На вид ему было лет шестьдесят. Он был в сером осеннем пальто и такого же цвета кепке, а железная палка служила "третьей ногой" в помощь двум другим. Он видел многое за свои прожитые годы, и это оставило глубокий отпечаток на его морщинистом лице, что делало его намного старше своих лет. Он стоял неподвижно на тротуаре, а его зрачки метались, будто выискивая кого-то в проходящих лицах. Его губы шевелились почти беззвучно:
- прости меня, я не хотел. Прости меня, я не хотел. Прости меня, я не хотел...
Этот старый город... Он жил в нем с рождения. Он был странно притягателен, этот старый город. Но не в смысле красоты или атмосферы, что так любят туристы в своих излюбленных местах для посещения. Нет. Он был, как ревнивая женщина, что не отпускает от себя далеко и чуть что сразу тянет назад к себе. Когда он был маленьким, то никогда не ездил в походы или в лагеря, как другие дети. Каждый раз, как только он собирался ехать, его сваливала какая-нибудь пустяковая болезнь. Мать вечно таскала его по докторам, но все говорили одно: чистая случайность, обыкновенная ...(тут обычно следовало название болезни и способ лечения). В пятнадцать лет он собирался съездить с классом на экскурсию в Париж, но перед самым вылетом у него поднялась температура и его не взяли. Город удерживал его, словно в громадной клетке. После каждой попытки на него наваливалась ужасная тоска, сердце как будто сжималось в маленький комок и в тоже время было огромных размеров, что еле помещалось в груди, готовое разорваться на клочки. Дыхание перехватывало, а к горлу подкатывал огромный ком. Хотя и на короткое время, но ощущать все это каждый раз было невыносимо. К двадцати годам он оставил попытки выехать за пределы города. И даже попытался найти его скрытую красоту.
Однажды, гуляя, он увидел Ее. Она стояла на мосту. Ее серый плащ раздувал налетающий ветер, а длинные каштановые волосы пытались прикрыть ее лицо. Она ловила их и откидывала назад. Он только мгновение взглянул в ее глаза, и они поразили его. Она могла бы быть и вполовину не так красива, но ее зеленые глаза... как будто только они и существовали. Он знал, что это самое мгновение решило его судьбу. И подошел к ней.
Она как будто кого-то ждала, ее глаза вглядывались в проходящие лица. Но когда она посмотрела на него, ее поиски окончились.
- я знал, что ты придешь. - Слова вырвались из его рта сами собой. И только после он понял их смысл. - Я...
- ты опоздал! - оборвала она его. Но в голосе послышалось облегчение. - Я жду уже несколько дней.
- я не уверен, что знаю тебя... вас...
- ты просто забыл. Я понимаю, в это трудно поверить.
- прости, я забыл твое имя...
- сейчас у меня другое. Сара.
Они шли по мощеному тротуару вдоль старых облупившихся зданий. Реставрация еще не дошла до них, и они стояли, забытые и полинявшие, но все еще не утратившие полностью свое былое величие. Они шли в молчании. Им не нужно было говорить. Слова были бы излишни. Гуляя, они наслаждались тишиной и друг другом. Это было то молчание, как если бы они давно знали друг друга, как люди, которым не нужны были слова, чтобы проводить вместе время. Их связывала невидимая нить, и сейчас эта связь была настолько осязаема, что заменяла обычную речь.
- я скучал...
- я знаю.
- это печально. Но я уверена - ты вспомнишь. Может, вернемся домой? Помнишь его?
Он не помнил. Не помнил, или не знал "дом", о котором она говорила с таким трепетом и в то же время страхом и болью. Он не знал кто она, или не помнил, как она говорила. А может ли он помнить, если никогда не видел ее прежде? Правильного ответа не существовало. Но почему- то он доверял ей и шел следом. Они проходили сквозь дворы и переулки, маленькие сады и большие детские площадки. Камень под ногами сменялся землей и наоборот. Пошел мелкий дождь, подгоняемый порывами ветра. Шелест опавших листьев, гул проезжающих машин, люди говорящие между собой и сами с собой. А потом все затихло. Расступилось перед величием построек. Спустя тысяча триста ударов сердца они остановились.
Они вошли в пустое заброшенное здание. И как только дверь за ними закрылась, тьма накинулась на них как голодный зверь.
- почему здесь так темно?
- ты должен вспомнить, и тогда тьма расступится.
- я не понимаю...
- Попробуй закрыть глаза. Это может помочь. И почувствуй этот дом. Позволь его прошлому раскрыться.
