Хмурый слякотный день сменился таким же вечером, в домах стали зажигаться огни, вспыхнули и замигали уличные фонари. Они не столько освещали путь, сколько размывали перспективу, и редкий мезенец, спешащий домой после трудового дня по скользким тропинкам и рыхлому снегу, не поминал тихим словом природу, погоду, состояние души и местную администрацию.
Калитка хлопнула, залаяли собаки. Желтые пятна уютного домашнего света оживляли неприкаянный двор. На крыльце лежали мокрые половики, забота Петровны, нисколько не исполнявшие своего гигиенического назначения.
По дороге в свою комнату Ольгуня хотела в уборную зайти, но из нее вышел сосед, и по причине неуместной обонятельной чувствительности она раздумала следом за ним заходить.
- Здрасьте, дядь Сереж, - пробормотала и мимо шмыгнула.
Сосед в ответ кивнул и продолжил кивать, уходя по темному коридору.
Ольгуня прошла по коридору, никого более не встретив. Сняла пуховик и "баретки", как мать зимние ботинки называла. Заглянула к ней, пусто. Поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, достала ключ из-за косяка, отперла хлипкую дверь. За ней, как и при бабушке, были тишина и покой. Шкаф, стол, кровать, коврик на стене, словно доброжелательные престарелые родственники, излучали приязнь и одобрение.
Ольгуня достала из кармана кнопочную "нокию", включила - никто не звонил.
Телефон "для работы" втайне от матери купила в ларьке у знакомого дяденьки. Он продавал за семьсот, но уступил за пятьсот, у нее больше денег не было. Номер знали лишь церковные, классная руководительница и толстая Танька. Та сказала:
- Олька, давай я тебе старый мамкин самсунг принесу. Все равно без дела валяется. А без телефона как без рук, да что там без рук, как без головы.
Ольгуня покраснела, как рак, и призналась, что телефон имеется, только страшный и старый, в школе она его не включает, чтобы перед ребятами не позориться, дома - чтобы мать не увидела и не отобрала. На службе тоже не включает, потому что это грех.
- А когда включаешь-то? - поразилась Танька.
- Проверяю иногда... ну и когда работаю, хозяева звонят, - еще гуще покраснела Ольгуня. Но номер Таньке дала, и они договорились, что Ольгунин телефон будет их секрет.
На столе лежала библия с евангелиями и псалтырем под одной обложкой, дар Ольгуне от батюшки ко дню именин. И брошюрка с пояснениями, как готовиться к исповеди и причастию. Ольгуня хотела помолиться, чтобы нечистые помыслы от себя отвести, но наткнулась взглядом на брошюрку и внезапно похолодела вся. Зачем батюшка эту книжку подарил? Не иначе, как знает что-то, а не знает, так догадывается. И подарком ей говорит: покайся, Ольга. Пока не поздно, очисти душу от лжи, а тело от грехов.
В церкви появился служка Серафим, истинный серафим - не грозный огненный с шестью крыльями, но небесное создание неполных семнадцати, безбородый, тонкий, светлый, с лучистыми глазами и темными длинными ресницами. Улыбался так, что за сердце хватало и тело трепыхалось, полз жар от живота вниз и тягостно, и томно, и душно становилось. И покаяться в том никак не могла. Батюшка, хоть и духовный чин, но мужчина, иеромонах. И казалось, что произнесенная вслух скверна прилипнет к ней навсегда, так что вовеки не отмыться.
В начале марта Ольгуне исполнилось пятнадцать, и какой бы она ни была недокормыш, природа брала свое. Тело менялось, рос пушок, ныла грудь, набухал живот и мучили месячные. Ольгуня смотрела в зеркало бабушкиного гардероба на чужого. У него было жадное лицо с припухлым ртом, неангельское тело, на котором тонкие и острые грудки росли вразлет, изгибаясь в стороны и вверх, будто маленькие рожки. Чужой был склонен к неправедным мыслям, блудным чувствам, грязен телом, нечист душой.
- Пойду в баню в пятницу, - подумала она. - Отмоюсь, а после к исповеди приготовлюсь. Поститься буду на хлебе и воде. И покаюсь батюшке во всем, обещаю!
Новый жилец
Она принесла воды, полы протерла, и приготовилась исполнить молитвенное правило, но тут дверь открылась и ввалилась возбужденная и нетрезвая мать.
- Что сюда шляешься? Я тебя сейчас отважу. - напустилась на Ольгуню. - Заходи!
Последнее это она не дочери, а кому-то за своей спиной адресовала.
- Здрасьти! - следом вошел в синей куртке и с рюкзаком молодой рыжеватый парень. Розовощекий, от холода, видно.
