Человек стоял посреди обыкновенного, пропитанного сырой чернотой тротуара и медленно превращался в столб. Ночное покрывало отгораживало его от всего остального мира, стремящегося уютно устроиться в постели, чтобы мгла сновидений выжгла в мозгу разноцветную прореху на месте дневных усталых переживаний.
Ноги человека, уставшие от нескончаемой беготни, вольготно расположились на самом сколе, где абсолютно непрозрачный тротуар обрывается в заляпанную покрышками мостовую серым пограничным камнем. Вылизанные черной ваксой дорогие ботинки красовались маленькими пятнами на сереющей полоске, но капля за каплей, из них выходил цвет, и обособленность исчезала среди всполохов ночи.
Вслед за ботинками костенели брюки, и человек мог только спокойно стоять, рассуждая, раскинуть ли ему в разные стороны руки или же замереть так, как есть - вытянувшись во весь рост.
Прохожих не было, и вместе с ними не было никого, к кому можно было бы обратить молящий взор с просьбой рассудить затянувшийся спор с самим собой. Люди отгородились от мира редко перемигивающимися окнами домов с вымытыми по какому-нибудь случаю стеклами, к которым много лет никто не подходил, чтобы без всякой нужды выбросить взгляд из своей привычной и тесной квартирной жизни. Там, за стеклами, все еще, по древней привычке, сменяли друг друга солнце с облаками и луна со звездами. Из точно рассчитанных астрономами, но все равно ужасно далеких глубин, они слали землянам лучистые приветы, но пресыщенные зрелищами адресаты предпочитали получать их лишь через отражение в грязных лужах под ногами.
Для того, чтобы напрямую пообщаться с нашими далекими светящимися прародителями, только очень редкий прохожий останавливался и застывал, превращаясь в столб.
Человек стоял и совершенно не думал о том, один ли он в такую прекрасную ночь предстал перед небесными прожекторами. Он все никак не мог решить, как ему лучше встать, и именно такая мольба отправлялась в обратный путь навстречу вечным световым лучам. Им, конечно, было все равно, раскинет ли человек руки или нет, но он-то об этом ничего не знал, продолжая тратить драгоценные нервные клетки в беспокойных терзаниях. В конце концов вопрос решился очень просто. Руки остались крепко прижатыми к телу, потому что никакого решения так и не возникло, а немота уже принялась за кончики пальцев, и с каждой песчинкой промедления сдвинуть их становилось все труднее.
Разделавшись со своими переживаниями, человек с облегчением вздохнул и стал считать звезды над головой.
Повинуясь его воле, маленькие огонечки срывались со своих прижитых мест и роем выстраивались друг за дружкой так, чтобы было удобнее считать, а потом, когда получали свой порядковый номер, разлетались и, немного поплутав по опустевшему пространству Вселенной, смирно закреплялись на отведенных от века местах.
Когда созвездия вновь обрели привычные людям очертания, человек с удовольствием моргнул отяжелевшими от напряжения веками, и все небо, словно смахнутое огромной тряпкой, засверкало на полтона ярче.
В эту ночь, наверное, сотни астрономов скончались от сердечного приступа на своих рабочих местах перед окулярами телескопов, преобразующих огромные космические расстояния до размеров булавочной головки. А вся электронно-записывающая аппаратура просто вырубилась от непредвиденных перегрузок.
Наутро добропорядочные ассистенты сообщат кому следует о странной смерти своих начальников и поломках в безумно дорогих и умных железках, и угрюмые люди в погонах, петлицах, эполетах или чем-нибудь подобном долго с умным видом станут прохаживаться среди расколовшихся стекол, заводя бесчисленные тома уголовных дел. И среди шелестящих страниц этих бесполезных папок навсегда исчезнет неуловимый миг настоящего чуда, достойного самого исключительного внимания. Казенные слова, подстриженные подобно подлизливым лейтенантикам, мечтающим о генеральских лампасных карманах, округлившихся от людской благодарности, слова, лишенные за давностью лакирования хоть какого-то смысла, распнут и четвертуют всякое непонятное и вылезающее за пределы их бритых затылков.
Человеку было до этого совсем далеко. Он вполне удовлетворился результатами своих подсчетов и опустил глаза, чтобы так и остаться, выжигая взглядом два желтых пятна на неровном асфальте.
А вокруг, сначала осторожно, но затем все увереннее и наглее захлопали неподъемно-желтые двери подъездов. И из их уродливого чрева под просыпающийся рассвет выползли ранние горожане и их гости. Они заспешили вперед и назад, сталкиваясь и рассыпаясь как безумный горох, и никому из зерен не пришло в отупевшую от сна голову пересчитать фонарные столбы и удивиться, что сегодня их стало на один больше. Его неровная чугунная труба будет способна вызвать только раздражение от необходимости обходить лишнее препятствие.
Солнце выскочило из-за окраинных домов, и фонари выключились, все, кроме того, что недавно еще был человеком. Его глаза продолжили светиться, но этого никто не видел, потому что свет потерялся в грязном плафоне - шляпе.
Мир вступил в свой привычный и неизменный с сотворения дерганный ритм, убивающий всякого нормального человека, пока он вдруг не остановится вечером посреди тротуара, чтобы пополнить коллекцию покосившихся столбов.