Иногда не замечаешь, как вырастает твой ребёнок. Как меняется в нём что-то неуловимо. Может быть, со вчерашнего дня или с прошлой недели ничего не поменялось внешне, но вдруг оказывается, что перед тобой совсем другой человек. Такой, с кем нельзя говорить так же, как делал это совсем недавно, такой, кто смотрит на тебя и говорит серьёзно, как самый настоящий взрослый. Такой, на чьи слова нельзя просто так улыбнуться и пропустить мимо ушей, отделавшись простой родительской шуткой. Теперь надо с этим человеком нормально разговаривать, старательно отбрасывая из головы, что он ещё маленький и для него непонятны волнения и разговоры нашей большой взрослой жизни.
- Я не знаю, как тебе ответить. Когда вырастаешь, стараешься меньше думать о чудесах, что могут происходить вокруг, и больше думаешь о делах, которые необходимо сделать. Чудеса как-то теряются из жизни.
Что заставляет так говорить? Нет ответа. Наверное, изменившиеся глаза, взгляд, слишком пронзительный для ребёнка, ждущего от взрослого разъяснения сложной жизненной ситуации. Вроде бы, ничего не мешает ответить просто - вспомнить волшебную сказку, которую читали недавно, или какую-нибудь историю из бесконечных детских цветастых журналов, что выпрашивают у тебя каждый раз, как только вместе забегаете в магазин. Вот тебе и готовые чудеса, не требующие длительного приготовления и вполне пригодные для разговора с любопытным человечком. Но нет. Ответ требуется серьёзный, полный и настоящий. Говоришь, и стараешься ответить уже самому себе: что это такое случилось, и откуда взялось. Ответа опять не находишь, и понимаешь, что вполне можешь разделить вопрос с тем, кто вырос на твоих глазах.
- А почему ты решила об этом сейчас спросить?
- Мне интересно. Дядя фокусник сегодня в цирке нам показывал и рассказывал, только потрогать никому не дал. Мы руки тянули, просили, а он сказал, что настоящее волшебство так просто не случается, а вот если кто по-настоящему захочет, у того и получится. Но не сейчас прямо, а утром. Я боюсь, что он обмануть нас хотел. Утром его рядом никак не будет. Он уже уехал. Никто его не догонит, чтобы спросить, как чудо должно утром случиться.
- Ты боишься, что дядя-фокусник вас всех обманул?
- Я не боюсь. Просто, когда смотрела, как он вытаскивает отовсюду разные предметы, мне очень захотелось самой так делать. Иногда мочи нет, как хочется чего-нибудь, а знаешь, что нету этого. Вот бы взять, тогда, и вытащить то, что тебе нужно. Честное слово, я бы пользовалась этим только для чего-то самого нужного и важного. Даже мороженное не стала бы тащить.
- Правда? А ты уверена, что у тебя хватит терпения? Это ты сейчас так говоришь, когда думаешь, что ничего у тебя из рукава не вылезет. А стоит только почувствовать, что у тебя, и правда, получается, сразу захочется чего-нибудь вкусненького. А затем уже и не остановишься, так и будешь тянуть одно за другим.
- Да нет же! Я тебе серьёзно говорю. Если бы я могла, я бы ни за что не стала. Мороженное и пирожное можно купить в лавке. Они же немного стоят. Если у тебя есть настоящее чудо, то тратить его нужно на что-то важное, что ни за какие деньги не купишь.
- Но ведь твой фокусник в цирке, он же вытаскивал из рукава, наверняка, какие-то самые простые вещи. Карты, скорее всего, или платки разноцветные.
- Правда. Вот поэтому я и боюсь, что сказал он неправду. Чудо оно же не для такого простого существует. Оно должно быть для другого. Я это точно знаю.
- Серьёзный у нас разговор получается, я честно не знаю, что тебе ответить. Я чудес делать не умею. И никогда не встречал тех, кто умеет. Фокусники в цирке, обычно, показывают свои волшебные представления, но в них нет никакого чуда. Они учатся долго-долго всяким секретам, невидимым зрителю. Их этому ещё в специальных цирковых училищах учат. Одних мальчиков и девочек учат кувыркаться на канате и не падать, а других - вытаскивать разноцветные платки из рукава. А чудеса, наверное, где-то существуют, кто-то умеет их делать, только мне не повезло такого человека встретить. Я очень боюсь тебя разочаровать, но ты же сама понимаешь, что дядя сказал вам, скорее всего, неправду, а теперь он слишком далеко, чтобы спросить с него, если никакого чуда не произойдёт.
