С последним ударом все начали поздравлять друг друга, рассыпая, словно конфетти, пожелания, а те, о которых, ещё до нашей эры, писала древне - греческая поэтесса, обнялись, не поднимая глаз, и поцеловались, как подростки, стыдливо и целомудренно...
Остальные поцеловались с бокалами и, поставив их на кружевную скатерть, обратили с нетерпением свои лица к профессору.
Друзья мои, - сказал он, - я мог бы вам поведать о том, как мы с Ослом гуляли по Стамбулу, я, собственно, и держал в запасе на сегодняшний вечер эту весёлую историю, в которой мы поднялись на Святую Софию и не могли найти спуск назад потому, что какой-то шутник, или уборщик, повесил запрещающую вход верёвочку на нужном повороте. Как же мы волновались, глядя на маленькие фигурки туристов и поломников внизу! А после того, как нам, все-таки, удалось выбраться, и мы прошлись до моря по настоящему восточному базару, который у местных называется "Египетским", Осёл умудрился растопить пожилой немке своей горячей кукурузой...
Сердце?! - выпалил любвеобильный, веселый и песенный Паралличини.
Нет, - с улыбкой продолжил профессор, - на пароходике, в котором мы плавали по Босфору, они оказались на одной скамейке и положили рядом на столике свои лакомства. Пока оба восторженно любовались играющими дельфинами и султанскими дворцами, обмениваясь впечатлениями на языке Гёте о красотах Чёрного и Мраморного морей, от мороженого осталось только "белое море с шоколадными островками", а кукурузу утащил, в последний момент, голодный баклан, предварительно кашлянув извинительным тоном! Вы, наверняка, слышали, что эти птицы подражают и смеху, и плачу, и кашлю, и стонам, и фырканью, и лаю! Всё это мы услышали одновременно, когда на нас, там же, в Стамбуле, неслась большая стая бакланов, напуганная фейерверком! Это было незабываемое зрелище: один плачет, второй хохочет, третий лает!
Но сегодня будем слушать не о том. Из "мандаринового похода" мы с Подом принесли не только свежие впечатления о мире: и грустные и весёлые, но и старую тетрадь из металлической чайной коробки. Эти записи удивительно хорошо сохранились, видимо, специально для того, чтобы мы их сегодня прослушали. Я предварительно полистал тетрадь, меня поразила искренность рассказа, который я вам сейчас прочту. К сожалению, мы упустили костяного слоника, который, действительно, связан с этой тетрадью, но радует то, что мне довелось бывать в описываемых местах...
Сибирская история из чайной коробки.
Енисейск, 2 ноября 1912г.
Моя бесценная Сонюшка!
Наконец-то мы добрались до Енисейска, который показался нам Парижем после бесконечных, пустынных, уже заснеженных полей. От Ачинска пришлось тащиться на лошадках, которые и подвезли нас поздним вечером к ярко-освещённому Дворянскому собранию. Руководитель наш, Шишковников, пошёл договариваться о гостинице, мы же, оставив вещи внизу на швейцара, поднялись на второй этаж в хорошо натопленную и освещённую залу. Здесь повсюду, что сразу бросалось в глаза, стояли в кадках развесистые пальмы, которые давали на стены причудливые тени. Народищу сидело полно, несмотря на поздний час, все шумные, бородатые, с красными лицами. Нам указали на большой стол подле рояля, уже уставленный и закусками, и графинами с разными напитками, на которые мы тут же и набросились после дороги. Седой пианист, словно угадав, запел мою любимую "Троечку". Сквозь табачный дым я попытался подробнее разглядеть общество, но ничего, кроме бород и баков не углядел, ни кружевных накидок, ни голых плеч - ни одной дамы. А рядом так душевно звучало: "В лунном сияньи снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчи -тся ..." В этот момент к нашему столу подошёл настоящий викинг, высокий, плечистый, с русыми волосами и такой же бородкой. Он представился: "Коровин, Павел Тимофеевич" и сел на свободный стул, все взгляды, понятно, устремились на него. Душа моя, это и есть тот миллионер, который оплатил нашу экспедицию, я не ожидал, что он так молод, мы с ним одного возраста, и мы были удивлены, что послезавтра он отправляется с нами. После того, как все представились ему, он спросил у меня: "Дмитрий Николаевич, почему прошлогодняя экспедиция к Тунгусскому метеориту не принесла результата?" Я ответил: "Не точно был выверен маршрут". Если бы ни маленькие, слишком живые, чёрные глаза, словно отдельные существа, ни слишком крупный нос и крупные уши, этого господина можно было бы назвать красивым. Как же душевно, Сонюшка, в этой уютной зале! И тут пианист запел: "С молодою женой мой соперник стоит ...", ты же знаешь, как на меня действует эта песня, слёзы навернулись на глаза. А Павел Тимофеевич глянул на меня и сказал: "Вы слишком много пьёте, Дмитрий Николаевич". Он встал, откланялся и пошёл искать Шишковникова. Коровин мне, решительно, не понравился. Мы продолжили ужин с бурным обсуждением нового знакомого. Поцелуй за меня Аскольда.
3 ноября 1912г.
Ангел мой, Сонюшка, любовь моя!
Как же мы давно с тобой не завтракали вместе! Я тебя вижу в голубом утреннем платье и ты говоришь мне весело: "Митенька, сегодня волшебные яйца в смятку!".
Я отлично выспался и прогулялся по Енисейску, здесь удивительная культурная среда: и дворяне-вольнодумцы, а ты знаешь, я сам душой - вольнодумец, и дети декабристов, и сосланная интеллигенция, и раскольники с бородами до пят, как у сказочных немецких гномов, короче, кого только нет, одни опальные таланты! На улицах, точнее сказать, на центральной улице много миловидных дам в собольих шапочках, в модных ботиночках, в изящных пальто, что меня удивило, в этакой - то глуши! Но ни одна из них, увы, на тебя не похожа! Услышал звон, на горке мужской монастырь, а неподалёку женская гимназия! Я поднялся мимо монастыря к церкви и обошёл её, почитав каменные надгробия купцов разных гильдий. Купцов здесь много: торгуют и пушниной, и золотишком, которое скупают у многочисленных старателей. Возле церкви стояло несколько троечек, и бородатые, уже в тулупах, крестьяне, занимающиеся извозом, похлапывали себя по валенкам кнутовищем да посвиркивали глазёнками на прохожих. Через дорогу два молодых киржака, так местные называют староверов, продавали мёд в туесках. Хотелось купить для тебя, родная моя, да когда ещё возвращаться придётся?! В церкви топили печку, и работники таскали охапками дрова. После долгой дороги приятно было прогуляться и осмотреть довольно богатый городок, в котором повсюду каменные магазины и лавки, а жилые дома, в основном, деревянные, рубленые. Эти бревенчатые избы украшены обильно резными кружевами. Даже богатые купцы предпочитают жить в обширных двухэтажных рубленых домах с большими застеклёнными верандами и на первом, и на втором этажах. Начальство, конечно, живёт в каменных постройках. Жандармы, усатые и важные, не отличаются от наших, московских. Вообще, не вериться, что этот оживлённый город, наполненный умными энергичными лицами отстоит на тысячи вёрст от культурных столиц и отделён от них горами и лесами, и непроходимыми болотами. Справа от церкви, под горой широченной свинцовой лентой течёт Енисей - батюшка, как его называют местные жители. Снег выпал, но ещё тепло, а по реке уже пошла шуга, то там, то здесь белеет лёд со снегом. Перед ужином видел Шишковникова с Коровиным, оба в меховых куртках, всё устроили на завтра, наняли проводников, купили лодки. Поехали на извозчике в дорогое заведение с цыганами. Мы же отправились ужинать во вчерашнюю залу: дымную, но уютную. Завтра выступаем. Обними за меня Аскольда!
