- Алексей, жду через двадцать минут. Мне нужно срочно обсудить с тобой одну крайне важную тему.
Успел уже Эртал нажаловаться своей покровительнице. Или покрывательнице? Ее офис находился на проспекте Чуй, минутах в пятнадцати ходьбы. К самой Исабель я за все время наведывался только пару раз, а на плановые совещания под разными предлогами посылал Эртала. С одной стороны, ходить самому, убивать время. С другой, после обеда я предпочитал никому за пределами офиса на глаза не показываться. Ей наверняка про меня стучали, но одно дело стук, а другое - выхлоп. Вот Эртал и влез к ней в доверие. Хотя сначала, наверное, в кровать. Наш пострел везде поспел. После разговора с Эрталом я реально опасался, что по дороге к Исабель меня могут грохнуть. В его великодушное "гуляйте пока" мне не очень верилось. Факт, что поднимать вокруг меня шум до мятежа неразумно. Но вдруг соблазн избавиться от меня раз и навсегда окажется сильнее холодного расчета? Время известно, маршрутов раз-два, и обчелся.
Мысль поехать на офисной машине я сразу отверг. Если уж бояться, то до конца. В машине я как в тире. Прижали и застрелили. Водителя тоже подставлять не хотелось. Потому дорога мне осталась одна, пешком. Но в рамках этого вынужденного выбора имелись варианты. Выйдя из офиса, я мог повернуть или направо, к Манасу, или налево, к Турусанова. Проулок глухой, напротив заброшенная стройка, пятиэтажный остов из железобетонных свай. Снять меня оттуда - плевое дело. А если мятеж завтра? Тогда тем более все равно. Днем раньше, днем позже, без разницы. Брюссель среагирует в хорошем случае через неделю.
Когда приходится выбирать, пан или пропал, выбираю пана. Хотя он и явный поляк. В сложившейся ситуации я без колебаний выбрал нестандартное решение. Спустился вниз, вышел во внутренний садик. Здание офиса надежно закрывало меня от долгостроя. Стена по периметру офисной территории высотой метра два с половиной. Поверху сигнальная проволока, но днем дежурный ее выключал. Единственная камера наблюдения направлена на вход в офис. По чужую сторону стены, насколько мне удалось вспомнить, поросший густым бурьяном пустырь. Метрах в пятнадцати за ним начинаются пятиэтажки. Дальше, дворами, можно выйти на Токтогула. Минут пять ходу. От силы. Там поймать машину легче легкого.
На опустевшей кухне взял стул и табуретку. Почувствовав запах пороха, коллеги благоразумно расползлись по щелям. Это облегчало мою задачу. Поставил стул у стены, на его сиденье табуретку. Ножки уместились, уже хорошо. Оперся левым ботинком о сиденье стула, толкнулся, опустил правое колено на табуретку, подтянул левую ногу. Конструкция покачнулась. Взялся для устойчивости за край стены. Встал на табуретке с колен в присед. Медленно распрямил ноги. Край стены оказался мне на уровне пупка. Стул с табуретом накренились набок и начали падать. Верх стены имел толщину в положенную поперек ладонь. Уперся полусогнутыми руками, распрямил их, закинул ногу и без особых усилий сел на стену верхом. Стул и табуретка почти бесшумно опрокинулись на снег.
Оглядел пейзаж. Ничего особенного, заметенный снегом бурьян. Перекинул вторую ногу, сел лицом к пустырю и спрыгнул вниз. Бегом вдоль стены налево, так меня не видно ни из офиса, ни с долгостроя. Шагов через двадцать наша стена упиралась перпендикулярно в соседскую, которая служила левой границей пустыря. Побежал вдоль нее, направо. Не оборачиваясь. Находился я в чьем-либо поле зрения или нет, значения не имело. Другого пути у меня не было. Добежал до места, где стена под прямым углом поворачивала налево. Завернул, и наискосок побежал через пустырь к пятиэтажкам. Теперь меня точно никто не мог заметить. Тем более, выцелить. А тех, кто меня мог увидеть с лица, я не опасался. Страху перед снайпером есть разумный предел.