- Я понимаю. Я только не могу решиться, стоит мне пробовать, или нет.
- Ты хочешь попробовать?
- Наверное, я зря у тебя спросила. Это не тот случай, когда надо было спрашивать.
- Ты разговариваешь, как самая настоящая взрослая, я даже удивляюсь. Честно, не привык так с тобой говорить.
- Тебе приятно видеть, что я ещё маленькая?
- Что ты? Совсем нет. Мне приятно видеть тебя такой, какая ты есть. Я горжусь. Смотрю, как ты вырастаешь, и просто горжусь. Это, правда, очень приятно быть рядом с тобой. Говорить и подсказывать.
- Вот именно то. Говорить и подсказывать. Спасибо!
Неожиданный такой разговор. Странный. После него трудно сразу отойти. Несколько раз надо переговорить его в голове, попробовать вспомнить, как оно случилось, кто говорил какие слова, и обязательно понять и почувствовать, что ничего уже восстановить не получится. Пропало ощущение, пропал смысл и важность. Осталась одна шелестящая оболочка, которую больше некуда притянуть. Фантик без конфеты, что съел кто-то другой, не оставив тебе ничего. Такое вот получается послевкусие, от которого стараешься избавиться как можно быстрее. Лучше всего заболтать в обычных суете и проблемах, в разговорах за чашкой крепкого кофе, когда все взрослые после работы соберутся вместе, вроде как, чтобы обсудить прошедший день.
* * *
- Тебе доча что-нибудь про чудеса говорила? Спрашивала?
- Нет. А что такое случилось, какие чудеса?
- Она говорит, что в цирке была.
- Это к ним в школу приходили, какие-то клоуны. Мы на прошлом собрании деньги сдавали, классная говорила, что на представление. А я и забыла, если честно. Значит, оно уже было. Вместо продлёнки, наверное.
- Да это всё ладно. Им там какой-то иллюзионист выступал, да и навешал лапши про то, что чудеса случаются, стоит только сильно захотеть, и что-то там вечером на ночь под подушку положить. Или сказать, я не запомнил. Но, собственно, дело в том, что она слишком серьёзно это всё восприняла. Слишком серьёзно, как мне показалось. Я аж растерялся, наговорил ей какой-то чепухи, сейчас уже и не вспомню чего, а она слушала. Боюсь, что теперь у неё в голове полная каша образовалась. А самое главное, что она, похоже, ждёт задуманного чуда. Хочет, чтобы что-то у неё произошло.
- Интересно. Мне она ничего не говорила. Попробую с ней вечером поговорить, выясню, что же это за чудо такое, отчего у папы глаза загорелись.
- Брось. Я не о том совсем. Понимаешь, она меня поразила. Говорила, как взрослая. Серьёзный такой человек стоит перед тобой и говорит что-то такое, на что ты не знаешь, как ответить.
- Я смотрю, у вас тут совсем чудеса творятся.
- Я тебе серьёзно.
- Поняла я. Не повторяй одно и то же.
- Ладно. Извини.
* * *
Это трудно - молчать, когда тебя спрашивают. Когда никак не могут взять в толк, почему же тебе так не хочется отвечать на прямо поставленные вопросы. Взрослым взаправду кажется, что ты юлишь, что тебя надо расколоть, как перекрепкий орех, который никак не поддается нормальным щипцам. Необходимо просто достать молоток, да как хрястнуть по нему со всей силы, чтобы острые крошки разлетелись во все стороны вместе с раздавленной сердцевиной.
Не хочется, чтобы тебя крошили молотком. Не хочется, чтобы допытывались до победного. Если честно, то больше всего хочется расплакаться, разрыдаться во всю силу, чтобы не сдерживать себя, чтобы слёзы лились настоящей рекой. Может быть, даже до такой степени, чтобы все сбежались жалеть и позабыли-таки о долгих разговорах и тайнах.
