Подобная история могла приключиться с каждым путником на полузаброшенной дороге в захолустье; так получилось в тот раз, что именно мельник оказался в нее вовлечен. На дворе был один из погожих деньков, а по меркам Холлбрука, - так и вовсе благодатный; мельник загрузил телегу мешками с мукой, и отправился в путь по Старому тракту, как делал множество раз до этого. Только на сей раз, мужчина отчетливо видел дорогу впереди, чего, на его памяти, никогда прежде не случалось и светило одиноко: в чистом небе - ни тучки, освещало ему путь, и он даже не стал в привычной манере рассуждать на тему невзгод, из которых по большей части и состояла здешняя жизнь, попросту наслаждаясь тем, как проводит время. Без проблем докатился до моста, что располагался ближе ко второй половине пути, нежели к первой, и уже почти утратил бдительность, прикорнув на козлах, под мерный тихий стук об дерево, подвешенных позади телеги и давно вышедших из обихода котелков, кастрюль да сковородок, когда это произошло.
Мост был сравнительно недавним приобретением окрестностей. Раньше через овраг вела другая переправа - деревянная и дрянная, прохудившаяся от времени и погоды, с расшатанными досками - такая, что каждый раз, проезжая по ней, довольствуясь за неимением объезда, приходилось волноваться до кучи всего еще и за то, чтобы прогнившее дерево под весом телеги не рассыпалось в труху, а колесо - не угодило в образовавшуюся прореху. Однажды, каменщик, чье имя никто не запомнил, в качестве благодарности за помощь путевого рыцаря, возвел новый мост, - с тех пор пользовались им.
В тот день, когда телега доехала примерно до середины моста, переправа затряслась от ужасающего храпа, а мельник, в быту человек суетливый, как раз в тот злополучный миг, собрался проверить груз на сохранность. И хотя причин для сомнений в ней не было, он все равно сомневался, и потому полез проверить, и потому - получилось, как получилось.
Мост затрясся, - а был тот довольно узким, - и мельник, с испуганным криком, не удержав равновесие, рухнул вниз. Упряженный вол же, лишившись хозяина, покатил дальше, где его в шагах двадцати по тому, остановила крепкая рука путевого рыцаря. Мужчина, очутившись в овраге, и едва отряхнувшись, вскоре вновь упал на огузок, цепенея от ужаса: под мостом храпело нечто и знай мельник, как выглядят тролли, он бы не строил догадок на тему того, откуда происходит это нечто и чего от него ждать в дальнейшем.
Тролля звали Плошеком, за привычку носить глиняные емкости в качестве головного убора; еще он носил плетеные корзины на ногах, в качестве обуви, но на это обычно не обращали внимания; сам тролль - серокаменный, как и мост под которым спал, - выходец из породы горных, - наиболее воинственной породы троллей. По традиции, когда у матери их племени рождается два сына, один из них (обычно старший), в перерывах между сном, нагоняет страх на путников, проходящих мимо перевала, где обитает, второй же - более слабый - уходит прочь, в изгнание, и становится троллем под мостом, покуда не подрастет и не попытается завладеть перевалом брата или любого другого тролля, а до тех пор, пока не обзаведется своим собственным, - вечный позор ему.
Брата Плошека знали под именем Гогольмот - он сам его выбрал, сочтя достойным. Слава Гогольмота гремела над просторами королевства и далеко за его пределами: "Ужас западных гор" - так величали и не иначе! На противовес младшему, Плошек - старший из братьев, был повсеместно безызвестным среди людей и оттого печально известным среди родни; на лбу у него имелся всего один рог, зато огромный (второй оторвал Гогольмот, комплексующий по поводу собственных - куда мельче), а тело было грушевидной формы, раздавшись вширь не в плечах и груди, как полагается, но в животе, и голова была такая же, - не на много меньше размером. В совокупности всех этих качеств он мало того, что не внушал ужас, но у опытных странников - повидавших горных троллей на своем веку и запомнивших их, как кровожадных чудовищ - даже вызывал неподдельное сочувствие.