Да, душа моя, забыл сообщить, что Шишковников с Коровиным так спешат, чтоб не замёрзли мелкие реки; нам придётся по Енисею проплыть до поворота в один из правых рукавов, потом какое-то расстояние нести на себе лодки по болотам, а они, по-мнению проводников, уже схвачены ночными морозами, затем снова плыть по другой уже речке, от которой нам недалеко до стойбища оленеводов, где мы и должны будем перезимовать до ранней весны, а там уже отправимся к месту падения метеорита. Вид Коровина мне не понравился: бледный с опухшими веками. Удивительно, но эта бледность придавила ему ещё большую царственность, подмеченную мною накануне.
Павел Тимофеевич, среди Ваших предков не было царей? - спросил я шутливо.
Разве что, Рюрик, - ответил он небрежно и, махнув мне зажатой в руке дорогой перчаткой, крикнул изозчику, - Трогай!
Вот кому нужно поменьше пить, да и курить!
8 ноября 1912г.
Сонюшка моя драгоценная!
Я обещал тебе, каждый день коротко записывать и при возможности отсылать эти записи о моих путешествиях, но всё получилось не так, как хотелось. План Шишковникова начал идеально воплощаться, мы успешно миновав и правый приток, и болота, вышли к речке, не обозначенной на наших картах. Уставшие и промёрзшие, начали мы складывать багаж свой в лодки, и тут проводник, державший нашу лодку, упустил её: Коровин, не смотря на то, что выглядел болезненно, прямо в меховых унтах прыгнул в воду и успел поймать лодку с самым важным грузом. Тут же мы и погрузились в одну лодку: Шишковников, Коровин, я и, по-моему, Хэнгэ, так звали проводника, во всяком случае, он откликался на это имя, и с нами - носильщики, сидевшие на вёслах. Удивительно, что в этой глуши, а мы всё дальше и дальше продвигались на север, существовали поселения. Но мы отчётливо в ранних сумерках разглядели на левом берегу деревню с освещёнными окнами в домишках, а затем, километра через три - вторую деревню с крепкими домами и даже с деревянной церковкой на пригорке; с собачьим лаем и весёлыми огоньками.
Киржэкэ, - сказал Хэнгэ.
Киржаки, - перевёл Шишковников, - раскольники, то бишь.
Напротив, на правом берегу за деревьями тоже поднимались печные дымы, мы с Шишковниковым заговорили о староверах, Коровин не слушал нас, он, казалось, дремал. И когда удалились уже километров на пять - шесть от деревни старообрядцев, Шишковников что - то спросил у Коровина, тот с трудом поднял голову, и мы увидели лицо умирающего человека. Шишковников, сняв меховую руковицу, ощупал его лоб и шею, сгрёб в панике свои седеющие баки в горсть.
Ээ, батенька, Павел Тимофеевич, да ты огнём горишь! И добавил гребцам, - Срочно приставайте к берегу!
Остальные лодки замедлили ход, поровнявшись с нами.
Дмитрий Николаевич, ты останешься с Хэнгэ вместе с Коровиным, вдвоём довезёте его до деревни! - командовал Шишковников, - Быстро выгружайте их багаж, ружья, лыжи и меховые одеяла! А Хэнгэ завтра нагонит нас! А ты, Дмитрий Николаевич, от Коровина - ни на шаг! Мы заберём вас осенью!
Через несколько минут я уже тащил на себе наши ружья и тяжеленного Коровина. А маленький Хэнгэ погрузил на себя три пары широких лыж, три меховых одеяла и три мешка с вещами. Лодки медленно поплыли на север в сгустившиеся сумерки.
Господэн, надо быстрэ, ошэнь опаснэ! - воскликнул весь взмокший под тяжестью груза Хэнгэ, - Близкэ, ошэнь близкэ!
Я не понимал его тревоги и опасался одного, не упасть вместе с Коровиным, жар которого я чувствовал и через его, и через свою меховую куртку. Обвешенный, как навьюченный ослик, вещами проводник изловчился и, чуть ли не зубами, передёрнул поспешно со спины своё ружьишко на грудь, и тут я услышал, как мне показалось, со всех сторон, даже с противоположного берега речки, жуткий волчий вой.
Близкэ, близкэ! - отчаянно говорил Хэнгэ.
И я увидел куда он бежит, сначала мне даже показалось, что он так напуган, что хочет бросить нас. Я прибавил хода за ним, но Коровин, видимо, начал терять сознание и совсем повис на мне.
Коровин, как будто, услышал меня и снова начал с трудом, но шагать. Хэнгэ свалил поклажу в маленькой избушке и, вопреки моим ожиданиям, не пришёл нам на помощь, а, выхватив топорик из-за кожанного пояса, принялся лихорадочно рубить сухое дерево, оглядываясь по сторонам. Я дотащил Коровина до избушки, на пороге который он упал, потеряв сознание.
Быстрэ, быстрэ, господэн! - кричал Хэнгэ, проворно перерубая в нескольких местах сухое деревце. Откинув его поближе к избушке, он схватил своё ружьё и оглушительно выстрелил в густые сумерки. Я, ухватив за талию, сам теряя последние силы, втащил волоком Коровина, Хэнгэ, наступая мне на пятки, втащил нарубленные ветки и сухой ствол, поспешно захлопнув дверь, заложил её доской, и тут такое началось!
Сонюшка, ты знаешь, что я крещённый, но верю только в то, что доказано наукой, однако, я с радостным облегчением увидел в углу крошечной избушки почерневшую икону Николая Чудотворца! Под ней стояла лавка на которую мы и взвалили Коровина. Ступить было некуда, всё место занимал маленький стол, печка, наши вещи и дрова, которыми Хэнгэ, успокоившись и повеселев, начал заниматься.
Протирэй водкэ! - сказал он мне, показав на Коровина.
Я, стуча зубами, отхлебнул из своей фляжки, мне казалось, что крыша ветхой сторожки сейчас рухнет прямо на нас, по ней топала, как мне слышалось, целая волчья стая, когтистые лапы скребли дверь и стены мохнатые большие тени, то и дело, проходили мимо небольшого окна с металлической решёткой, и вот, злобно урча, одна, зубастая, оскаленная морда принялась грызть прутья решетки.
Скорэ дым! - радостно сообщил Хэнгэ, которому я плеснул из моей фляжки в стоявшую на столике железную кружку.
У меня тряслись руки. Я достал из кармана Коровина дорогой белый платок, расстегнул на больном меховую куртку, смочил платок водкой, осторожно расстегнул дорогую одежду под курткой, распахнул её до пояса и сразу увидел на его груди большой золотой чернёный старообрядческий крест. Я не могу сказать, что чувства мои смутились, у меня, вообще не было никаких чувств от страха и усталости. Я протирал и протирал пылающее тело Коровина, который то тяжело стонал, то неразборчиво бормотал. Проводник, между тем, умело, без лишнего дыма, растопил печку, в сторожке стало посветлее, шаги на крыше стихли, и махнатые тени перестали маячить за маленьким окном. Что бы было, Сонюшка, если бы Хэнгэ не знал об этой избушке?! Или бы не успел нарубить дров? Волки бы не отступили ни за что. Над печкой висела очень толстая веревка с железным колышком, какой, обычно, привязывают лодки, мы повесили на неё мокрые унты, носки и брюки Коровина. Я протёр водкой и его ноги, а затем укрыл их меховым одеялом. Мы с Хэнгэ ещё немного выпили и совсем успокоились. Проводник сложил в угол дрова, расстелил прямо на полу наши оделяла, на которые мы уселись, привалившись спинами, к бревенчатой стене, и Хэнгэ начал рассказывать, расплывшись толстыми губами в улыбке, и блестя узенькими глазками, о том, какие умные олени, конечно, не такие, умные, как собаки, но умнее многих женщин! Ох, до чего же они умные!
