Аннотация: "Маринка". Первая часть повести "Жалость"
Маринка очнулась в придорожном кювете. Было темно. Холодно. Влажно. Трава недружелюбно покалывала голую поясницу.
Болели кости, ныло тело. Голова кружилась, а перед глазами словно летали мошки. Черные и белые. Назойливые и противные. Зажмурившись и попытавшись прогнать их, Маринка ощутила внизу живота и в промежности сильнейшую концентрацию боли, тупой, ноющей, налитой свинцом и время от времени сопровождающейся острыми приливами. Она с трудом, превозмогая непослушание рук, нащупала сломанную ширинку джинсов, провела по ней рукой, неожиданно окунувшейся во что-то липкое и влажное. То, что это была кровь, Маринка поняла, ощутив солоноватый и немного "железный" запах, исходивший от этой липкой и темной жидкости и ото всего ее тела; запах, щедро перемешанный с влажным духом придорожной травы и привкусом земли и пыли.
Выбравшись из кювета, не сумев подняться в полный рост, стоя на коленках, Маринка оглядела себя и осмотрелась вокруг.
Джинсы и некогда белая футболка, превратившиеся в рваные, вымазанные в крови лохмотья, мешковато свисали, открывая на Маринкином теле иссиня-черные заметные даже в темноте, синяки и ссадины. Болело все, даже кончики волос.
Была ночь.
Холодная августовская ночь.
Холод и боль мешали девушке сосредоточиться и понять, где она находится и далеко ли до дома? Пересиливая себя, она сначала добралась до дорожного указателя, прочитав который, поняла, что до поселка всего-навсего километров пять. И надо идти напрямик. Через поле.
Потому что остаться здесь - значит умереть .
Надо идти.
Домой нельзя. Там не помогут.
Тогда куда?
Только к Тимке. Только к нему. Он что-нибудь придумает...
Их было четверо. Их называли на поселке, "Беляков и компания". "Крутые парни",- дети родителей, работающих в администрации, милиции, регистрационной палате. Отморозки, у которых есть все, и которым можно все. За которыми "бегает" большая часть поселковых барышень, и с которыми считает за честь здороваться за руку большая часть местных парней.
Люди, выращенные так, что считают, будто "имеют право" в отличие от остальных "дрожащих тварей". Тварей, которым только и остается, что прихлебательствовать и услужливо, принимая позу полового в трактире, смиренно заглядывая в глаза "хозяина" раболепно выспрашивать: "Чего изволите?"
Прямые потомки тех, кто участвовал в "раскулачках" и "коллективизациях", кто писал "доносы" и "стучал" на неугодных соседей, кто выбивал показания в "серых" подвалах, кто, не имея интеллекта, чтобы учиться, ставил к стенке "вшивую" интеллигенцию... Потомки, а точнее, особо одаренные "вырожденцы" всей той массы, которая когда-то раньше ненавидела своего барина, а получив "свободу", не смогла больше ничего, кроме как дать "вольную" низменным инстинктам: "жрать", "размножаться", "получать удовольствие" и "убивать" то, что является непонятным, непознанным, слишком умным или эстетичным для того, чтобы оказаться в рядах обезумевшего стада, которому открыли загон, и которое в экстазе несясь в неизвестном направлении, сметает на своем пути даже собственных вожаков, стоит тем едва зазеваться или оступиться. Стадо, в котором лидером становится не тот, кто сильнее, умнее, хитрее, а тот , кто стоял рядом с тем вожаком, кого только что затоптали.
Это те, у кого рабская психология закреплена на генном уровне и она же диктует им понимание языка силы и страха наказания, которое, по их мнению, настигает только тех, кто от стада отбивается. Вместе же они - всемогущая масса. Где каждый, "кто был никем, тот станет - всем". Поэтому у даже совсем небольшой группы страх наказания отступает на второй план, уступая место комплексу "вершителей судеб", которым все дозволено.
У таких людей не хватит смелости поднять революцию, но хватит наглости, чтобы под ее знаменами насыщать свое прожорливое нутро за счет травли тех, кого эта революция лишила прав.
Они не умеют любить, ненавидеть, грустить, сопереживать по-настоящему, ибо природа наградила их "редукцией" этих самых чувств. По-настоящему они умеют только бояться. Именно поэтому их сознание - массовое. Массовая идея, массовый психоз, массовый экстаз - это все про них. Индивидуального в них не более, чем проявления подобострастия при нахождении один на один с тем, кто сильнее. И причиной всему - страх, отступающий назад, когда можно спрятаться за чью-то спину.
Это стадо никогда не оценит и не поймет, что такое красота и гармония, потому что обе эти вещи вызывают в них реакцию уничтожения и разрушения. Они рушат и уничтожают то, чего не могут постичь, опять же из страха. Непостижимое - оно несет опасность., потому что они не знают, как с ним обходиться. А потому лучше - уничтожить.
