К выходу из катакомб вела лестница, каждый сегмент которой - каждая ступень - была частью тела насекомого. Из каждой такой части, в свою очередь, торчала пара дугообразных конечностей, которые острыми концами своими примыкали к породе, где окаменелый хитин сливался с последней до неразличимости. Этот - первый тоннель, среди множества пройденных, конец которого не означал начало нового, однако, вопреки обыкновению, был ничем иным, как долгожданным выходом наружу из сети пещер. Неровное свечение, озаряющее мрак катакомб, через проем на другом конце тоннеля, без сомнений, указывало на то, что на поверхности сейчас день. Лучи светила преломлялись о волны песчаной бури, беснующейся там, впереди, - на одной из многочисленных вершин хребта Сыпучих гор. При столкновении с ними же, лучи рассеивались и оттого свечение было неровным. Даже какофония ущелья, свист которого проносился по ходам и был отчетливо слышим вплоть до приближения к выходу из катакомб, здесь, в тоннеле, заглушалась ревом урагана наверху.
Мордрет не бросился к свету, как, вероятно, поступило бы большинство отчаявшихся найти выход узников подземных лабиринтов - он, однако, будучи настоящим исследователем и авантюристом до последней монеты кошелька, склонился перед грубым барельефом, высеченным на каждой из череды ступеней странной лестницы. Вначале тоннеля, изображения сохранились куда лучше, чем ближе к выходу на поверхность, где бесценные образчики местной культуры оказались почти полностью истерты, столь часто задуваемыми внутрь, при перемене ветра, частицами песка. Художественный стиль, содержание, характер линий, по которым узнавалась грубость инструмента - все эти качества в совокупности, а также здравый смысл позволяли в точности определить - из чьих рук мастера вышло изделие. А было оно делом лап гиеноликих - племени зверолюдов, обитающих в здешних недрах и за тысячелетия существования бок о бок с местной флорой и фауной, образовавших удивительную и сложную систему взаимоотношений.
Так, изучая выпуклости ступеней, Мордрет медленно продвигался вверх, к выходу из катакомб. Поначалу уверенно, но по мере того, как авантюристу открывалось содержание, заложенное в основу барельефа, шаги исследователя становились все тише и скованней, при том, что оба этих качества, по жизни, были ему нехарактерны.
Если наскальная живопись в пещерах, встречавшихся ранее, содержала в себе историю племени, описание культуры, быта и мировоззрения, то барельеф на ступенях - сегментах тела усопшего в древности огромного насекомого - был призван отнюдь не ознакомить, а наоборот, - отвадить возможного путника от опрометчивой задумки выбраться на поверхность в этом конкретном месте.
Наиболее частый образ - образ жвал мирмихтиготеры, - образ для племени священный, выше которого, в культе, только образы светила и гиены-матери, в равной степени олицетворял страх и почтение, говорил об опасности, поджидающей странника на дальнейшем пути. Согласно сочетанию данного образа и других, встречающихся на барельефе, за пределами катакомб - на вершине хребта Сыпучих гор, осмелившийся выйти здесь, столкнулся бы с чем-то не менее, а то и более устрашающим, нежели легендарная и смертоносная мирмихтиготера, современной наукой не признаваемая, но увиденная Мордретом воочию ранее, во время охоты.
Ближе к концу тоннеля, когда барельеф был изучен со всей возможной тщательностью, авантюрист устало сполз вдоль правой стены, присев на одну из ступеней, прямиком в зазор между лап насекомого, и растянул натруженные ноги во всю длину. Он не садился так беспечно с тех пор, как вошел в подземелье, однако теперь мог позволить себе отдых: аборигены, по всей видимости, избегали этой части подземелья, да и животных в пещерах поблизости не водилось. Мордрет ожидал, пока буря совсем не утихнет, или, что более вероятно, - не сбавит обороты, а глаза его, тем временем, привыкали к свету. Условия для этого сложились идеальные: жестокие лучи беспощадного светила Палингерии, просеиваясь сквозь плотный фильтр движущихся частиц песка, теряли львиную долю заключенной в них энергии и, потому, не могли навредить. Он ждал и размышлял и даже слегка прикорнул по-волчьи - на несколько часов.