Да, душа моя Сонюшка, как бывает хорошо, когда минует опасность! И тут Коровин отчётливо начал просить пить. Мы с Хэнгэ переглянулись, у меня были только остатки водки для протирания больного, у проводника не было и этого. Он встал, весело произнёс: "Эхэ-хэ, съэлэ Хэнгэ волкэ!", взял со столика закопчённый металлический чайник, кружку и направился к двери. До меня дошёл смысл сказанного, я вскочил, схватил своё ружье и вышел следом, озираясь по сторонам. "Неужели он собрался спускаться к реке?" - думал напряжённо я. Весь снег возле сторожки был утоптан большими тяжёлыми лапами, начиналась метель, мороз крепчал. Хэнгэ совершенно бесстрашно нагрёб кружкой полный чайник свежевыпавшего снега, весело глянул на моё ружьё, и мы вернулись, к моему облегчению, в тёплую избушку. Чайник закипел быстро, и я переливал кипяток из кружки в стаканчик от фляги, чтобы скорее остудить воду, потому что Коровин то требовал, то просил, то умолял запекшимся ртом дать ему питья. Наконец, вдвоём мы напоили его. Заварили и себе китайского чайку из металлической коробки Коровина, которая оказалась с краю в его вещевом мешке. Хэнгэ, счастливо улыбаясь и, видимо, вспоминая умных оленей уснул. Я подбросил в печку дров, протёр водкой Коровина, напоил его чаем и тоже уселся, надеясь уснуть, поудобнее на полу. Коровин громко бредил, сообщая, что ему мешает уснуть скрип саней. К утру всё тело моё болело, за ночь я несколько раз вставал к больному, он выпил весь чайник, и во фляжке было пусто. Хэнгэ начал собирать вещи. Он достал из своего мешка сыромятные тонкие верёвки, из двух пар широких лыж сделал сани на них привязал наши вещи и одеяло. Мы с большим трудом одели Коровина и перенесли на стоящие за дверью сани Он мне казался безнадёжным, уже не стонал, не бредил, и только сильный жар показывал, что он ещё жив. Проводник укутал больного одеялом, привязав его своими тонкими верёвками, метель бушевала. Хэнгэ объяснил мне, что волки ушли, и мне нужно только спуститься с сопки, а там я увижу дымы от деревни киржаков, на них мне и надо идти, а ему надо спешить, догонять Шишковникова. Мы попрощались. Я повесил одно ружьё сзади, другое спереди, впрягся в сани, оглянулся на Хэнгэ, который быстро удалялся на лыжах в предутренних сумерках, и потащил свою поклажу, проваливаясь унтами по щиколотку.
Сонюшка, не буду тебе описывать, как я замирая от страха, а мне в каждом порыве ветра чудился волчий вой, напрягаясь из последних сил, тащил сани с Коровиным, несколько раз сбившись с пути, принимая за печные дымы снежные дымные белые столбы, поднимаемые метелью. Наконец, я услышал собачий лай и сам, почти теряя сознание, направился на него. Собаки окружили и меня, и мои сани, я глубоко провалился и упал, последнее, что я увидел, подняв голову, был маленький худой старик в белой длинной рубахе, с посохом, с белой бородой до колен и в лаптях, возле которых я и распростёрся, как червяк, потеряв сознание и принимая увиденное за мираж.
Очнулся я в тепле и, не открывая глаз, подумал, что мы с тобой, Сонюшка, заехали в Бродников переулок в свечную фабрику, так вокруг пахло восковыми свечами! Открыв глаза, я увидел, что лежу в чистой постели, раздетый до белья, в бревенчатой избе с большим окном за двойными рамами. Оно розовело от поднимающегося солнца. А возле этого розового весёлого окна стоял стол (на котором я сейчас и пишу тебе, душа моя). Напротив меня на другой кровати лежал белый совсем Коровин, а над ним склонилась высокая молодая женщина с чёрной косой, заколотой гребнем.
Как он? - спросил кто-то глухим голосом, похожим на шум деревьев. И я увидел, как из-за цветастой занавески вышел тот самый старик с посохом, с белыми волосами и бородой, и весёлыми молодыми глазами. Я притворился спящим, какие-то, детские, страхи подступили ко мне ...
Очень слабый, дед Евсей.
Он не умрет. На-ка, завари ему из этого мешочка.
На нем крест, как у тебя ...
Хорошо... А на втором?
А на втором ...
Понятно ... завари, Северьяна ...
Заварю ...
Она напоила этим снадобьем почти нежевого Коровина, и он весь вспотел, испарина покрыла всё его порозовевшее, как после бани, лицо.
Слава Богу, - сказала над ним Северьяна, - думала, сгорит ...
Она резко повернулась ко мне, я не успел закрыть глаза.
Чай за занавеской на столе, булки покажутся чёрствыми, но свежеиспечённый хлеб мы не едим ...
Она вышла, надев на голову платок, высокая и сильная, как мне показалось, похожая на дочь Чингиз Хана. Я быстро оделся и прошёл за занавеску, так я был голоден! Меня ждал там, поистине, царский завтрак с настоящим медным московским самоваром с серебряным бордюром, и с красивой посудой, в которой лежали: и янтарный мёд, и варёные яйца, и свежий творог, и густая сметана, и булочки с маком! И это, Сонюшка, в деревне, которой нет на карте! Я позавтракал от души, и решил описать тебе наши приключения, мы с Коровиным, действительно, походим на путешественников, так заросли наши бороды, конечно, не как у деда Евсея, но ты бы не узнала мужа! Сонюшка, ангел мой, как ты далеко от меня! Поцелуй нашего маленького Аскольдушку.
18 ноября 1912г.
Софья Михайловна, жёнушка моя ненаглядная!
Происходят удивительные события! Я не писал тебе долго, и писать то было не о чем. Коровин ещё не встает, но сегодня уже попытался обнять Северьян за талию, когда та натирала ему грудь, чем-то, вонючим! Ожил гусь, ожил! Не знаю, как наши лекари бы справились, а эти, точно, поставят его на ноги! От него остались кожа да кости, но, как Северьяна вышла, он еле слышно прошептал: "До чего хороша, царица!". Она, душа моя, действительно, величава, словно пава! А вот, кто настоящий царь тут, так это дед Евсей! Все знает, всем заведует, грехи отпускает, свечки выдаёт! Мы живём в "гостевой избе", здесь и посуда, и постель, и мебель - всё для гостей, то есть, для посторонних, не членов общины. Но в этой избе, видимо, чтобы приглядывать за гостями, в плетённых из лыка коробах они хранят восковые свечи, у меня теперь, даже, усы пахнут ими! Если бы я начал целовать тебя, душа моя, о, как я этого желаю! ты бы обязательно сказала: "Признайся, Митенька, зачем ты жевал свечу?!"
Однако, родная моя, я уклонился от важных событий. Сегодня, когда я завтракал, пришёл, весь заснеженный Хэнгэ. Поприветствовав меня, он спросил: "Гдэ онэ?". У меня даже мороз пошёл по коже от его вопроса, оказалось, что он нашёл их лодки, вмёрзшие посреди речки, и больше никаких следов! Проводник поспешил на ближайшее зимовье, но там о группе Шишковникова ничего не слышали, он пошёл на дальнее зимовье, но и там не обнаружил их следов. Шишковников и товарищи наши пропали бесследно!
