку! У нас, в Твери, высокая конкуренция. Там на каждом квадратном сантиметре городской площади этих фармацевтических жучков по несколько штук сидит. Их надо ценой бить! А у нас какая цена? Да еще два процента за доставку из Москвы! Кто ж это брать будет? Даже с большой подмазкой не возьмут.
   Он шумно и решительно затягивается сигаретой, как человек перед прорубью, в которую ему нужно броситься. Стучит несколько раз шапкой о колено, как бы стряхивая с нее накопившуюся пыль, и смотрит в окно. За окном разгулялась зима: метет косой колючий снег и вздымается с соседней крыши сухой серебряной куревой.
   - А знаешь, Иваныч, - продолжал седой, - пустое все это, мелкая суета, вся эта работа здесь. Копейки! Вот взять меня. Кручусь, как белка: два раза в неделю к вам за товаром в любую погоду сгоняй, потом по всей области развези, да еще текущие заказы прими, да новых клиентов искать не забывай. И за все про все - три тыщи рублей. Слезы! Сто долларов по текущему курсу. Бензин и амортизация автомобиля - по факту. То ли дело в "Протеке"! Я - региональный менеджер! Там на моем месте человеку сразу дают триста баксов, а потом и все пятьсот, да две-три косых ежемесячно на колеса, чохом, да сотовый телефон в придачу - лишь бы работал как следует.
   - Ну и куда ж ты, Николаич, собрался? Никак в "Протек"? - ехидно спросил собеседник.
   - И-и! Что ты! - присвистнул Николаич, - в "Протеке" вакансий нет. Там любят молодых и шустрых, и чтоб ноги от плеч росли. Но мир не без добрых людей! Нашлись знакомые по моей старой работе. "Приходи", говорят, "Александр Николаевич, снова к нам! Сейчас как раз такой человек нужен, твоего склада". Я от них ушел полтора года назад - безденежье было жуткое. А сейчас там новый человек заправляет, толковый, состряпал новую фирму, взял в нее самых опытных - и дело пошло, поехало, от заказов не успевают отмахиваться.
   - А делать-то что?
   - Как всегда в таких случаях - мыть золотишко в треугольнике человеческих отношений.
   - Это еще что?
   - А то, на чем вся торговля у нас в России стоит и держится! Есть производитель, выпускает продукцию. Есть потребитель, которому она нужна. И есть посредник, который у производителя берет и потребителю продает, имея свой интерес.
   - Но почему ж не напрямую? Дешевле бы было!
   - В том-то и фокус, дорогой! Дешевле - это еще с какой кочки зрения посмотреть. Производителю это выгодно, потому что посредник платит ему наличными. Поэтому левый товар - там, где делают сто изделий, всегда сделают незаметно и еще одно - идет мимо учета, то бишь в карман руководству и работягам. Покупателю тоже выгодно, потому что он получает откат. Изделие стоит 100 тысяч рублей. Контора покупателя платит за него 120 тысяч безналом. Контора получает изделие, конкретный чиновник - 10 кусков наличными в откат, а 10 остаются нам, за услуги.
   - А финансовая проверка? Это же легко вскрыть!
   - Какая там проверка! Проверка работает там, где есть порядок. А его-то, порядка, как раз в нашей стране и нету! Вернее, поэтому его и нету. Да, можно было купить подешевле, но при этом нужно год ожидать. И ни-ка-кой вы-го-ды конкретному клерку, который заказывает всю эту музыку.
   - И что за золотишко у вас?
   - Да им может быть все, что угодно, ежели с умом взяться! В данном случае это лифты и лифтовое оборудование. Дальше все просто: берешь список заводов - их немного - это производители; объясняешь им схему; по любой соседней области берешь список СМУ - это покупатели - и начинаешь трезвонить конкретным исполнителям; каждый второй соображает, в чем дело.
   - А как у вас проходит ваша работа по бухгалтерской отчетности?
   - Доставка плюс предпродажная подготовка. Все шито-крыто! Мы тестируем работоспособность лифта на соответствие его ТУ. У нас для этого свое оборудование имеется, защищенное патентами. Нас, брат, голыми руками не возьмешь! Я там уже недельку пробную поработал, - хитровато прищуривается он. - И знаешь, что, Иваныч, - спина его гордо выпрямляется, - я впервые после долгого времени себя зауважал. Я сам себе начинаю нравиться! Дочке новые сапоги нужны - молодая девка, конечно, ей хочется - а я ей - на! Жену уже успел порадовать - СВЧ-печку ей купил на кухню.
   - И это за неделю?!
   - Ну, на самом деле, с десяток рабочих дней. А что ты хочешь! Двадцать-тридцать кусков в месяц, а если дело пойдет, то и все пятьдесят. Это тебе не баран чихнул! Я уже о новой машине подумываю - "Опеля" хочу купить, - здесь Николаич бросает озабоченный и одновременно плутоватый взгляд на собеседника, - подержанного, конечно.
   - Что ж ты здесь так долго сидел?
   - Ну, во-первых, раньше предложений не было. А, во-вторых, не о себе забота была. Я на свое место старшую дочь потихоньку притёр. Она и с компьютером, и с клиентами натаскается - будь здоров! Да, заработки не большие. Но в наших краях для женщины с грудным ребенком - очень даже ничего. Во-вторых, там и младшая моя на подхвате, она на первом курсе учится, на прикладного математика. А тут тебе и практика сразу, и денежки кое-какие себе на тряпицы. Ухожу, словом! Общий привет Блюдолизову!
  
