ОТ АВТОРА

"Honny soit qui mal y pense."-

Девиз рыцарей ордена Подвязки.,

Афоризм английского короля Эдуарда III,

ставший девизом основанного им ордена

рыцарей Подвязки- "Пусть будут стыдно

тем,кто об этом дурно подумает" неплохо

было бы помнить современным радетелям

неутвержденных законов о статуте орденов и

гимнов,в которых столько же фантастичности

как и в современной жизни. Фольклорно- сказочное 

содержание современной жизни,

белые простыни информации которой превращаются

в желтые волны словесного

поноса, хлестающего в люльки законопослушных

рядовых граждан, раздраивает, а не

только раздваивает время современного

обывателя. Раздвоение времени сознания

полезно и необходимо в том смысле, что

позволяет, если, не "задрав штаны бежать за

комсомолом" в дразнимом бело-красном

покрове блуда, то, покрайней мере, осознавая

сопричастность к поступательному ходу

времени истории, проживать собственное время

внутреннего становления и развития

личностного духа рефлексии как критической

мыследеятельности происходящего.

Увы! Ряженые буквы газет, лунная сельдь

телевизоров, дрожжи тумана радиостанций не

позволяют открыть не то что третий глаз, а

просто улыбнуться счастью жизни личности.

Вот почему личность наплевала на словомазохизм

официальных источников и ... живет

счастливо. И дай-то, Бог!

И для полного счастья существуют сказки,

народный элемент которых не может быть

удален ни при каких даже "лагерных обстоятельствах"

апокалиптического часа. Вот почему

сказка как источник метафорического

слова вдыхает в нас чувство и Надежды, и

Веры, и Любви, где "смеяться вовсе не

грешно". Скалывая узор памятных моментов

с заскорузлости прожитых лет, получаем

"СКОЛКИ", т.е. узоры приятные памяти ,несмотря

на далеко не оптимистический аспект

нашей современной жизни. "ОСКОЛКИ"-

политический диссонанс как форма крити-

ческой мыследеятельности, увитая плющем

безысходности. "ОСКОЛКИ" -это желание

поставить точку - так, как сваливали мертвых.

"СКАЗКИ"-"СКОЛКИ"-"ОСКОЛКИ"-

это вектор динамического противоречия

скромно прожитой частной жизни.

"СКАЗКИ"-"СКОЛКИ"-"ОСКОЛКИ" -

это вектор динамического противоречия

осознания жизни в целом. Автор убежден, что

не всякое, а лишь аутентичное мышление

читающего, вызовет в душе положительный

отклик. Пусть такой отклик будет редким

явлением. Даже в этом случае автор будет

удовлетворен результатом - и цель его работы

достигнута.


СКАЗАНИЕ О ЩУКЕ-ЩУЧИЩЕ

Щука-щучарища как-то в Оби - матушке уродилась

прегромадная да зубастая. Всех девок

красных перепугала да так,что самые

ядреные сразу на Украйну да в Белую Руссию

переселились женихов искать да теплые хлеба

иметь.Одна мелюзга: лещи, окуни да ерши остались,а

чтобы стерлядку заполонить,то ни гу-гу.Вот и

собрались тогда баять на совет все те караси, пескари

да лещи, а впереди всех ерш-ершович выступает да с

великой докукой свое нелюбье воротит супротив щуки

шемаханской. "Хвалимо и Богу угодно не погнуться

нам перед щукой-уродиной,когда умы наши самыерассамые

множатся на земли иностранные,а мы только

ропщем на моровую язву-щучарищу. Худо это.

Воздевая руки за спину, только двоим и троим распри,

ой,беда!"Тут и поднялись все хвостами махающие и

чтобы не обеспокоить щучарищу,как привыкшие

холопьями быть, потихохоньку да полегохоньку,

облаяв про себя щуку-щучарищу,на мелководье из 

Оби стали торовато выбираться. А на ту пору рыбарь - басурман

рыбу большой сетью из Оби-лебедушки

черпал, уху варил, хлебал да хвалил: какая жирная. А

щука - щучарище обозленная, пошто мелюзги рыбной в

реке мало стало, да пошто живность остальная перемерла,

сама на басурманный крючок и попалась.

Только ту щуку-щучущу все басурманы разом, хотя и

похмурились, облаяв рыбаря, что не надобно природу

изводить, кушали ушицу с нашим удовольствием. А у

тех девок, што в зарубежье утекли, по устам текло, а в

рот што попало? 

 

КАК ПУЗЫРЬ, ЛАПОТЬ ДА СОЛОМИНА

МЕЖ СОБОЙ СПОРИЛИ

Пищу пережевывать - не головой думать.

Пузырь сырой звук издавал ,долженствующий

выразить заслуженное превосходство-

толстый был. Соломина скрипела как на конной

тяге, а скрип автомобильных тормозов ни разу не

проникал в ее упрямую и безмятежную пустоту. А

лапоть любил больше всего тихую грязь дорог. Вот и

задумали они как-то во граде Новосибирск лужу по

весне, што не мозолит очей начальства, путь пеше

пройти. Но погрузились в невнятное, монотонное 

бормотанье от сплошной полосы трудности. "Ходи ты,

примеру для" - ,говорит лапоть пузырю. А тот, что в

ночной сорочке да причесанный на ночь, - "Нет, лапоть,

пусть соломинка, ее тело как крыло отдыхающей

ласточки перекинется через лужу, вот мы и пройдем".

Соломинка и перетянулась. "Ништо, под ногой

плотно!" - сказал лапоть, ступая на соломинку и упал в

воду, - соломинка переломилась. А пузырь так от этого

хохотал безбурными мерцающими далями своих

круглых сфер, што тихо и мирно лопнул.

 

КАК ВОЛК К СТАРИКУ СО СТАРУХОЙ

ПОВАДИЛСЯ

Жили-были старик со старухой.

"Щастливо жили", - баял старик. Но не

впусте предки нарекли женщину по

прелестям ее сосудом сатанинским. Выражение

откровенной и мужественной скуки печатлелось на ее

лице. Чем старше становилась, тем красочнее прозревалась

ее скука, обретая благородный аромат старого

вина. Но суд царев в палате идет и иной храмины

искать не надобно. Дознался столь-ник царев-волчище

серый, што у старика дома добра много.А запах добра

как затихающий отзвук виолы его прельстил.Был

серый глух к миру, но не глух к жизни. "Отдавай

старуху!" Старику жалко старушку; отдал заместо ее

все тепло дома своего. Для волка тепло как ветви

деревьев казались отростками черных кораллов в

желтом море. Но недолго радовался старик. Усладился

волк и опять идет за старухою да так прытко, што

уходящий в подбородок профиль расплылся. Старик не

дает старушки; отдал за нее свою пенсию. А волку

опять мало. Зрит вверху што округ болванов стройно

уделан-ных много, говорит старику: "Подавай наново

старуху!" Старик не дает старушки; отдал за нее всю

рухлядь квартиры своей не жалеючи новых шикарных

туфель да фланелевых брюк. Господь не воинствует, он

лишь направляет дела людей. А волк с независимой

волею существо любопытное и холодное, опять за

старухою идет. Отдал старик квартиру свою, а

старушку себе оставил, по улицам бродят они теперь

нищие, прося под окнами милостыни,малых ребят

крадут, руки,ноги им ломают и на улицах кладут,деля

умиления человеков.