И эти четверо сделали с Маринкой то, что считали нужным.
Вернее сделали то, что им было физически необходимо для сохранения внутреннего равновесия.
Они попытались унизить в Маринке женщину, - "пустили по кругу", избив до полусметри, сначала получив неожиданно жесткий отпор на свои действия.
Маринка не могла не привлечь их внимание. Она была не похожа на тех девиц, с килограммами косметики на лице, с разбегу бросающихся к ним на шею, и в полете раздвигающих ноги. Она была одиночкой. С хорошей от природы фигурой, длинными волосами и ясным взглядом. Читала книги, ездила на мотоцикле, умела постоять за себя, не бросала слов на ветер. И они, а особенно Беляков, их "главный", ей были совершенно не интересны. Она была "слишком другой", чтобы они прошли мимо и дали ей возможность идти своей дорогой.
И в общем-то не важно, что руководило ими в тот момент то самое скомпенсированное чувство собственной ущербности и ограниченности к развитию, которую человеческий организм всегда внутренне "понимает" и "держит в уме". Чувство, скомпенсированное умением людей разрушать, уничтожать, вытаптывать даже не то, что чуть выше, чуть лучше их самих, а то, что просто другое. То, что они не в силах понять и осознать. И еще то, что они не в силах сделать своим. Только это растоптанное, униженное, разрушенное, которое так и не стало "собственным" рождает в их внутренней среде ни с чем не сравнимое чувство неудовлетворенности, когда вроде "душа развернулась", а все равно чего-то не хватает. А это самое "хватает" всякий раз требует новой подпитки...
Важно то, что действие, независимо от мотивов, по которым совершено, остается действием. Становится той реальностью, с которой всем ее участникам с определенного момента приходится жить.
...........................................
Маринка практически ползком, подвывая от боли и скрипя зубами, придерживая руками и пытаясь соединить воедино части изорванных джинсов и футболки и с ужасом ощущая, как стекает по ногам в обувь очередная порция крови, добралась до Тимкиного дома. Открыв калитку, осторожно, чтобы не разбудить спящего в будке полугодовалого щенка Джона, который своим лаем поднял бы еще и Тимкиных родителей, Маринка, с трудом передвигая ноги, доплелась-таки до окна Тимкиной комнаты.
Свет не горел.
Маринка, слегка постучав по карнизу, устало опустилась на траву под окном, прислонившись спиной к прохладной и влажной кирпичной стене.
-Тим...- простонала она еле слышно для самой себя, - Тимка... открой... Тим... ты дома?
Никто не отзывался. Тогда Маринка, теряя последние силы, набралась храбрости, подняла с земли небольшой камень и кинула его в окно. Стекло задрожало. Послышался звук разлетающихся осколков.
Через несколько секунд или, как тогда показалось Маринке, минут в проеме окна показалось заспанное лицо Тимки. Он рывком распахнул окно и высунулся на улицу. Ночной ветерок колыхнул не застегнутую летнюю рубашку, которую Тимка небрежно накинул второпях на плечи.
- Кто здесь?- зло спросил Тимка.
- Я...Тим..
Парень посмотрел вниз. Увидев Маринку, с одного прыжка он оказался с ней рядом.
-Что с тобой?
- Тим... там это... у меня кроссовки уже хлюпают... понимаешь, крови много...
-Твою мать!- закричал Тимка,- обнимая девушку за плечи и пытаясь поставить ее на ноги, - в больницу надо. Идти... блять... ехать... Марин...
- Беляков...с-ссука. И эти его...- произнесла Маринка... и потеряла сознание.
-У-убью! - Рассвирепел Тимка и что есть мочи ударил кулаком в стену дома.
Он сразу почувствовал, что рука припухла, ушибленное место неприятно саднило.
Тимка хорошо понимал, что времени у них очень мало. Кровопотеря у Маринки, судя по всему, была очень серьезной. Тимка сжал зубы. Холодный рассудок и природная сообразительность, доставшаяся ему в наследство от уральского деда егеря, взяли верх над эмоциями и злостью. Аккуратно положив Маринку на землю, он кинулся в комнату. Достав мобильник и вернувшись назад под окно, где лежала Маринка, набрал "сто двенадцать", в это время одной рукой пытаясь приподнять свою подругу и положить одну ее руку к себе на шею. В трубке зазвучал голос оператора:
-Единая служба спасения слушает.
-Девушка, мне бы "скорую"... Человек умирает. Улица Ленина, дом четыре.
-Что случилось? Где вы находитесь?
- Изнасилование. Поселок Горяиново, - отчеканил Тимка и с силой сжал в кулаке телефон.
-Я свяжусь с вашей подстанцией "скорой", не кладите трубку.