   МЫ ПОБЕДИЛИ!
  
   В конце августа я приехал в родной поселок, в то место, где я родился и откуда уехал сразу после окончания школы в далеком 197.. году.
   Я приехал на юбилей деда Степана, которому исполнялось 80 лет, и не приехать по этому поводу было нельзя.
   Я шел по поселку, где вырос, пристально вглядываясь и с трудом узнавая знакомые черты, точно в человеке, которого давно не видел. Кратко могу сказать одно, как я сказал бы однокласснику, постаревшему за это время на те же ...дцать лет, - лучше мы с ним, к сожалению, не стали.
  
   Возле Дома Культуры присел в кружевную тень каштана на лавочку, отдохнуть. Ноги после обстоятельной прогулки гудели в унисон телеграфным проводам. Неспешно попивая киевскую минеральную воду "Оболонь", добытую с глубины 278 метров где-то под Жмеринкой, стал осматриваться вокруг.
   Через пару дней на поселок накатывалась очередная годовщина незнакомого мне местного праздника - дня самостийности Украины. По этому поводу в поселке шла добровольно-принудительная уборка. Во всех местах что-то драили, скребли, красили, как матросы на палубе отслужившего свой век дредноута, вдруг получившего сообщение о его участи в параде ветеранов.
   Перед зданием ДК две веселые хохлушки хохотушки сгребали невесомые черепки сухих тополиных листьев и таскали их на громадном выцветшем полотнище флага одной из прибалтийских республик СССР за развалины, бывшие когда-то рестораном - одним из самых красивейших зданий на поселке.
  
   Этот поселок возник при громадном разрезе, в котором после войны начали добывать бурый уголь. Массе шахтеров надо было где-то жить, и для этого стали строить поселок. Шахтерами были люди, еще недавно победившие в самой страшной войне и оставшиеся в живых. Поселок так и назывался - Победа. За добычу черного золота хорошо платили, поэтому на благоустройство поселка и его общественных мест денег сами себе не жалели.
   Только так я могу объяснить наличие на поселке великолепного в этих краях здания ДК, соседствующего с ним здания роскошного ресторана-столовой, не по чину отменного парка и стадиона с массой белогипсовых оштукатуренных атлетов. Столовую построили в конце 50-х, в период наивысшего расцвета поселка. Она была точной копией знаменитого ресторана "Шахтер", что в районном центре, и сначала также была рестораном.
  
   Это было двухэтажное здание с колоннами. На первом его этаже был просторный холл с высокими зеркалами, раздевалкой и туалетами. Здесь раздевалась элита общества, уважающие себя люди, победители. Дома они долго одевались в лучшее и приходили сюда, надушенные холеным "Шипром" и роскошной "Красной Москвой", оставляли гардеробщику свои широкобортные длинные коричневые пальто и мышиные шинели, поправляли галстуки, веско курили, пока рядом дамы на бордовых бархатных скамеечках переобували свои тупоносые ботики и чистили перышки, потом под руку, по широким круговым лестницам, церемонно поднимались на второй этаж.
   На втором этаже вольготно размещался просторный зал, в центре которого был еще и буфет. Окна обоих этажей были громадные - метров по пять в высоту. Все здание снаружи и изнутри было украшено богатой ампирной лепниной. Обеденный зал под уровень окон был обит темными дубовыми панелями. Потолки и боковые стены, не занятые окнами, были расписаны картинами на героические послевоенные темы. Василий Теркин, победно возвращавшийся с растянутой гармонью с войны, маршал Жуков, гордо подбоченившийся на караковом задастом скакуне, хрупкая девушка с платочком из народных стихотворений Исаковского, не то встречающая, не то провожающая кого-то. Только над буфетом были уместные там малахитово-алые арбузы с черными глазками косточек и прозрачно-аквамариновые, с задумчивой росистой слезинкой, виноградные кисти на восточных блюдах.
  
   Как просторно, шумно и гулко было в этом зале, в углу которого примостилась еще и эстрада! Не вставая со столиков, ночью в высоченные окна можно было наблюдать звездное небо и сырный ломоть золотисто-желтой гоголевской луны.
  
   Выходящие из здания оказывались на широкой мощеной гранитным булыжником площади, где они решали - что делать дальше. Раньше ведь не пили, как сейчас, весь вечер. Приходили поужинать. Затем можно было пойти поиграть на трофейном биллиарде, сходить на киносеанс, просто погулять по парку. Или остаться потанцевать под душещипательный "Синий платочек", или под что-то еще другое, что было модно в конце 50-х.
  
   Причем, не так уж и давно - еще в начале 90-х годов - и мы отмечали в этой столовой с потешным и балагурным, как многие украинские звуки для русского уха, названием "Iдальня" свой очередной школьный юбилей. Но - времена были уже другие - после застолья даже не прогулялись по ночному поселку дружной пьяной компанией. За многими приехали мужья на роскошных в тех краях "Жигулях". Прощались суетливо, жеманно и натянуто. Не те уже были времена, люди не те.
  
