Эквадор, весна 2006 г. 4-е место в группе, 24-е в финале.
Основная претензия критиков - "это не фантастика". Честно говоря, сам не думал, что написанное так скоро начнет сбываться, да еще и с перевыполнением.
Террорист Антиутопия ближнего прицела
Я иду по зеленому коридору.
Забрав свой багаж с конвейера, я всегда иду в зеленый. По красному...
Это как же надо не уважать самого себя, чтобы пойти по красному! Или бояться.
До решающего момента, до точки невозврата остается метров двадцать. Или пятнадцать? Неважно. Есть еще немного. Я смотрю вперед и влево. Там, за стеклянной перегородкой, красный коридор. Женщина остановилась у стойки, смотрит на таможенника. Раскрыла сумку, чуть ли не больше ее самой.
Таможенника не интересует женщина. Он мельком смотрит в декларацию, гораздо внимательнее - в сумку... Все, заинтересовался ее хозяйкой. Показывает рукой. Я не слышу через стекло, что он говорит, но догадываюсь. Женщина идет к двери в противоположной стене, там ее ждет таможенница. Вместе они скрываются за дверью.
Что ему надо?! Все же написано в декларации, что он еще ищет?
Если бы я хоть раз побывал за этой дверью...
Те, кто там побывал - они как опущенные, даже хуже. Если я когда-нибудь попаду на зону, - что очень вероятно, при моей-то профессии, - и если там узнают, что я побывал за ЭТОЙ дверью - а на зоне все про всех известно... Нет, лучше взорвать гранату, висящую на животе под курткой, чем войти в эту дверь!
У меня нет под курткой гранаты, и я иду по зеленому. Но не только поэтому...
Десять метров до точки невозврата. Или уже меньше? Таможенник стоит у выхода, сейчас его внимание занято вон той парой - на двоих одна сумка, большая, но, судя по виду, легкая. Шляпные коробки там, что ли? За ними лысый мужичок, похожий на доцента-философа, потом я.
Рядом с таможенником еще один тип - санитар, судя по халату, когда-то белому. Тбилисские рейсы таможня с санитарным контролем встречают вместе.
Еще можно хлопнуть себя по лбу, сделать вид, что вспомнил что-то важное, и повернуть обратно, чтобы там, в начале, перейти в красный коридор. Я этого не сделаю. Красный коридор - для тех, кто везет предметы, подлежащие декларированию. То, что лежит у меня в сумке, декларированию не подлежит. Оно подлежит безусловному и беспощадному уничтожению, оно категорически запрещено к ввозу в страну, как смертельная отрава. Его ввоз приравнивается к диверсии, к захвату авиалайнера, к взрыву детского садика, к рассылке писем с сибирской язвой. Человека, задержанного при попытке ввоза, Третья редакция Закона о противодействии терроризму позволяет при определенных условиях расстрелять без суда - даже не при попытке к бегству, а просто в ситуации, угрожающей побегом. Хотя бы в случае пожара в здании, где содержится задержанный.
(Ситуацию-то можно и создать специально. Например, бросить окурок в урну с мусором в служебном коридоре.)
В сумке, оттягивающей мне плечо двадцатью килограммами веса, я везу из Тбилиси шестнадцать бутылок грузинского вина.
***
Завтра День Победы. Чувствуется.
Когда самолет взлетел в Тбилиси, я, чтобы прогнать неподходящие мысли, включил видео и вывел на экран меню, выбрать что-нибудь, чего хватит на весь рейс. В этот раз две трети составляла военная кинохроника.
Стало интересно. В сорок первом оба моих деда ходили в младшие классы. Прадеды, может быть, воевали, но кто когда мне об этом рассказывал? А хочется знать, как все было на самом деле.
Я включил кинохронику. Для начала советскую.
Ялта. Президенты союзных держав: Сталин, Рузвельт, Черчилль. Наступление на Берлин. Прожектора светят в ночи - представляю! Хуже, чем на ночной дороге дальним светом в глаза. А это уже Берлин. Разведчики Егоров и Канторович поднимают на рейхстаг Знамя Победы.
Переключился на немецкую. Гитлер, с ним тоже руководители союзных ему стран: Венгрии, Румынии, Грузии, Болгарии. Хорти, Антонеску, Джугашвили, царь Борис Третий. Надо же - как Гитлер строит царей! А ведь ефрейтор всего-навсего.
Кстати, откуда-то в памяти сидит, что Сталин и Джугашвили - одно лицо. Оказывается - нет, хотя внешне и правда похожи. Ладно, запомню.
Посмотрим теперь американскую. Корабли. Японцы атакуют с воздуха, им отвечает зенитная артиллерия...
Идиот! Специально включил видюшник, чтобы два с половиной часа полета не вспоминать о зенитках! И надо же было так нарваться! Что, немецкой тебе мало?!
Я выбрал из оставшейся трети какую-то комедию, но смотреть ее так и не смог.
***
Сбивать самолеты, захваченные террористами, позволяла еще Первая редакция Закона о противодействии терроризму. В тех случаях, когда этот самолет может атаковать какой-нибудь важный объект. Белый дом, например, или Пентагон. (Естественно, речь шла о наших Белом доме и Пентагоне.) Или нефтеперегонный завод, или атомную электростанцию.
На практике эту норму не применили ни разу: пока разбирались, к какому именно объекту летит самолет, пока принимали скоординированное решение - террористы пролетали мимо, не трогая стратегических объектов, а потом ищи-свищи их в Афганистане.