Я напоил проводника чаем, дал ему денег, вернул его сыромятные верёвки, по его просьбе, и он ушёл в метель, как сказал, "к своим". Что всё это значит, Сонюшка? В любом случае, мы их будем ждать до осени, только осенью можно выбраться из этой глуши.
Когда Хэнгэ ушёл, я продолжил свой вкусный завтрак, пытаясь разобраться в страшной новости. Неслышно за свечами пришли дед Евсей и Северьяна. Они скользят, как тени, бесшумно; говорят мало и тихо; никогда не смеются. Мужчины в белых рубахах из льна, женщины всегда в платках. Мы с Коровиным теперь тоже в длинных белых рубахах, на мне она ещё и подвязана кожаным ремешком. Бороды нам рекомендовано, по местному обычаю, не брить и не стричь. Сонюшка, они живут, как средневековые феодалы, у них и пасека, и поля, и кузня, и гончарная, и скотный двор, и домашняя птица, и ткацкие станки, и мельница, только электричества нет! Я, как-то, рассказал деду Евсею, что у нас только в гостиной три лампочки! Он с интересом, блестя молодыми глазами, спросил: "И сколько это стоит?" "45 рублей в год!" - ответил я. У него и глаза на лоб полезли. "Очень дорогое освещение! Свечи дешевле". - сказал он, приходя в себя. Дед всегда ходит с посохом, это символ его власти, все ему подчиняются беспрекословно. Мне, кажется, старик читает мысли.
Что он сказал? - спросил дед Евсей, увидев мою расстроенность.
Лодки вмёрзли, людей нет нигде ...
Волки ...
Да у них там ружей было полно! И патронов!
Голодную стаю только дымом напугаешь ...
Безнадёжно?
Поживём-увидим ...
А что у Коровина?
Воспаление было с двух сторон ...
Они взяли свечи и ушли. А я подумал о том, как же нам с Коровиным повезло! Ещё я подумал, что сам начал говорить с этими немногословными людьми одним-двумя словами. Коровин проснулся, надо идти кормить его завтраком. Староверы его лечат, а мне поручили ухаживать за ним; из меня, кстати, душа моя, получилась отличная сиделка! Я выпил весь чай Коровина из его металлической коробки, не могу привыкнуть к лесному чаю из трав, в неё складываю свои записи и верю, что ты обязательно прочтешь их, или я по вечерам, сидя в своём кресле, буду читать тебе. И ты, Сонюшка, будешь замирать от страха, думая, что меня, могли бы съесть волки, или я мог бы уйти под лёд! Коровин своим кашлем зовёт меня. Целую тебя, родная моя, и сыночка!
28 ноября 1912 г.
Моя несравненная Софи!
У одной златовласой, голубоглазой королевны сегодня день рождение! И её горячё любящий Митенька поздравляет эту сказочную особу с двадцатипятилетием! Сонюшка, ты прожила уже четверть века! И за это время успела пожить и в девятнадцатом, веке Пушкина, и в нашем, двадцатом, веке аеропланов! Душа моя, целую каждый твой пальчик по пять раз, то есть пять на пять - двадцать пять, и умножить на десять, итого, двести пятьдесят раз!
Коровин второй день вовсю уже ходит и постоянно спрашивает меня о Северьяне, а она, как он пошёл на поправку, совсем перестала заходить к нам. И обед в большой корзине нам теперь приносит рослый бородатый, если сей признак может быть опознавательным знаком в этой деревне, мужик, который снабжает нас и водой и дровами и, даже, научил меня растапливать печку. Мы с Коровиным каждый вечер режемся в картишки, как и подобает прогрессивной российской интеллигенции. Он играет хуже меня, поэтому, душа моя, к осени я стану миллионером! Сегодня мы решили отметить твоё двадцатипятилетие, и Коровин ринулся к своему вещевому мешку, но я опередил его чистосердечным признанием.
Павел Тимофеевич, голубчик, - сказал я, опустив глаза и спрятав улыбку, как меня учил мой старый гувернёр, - я совсем забыл Вам сказать, что, пока Вы болели, я не только выпил весь Ваш чай и выкурил, прячась за высоким крыльцом, как марксист, все Ваши папиросы, но я ещё выпил и весь Ваш ликёр!
Коровин взревел, как раненый бизон, но тут же, что-то вспомнил и, вывалив вещи на пол, нашёл дорогой шёлковый жилет, в котором он, видимо, надеялся очаровать всех тунгусских красавиц! Из его внутреннего кармана он извлёк большую плоскую блестящую фляжку с напитком, какого и цари не пробовали!
Я предвидел это, батенька! Ваш нюх, Дмитрий Николаевич, подвёл Вас, - сказал он с улыбкой, блестя крупными белыми зубами.
Мы с ним никак не можем перейти на ты, но он по - приятельски подтрунивает надо мной, называя меня "батенькой". А я, подражая его тону, обращаюсь к нему "голубчик, Павел Тимофеевич".
Пока Вы бредили, я насчитал до сорока женских имён, наиболее часто повторяемых Вами, и около двадцати: редких, не наших, почти забытых и, даже, похожих на цыганские клички! - сказал я, потягивая из серебряной рюмки, а у Коровина, именно, такие в дорожном наборе.
Слаб человек, - ответил он без улыбки.
А какие женщины Вам, голубчик, нравятся больше всего?
Он оживился, глаза его превратились в двух веселых зверюшек.
Эх, батенька, мне нравятся всякие женщины: и легкомысленные стройные красавицы с блестящими глазами, которые никого не любят, кроме себя, а мужскими сердцами только протирают свои туфельки; и худощавые, сухие на вид, внешне похожие на аскетических богомолок, но с пылающим костром страсти внутри; и пухленькие с ямочками хохотушки, с которыми отойдет прочь любая тоска; и здравомыслящие дамы, которые любят порядок и верят в глубокие чувства; и модные рафинированные вертихвостки, в шляпах, величиной с зонтик, и с моськой под мышкой, короче, всякие, Дмитрий Николаевич, всякие!
Я был обескуражен и развёл руками, мне, однолюбу, этого не понять.
Но объясните, голубчик, как это вяжется с Вашей религией: женщины, рестораны, вино, табак, карты? Как?
Столичный смрад! Поэтому они сюда, в глушь, и забрались! Не вяжется никак! Пейте, Дмитрий Николаевич, пейте! Хотя, Вам, батенька, нужно пить поменьше, не то к сорока годам руки по утрам будут трястись.
За занавеской кто-то ходил. Я, как пойманный школяр, вскочил с табуретки, чтобы спрятать и рюмки, и фляжку, потому что дед Евсей, ещё в первый день нашего пребывания, объяснил мне, что в его деревне никто не курит, не ругается, не ворует, а выпивают только по праздникам - стаканчик медовухи или домашнего вина, и, даже, по случаю нашего приезда, сам налил мне стаканчик своего медового напитка. Я взглянул на Коровина, его глаза, как два перепуганных зверька, кричали мне: "Это она! Караул!". Мы выглянули в большую прихожую, которая у нас и столовая, и гостиная. Северьяна, в цветастом платке до чёрных бровей, выкладывала из корзины на стол наш горячий ужин. Смуглое лицо девушки ничего не выражало, но она вскинула свои рысьи глаза на Коровина, и он вздрогнул всем телом, а взгляд её, словно говорил: "Ну, как ты, которого я так долго выхаживала? Привык к рукам моим, как ребёнок ...".
Она ушла так же тихо, как пришла. Аппетитно пахло жареной курицей, я, потирая руки, направился к столу, Коровин стоял, не шевелясь, бледный и несчастный.
Голубчик, Павел Тимофеевич, Вы всегда так сильно увлекаетесь? - спросил я без всякой иронии.
Всегда, - ответил он, но за неё я бы, не задумываясь, отдал жизнь ...