   Ураган перестройки не пощадил ничего, но особенно страшно ударил он именно по этому зданию, которое осталось без присмотра и надобности. Смерч бесхозяйственности сначала вытянул, как гигантский пылесос, все ценное и мало-мальски интересное из здания, включая мебель, картины, серебро и посуду, затем ударил и по самому зданию - снес крышу и выдавил просторные беззащитные перед разгулом стихийного бедствия народного беспредела окна, ржавыми ломами хомячкового корыстолюбия ударил по стенам и стал растаскивать по близлежащим дворам кирпич.
  
   Сейчас здесь стояли только развалины, буйно заросшие лебедой и крапивой, из которых гордо возвышались белые, обветренные непогодой, разновысокие античные колонны.
  
   На колоннах, вспоминая рейхстаг, чья-то озорная подростковая рука написала вкривь и вкось знакомые по фотографиям слова:
  
   МЫ ПОБЕДИЛИ!
   За Родину, За Сталина!
   2-й украинский фронт, сержант Петров
   Капитан Овечкин, 237-я стрелковая бригада
  
   И ни одного матерного слова, как принято в подобных каракулях на развалинах. Все серьёзно, достойно и строго.
  
   МЫ ПОБЕДИЛИ!
  
   На другой день я пошел на кладбище, проведать могилу отца.
  
   На кладбищенских снимках, вмурованных в гранитные памятники, некоторые фотографии совершенно испортились под влиянием погоды и неумолимого времени. От многих лиц остались только контрастные контуры - обводы лица и глаз, а остальное заволоклось мягким белесым туманом, что сделало их похожими на облики самой Смерти - череп с пустыми глазницами, пристально вглядывающейся в нас из могильных окошек.
   Я ходил по кладбищу и думал о том, что здесь давно уже лежат люди, бывшие когда-то в большой силе в этих краях. Майор милиции Тютюнник, помню, как же, и меня он за что-то приводил в участок, директор угольного разреза, главы поселкового совета. Sic transit glora mundi! Так проходит мирская слава.
   И вдруг, на одной из хорошо сохранившихся фотографий - красивый мужчина с благородной проседью в волосах и роскошными малороссийскими усами, в пиджачной паре и при галстуке (большая редкость здесь!) - некто Скорик Николай Иванович. Вернувшись домой, я спросил мать - кто таков? А она и отвечает: директор нашей столовой в течение первых двадцати лет ее существования. Я его лично, разумеется, не знал.
  
   Вот оно что! Все стало на свои места. И я дополнил свои впечатления фантазиями. Как этот Николай Иванович встречал важных гостей, стоя на вершине лестницы в обеденный зал, как он достойно обслуживал сановных посетителей. Какой неотъемлемой и роскошной частью столовой был он сам.
  
   2002?
  