Третья редакция положила этому конец. Есть закон, есть орган, уполномоченный принимать решение, и есть норма - любой захваченный сбивать, не дожидаясь неизвестно чего.
("Третья редакция" - так и говорят, не уточняя, чего именно редакция. Было же в свое время Третье отделение - может, не все знали, чего отделение; я сейчас, кстати, тоже не знаю. Зато все знали, для чего оно.)
Первый самолет сбили через две недели после принятия Третьей редакции. Грузинский, из Тбилиси. Никаких террористов там, естественно, не было. Экипаж разговаривал с землей по-английски, а между собой по-грузински. Их разговор между собой тоже частично проскакивал в эфир. Кто и когда решил, что это разговаривают террористы? Следствие это так и не выяснило, да, похоже, и не очень стремилось. Эфир-то ведь слушала не только служба воздушного движения, и тем более не она принимала решение сбивать.
Следующий самолет сбили еще через месяц. В сходных обстоятельствах. С тех пор грузины к нам не летают, а рейсы в Тбилиси выполняют только две наши авиакомпании. Экипажи ведут все переговоры исключительно по-русски. И с грузинскими диспетчерами тоже.
Привычку аплодировать после посадки наши пассажиры, насмотревшись видео, переняли у иностранцев. Когда самолет из Тбилиси садится в Москве, в салоне никто не аплодирует. Кто-то молча крестится, кто-то залпом допивает оставшийся коньяк, кто-то держит сцепленные пальцы до самой стоянки. Расстрелять самолет из ЗСУ-23-4 можно и на полосе, углы обстрела позволяют.
Ну почему самолеты из Тбилиси не летают, например, в Пермь?! Почему надо непременно лететь в Москву, ощетинившуюся зенитками, как осенью сорок первого года?
***
Из шестнадцати бутылок, которые я везу в этот раз, половина с "Хванчкарой". В остальных - всего помаленьку.
Спрос на "Хванчкару" растет каждый раз перед Днем Победы. При нынешних ценах этому нет рационального объяснения. Грузинское вино - эксклюзив, коллекционный экспонат; его не пьют, его ставят в бар, чтобы показывать гостям. Его открывают по исключительным поводам, таким, например, как защита докторской диссертации. Нет, докторской, пожалуй, маловато. Разве что избрание в академики. Или в губернаторы. Хотя тоже нет, эта публика предпочитает водку. Оно и патриотичнее.
Стоимость сумки, которую я несу, больше, чем если бы она была набита марихуаной... Нет, марихуану я не возил, не вожу и не собираюсь. Марихуана - отрава. А грузинское вино...
У меня в сумке поверх бутылок лежит брошюрка, которую вручают всем перед отлетом в Тбилиси. Там объясняется, какой это страшный яд - грузинское вино и грузинский коньяк. Приведены смертельные дозы. Из вин ядовитее всех "Оджалеши": двадцать три грамма - и хана. Наименее ядовитое "Вазисубани" - можно выпить почти пятьдесят и только после этого скончаться. У коньяков смертельные дозы меньше; ну, они и крепче. Чача почему-то в список не вошла: то ли забыли, то ли безвредна.
Правда, сам я пил все это бутылками. И жив до сих пор. Не верите? Ваше дело.
Так вот, "Хванчкара".
Как ни странно, для кого-то День Победы входит в число таких исключительных поводов. Хотя мне это, возможно, не понять.
Откуда-то из незапамятного прошлого ползет слух, что "Хванчкара" - любимое вино Сталина.
О Сталине стараются не вспоминать. Ни хорошо, ни плохо - никак. Память об отце народов мешает новым отцам проявлять свои отцовские качества.
Ни в одном фильме ни один политрук не поднимает солдат в атаку "за Родину, за Сталина". Крикнул: "За Родину!" - и вперед. Даже в кинохронике. Хотя с ней-то как раз все ясно: даже мне, с моим знанием истории, известно, что видеозаписи тогда не существовало, и звук записывали и переписывали потом, отдельно.
С водилами-дальнобойщиками, любителями вставлять портрет под ветровое стекло, провела работу ГАИ. Мурыжили их на постах часами, а между делом объясняли: убирай усатого и катись.
И убирали - катиться-то надо!
И все-таки каждый год девятого мая то в одном, то в другом месте картина: стоят люди в сквере кружком, в середине воткнута в землю палка, на ней портрет, в руках стопки. Сначала с "Хванчкарой", потом с водкой.
(Стала водочка по восемь. Все равно мы пить не бросим. Откуда это? Восемь чего? Нет, не помню.)
Ну, внутри Садового кольца, разумеется, портретов не будет. Не будет там и ни одного ветерана, кроме надежных, досконально проверенных, понимающих, что можно, а что... несвоевременно. Зато за пределами кольца опять повторится: сквер, портрет, люди вокруг, "Хванчкара", водка.
Милиция, проходя мимо, на "Хванчкару" косится, а на водку не обращает внимания. Мало ли людей пьют водку в скверах в этот день?
***
Пара прошла, не заинтересовав таможенника с санитаром. Теперь они переключились на лысого. Таможенник смотрит спокойно: видал он таких доцентов! Санитар - с неприязнью.
Санитар не любит людей. Его забота - чистота, а люди разбрасывают мусор. Он поставлен изводить заразу - они ее распространяют. В этом деле людям нет равных ни среди комаров или клещей, ни среди грызунов.