Я вспомнил, как он бросился спасать уносимую течением лодку, и понял, что он не лукавит.
Только я протянул к курице руку, вошёл дед Евсей. Он и по снегу ходит в одной рубахе до пят и в лаптях. После того, как он сел и разрешил сесть нам, мы предложили ему поужинать вместе, он, понятно, отказался есть из чужой посуды за чужим столом. Мы ждали, когда старец заговорит, и он, блестя весёлыми глазами, сообщил нам: "У нас за сопками есть большое зимовье, где стоит зимовник и для пчёл, и для овец. Есть там и давильня для кедровых орехов. В этом году много волков ... Завтра десять наших мужиков пойдут туда на помощь работникам. Понесут им патроны, соль, муку ... Не хотите пособить, пойти с ними?".
Мы не привыкли к такой работе, - отвечал Коровин, я - промышленник, фабрикант, а Дмитрий Николаевич учёный.
А кто твои родители? - спроси дед, видимо, и не ожидавший другого ответа.
Коровин сказал.
Мои предки знали твою бабушку.
Мою бабушку все знали, - ответил Коровин просто.
Да ...
А скажите, - осмелился и я подать голос, - Северьяна - метиска?
Дед Евсей, явно, не знал этого слова, но прочитав мои мысли, понял мой вопрос.
Мать Северьяны, жена моего младшего брата, была дочерью маньчжурской принцессы ...
Как такое возможно? - удивился я.
Долгий сказ, тут хошь верь, хошь не верь ...
А она замужем? - снова спросил я.
Да ... уже три года, и муж её, Яким, завтра тоже уходит на зимовье ...
И дети у них есть? - словно прорвало меня с вопросами.
Нет ... Значит, не хотите пойти ... Надо, чем-то, вас занять, всякий хлеб должно отрабатывать ...
Мы Вам заплатим за содержание, - сказал Коровин и принёс из-за занавески столько денег, что у деда Евсея глаза полезли на лоб.
Вам ведь, действительно, нужны деньги и на патроны, и на соль, - сказал я таким дипломатичным тоном, что дед заулыбался, - может, Вы нам продадите своей медовухи, нынче моей жене исполнилось двадцать пять годочков!
Я, бодро вскочив, принёс и положил перед дедом весь мой сегодняшний выигрыш. Дед аккуратно сложил деньги и убрал в холщовую котомку, всегда висящую на нём через плечо. Я совсем после этого расхрабрился и спросил: "А может, у Вас и табак выращивают?" Дед встал, взглянул на меня так, что у меня сердце в пятки рухнуло, и вышел, опираясь на посох. Через несколько минут пришёл рослый мужик, который обучил меня всей премудрости растопки печи, и принёс корзину, полную бутылок с медовухой!
Бог в помощь тебе, брат! - произнёс Коровин, как мне показалось, с глубоким сердечным чувством.
Дед Евсей предложил тебе как почётному гостю переселиться в его избу ...
Коровин поблагодарил за почёт и отказался, не желая расстаться с товарищем, то есть, со мною.
Яким, не слышно, вышел, бесшумно закрыв дверь. Мы же, душа моя, устроили настоящую пирушку, во время которой поднимали пенные кубки и за твоё здоровье, и за здоровье Аскольда! О Северьяне, как сговорившись, мы решили молчать.
А куда Вы, голубчик, Павел Тимофеевич, поедете, когда мы вернёмся? - спросил я, размечтавшись о возвращении домой.
Он сделал счастливое детское лицо и начал перечислять.
Первым делом поеду с приятелем Рахмановым в обувную фирму "Баев с сыновьями", не ходить же в унтах?! Хотя, ради форсу, можно денёк-другой походить! И с бородищей до пояса! Ха-ха-ха! Потом, к родственнику Алексею Викулычу, который собирает и фарфор, и иконы. Я купил для него в Енисейске старинную фарфоровую табакерку! А потом уж, отведу душу - в Лучников переулок, в булочную Филиппова за хорошим чаем и пирожными - она в первом этаже Стахеевской Сибирской гостиницы! А Вы, батенька?!
Я первым делом к Сонюшке, а потом можно и в Столешников заехать, в винный магазин Леве!
Да-да, я знаю виноторговцев Леве, но Вам надо меньше пить ... Эти бутылки припасём на другой случай! Да-а, не удалось Вам отколоть кусок Тунгусского метеорита и показывать его своим товарищам профессорам! Не удалось, батенька! Вот же какой казус!
Хэнгэ был у места падения, рассказывал, что там большой котлован с поваленными деревьями, видимо, был большой взрыв; в центре котлована, в лучшем случае, мы бы обнаружили железную руду!
Это и нужно нам, промышленникам, я бы взял Вас, к себе в дело, больно Вы везучий, Вы бы приносили мне удачу! А Хэнгэ, думаю, плут, содрал деньги с Шишковникова, потом явился к Вам, ещё и с Вас взял на водку! А наши ещё вернутся!
Мне показалось, что Вы относитесь к местным, как к туземцам?
Что Вы - что Вы, они мои единоверцы! Пойду, прогуляюсь по деревне, не привык я к таким напиткам! Это мы с Вами туземцы, батенька!
Он снова проиграл мне 50 рублей, махнул на них рукой и начал прямо на белые льняные порты, какие мы оба носим под длинными нашими рубахами по приказанию деда Евсея, натягивать унты. Накинув меховую куртку и её капюшон на голову, Коровин в этом юмористическом одеянии отправился на прогулку. Я же скорее уселся к столу, писать тебе, душа моя. Я не верю, что Хэнгэ обманул меня, и с печалью вспоминаю и наших товарищей, и как Шишковников в минуту душевного смятения сгребал в горсть свои роскошные баки. Сонюшка, я думаю, если бы волчья стая не пошла по их следу, мне не удалось бы дойти и довести Коровина до деревни! Мы живы, благодаря их смерти!
Больше всего я хочу к тебе, обнять тебя, вымыться в настоящей ванне и выспаться! Я уже не помню, когда я высыпался: то долгая дорога, то гостиница с клопами, то стоны и душераздирающий кашель Коровина! Вот где его носит так долго?! Я к нему привязался, как к близкому другу, и собак он к себе приручил, ни одна, не тявкнет, наверняка, все кости со стола им собрал. Идёт, наконец-то, гремит по высокому крыльцу! Целую тебя, мой ангел, и Аскольдушку.
4 декабря 1912г.
Софи, душа моя,
спешу сообщить тебе о последних событиях. Я встаю рано, когда Коровин ещё сладко похрапывает, и любуюсь розовыми морозными узорами на нашем окне. Оно выходит на восток, на белую гладь берега и реку за ним. Почти возле берега стоит крепкая банька, над которой уже с утра колышется дымок, это Северьяна, накрыв нам стол, стирает своё и дедово. Хоть он ей и дядя, но все, даже его старая мать, зовут его "дед Евсей". Они постоянно или работают, или молятся. В церкви всегда, какие-то, праздники, службы и совместные молитвы, в которых и Коровин принимает участие. Вечером она снова топит баню, или дед моется, или его мать, а позже всех, перед сном, с большим тазом и огромным веником туда плывёт, как пава, сама Северьяна. У остальных семей свои бани вдоль берега, для нас - отдельная. И вот Коровин, припав к замороженному стеклу, продышав в нём окошечко, наблюдает романтическую сцену похода Северьяны в баню! Он проявляет все признаки страдающего влюблённого. И вчера, пока я раскладывал пасьянс, он не отходил от своего наблюдательного пункта. Как вдруг в ужасе отпрянул, воскликнув: "Посмотрите, батенька, что она вытворяет! Да она меня с ума сведёт!" Я посмотрел сквозь пятно в белых узорах: Северьяна, вся нагая, ничком, раскинув руки, лежала на снегу возле открытой двери бани, из которой валил пар. Снег возле разгорячённого тела так и плавился!