   На могилках
   Каждый из нас живет со своей грустной тайной: тайной о том, что он когда-нибудь умрет. Эта тайна, тихая и страшная, появляется у человека в детстве, когда он начинает осознавать себя как личность, когда он начинает отделять себя от остального мира. Но детство по-матерински заботливо укрывает нашу ранимую психику покрывалом беззаботности, и мы забываем об открывшейся нам тайне на некоторое время, до момента окончательного формирования своего человеческого облика. Который у иных людей так никогда и не наступает, а у остальных наступает по-разному. И вот только с этого момента мы начинаем понимать жизнь по-настоящему, сбалансировано. И тайну эту, самую сокровенную изо всего, что у человека есть, человек хранит всегда только при себе, потому что это только ему одному размышлять о значении своей единственной и неповторимой жизни в преддверии печальной смерти.
   Но иногда, когда жизнь уже не держит нас на этой земле так цепко, как в молодости, эта тайна открывается окружающим. Один из подобных случаев, свидетелем которого я стал, я и хочу вам описать.
   Во время своего очередного ежегодного приезда на родину я пошел на кладбище, проведать могилу отца, здесь говорят "на могилки сходить". Перешел железнодорожную линию, и пошел вдоль поселковского кладбища. Много стало новых могил, много! Вымирает поселок. И небольшой он, вроде, а эвон какое кладбище уже - разрослось, расширилось, давно вышло из своих старых берегов, ограниченных треугольной оградой старых пирамидальных тополей, перетекло на близлежащее колхозное поле и стало растекаться по нему все дальше и дальше. Причем, и хоронить, я вижу, новая мода пошла - на старом кладбище все могилки с оградами, столики рядом с ними, лавочки, между могилок сажали деревья, которые сегодня заросли без ухода, как старый колхозный сад. А на новом кладбище - все без оградок, столов с лавочками не ставят, деревья не сажают. Так, могилка с памятником - и все. Просто прийти, постоять? А поговорить?!
   Я шел вдоль железной дороги на старую часть кладбища. Между насыпью для железки и дорогой вдоль кладбища, по которой я шел - кювет, наполненный старыми намогильными венками, с выцвевшими белесыми листьями, ребрами проволочных каркасиков, и засохшие веники букетов некогда живых цветов. Вот она, наша мирская слава!
   Кладбище для меня всегда было местом темным, загадочным. Сначала это было просто по-детски страшно, но эти страхи с восстающими из потревоженных гробов скелетами, хватающими маленьких детей, быстро прошли. Потом я понял, что на самом деле - это место соприкосновения людей с Вечностью. Это тот конкретный омут на земле, где исчезают люди. Это с ним, с этим омутом связаны такие страшные слова, как "навсегда" и "никогда". Это понятие, Вечность, - пробирает уже по-настоящему. Это такая громадная величина, что по сравнению с нею все человеческое - мелочно и мелко. Что любая жизнь человеческая, даже самая великая, что любые страсти и желания людские, пусть и самые огромные. И тень этой невидимой громадины, этой Вечности, всегда ложилась на меня, когда я посещал кладбище.
   Рядом с одной могилкой, у голубого железного столика, на котором краска за многие годы вспучилась от жары и морозов и шелушилась струпьями, на лавочке такого же цвета сидел старик, где-то за семьдесят, и громко разговаривал сам с собой. У него между ног, обутых в высокие резиновые калоши, стояла сучковатая палка, отшлифованная временем до блеска благородной карельской мебели.
   - И знаешь, Никитишна, что мне больше всего обидно? - обращаясь к могильному холмику перед лавочкой, говорил старик, - Больше всего мне обидно то, что я уже одной ногой в могиле стою, а так до сих пор и не узнал - зачем же, всё-таки, живет человек?
   - Всю свою жизнь я искал ответа на этот вопрос, - продолжал старик, не обращая на меня никакого внимания, - спрашивал умных людей, читал книги, в них пытался найти ответ на этот вопрос, но так никто мне и не смог ответить, зачем человек живет. Вот ты, Никитишна, скажи мне, ты там уже хорошо освоилась, небось, - что думает тамошний народ на этот счет? Единственное, что мне не очень понятно - как же ты мне об этом скажешь? Хотя - как?! Во сне, например. Можешь присниться и поговорить со мной... Или по-другому как-нибудь... Я ж не знаю всех ваших возможностей...
   Могилка, к которой я шел, оказалась недалеко от старика, а разговаривал он громко, поэтому я хорошо слышал все, что он говорил. У него эта привычка громко говорить повелась, наверное, от плохого слуха - в таком возрасте уже не только глаза, но и уши уже не те, и ноги... А манера разговаривать вслух у стариков - это от непривычного, одичалого одиночества.
   - Вот возьмем, к примеру, муравейник, - доносился мне со стороны размеренный и монотонный голос старика. - Когда смотришь на него, то понимаешь, зачем живет каждый конкретный муравей - у каждого отдельного муравья есть строгие обязанности в своем муравьином доме. Кто детей воспитывает, кто пищу на всех добывает, кто охранником на воротах стоит - у всех свое дело, которое он делать должен. Так же и человек. Кто государством руководит, кто водителем автобуса должен работать - а как же иначе жить человечеству? Но вот в чем вопрос!
   Старик ненадолго замолкает, кряхтит, думает.
   - Но вот в чем вопрос: а зачем весь этот муравейник на земле вообще нужен? Для общего баланса природы, так я понимаю. Если они есть в природе, муравьи, значит, они нужны для чего-то, без них было бы что-то не так, как надо. Вот лягва, к примеру, мошкой питается. Кто его знает, что могло бы быть, если бы лягвы не было? Может, мошка всю атмосферу собой забила бы и никому проходу не давала. Так и с муравьями.
   Он опять замолкает, стучит правой ногой по земле, поднимается, поправляет что-то на могилке. На старом, обвисшем пиджаке ярким пятном отстреливает во все стороны лучи заходящего солнца орден Великой Отечественной. Потом он снова грузно садится, снова ставит палку между колен и снова раздается его мерный, дребезжащий голос.
   - С муравьями-то оно еще, к примеру, понятно. А вот человек, человечество? Зачем оно живет на земле? От него земле одни убытки. Землю он разоряет, воздух весь испортил, так что дышать уже живому существу нечем. Но, все-таки, может, оно зачем-то нужно, чтобы люди жили? Что может человек из того, что не могут другие - творить. Музыку разную сочинять или картины писать. Что, если Земле это зачем-то надо?
   Старик опять останавливается говорить, кхекает, поднимается с лавочки.
   - Ладно, Никитишна, - пойду! Кхе-кхе. В грудях болить. Пора мне. Засиделся я здесь с тобой. А то там, дома, коза некормленная бэкаеть, веревку рветь, кролики в клетке бесятся. Надо иттить, кормить их всех. Кто ж их, кроме меня теперь накормит? - Старик начинает медленно уходить, тяжело опираясь на палку, но еще долго слышен его постепенно замирающий голос. - Ох-хо-хо! Кхе! И ноги уже почти не ходють, устали за свой век землицу топтать... Скоро и я к тебе, приду, Никитишна, свидимся. Может, хоть там узнаю, для чего я здесь жил, чего по земле этой ногами шоркал. А то помирать уже скоро - а не знаю! Просто обидно получается - живешь, живешь на свете - а зачем? - так и не понимаешь... Нет бы, хоть кто-нибудь подсказал, кто поумнее... А то сам начинаешь думать...
   Старик ушел. А я не стал его тревожить. Посидел еще немного, чтоб он подальше отошел, чтоб не мешать ему, и тоже двинулся.
   Конец сентября. Вокруг стояла золотая осень. Поля были давно прибраны и в обычае этих мест вспаханы. По черной пашне важно выхаживали птицы, что-то там свое поклевывали. Скоро зима. Помрет старик - и так и не узнает, зачем жил. Все об этом думают. Просто большинство думают про себя, молча, а старику уже все равно - вот я и услышал, о чем думает он. Пройдет немного времени и появится здесь еще один холмик, с его могилкой. Уйдет плоть туда, откуда пришла, в землю. А бессмертная душа его вознесется на небо и станет там всех донимать вопросом - зачем она жила на земле. И расскажут ей более опытные - зачем.
   Только я этого не знаю и вам врать не буду. Потому что если бы это было известно, то, наверное, не интересно было бы жить - скучно. Ну, допустим, живет человечество, чтобы музыку сочинять. А остальные люди тогда зачем? То-то! Не так все это просто...
   А еще я подумал, что прав был, наверное, старик, - у каждого из нас есть какое-то свое дело на земле - кому быть плотником, кому водителем. Вот дело писателя, например, - рассуждать о том, зачем человек живет на земле.
  