 

КАК МЕДВЕДЬ ВСЕХ СУПРОТИВНИКОВ

ЗАМИРЯЛ

Глухой станет чуять и слепой попытает

узреть, когда узнает как дрались меж собой

супротивники-избранники народа в думу

бластную или наипаче в думу государеву, борзо

глядючи на вече народа, искавшего волю, да воля без

куска хлеба завела его в неволю. В кинутой жисти

питухов от кабаков не гоняли, а в карты и зернью

играли.А супротивникам умским народу служить, што

воду толочь, лишь себя изнурять. Эмоциональная

грязевая ванна меж собой занимала их боле, чем

беспредельная тишина народного дома. Притупляя

свои тонкооперенные метафизические стрелы об

ученые шкуры супротивников, умные избранники

творили легкодоступное и никогда неизменяющее им

очарование печатных страниц. Лаялись супротивники

зело борзо, забывая, что сердце человеков

трепытанием указует, цело ли телесо наше праведное, а

цело телесо, то жива и душа, алчущая здравой

быти. Потому в беседах своих на лунных пастбищах,

пригвожденных остриями звезд к тверди небес у

последней кровли Вселенной, галопом скакали супро- 

тив друг друга, оглашая правдой свои многотрудные

собрания. Долго слушал эти многоглаголания

поместный ведьмедь, что вож слепая, грязная от навоза и

блевотины супротив друг друга изрыгала. "Так и панафиды

по народу некому творить будет!" - думалось

мохнатому. Похмурились его очи, и решил он всех

избранников погнать вон. Тут только вож избранная

перепугалась. Поняла-таки, что не будут стоять как

цветы на своих местах в ночных сорочках, причесанные

на ночь, а выкинут всю их блевотину в

мусорное ведро. Засуетились. И возник между них

бодрящий смолистый сумрак. Сразу договорились в

безмятежной своей любви друг к другу. И ну ведьмедя

щунять, облаивая его. Впечатление неуловимой утон-

ченной ущербности распространилось меж тем в

народе и многие дворники и хозяева домов уже перемерли,

отчаявшись хорошую жисть узреть в

серебристом безмолвии бесконечных лунных просторов,

наполненных чистым дыханием Источника и

струйками солнечного света.

 

 

СВИНЬЯ И ВОЛК

Жила-была свинья тупорылая, а когда

ермолку на голову одевала, то звалась

острорылой. Свинка шибко кур поучать

любила и о любви к ним говорила, выводя однообразные

узоры заунывных, монотонных аккордов,

размеренных и точных, как математические знаки 5 и

0,но лишенных всякой жизненности. А куры, объятые

безнадежной тоскою копошились тем временем в

пыли . Хвалимо и Богу угодно благочестие, а Антихрист

все угодное делает Сатане. И повадилась та свинка

ходить со своего подоворья в аглицкое. А на ту пору в

подоврье аглицком батюшко серый волк заседал в

ореоле покоя, имея такой рассеянный вид,словно

пронесся недавно тут миниатюрный циклон,т.е.

осерчавший жутко был,размышляя о нехоженных

закоулках свинячей судьбы, где лежит, по слухам, мир

иной, мир свинских иллюзий, которые гнездятся в умах

других иллюзий... Одно дело борзописание и нарядные

письма для кур, покуда куры правды не спознают,

покуда куры едины лишь обиды и смерть

приемлят, сомкнувши уста, другое, совсем иное-беседа

с серым волком, от которого пахнет томительным

духом,как от остывшего пепла. Схватил он свинку за

щетинки и изорвал на резинки. Тем и сказка кончилась.

 

КАК ЗАЙЦЫ МИШЕНЬКЕ НЕ УГОДИЛИ

Однажды зайцы совсем обнаглели и

медвежье житье поганым называть стали. Но

широк Ерема да ворота узки - не вылезешь! И

стали зайцы борзо-писанием и зломыслием супротив

ведьмедя заниматься и скаредные вести про него,

мишеньку, пускать. Что и меда ,охальник, пьет лишне и

с шакалами кумится, и в разуме не всегда и не везде

речи произносит. И потому ночи, напоенные ароматами

весны, звенят в его голове мириадами насекомых.

Время и весь его реквизит внушили зайцам, что итог

их мудрости вознестись в мечтах высоко-высоко, так

что в поисках мечты они утратили и саму мечту.

Словом война отбросила их от мишеньки, аки двух

беспокойных псов, запертых в отдельной конуре, хотя и

со всеми удобствами, но терпели в этой конуре зайцы и

друг от друга и от мишеньки едины лишь обиды и

считали, покуда народ заячий той правды не

спознает, быть им всем рабами и на все обиды не

молчать, а лаяться аки псы смердящие и уст не

смыкать.Но от этой горькой тоски и не гибкости в

исступленных жестах обвинений решил мишенька

крамольников наказать. И начал с поклоном угощать их

гвоздишным медом, сахарными коврижками да

вареньем малиновым. А они непутевые, все капусты да

морковки требуют да очистками картофельными эту

еду сдобрить желают. Ну и отвалил он им тогда позапрошлогоднего

силоса проквашенного и плесенью

умытого. То-то возрадовались зайчишки, то-то возликовали,

что мишеньку на праведный путь направлять

стали.Не поняли, что во мраке ходят. Ну и подохли от

болезни моровой . А прочие, неответственные зайцы из

народа и вовсе присмирели. Так-то.

 

 

КАК ПОПУГАЙ КНЯЗЕМ СТАЛ

На свете белом теперь мудрено

правдой жить, - студено стало. Много

дурьей породы развелось, хохлунов да

жеребцов. И решил наш попка-дурак уму-разуму свет

поучать. А на ту пору указ вышел, всех хохотунов,

коверных клоунов да попугаев ко двору вельможного

пана собирать и настрого наказать: "Тому колода

гробовая и крест, кто чернь перед церквами смешить не

зачнет", пока вельможный пан над народом опыты

ставить будет. Остроты, что лучи лунного света, словно

хрупкие стекляшки, звонким хрустальным дождем

сыпались на дурьи головы, сотворяя угодное пану. А

больше всех попка-дурак старался. Он и на пятках

ходил, и саблю на плечах носил, и кабацким зельем

всех опоить грозился. А уж в одежки какие одевался,

да картузы какие нашивал...Словно все округ во мраке

ходят да плешатами становиться сбираются. Даже веру

басурман-ную, охальник,-

дело гаремное учинять словом зачал, в море

пошлости, ничтожных дел, мелких суждений и сплетен

задорил разум робячий народа, смрадны действия над

женками показуя. И все хиханьки да хаханьки

голоском выделывал, яркие проявления человеческой

породы древнего народа передразнивая. За ту хитрость

немудреную возлюбили попку паны. И как есть стали

величать русским человеком, допуская ко кресту и

помазуя елеем. А что паны? Что панам хорошо, то

русскому смерть. И за те действа охальные попку

паны князем сделали. Теперь попка при грамоте

княжеской ходит и в часы золотые свой лик любит

просматривать, а охальства в нем только прибавилось.