Но вдруг оказывается, что плакать уже поздно. Отступились все от тебя, пожелали "спокойной ночи", погасили свет и сами ушли в другую комнату, чтобы не было тебе слышно, как смотрят они до поздней ночи телевизор. Разговор закончился ничем. Никаких тебе слёз и обид, да и тайна сохраняемая осталась при тебе. Только кажется теперь, что вовсе это не тайна, а лишь набор простых слов, лишённый смысла. Была бы тайна настоящей - ни за что бы от неё так легко не отступились, допытывались до последнего, не позволяя расслабиться ни себе, ни тебе. А раз спокойно могли уйти в другую комнату и погасить свет, значит, ничего важного и ничего страшного в этой комнате не осталось.
Вот это кажется по-настоящему обидным.
И на обиду эту тоже не стоит обращать внимания. Единственное, что нужно, это успокоиться и лечь спать. Причём, успокоиться - это обязательно, иначе никак не заснуть, будешь ворочаться с боку на бок, пока совсем не потеряешься во времени, а сна так и не дождёшься. Он станет морочить тебя, проваливать в короткое забытьё, выталкивать обратно в томительное ожидание настоящего сна, пока не измочалит вконец. Обязательно надо успокоиться, прежде чем закутаться поуютней в приятное одеяло и закрыть глаза.
И всё равно, даже успокоившись, ну или почувствовав что-то такое, похожее на успокоение, ещё приходится заставлять себя заснуть. С улыбкой вспоминаешь способы, что пересказывал тебе когда-то папа, или взятые из книжек - посчитать барашков в воображаемых облаках, например. Решаешь попробовать, и считаешь за неимением барашков перестук стрелок в часах, высчитывая минуты ровно по шестьдесят ударов. Оказывается, они очень длинные, такие вот высчитанные минуты, гораздо длиннее обыкновенных на дневных бесшумных часах. Терпения хватает лишь на несколько минут, а затем начинаешь пропускать, сбиваешься, понимаешь, что всё напрасно и совсем-совсем не помогает, бросаешь считать и спокойно незаметно засыпаешь.
А утром оказывается всё совсем не так, как представлялось вечером. Лишние мысли пропадают куда-то вместе с едва уловимыми остатками снов. Думаешь совсем не о том, о чём хотелось. Утро перестраивает цвета. Начинаешь ворочаться, даже встаёшь, тянешься заправить кровать, и только тут понимаешь, что забыла самое главное - забыла посмотреть под подушкой, проверить, свершилось ли чудо.
И боязно уже лезть. Когда ворочалась, ничего не чувствовалось под мягкостью подушки, ничего не мешало лежать и нежиться утренним светом. Значит, скорее всего, ничего там нет. Нет никаких чудес и надо отбросить подушку в сторону, чтобы убедиться в этом. Ты уже держишь её за пуховые края и не двигаешься, разрешаешь себе немного постоять в нерешительности. Ответ всё равно будет получен, подушка ни за что не скроет секрет, но стоит ли смотреть прямо сейчас?
Стоит, конечно! Одно движение, лёгкий шорох в воздухе - и вот перед тобой заветное чудо. Крошечное, неуловимое почти, но вполне себе осязаемое, примостившееся в выдавленной ямке между периной и снятой подушкой. Можно протянуть руку и взять, отбросить ненужную уже подушку и просто взять. Взять и прижать к груди, почувствовать тепло.
Может быть, даже снова заплакать. Теперь уже точно от радости.
И одно сомнение всё равно остаётся. А вдруг родители подкрались ночью, вытащили из-под подушки спрятанное там. Ты же сама им слишком много всего рассказала. Больше, чем надо было. Они по собственной глупой доброте могли испортить всё, решив, что ты слишком маленькая ещё, и рано тебе задавать такие сложные вопросы. А затем нетрудно было, кажется, угадать, подобрать, подстроить, купить, наконец, и вложить ближе к утру готовый результат. Неприятно, если вышло именно так. От сомнений не убежишь, их можно только развеять новым молчаливым экспериментом, но он будет точно потом. Потом-потом-потом.
Разбивать мечту лучше как-нибудь в другой раз. А пока стоит насладиться свершившимся чудом. И пусть все остальные завидуют! Хотя, как они могут завидовать, если никогда не узнают? А это и не важно.
У меня случилось чудо! У меня случилось чудо!! У меня!!!