   В Кирилловой обители
   Инок Кирилловского монастыря рассказывал.
  
   В самом конце июля, под Илью, царь поехал в Кирилловский монастырь. Всю неделю перед этим стояла изнуряющая жара, когда раскаленный воздух висел над землей душно и неподвижно, словно на небе отворили да и забыли закрыть адовы врата.
   Растянувшаяся группа верховых в клубах пыли с гиканьем мчалась вдоль длинного Кубенского озера. Остановились только один раз, напротив Каменного монастыря, попоить лошадей. Стены монастыря поднимались среди озера прямо из воды в том месте, где в мутном голубом мареве воды соединялись с небесами. Царь молча перекрестился в его сторону. Потом углубились в дремучий Комельский лес. Слева, с юго-запада, одновременно с движением конников перекрестным курсом надвигалась низкая темная грозовая туча. При подъезде к Кириллову монастырю линии движения сошлись и на головы всадников грянул ливень. Под оглушающие громовые раскаты он обрушился на растрескавшуюся дорогу тяжелыми мокрыми струями с ровным мерным рокотом, и уже через несколько секунд ручьи стали собираться в большие лужи. Но у ворот монастыря дождь неожиданно прекратился. С неба продолжали падать только отдельные крупные капли, отчего набежавшие лужи покрылись крупными мутными пузырями, которые медленно и неохотно оседали и лопались.
   Белобрысый, как одуванчик, отрок у Святых ворот, поводырь слепого нищего, при появлении всадников в ужасе отскочил подалее, чтобы не перехватить ненароком плети, поскользнулся на мокрой глине, упал в лужу, лицом прямо в воду. Конники, молодые ражие ребята, весело загоготали.
   Перед воротами спешились. Царь сурово и истово перекрестился на надвратную икону, пешком вошел на заросший зеленой муравою двор. Ему навстречу быстрыми мелкими шагами уже торопился игумен Варлаам...
   - Великим знамением отметил Господь твой приезд, государь, - заговорил он. - Дождь благодатный во время жары иссушающей всегда есть добрый знак. Одобряет Он твое решение приехать сюда, с чем бы ты ни приехал на сей раз к нам...
   Царь слушал его и с удовлетворением оглядывал крепкие крепостные стены Кирилловской обители. Да, за такими стенами можно и отсидеться, ежели что.
   Он любил бывать в этом монастыре, в котором его родитель вымолил его рождение перед мощами преподобного Кирилла. Было, было в его рождении много загадочного. Словно кто-то там, наверху, долго и мучительно раздумывал - стоит ли пускать его в этот светлый земной мир, и, после долгих раздумий и уговоров, все-таки решился. И бысть в тот день гроза великая.
   Первым делом царь пошел к небольшой церкви Архангела Гавриила, возведенной на вклады его родителя в благодарность за рождение наследника, и долго молился там в одиночестве. Он разговаривал там с Богом, который в наказание или назидание всем живущим благословил его появление на Земле.
   Монахи занимались во дворе привычными делами. Носили воду, кололи дрова, выпекали свои аршинной длины хлебы. От обширной монастырской трапезной, что стояла на склоне Введенского холма, уже тянуло духмяными обедними запахами. Охрана, за исключением четверых личных гридней, купала лошадей за стенами, дурачилась с ними на Свияге, пока у Введенской церкви не ударили в било, созывая всех на трапезу. От Архангела Гавриила вниз, к трапезной, вела чистая, посыпанная белым озерным песком аллея громадных осокорей. Царь Иван легко шел по склону аллеи, смотрел на их толстые, в два обхвата стволы, и думал - "Что есть жизнь человеческая против этих вековых осокорей? Ничто! Как и сами эти осокори перед Создателем нашим - что сорная трава под моими ногами. Велю - сегодня же срубят их на дрова, и сгорят они, и останутся от них лишь широкие круглые пни, как круги после дождя".
   Долго трапезничали, по чину, с молитвами, потом царь с игумном и несколькими старцами прошли в игуменскую келью.
   - Послание мое получили? - спросил он Варлаама, пронзительно посмотрев на него и на монахов.
   - Получили, батюшка, третьего дня получили, - подобострастно отвечал игумен, стоявший одесную. - Всей братией читали его...
   - Что ответите мне? - сорвавшимся высоким голосом спросил Иван и стал смотреть из игумновой кельи в окно, на синие просторы Сиверского озера.
   - Ты просишь уединения в наших местах, хочешь стать черным монахом. Для нас это великая честь, осударь. Но на кого помышляешь оставити страну нашу? Будет ли тебе здесь покой, если в твоем сердце будет бушевать буря? Кому передашь дела рук своих? Хощешь ли чтобы Адрейка Курбский всем краем правил, как бахвалился? - У Иоанна при имени ненавистного ему Курбского глаза потемнели, а руки сжались в кулаки. - Или роды боярские задумал снова возвеличить? Василия Шуйского посадить на царство? - Руки Ивановы опять судорожно разжались и сжались. - Но что бы ты не решил, мы с уважением примем твою волю, и будем служить тебе, пребудешь ли в чернецах наших или по-прежнему останешься светить нам с высокого московского престола.
   - А сами-то как думаете, что посоветуете?
   - Не нам, сирым и презренным, думати об этом, - густым басом отвечал ему келарь, брат Варфоломей. - Не неволь нас, осударь. Но сказано в писании: убо родившийся соколом - пресмыкатися по земле не будет, познавший небо летать должен.
   - Я и рад бы летать, да грехи мои тяжкие вниз меня клонят.
   - Не то беда, коли лошадь хрома, а то беда, коли ездок без ума. За все грехи твои мы молиться будем усердно перед Господом нашим, и да услышит он нас, и да смирит он сердце твое.
   Иоанн помолчал, думая о своем. Потом сказал келарю:
   - Вели постелить мне келью для отдыха, устал я ноне с дороги.
   На другой день царь с утра ездил на Мауру, целовать камень с отпечатком руки преподобного Кирилла. Долго стоял на горе, обозревая открывавшиеся с нее просторы, думал. Думал о государстве своем и о том, кому его оставить, в чьи руки передать. На горе было тихо, только ветер шептал березе свои непонятные человеку слова, только сухой ковыль шелестел вокруг. На горе лежал большой камень. Один. Самый крупный рядом был вдесятеро меньше. Ох-ххо-хо! Тяжко сегодня на сердце! Некому передавать державу.
   В Ильин день царь пошел на склон могильного холма, еще раз поклониться мощам преподобного Кирилла. Он пожелал поставить над ней церковь, на что пожертвовал монастырю тысячу рублев. На кладбище появились две свежие могилы. Глядя на их сырые округлые бугры, царю Ивану вдруг представилось, что они - это пузыри земли, которые остаются после человека, а потом с годами медленно оседают, и - глядишь, через пару веков уже и следов никаких нету. "Вот так и моя могила исчезнет, если за нею не будет догляду", - вздрогнул царь, живо представив себе, как осядут эти могильные насыпи. - "Что ж останется от меня? - Только летописи да память людская. Сами мы есть токмо жалкие пузыри, которые появляются и исчезают бесследно на безбрежных просторах вод божьих. И даже самые великие из рода человеческого суть лишь пузыри большего размера".
  