- И вам не хворать, - по-бабушкиному пробормотала Ольгуня, краснея очевидно для себя.
- Вот, - обратилась Алевтина к гостю, - мебель оставляю. И кровать, и шкаф, и стол со стульями. Олька уберется, окна помоет. Она хорошо моет, ее нанимают хозяева мыть.
- А добавишь, - продолжила в порыве вдохновения, - коридор за тебя помоет и туалет. У нас все соседи моют по очереди. Тысячу дашь, и она будет мыть по надобности. Воды на кухне сколько хочешь, раковина там. Туалет с унитазом есть. А ванны нет.
Тут Алевтина сбилась, выдохлась и умолкла, не зная, что добавить.
- Бери, - заключила она. - Или думать будешь?
- Нормально все, чего думать. - отозвался парень, снимая с плеч рюкзак. - Буду заселяться. Мыть ничего не надо, и так чисто.
- Залог тогда с тебя, - переключилась на деловую ноту Алевтина. - Три тыщи, меньше взять не могу, тут добра не на три тыщи, может, на все пять.
- Я-то уж давно не девушка, - сообщила ему мать, - Алевтина я. А это дочь моя, Олька.
- Хорошая дочь, - одобрил рыжий, оглядев Ольгуню с головы до ног. Та повернулась и выскочила вон.
- Не обращай, как там тебя, внимания, она придурочная, в церковь ходит, в хоре поет, - равнодушно сказала Алевтина, - располагайся, а мне надо срочно... короче, дела у меня.
И тоже мигом за дверью исчезла.
- Эй, хозяйка? Ключи дайте! И туалет где? - вскричал новосел в пустую даль коммунального коридора, где арендодательницы уже и след простыл.
- Чего орешь! - подоспела на крик сонная Петровна. - Ключ тут лежит.
Нагнулась, продемонстрировав обтянутый цветастым халатом зад и оплетенные венами бледные икры, достала ключ из-за отскочившего косяка, протянула опешившему парню.
- Туалет за углом, дверь с дыркой, - сообщила. - Раковина на кухне, внизу. Еще сортир на улице деревянный, если любишь на свежем воздухе оправиться, покурить, газетку почитать. Но там воняет, да и холодно сейчас.
- Не курю я, - отвечал Дмитрий.
- Вот и не кури, - одобрила Петровна. - Долго ли до беды. Вон за электронным магазином, полыхнуло - и как корова языком слизала. Одни угольки остались. Получили комнату в бараке в Гущино. Кто выжил, понятное дело.
- Мать его к тому времени померла, - повествовала Петровна на общей кухне. - а сам пил, пил, и допился! Зашли дружки, а он за шею подвешенный, синий весь, язык наружу. Милиционеров вызвали, те походили кругом и говорят:
- Удавился. Видно, белая горячка посетила.
У Васильевны забор рядом, а в заборе дыра, она сидела там и все слышала. Что руки у покойника за спиной были связаны. Но милиционеры очевидцам пригрозили, будете болтать, привлечем за соучастие.
- Соучастие в чем? - Виктор Степанович, чистящий картошку, недомолвок не любил.
- В преступлении - отвечала соседка и, приоткрыв крышку на кастрюле, помешала кипящие щи. Варила она их традиционно на неделю, и запах стоял, мама, не горюй.
- Капуста неправильная стала, - посетовала Петровна, - аромату нету в ней. И вкус не сладкий у нее. Раньше была как яблоко, белая, хрусткая, а теперь зеленая, жесткая, не разжуешь, хоть вари целый день. Колют в нее консерванты, наверно. Или нитратами поливают. От чего помрешь, и не узнаешь, во жизнь пошла.
Аромата распространялось предостаточно, о чем Степаныч и сообщил.
- Будешь целый день варить, выкину кастрюлю твою, - добавил он добродушно, - вместе со щами. Достала ты ими уже.
- Чего это? - обиделась Петровна, - кухня общественная, и за газ плачу всегда вовремя. Сколько хочу, столько и буду варить.
- Да шутит он, - вмешалась Катерина, мывшая посуду в тазу, - не обращай внимания, давай рассказывай. Что там дальше было-то?
- А ничего и не было, - охотно вернулась к рассказу Петровна. - Увезли Вовку, и до свидания. Глядит Васильевна - новые хозяева там. Стройка, шум во всю ивановскую...
- Это который дом-то? - заинтересовался Виктор Степанович, вытряхивая очистки в мусорное ведро и чуть потеснив Катю, расположившуюся у раковины.
Катя пихнула его бедром. Тот покачнулся, но устоял.
- Слышь, Петровна, дом, спрашиваю, какой?