Теперь Плошек проснулся и недоуменно оглядывался по сторонам, таращась заспанными глазами (агатовые, они были крошечными на фоне головы и больше всего походили на пуговки плюшевого медведя), в то время как мельник непрестанно вопил и звал на помощь, указывая пальцем на великана. И помощь не преминула явиться: с моста спрыгнул путевой рыцарь. Очутившись на дне оврага, перед мельником, он взмахнул мечом в ножнах по направлению Плошека и тот, переполошившись, отпрянул и попятился, отчего головной убор его слетел, ударившись оземь и расколовшись вдребезги, на мелкие кусочки, затерявшись по всей площади и в наиболее отдаленных уголках оврага.
- У нас был уговор, тролль! - молвил пилигрим, хмурясь: - Ты не трогаешь путников и следишь за мостом, а я, взамен, позволяю тебе жить здесь, вблизи людей, разве не таковы были условия договора? И, помниться, я довольно четко дал понять, что бывает с клятвопреступниками... Он показательно взмахнул оружием еще раз и даже несмотря на то, что клинок не был оголен, Плошек все равно съежился, опасаясь прикасаться к ножнам, движимый тем же интуитивным порывом, что и родственник, посыпающий покойника зерном, прежде чем закопать (здесь приводится в пример одно из местных верований, согласно которому оживший в первую ночь после смерти мертвец не может встать из гроба, до того, как сосчитает каждую зернинку из россыпи, а по третьему крику петуха, так и не испробовав свежей плоти да крови, умирает насовсем).
- Я помню, рыцарь, помню! И я не трогал этого человека, клянусь жерлом огненной горы, клянусь высочайшей вершиной мира! - промямлил он, поднимая руки и склоняя тяжелую голову в знак примирения, - я спал! Просто спал под мостом! А этот вот... Сам в овраг свалился, - ну разве меня, бедного Плошека, за это винить?
- Я верю тебе... Но ответь, если так, почему он в овраге, а не на дороге, развозит товар, как и полагается мельнику?
- Мельнику полагается быть при мельнице... - вставил свое слово, осмелевший с приходом подмоги старик и кряхтя поднялся на ноги, - вот о чем моя жизнь - молоть зерно и не думать ни о каких там троллях под мостами...
- А мне почем знать! Я спал и видел сон, а после пришел он, свалился мне под ноги и принялся орать! - с запалом отвечал Плошек рыцарю и судя по тону, если бы лица троллей могли выражать эмоции, его лицо говорило бы сейчас о вопиющей несправедливости; я просто отдыхал и никого не трогал, а вы пришли и обидели меня, за что вы так со мной? - слышалось в голосе Плошека.
- Он не врет, пилигрим, я сам виноват... Полез проверять муку, а после... этот шум - и я с перепугу свалился вниз... - подтвердил версию тролля, мельник, и меч путевого рыцаря, затем, медленно опустился.
Едва опасность расправы миновала, Плошек тут же бросился собирать осколки гончарного изделия, что было невозможно осуществить с его размерами рук и ловкостью пальцев; раньше то была старинная амфора, ныне - просто испеченная и разукрашенная глина, успевшая побывать в недалеком прошлом прекрасным произведением искусства, пронести сквозь время память поколений, запечатленную в рисунках на ее стенках и повидать мир. Обычно тролли склонны крушить все, не принадлежащее к их культуре, но и здесь Плошек сумел отличиться: он любил людей, а также, что было с ними связано, однако эта любовь не была взаимной, в силу стереотипов и убеждений.
Удостоверившись, что головной убор не собрать и не починить никак, тролль зарыдал, разбрасывая во все стороны кристаллы драгоценных камней (в моменты горечи слезы троллей походили на алмазы, в моменты радости - топазы), тогда, в общем-то добрый малый мельник, почувствовал укол вины, столь не характерной представителю его расы по отношению к чудовищу. С помощью рыцаря он спустил вниз ту посуду, что у него имелась при себе, подвешенная к заднику воза и, хотя то была мизерная компенсация по сравнению с утратой Плошека, тролль все равно был обрадован и растроган. С тех пор, всякий раз проезжая мост, мельник заглядывал к Плошеку, принося утварь в качестве подарка; ноги не позволяли старику спускаться в овраг самостоятельно, однако данное обстоятельство нисколько не мешало их дружбе: откликнувшись на зов мельника, тролль сам выглядывал из-под моста, чтобы поприветствовать друга.