   Старая книга
   Так неожиданно и радостно прочитать у известного писателя свои собственные мысли! От этого они сразу приобретают вес и значительность. Как будто до этого они ничего не значили, а после того, как их высказала знаменитость, в них сразу откуда-то появлялась дополнительная ширь и глубина.
   В очередной раз это случилось, когда я читал начало рассказа Паустовского "Подарок": "Каждый раз, когда приближалась осень, начинались разговоры о том, что многое в природе устроено не так, как нам бы хотелось. Зима у нас длинная, затяжная, лето гораздо короче зимы, а осень приходит мгновенно и оставляет впечатление промелькнувшей за окном золотой птицы...".
   Читая эти строки, я поймал себя на том, что это мои мысли. Каждый раз при приближении осени мы разговариваем об этом с женой. И каждый раз говорим одними и теми же словами и фразами, которые так точно сформулировал писатель. Ну... почти такими.
   В последнее время я часто брал эту книжку Паустовского, в которой была "Повесть о лесах" и десятка полтора рассказов.
   Я теперь уже и не помню, откуда она приблудилась к нам. Она была 1954 года издания, года моего рождения. Я появился с этой книгой в один год.
   Она нравилась мне, эта книга. Нравился ее запах, ее рыхлая, серая бумага, на которой она была напечатана, нравился ее устаревший шрифт, детские каляки-маляки на свободных от текста местах, забавная по сегодняшним меркам цена, 5 р. 65 к., и трогательная записка на ее задней обложке, написанная синими чернилами перьевой ручки: "Вов, разбуди Мишку учить уроки как придешь с работы".
   Мне не нравилось в ней только одно - кто-то выдрал у нее в конце несколько листов, на которых было оглавление, и мне было трудно находить нужные рассказы. Но и в этом была своя, дополнительная прелесть - в поисках нужного текста я иногда пролистывал полкниги, натыкался на что-то попутное, интересное, и порой так увлекался им, что совсем забывал о своей первоначальной цели.
   С этой книгой недавно у меня случилась одна история. Читал я ее как-то перед сном. И особенно мне понравилось одно место, где писатель говорил что-то о деревенских петухах. Я так и заснул с мыслью о том, как здорово он написал об этом.
   И утром я проснулся с этим ощущением того необычного, что Паустовский сказал о петухах. Как-то сказал он это необыкновенно точно и ярко, но что именно - я никак не мог вспомнить.
   Целый день я пребывал с этим ощущением потери чего-то важного. Мне целый день было неуютно из-за этого. И, как только я пришел вечером домой, я тотчас принялся листать книгу. Я гордился своей зрительной памятью. Я точно помнил, что место это находится не в повести, составлявшей половину объема книги, а в рассказах. Я точно помнил, что я вечером читал только рассказы. Это вдвое облегчало мою задачу. Кроме того, я зрительно помнил даже положение текста на странице - где-то справа, вверху.
   Я методично и внимательно пролистал половину книги, изучая верхние половины ее нечетных страниц. Конечно, мое занятие перебивали то ужин, то новости по телевизору, то просто желание выйти на балкон покурить. В результате нужный мне фрагмент текста с петухами я так и не нашел. Я расстроился. Я начал читать подряд все нечетные страницы сверху донизу. Я прочитал все половинки рассказов таким образом - и снова ничего не нашел.
   Тогда я подобным образом проштудировал и повесть. Снова пусто! Я отчаялся. Я вообще засомневался - точно ли в этой книге я читал об этих петухах, потому что рядом на столе лежала еще одна книга Паустовского, "Золотая роза", и я также мог читать ее вечером. Но ее я, все-таки, отмел. Она была новая, эта книга, ей было всего лет двадцать. Я не мог опуститься до того, чтобы перепутать даже запахи. В вопросах памяти носу я отдавал бесспорное первенство перед другими органами чувств.
   В минуты отдыха между чтением книги я пытался вспомнить то, что я забыл об этих петухах. Ну, какими бывают петухи? Горластыми? Не то. Голенастыми? сиплыми? пестрыми? задиристыми? Все было не то. Потом мне почему-то вспомнилось подзабытое словцо "бедовые". Но и это тоже было не то! Я не помнил слов, но я помнил общее впечатление от них.
   Отчаявшись, я засомневался в крепости своей зрительной памяти, и начал читать все четные страницы старой книги. Причем, читал я их с конца. Мне, все-таки, как-то навязчиво казалось, что текст был где-то в конце книги.
   И вправду, на этот раз искомый отрывок довольно быстро нашелся, на четной странице снизу. Он был частью рассказа "Кордон 273". Вот они, эти прекрасные строки, которые я так долго пытался вспомнить. Но они того и стоили!
   "Гришино оказалось обыкновенной деревней. Так, очевидно, о ней было бы сказано в любом описании. Но в этой ее обыкновенности была спокойная и знакомая прелесть: в резных наличниках на оконцах, в высоких крылечках, в ягодах калины над частоколом, в старых бревнах, сваленных у каждых ворот, в сварливых огненных петухах, в серых глазах женщин - то строгих, то застенчивых, то ласковых, в осторожной походке хозяек, когда они несут на коромыслах полные ведра, в кудрявой герани, расцветающей из банок тушенки, в ребятах с волосами, выгоревшими до цвета пеньки..."
   Как спокойно и прелестно это было написано! Как необычно это было сказано, "сварливые" петухи! И я вспомнил, почему это мне запомнилось. При чтении я засомневался в праве Паустовского употребить это слово. Петухи могут быть драчливыми, воинственными - да, горластыми - да. Но сварливыми?! Последнее слово ассоциировалось у меня скорее с бранящимися на завалинке стариками, а не с бойким молодым красавцем. Но, вдумавшись, я согласился. Этот оттенок также достаточно ярко сверкал в голосе петухов, как и отдельные черные перья в их пестром огненном оперении.
   Вот, собственно, и вся история.
  