- За углом, где колонка была с хорошей водой, - ответствовала Петровна. - Там такая оградка ажурная, как на могилке. И машина стоит. Зеленая. На лягушку похожа.
- Знаю, Пряникова спортивный БМВ, - обрадовался Степаныч. - Там свинарник был. Ну и воняло! Мы мальчишками бегали, палки, бутылки, мусор всякий за забор кидали. А Жанна старая раз как выскочит! Клюкой машет! Орет! И что орет! Я армию прошел, но такого больше не слышал...
- Вовка Жаннин сын, что ли? - догадалась Катерина.
- Ну, - отвечала Петровна, последний раз помешала щи, поплотней закрыла крышку и выключила газ. - Убили, а милиция и не почесалась.
- Так ему и надо! - позлорадствовала Катя.
Кавалеры ее в большинстве были не дураки принять на грудь и заложить за воротник, что Катерину изрядно злило, а под конец выбешивало до мордобоя и окончательного разрыва отношений. Начала было поглядывать на непьющего Виктора Степановича. Поглядит и отвернется. Уж больно невзрачный, хилый, плешивый и нудный. Да еще и неизвестного заболевания инвалид второй группы. Говорит, коленная чашечка, а сам ходит, не хромает. Поди знай, что эта чашечка вообще такое.
- Всех бы алкашей собрать и повесить, - сообщила она свою мечту, - чище стало бы кругом.
- Зря ты так, Катерина, - осудила Петровна, снимая кастрюлю и укутывая дырявой кофтой, что носить никак, а щам упревать в самый раз. - хоть Вовка и пил, но тоже божья душа.
- У алкашей души нет, она в водке растворяется! - отрезала Катя, слила воду мыльную в раковину, принялась под краном тарелки полоскать.
- Сережка вон поддает, а ты его жалеешь, - подколола Петровна.
- Дядь Сережу не тронь! - возбудилась Катерина. - Дядь Сережа человек! Кто дядь Сережу тронет, тому спуску не дам!
- Правильно, Катюша, - примирительно сказал Степаныч. - Понимание надо иметь.
Его никто не поддержал.
- Бесчувственная она, - прокомментировала Петровна и стянула кофтины рукава тугим узлом. Кроме поддержания внутри шерстяного кома тепла, сооружение должно было оградить содержимое от злонамеренности. Захочет кто-нибудь плюнуть в кастрюлю, а поди-ка подступись. Она унесла бы пищу в комнату, да боялась оступиться и ошпариться.
Закончив, задиристо добавила:
- И только для себя аккуратная. Вон смотри, сколько воды льет! И не колышет ее, что по двору дерьмо спортивным стилем плавает.
На улице не было канализационной трубы, и соседи сообща соорудили отвод и дренажную яму, чтобы не бегать с погаными ведрами и не морозить причинные места в дворовой будке с вонючей дырою. Яма постоянно переполнялась, переработанные продукты жизнедеятельности выплескивались наружу, ассенизатора вызывать каждый раз никаких денег не хватало. Потому следили, кто сколько воды в общественную трубу сливает. Петровна порой принималась считать, кто сколько раз унитаз спустил (на кухне слышно было). Но тут ее быстро на место ставили.
И сейчас Катерина уступать не собиралась. Подбоченясь для устойчивости, она широко открыла рот.
Назревал классический коммунальный скандал.
- Ах ты, старая кошелка, - с удовольствием начала Катерина и принялась образно объяснять соседке, куда той следует отправиться.
Хотя противник мощью превосходил, зато Петровна заводная была.
- А ты разэтакая и такая! - не осталась в долгу. - И мать твоя была такая, и вся твоя родня.
- Ахх! - разъярилась Катя и пошла в лобовую атаку.
Дверь распахнулась и угодила ей в плечо.
- Простите, я нечаянно, - извинился незнакомый парень, протискиваясь внутрь. - Алевтина сказала, тут можно чайник греть и столом пользоваться.
И зачем-то пошутить решил:
- А я иду и думаю, что за шум, а драки нет.
Зря он это сказал, у Катерины руки так и чесались. Она замахнулась, и схватились они с новым жильцом прямо на пороге.
- Вот тебе и драка, - прокомментировала Петровна, и на всякий случай спряталась за общественным буфетом, оставшимся от прежних еще, чуть ли не царских времен.
- Ты, парень, Катюху нашу не трогай, - заступился Степаныч и тоже полез за буфет.
К разочарованию зрителей битва так и не состоялась. Противники постояли, качаясь в воинственном объятии, и быстро остыли.
- Да я вас и не держу, женщина, - развел руки оппонент.