Под спокойным любопытством молодых псов, чей

барометрический хвост погоду чует, дыхание строгого

и безмятежного покоя тешит теперь чело попки от

стерильного запустения времени, по улицам которого

бродят нищие да воры, да народ тьматем.

 

КАК ГЕНЕРАЛ С ОБРАТНОЙ СТОРОНЫ ЛУНЫ

НА ЛЮДЕЙ СМОТРЕЛ

Зловещая тень обреченности и рока,

отлитая в прочную форму сходства с мечтой,

словно призрак божества распростерла свои

прозрачные одежды над той частью планеты

Земля, жители которой любили говаривать, что они есть

основание престола Господа. А тут откуда не возьмись,

генерал появился. И смутил всех своим басом. И

возлюбили его лик круглый аки луна с голубого

экрана все женки и детки малые. И сиял тот генерал

скоротечным ослепительным блеском и как беззвучный

удар грома, угасая, оставил за собой какое-то сумрачное сияние, 

и голос его был гордым и бас тихим как

флаги в пыли. И после бесед его среди народа

разливалась тишина нежилого помещения. Безымянное,

гнетущее предвестье неизбежной беды охватывало

слабых духом, и появилось нечто как странная

напряженность, возносившая генерала все выше и

выше к сияющей серебряной Луне - дарителю облика

жизни и всего происхождения во времени, являя

причину роста и изменения сути. Страсти, желания и

инстинкты и характер личной судьбы как сухое

пощелкивание раскрываемого веера плодили вокруг

него сонмы серых призраков, а сам он с откровением

неподвижной ярости лихорадочно и неспокойно

осуждал глупость, клевету, грубость, обращая хорошее

на плохое, обретая нестабильную популярность.И вот

уже Луна закрыла его лик от человеков, но он

воинствует и со сторонней части планиды, направляя

дела людей. И бысть от того-то смятению.

 

 

КАК ТУРКИ РОССИЯН БОЧКОЙ ССУДИЛИ

Хотите верьте, хотите нет, но турки

работящи и народ деловой и напитать не

один народ плодами своего труда

могут. Туда-сюда поработают и вылупят такое,что

только ухмыляйся да уписывай. У нас ведь,россиян,

как? Коли язык заплетается, то и мыльный пузырь

получается. Дунь посильней - лопнет. А дальше все будем

ворочаться да вздыхать, да себя изъязвлять, что вот, ну

никак ничегошеньки поделать не могли, так уж извольте

извинять -не получилось? И ваших нет. И вместо своего

кармана - ваши карманы ощупываем. Опять извиняйте.

И так доизвиняемся до чертиков. Что самим и

печально, и смешно. И только изливается наше почтение

ко всем, акромя себя.Тут оборонительно усаживаемся

на стуле и думаем: "У кого бы и что бы взаймы

сварганить?" А тут как раз турки. Ну возьмите,хотя бы

бочку". Бочку? Господи! Да что они, турки,с ума

посошли? Или у них тончайший психологический рас-

чет? Что это за чужеземный обычай. "Если хотите",

говорят россияне, "можем бочку и забрать."

Забрали. Сначала капусту солили, потом огурцы, потом

вино в подвалах Абрау - Дюрсо. А потом турки

каменнозубо улыбаясь, объявили: "Отдавайте бочку

взад-пятки". Одно колесо другое не перекатит.

Большой брат меньшого не догонит. Заткнем им глотку

ихней бочкой. Но неудобно отда-вать. Вином разит.

Скажут:"пьяницы!" А потому порешили россияне

бочку в дегте выварить да туркам и выдать. И турки к

той бочке до сих пор все принюхиваются и не

знают,што с ней делать. Ни на што не годится.

 

 

КАК ЛЕВ,МЕДВЕДИ И ЛИСЫ СОЮЗ ДЕЛИЛИ

Многим зверям, когда еще Союз народов

был, он поперек горла становился. Разные

были причины. И цену за него большую

заплатили, и кровушки много пролили, отчего земля ей

напиталась и родить перестала. И ну все от Союза

зверей отнекиваться да отталкиваться и все

независимыми кандидатами в кандидатах зачали

становиться, даже те, кто партию зверей всегда держал

и на лицах неприступную сурововсть изображал.

Радость настала неописуемая. Все свободы брали, ну,

сколько хотели, только льва, медведей и лисиц вовсе не

это и волновало. У них детки малые в беспризоре

находились и после смерти их совсем голодными

оставались. Кто в воскресенье орет, тот в понедельник

кобылы ищет. Все зверье радуется, што в бессмертной

малиновой вселенной асфальтом да угольной пылью

дышать теперь не придется. У праздника два

невольника: одному хочется пить, да не на что купить, а

другого потчуют да пить не хочется. Лев, медведи да

лисы сидели округ круглого стола да свою думу

думали. Как путь пеше дальше итти. И порешили

медведи да лисы с благословения льва воспеть

хваление самому зверью - на подножьем корме

кормиться. А штоб бел, пригож для съеденья был гож, то

учредить за зверьем догляд - серых волков плодить и

хранить зверье заставить. Вот и хороняют серые

свободное зверье теперь, воспевая хваление розге.

Родится роток, родится и кусок.