На то, чтобы скрыться среди заполнявших пространство между домами деревьев, ушло секунд сорок. С момента, когда я вышел из кухни со стулом и табуреткой, меньше двух минут. На площадке дети играли в снежки и катали снежные шары для снеговика. На лавочках судачили мамаши. У подъездов дремали от скуки закутанные бабки. Навстречу, подволакивая ногу, плелся алкаш в распахнутой куртке и шапке набекрень. Чтобы не привлекать внимания перешел на быстрый шаг. Отряхнул ботинки. Носки промокли, но мне оставалось недалеко. Вышел на Токтогула, быстро поймал машину. Ещё через шесть минут вылез у офиса Исабель и нырнул в двери бюро пропусков. С пуленепробиваемыми стеклами. Перевел дух, поправил галстук. Поднялся на второй этаж. Секретарша Исабель кивнула головой в сторону двери в кабинет, даже не доложив по внутреннему.
- Кофе, пожалуйста, - сказал я ей, не сбавляя хода.
При Союзе в этом здании располагался какой-то магазин. Отсюда потолки метрах в четырех от пола и витринные окна. Исабель сидела за рабочим столом у дальней от двери стены, лицом ко мне. Разговаривала по мобильному. На столе высились аккуратные стопки бумаг. Исабель протянула руку, указывая на гостевой диван, находившийся в пяти шагах от двери. Диван был кожаный, светло-бежевый. Перед ним располагался низкий столик, с торцов которого стояли два кресла из того же гарнитура. Паркет закрывал тонкий пестренький коврик местной работы. Секретарша принесла кофе и вазочку с печеньем. Исабель продолжала говорить по телефону. На французском. Я этот язык понимаю плохо, поэтому напрягаться не стал. Тем более, что Исабель в основном слушала своего собеседника.
Наконец, она положила трубку на стол. Взяла лежавшую перед ней тоненькую картонную папочку. Подняла пышную фигуру из-за стола и направился ко мне. Отношения между нами были в целом корректные. Они основывались на том, что должности у нас на равном уровне. Этим я был обязан генералу Лигети, который сумел настоять на том, чтобы выровнять игровое поле. С моим назначением поле опять приобрело небольшой уклон. В мою пользу. Исабель была лет на десять моложе меня, и выслуга лет, соответственно, меньше. Поэтому формально мое место в табели о рангах оказалось чуть повыше. На деле я руководил одной программой, а Исабель управляла всем портфелем из десяти. Поэтому я предпочитал без крайней необходимости не выпендриваться. Что Исабель ценила.
Когда она приблизилась, я неуклюже поднялся из недр дивана. Мы, как обычно, потерлись правой щекой и чмокнули воздух. Исабель опустилась в кресло слева от меня. Положила тоненькую папку на полированную поверхность столика. Толкнула ее пальчиком. Папка порхнула и, срикошетив о вазочку с печеньем, остановилась, наполовину свесившись с края. Я не пошевелился.
- Внутри проблема, которую нам надо решить, - сказала Исабель, гляди мне в глаза: - Быстро.
- И в чем она заключается? - я продолжал игнорировать балансировавшую на краю папочку.
- Посмотри, - предложила Исабель.
Я протянул руку и раскрыл папочку. В ней сиротливо прятался единственный лист бумаги. С размашистой подписью Эртала. Я вынул из кармана пиджака очечник. Достал из него очки. Надел их. Взял бумагу. Зрение у меня не такое уж плохое, и разобрать текст я бы смог и без очков. Но мне хотелось создать атмосферу неспешной основательности. Великим умам руководителей предстояло решить непростую задачу. Спешка и суетливость в таком деле недопустимы.
Поднес листик поближе. Сразу заглянул в конец текста. "В связи с вышеизложенными причинами, по патриотическим соображениям не могу работать в подчинении у...и прошу Вашего согласия на расторжение контракта по обоюдному согласию". Та-а-к. Патриот, тебя в рыло. Пришлось читать всё.