-- Пока еще в девушках хожу, - вроде обиделась Катерина.
Встряхнулась словно курица, выскочившая из-под петушка, и отправилась собирать посуду в таз.
Петровна со Степанычем выбрались из-за буфета.
- Смелый какой, - после неодобрительно говорила Петровна. - Темная лошадка, хоть и рыжей масти! На Катьку попер, как самосвал. Катьке, конечно, так и надо, но этот, из молодых да ранних, он себя покажет. Не к добру я Вовку поминала, ох не к добру, чует мое сердце.
Петровнино сердце - вещун, это всем давно известно.
Мария, семейная жизнь
Саши дома не было, хотя давно вечер наступил. Вечер не как конец светового дня, которого сегодня вроде и не случалось, а настоящий, подтвержденный цифрами на дисплеях и стрелками на циферблатах.
Мария постояла в полутемной прихожей, вдыхая запах московского жилья: легкий шлейф чужой готовки, нотка уличной гари, знакомый тон домашней пыли. Привычно подумала, что надо бы сделать здесь не косметический, а полноценный ремонт, и так же привычно от этой мысли отмахнулась.
Сняла пальто, разулась и внезапно почувствовала, что нечеловечески устала. Не включая света, прошла в спальню к широкой кровати, прилегла на покрывало и провалилась даже не в дрему, а в кому какую-то.
Очнулась, когда зажглась яркая люстра, испуганно прикрылась локтем, но тут же сообразила, что это Саша пришел с работы.
- Марьиванна! - громко и нетрезво поприветствовал ее хмуроватый муж. - Какими судьбами? Проветриться приехала?
Когда-то она в приступе откровенности рассказала Саше о глупом школьном прозвище. Тому показалось, что оно забавно, по-учительски, звучит. И начал, будучи в определенных настроениях, так к жене обращаться.
- Марьиванна - это прикольно, - утешал он (Маша ненавидела словечки наподобие прикольно). - А вот меня в школе Головнёй звали. Еще были Ряха, Даун, Коряга и Вонючка. Так что тебе, можно сказать, повезло.
Порой это начинало злить. Но сейчас она смолчала. Перед ней стоял не виданный больше двух недель муж и глядел безо всякого удовольствия.
Мария твердо знала, что все всегда смотрят на нее с приязнью, и мужчины, и женщины, и продавцы, и полицейские, и молодые, и старики, за исключением человеконенавистников, конечно. Интересно, если бы она увидела сейчас свое помятое со сна отражение, узнала бы в нем воображаемую себя?
- Саша, ты не рад мне? - подавленно спросила она. - Я не могла дозвониться, беспокоилась. Скучала.
Последнее слово было ложью, и оба это понимали.
- Отчего не рад, рад, - отвечал, не глядя на нее, муж и стал копаться в гардеробе, ища, похоже, чистую домашнюю одежду.
Мария почувствовала укол совести. Бросила его на произвол безответственного общепита и равнодушной домработницы.
- Ты ужинал? Я сейчас приготовлю что-нибудь, - с излишней заботой предложила она.
- Ну давай приготовь, - милостиво согласился он.
Через час в квартире витали флюиды печеной форели, овощного салата и взаимного раздражения.
Мария укрылась от перенасыщенной атмосферы в Денисовой комнате. Она ее не переделывала, чтобы сын всегда знал, что у него есть дом. Скажи она это Саше или самому Денису, владельцу просторного лофта, те бы ее высмеяли. Ничего себе, сказали бы, дом для взрослого мужчины: клетушка с диваном-кроватью, турником, книжными полками и компьютерным столом.
Мария же упрямо помнила Дениса десятилетним мальчиком, ершистым и улыбчивым, добрым и безоговорочно ее любящим.
- Вырасту, заработаю денег, куплю тебе шубу, - сообщал он. - Чтобы ты не мерзла.
- Но у меня есть уже шуба, - возражала она.
- Ну и что, - он по-Сашиному хмурил лоб, - это папина шуба, а я хочу, чтобы была моя.
Теперь ее большой мальчик и не вспоминал о подобных глупостях, разговаривал формально, на праздники отделывался букетом со стандартной открыткой и суммой на карту с предложением купить, что захочется.
Почему-то ей в таких случаях вообще переставало что-либо хотеться.
Мария устроилась в жутко неудобном эргономичном кресле, проверила почту. Спам, спам, спам. Расписание лекций на апрель (у нее два дня всего рабочих, вот чудеса), приглашение на семинар, напоминание из деканата, что пора сдавать ежегодную статью для научного вестника. Статью она начала, и тема была актуальная, и удалось ей закрутить там даже некоторую интригу, что придавало банальному тексту блеск и видимость компетентности. Оставалось дописать, "причесать" и отослать. Но все показалось ерундой и пустым притворством. Словно надеть мамины туфли, завернуться в простыню и изображать, что ты фея... или врач, например.