 

ПОЛЕТ ВОЗДУШНЫМИ ЗМЕЯМИ ЛЮБИМЫХ

НАЧАЛЬНИКОВ

Любимые всем народом начальники,

печальники земли российской, крестный

ход и молебствие по всякому случаю, а

иногда и помимо случая, уже делали. Но простота

человека к Богу приводит, а в простых сердцах Бог

почивает. А потому любимые начальники поняли, что

разум, хотя и победить должен, но не сразу и не в

отдеьно взятой стране. И спокойно лежащие на коленях

руки, это не то что плохо, а просто совсем нехорошо. И

загремели над трибунами божественные медные ямбы

и блаженно-синее небо указало любимым начальникам

умишко на место загнать, так как грех не в уста, а из

уст идет. И ходячие буквари для народу на небе

писаны. А потому наипохвальное решение снизошло

сразу, упряг, благословясь, в небе сделать, возникши в

оном не иначе как воздушными змеями. Потому и

побрели любимые начальники шаги по небу делать,

время придвигая и народ на улыбку ощеряя. Народ на

стороны и растопырило и время к ним придвинулось. И

вот уже моторизованные нищие созерцают блистательное

крушение своих надежд. А любимые

начальники легким дуновением и чистым запахом пыли

взбодряемые, освобожденные от времени и плоти, в

мертвую народную эру поглядывают и ей подмигивают

из синих облаков, намекая: "В Крещенье на полдень,

синие облака к урожаю". А того и не заметили, что

добрые широкие поля, вестимо с наро-дом, сладко

дремали в тихий предвечерний час, но наблюдали как

кто-то с земли под головокружительным углом за веревочки 

дергает любимых начальников, отчего начальники-

змеи удобный вид для земли принимают. Но всего

добра не переешь, всех врунов не переврешь. Может и

оболгал кто сердешных. Так-то.

 

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС В ДУМСКОЙ РЕКЕ

БЛАГОЧЕСТИЯ

Доподлинно известно, что самое прекрасное

в жизни - бред. А коллективный

предвечное блаженство при нормальном 

образе жизни со здоровым ритмом природы во всем

теле и ощущением отдыха в благодарных мышцах,

поддерживающих трепыхание языка. Бог не родит и

земля не даст. Пей горчее, ешь солонее: умрешь - сердцем

здоров будешь. Вот и наши думники, как река под

материнской строгостью и заботой благочестиво

наблюдают, што с хрустальным кувшином

крестьянства содеется, зрят чужие зады, придвигая

время, а в реке оной рухлядь крестьянская все

убывает, все посудины, потянув за собой, та река и

умишко их невесть куда загоняет. Тяготы податные да

пашенные в безделье превращает. А ангел на небе как

буфетчик пальцем водит по книге и щелкает на

счетах, как будто никакого крестьянина в России и не

было. Кабы у этого коня да не лысина во лбу, ему б и

цены не иметь.

 

 

КАК НАРОД ОТ УЗДЫ ОСВОБОДИЛСЯ

тал народ недовольный весь, пошто

свободы не дают, пошто жизнь короткую

заедают, пошто липовые ступни, а не кожаные

носить приходиться, пошто вся жизнь в сумраке сером

и полосатом проходит. А тут указ от начальников

вышел: "Бери свободы сколько хочешь и какой

хочешь до объядения. Только гляди востро, у гузна

пестро и с хвостиком. " Народ подолы и поля рухляди

подхватил и ну веселиться. Не довольство, а охота

человека тешит. Без охоты и человек болван. Жизнь

началась, что пламя, бледное в солнечном свете, а в

мягкой золе прошлого лишь клубился дымок

приятности. И вся жизнь стала напоминать гипсовую

маску, омытую легкой волной отработанного

неистовства. И затосковал народ по узде, в гордом и

хищном своем великолепии, извергая бесконечные

стоны из груди и потоки слез водяного насоса под

сараем текущего момента жизни. А в осторожных и

медлительных пальцах его творчества застыло время. И

стало от той свободы без узды совсем плохо, хотя

вокруг изобилие, но от жизни такой полезли в канаву

траву жевать. Тени вытянулись к востоку, и меж их

полос сторонние наблюдатели из восточных стран

переусмехались в своей атмосфере спокойной

уверенности, откулева жалобный хлип в сумерной

тишине несется, из какой такой страны, где солнце

писало всегда алыми комаринами да лазоревыми

лясами. И поняли люди свою человеческую уедливость

и вняли тому, что безоблыжное житье пахнет под уздой

и не только псиной. Так-то. По которой воде плыть, ту и

воду пить.

ЛИСА-ПЕВИЦА

Лиса - известная певица, неусыпного солнца

консультант по певческим делам, все около

арода, около народа вилась и жиляла его непрестанно:"

Пошто худо супротив меня говорите! Я честная певунья!

А что супротив меня, то все напраслина." А

что народ? Ему песни и хлеб, и зрелища подавай. А

коли лиса руками ему шею обовьет да в любви будет

клясться, што еше надобно? Это же не стаи медуз в

море хвалынском, жалиться не начнет. Белая равнина

слов в песне свое бесстыдство убивает, а красное слово

душе приятно - в пыльном тумане жизни не меркнет, не

растворяется, а душу собирает и сердце согревает. А

если к лапкам лисаньки-певуньи от государства что

отлипнет и откушается ей, то по бедности за евонный

счет и списать можно, это не у народа украдено. Все

таперича воруют.Так лучше пусть ворует тот, кто

поет. С него менье взыщется. Пусть слухом земля

полнится, а причудами свет строится. И сатана в славе, и

добра ждать не от кого. И избрали лисаньку-певунью

во совет мудрецов. Пусть помудрствует лукаво.

 

ПРИМЕТНЫЙ СЛОН

Наша жизнь, что музей. Такая життя настала

фантастическая. Куда не глянь, везде мудрецы,

аристотели разные, платоны, певцы, музыканты,

конферансье, словом т.е. кто на виду. Всякое инородное

тело - предел мудрости, ломание головного

расписания времени. И всех в музеи, музеи выставляют

и показывают, и фигуры из воска и других материалов

лепят. А народ все ходит дивится, дивится и

дивится. Идет вой трубы, словно льют любовь. И пьяные

от дурману уже лезут на шляпы. Выплевывают

словеса, берет на испуг реклама, способные раздвигают

локтями дрожжи тумана, злобно колотят по ребрам

справделивости, листочки осени считают лис в

солнцево и других местах необделенных светилами. И

лишь громадина музейного слона вызывает всеобщее

уважение и почтение. Грубая брань не достигает часов

жизни его времени, шершавый бархат народного

голоса не тревожит его толстой кожи, и аршины

старой скукожанной шкуры дышат ровными закатами

гримас небожителей. Широк в плечах и в лузу не

лезет. Приметен. Ах, кабы не такой приметный, можно

было бы и вовсе не замечать!

 

ТОРЖЕСТВО ЗВЕРЕЙ

Вече, вече зверям не хватает!" - возопияли

копытные как-то, чуя неуловимую ущербность

своей свободе и отсутствие ласковой безмятежности

любви к своим львам, лисам, волкам и

медведям. "Неязыкоблудя, соберем вече!" - возгласил

лев. Собрали вече. Долго витийствовала лиса: "Вот бы

собрать все слезы обиженных и обездоленных!" -

изрекала она, -"всякая вера сумнительна у тех, кто близ

турка живут, а там овец много - многажды обитается,

мохнатые и пушистые кафтаны носят, а жиры свои

спелые казать нам честным лисам да волкам не желают!"