Что грызуны? Ну, переносят мышки и крысы каких-нибудь сотню-полторы болезней, - а человек распространяет такие заразы, что ни одной крысе не снились!
А слышали вы о клещах, разносящих СПИД или гонорею? То-то же!
Причем человек разносит заразу с максимальной эффективностью, иногда даже с применением технических средств. А вы говорите - мышиная лихорадка.
День, когда санитару будет позволено травить людей крысидом, станет лучшим днем в его жизни.
Пора! Чуть замедляю шаг, чтобы те, кто идет за мной, подошли ближе. Тоже пара, этим же рейсом из Тбилиси. Помню их в самолете.
Я замедляю шаг и надеваю маску...
Нет, конечно, я не натягиваю ее на голову, как Фантомас! Надеваю маску - значит, придаю лицу нужное выражение, как учил старый Вахтанг. И не только лицу.
***
Его звали Вахтангом Георгиевичем, но он сам просил обращаться к нему без отчества. А "старый Вахтанг" - это мы его за глаза, когда он не слышал. Он не считал себя стариком.
При социализме он был театральным режиссером. Сначала в Кутаиси, потом в Свердловске, а между ними пару лет в Курган-Тюбе. Знаете, где это? Вот и я... Нет, не в Курганской области, я смотрел в атласе.
Потом наступил девяносто второй год, и он стал не нужен ни в Свердловске, ни в Кутаиси, не говоря уже об этом Кургане. Зарабатывал, как получится, в том числе учил актерскому мастерству контрабандистов.
- Макс, - говорит Вахтанг, - не надо так на меня смотреть! Не гипнотизируй! Все эти факирские штучки - для тех, кто сам готов поддаться внушению.
- А как тогда?! - не понимаю я.
- Не дергайся, все получится. И не пытайся воздействовать на таможенника. Действуй на себя! Это ты должен выглядеть так, как будто у тебя действительно ничего нет. Даже не так! У тебя вообще ничего нет! И быть не может!
- Нет. Не так. Сейчас ты выглядишь, как будто у тебя схватило живот. Такими интересуются в первую очередь: живот у того и схватывает, кому есть, что скрывать.
- А вы откуда знаете? - спрашиваю я. За границей он никогда не бывал и никакую таможню не проходил, мне это отлично известно.
- Оттуда, - отвечает Вахтанг. Он знает, что мне это известно, и предпочитает не углубляться в тему. - Не своди все к выражению лица. Ты должен любой частью тела выражать полную непричастность. Смотри.
Сейчас я таможенник, он идет мимо меня... Да, пожалуй. Передо мной человек, который нарушить какие-либо правила и законы не может в принципе. По определению. Господи, неужели я смогу так же выглядеть?
- Уже лучше, - говорит Вахтанг. - Ты делаешь успехи. Я даже не ожидал, что так быстро получится.
У меня есть основания предполагать, что он говорит мне это просто для поднятия духа. Вахтанг не действует методом кнута и пряника. Или только кнут, или один пряник - в зависимости от настроения. Сегодня у него пряничное настроение.
Следующая фраза ставит меня в тупик.
- Жаль, что я сейчас никто. Был бы я при деле - ты бы, Максим, не контрабандой занимался, а учился бы в театральном.
Он все-таки обижается. Виду не показывает, но вытаскивает из-под стола сумку. Судя по тому, как он ее тянет, в ней не меньше пуда.
- Поднимай.
Я поднимаю. Пожалуй, пуда полтора.
- Представь, что в ней три с половиной килограмма. Представил?
- С трудом, - отвечаю я.
- Вот и хорошо. А теперь убеди в этом меня.
А вот приемы мне показали Леха с Костей, которые тогда же учились у Вахтанга. Сам он здесь ни при чем.
Я спросил: зачем это? На всякий случай, ответил Леха. Нет, ребята, я же не собираюсь брать на душу еще и убийство. Тут уж как получится, заметил Костя. Ты, главное, учись. Пригодится - хорошо, не пригодится - лучше.
Это не имело отношения ни к каратэ, ни к самбо, ни к прочему у-шу. Просто в их руках в оружие превращался любой предмет: часы, кредитная карточка, собственный плащ, висящий на руке, корочка, которой оперативник машет перед твоим носом...
Было это, между прочим, вовсе не в Грузии. Вахтанг, оставшись без театра, поселился в Калуге.
***
Я тогда промышлял всякой мелочевкой, которую возил с арабского Востока. Потом сошлись во времени три события.
Я решил заняться более серьезными делами. Предлагали наркоту, но я не взялся за нее из принципа. Наркота - дрянь, отрава, а у меня дети.
Хороший знакомый звал в Приморье, перегонять в Корею трубки от разборки реакторов с подводных лодок. Говорил: верняк, на флоте все схвачено, а на той стороне этим вообще занимаются государственные службы. А радиация, спрашиваю? Ты же, говорит, не будешь сам разбирать, для этого бомжей нанимают. Все равно, говорю, жалко, все ж люди. Так и мы не изверги, говорит, мы им водки ставим - залейся. При таком бизнесе на водку скупиться западло, да она все равно корейская. А что, спрашиваю, помогает? А кто его знает, говорит, у нас считают, что если хорошо проспиртоваться, никакая радиация не возьмет. И моряки тоже считают.
Ну-ну, говорю. Нет, давайте без меня. Бомжиков, понятно, я этим не спасу, но чтобы самому участвовать...
В это время я узнал, что в Калуге умер Вахтанг. И грузинское вино стало смертельным ядом.