- Чушь какая лезет в голову, - отмахнулась она от этих мыслей. - Сегодня допишу, перечитаю и пошлю. Крайний срок - завтра.
Посмотрела в незанавешенное окно, на подсвеченное серо-розовым смешением городских огней небо. Отсветы ложились на стекло и, словно на GIF-картинке, по нему монотонно стекали стылые капли то ли мокрого снега, то ли ледяного дождя.
- Может и вправду пора в теплые края, - тоскливо подумала Маша.
Полезла в ноутбук, покопалась в предложениях. На картинках сияли неестественным светом океанские дали, трепетали пальмы и разноцветные паруса кайтеров, загорелые модели демонстрировали дизайнерские наряды на фоне шедевров архитектуры.
- Боже мой, какая скука, - подумала Мария и устыдилась.
Уличные осадки определились с видовой принадлежностью и отчаянно лепили на стекло большие хлопья, которые, впрочем, тут же таяли и все так же уныло стекали вниз, подчиняясь неумолимым законам физики.
Что-то было такое у Чехова, про климат, совершенно невыносимый для чувствительного человека. "Все время кажется, будто вот-вот..."
Фраза никак не всплывала в ее обычно отзывчивой памяти, и она набрала начало в поисковой строке:
- Все время кажется...
Яндекс услужливо выкатил список популярных запросов.
- Все время кажется, что скоро умру, -
Читала она с возрастающим изумлением.
- Все время кажется, что по мне кто-то ползает
- Все время кажется, что от меня плохо пахнет
- Все время кажется, что за мной следят
- Все время кажется, что муж мне изменяет...
Мария с чуть большей чем надо силой захлопнула крышку ноутбука.
- Вот это я понимаю, бурная насыщенная жизнь, - сказала себе.
Незаметно вошедший в комнату Саша положил руки ей на плечи, и она вздрогнула. Он нажал сильнее, потер ей шею, наклонился, щекотно поцеловал за ухом. Ладони привычно пропутешествовали вниз и мягко сжали грудь.
- Закончила? Тогда пойдем спать, - пригласил муж.
От него пахло коньяком, но Маша отметила, что он побрился, и понадеялась, что заодно не поленился помыться в ее честь.
"Живешь в таком климате, - вдруг ясно вспомнила она, - того гляди снег пойдет. А тут еще эти разговоры...".
На долю секунду захотелось оказаться в мезенском доме, совершенно одной, смотреть на сосны, слушать ветер, ни о чем не думать. Но это быстро прошло.
Ася, времяпрепровождение
Ася заходит на популярный женский ресурс, где за активность ее сделали модератором кулинарного раздела. Там она предстает Маргаритой, кудрявой, серьезной, на щеках ямочки. Ей тридцать девять, у нее двое детей-подростков, два высших гуманитарных образования, муж, свекровь и собака породы чихуахуа.
Асе нравится вживаться в образ гуру женских ухищрений. Готовить она никогда не умела, а вот сталкивать лбами, ставить подножки и загребать жар чужими руками любила, еще со времен учебы в бухгалтерском техникуме.
Ася осваивает словарь подросткового сленга, повадки собак чихуахуа и разрабатывает тему будущего конкурса "Изысканные и простые блюда из перловки". Радуется аудитории затейниц, которую делит на три категории. Первая - затейницы честные. Ася их прозывает "девушками". Честные играют по-честному, а если видят, что кто-то жульничает, расстраиваются. Если и возмущаются, то робко, потому что в них крепко-накрепко вбили - ябедничать нехорошо. Скромницы! С ними легко, доброе слово скажи, похвали, поощри. И они твои. Потому что их учили, преданность и верность - это хорошо.
Вторые - нахалки. Или еще - хабалки. Так и норовят чужое присвоить, соперниц подставить, помоями облить. Ася им спуску не дает. Хабалки напоминают ей стаю бродячих собак: готовы в любую минуту облаять чужака, а то и меж собой перегрызться. Ася им косточки подкидывает, но строго следит, чтобы без команды хвосты не поднимали. Иногда, чтобы выпустить пар, хабалкам жертва нужна, для этого случая "девушки" из первой категории подходят.
