Аннотация: Рассказ повествует о зарождающемся чувстве, которое до ныне было на уровне жалости, но духовные метаморфозы пробивают брешь в сердце героя. Этот свет настолько нежен и мягок, что он боится его потерять, но пройдя смело через все трансформации, главный герой приходит к источнику сияния, туда, где глаголы выбора выльются в откровение единственного слова.
Те, кто лелеяли инфантильность в других и ошибочно присваивали этот мир себе, замолчали. Но их резко пахнущие метки, все, же не позволяли обезличить пространство, потому что каждый сантиметр мироздания уже был залапан их жирными пальцами. Появлялась какая-то дикая брезгливость от незримого присутствия прежних старателей. Мир продолжал сверкать своими бесконечными гранями, маня упорных на один из множества пьедесталов, а те, кто брезгливо вдыхал пот этих тружеников, был обречен смотреть на мир сквозь казенную призму организованной стаи. Желанье выйти в ноль всех условностей было необходимо, для того, чтобы стереть их жирные следы, и в этой обезличенной пустоте затаиться, ожидая первым зарождение нечто нового.
Кружка чая обдала руку дружелюбным теплом. Горящая звезда преломляла стекла, падая на пол и стены оранжевыми пятнами. Город затихал перед неумолимым движением на запад, и под конец припадков его возбужденного тела, улицы принимали темных стражников, заставляя железные механизмы подмигивать им фарами. Паркер открыл окно. Свежий воздух окрестил его жилище новизной и вместе с запахами суматошной жизни напомнил ему о том, что мир также легок и прост. Он невольно улыбнулся этой простоте бытия, но на последнем глотке крепкого чая вдруг вспомнил слова Лизы. В этих словах не было ничего значимого, однако, сознание дотошно запустило свой анализ и, соразмеряя сказанное с правдивостью глаз, пришло к заключению о несоответствии. Ее сияющее лицо с живыми глазами просто не могло лгать. Оно было маяком надежды в этом запачканном условностями мире, для тех, кто держал вечную оборону, в силу душевного изнеможения, либо из-за несправедливости, которую судьба раздаривает также как и новый шанс. Не упуская возможности, за него следует уцепиться, чтобы успеть пришвартовать свой корабль днем, не натыкаясь на темных стражников, которым подмигивает порой робкий свет ее маяка. Паркер понял ошибку, присущую логике. Это заблуждение характерно всем, когда мы ищем причины в словах и из-за каменного сердца не можем распознать ту боль, которая так гложет человека напротив. Он закрыл окно, щелкнув ручкой европакета, и опустошенный, уже без надобности вспоминать детали того разговора погрузился в тишину, тем самым, выменяв для себя у шумного монстра кусочек времени и пространства, где он мог остаться один на один с собой. Сброшенный со ступени фундаментального мира, замаранного жирными отпечатками прежних старателей, Паркер превратился в ссыльного, корабль которого направился по морю невзгод прямиком к острову сочувствия. Минуя тех, кому, как-будто все ровно, что станет с человеком, он понял, что этот свет надо принимать сердцем, и, будучи опустошенный сам, Паркер пришел в изумление, ощутив мягкость ее бархатной души, которая так смиренно прошла сквозь огонь испытаний. Он еще долго вспоминал тот разговор, но теперь его сознание обходило злобные клише в виде слов. Сердце непроизвольно потянулось к сиянию как тянется красивый цветок к первым лучам солнца. Однако, тот свет, который образовался внутри Паркера, был независим от горящей звезды. Оранжевые пятна сползли со стен на пол. Кипяток водопадом обрушился в кружку. Паркер сделал глоток и, подняв глаза вверх, обнаружил небо, цвета заваренного кофе.
В эту ночь, сон был тревожным. Ему, почему-то приснились его детские друзья, с которыми он лазил по знакомой крыше гаража. Он чувствовал запах летнего зноя, чувствовал ту всеобъемлющую радость, переполняющая их еще не закостенелые души. Они летели со скоростью падающего метеорита по этому празднику жизни, и, не зная, что будет впереди, наслаждались сладким единением шаловливых сердец, которые, изнемогая держать беспричинное счастье, взрывались, разнося по округе детский радостный крик.