Одним словом, шел разговор о том, что всех овец в

скором времени плоть одолеет и перекорма допускать

никак нельзя. Оттого и зачичервить и зачерстветь можно

всем львам, шакалам, волкам и лисам. А свобода в том

и состоит, чтобы колобродить и наедать живот и углы

чудных лиц, на вече присутствующих. Оттого и

порешили, што свободе быть. Живот следует в еде

класть. А в тоске пусть медленно умирает стадо овчарни,

его и спрашивать о свободе не след. Пусть по

горам, горам ходит шуба да кафтан.

 

 

СЛОВЕСНАЯ УХА

Высеченные из камня словеса всему миру

живому глаза намозолили. То грамота охранная, -

кого и за что миловать надо, и кто и почему плохо

плодится, и зато ему послабление в отстреле

человеком. Это люди буквами и звуками лиф души

расстегнули и погнали тот колючий ветер по трубе

жизни в безузорные пашни и леса, дабы зверье

наслаждалось, запечатанной тьмой знаков.

Образование-то им сердешным неведомо было. Но тут

один мудреный попугай, што речь человечью осмыслить

мог, все на язык животины и переложил по порядку.

Возрадовалось зверье. И ну взлягиши от радости

делать. Только туча разломила небо на две половинки

и оттедева свинцовый огонь по зверью застрекотал в

голубую и синюю полоску. Отчего зверье штабельмя

валилось на траву-мураву замертво. А все почему

такое случается? Потому что словам верят и уху из

них сварить желают. Брюхо не мешок, словами не

откушаешь.

 

 

СТАРИК , ВОЛК И ШАКАЛ

Старик со старухой хозяйство малое имели, а

где животиной имутся, там и серый волк

обитается. А шакал-бес живущий в теле с

костьми,кровью да падалью, и ну смеяться над

волком, пошто серый не грабит старика со

старухой. Вот серый шагами высокого человека ко

двору старика повадился. Одну овцу зарезал да вторую,

да третью. Забедовали старик со старухой. Но гнев

смирили и молчат без поперечки волку - убастому. А

волчище алчный, не мешкая мало, подкараулил старуху

и съел, да по темноте ежедень землю носом роет у

ворот дома старика. А шакал зрит да смеется над

стариком, да объедки волчьи уписывает в колосьях

грудей для жатвы спелых. Видит старик, што один

остался: кол да двор, и солнце злобно по крыше дома

колотит. Тут только и осерчал старый, выдрал солнце с

неба и ну волка колотить да так, что от него дымы в

небо вонзались, спалился серый вор. А шакал с

ужимками татя к старику ластиться зачал, не имея

никакой мудрости, а лишь едину смышленность

огневого фокстерьера. Сквозь белую муть своего

несчастья старик и его прибил. Не радуйся чужой

беде, не зуди зудило. Шакал завсегда не одному

господину служит, а нескольким.

 

 

МЫШИ,КРЫСЫ ДА ЦЫГАН

Крыс и мышей ноне развилось столько, что

решили обратиться к цыгану, может избавит

честной народ от этой погани. Цыган улегся на

фоне холодного вечернего неба на землю, трубку

курит, а дым из трубки уходит тонким пером в

безветреный воздух.В небе не единой звезды, а само

оно помешку мысли не делает и напоминает бессильно

обвисшее мертове тело. Собрались вокруг него мыши

да крысы, - дивятся: "почему такой бедный, сов-сем

бедный! Богатому след быть. Все цыганы богатые." А

цыган им и говорит: "Што собрались и што укорное

сказать хотите и кая обида на кого есть?" А мыши и

крысы, изрыгнув устами смрадными хулу на

человеков, стали цыгану на судьбу свою жалиться, что

и брюхо-то слабо, перестало тугую пищу сызносить и

что изобидили пуще всего коты - злюки, уедают

человеков, тем гораздо уедают и их, мышей да

крыс. "Где ба нам жить тишае, где бы нам жить

богато? Ты беден, филозоф, сказывай!" "Я себе здесь

могилу отрыл, -" ответ дает цыган, - "мои сородичи меня

всем одарили, запасов для жизни иной много

сделали, давайте меняться.Я вам могилу с припасами,а

вы мне людей с их котами - зловрединами. Идет?"

"Идет! "- отвечали крысы да мыши. - "мы людей уже

объели и тебя объедим." И ну в могилу цыгана прыгать

с непрожеванным криком из пастей. Цыган сверху

земли набросал и каменный саркофаг округ поставил.

От удовольствия руки потер да и пошел среди

человеков кормиться. Только забыли человеки, што

мышь одолевает перед голодом; мыши да крысы из

дому выбираются перед пожаром.

 

 

КАМЕННЫЙ ИДОЛ И ЧЕРВЯК

дол каменный появился в Совете

Государственном ,а откуда и как туда попал

спросить было некого,а кого и спрашивали

вразумительно никто не мог ответствовать: кто был

убог, кто скорбен духом или кос на оба зрака. Лишь

червяк, который был за председателя и потому

отовсюду чувствовал только чужое дыхание членов

Совета, запутавшихся в сетях своих противоречивых

стремлений и надвигающегося непостижимого кошмара

событий, вертевшихся как волчки, этот самый

червяк объявил: "Идол-это зрак духовный прошлых

столетий! Если мы густиться в кучу не будем, то

услышим от него ароматы стряпни прошлого." И

взаправду. В глубоких, горьких, бессонных тайниках

его души поначалу ярко вспыхивало сначало обвинение,

а потом попытка оправданья и снова суровый

приговор так, что небо набухало сизым и в

вечереющем смерче, скомкав фонарей одеяла, законы

Совета, принимали смысл неописуемых гадостей и

вредностей. А богадельни уснувших веков из глаз

идола смеялись и, шамкая старческими ртами,

хихикали: "Ну, мы дураки были! Но таких остолопов

как вы и свет белый не видывал!"

А червяк на это ни гу-гу. Вгрызаясь в председательский

стол Совета, он уже понимал, что один

остолоп от другого мало чем отличается. Ведь всякий

болтун как сорока: где не посидит, там и накастит.А

где накастит, там, хотите верьте, хотите нет, и от каменного

идола проку нет.

РЫЛА И МАСКИ

Когда ешо кисельные берега в реках текли, а

зверье пугалось леших и чудищ, зверюги свои

лики масками порешили покрыть дабы легше

пропитание сбирать было, вызова року не творить, а

несгибаемый костяк враз проявлять, супротивника

отправляя на покой одним видом. Шакал горстью

медных слез и обликом зайца вызывать стал

сострадание. Лев рыло свиньи выставляя напоказ

обиженно плакал в дамскую мякоть, а в брюхе у него

от голода раздавался един только плач. А зайцы щерились

на волков медвежими мордасами да гыкали на

лис, ощетинившись морковными штыками. Но рыла

рылами, а хвосты прежние. Перестали лисы медведей

бояться и пожрали всех зяйцев, глядючи зраком не на

их рыла, а на одни лишь хвосты. Рыла льва стали

поедаться козами с хвостами волка. Смекать надо

животы спасти... Многого хочется да не все

можется. Тут бурлящее месово рыл и хвостов,

болтающих языков, хлопающих ушей на место стало. А

зверье пардону запросило и маски вон побросало.