Молдавское тоже. Правда, молдаванам проще. Они-то свое везут цистернами в Приднестровье, там разливают, лепят приднестровские этикетки, а оттуда уже к нам. Приднестровские вина не ядовиты.
Пока политики рвут друг другу глотки и науськивают санитаров, деловые люди, натыкаясь локтями на искусственно заостренные углы, делают свое дело. Конечно, так оно выходит дороже, но в пределах разумного.
Для грузин эта схема неприемлема. Грузинский винодел может, как последняя сволочь, химичить с сортами винограда; он выпустит серию вин "Колхидский стандарт", в которой будут и "Хванчкара", и "Мукузани", - они-то какое отношение имеют к Колхиде? Но продавать свое вино под осетинской маркой он не будет никогда, лучше выльет в Куру или Алазань - что окажется ближе. Поэтому грузинское вино стоит дороже марихуаны, а на тбилисском направлении работают только такие одиночки, как я.
То, что я везу из Тбилиси, - это долг, который я возвращаю Вахтангу.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
***
Таможенник внимательно смотрит на меня. Санитар - тот буквально пронзает взглядом, стараясь добраться до каждой бутылки в сумке и до каждой палочки в кишечнике. Я на него не смотрю, чтобы не порезаться о его взгляд. Я смотрю на таможенника - на него, и сквозь него. Мне нет до него дела. На плече небрежно висит сумка - сейчас в ней пять кило, не больше. Шляпные коробки. Шляпки везу жене и дочке.
Бутылки в сумке имеют обыкновение булькать и звякать при переноске. Ну, с бульканьем справились грузины - они наливают вино почти под самую пробку, остается маленький пузырек. Он булькает один раз, когда я в Тбилиси укладываю бутылку в сумку на бок, с небольшим наклоном к пробке. А потом он всю дорогу болтается у дна, молча.
А со звяком справляюсь я. Каждая бутылка засунута в носок, который аккуратно завязан выше пробки. Тепленькие такие носочки, толстенькие...
Если вас коробит этот способ упаковки, могу только утешить, что носки чистые. Они у меня вообще не на ноги, только для перевозки. Которые на ноги, те лежат отдельно.
Пятнадцать бутылок, аккуратно запакованных в носочки. Шестнадцатая... Нет, все свои секреты я вам выдавать не буду.
Между прочим, носок спасает не только от таможни, но и от удара. В зале выдачи багажа пассажиры берут вещи с кругового конвейера, а туда багаж подается транспортером. Транспортерная лента заканчивается на метр выше конвейера, и вещи падают с этой высоты. Вы думаете, специально, чтобы разбивались бутылки? Может быть, только собрана эта конструкция была задолго до того, как грузинское вино стало ядом.
***
Таможенник потерял ко мне интерес. А санитар еще нет. Я уже почти вышел из коридора, одной ногой в зале прибытия, а он все смотрит на мою сумку.
Хороший работник. О таких и говорят: не место красит человека, а человек - место.
(Вчера котов душили, душили...)
Все, я в зале прибытия. Иду дальше, не оглядываясь, а санитар глядит мне вслед.
Чувствовать взгляд затылком - этому не научит никто. С этим надо родиться.
Отвернулся наконец. Там, у выхода из коридора, сразу же вспыхивает разговор на повышенных тонах, с кавказским акцентом. Я и сейчас не оглядываюсь, и так ясно, и моя способность чувствовать взгляд здесь ни при чем. В багаже у той пары, что шла за мной, наверняка лежит бутылка. Наивные - думали, одну бутылку, для личного пользования, можно! Незнание закона не освобождает от ответственности, а все равно их жалко. Пять лет - это минимум.
Расслабляться рано. Толпа народа, в ней могут шнырять переодетые санитары или агенты Комитета в штатском. Впрочем, Комитет всегда в штатском, несмотря на звания.
(Комитет - порождение Третьей редакции. О нем тоже говорят без лишних прилагательных. Это вам не та, многократно прославленная и осмеянная в анекдотах, Контора Глубокого Бурения, пугало советских диссидентов. Это ведомство с неограниченными полномочиями по части защиты граждан от террора. Именно он принимает решения сбивать гражданские самолеты; именно его ребята будут меня расстреливать, когда до этого дойдет. Они же и чинарик в урну бросят.)
Хочется побыстрее выйти наружу и закурить. (Что-то, Макс, нервы у тебя в последнее время не те.) Вместо этого, небрежно держа сумку - в ней все еще не больше пяти килограммов, - я иду вдоль билетных стоек авиакомпаний к своей, чтобы там навести справки о следующем рейсе. Сдам груз, денек отдохну - и снова в Тбилиси. Такая работа.
Попутно внимательно рассматриваю публику.
Узнав все, что нужно, выхожу из аэровокзала. С нескольких сторон ко мне бросаются таксисты. Нет, не еду. Они и сами это видят. С такой сумчонкой можно и на автобусе.
Рано, все еще рано! Еще могут неслышно подойти сзади, тронуть за локоть - я обернусь, мелькнет перед глазами красная книжечка, и: "Гражданин, пройдемте". А когда я оглянусь по сторонам, еще двое будут стоять тут же с равнодушным видом.
Двести метров до стоянки, там я заберу машину, и лишь когда выеду на шоссе, можно будет расслабиться. До Москвы, а там движение не дает расслабляться.
А закурить, пожалуй, уже можно. Я останавливаюсь у колонны, почти касаясь ее висящей на локте сумкой, достаю из кармана зажигалку, другой рукой вытаскиваю пачку...