  
   Августовские Спасы
  
   Август. Яблоки падают. Это осень стучится к нам.
  
   Сначала слышен шорох яблок в ветвях, потом стук о землю, потом еще несколько раз, уже покатом по земле:
   шшух - стук - тук - тук.
  
   Иногда падающее яблоко попадает по стоящему недалеко ведру или задевает валяющуюся в траве жестяную банку, и тогда раздается резкий, дребезжащий звон:
   шшух - дзень - тук - тук - тук.
  
   Особенно ясно эти звуки слышны ночью, когда меня по ночам после выпитого чая поднимает гидробудильник, и я выхожу на двор, над которым нависает черное звездное небо.
   В ночной тишине слышен скрежет работающей далеко на Волге машины по очистке и углублению речного русла. Она ковшами черпает песок с речного дна и отсыпает его на баржу. Поскольку механизм машины, которую я про себя называл "драгой", все время пребывает в воде, он, естественно, заржавел. Поэтому "драга" во время работы чавкает, протяжно стонет и натужно скрежещет. Так и кажется, что над рекой бесится и свирепствует некое сказочное чудище, металлический кибер-динозавр, который добывает себе пропитание со дна реки.
   Когда мы вставали утром, в воздухе плотно слоился сизый дым от торфяников, горящих под Балахной, и от удушливого и острого запаха гари было трудно дышать. В носу покалывало, как от слабого запаха острого перца. Дым рассеивался только к обеду.
   В этом году урожай яблок был небывалый. Чтобы хоть как-то сохранить деревья, согнувшиеся под непосильной тяжестью, приходилось подпирать их ветви длинными рогатинами, отчего яблони выглядели, как больные на костылях. Яблоневые деревья стояли между помидорными и огуречными теплицами. Они будто высыпали гурьбой из этих полиэтиленовых палат на долгожданную прогулку и стояли, греясь на мягком августовском солнце, и о чем-то приглушено переговаривались между собой...
   Приближался яблочный Спас.
  
   А приехали в Нижний Новгород мы четырнадцатого августа, в Спас медовый.
  