"Работаю в должности заместителя менеджера программы с 2009 года... Представлен Правительством Кыргызской Республики... представление возобновлено демократически избранным Правительством в 2011 году. Содействовал успешному выполнению целей программы...обеспечивал поддержку со стороны госструктур и правоохранительных органов." Издалека заходит...но вот уже теплее: "С назначением на должность менеджера господина... А.Б. моя честность и профессиональная компетентность постоянно ставятся под вопрос. Мне приходится работать в унизительной обстановке микроменеджмента, в атмосфере недоверия и ущемления соответствующей моей должности самостоятельности. Мое стремление осуществлять мероприятия программы в лучших интересах кыргызской стороны встречают сопротивление со стороны менеджера. Его поведение оскорбляет традиционные культурные и семейные ценности и принципы кыргызских народов, морально разлагает меня и моих коллег." Дальше, "в связи с вышеизложенным..."
Я положил листик назад в папочку. Закрыл ее. И щелчком пальца отправил назад на половину Исабель. Она на лету пришпилила ее ладонью к столу. Вопросительно посмотрела на меня. Я снял очки. Положил их в очечник. Убрал очечник в карман. Почесал под мышкой:
- Хочет уйти - скатертью дорога. Демагогия меня не волнует.
- Он попросил принять его полчаса назад. Принёс вот это заявление, - Исабель, чуть сощурившись, держала мой взгляд. На вид выглядела абсолютно спокойной, но на шее у неё нервно билась жилка, и дышала она, если приглядеться, коротко и часто: - Утверждал, что написал его под твоим прямым давлением. Ты ему угрожал.
- Он поехал в командировку вопреки моему запрету, - ответил я, чуть помедлив для солидности, не отводя глаз и не мигая: - Пришел к тебе и, не словом не обмолвившись о моем решении, попросил тебя подписать. Одного этого достаточно для увольнения в связи с потерей доверия. Я предложил ему более достойный выход.
- Алекс, всё несколько сложнее.., - Исабель замялась: - Фонд стратегических исследований проблем безопасности пользуется поддержкой французского МИДа. Эрталбек представляет интересы погранслужбы и СНБ. Фонду крайне интересно побольше узнать о сути этих интересов, попробовать наладить обмен информацией, установить контакты. Не стоило мешать Эрталбеку.
Будто сговорились, не мешай Эрталу, не мешай Эрталу. Интересно, Исабель знает, что это на самом деле за фонд? Кто его финансирует? На что конкретно расходуются его средства? Скорее всего, ей играют вслепую. Если, конечно, она не служит в ихнем Главном Управлении Внешней Безопасности. Тоже вполне возможный вариант.
- Знаешь, Исабель, я - рядовой менеджер и к играм разведок никакого отношения иметь не хочу. Будьте любезны, устраивайте ваши дела как-нибудь без моего участия, а? - при любом раскладе откровенность с ней сложившейся ситуации существенно укоротит продолжительность моей жизни. А с учетом результатов "момента истины" моя жизнь приобрела для меня некоторую дополнительную ценность. Обидно было бы получить, но не донести. В смысле, доложить.
Понятно, как они сумели убрать Бекдурды. Киргизы держали внешний периметр. А в подземном озере работали профессионалы совсем другого калибра. Совещание Фонда с Эрталом потребовалось для отработки последних деталей мятежа. Наверняка, и про меня говорили. Как бы узнать, что решили?
- Теперь, что касается угроз... - Исабель молчала, и я решил этим воспользоваться. В моем положении самым разумным представлялось нападение. Эскалация: - Я ему прямо сказал - если не уйдет сам, по-хорошему, попрошу начать полномасштабное внутреннее расследование. Назначат совместную с правительством комиссию, она начнет копаться в его патриотических трудах. Врет он. Никакой поддержкой нынешней власти он не пользуется. Обычный сгоревший шпион. Его сдадут в первый же день. Если он это называет угрозой, я это считаю предупреждением.
- За пять минут до твоего появления мне позвонил наш посол: - вздохнула Исабель. Она совершенно успокоилась и перешла на самый обыденный безразличный тон: - Когда ты вошел, я всё ещё разговаривала с ним. В МИДе состоялось совещание. Принято решение оказать Эрталбеку необходимую, или точнее сказать, достаточную политическую поддержку. Сам понимаешь. Большая игра. Ты в ней пешка. А Эрталбек - фигура.