Ветки жерделы, склонялись над самой крышей, и перед тем, как сделать долгожданный прыжок, можно было отведать запретные плоды соседского дерева. Сон был настолько явным, что Паркер чувствовал, как припекает полуденное солнце. Переспевшие ягоды падали прямо на крышу, и тут же растаптывались игривыми ногами. Сладкий фруктовый запах сливался с полуденным жаром. Солнце не отступало, заставляя искать тень и спрятавшись под зелеными ветками, все дружно ощущали тяжелую сытость от избытка дармовых плодов. Наконец, какой-нибудь смельчак подпрыгивал первым и, хлопая в ладоши, призывал остальных к заключительному действию тайной вылазки. Все возбужденно подходили к краю крыши, метя свои горящие глаза вниз, где лежала большая куча песка. Этот мальчишеский ритуал Паркер проходил неоднократно. Чувство преодоления от единственного шага, подбадриваемого криками товарищей, было непередаваемо. Оно манило страхом и опасностью. Стоя на самом краю, Паркер ощущал себя героем, который мужественно переносит натиск невидимого зверя. Зверь, был очень коварным и всегда четко знал время и место, когда нужно поднять бунт. Но детское сердце не поддавалось врагу. Заметив подмогу, оно тут же сливалось с приливом отваги. Враг отступал, и прохладный песок услужливо встречал победителя. Так было всегда. В момент, когда горящие глаза рвались в бой, но, еще не отрезвев от пьянящих сомнений, боязливо смотрели вниз, Паркер первым делал отважный шаг и стоя по колено в песке, подбадривал своих товарищей колкими шутками. Однако в этом сне, ему никак не удавалось преодолеть зверя. Все уже были внизу. Манящими жестами они призывали его спуститься, но он не мог, потому что увидел то, чего всегда избегал. Их лица, вдруг соединились в единую гримасу насмешки. Паркер замер на самом краю. Его мучили не столько сомненья, навязываемые коварным зверем, сколько обида от двуличности человеческого сердца. На его месте другой бы обязательно отважился и назло усмехающимся лицам сделал бы необходимый шаг. Но Паркер не хотел падать в этот язвительный омут, потому что прыжок стал бы символом примирения. Гримаса насмешки росла, желая поглотить отступника. Он присел на корточки кирпичной крыши и, изнемогая от нахлынувших чувств, впервые ощутил удушливые пальцы одиночества. Как любому человеку ему было знакомо это тяжелое чувство. Однако доселе оно было сравни поездке в летний лагерь, где он порой сильно скучал по ласковому лицу матери. Сейчас же было иначе. Неведомая сила хлынула в открытое детское сердце и, не встретив сопротивления в виде иронии или скепсиса, воцарилась, оставив внутри клеймо печальной вселенной цвета заваренного кофе. Ему показалось, что во всем мире он остался один. Товарищей внизу уже не было. Вместо них зияла черная дыра насмешки. Паркер оглянулся назад, и вдруг в этой обезличенной пустоте увидел знакомые глаза лучшего друга. Приятное тепло разлилось по всему телу. Оно было не похоже на лучи полуденного солнца, не щадя плавившие город. Это было тепло родной души, которая спешила на помощь такому же одинокому и раненному собрату. Леха пристально смотрел ему в глаза. Зная тонкости мимики Паркера, лучший друг быстро понял причину сомнений. Без тени издевки он широко улыбнулся, и в этот момент, Паркер почему-то почувствовал запах жареной картошки, которую по выходным готовили в пионерском лагере. Светлая радость хлынула в сердце и сейчас трюки сознания были уместны, потому что этот запах являлся предтечей к долгожданной встречи, на которой он мог увидеть ласковое лицо своей матери.
Леха стоял уже на самом краю. Уверенной хваткой он взял за руку лучшего друга. Паркер тут же воспрял, так как нуждался в этом единственном прикосновении, ставшим доказательством, что он не один. Вдруг картина сновидения остановилась, но он все еще спя, почувствовал неумолимую грусть. Ведь этим маленьким ручкам, сжимающие с детской верностью его пальцы, было суждено огрубеть. Не пройдя сквозь цензуру принятой морали, общество надело на них браслеты. Реальность просачивалась даже в сон. Беспардонно вторгнувшись, они и здесь пачкали своими жирными пальцами его воспоминания. Грусть переродилась в решимость. Черная дыра насмешки бурлила вызовом. Паркер дал знак, что готов, в ответ крепко сжав Лехину руку. Они сделали шаг, полетя в язвительный омут будущего. Но, теперь, было все равно, потому что он был не один, а вдвоем с лучшем другом и крепкое сжатие пальцев являлось явным доказательством этому.
Его тело вздрогнуло, отреагировав на реальность падения, тем самым, запустив контроль вездесущего помощника, который, освободившись от квинтэссенции образов, спешил напомнить, что это всего лишь сон. Он машинально встал, направившись преодолеть ряд маленьких помещений с кафелем, и когда над кружкой парил аромат заваренного кофе, а он был причесан и умыт его посетили воспоминания. Паркер тут же попытался отдернуть себя от жалости, потому что лицо Лехи, стоявшее перед глазами не вписывалось в реальность, ведь оно уже два года, как улыбалось с гранитной плиты.