   Первого августа по инициативе Андрея Боголюбского православная церковь в память о победе над волжскими булгарами в 1164 году отмечает Спас, который народ стал называть медовым. Изменилась только дата праздника - ее перенесли со старого исчисления на новое.
   Тогда на битву Андрей взял две иконы, чтобы они осеняли своей эгидой войско русское - Спаса Нерукотворного и Владимирской Божьей Матери. Говорят, во время молитвы перед битвой упал солнечный луч на иконы, и засияли они ослепительным светом, и пришла от него необыкновенная сила в русские войска, и победили они болгар.
   Андрей увековечил память об обеих иконах - в честь второй, Владимирской Божьей Матери, он построил храм Покрова, на небольшой речушке Нерль, за то, что прикрыла матерь божья наши войска своим покровом.
   Мои сыновья ни разу не видели храм Покрова, и я решил по пути заехать к нему, показать своим детям мировой шедевр русского зодчества. Чтобы они ощутили гордость за свою страну. Чтобы почувствовали над собой дыхание русской славы. По открыткам этого не почувствуешь, - надо потрогать своими руками живые, шершавые камни, взглянуть в лицо вечной Нерли, вдохнуть окружающий воздух.
   В Боголюбово, за его монастырской церковью, мы свернули в неприметный, кривой переулок, совершенно выщербленный ливневыми водами, который круто падал вниз, к пойме реки. Такими всегда бывают дороги, ведущие к Храму. Это только к дворцам и ресторанам широкие подъезды и гладкий асфальт.
   Машину мы оставили у железнодорожной платформы. Возле нее уже отстаивалось несколько интуристовских автобусов. Не ленились иностранцы ходить пешком, чтобы посмотреть на русское чудо. До церкви отсюда было километра полтора.
   Пошли и мы - через железную дорогу, по мостику с окаменевшими там нищими, по Богородской пустоши, через овраги, по утоптанной пешеходной тропинке. Нет, не зарастала сюда народная тропа!
   На заливных лугах еще пышно цвела отава, над цветущей белыми шапками по берегам небольших бочажков таволгой с гудением летали пчелы. По дороге мы встретили возвращающихся пестрых иностранцев. Они были увешаны фотоаппаратами и о чем-то весело лопотали между собой.
   В конце поля, ближе к храму, на одиноком стобе висела трогательная табличка о том, что данный Богородский луг "охраняется государством". Наверное, это единственная в мире такая табличка, по приказу которой охраняется обыкновенный луг. Правда, дело было именно в том, что луг это был необыкновенный.
  
   На хорошем месте стоял Храм. На высоком, ясном челе холма, с трех сторон окаемленного водами. Она была совершенна, эта картина. Ее только слегка портили провода проходящей неподалеку ЛЭП. Это смотрелось так, как если бы в углу с иконой из-за нерадивости хозяйки завелась неряшливая паутина. Так и хотелось чем-то ее смахнуть. Вот вам и "охраняется"!
   Храм, увенчанный тяжелым боевым шлемом, стоял на холме, как одинокий древний воин, в ниспадающем каменном плаще из серого известняка, и задумчиво смотрел перед собой в воды неподвижной Нерли. Здесь остановилось само Время.
   Но именно таким я его видел только в своем воображении, потому что давно ему сменили его сверкающий боевой шлем на лукавую черную луковку, отчего в его облике появилось больше монашеского, в темной скуфейке.
   Я стоял перед ним и думал - отчего его устроитель, Андрей Боголюбский, поставил его так далеко от жилых мест, на отшибе? Ведь это значило отсутствие живого прихода. Может быть, он ставил не столько храм, сколько памятник - ведь в те времена иные памятники и не ставили?
  
  
   Приближалось девятнадцатое, время нашего отъезда из Нижнего. Яблочный Спас. В этот день в церкви празднуют Преображение Господне. А у нас было начало преображения лета в осень.
   В саду еще цвели флоксы, белые и фиолетовые, с зонтичным пучком цветков. Над ними озабочено перелетали последние пчелы и басовитые шмели. Но желтизна, коварная желтизна уже легко тронула листья, и тепло просвечивала сквозь ветви приглушенным лимонным светом.
   В этом году яблоки были повсюду. Особенно много их было в заброшенных садах, куда по какой-то веской причине давно не наведывались хозяева. Яблоки там лежали в засохшем бурьяне несколькими слоями и выкатывались через щелястые заборы на проулки.
   В тех садах, где еще бывали люди, натужно гудели соковыжималки. Все идущие мимо несли, везли и тащили яблоки.
   Давно вызрели белый налив и грушовка, но свежей волной подходило коричное полосатое и уже томился угловатый штрефлинг. А рядом сгибались ветви наливающейся зеленой крапчатой антоновки, от которой уже исходил ее знаменитый тонкий аромат.
   Теща, Евгения Нифантьевна, ходила с опущенными руками и причитала о том, что ей некуда девать эту прорву. Каждый день мы делали пять литров яблочного сока, и пекли шарлотку, дети ежедневно съедали почти ведро яблок, но им не было конца. Не успевали мы собрать очередные падалицы, как легкий ветерок снова обрушивал на землю новый пестрый ковер.
   Яблоки были повсюду. Они валялись на земле, застревали в складках тепличной пленки, нанизывались на торчащие из земли колья для сушки банок, они плавали в бочке с водой. К нам приезжали наши разные знакомые и забирали столько яблок, сколько могли унести. Но и это не спасало положения. Они по-прежнему сыпались нам на голову и стучали по ночам.
  
   Шшух - дзень- стук - тук - тук.
  
   Незаметно и тихо отлетели в эти дни ласточки-щебетуньи.
  
   Наступала осень.
  
   Август 2002 г.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"