Бывалый путешественник и авантюрист, Мордрет всегда спал чутко, и подобно тому, как паук ощущает малейшие колебания нитей паутины - точно так и он, раскинув невидимые сети, некой, всегда работящей частью сознания, охватывал близлежащее пространство своими острыми слухом, нюхом и зрением, из-под опущенных век. Пробуждение его, таким образом, знаменовали несколько событий: первая из их числа - это свет, если точнее - багровый свет заката. Он потускнел, но зато не мерцал и становилось ясным, как чистое небо наверху - ни облачка, - буря прекратилась. Второй переменой, производной от первой стало наличие свиста. Теперь, когда ураган не заглушал его, свист ущелья вернулся с прежней силой, продолжая терзать ум и разлагая нервы. Он, благо, был не столь явно осязаем здесь, на достаточной удаленности от очага, а воспринимался как-то отчужденно и доносился будто бы из двух мест сразу: снаружи - с вершины горы и из глубины недр. Свист, впрочем, был по-прежнему вполне ощутим и глубоко укоренился на грани сознания за время, проведенное в пределах его слышимости, как фактор, неотъемлемо сопутствующий пребыванию здесь, подобно пытке каплями воды.
Поднявшись и отряхнувшись, Мордрет решился на выход из пещеры, вопреки сомнениям и возвращая былую уверенность в себе, прекрасно понимая, что превозмочь страх, поколебавший ее, - необходимая для этого мера.
Сыпучие горы, вечно обуреваемые ветрами, производили неоднозначное впечатление: с одной стороны - это горы, а горы как символ - в обязательном порядке подразумевают неприступность и незыблемость, с другой - то, что открылось глазам Мордрета, вне тоннеля, было полной противоположностью двум качествам, приведенным выше. Мелкие наравне с достаточно крупными валунами то и дело сползали вниз со склона, срываясь в обрыв или временно застревая на краю, за миллиметр от того, чтобы упасть, пока их не столкнет камень побольше, - срывались в итоге все без исключения. Окружение было изъедено эрозией: вершина, по сути - нагромождение из множества больших камней и проходов между ними. Часть из этих проходов вела наверх и через перевал, часть же - вела вниз, где была одна единственно верная тропа, которую еще предстояло отыскать среди множества ложных путей, грозящих гибелью в обвале или от не слишком затяжного падения, но даже выбор верного пути не гарантировал успешного схождения. К тому же в некоторых местах утес становился отвесным - и там, без специального оборудования, обычному человеку не спуститься никак, но даже с ним - гиблое дело. Мордрет был волшебником, а значит, скорее всего, смог бы что-нибудь придумать. Хотя порой ситуация требует настолько оперативных решений, что магия, в большинстве своем штука громоздкая и точная, не поспевает за действительностью или же не поспевает тот, кто ее творит, что, впрочем, приводит к одному и тому же закономерному итогу - мертвому волшебнику. В ближайшие планы Мордрета спуск не входил, по крайней мере, не в этом месте.
Выход из катакомб был ближе к Бегемотовому берегу, чем к Долине костей, что лежала по ту сторону хребта - в действительности, он буквально нависал над ним. Отсюда открывался превосходный вид на реку Калам и ее окрестности: были видны деревушки проживающих у бассейна реки племен туземцев, а по саванне вокруг, в тех местах, где скудная растительность и какие-никакие, но пастбища, проносились табуны животных и в частности, - табуны прерикон - хищной породы лошадей, одной из визитных карточек Палингерии. Среди травы, жухлой круглый год, но, вероятно, неисчерпаемой в силу грандиозных размеров территории и скорости восстановления пастбищ, - травы, сейчас колышимой ветрами, на лежбищах, после долгой охоты, отдыхали львиные прайды. Какой прекрасной шкурой обладали те звери и какими клыками! Там же, где днем львы имели удачу добыть антилопу - на останках кровавого пира, уже успевших стать временным пристанищем для мух, во всем их огромном разнообразии, обитающих здесь - резвились стервятники. Казалось, никогда этим землям не суждено вдохнуть пороха, а непуганному выстрелами зверю, - стать трофеем белых охотников. Ближе к горам, саванна сменялась пустыней, образованной почти непрекращающимися потоками песка, свергаемыми вниз ветром, вперемешку с камнями Сыпучих гор. Нередко в сопровождении обвалов и массивных сдвигов породы, как следствие которых - там, на окраине, почти не водилось животных и ничего не росло.