Тимка снова начал нервничать и задышал чаще. Ему показалось: Маринка что-то произнесла.
-Что, солнце? - с надеждой спросил Тимка, и тут же выдохнул, - Почудилось...
Девушка в трубке продолжала:
- Вы знаете, они говорят, что нет машины. Если можете, везите сами в трампункт.
- Какой травмпункт?! Ей в гинекологию надо! В хирургию! Да вообще, в реанимацию! Как вам не понятно! Мне не на чем ее везти.
- Возьмите такси...
-Чтоб вы все сдохли! - Проорал Тимка в трубку и нажал на "отбой".
Он схватил Маринку в охапку и сначала побежал по направлению к калитке, но, опомнившись, на минуту вернулся в дом и вытащил из кармана отцовской куртки, висевшей в коридоре, бумажник.
Подхватив легкую и бледную, даже при лунном свете, Маринку на руки, Тимка побежал в сторону шоссе, чтобы поймать машину. Ночью машин на дороге было мало, ехали они с большой скоростью, и ни одна не остановилась около парня, державшего на руках практически безжизненное тело девушки, в рваной окровавленной одежде.
Тимка решился на отчаянный шаг, когда пощупал Маринкин пульс, и понял, что того уже почти нет. Он положил Маринку у обочины, а сам, увидев огни фар приближающегося транспорта, выскочил на середину дороги, расставил ноги и развел руки в стороны. Синяя "Нексия" с визгом остановилась, сантиметрах в пяти от Тимки, чудом не задев его.
- В больницу... пожалуйста.... умирает! Она умирает...
Водитель, крепкий коренастый мужчина, открыл дверь и замахал руками, вылезая из салона:
- Ты что, сучонок, делаешь? Я тебя! Твою мать...
- Умирает!- Еще громче и с вызовом заорал Тимка. - В больницу вези!
- Что ? Кто? Умирает где?
- Там. Быстрее. Сюда.
Они вдвоем быстро перенесли Маринку на заднее сидение, Тимка сел рядом и аккуратно положил ее голову к себе на колени.
- Давай, в больницу... Какая тут ближе всего? - попросил Тимка.
-Понял. Все хорошо будет. Довезем. Пульс есть у нее? - уже мягче спросил мужчина. - За что ее так?
- Человек она хороший. Вот за что. А пульс... пульс есть. Пока есть, - прошипел Тимка и почувствовал, как задрожали губы. - Только быстрее, пожалуйста...
- Что смогу, сделаю. У меня ведь тоже дочь есть. Сколько этой девочке?
- Шестнадцать.
- И моей тоже. Как вас звать-то?
- Тимофей, а она - Марина.
- Глеб Егорович.
- Что? Как Жеглова из "места встречи"? - слегка улыбнулся Тимка.
- Ну да, как его самого.
- Ты это, Егорыч, не обижайся. У тебя еще салон весь кровью уделан будет, - дрожащим голосом, не зная, о чем еще говорить и внутри переполняясь благодарностью к этому человеку, произнес Тимка.
- Нашел о чем думать. Салон вымою. Лишь бы девочка жива осталась. И ведь ей еще рожать... Сам понимаешь, какая женщина без детей? А ведь кто, знает, сможет ли после такого-то... Жалко ведь. Красавица. Ты посмотри... Сволочи!
- Она поправится. Знаю. Про салон это я так... к слову. Спасибо тебе, что не бросил на дороге и не сбил... Ага. И еще. Егорыч, я ведь знаю, кто это сделал. Завтра никого из них не останется, - с полуулыбкой на губах произнес Тимка.
- Слышишь, Тима, ты не дури. Эмоции еще никого не спасали. Иди лучше заяву в ментовку напиши, если знаешь. Поправится твоя Маринка, посадят их. Всех посадят. Будь уверен. Тебе восемнадцать-то есть? Вся жизнь впереди. Из-за такого говна, как эти, еще и правда сядешь.
- Есть. Восемнадцать как раз и есть. Не... Ты меня не совсем понял. Я к тому, что тебя потом обязательно найдут и вызовут как свидетеля, когда все закончится. Будь уверен. И если что, говори как есть. У меня мотив был. Я все спланировал.
- Парень, не дури, говорю. За такие вещи по головке не погладят. Ты не знаешь, что это такое "тюрьма"...
-Знаю. Я по "малолетке" был. Два года. За кражу.
- То за кражу, а то за убийство. Тима, я тебе как отец говорю, брось ты это. Не бери грех на душу.
- Все , Егорыч, замяли... Ладно. Переживаю я. Дорога она мне. Понимаешь.
- Понимаю. Сам молодой был. Смотри, вот больница. Здесь встанем. Открывай дверь. Понесли. Там приемный покой - скомандовал Егорыч, помогая Тимке вытащить еле живую Маринку с заднего сидения...