В это время кто-то сзади трогает меня за локоть.
***
Спокойно, дружище, спокойно!
Спокойно оборачиваюсь.
Женщина. Та, что в красном коридоре. Вид у нее такой, как будто таможенница за ЭТОЙ дверью изнасиловала ее на грязном диване в извращенной форме. Так оно, скорее всего, и было. Ничего, естественно, у нее не нашли. Если бы нашли, сейчас она не стояла бы здесь. Она бы в другом месте давала показания.
- Извините, вы не подскажете, где остановка автобуса? Я первый раз, а говорят, можно доехать на автобусе до метро.
- Можно. Сейчас покажу, - отвечаю я и оглядываюсь. На автобусе я давно не езжу и уже подзабыл. А, вот и остановка. - Вам на какой вокзал надо?
- На Ярославский, - отвечает она немного испуганно. - А вы откуда знаете, что на вокзал.
Я небрежно пожимаю плечами.
- Видно же. Кстати, если на Ярославский, могу подвезти. У меня машина. К самому вокзалу не подвезу, но высажу у метро так, что пересаживаться не придется. Проедете сразу до "Комсомольской". Удобнее, чем с автобуса.
Она смотрит на меня внимательно и, кажется, еще более испуганно. Что она видит? Я не маньяк, не насильник, не грабитель, я просто человек, который может и хочет помочь другому человеку, - так хочется, чтобы она увидела это, но до чего же трудно изображать самого себя!
(Это тоже Вахтанг.)
- Нет, спасибо, - она качает головой. - Я сейчас звонила знакомым, они сказали, что будут встречать меня с автобуса. А где остановка, не знаю.
- Пойдемте, покажу. Мне по пути. И давайте, хоть сумку поднесу, раз уж не хотите ехать. Да не бойтесь же, не убегу! Куда с такой торбой?
Сунув в карман пачку, забираю у нее сумку. По объему она больше моей раз в шесть. По весу - только в полтора. Иду к автобусам, она за мной.
- Зачем вы так? - спрашивает она смущенно. - Я бы и сама донесла, тут же недалеко.
Ага, тоже увидела автобусы.
- Надо, прилетев, сделать кому-нибудь что-нибудь хорошее, - отвечаю я. - Примета такая. А вы откуда вернулись?
- Из Греции.
- Шубы, что ли, покупали? - спрашиваю я и сам удивляюсь: кому нужны шубы в начале мая? Ладно бы в августе...
- Нет, - отвечает она, - всего помаленьку. Подарки родственникам и знакомым. Городок у нас маленький, все всех знают, как в деревне.
У двери автобуса водитель проверяет билеты.
- Ой! - говорит она растерянно. - Надо было там билет купить.
- Здесь тоже можно, - говорит водитель и достает из кармана книжку билетов. Рукой машет в сторону открытого багажника: - Сумку туда поставьте. Вам два?
- Один, - отвечаю я. И ей: - Смотрите, сумку я ставлю сюда. Не потеряйте потом.
- Спасибо, - говорит она, доставая кошелек. А я с трудом удерживаюсь от желания подарить ей на память бутылку "Саперави". Могу я себе позволить?!
Нет. Здесь не можешь. Если бы где-нибудь в ее Кунгуре, или Котельниче, или Бирюсинске... Но здесь, в московском аэропорту - ни в коем случае!
И за кого она меня примет? Разве что за провокатора из санитарного ведомства. И никакое актерское искусство не выручит.
А может, она вообще верит тем гадостям, которые пишут про грузинское вино?
Я ухожу. Она покупает билет, на миг поднимает голову и смотрит мне вслед. Не видит - меня уже заслонили другие люди - и заходит в автобус.
***
Мимо автобуса, сказать по правде, было не совсем по пути, я немного забрал в сторону. Сориентировавшись, иду к стоянке. Не дойдя до нее полсотни метров, останавливаюсь у скамейки, стоящей между двумя деревьями, чтобы все-таки закурить. Достаю пачку, вытягиваю из нее папиросу, щелкаю зажигалкой...
Откуда нарисовались эти трое в серых, ничем не примечательных костюмах, я так и не понял. Просто возникли - и все. Зажечь папиросу я так и не успел.
Этот, прямо передо мной, - высокий, на морде лица написана уверенность, движения выверенные, - опытный, явно старший. Рука описывает дугу, и перед глазами мелькает раскрытое удостоверение Комитета. Вот красная книжечка схлопывается, сверкнув напоследок золотым двуглавым орлом, и исчезает в кармане.
Двое других тоже машут корочками, издали. Да и встали-то бестолково - если я рвану назад, схватить меня они не успеют, скорее всего, столкнутся лбами. Салаги.
Впрочем, назад я не брошусь. Позади скамейка, за ней в десятке метров стена аэровокзала. Леха, Костя, извините - ваша наука пока отдыхает. Я не супермен, троих мне не раскидать. Если не будет подходящего момента. Или я не создам его сам.
Двуглавый орел на красном фоне - что-то это мне напоминает... Вспомнил! Албанский флаг. Только там птица черная. Золотой орел на красном - есть в этом что-то противоестественное.
Книжечка пролетает перед глазами так быстро, что я не успеваю почти ничего в ней разобрать. Нормальная реакция в таком случае - придержать руку оперативника, чтобы без спешки посмотреть в удостоверение. Именно это делать не следует ни в коем случае. Как только я протяну руку, все трое налетят, повалят меня на асфальт, попинают для начала, а дальше я продолжу путь в наручниках. И никакой адвокат потом не докажет, что я не оказывал сопротивления при задержании; да и дойдет ли дело до адвоката?