Я думал, что готов к любому повороту ситуации. Но не к такому. И удержать на лице безразлично-уверенную гримасу мне тоже не удалось.
- Если ты упрешься и начнешь требовать всяких там комиссий - продолжала Исабель с долей сочувствия, - представитель Франции в Европейском Совете потребует тебе уволить. С очень неприятной формулировкой. Эрталбек передал мне целый Монблан компромата. Там такие пикантные детали, о-ля-ля... Ты его и насильственно спаивал, и проституток от него требовал, а это, сам понимаешь, идет вразрез с национальными моральными ценностями и культурными традициями. Последствия будут для тебя неотвратимые и непоправимые. Окончательные.
- Но ведь он крал средства программы. Я могу это доказать! - в запальчивости я позабыл об осторожности. И сорвался на фальцет.
- Я в курсе твоих связей с ОЛАФ. Меня информировала наша внешняя разведка. Сотрудники ОЛАФ, принимавшие участие в твоей засылке, дали подписки и переставлены на другие посты. В основном с повышением. Так что от тебя даже отчета не требуется, - Исабель устало улыбнулась: - Ложка меда в бочке дегтя. Но в твоем положении разумно радоваться хотя бы мелочам.
- Не такая уж это и мелочь, - мне удалось восстановить контроль над голосом и придать ему желаемую глубину. Когда всё проиграно, настоящая игра только начинается. Сейчас начнем торговаться, и пора сделать стартовую заявку. Но сначала интересно кое-что прояснить:
- Выходит, мой американский предшественник начал форшпиль, запустил тендеры. Потом он по плану ушел в тень. На смену ему должен был прийти Жан-Батист, который писал технические задания тендеров. Он благополучно победил в конкурсе. Но тут система киксанула, что оказалось для всех участников "большой игры" полной неожиданностью. В сухой осадок, к общему недоумению, выпал я, угрожая сорвать весь план. Эрталу поручили меня убрать, но его исполнитель промахнулся. Потом меня заглушили водкой и девчонками, а в конце опять попробовали закрыть, для разнообразия с помощью амфетаминов. Исабель, меня, конечно, развели как последнего лоха, но кое-какие доказательства мне всё же удалось собрать. Кстати, а где сейчас мой неудачливый соперник?
- В Париже. Консультант Фонда стратегических исследований проблем безопасности. Большой приятель Эрталбека, между прочим. Он его и по части некоторых методов работы с тобой консультировал, - Исабель не захотела удержаться от кокетливой улыбки.
- Логично. Ладно, ближе к телу, как говорил Остап Бендер ссылаясь на Ги де Мопассана. Ты Бендера знаешь?
- Ну-у-у...
- Понятно. А Мопассана?
- Да, конечно...а...
- Я с ним, к сожалению, незнаком, - торг начался и меня понесло. Просто захлестнуло. Маски и перчатки сброшены. Я чувствовал себя в хорошей форме. - Но о литературе мы поговорим потом. Если захочешь. В начале беседы ты упомянула о проблеме, которую нам предстоит решить. Проблема, понятно, не Эртал. Проблема - я. Сразу предупреждаю, вариантов, влекущих за собой телесные повреждения, ущерб здоровью или финансовые потери, прошу не предлагать.
- Вариантов немного, - остудила Исабель мой бойцовский пыл: - Один. Против тебя играет система. - И жестко посмотрев мне в глаза, добавила: - Торг здесь неуместен.
Начитанная. Волна упоения начавшейся схваткой зашипела пеной и просела, оставив меня трепыхаться, словно выброшенную на берег рыбу.