Ну и что? Упарилась ... - равнодушно объяснил я.
Он снова взглянул в окно, ноздри его крупного носа раздувались, грудь тяжело дышала, глаза горели.
Упарилась?! Да Вы ничего не понимаете в жизни! Она меня так зовёт, что у меня все поджилки трясутся! - воскликнул он и выскочил из избы в одной рубахе и вязаных носках.
Я посмотрел в окно, Коровин, как коршун, налетел на Северьяну, схватил её в охапку и утащил в баню!
Мне стало не по себе. Я не мог уснуть всю ночь. Он явился под утро, упал на свою кровать со словами: "Чуть сердце не остановилось! А Вы, батенька, наверняка, выпили всю нашу медовуху?!" И захрапел богатырским храпом. А я продолжал лежать в темноте с закрытыми глазами. Утром пришли дед Евсей и Северьяна. Он считал свечи, она убирала со стола остатки нашего ужина и раскладывала завтрак. Оба прислушивались к счастливому храпу Коровина за занавеской. И тут я услышал тихий разговор.
Ну сказывай, Северьяна ...
А что?
Муж за порог ... сказывай, сказывай ...
Как догадался?
Павла утром рано исповедовал ... Каешься?
Каюсь ...
Царская кровь всегда к царской крови тянется ... посмотрим, что от этого родится...
Нет ... нет ...
Да, - твёрдо сказал дед, - и думай теперь только о новой жизни в тебе ...
Они взяли свечи и ушли, а я сел на кровати и взглянул на Коровина, он счастливо улыбался во сне.
Пойду завтракать. Я, действительно, ничего не понимаю в жизни. Целую тебя, душа моя, и сыночка.
20 декабря 1912г.
Сонюшка, друг мой, радость моя!
Долго не писал тебе, да и писать не о чем. После грехопадения Коровина, дед Евсей перестал продавать нам медовуху, теперь выдаёт одну бутылку на воскресный день! Совсем мы приуныли. Опишу наши занятия. Мою колоду мы уже так измочалили, что не отличить шестёрку от восьмёрки! Коровин достал из вещей свою свеженькую и раскладывает пасьянсы. Мужики с зимовья ещё не вернулись, да Северьяна и не особо, видимо, ждёт своего Якима, она бледная, от всего её тошнит. Самое удивительное, Сонюшка, после того случая в бане, Коровин и Северьяна ведут себя, как брат с сестрой, словно между ними ничего и не произошло! Коровин много знает текстов из Библии и цитирует большие куски наизусть, он хорошо образован, как он верит в мифы? Я спросил его, кто его любимый поэт? И он ответил: "Крылов! Очень люблю басни: и со смыслом, и простые, и с моралью!" И начал хитрым женским голосом произносить, изображая сценку всем своим подвижным лицом и большими руками: "Какие пёрышки! Какой носок! И ангельский быть должен голосок!" Я смеялся над его представлением от души!
Смейтесь, смейтесь, батенька! Я думаю, басню сочинить о-очень сложно! - сказал Коровин, чрезвычайно довольный своим артистическим успехом.
Душа моя, я пыжился весь день и сочинил к вечеру такую басню:
"Есть глубокое синее море,
И жизнь в нём от края до края;
Есть зелёная пена морская,
Как гордыня слепая в укоре.
Эта грязная липкая пена
Высоко над пучиной взлетая,
На весь мир кичливо болтая:
"Я алмазная!" ... сохнет мгновенно!
Так зелёный гордец всё развалит,
Лишь своим и себе воздавая,
Раззорив всё от края до края,
Мастерство своё хвалит и хвалит!"
Басня моя Коровину не понравилась, он заявил: "Люблю про животных и понятные!" Возможно, он увидел себя в моей басне? Я, действительно, думаю, что он сломал жизнь бедной Северьяне, вложившей в него столько заботы! Я стал себя чувствовать здесь чужим, Коровин-то свой, хоть и не сего поля ягодка. Я наблюдаю за ними и не могу понять их, они мне кажутся слишком природными, прозорливыми, могут, как говорит дед Евсей, "любую хворь выбить". Но я подозреваю, что они её переводят с одного природного продукта на другой, например, когда выздоравливал Коровин, в деревне умерли две взрослые собаки! Возможно, это совпадение, но староверы, по сравнению с нами, мне кажутся зелёными; зелёными христианизированными туземцами!
После ужина зашёл дед Евсей, он посмотрел на меня строго и сказал: "Хочу занять тебя, чтоб не лезли в голову глупости!". Я уже устал от его прозорливости! Разве можно так бесцеремонно читать чужие мысли?!
Иди в сени, одесную кладовая, принеси один ...
Я пошёл исполнять приказание, мысленно возмущаясь: "Один что? Один молоток? Один гвоздь? Один топор? Один лапоть?".
В сенях справа маленькая кладовочка за железным засовом, который не отважилась открыть ни моя, ни коровинская рука, так как это большой знак! У них во всей деревне нет ни замком, ни засовов, только у деда Евсея в молельной комнате в его избе, по рассказам Коровина, меня-то и на крыльцо к нему не пускают! Я осторожно открыл дверцу, отодвинув засов, и увидел, душа, моя, ни за что не поверишь, два больших бивня мамонта! Я осторожно взял один из них и внёс в нашу прихожую. У деда весело блестели глаза.
Откуда?! - спросил я, не скрывая восторга.
Собаки нашли после оползня ... я не буду тебя учить плести лапти, ибо права пословица - не всякое лыко в строку ... а этим позанимайся от Рождества до Пасхи, сделай подарочек для жены ...
Чтоб не огорчать деда Евсея, я не стал спрашивать, когда будет Пасха, я с интересом ощупывал и, даже, нюхал невиданную находку. Коровин ушёл за зановеску, почитать Псалтырь, а дед достал из своей котомки вырезанных из кости двух слоников и двух собак. Восторгу моему не было конца! С этого вечера, душа моя, под руководством деда Евсея, я начал вырезать для тебя слона. Поцелуй за меня Аскольдушку! Обнимаю тебя, Сонюшка!
2 апреля 1913г.
Дорогая моя Софья Михайловна!
Долго твой Митенька не брался за перо, потому что я теперь, как Микеланжело, камнерез великий! Сначала я только завороженно следил за дедовыми узловатыми руками, похожими на корни деревьев, потом сам взял резцы, потом испортил одного слона, потом взялся за другого, и вот, наконец, проглядывают и уши, и хобот, и ноги; хвост, правда, тоже похож на хобот, однако, не беда! Началась оттепель, Коровин много гуляет и по берегу и по центральной деревенской улице. Сейчас он вошёл расстроенный и спросил, видел ли я, что у нас на веранде? Напротив кладовки, как выйти в сени, у нас большая застеклённая двойными рамами веранда, чтобы летом гости пили в ней чай. Я ничего не видел и поспешил посмотреть. Сонюшка, весь длинный стол был завален мёртвыми птицами с закатившимися глазками! Они шевелили помертвелыми лапками и пытались открывать клювики, некоторые, даже, силились приподнять головки. Мы стояли в ужасе. Через сени прошла с корзиной Северьяна, принесла нам обед. Она выглянула из прихожей, поглаживая круглый живот, и сообщила: "Дед Евсей принёс их, наклевались забродивших ягод, здесь сложил до утра, чтоб ночью не замёрзли." Вот как было тепло вчера и позавчера, родная моя, что даже ягоды оставшиеся на деревьях и кустах после зимы забродили! Как я люблю весну! Я вышел подышать и размять пальцы, они у меня теперь рабочие - в рубцах и мозолях! Северьяна с Якимом собираются в начале августа на родину в Читу, здесь они, оказывается, годик погостили. Нашёлся мужик - проводник, который доведёт до Енисейска ещё до того, как схватит морозами болота. Мы присоединимся к ним, ждать Шишковникова бессмысленно. Но как она поедет с таким-то животом? Я обратился с этим вопросом к Коровину, чтоб он отговорил её, но он ответил: "Если она решила рожать в Чите, значит так и надо, батенька, Дмитрий Николаевич! Это же выше и сильнее нас, Вы ничего не понимаете в жизни!" Он отдал ей "на дорогу" почти все уцелевшие от проигрышей деньги, на них я, думаю, она может жить безбедно до конца своих дней. Я спросил: "Голубчик, почему вы так мало себе оставили?" Он ответил: "Да, ведь, Вы мне, разве, не одолжите, батенька, при нужде?" Душа моя, я теперь богат! Забыл тебе рассказать, что на руке моей образовался нарыв от порезов, который дед Евсей, даже, разрезал и лечил, какой-то, мазью, но всё позади! Старик выдал нам кожаные сапоги, теперь есть в чём ходить по весенней грязи на прогулку. Всё хорошо! Потому что весна!