Третьи - правдолюбицы, что прут, все сметая на своем пути. Самое забавное их с нахалками стравить, в сторону отойти и любоваться, как во все стороны разнообразные брызги летят. Но приходится следить, чтоб дерьмо через край не полилось. Когда дамы переходят на личности и отборный мат, Ася выступает с завершающим словом и своей властью закрывает тему. Потому что на известном портале две вот так поцапались, так в результате одна другую нашла в реале и облила марганцовкой. Та, дура, фамилию настоящую и район проживания на сайте выложила. Шуму много было, из ничего практически. В газетах писали, интервью пострадавшая, вся фиолетовая, пятнистая. Портал чуть не закрыли, но те отмазались через своих людей. Говорят, в интернете зло. А она, Ася, с ракурса прожитых лет, видит, что зло не в местах, а в отдельных людях. И масштаб зла - это формула их локальной концентрации. Вот так-то, дорогие мои москвичи, примкнувшие замкадыши и прочие понаехавшие. А также другие обитатели мерцающих виртуальных глубин.
- Как же к вашим сердцам подберу я ключи? - басом поет Ася и отправляется на сайт знакомств, где оборачивается Лолой с внушительным бюстом.
- Здорово, что ты здесь! А то и поговорить не с кем!
Анатолий, на аватарке щеголяющий мускулистым торсом, откликается на прозвище Толич и любит поговорить о душе. Лола кокетничает, льстит. Удивляется, отчего такой набор мышц не облеплен роем оффлайн-красавиц?
- Надоели, - байронически грустит Толич. - Они за мышцами человека не видят.
- И у меня все про бюст, - доверительно жалуется Лола. -А что внутри него, не интересно.
Анатолий молчит. Куда подевался мужик (да мужик ли)? Внутренности бюста испугался?
- Прости, по работе отвлекли. - оживает Толич. - Чего хотел сказать: пошли в кино? Или погулять можно. Только погода нелетная. Лучше посидим где-нибудь и все такое.
- Извини, мне пора. Пока-пока! - неожиданно объявляет Лола и исчезает из чата.
- Уф! - говорит Ася вслух. - Надо пойти бутербродик намазать. Или пообедать сразу, котлет с макаронами еще полсковороды со вчера осталось.
И, нарочито шаркая ногами, спускается на кухню.
Мария, ликвидация подруг
На следующее утро Саша был непринужденно любезен, но сообщению, что жена собирается обратно в Мезню, будто обрадовался.
- Езжай, - сказал. - Отдыхай.
Можно было подумать, что она от чего-то устала.
- Навещу как-нибудь, - пообещал неопределенно.
- Буду ждать, - легко солгала она.
И они расстались с обоюдной приятностью.
Мария знала, дела мужа задержат и отвлекут, но и принять была готова его со всей супружеской ответственностью. Поскольку мужчина в жизни женщины статус имеет и практический помимо декоративного. Бодрит, питает. В отличие от подруг.
Когда-то у нее вроде как была подруга и их вроде как дружба продлилась несколько лет.
Но как-то Марию на лестничной площадке остановила соседка. Та знала ее с детства, никак не могла имени-отчества запомнить. То ли Евлалия Ивановна, то ли Олимпиада Степановна. После выучила, Олимпия. Причем Евгеньевна.
- Ты подружку свою Настю хорошо знаешь? - с ходу взяла быка за рога Олимпия Евгеньевна.
- Знаю, - отвечала Мария не очень вежливо. - А что?
- Неэтично, конечно, передавать, но я тут услышала, что она убить тебя хочет.
Маша оторопела и не поверила. Такое только в детективах про маньяков случается.
- Дело было так...
Оказалось, соседка трудится секретарем в районной службе психологической помощи. Страждущие сограждане валом валят. Специалисты двери неплотно закрывают, порой и вовсе держат нараспашку.
- Вчера иду по коридору, - продолжила Олимпия, - вижу, Настя твоя в кабинете сидит. И говорит: хочу ее убить. Остановилась я. А она - вы сказали, можно убивать врагов. В голове. А она мне хоть подруга, но я ее больше всякого врага ненавижу...
Список претензий Насти оказался длинным. Олимпия побежала к рабочему столу и быстренько основное на бумажке записала. Чтобы чего не забыть, не растерять по дороге. Записку сейчас Марии и зачитала:
"...Родители уехали, квартиру трехкомнатную оставили. Она там одна, а мы втроем в двушке... Сашка Головин вьется ужом, она нос воротит, ходит такая гордая. А сама точно спит с каким-нибудь козлом из преподов, недаром ее в аспирантуру берут.
...И деньги у нее откуда, спрашивается? Говорит, родители подкидывают, врет наверняка. То сумка новая, то туфли. Джинсов три пары, как будто у нее три задницы, а не одна, как у всех людей...
... Такая злость берет, когда думаешь, за что ей столько всего! Спать ложусь, а заснуть не могу, все она мерещится со своей улыбочкой. Начинаю представлять, как она сидит такая в ванне и просит сладким голоском:
- Настенька, потри мне спинку!