Но тоска по лучшему другу неистребима. Он сочувствовал прошлому, вспоминая знаковые моменты его жизни, на которых судьба злодейка совсем чуть-чуть не додала удачи. Паркера пронзило отчаяние, будто это он свернул не на ту тропинку. Слезы непроизвольно хлынули из глаз. Этот детальный сон дал ложную надежду на встречу. Однако реальность не приемлет всплесков воображения. Исчезнувшие с лица земли, обречены стать фантомами наших воспоминаний. Но мы, порой хотим поддаться лжи, потому что желание встретиться вновь абсолютно и, лелея эту надежду, к нам приходит на помощь сознание, приводя с собой знакомые лица, но не в реальность, а туда в глубину спящего разума.
Паркер допил свой ароматный кофе. Дела звали на улицу, и как это бывает всегда, повседневность начала воровать ощущение сна, заставляя отдавать приоритет настоящему. Он машинально встал, задвинул жалюзи окна и по окончанию инертного движения, очнулся уже в лифте, вспомнив момент прыжка и обоюдное сжатие преданных друг другу рук. Наверно так зарождаются глаголы выбора. Они издавна прячутся в укромном месте, ожидая подходящего момента. И, когда он наступает, они неожиданно вырываются, удивляя даже носителя, непроизвольно пролившимся из него откровением.
Сон имел какой-то священный смысл. Это воодушевило Паркера. Повседневность, как скальпель извергала грязную изнанку урбана, но он был в стороне от вездесущих пальцев старателей, поскольку внутри него зарождалось нечто новое, нечто неприкасаемое, стерильное. Однако, до, того, как ощущение обрело слово, он еще сидел на краю кирпичной крыши, борясь с сомнениями, но, уже предчувствуя волну решимости, которая станет дерзким ответом для печальной вселенной цвета заваренного кофе.
Двери лифта распахнулись. Паркер вышел на улицу. Праздный вечер зажигал огни. По негласному договору с ним, они оба знали, что последует после появления первых темных стражников. Шаловливое сердце застучало сильней. Оно ожидало нового единения с грязной изнанкой урбана. Демоны ночи закрыли свет, усыпив горожан. Повседневность сменила скальпель на шприц, и теперь ее грязное нутро казалось не так омерзительным, чтобы влиться в общий поток вечного праздника. Однако сегодня Паркер сменил маршрут. Он вспомнил сон, вспомнил крышу гаража, и ему показались какими-то грязными эти взрослые чувства по сравнению с чистым детским восторгом. Сила темных стражников оказалась слишком слабой. Он свернул в узкий переулок и быстрым шагом миновал манящие бары и клубы. Дождь хлестал в лицо. Паркера объяли печаль и восторг одновременно. Железные механизмы подмигивали фарами ночному монстру. Боже, они были все заодно. Все претендовали на нечто неприкасаемое и стерильное внутри него. Ноги незаметно перешли на бег. Он хотел убежать прочь от всех, чтобы сохранить остатки сна, в котором мечтал остаться навсегда. Да, навсегда, там с шаловливыми сердцами на кирпичной крыше гаража.
Но бескомпромиссную реальность не покорить своими мечтами. Остается только сладкая ложь, вкусив которую всегда ощущаешь горькое послевкусие несбыточности. Паркера охватил ужас от бесцельно потерянного времени. Он был иным, но почему, же его захватило притворство. Осознание собственной двуличности было как гром среди ясного неба. Его Альтер-эго стояло на краю кирпичной крыши, а он внизу, сиял насмешливой улыбкой вместе с товарищами в едином язвительном омуте.
Наверно поэтому маяк сиял робким светом, а ее слова, действительно не имели никакого значения, ведь главной была интонация, в которой он только сейчас ощутил удушливые пальцы одиночества. Священный смысл сна открылся. Улыбка Лехи, фруктовый запах летнего зноя, и беспричинная всеобъемлющая радость соединились в лицо дорогого ему человека. Паркер спешил к своей Лизе и теперь, он не опускал равнодушно глаза, увидев этот робкий маячок, которым был свет в ее одиноком окне.
Двери лифта распахнулись. Он ворвался в комнату и, упав на колени, сказал: "Прости". И знаете, что самое удивительное этого хватило, чтобы она протянула свои нежные ручки. Он сжал их с детской верностью, как тогда в глубине своего спящего разума. Глаголы выбора вылились в откровение единственного слова. Паркер сказал его с чувством, заплакав как ребенок, и тут же ниточка воспоминаний оборвалась. Холодные обручи ее инвалидного кресла напомнили о бескомпромиссной реальности. Но теперь ему было плевать на прежних и нынешних старателей. Он был готов хоть вечно падать в язвительный омут будущего, потому что был не один, а вдвоем с любимой женщиной и крепкое сжатие пальцев являлось явным доказательством этому.