Целую тебя и сыночка, обнимаю вас ручищами каменотёса!
20 мая 1913 г.
Милая Софи!
Как вы там поживаете без меня? Мы в разлуке целую вечность. Не хочется думать не о чём печальном, когда полезла первая травка и цветочки мать-и-мачехи, и мотыльки, и первые шмели! После бесконечной зимы с метелями и морозами это всё кажется сказкой! Не болеете ли вы без меня? Я здоров. Во врем одного из уроков резки по кости, когда мы оба сидели рядом с ним, дед Евсей сказал: "Скоро весна ... близко от нас деревня - люди забыли Бога, одни пьянчуги! Если станете с ними водиться - лучше у них и поселиться ... Напротив, через речку, деревня - настоящий Содом, туда даже глядеть вам запрещаю! Один, наш, ослушался, поплыл к ним, они его в жертву своим идолам принесли ..."
Как это? - спросил я удивлённо.
Сожгли, пробив сперва копьем ...
Но как это стало известно?
Из деревни пьянчуг один, пьяный - распьяный, участвовал в ихних оргиях распутных ...
Но он тоже чужой, его-то почему пощадили?
Какой же он чужой? Свой весь ...
Да, душа моя, как в старой логической задачке: на берегу реки стояли три деревни: Правдино, Кривдино и Серединко-Половинкино! И вот сегодня мы с Коровиным направили свои новые сапоги в сторону деревни Серединко-Половинкино, уж, больно, нам было интересно знать, что пьют "пьянчуги"?! По пути нам встретился овраг, метра три в глубину, на дне его, заваленном хворостом, протекал ручеёк, убегающий в речку. Мы остановились, полюбоваться его весенним блеском.
Эх, батенька, до чего же Вы везучий! - воскликнул Коровин, - Это же, не иначе как Ваш вожделенный мамонт!
Он указал дулом ружья на мохнатую рыже-коричневую шкуру, торчащую из-под валежника. Мы поспешно спустились в овраг по пологой его стороне. Шкура, а рядом и копыто со следами крупных зубов на нём, видимо, принадлежали животному, запертому в овраге волками и растерзанному ими. На стенах оврага что-то блестело. Я начал внимательно разглядывать и перечислять Коровину.
Да, голубчик, тут и слюда, и кварц, и железная руда, и гранит, и чего только нет! Вот это земля!
Мы нагнулись над ручьём, Сонюшка, и я сразу же нашёл в нём три крупинки золота! Живо отложив ружья, присели на корточки возле воды и за несколько минут насобирали по 20-25 крупинок! Что за земля! Коровин был в восторге! Я разделял его чувства.
Вот здесь мы и настроим заводов и фабрик! - заговорил он горячо, - И послужим нашему Отечеству! Прав был Ломоносов: слава и сила России пойдут из Сибири! Надеюсь, государь не профукает её, как профукали Сахалин!
А Вы знаете, батенька, мне сказывали, что государь, будучи в Азии, сделал там себе татуировку в виде дракона? - сам не зная зачем, спросил я.
Его подвижное лицо выразило страдание.
Нет. Решительно, не знал. Это очень плохой знак, если не враки. После того, как апостол Иоанн написал о драконе, как о символе зла, я бы не дерзнул! Впрочем, какие могут быть татуировки у христиан? Мы же не папуасы! Это очень плохой знак! И эта его увлечённость творчеством Тэфи, в честь которой производят шоколадные конфеты и духи с её именем - всё это с руки прыщавым гимназистам и студентам! А не государственным мужам, и тем более ...
Мы снова начали говорить о богатстве этой земли и, выбравшись из оврага и забыв куда шли, направились к дому, сжимая в руке настоящее золото и громко обсуждая, какие здесь можно понастроить крупные фабрики и заводы. От зазеленевшего уже куста, за которым мы его и не заметили, отступил дед Евсей, который слышал вес наш шумный восторг.
А вы меня спросили, - сказал он сердито - нужны нам тут фабрики и заводы?! Золоту обрадовались?! Оно разума лишает! Он-то, безбожная душа, а ты-то, куды, Павел?! Коли не оставите своих помыслов - навсегда здесь останетесь!
И он зашагал, опираясь на посох, в сторону речки. А мы, переглянувшись, поспешили домой, чтоб сложить наши сокровища в бутылочки из-под коровинского, мною выпитого, ликёра. А завтра мы продолжим поиск, нас ничто не остановит! Даже то, что нам сегодня на ужин, конечно, по распоряжению деда, Яким принёс только хлеб и квас.
7 июня 1913г.
Сонюшка!
Дед перестал с нами общаться, как завидит нас - обходит, как прокажённых, стороной. Мы постригли бороды и усы, кое-как постригли и волосы. Стоит настоящая летняя жара, и мы надели московские брюки и рубашки, а на ноги - лёгкие сапоги. С утра сходили в Серединко-Половинкино, они втридорого дерут с нас, чтоб покупать у деда соль и патроны; купили у них браги из лесных ягод и сразу в золотой овраг! Золото, действительно, действует на разум, я сегодня проснулся ещё затемно и всё думал, слушая храп Коровина, как бы мне успеть сесть поближе к истоку ручейка, к самому родничку, который и выбрасывает из недр песок и золотые крупинки. Эта идея стала навязчивой. Сна не было ни в одном глазу.
А что, голубчик, Вы думаете о творчестве, - спрашиваю я Коровина, который одной веткой отгоняет от себя комаров, а второй - копается в ручье.
Сидим, как на стульчиках, на камнях, которые прикатили с верха.
У Христа много всяких помещений, есть и творческий кабинет, в который он впускает тех, кто может и хочет творить. Но лукавый подглядывает в замочную скважину и наущает: "Смелее, Сашка, побольше матов, да так жарь, чтоб у всех твоих читателей началась революция в штанах! Наяривай, не бойся, устал, водки выпей, все будут знать Баркова!"
Я улыбаюсь, вспоминая, как тайком в гимназии читали Баркова, и перебираю песок веточкой, у меня уже, Сонюшка, треть бутылочки! У Коровина - поменьше, он слишком отвлекается на комаров.
