Димон вольготно расположился на сидении - на этом месте легко уместились бы двое. "Раммштайн" ревел в наушниках, заглушая шум грохочущего по туннелю поезда. Димон дёргал головой в такт музыке: ему нравились мужественные голоса, поющие на немецком. В них чувствовалась мощь, сила и власть над всем, что слабее. И над всеми, кто слабее.
Димон прикрыл веки, но даже сквозь них ощущал неприязненные взгляды окружающих: вагон метро был переполнен, как всегда в вечернее время.
"Пусть смотрят, - думал Димон. - Смотрят и боятся. В этом мире только силой можно завоевать себе место под солнцем. Или хотя бы место в вагоне. Пусть только попробует кто-нибудь вякнуть..."
И всё же кто-то попробовал. Сверху сквозь ударную музыку "Раммштайна" прорвался старческий голос. Димон попытался, не открывая глаз, определить, кому он принадлежит. Похоже, это какой-нибудь дедок Божий Одуванчик, которому не терпится опустить тощую задницу на его место.
"Хрен тебе! - мысленно отмахнулся Димон. - Даже глаз не открою".
Голос повторил снова, на этот раз более настойчиво:
-Молодой человек, вы не подвинетесь?
Димон нехотя поднял веки.
Первым побуждением было встать и уступить место. Глубоко всё-таки заложили в школе уважение к старшим. Годами долбили одно и то же, все уши прожужжали: уступай место пожилым. Однако Димон сдержался и засунул это уважение подальше. Тем более, его друзья потом на смех подняли бы. Они искоса наблюдали за происходящим. Силька, получившая прозвище из-за невероятных размеров силиконовой груди, плотоядно усмехалась. Она закинула ногу за ногу - по-другому в её мини-юбке не сядешь - и нетерпеливо постукивала каблуком. Из-за её грудей выглядывал Угорь. Лицо в прыщах он прятал под фуражкой с высоким околышем а-ля наци, сам маленький, но самомнения хватит на троих.
Димон раздвинул ноги ещё шире, нарочито зевнул и обнял рукой плечи Сильки. Груди её сдвинулись и чуть не выскочили из открытой кофточки. Она потёрлась стриженой головой о его щёку и кошачьим взглядом окинула стоящего человека.
Это был старик небольшого роста с седым пушком вместо волос на непокрытой голове. Одной рукой он опирался на палку с рукояткой, обмотанной синей изолентой, а другой цеплялся за поручень. Рукав помятого пиджака задрался, открывая застиранную рубашку. На впалой груди красовались выгоревшие орденские планки. Одна планка была приколота криво и держалась "на честном слове". Шрамы и морщины перемешались на его лице, нос заострился, а губы глубоко запали. Он щурил голубые подслеповатые глаза, прицеливаясь, куда бы сесть.
Димон не двинулся с места.
Ветеран переминался с ноги на ногу. Он не ожидал от молодёжи такого сопротивления и растерялся. Потом пробормотал первое, что пришло на ум:
-Ну, что же вы, ребята! Мы воевали за светлое будущее... Победили в такой войне... Не стыдно вам?..
Угорь тут же взвился:
-Вас никто и не просил воевать! Если бы немцы победили, мы сейчас жили бы по-европейски, а не копались в дерьме!
Силька выпрямилась и метнула на старика злой взгляд:
-Садись, старый пень, тебе место уступают!
С сиденья напротив поспешно встала пожилая женщина с сумкой на колёсиках. Придерживая ветерана за локоть, она попыталась усадить его на своё место. Старик отмахнулся от неё, вырвался, полы пиджака нависли над троицей. Торопясь и путая слова, он начал рассказывать, как заведённый, что участвовал в страшной битве под Сталинградом, что брал Берлин и расписывался на стенах Рейхстага. Видимо, эту историю он пересказывал уже много раз, со временем она поблекла и потеряла краски.
Ветеран говорил и говорил, ни к кому особо не обращаясь. Словно хмельной от старости, он не видел, что Угорь давно уже показывает ему средний палец и сопровождает речь комментариями: "Нихт шиссен!", "Хальт, цурюк!", "Руссиш партизанен!". Старик не замечал, и того, что Силька вытягивает ноги, вытирая пыльные туфли с длинными носами о его брючину.
Димон сидел, чувствуя, что заливается краской. Он не мог встать, но и поддержать приятелей язык не поворачивался. Силька больно ущипнула, призывая вступить в перепалку. Глаза её сверкали, она получала удовольствие от происходящего.
Дед между тем продолжал:
-...И тогда я говорю: "Товарищ генерал, немцы люди пунктуальные, у них обед точно по распорядку. Нам бы сейчас и ударить". Генерал послушал и говорит: "Давай, лейтенант!". Вот так мы и взяли ту высоту...
-Хальт, их верде шиссен... - глумился Угорь.
-Брешешь ты всё, дед. Небось, в штабе отсиживался, - вполголоса поджучивала Силька, стараясь носком туфли попасть по трости ветерана.
Поезд проехал две остановки. Пассажиры хмурились и покачивали головами, но никто не вмешивался. Молодёжь откровенно глумилась над стариком. Со стороны ветеран походил на пьяного, он покачивался, изо всех сил цепляясь за поручень. Никому и в голову не пришло: просто он очень устал от этой жизни. Ему трудно было бороться. Он проигрывал.
На третьей остановке вошли три мужика лет по сорок. В вагоне сразу стало теснее. Поначалу они бурно обсуждали проблемы на работе, потом заговорили о предстоящих выходных: вроде собирались на шашлыки с семьями. А через минуту замолчали и прислушались к происходящему за их спиной.
-...И я нашёл обломок кирпича и написал на стене своё имя. А мои солдаты выпустили в воздух всю обойму... Берлин был наш... - увлечённо рассказывал старик.
-Задолбал своими россказнями! Заткнись, придурок старый! - шипела Силька.
Наконец, она попала ногой по трости ветерана. От неожиданности старик потерял равновесие и чуть не рухнул на заплёванный пол. Мужчины удержали его и усадили на свободное место в сторонке. Потом переглянулись и молча подошли к молодым людям.
Дежурная по станции видела, как из вагона вылетели три молодых человека. Вид у них был потрёпанный. Один выплюнул зуб и опустился на колено, поднимая с пола смятую фуражку с эмблемой мёртвой головы и сломанным козырьком. Другой согнулся и держался за челюсть. Молодая девушка со стриженой головой заправляла в кофточку выпавшие груди, держа в руке сломанный каблук. Она так и сыпала витиеватыми выражениями.
Дежурная поднесла было к губам свисток, но потом передумала, увидев, что молодые люди заковыляли к выходу со станции. Женщина подняла жезл, отправляя поезд. В окне вагона промелькнули лица трёх мужчин. Они, как ни в чём не бывало, строили планы на предстоящие выходные.