- У тебя стандартный контракт. С ОЛАФом ты договорился отработать шесть месяцев и представить отчет. Я имею полномочия предложить более привлекательный вариант. Во-первых, отчет писать не надо. Во-вторых, контракт будет расторгнут по обоюдному согласию. За три дня до истечения шести месяцев. А значит, мне по правилам не надо писать на тебя аттестацию. Это выгодно и тебе, и мне. Пожалуй, в равной степени. Хотя больше все-таки тебе. Никаких гадостей в личном деле. Вдобавок я тебе добавлю ещё ложечку меда. В виде особого исключения ты получишь все пособия, полагающиеся при нормальном отъезде. Если контракт расторгнут додосрочно они удерживаются. Так что деньги получишь сполна. И условие всего одно - дашь подписку в том, что будешь молчать десять лет.
- Подумать надо, - ответил я уклончиво. Предложение выглядело заманчивым. Учитывая ситуацию, даже щедрым. Куда мне против системы. Но поторговаться всё равно надо. Как же так, без торга? Не по азиатски.
- Разумеется, - легко согласилась Исабель: - Но думать придется быстро.
Вернулась к столу, из стопки разноцветных папок вынула две. Одну толстую. Другую опять тонюсенькую. Аккуратно положила толстую передо мной на столик. Тоненькую оставила себе. Села в то же кресло:
- В папке договор о расторжении контракта и формуляры заявлений на получение причитающихся пособий. Подписывай.
- А как же подумать?
- Так я тебе целых две минуты дала. И предупредила думать быстро. У тебя есть еще две минуты. После этого предложение потеряет силу. Другого не будет.
- А что будет?
- Увольнение за пьянство и разврат. С отягчающим обстоятельством содействия трафику людей и их сексуальной эксплуатации. Высшая мера. Без права обжалования.
Я молча раскрыл папку и начал подписывать формы. Кажется, за исполнение роли суперагента я ещё легко отделался. Последней в папке оказалась подписка о неразглашении. На десять лет. Соблазн поставить жирную точку оказался слишком велик.
- Это подписывать не буду, - заявил я с вызовом. И порвал лист на кусочки.
- Идет, - опять неожиданно легко согласилась Исабель: - Но тогда и я не буду подписывать вот это, - Достала из тоненькой папочки листок бумаги и порвала его: - Фу, спасибо, прямо камень с плеч долой. Я уже голову сломала, как это можно выполнить. Удачи... И ничего личного. Жалею, что не успела с тобой познакомиться. Как следует.
- А что это было?
- Гарантия твоей безопасности.
Жирная точка вышла больше похожей на кляксу. Исабель поднялась из кресла. Аудиенция закончена. Как ни в чем не бывало, потерлись на прощание щечками. Я повернулся к двери, но Исабель остановила меня:
- Хочешь совет?
- Почему бы и нет?
- Тебе осталось отработать пять дней. Накупи продуктов и сиди дома. Задерни шторы. Не высовывайся. Вообще. Может, обойдется. А чтоб ты не заскучал, я к тебе завтра загляну. На чашечку кофе. Не возражаешь? - и взглянула на меня безо всякой хитрости или кокетства.
- Я тебя, Исабель, тогда порву, как тузик грелку, - пообещал я, сощурившись.
Выйдя на Чуй, почувствовал, как исчезает страх перед невидимыми преследователями. В В затянутом облаками белёсом морозном небе висел тусклый солнечный шар. По тротуару шли прохожие. Никому до меня не было дела. Раз уж я принял предложение Исабель, оставалось последовать её совету. Пускай заходит. Нервы успокоились. Захотелось есть. Прошел один квартал по направлению к центру и на перекрестке повернул через Чуй налево, на Тоголок Молдо. Краем глаза заметил, на подходе к площади Ала-тоо Чуй перекрыли полицейские машины. За ними угадывалась толпа с флагами и транспарантами. До кафе "Тайм-аут", что напротив бывшего дворца спорта, четыре минуты хода. Сел за столик в уголке. Слева бар, справа входная дверь, так не дует. Есть ли повод для маленького праздника? Конечно, есть. Задание отменено. Деньги заплатят. Отчета не требуется. Никаких бумажных следов моих инициативных действий не останется. Хорошо? Плохо. Если все следы задания подчищаются с такой тщательностью, дело мое табак. Как пить дать.