Все же я успеваю прочитать слово "капитан" и разглядеть заглавную букву фамилии - П. Петров, наверное. Оперативников в Комитет берут таких, чтобы ничем не выделялись из окружающей среды. Даже фамилией, которую никто не успевает прочитать.
- Какие проблемы, капитан? - спрашиваю я, изобразив широкую американскую улыбку. - Капитан Петров, кажется. Я правильно запомнил?
Капитан сразу скисает. То, что я угадал его фамилию, на сценарий дальнейших действий не влияет никак, зато сильно бьет по его уверенности. И сильно повышает мою. Я продолжаю:
- Только давайте сядем. Честное слово, ноги гудят! - не дожидаясь разрешения, сажусь на скамейку, сумку ставлю у правого бока и наконец закуриваю. Салаги тут же садятся по бокам от меня. Капитан стоит. - Кстати, капитан, вы курите? В таком случае рекомендую. Совершенно новое ощущение. Привыкли мы к сигаретам с фильтром, а это - небо и земля.
Я протягиваю ему пачку "Беломора". Щелкаю пальцем по дну, выскакивают две папиросины. Одна нахально, на треть длины, другая на несколько миллиметров. Капитан, поколебавшись, берет ту, что вылезла чуть-чуть. Вот и отлично, капитан Петров, это мне от вас и надо. Впрочем, могли бы взять и вторую, разницы никакой.
Протягиваю пачку тому, что слева от меня.
- Спасибо, не курю.
Протягиваю правому.
- Я предпочитаю с фильтром.
Достает "Винстон", вытаскивает из пачки сигарету. Щелкает зажигалкой, протягивает капитану, потом закуривает сам.
Капитан затягивается "Беломором", берет из моей руки пачку и говорит:
- Проблема как раз вот в этих папиросах.
***
Да, вот так и заваливаются Бонды, Штирлицы и прочие суперагенты - на мелочах. Это кутаисский "Беломор". Неужели грузинский табак тоже объявили ядом? В свое время Главный Санитар этого не сделал: то ли сам не курил и о куреве не подумал, то ли счел, что табак для Грузии - настолько несерьезная статья, что не стоит об нее мараться. Пытались отсудить торговую марку, но, помнится, безуспешно: Кутаисская табачная фабрика начала выпускать "Беломорканал" чуть ли не раньше, чем вынули первый кубометр грунта из самого канала.
У меня, конечно, есть источник информации в этих кругах, и перед каждым вылетом я уточняю, что стало нельзя. Никаких сигналов не поступало, но мог ведь человек и ошибиться.
И можно же было дойти до машины, сесть за руль и спокойно курить - нет, понадобилось прямо здесь! А эти когда успели заметить? Наверное, там, у колонны.
Но, с другой стороны, выходит, о вине они пока не подозревают. Я пытаюсь прикинуться шлангом и безразличным тоном заявляю:
- Купил в аэропорту перед вылетом. Курево кончилось. Нельзя? Я что-то не слышал.
Конечно, когда найдут вино, все это не будет иметь значения.
Капитан поворачивает пачку лицевой стороной ко мне, стучит ногтем по рисунку и говорит внушительно:
- Вот это - пропагандистский материал, наносящий ущерб интересам страны.
Теперь ясно.
Когда вино попало под запрет, грузины не остались в долгу. На табачной фабрике в Кутаиси изменили дизайн папиросной пачки. Знаменитая, нарисованная синим карта, по которой в анекдотах летают бывалые штурманы полярной авиации, осталась, но рядом с каналом красными квадратиками обозначены места лагерей Беломорстроя. Лагерей множество, квадратики наползают друг на друга, и параллельно синей линии канала с двух сторон идут красные.
Вдобавок к обычной диверсии я совершаю еще и идеологическую. Но, между прочим, на месте грузин я бы поступил так же.
- Статья двести семьдесят пятая, - продолжает капитан, - государственная измена.
Он снова затягивается и вдруг начинает кашлять. Уронив пачку, хватается руками за горло, сгибается, как от удара в солнечное сплетение. Это сработала моя "беломорина".
Я с силой наступаю на упавшую пачку, и она вспыхивает зеленым пламенем, с шипением, треском и искрами.
- Ой, что это?! - картинно восклицаю я. У салаг глаза лезут на лоб, челюсти отваливаются - как только "Винстон" не выпадает? Что, сучонки, начальник обещал вам учебно-показательное задержание лоха? Образцовое практическое занятие по теме "Незнание закона не освобождает от отсидки"?
Пачка шипит, трещит и пускает искры. Капитан продолжает корчиться, у салаг глаза все еще на лбу. Пока они втроем совершают эти телодвижения, я рву на боку своей сумки небольшое колечко, похожее на декоративное. Нет, это не то, что вы думаете. Это застежка. Рывком открывается карман с широким клапаном, из него выпадает шестнадцатая бутылка, не запакованная в носок. Она удобно ложится горлышком мне в правую руку, и я с разворота бью некурящего, что сидит слева от меня, по переносице.
***
Удар. Хруст. Кость, судя по звуку. Бутылка уцелела. Хорошие бутылки делают на стекольном заводе в Гори. Жаль.