Он подчинился, больше не спрашивая, хотя не понимал, зачем закрывать глаза в темноте. Он стоял, прислушиваясь сначала к внешним звукам. Но, не услышав даже скрежета крыс и шуршания насекомых, обычных жителей старых и заброшенных зданий, он прислушался к себе. И услышал стук сердца в висках и прерывистое, взволнованное дыхание. Глубокий вздох ... и тьма отступила.
Дом начал наполняться ярким светом сотен свечей. Люди носились, как будто в панике, из комнаты в комнату. Были слышны крики, и обрывки речей, но разобрать о чем говорят было пока невозможно. Он начал вслушиваться. И вдруг видение обрушилось на него, словно мешок картошки, упавший на голову. Все стало ясно и понятно.
Перед ним стояли двое мужчин; тот, что справа сильно нервничал. Первый был похож на немолодого слугу и одет был соответствующе. Второй был более примечателен. Ему было не меньше пятидесяти. Его лицо украшала острая седая бородка и тронутые сединой коротко подстриженные волосы. На нем была белая накрахмаленная рубашка, серый жилет с довольно низким вырезом и золотой цепочкой от часов, висевшей на единственной пуговице. Расстегнутый светло коричневый пиджак и такого же цвета брюки, а на ногах начищенные, лакированные туфли. Трясущейся от волнения рукой он сжимал белые перчатки, другой - трость с наконечником в виде головы змеи.
-...сколько еще ждать? я долго этого не вынесу.
- рождение ребенка не такое легкое дело, месье...
- я знаю! Но эти крики сводят меня...
Вдруг крик оборвался и спустя пару мгновений раздался детский плач.
- это мальчик!!!- прокричала выбежавшая из комнаты служанка.
Картина поменялась. Свечи потушены, но было светло. Дневной свет проникал через большие окна гостиной. Он был темноволосым мальчиком лет шести и с легкостью и смехом спускался с центральной лестницы, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Следом за ним семенила молодая нянечка.
-Уильям! Месье Уильям! Я прошу вас!!! Не так быстро! Вы можете упасть! Вашей матери это не понравиться! Уильям!!!
Следующий сюжет. Была ночь. Слабый лунный свет пробивался через приоткрытое окно спальни. Он стоял у окна с фотографией красивой девушки в руке. У нее были длинные каштановые волосы и зеленые глаза.
Теперь картины стали меняться быстрее. Ему уже двенадцать. Напротив стояла та самая девочка с фотографии. Их знакомили родители.
Свадьба. Он молодой юноша в одежде жениха. Рядом зеленоглазая девушка. Они стояли, взявшись за руки. Чувство безмерного счастья и радости буквально захлестывали его.
Затем образы стали меняться, как в калейдоскопе. Одни лица, другие... Он не всегда мог уловить смысл происходящего. Будто бы дом, чьи стены видели так много, боялись что-то упустить до того, как время иссякнет. И вдруг все остановилось. Последняя сцена. Абсолютная тишина окружила его. И в этой тишине сначала на него накинулись боль и гнев, затем пришли страх и паника, а в итоге горе и отчаяние поселились в нем. И вот отражение. Давно не молодое лицо смотрело на него из зеркала. Слезы катились из морщинистых глаз. А затем он увидел большие пятна крови на своей рубашке. Он поднял руки, чтобы ощупать свое лицо. Они были странные, как будто не его, костлявые и в крови. В одной из них был нож. Он обернулся и увидел на полу тела маленькой девочки лет девяти, с грустным потухшим лицом и широкой кровавой улыбкой от уха до уха и женщины, с длинными каштановыми волосами, растрепавшимися из некогда красивой прически. Она была уже немолода, хотя и пыталась скрыть морщины слоем макияжа. Она мирно лежала на полу с широко распахнутыми зелеными глазами, и кровь разливалась вокруг ее головы. Это было слишком жестокое наказание за ее деяния, а в итоге он наказал сам себя. Он не сможет дальше жить с этим, да ему и не хотелось. Нож легко вошел в тело, и он почти не почувствовал боли. Адреналин делал свое дело. Последнее, что он увидел, падая, были зеленые глаза.
Возможно, он был моложе шестидесяти. На нем было серое осеннее пальто и такого же цвета кепка, а железная палка служила "третьей ногой". Он видел многое за свои прожитые годы, хотя может и не прожил этого. Но это оставило глубокий отпечаток на его морщинистом лице, что делало его намного старше своих лет. Он стоял неподвижно на тротуаре, а его зрачки метались, будто выискивая кого-то в проходящих людях. Его губы шевелились почти беззвучно:
- прости меня, я не хотел. Прости меня, я не хотел. Прости меня, я не хотел...