А я беру ее за волосы и под воду пихаю, голова тонет, и пузыри идут. И вот лежит она на дне, смирная, с перекошенной рожей, а я понимаю, что никогда больше ей не позавидую. Сразу успокаиваюсь и крепко засыпаю..."
Мария растерянно поблагодарила Олимпию и ушла. Сначала все поверить не могла в произошедшее, а после наоборот, везде стала каверза мерещиться. Тогда и случилась принципиальная, как в фильме, ликвидация темы подруг.
Да так ли они уж на самом деле нужны? В конце концов подруги не встречаются в дикой природе, значит, явление необязательное, в естественной среде выгоды от них никакой.
Вот противоположный пол - полезен, да. Это очевидно.
И муж ее отнюдь не худший экземпляр.
- Пусть приезжает, - великодушно решила Мария.
Она стояла на крыльце и оглядывала свои владения.
Зима истекала водой, весна бестелесной тенью кружила рядом, дожидаясь, пока соперница ослабеет и сдастся. Снег немного стаял, из луж выглянуло несколько зеленых клювиков, в воздухе обещанием долгожданного тепла вился легкий туман. Поодаль росли можжевельники, колючие и, на первый взгляд, бессмысленные. Попались на распродаже в питомнике, вот и купила. Думала, будет стричь под пуделя, шахматную ладью или еще что-нибудь экзотическое.
Два куста посадила рядом, один поодаль. И вот такая картина - ближние цветут и пахнут, а дальний чахнет. Оказался одинокий мужчина. Полуживой, корявые ветки еле выпускает. И спилить рука не поднимается. Потому что сохнет он не со зла, с тоски.
А вот парочка оказалась как раз мужчина и женщина. Зеленеют, кустятся, синими шишечками обвешиваются. Разлохматились во все стороны, пора стричь. Под пуделя вряд ли получится, а под шар и конус в самый раз. Девушка будет круглая, а юноша такой... фаллический.
Зябкая все-таки погода, промозглая.
- Сегодня пятница, пойду-ка я в баню, - решила Мария. - Там тепло, яблоки.
Вот и снова не удалось удержаться от киноцитаты.
Баня
В бане и вправду было тепло и яблоки лежали на столе вместе с грейпфрутами и виноградом. Это значило, что баню сегодня посещает Ирочка.
Ирочка, миниатюрная блондинка неясных лет, состоит из множества достоинств. Она безвозмездно обеспечивает местный клуб парильщиц фруктами, медом и минеральной водой, целебной синей глиной, кофейной гущей, сухой полынью, эвкалиптовым экстрактом и березовыми вениками. Моет парную, носит воду, подметает полы. Любит дарить полезные мелочи, например кремы для омоложения или мочалки от целлюлита. У Ирочки есть всего один недостаток: она не умолкает практически никогда. Даже в парной, где ревнители банных законов требуют полной тишины, Ирочка умудряется что-то шелестеть на ухо соседке Наде. Надя, как и все остальные, ее не слушает, но согласно покачивает большой кудлатой головой под войлочной шляпой.
Маша поздоровалась с банщицей и проследовала за шторку, в "чистое" отделение.
В стародавние годы Зина Михайловна общественную баню "прихватизировала", как выражались посетители "нечистой" части. "Небось, хорошо спинку терла Фишману или Пучикову", судили и рядили они. (Фишман был долгие годы бессменным главой мезенской администрации, Пучиков при нем состоял правой и левой рукой.)
Тогда же был сделан ремонт с классовым разделением. "Нечистые" получили старую раздевальню с супротивными, как в электричке, дерматиновыми топчанами, а также большую моечную-мыльню. С каменными лавками, проржавевшими кранами, скользкими душевыми, жестяными тазами. И воды хоть залейся. Стоимость сто рублей в час, для обитателей коммунальных бараков и нерадивых дачников с летним душем из старой бочки, вполне доступное удовольствие.