Некурящий куда-то заваливается и исчезает из поля зрения. Рука автоматически идет вправо. Сейчас в ней должна быть "розочка". Удар острыми краями в лицо, небольшой поворот - и второй меня не видит. И вообще больше ничего и никогда не видит.
Вместо этого я въезжаю ему в физиономию донышком бутылки. В дне коническое углубление, поэтому нос, скорее всего, хирурги ему потом соберут. Зато очень удачно получается с "Винстоном" - сигарета ломается у самого фильтра и горящим концом втыкается ему в правый глаз.
Нет, скорее всего, в веко. Скорее всего, он успел зажмуриться, потому что шипения сигареты, угодившей в мокрое, я не слышал.
А "беломорина" бы так не обломилась!
Он орет благим матом. Может, и не благим, но точно матом. Правой рукой хватается за лицо, левая мельтешит около моей руки с бутылкой, но, инстинктивно закрыв оба глаза, он сейчас меня не видит. Пользуясь этим, я изо всех сил бью его бутылкой по колену.
Треск. Стекло наконец разбивается, острым краем я прочерчиваю по штанине, рву ткань и то, что под ней. Штанина вся в красном - пока только в вине.
Я вскакиваю со скамейки и, по пути толкнув полуживого капитана, бегу к углу здания. Поворачивая за угол, бросаю взгляд на скамейку. Двое лежат, а я еще раз убеждаюсь, что суперагенты действительно заваливаются на мелочах.
Третий, сильно припадая на порезанную ногу, бежит за мной и на бегу левой рукой тянет из подмышечной кобуры пистолет. Левша! И ведь видел же я, как он машет корочкой, держа ее в левой руке! И зажигалкой... Видел, но не обратил внимания.
Значит, стрелять он будет с левой руки и целиться левым, уцелевшим глазом. Впрочем, вогнать в него сигарету у меня бы все равно не вышло: не под тем углом удар.
Смотрю вперед - нет, определенно, сегодня не мой день. Впереди площадка с мусорными контейнерами, мусоровоз поднимает один. Дорога перегорожена. Справа стена, слева стоянка машин. Ограждение низенькое, перескочить через него - нечего делать, а дальше хуже. Моя цель - ближайший лес, скорее даже лесок, за ним дачные участки, поселок - там я сумею затеряться, а если будут искать с собаками - сбить со следа собак. Но одно дело бежать в толпе, где ему ни прицелиться, ни разглядеть меня как следует; и совсем другое - по капотам и крышам машин, когда я весь на виду. А между машинами можно не бежать, а только ползти.
Или они стали бы стрелять прямо в толпе? Черт их знает, с них станется.
Путь один - я заскакиваю на ближайший капот и бегу по машинам. Железо хрустит и щелкает под ногами - где-то выдерживает мой вес, где-то проваливается. Извините, ребята, вы свои тачки отрихтуете, а я жить хочу.
Одно за другим включаются сигнальные устройства. Звуки сигналов нарастают лавиной, новые включаются уже не от моих прыжков, а просто от громких звуков по соседству.
Вот и моя "девятка" - воспользоваться ей я не сумею при любом раскладе. Пробегаю по крыше, оставив вмятину.
Уже вся стоянка подо мной воет, свистит и улюлюкает.
Дорогу пересекает проезд. По нему медленно катится джип. Перескакиваю проезд, воспользовавшись крышей джипа, железо пружинит и выдерживает - хорошая машина!
Впереди микроавтобус. Заскакиваю на крышу и, пока бегу по ней вдоль, успеваю посмотреть назад. Тот, с окровавленной штаниной, хромая, скачет по машинам. Отстает, но на бегу целится в меня из пистолета. "Макарка". Ну, на таком расстоянии это не оружие!
Боковым зрением замечаю какое-то движение у края стоянки. Еще один? Посмотреть туда внимательно я не успеваю, микроавтобус кончился, теперь все внимание под ноги, чтобы не упасть. Хорошо, если у того тоже пистолет. Хуже, если "калаш".
За воем сигнализации едва слышны выстрелы. Не могу понять: то ли одиночные с небольшим интервалом, то ли короткая очередь.
Сумку вдруг рвет вбок, я едва не падаю. Внутри слышен хруст. Попали, сволочи! Сколько бутылок разбили? Три? Пять? Больше-то вряд ли, если только одной пулей.
На краю площадки стоят два микроавтобуса. Если прыгнуть с крыши на тротуар, скрыться за ними и взять немного вбок...
Вскакиваю на микроавтобус. В тот момент, когда я прыгаю с крыши, какая-то зараза толкает меня в спину. Не сильно, но подло. Меня разворачивает в прыжке; приземлившись, я не могу удержаться на ногах и падаю на асфальт. Сумка тоже, в ней еще что-то бьется.
Лежу. Надо подняться. Почему-то не хватает сил на это простое движение. Ничего, сейчас отдохну...
Виноградную косточку в теплую землю за...
###
- Одевайтесь, - сказала таможенница и вышла. Когда Ольга оделась и тоже вышла в коридор, ее уже ждал таможенник.
- Ну, и стоило так нервничать? - спросил он, протягивая документы. - Я уж было подумал, что вы везете контрабанду каким-нибудь особо изощренным способом.
- А что, возят? - спросила она в ответ.
- Бывает. А вам вообще надо было туда, - он показал на зеленый коридор за стеклом. Люди шли там друг за другом. Здесь, в красном, не было никого.
- Я ж не знала, - пожала плечами Ольга.
- Первый раз?
- Первый.