Злющего и хапугу и без маски распознать след.

 

СМЕРТНАЯ ТОСКА

Тоска похаживала в народ да приглядывалась

волчьим зраком, кому жить надоело, а народу

лишнее ухо и глаза - ворог лютый.Вот и думать

мужички зачали, как от тоски - смертушки да

поизбавиться. В вышине яркие звезды светят, месяцновец

не радует глаз-жизнь сурово и необратимо

катит, листая гроба том. Кто к иконам оборотился, кто

к водочке милосердной как в старые времена

повелось, дураки вообще сщастливо жили, тоски не

ведая, на печи радостью попыхивая и в ус не дуя. Толпа

антиллигентов пестрополосая целуется с газетными

строчками, а млечный путь прочей человеческой братии

насупил бровей коромысло и уперся в студеную

голубизну телеэкранов.А тоска и тут как тут да еще и

с поганой курносой теткой улыбочки все

творит. Студена жизнь всем показалась и поняли все,что

извоняли жизнь свою хуже прежней тоже грозной и

зрака жестокого. Лишь один француз сидит и доволен

и русских не понимает, какая такая тоска всех

одолевает? Сидит переусмехается. Его и

спрашивают: "Откулева же родом будешь и пошто

такой веселый, егда все печалуются? Пыдлец ты

етакой, молчишь как воды в рот набрал". "А больше

про себя думаю", - отвечает, - "газет не читаю, теле-еле

вовсе не гляжу, зельем друзей пою, романею изредка

принимаю, отваром яиц питаю себя, а сами яйца прочим

грустным уродам продаю, деньги в землю

закапываю, женка от меня ушла, дети по земле

расползлись."Токмо тут остатний народ понял,что у

этого француза тоска еще большая,но ему утикать

куда есть ,а им нет.От того и повеселели.И с тех пор

нет более веселого народа, чем российский.И как след

курносая с косой отскочила,а тоска в другие страны

убегла.В том и сами убедиться можете. Простота да

чистота -половина спасенья, а политика - тухлое яйцо,

разобьешь,так только одна вонь.

 

 

КАК ЗВЕРИ КУШАЛИ И ДАВИЛИСЬ

огда-то давно, очень давно, звери вдосталь

всего имели. За последней охапкой мертвых

цветов не гонялись. Угасших отзвуков

необузданных страстей побороть не могли. Оттого

высеченных в долготерпеливом камне жестов старших

начальников понимать не хотели. Потому песнь

дроздов, живущих под гнездом орла, невсегда веселой

была. И легкий ветерок, словно долгий вздох,

прошелестел среди зверья, когда разрешили развлекаться

сытому зверью - отстреливать друг друга да

впрок для деток друг у дружки воровать интереса

для, не роняя попусту вош и парш не сыпля попусту

впопыхах. Но зримо и неспешно бегать туды - сюды,

прельстясь новой ходовой жизнью, не всякий

мог, не давясь. Давиться от еды стали псы шелудивые,

вестимо от жадности, телеса грешные от той работы

отмывая по саунам да баням от зуда-чесотки и не

токмо от ней проклятущей. А банщики, рдея той

звериной братии, мыли да скребли их, рубища от

кровушки да вошей спасая. А зверье помытое, не боясь

умиляется. Сначала моються, а затем друг дружку по

уметам животов лишают, сначала сладко и кумно

кушают, а уж затем волокут ноги, руки да головы

отрубати. И стал одинок зверь как последний глаз у

идущего к слепым человека. Близорук зверь стал: через

хлеб да за пирог. То-то невзначай, за вами примечай! Но

кушают и давятся, хотя и сыты все.

 

СЫТАЯ ЖИЗНЬ ПРОШЛОГО ВРЕМЕНИ

В некотором царстве, в некотором государстве

при Леониде Ильиче-правителе то ,вестимо, было.

Звери жили щастливо и кумно. Друг к другу в

гости ходили, тосты во здравие поднимали, зверенышей

уму-разуму учили, отдыхая много довольны

были, нищих промеж себя не видывали. И анекдоты

супротив правителя-Леонида запускали. А правитель

мягкий, коли не бьет, то уж, вестимо, худо и любит...Но, а

ворог лютый, -лишний глаз да ухо, о зверье всякоевсякое

ведало да в сказки свои записывало, теша

распухшую мякоть вышних начальников. А те в

выжженом небе жизни ощупывали себя да

поговаривали:"Дайте дожить ,а там пущай зверье друг с

другом разбирается". А зверье все сносило, напраслину

всякую, будто бы о неправденом своем поведении.А

вышние начальники обносили то зверье спуста.А уж

совсем негодное и строптивое на басурманные земли

выкидывали и помешки недопускали потому,што,

одноконечно, высоко стояли над остальным зверьем.

Потому зверье против начальников укорное не

баяло,свои обиды слушало да кушало, худо про себя

начальников поминая. Ели, пили, не шли, не ползли, а

устали так жить и нести свою сщастливую звериную

жисть. Начальники мазями целебными мазались,желая

жизнь продлить, со злобой от сердца глядючи на своих

доклядчиков. Но курносая с косой весь старый

зверинец повыкосила,а новое ништо наросло. И пшел

разброд, раздрай да шатание. И по сей день идет. Пирог

ядучи, помяни и сухую корочку.

 

 