Мордрет недолго наблюдал первобытное великолепие равнины, раскинувшейся внизу: его черствое прагматичное сердце требовало решительных действий, немедля, и совсем уж не терпело длительного пребывания на месте без выгоды для себя. Оно, впрочем, не было лишено чувств целиком и полностью и, потому, постоянно вступало в конфликт с рационалистической составляющей характера волшебника - в этой непрекращающейся борьбе противоположностей, внутри себя, Мордрет был вынужден жить. Человек же исключительно романтического склада натуры, вот так стоять на вершине, верно, смог бы долго - наслаждаясь одним только лишь видом неприкаянных и оторванных от цивилизованного мира и общества, а также изолированных от прочей Палингерии, угодий Бегемотового берега.
По другую сторону от обрыва и выше по склону начинался Перевал Многоножки. Перевал получил свое название за странную форму некоторых из камней, расположенных на примерно равном расстоянии, - между ними и проходила тропа. Подъем продолжался до гребня, а после него, со стороны откуда дул ветер, спускался к Долине костей по пологому склону, который был плавным и вполне пригодным к схождению, согласно записям первой экспедиции. Последняя, однако, им не воспользовалась, избрав куда более безопасный и подходящий такой большой группе людей маршрут через Свистящее ущелье и, по дороге в долину, лишь мельком заглянув в катакомбы, сводя тем самым к минимуму возможные риски.
О перевале ходило множество слухов, как среди туземцев, чьи деревни были видны с вершины, так и среди тех племен, что обитали за пределами стен Сыпучих гор и даже на приличной удаленности от хребта. Несмотря на то, что представления о нем, зачастую, были совершенно бессвязны и независимы друг от друга, в своем зарождении, а еще - почти всегда это были за гранью здравого смысла суеверия, слухи ходили исключительно дурные. По ночам, в те из них, когда завеса песка немного оседала, здесь наблюдалось странное сияние неизвестного происхождения - зеленое, малахитового оттенка. Оно и служило источником всех заблуждений и предрассудков. Истинное происхождения свечения остается загадкой - далеко не самой волнующей среди прочих тайн Палингерии.
Теперь же Мордрет пробирался меж камней, по форме колонн, составные части которых, прежде бывшие единым целым, в настоящем - громоздились друг на друге большими и неотесанными плитами. Такие камни еще принято называть "плачущими", потому что сквозь щели между них без конца проносятся потоки воздуха и тогда раздается свист. Именно поэтому, ранее, у выхода из тоннеля, ему показалось будто осточертевший звук доносится из двух мест сразу; на поверку - так оно и было. Здесь, однако, свист не воспринимался, как в ущелье или катакомбах - в условиях замкнутого пространства, и, хотя источников шума было множество, в непосредственной близости, даже в редкие и весьма относительные периоды затишья перед бурей, вроде того, что так удачно наступил сейчас, они тонули во всеобщем хаосе звучания голоса перевала, который встречал и не оставлял на протяжении всего пути к подножию.
По мере продвижения вверх идти становилось все труднее, но не из-за крутости склона, а в виду подветренной стороны вершины, не желающей покориться. Таким образом, даже слабый ветер представлялся серьезным испытанием на прочность и своими внезапными порывами жалил незащищенные участки кожи беспощадным роем мелких частиц. Мордрет продвигался слепо, закрывая глаза руками, подобно тому, как на севере, несчастный путник, угодивший в буран, из последних сил бредет, что было мочи, сопротивляясь непогоде и то и дело прогибаясь под порывами ветра, будучи в плену у пурги и без надежды на спасение. Авантюриста, на своем веку успевшего побывать и в таком положении безысходности, воспоминания о нем заразили отчаянием и с той поры, в довесок к тому, чтобы сопротивляться ветру, ему еще и приходилось стойко сносить свой внутренний голос, отгоняя нехорошие мысли. Ближе к вершине, ветер усилился и, отбиваясь от многочисленных камней на ряду с другими особенностями рельефа, начал закручиваться в вихри, что еще больше ухудшило видимость и замедлило ход путешественника.