Официант принес графинчик водки, соленые грибы и обжигающие щи. Поколебавшись, я мысленно махнул рукой и налил рюмку. Коней на переправе не меняют. После первой храбрости ощутимо прибавилось. После второй положительно всё мне стало по колено. Дверь распахнулась и в кафе вошли трое. Контрразведка или чистильщики Эртала? Оглянулись по сторонам. Грязные и сильно ношеные ботинки. Рожи красные. Глазки бегают. Мне почудилась в них неуверенность. Хотя втроем. Один остался у двери. Двое пошли между столиками ко мне. Почти гуськом. Проход узкий, а фигуры у них квадратные. Расчетное время до встречи - двенадцать секунд.
В который раз пожалел, что не владею приемами. Встал. Сделал шаг вперед. Правой рукой нащупал спинку стула. Он оказался у меня немного за спиной. Это добавляло замах. Прикинул расстояние. Изо всех сил распрямил руку, целясь стулом в голову первого. Не сверху, а сбоку. Стул описал дугу. Не отпуская его, я довернул корпус влево, сдвинув воображаемую точку удара на десять сантиметров. Одна из передних ножек стула попала в скулу первого противника и срикошетила вниз. Зубы и кости челюсти с хрустом разлетелись внутрь его рта. Мужик осел мешком и начал опрокидываться, блокируя продвижение своего коллеги. Стул разлетелся на части. Спинка с задними ножками осталась у меня в руке. Используя инерцию, сделал оборот как метатель молота и, оказавшись снова лицом к нападавшим, отпустил ее в полет в направлении того, кто остался у двери.
Освободившейся рукой схватил за горлышко графинчик и ударил стеклянным пузырем о край стола. Одна из стенок осталась соединенной с горлышком. Получилась не розочка, а кривой кинжал с зазубренными краями и довольно длинным жалом. Второй нападавший среагировал чисто инстинктивно, видимо от полной неожиданности. Он подхватил осевшую жертву стула под мышки. Чтобы тот затылком о пол не ударился. В результате руки его оказались заняты, корпус немного согнут в поясе, и голова опущена. Пока я занимался метанием спинки стула и боем стекла, первый нападавший благополучно достиг пола. Второй поднял голову и начал распрямляться. Но руки его немного отстали. В такой позе он оказался совершенно беспомощным. Я сделал шаг вперед и воткнул остатки графина в правый от меня глаз. Материал не оказал сопротивления. Я дернул кистью вверх. Горлышко осталось у меня в руке, а стеклянное жало - в мозгах корчившегося в падении навзничь противника. Кровь брызнула, но несильно.
Я успел порадоваться своей ловкости. Но тут перед глазами возник ослепительный шар, и я полетел в тартары, рассыпаясь на песчинки в бездонном падении. За мной тянулся размытый шлейф развеянной жизни.
Сознание возвращалось медленно. Сначала почувствовал холод. Потом боль в груди. Не хватало воздуха. Поднял свинцовые веки. Холод шел от каменного пола, на котором я лежал, как бы поточнее сказать, кучей. И от стены справа. Боль шла откуда-то изнутри, качественная, глубинная. Воняло так, что меня едва не вырвало. То есть оснований для особой тревоги ме имелось. Нос и глаза работали нормально. Ощущение боли говорило о том, что я жив. Распутав руки и ноги, медленно встал на четвереньки. Слева увидел нижнюю шконку двухэтажных нар. Втащил себя на нее и огляделся. Помещение метра полтора в ширину и около трех в длину. Стены выкрашены серой масляной краской. Нары дощатые, на ржавой раме. В торце свернутый в рулон матрасик толщиной в палец. Внутри подушка. У двери параша. Ей и воняло. Рядом облупленная раковина с краником. Дверь железная, крашеная в тот же серый цвет. Круглое окошко с железной шторкой. Квадратная дверца посередине. Стены без окон. Над дверью под потолком желтая лампочка в решетчатом металлическом стакане. Воздух холодный и промозглый. Тишина. Постучал костяшками пальцев по стенке. Глухо. Камень бездонной толщины. То, что я находился в камере, понятно. Теперь узнать бы, чья тюрьма.