КАК НАЧАЛЬНИКУ ГЛАЗА ОТКРЫВАЛИ

Когда нонешние государевы мужи ешо в

коротких портках бегали да мух гоняли,

прославился среди человеков муж един короток,

толст, кряжист, прост ликом и гласом, но спесив

был. Кажну верев-ку учитывать предлагал, кому, как и

где сеять, пахать, сбирать.И затеял он прежней власти

великий бой, и завтра пушай секут, а седня правду матку

людям резал. За што и возлюбил его простой

люд, а,возлюбив вче-рась,седня зачал про него же злые

байки травить да насмехаться. То начальников

сивых по селам распустит, то скотину по дворам

запретит содержать. Одним словом ,ты ему языком, а

он тебе кулаком вдарит и вся недолга. Квиты. Красота

велие в то время в мире рассеялась. Люд сам по

себе, начальники сами по себе. А заглавный-то все по

По заграницам шастал да народ тамошний аки простой

смерд-скоморох шутковал, выплясывая да притопывая,

показуя силу неописумую в себе и своем

народишке. А дружки его, в палатах сидящие, завистью

лютой к нему исходили и про меж себя рекли: "Всяк

убо, не исповедя прародителя нашего во плоти во

гробе стеклянном лежащего, антихрист есте!" И

порешили его со свету извести, для чего купно начали

сбираться во град Москву. Отягченный дождем воздух

жизни обратился тут в сплошной рев. И в рассветную

серую морось явился, откуда не возьмись, отрок

синеватой масти в сверкающем и разряженном свете

ни на что не похожий и рек тому, кого величали не

простым пастухом, а Главным, о зломыслии его

близких дружков, им же созданных вослед уходящему

сумраку прошлого: "Погубят тебя , дела своего не

окончившего! Поберегись." Не послушал Старшой

слова верного, словно время было всего лишь средой

наподобие воздуха. И склонилась толпа суетна да

лебезяща перед сворой его злопыхателей и отринула

старшого-медведя двупалого, осмеяв его лысую голову

и рога его , и сияния. А того комара - комаровича, што

холодной, угрюмой решимостью вознамерился тайное

выдать глушь беззвучно в себя поглотила. Та молва

ходит, говор бродит, на что наткнется, тут и приткнется.

Вот и сказ весь.

О НАРОДЕ,КОТОРЫЙ НА СЕБЯ В ЗЕРКАЛО

ГУКАЛ

каком это царстве и каком государстве

видывать приходилось, слышать удавалось, что

народ на свой явленный лик в зеркало глядючи

потешался? Егда глушь на встречу беззвучно двинулась

да сгустилась, а не токмо в стоячих зайчиках зеленого

знойного полдня лик тот в зеркале проявлялся и от

широты души народа над собой же и насмехался. Но и

храброму человеку надлежит опасаться труса. Ведь и в

рьяном, почти зримом самоотречении от главного

своего кормильца и поильца земли-матушки, люди

отвращаются от нее и над собой по тому поводу

смеются. Из одной тарели телятину жрут и в ту же

тарель объедки кидают да похохатывают,зубами

крегчая и возопия: "В аренду ли землю даю и куды мои

паи уходят, то не ведаю и не знаю и знать не желаю,-

вот какой я щасливый да вольный народ!" И снова тот

народ позрит на себя, пождет, неспешно подумает, на

кого, на чого глядючи, за одно только слово ласковое

чоловечье да и ну хохотать в зеркалы зырка-лы пуча и

хищную лапу одаривая в морях, где железные чудища

лазят,а с тех чудищ злые люди поглядывают да свои

злые думы подумывают. А што об этом об них басурманные

или иншие люди скажут, то еще пущий смех

вызывает. Так и продолжают смеяться по сей день.

 

 

КАК РЫЖИЙ ДА ЧЕРНЫЙ КОБЫЛУ

УГОВАРИВАЛИ

Однажды рыжий да черный на кобылу

взгромоздились и ну ее уговаривать и всякие

блага сулить, униженное чувство собственной

хрупкости и бессилия не чувствовать, трусости и

колебаний не испытывать, про тоску забыть и

покорной им быть. Этому земно кобыла кланялась и

просила чести далее ей ихние словеса. Черный да

рыжий же тарабарскому языку обученные стращали ее

прошлым поганым житьем, вонью ейного стойла,

грязью, копотью да шелудивостью, указуя на белые

рученьки басурманного лона, чистоту и красный завод

жеребцов по ту сторону окияна, могутное признание

тамошним миром не супленных личек. Кобыла же,

забыв свой северный ум, любилась, дралась и

волновалась под седоками будто взаправду за море 

окиян собралась.Но землю на вальс копыт менять не

желала. Тогда рыжий и черный порешили ее слегка

рогатиной убодать. Тут токмо почуяла она сгусток

былых и мертвых времен, конденсат дикого и бессмертного

духа,сбросила и рыжего и черного, потопталась

малость возле них лядащих, да и пошла в свое вонючее

стойло . И сатана в славе да не подобру.

 

ФОРТУНА ДА ЗНАК СУДЬБЫ

Тихий сиреневый сон фортуны да вечерняя

полутьма, хранительница мира и покоя, знака

судьбы распростерли как-то свои мохнатые

матового воска крылья, удлинняя тени текущего

момента народа, што, забыв свой северный

ум,любился, дрался и волновался.А человек тамошний

звал землю на пляски джексоновы, сгущая руки свои

все около причинных мест. Из синевы экранов

карабкались к ним забубенные лики певуний,

младенческими голосами, царапающие стекла душ,

золотыми травами млений сея лжу в сердцах тех,у кого

деньги не имутся. Фортуна куковала над всеми ими и

каждым в отдельности, а люди,забыв привычку спанья

и затупив шпаги логик, кучковались около

звездохыстов, проворивших свою фортуну, за ними в

турнирах уметывали знаки судьбы певцы дармовых

денег, выбрасывая вон трупы оступившихся на

рытвинах и колдобинах жизни, где старик

Ромуальдыч, не нюхая портянки,уже ведал свой

смертный конец, позабыв и о фортуне, и о знаке

судьбы. И все хором придумывали новые звезды и

точно ведали, что за поворотом, вот уже совсем рядом

будет так хорошо, что и дальше некуда.

 

 

БОЯРЕ И ЗАКОН

У нас, што не боярин, то умница и законник, а

закон та лошадь, отпряг,- телегу тащи на себе. Но

закон для боярина этакая голова, материнскибокастая

булка с удобными, оттопыренными и по

краям завернутыми ушами и хлипкими, нелеподлинными

ногами: жмурь глаза и шествуй по

коридорам власти тихим и смутным шагом так, штобы

вся стервь расступалась. Тогда горит и бредит боярин

новыми прожектами законов в ущельях стен думских

палат и счастьи жирообразующих обстоятельств в

сладком, ленивом запахе свар, подсиживаний и

дрязг, где примиряется своеволие с приголубниками

своими. А законы евонные, тугими бумажниками

растопырив бока, душу овец пьянят словесами: "Кидай

ад, райские кущи спешите искать! "И меж струек дождя

сухие волки под тусклым светом времени, в улыбке

пасти разевая, овец встречают по закону. Причесанным

быть невозможно. Иные ревели, коровы мычали и

блеяли овцы среди разъяренных быков, огонь помутнел

от рассвета законов, и суд козыречком бровей

помахивал,сея улыбки закону, из пепла надежд,

выдувая тепло. Боярин взыграл, а закон отрыгнулся в

бессмертность волков, неизбывность шакалов и

неизменную юность овец. Небожители - бояре, беспоч-

венные обитатели лишенного кровли воздуха, далеки,

высоки и бесчувственны к пресмыкающейся в хладе

земле, полной нечесаных ликов. Но топор закона и бояр

перезаконит. Ваша воля, а наше поле:биться не хотим,а

поле не отдадим.