- Читайте правила. Поедете другой раз - специально оставьте лишних полчаса и почитайте. Там на стенде все написано.
Она снова пожала плечами. Этот "другой раз" был настолько абстрактным понятием - если он когда-нибудь случится, она успеет к тому времени все забыть и снова наступит на те же грабли.
Она пересекла зал прибытия и вышла на площадку перед аэровокзалом. Со всех сторон зазывали таксисты - она отмахивалась, двух самых настырных обложила, и они отстали. Она искала остановку автобуса.
Отправляясь в Грецию, она поехала в аэропорт на такси: не знала, есть ли другой транспорт, и где он есть, и торопилась к тому же, причем, как оказалось, не напрасно.
На вокзале таксист вычислил ее безошибочно:
- В аэропорт?
Она кивнула, спросила:
- Сколько?
- Садитесь, не бойтесь. Три шкуры не сниму, одной ограничусь.
Как он сказал, так и сделал: на три шкуры не претендовал, а единственную снял аккуратно, без остатка. Но довез быстро, и, как оказалось, спешка была не напрасной: она едва успела пройти регистрацию и все контроли, с последнего на посадку бежала уже бегом.
Обратно торопиться было незачем, билет на поезд она заранее не брала, поэтому ехать из аэропорта на такси не собиралась. В самолете, еще по дороге в Грецию, ей сказали, что до метро ходит автобус, и она искала его.
У колонны остановился парень с небольшой и, судя по тому, как он ее держал, не тяжелой сумкой, вытащил из кармана сигареты. Она подошла, тронула его за локоть. Он почему-то вздрогнул и обернулся.
Пожалуй, он был старше, чем она решила сначала. Больше тридцати. Пожалуй, всего на несколько лет моложе ее.
- Извините, вы не подскажете, где остановка автобуса? - спросила Ольга. - Я первый раз, а говорят, можно доехать на автобусе до метро.
- Можно. Сейчас покажу, - ответил он и оглянулся. Наверное, тоже не местный - а она решила почему-то, что он москвич. - Вам на какой вокзал надо?
- На Ярославский, - она слегка испугалась. - А вы откуда знаете, что на вокзал.
Он небрежно пожал плечами.
- Видно же. Кстати, если на Ярославский, могу подвезти. У меня машина. К самому вокзалу не подвезу, но высажу у метро так, что пересаживаться не придется. Проедете сразу до "Комсомольской". Удобнее, чем с автобуса.
Ольга внимательно посмотрела на него. Не походил он ни на маньяка, ни на насильника или грабителя - просто человек, который может и хочет помочь другому человеку.
- Нет, спасибо, - она покачала головой. - Я сейчас звонила знакомым, они сказали, что будут встречать меня с автобуса. А где остановка, не знаю.
Насчет знакомых - это она соврала. Не было у нее никаких знакомых в Москве, и никто ее не встречал. Ей бы сейчас на вокзал, и на поезд. Подойдет любой, который идет с Ярославского в Сибирь; в крайнем случае можно ехать до Екатеринбурга, а оттуда в Камышлов электричкой или автобусом. Конечно, она была совершенно уверена, что довез бы он ее, и ничего бы не сделал, и взял бы гораздо меньше, чем тот же таксист - если бы вообще взял, - но друзья и знакомые в Камышлове настоятельно советовали ей не ездить с кем попало, и она не поехала. Неприятный осадок все же остался.
- Пойдемте, покажу, - сказал он. - Мне по пути. И давайте, хоть сумку поднесу, раз уж не хотите ехать. Да не бойтесь же, не убегу! Куда с такой торбой?
Он взял у нее сумку и двинулся к автобусу, который она и сама уже увидела. Ей было немного неудобно - он успокоил ее, сказав о какой-то непонятной примете.
Разговаривая, они подошли к автобусу. Водитель проверял билеты, она испугалась, что надо идти обратно в аэровокзал, покупать, но оказалось, что можно и у него. Пока она доставала деньги, парень сунул сумку в багажное отделение автобуса и ушел, не попрощавшись. Купив билет, она посмотрела ему вслед, не увидела, зашла в автобус и села.
Автобус стоял еще несколько минут, потом водитель посмотрел на часы, завел двигатель, закрыл дверь и начал выруливать на тесном, забитом машинами пятачке к выезду на шоссе.
Что-то случилось у самого выезда, у края стоянки. Несколько машин стояло, с номерными знаками не белого, как у нормальных людей, и не синего, как у оперативных служб, а какого-то серого цвета, с комбинациями цифр и букв, которые исчезали из памяти бесследно, стоило только отвернуться. Прохожие поворачивали головы, некоторые вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что произошло. Тогда к ним подходили люди в одинаковых серых костюмах, с одинаковыми прическами, и вообще все они были одинаковые. Они ничем не выделялись на фоне окружающей действительности, они сливались с фоном, они сами были фоном. Они что-то говорили прохожим, те теряли интерес к происходящему и, ускоряя шаг, проходили мимо.
От всей этой серости у нее зарябило в глазах, голова куда-то поплыла, появилось неприятное ощущение приближающегося обморока. Чтобы не потерять сознание, она отвернулась от окна и стала смотреть между креслами вдоль прохода. Автобус проехал мимо и наконец вывернул на шоссе, Ольга все смотрела вперед и не видела лежащего на тротуаре Максима, упавшую на асфальт рядом с ним сумку, и между двумя бордюрными камнями - стекающий в решетку водостока ручеек красного, как кровь, "Саперави".