Перед обедом решили искупаться, вода еще холодная, градусов пятнадцать, но молодая сила покоя не дает! Посмотрев нет ли поблизости баб, мы всё скинули с себя и прыгнули в воду, Коровин сделал лицо кикиморы болотной, я расхохотался и поплыл, отдуваясь, как морж, а следом и он. Проплыв туда - сюда, мы заметили, что за нами наблюдают две девушки с того берега, обе в длинных белых рубахах и с венками из одуванчиков, или жёлтых таёжных жарков, на голове. Мы изрядно замёрзли, но при них выходить было не удобно. Впрочем, девушки сняли венки, опустили их на воду и растворились в прибрежной зелени. Мы мигом выскочили, оделись и уставились на тот берег, на ту самую зелень
Пал, пал Вавилон, великая блудница! - процитировал Коровин и предложил, - А что, батенька, может сплаваем?!
Я подумал, не слишком ли много для нас, гостей, запретов, туда не ходи, сюда не смотри! Да Коровин может купить со всеми потрохами всю эту землю с тремя деревнями! И согласился.
18 июня 1913г.
Милая Софи!
Я не сплю по ночам и жду утра, чтоб скорее бежать, копаться в овраге! До зари я думаю и думаю о том, чтоб мне найти крупицы потяжелее да побольше, чтоб не обронить, не потерять, чтоб не украли! Я стал от бессонницы нервным, всего боюсь, от шорохов вздрагиваю. Коровину-то хорошо, у него нет интереса к золоту, по его рассказам, Коровинские предки борзых из золотых мисок кормили! Спит, как младенец, пока я верчусь с боку на бок! Ещё привязался отёк ног, думаю, от некачественных напитков из Серединко - Половинкино, в общем, ослабел я, душа моя.
Однако, возвращусь к событиям того памятного дня. Итак, мы без спросу отвязали одну из лодок Евсея и, быстро переправившись на другой берег, закрепили её покрепче, так как течение в речке сильное даже у берега. Осторожно и молча ступая по земле "содомской", мы приблизились к густым зарослям папоротника и, отведя крупные резные листья руками, замерли на месте. В двух метрах от нас сидела возле высокой муравьиной кучи девушка, которая была так увлечена своим делом, что и не заметила нас. Она пихала в муравейник былинку, ждала, когда муравьи облепят её, затем пальцами стряхивала их вниз и обсасывала с удовольствием былинку красными губами. Девушка, одетая в синюю рубаху с вышивкой и с завязками на груди, имела огненно-рыжие волосы, выбившиеся из-под цветастого платка, завязанного под подбородком, кожа её была розовой и прозрачной, как у детей. Коровин обомлел от восторга. И тут она взглянула на нас. Сонюшка, один глаз у неё был карий, а другой - голубой! Она уставилась на Коровина, забыв о муравьях ,которые по былинке уже поднялись на её нежные пальцы. Уголок красного рта дрогнул и начал подниматься вверх, открывая зубы, словно в оскале, мороз пробежал по моей спине, это была улыбка змеи!
Как зовут тебя? - спросил ласково Коровин.
Афимья, - нежно ответила она.
Вкусно? - спросил ещё ласковее он.
Да, только мой Савёл заболел, - сказала нежно она, - наверное, скоро умрёт, потрогай, какой он холодный ...
И она бесстыдно, развязав верёвочки, распахнула рубашку, открыв совсем юные маленькие груди, между которых висела на тесёмочке куколка в портах сшитая из разных кусочков ткани. Озноб колотил меня, а лоб покрылся потом.
Потрогай, - повторила эта сирена, зазывая доверчивую жертву.
И Коровин протянул, сделав шаг вперёд, руку. "Перекреститесь! - почему-то, прошептал я за его спиной, он приложил два перста ко лбу и сразу отнял их. Коровин погладил куклу и резко отдёрнул руку, словно от укуса или ожога, лицо его побледнело, руки затряслись. Я ухватил его за эти трясущиеся руки и потянул прочь, он не сопротивлялся.
Плывите возле большого камня, там нет течения! - донёсся нам вдогонку нежный голосок, - Приходи к нам через месяц!
Мы не пошли, душа моя, мы, спотыкаясь, побежали к нашей лодке, Коровин был, как льняное полотно, и я уселся за вёсла, сразу же направив лодку к большому камню.
Куда Вы? Куда Вы?! - взревел мой товарищ, - Вы что не видите воронку?!
Но было поздно, лодку нашу завертело, как щепку, она накренилась, и мы оба с криком полетели в холодную воду! Сонюшка, я боролся из последних сил, я видел, почти рядом, песчаное дно с яркими камушками и не мог вынырнуть, мощный поток снова нёс меня к этому песчаному дну! Я видел крупные пузыри вокруг своего лица, и паника охватила всё моё существо. Тут сильные руки подхватили меня под мышки и потащили под водой подальше от воронки, прямо на нас неслось, какое-то, большое чёрное животное, похожее то ли на молодого кита, то ли на крупного моржа! Коровин, крепко вцепившись в меня, еле увернулся от него и вытолкнул мою голову на поверхность! Мы оба кашляли и отплёвывались, вода лилась и из носа, и из ушей, я почти оглох.
Это был кит? - судорожно спросил я.
Лодка, батенька, лодка! - зло ответил Коровин, - Вы, как мой родственник Вениамин Артемьевич, за всё берётесь, ничего не умеете!
У меня началась сильная судорога от холода, и Коровин с трудом доплыл до берега, таща за собой меня, с лицом перекошенным от боли. На берегу он меня бросил, зло сказав: "Вы её утопили, Вы за неё и платите деду!". Я никогда не видел его таким раздражённым. Он ушёл в избу, а я остался на крыльце обсохнуть, было так жарко, что на брёвнах дома выступила смола. Я сидел и плакал, Сонюшка, если бы не мой друг, я не увидел бы больше ни этого тёплого солнышка, ни этих капель смолы.
С тех пор Коровин не ест, он стал похож на скелет, под глазами чёрным - черно. Он ни с кем не разговаривает, равнодушен ко всему, в овраг со мной он не ходит, настойку не пьёт, я нашёл последнюю папиросу завалившуюся за кровать, он от неё отказался.
Что с ним? - спросил я нынче у Евсея.
Порча ... сильная ... на смерть ...
Но как?
У своеволия своего спроси ...
Нет, объясните!
Язычники переводят болезни на обереги, а потом передают их другим людям или животным ...
Так помогите же ему! Он же ваш единоверец!
А ты когда решишься заплатить мне за лодку? Я принёс деньги, он взял с меня, как за шхуну! Тут цены особенные, душа моя! Обирала бессовестный!
А теперь снимите с него порчу? - спроси я, недовольный его поведением.
А ты дашь мне половину от всего выигрыша и половину своего песка? - спросил дед, хитро прищурив весёлые глазки.
Сонюшка, я был в замешательстве, мне так хотелось и удивить тебя, и обрадовать! И сама мысль, что мы теперь богаты согревала моё сердце! А идея лечить единоверца, обирая его товарища, казалась мне кощунственной! Я мешкал с ответом, дед презрительно повернулся ко мне спиной. Топчась на одном месте, я поднял лицо к избе и увидел на брёвнах капли смолы, прозрачные и тягучие, как мёд. Что это я, Сонюшка, ведь Коровин спас мне жизнь?! Бросившись в избу, я схватил свёрток с деньгами и бутылочку с песком, Евсей уже поджидал меня с холщовым мешочком. Я нервно высыпал в него половину песка и, отсчитав, засунул в котомку старика половину денег. Дед Евсей приказал Северьяне звать Павла и нести в совке угли. Я подумал: "Без изуверских пыток не обойтись!" Коровин вышел равнодушный и слабый, как тень. Дед, тем временем, сломив берёзовую ветку, словно шептался с нею. Рядом с ним замерла Северьяна с совком, полным раскалённых углей, который она прихватила своим фартуком.
Павел, ты ослушался, моего наказа! Каешься? - спросил строго дед.