КАК ЛЕВ С ВОЛКАМИ ИЗЪЯСНЯЛСЯ

Как-то лев вкусно закусил костями закона и с

тех пор под себя все законы подминал,

понравилось царю зверей нечетно лет володеть

законами и волкам на пересмотр не давать. И объявил

лев, што глух он и слово в ухи его вбивать, што клин в

стену. Взволновались волки-серые, законники старые,

охочие до тьмы благ и зачали матерно лаяти льва на

своих сборищах-беседах,куря и в карты играя и зернь

катая, глум затевая, понося скаредство льва. Но та

струна, натянутая на швабре, надоела льву, ее-то он

слышал в вывороченных и неожиданных до-водах

серых хулителей. Облака сгустились в темной

передней серых волчищ,пригласил к себе их на

разборку лев. Все зайцы в рупоры застрекотали-быть

беде, а голуби усовещевали остатний сонм зверей, што

все как-то обойдется. Смех из глаз в глаза лей, но

собрались волки перед очами царя зверей. Как и о чем

промеж них речь шла и теперь никому неведомо,но

порешили костьми законов делиться бога для. Што

посытнее да поплотнее - льву, што поскромнее да покостистее-

серым волкам. Только добром ништо

поделаешь и повелел лев изломать зайцев да голубей да

паштет для всей братии и сделать. Да и сам в накладе

не остался.

 

КАК НАШИ НАЧАЛЬНИКИ ХМЕЛЕМ

ПРОИЗРОСТАЛИ

В нестоль отдаленные времена, што некоторые

из нас ешо помнят, начальники наши суровы 

были и верно памяти в стеклянном гробу лежащего

служили, за што и приварок им был, и почет по

крестам и галунам.Но один из них, самый

проворный, вдрызг со остатними разругался и около

народа хмелем стал расти, нахваливать и прежних

ругать. И зыркалы у остатних начальников пошли на

растопырку. От того косоглазия следующее произошло.

Все хмелевать стали. Одни прыг-скок,-роток на

замок, деньги в туесок да и за порог. Другие же лясы

точат, все хлопочут, а малых деток в басурманном

стаде посеяли, штоб прижились да покумились с

басурманами и басурманками. А сами хмелем на

старом хмеле сидят да хвалятся как хорошо

поустроились. А иные заупрямились, взалкали,

посуровели и ну народу правду-матку резать и

строгать его упреками. Пошто на себе хмель ростит. А

народ и в ус не дует, знай себе кукует да приплясывает

или на печи нюхает калачи да в присядку ведра за

водкой посылает. Хмель же усовещает остатних

одуматься и к широкому народному дубью развесистому

прислониться, аки к правде как есть быти. Запас

ругани печатной как известно ограничен, и потому

полаявшись и остальные начальники вняли опытному

хмелю и ну по ветвям народным лазить, ну увивать их

своей зеленью и опытной старостью, нахваливая корни

народные и упражняясь в прибаутках да байках, коим

числа несть. Ништо народу. Доволен.И по сей день

щастливо живет. Широк наш народ, широк,его не

обузишь, оглупить можно. А што хмеля касаемо, то и он

впрок народу идет: без него ни меда, ни пива не

сваришь, веселым не станешь, себя не уймешь, друзей

не найдешь, к куме не попрешь. Да и говорить нечего.

Кабы начальники не шалили, все мы бы уже давно

немые были.

 

КАК РАК ДА ПЛЕСЕНЬ ЛЮДЕЙ ЗАЕДАЛИ

Повадилась плесень людей шелудивыми

делать. И рак тут как тут клешнями внутренности

поедает и век человечий заедает. Испужался

народ.И порешили все поближе природе быти. Кто

водой студеной обливается или в проруб речной

бултыхается, вестимо иные водкой спасаются, а кто на

иголки узкоглазые сажается или мазями заморскими

натирается. Соберя купно мозга извилины, головы

ученые как вестимо всегда по мнению народному

бесполезные, закрыв мизинцами ноздри, а большими

пальцами уши, устали думать какие помочи еще можно

народу сделать. Тут и появился патентованный"

Тюльпан рыжий", у которого весь народ и

начальство спасение искать стали. А "Рыжий тюльпан" в

тело веселье льет, всех обнадеживает, всех

уговаривает, по фотографиям здоровье возвращает и

даже на необитаемые объекты иных женок отправляет

детей рожать,а оттедева они инопланетян-ных

детенышей вылупляют.Все купно по залам сбираются

и друг дружку уговаривают, што и здоровы-то и

хорошо себя чувствуют и другим советы дают и

махонькие шарики лекарства на всякий случай пьют да

врачишек некчемных ругательски пуделяют, што

толку-то от них нет и те врачишки чирьями вместе с

погаными учеными на их шее сидят и кровь пьют, што

пиявки кровососные. Долго ли,коротко ли все это дело

делалось, нельзя сказать. Сказка кончается. Но

известно, што "Рыжий тюльпан" призвали к себе

басурмане и большие деньги плотют за его открытия.А

наш-то народ как умирал так и умирает от плесени да

от рака, а кто будто-бы и здоров стал и излечился

давно уже на том свете рукоплещет,токмо с того света

никто к нам не приходил и как там хорошо живется не

рассказывал.

 

КАКОЙ ДЕЛЕЖ ПРОМЕЖ ЗВЕРЕЙ БЫЛ

Зверье мохнатое да пернатое промеж собой

место делить стали. Кому вершки, кому

корешки, кому голова, кому хвост селедки, кому

в озере, кому в море - окияне быти, кому по земле

ползати, кому в атмосфере летати и за всем наблюдати.

И стали волки да кабаны, слоны да хмурые носороги

по воздуху летать, а львы, кошки да иншие опасные

зверюги в морях да озерах водиться, а вся опрежде

летавшая и водяная живность по земле ползати. Версты

расстояний мнут, ад тая, не знают, скоро ли здохнут

или нет, тоскуют по свои родным местам,

непозволительный галдеж устраивая, седым мхом волос

потряхивая, на неусыпное солнце поглядывая. А в

воздухе псиной пахнет, в морях бесстыдноголые твари

на чертей похожие рыком рычат да мяукают, по земле

перья да чешуя жалобным хлипом стелется. Весь

сумерный свет болотными выкружками, алыми закомаринами,

лазоревыми лясами переусмехается, кометы

хвостами лошадиными звездные зубья вытирают.

Заморские страусы в пальмах прыгают. И взвыл

Господь, в кулаченке зажав кнутовище, и матерной

руганью и мордобоем зачал зверей в чувство приводить,

утешая лупцовкой всех без изъяна. Тут только

зверье поняло как хорошо на белом свете все

устроено и к прежней жизни вернулось, выдумку свою

и закопченную жизнь проклиная, поперечку смиряя и

блудодеев, кои их на это дело спроворили, охаивая.