Все мое детство у нас под окнами была железная дорога. Упрятанная в глубокий ров, огороженный забором, чьи столбы, кажется, молчаливой каменной хваткой охраняли полоску асфальта от оврага до дома. Здесь был тупик, узкая улочка, не дающая двум машинам разъехаться друг с другом. Поэтому она носила официальное название "тупик", и соответствующий знак украшал ее, хотя в отличии от настоящего тупика, наш имел выезд в обе стороны, где и висели парные знаки вместо положенного одного.
Недалеко за домом находился парк, и в этом парке мы гуляли почти все свое свободное детское время. В парк нас родители отпускали легко, а мы наизусть знали все дыры в заборе, сквозь которые собачники пропихивали своих питомцев погулять на траве и земле глубокого склона. Мы знали их, и каждый раз старались сбежать играть на пути. Но туда родители никак не хотели нас пускать.
- Куда тебе с твоей-то ловкостью на железную дорогу, - постоянно твердили мне. Твердили абсолютно заслуженно - я был увальнем, освобожденным от занятий физкультурой в школе и с трудом выжимающим жалкие пару раз на турнике, напрасно приделанном отцом в проеме двери моей комнаты.
Я был увальнем, схватившим язву и получавшим за то свое вечное освобождение от нагрузок, и единственное, ради чего я появлялся в зале, были общие игры. Я не мог забраться по канату, перепрыгнуть коня или сделать подъем переворотом, но иногда меня брали играть в футбол. Брали, чтобы я стоял на воротах, потому что ни для чего другого пригодиться я никак не мог. Я не мог бегать, я задыхался, и меня легко обводили с мячом, оставляя позади копаться в непоправимых неповоротливых мыслях.
Я вставал в рамку и несколько раз выручал там, бесстрашно бросаясь в ноги нападающему или удачно забирая мяч, но игры наши заканчивались с двузначным счетом, и в том обилии голов легко терялись мои подвиги, ведь вслед за ними я легко отбивал мяч так, что он от моих руг непременно вкатывался в ворота. Все же, наверное, я был не лучшим и не худшим. Мне ни разу не доверили играть на каком-нибудь межшкольном первенстве, но иногда брали туда запасным, на случай, если у настоящего вратаря что-нибудь случится. На мое несчастье, ни разу так ничего и не случилось.
Теперь я давно вырос. У меня есть все, что положено: квартира, машина, дача, работа, жена и трое детей. Теперь я выхожу на стадион вместе с ними, прогуливая старших ребят, пока самый маленький еще путешествует в коляске. Мы берем мяч и гоняем его, и тут, вместе со своими сыновьями, я чувствую себя настоящим героем, на которого они ровняются, и с которого берут обязательный пример.
Дети у меня еще маленькие, и их пока не берут с собой играть школьники, сбивающиеся в команды на том же стадионе после уроков. Они гоняют свой мяч по-настоящему на поле с воротами, а мы где-нибудь в сторонке - между колышками или столбиками перекладин. Лишь изредка нас звали, когда собиралось мало народа или когда мальчишки приходили на стадион без мяча.
Мои крошечный сыновья терялись среди выросших школьников, обутых в бутсы и легко справляющихся с бестолковым перебором маленьких ножек - моих детей обводили и обыгрывали так же легко, как и меня самого когда-то. Но теперь мне нельзя было не вмешиваться, теперь необходимо было помогать и спасать тех, кто мог надеяться и рассчитывать лишь на мою помощь.
Я поставил детей вдвоем на ворота, а сам принялся играть в поле, толкаясь и стараясь не дать натренированным мальчишкам бить по ним. Я носился и не успевал, я бросался из стороны в сторону, но мы нещадно проигрывали. Я слишком долго - с самого детства - твердил себе, что не умею и не смогу научиться играть, чтобы слишком поздно понять и почувствовать, что это удивительно просто. Мы проигрывали, но я, иногда забирая мяч, вдруг оказывался способен творить чудеса. Я обводил противников - одного, второго, я укрывал мяч корпусом и не давал обмануть себя, забирал его, стоило только кому-то попробовать меня обвести.
Но я потерял уже слишком много времени и ничего уже не мог спасти, хотя и бегал до умопомрачения, до того, как мой проеденный язвой желудок нещадно перехватило так, что меня начало рвать прямо на стадионе. Я отбежал в сторону, я добежал до кустов, но больше уже не мог сдерживаться.
Игра закончилась. Мы проиграли. И ребята со смехом смотрели на толстого дядьку, который, как им, наверное, казалось, просто напился и пьяным полез в детскую игру. Но мне было уже не до них, я позабыл даже про жгучую боль в животе, ведь все лицо у меня лихорадочно горело. Горело от того, что я впервые в жизни играл в футбол.