В чистом отделении - кабинки с диванчиками и зеркалами, кухня с холодильником, кулером, электрическим чайником. Зина Михайловна Ирочкины фрукты моет под фильтрованной водичкой и ставит в вазе на общий стол. Моечное отделение тут небольшое, тазики пластмассовые. Но главное - парна́я, просторная, свежим деревом отделанная, сухими травами убранная. Кочегар Егорыч топит печь с раннего утра без перерыва. Гуля, уборщица, намывает, водичкой сбрызгивает, проветривает. Купель ледяной водой доливает. Но час уже тысяча, и Ирочкин пронзительный голосок бесплатно:
- Все пропало, фирма разваливается, клиентов нет, партнеры разбежались, сотрудники увольняются, зарплату платить нечем. Еду такая вся не своя, вижу - автосалон. Сто раз мимо проезжала, не было, и вдруг появился. Судьба, думаю. Неслучайное это явление! Раз - и зарулила на стоянку. Там никого, кризис, деньги кончились, не на что машины покупать. Менеджер меня увидел, бежит со всех ног, счастью своему не верит, думает, блондинка туалет ищет. А я выхожу из своей развалюхи и говорю: "У вас красненькая машинка есть?" Он глаза выпучил, я подумала - сейчас вывалятся...
Маша осторожно заглянула в моечную. Ирочка мазалась кофейной гущей на скамейке у окна, рядом натиралась медом равнодушная Надя. Согласно банным легендам, кофейная гуща придавала коже необычайную упругость и гладкость, мед же выводил шлаки и способствовал общему оздоровлению и похудению организма.
- Глаза, говорю, так выпучил, сейчас вывалятся! - повторила Ирочка в самое ухо Наде.
- Ага, - сказала Надя, массируя объемное брюхо.
- Короче, я ему говорю еще раз - хочу машинку красненькую. У вас есть? Он врубился наконец. Есть, кричит. Красненькая. То, что вам надо. Ты мою "Мазду" видела?
- Ну, - Надя перешла к ляжкам. Это грозило затянуться надолго. Ирочка похлопала ее по плечу, кофейная гуща полетела в стороны.
- Так это она и есть!
- Кто? - заинтересовалась было Надя.
- Да машинка. Я тогда все остатки денег и ухнула. Правда, красавица?
- Кто? - снова не поняла Надя.
- Да Мазда моя! - вскрикнула Ирочка. - Что ж такое с тобой, разговаривать невозможно.
- А-а! - безразлично отвечала ленивая Надя. - Думаю, дотянусь ли поясницу потереть. Живот мешает.
- Да бог знает, что ты несешь, Надя, - вконец расстроилась Ирочка. - Как живот может мешать поясницу тереть?
Тут Мария и вошла.
- Машенька, - обрадовались обе дамы одновременно.
- Поясницу мне намажешь? - спросила Надя, протягивая липкую баночку.
- А ты знаешь, как я свою красавицу покупала? - спросила Ирочка. - Сейчас расскажу...
Маша терла мясистую поясницу под Ирочкино стрекотанье и думала, что надо бы все-таки свою баню построить. Как-то не получается в компании отрешиться и воспарить. Или это бытие под уклон катится, не юна ведь она, хотя и кажется себе молодой.
- Коробка-автомат, - жужжала мухой Ирочка. - Климат-контроль, круиз-контроль, парктроник. Кожаный салон, зеркала с подогревом. И он еще говорит - скидку сделаем. И страховку бесплатную. Понятно, продажи упали, а тут такой клиент, блондинка...
И она радостно захихикала.
Тут Гуля зашла, в цветастом сарафане и смешной зеленой чалме.
- Здрасьте, - сказала и всем по-сестрински улыбнулась. - Зина Михайловна велела поддать, говорит, как бы не остыла парная-то... И чай заваривает, сейчас принесу. С лимоном и чабрецом.
- Девчонки, без меня не заходите! - вскрикнула Ирочка и опрометью бросилась под душ. -. Я тут в гостях была, позвали в баню, и вот заходим, а там, представляете, сидит негр...
Так неспешно прошло три часа.
На выходе Марии встретилась выходящая из "нечистого" отделения Ольгуня, намытая до скрипа, с распущенными влажными волосами и красными щеками. Девчачье тельце под линялой футболкой и невзрачными джинсиками казалось неожиданно аппетитным, все на нем где надо круглилось, где надо топорщилось. Мария на миг даже позавидовала этой бутонной упругости.
Зина Михайловна выглянула, пригласила обеих чай пить.
- Давайте, - согласилась Ольгуня, - Заодно волосы высохнут. Не хочется на мороз с мокрой головой выходить.
Зина Михайловна чаю налила в большие кружки, ватрушки домашние выложила, бутерброды с сыром и ветчиной.
- Кушайте, - пригласила. - И я присяду, пока чужих нет. С утра не евши сегодня.
Банщица отсутствием аппетита не страдала, и что самое интересное, Ольгуня от нее почти не отставала.
- С чего я взяла, что ребенок недоедает? - удивлялась про Мария. - Вон как замечательно ватрушки трескает!
Ольгуня
Ольгуня с младенчества есть не любила, чем мать, женщину вспыльчивую и темпераментную, приводила то в бешенство, то в полное расстройство