На периферии зрения, по правую и левую сторону от себя, он смутно различал силуэты. Только это были не те камни, что встречались ранее - эти, в отличие от тех, не издавали шума и не были похожи на колонны: куда тоньше - они напоминали причудливые деревья, сложенные в несколько изгибов ствола; напоминали разновидность речного тростника, в особенно большой плотности произраставшего на берегу реки Калам и отличающегося от прочих разновидностей тем, что вместо прямого стебля имел стебель, согнутый в сочленениях и закрученный ближе к концу в подобие ракушки улитки. И было ли то фантазией его разгоряченного ума, или же обусловлено воздействием бури, а также плохих мыслей на рассудок, но Мордрету представлялось, будто некоторые из тех силуэтов вяло двигались за непроглядной пеленой частиц песка. Склон, по мере приближения к пику возвышенности, обрастал уступами и с того момента, как под ноги подвернулся первый среди них, он скорее карабкался, нежели шел.
Переломный момент наступил, когда внимание путника привлек странный кристалл, выдающийся примечательным наростом из песка и однотипной породы. Даже набирающая силу буря не смогла остановить вновь разгоревшийся внутри Мордрета энтузиазм. Тот огонек - то самое рвение, что подталкивает эксцентричных персон, вроде него, к совершению сомнительных поступков на шаткой грани здравомыслия и безумия, а нередко и переступая ту размытую черту, что пролегает между ними. Цепко, аки младенец, движимый хватательным рефлексом или скряга-торговец почувствовавший, что текущая жертва его спекуляций вот-вот даст слабину, авантюрист вцепился в кристалл и потянул, однако тот засел слишком глубоко и надежно, чтобы поддаться с первого раза. Тогда он, в жизни не принимая отказов, настоял на своем, упершись ногами в склон и потянув еще сильнее. А когда на пределе сил ощутил, что столь желанный им кристалл поддается, и приготовившись уже было к финальному рывку, твердь вздыбилась под ним, а вместо ожидаемого торжества, волшебник удивленно осознал себя кубарем катящимся вниз.
Склон, внезапно, изменил угол наклона, что закономерно привело к возникновению локального катаклизма. Дело сопровождалось грохотом и тряской. Вместе с Мордретом вниз полетели обломки породы и тонны песка, а все пространство вокруг залило малахитовое свечение: оно исходило от других кристаллов подобных тому, злополучному, которым хотел овладеть. Теперь, более не спрятанные под породой, они освещали бедствие, разворачивающееся на вершине горы.
Падал он не все время, иногда сталкиваясь с поверхностью, и тогда - в скольжении - гася инерцию, а когда приземлился остаточно, не имея времени выбирать направление и уж тем более осмотреться, в связи с творящимся вокруг хаосом, продолжил бегство, прихрамывая на одну ногу. Бежал, как позже выяснилось, в прямо противоположную сторону от тоннеля из которого вышел, - бежал, кое-как перепрыгивая трещины и разломы, образующиеся прямо на глазах, благо те были не слишком широкими, - бежал, спасая свою шкуру от страшного чудовища, пробудившегося ото сна. И в бегстве своем, лишь мельком взглянул назад, дабы убедиться в том, что понял еще при падении: своей неосторожностью и алчностью, он потревожил существо куда древнее этих гор. То, что видел на пути к вершине - те странные камни и их движения были вовсе не плодом его воображения, как убеждал себя, но подергиваниями лапок огромной многоножки, пребывавшей в анабиозе, - многоножки - родственной той, что видел ранее, в тоннеле, только в отличие от последней - живой. А малахитовый свет, исходивший отсюда по ночам, был светом люминесцирующих наростов на ее плоти, торчащих из сочленений хитинового панциря. Когда же, уцепившись за один из тех кристаллов, он попытался его отодрать - этот нахальный поступок вывел древнего колосса из полудремы, а длинное тело насекомого, во время пробуждения, свело судорогой. В одно из колец тела многоножки, волшебник и угодил, когда падал, а затем - был вынужден спешно ретироваться.
Все бегство Мордрета происходило в полости, которая зияла на месте, прежде бывшим колыбелью для гигантского насекомого и сплошным склоном для неосторожных путников, миллионы лет покрывавшим ее, как одеялом. Внутри одного из множества отверстий, Мордрет, по счастливой случайности, обнаружил вход в другую часть катакомб, отрезанных от остальной системы пещер и тоннелей Сыпучих гор, куда и не преминул скрыться.