Лагун Павел Адамович : другие произведения.

Прокрустово ложе: Большая ложка. Книга четвертая

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Павел Лагун
  
  
  
  
  
  
  
   Большая ложка.
  
   Книга четвёртая.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "Горе тем, которые зло называют добром,
   и добро - злом, тьму почитают светом,
   а свет - тьмою".
   /Ис. 5,20/
  
  
  
   ГЛАВА I.
  
   На пологом берегу Марьинского озера шумел казачий круг. Разнаряженные, кто во что горазд, новоявленные "казаки", думали думу. Казацкий "гардероп" пестрел разнообразием покроя мундиров и штанов.
   Здесь встречались одежды "натуральные" казачьи с синими тряпичными погонами и красными лампасами на таких же синих широких шароварах. Мелькали казаки, облачённые в стилизованную белогвардейскую форму: золотые позументы и галуны, фуражки с короткими козырьками и царскими кокардами над ними. Но большинство из присутствующих на круге, было затянуто в традиционную советскую форму. Только сбоку, на ремнях, болтались, невесть откуда взявшиеся, шашки и сабли. Эти "селёдки", видно, очень мешали думающим думу. Они совали их между ног, задвигали за спину, "играли" рукоятками, приподымая и снова вправляя в ножны, свежевыкованные клинки.
   В казачьем обличье они чувствовали себя ещё очень непривычно. Куда удобней пиджаки, галстуки и, хоть маленькие, да свои, кабинеты с мягкими креслами. А тут нужно сидеть на неструганных тополиных брёвнах, как грачи или вороны и повторять заучено: "Любо, любо!", одобряя речь краевого атамана.
   В этих среднерусских краях никогда, ни о каких казаках, испокон веку, никто не слыхивал. При царях здесь во всю "бушевало" крепостное право, ничего общего не имевшее с казацкой вольницей. Потом, после переворота, когда любимая Советская власть под корень истребила донские, кубанские, яицкие и другие казачьи станицы, здесь был один из центров социалистической индустриализации. И о существовании, каких- то там "казаков", знали только по "солнечному" сталинскому фильму "кубанские казаки", где столы ломились от бутафорских яств, а герои ходили в кубанках и шароварах с лампасами.
   Когда грянула перестройка и запретные запруды были сломаны, вместе с гласностью и свободой стали возрождаться казачьи формирования на Кубани и Нижнем Дону. В его же верховье вдруг тоже объявился ряженый народ с шашками на боках, играющий роль дореволюционных казаков с вдохновением самодеятельных артистов из театральной пьесы, поставленной каким-то неумелым, но получившим конкретное указание, режиссёром.
   "Любо, любо!" - кричали ряженые, ругая почём зря, российское правительство и Президента за "развал" могущественной экономики и межнациональные конфликты. Орали они вдохновенно, разоблачая "жидо-масонский заговор" в пределах матушки России. Больше всех надрывался мордастый казак в старой, застиранной гимнастёрке и в портках-галифе, вправленные в хромовые сапоги гармошкой. Сбоку, на ремне, у него висел несуразный палаш гренадёров петровских времён. Лихой чуб, под фуражкой с красной звездой, при каждом выкрике мерно подрагивал, в такт обличительным речам.
   - Долой антинародный режим! - вопил мордастый, стуча палашом по тополиному бревну. Казаки свистели и улюлюкали. Всё это сборище больше было похоже на ведьмяковский шабаш, а не на "казачий круг". Впрочем, так оно и задумывалось.
   Чуть в стороне, возле самого озера, стоял на колёсах продолговатый чан полевой кухни. Возле него кашеварил, засучив рукава чёрной рубашки, мальчишка лет шестнадцати-семнадцати, со светлыми, коротко стрижеными, волосами. В руках он держал большой половник, которым помешивал в чане какое-то варево: то ли суп, то ли кашу. На рукаве чёрной рубашки, прикрытой, наполовину грязным, засаленным передником, просматривалась красная витиеватая эмблема, одновременно похожая и на фашистскую свастику и на советскую звезду. Ещё несколько таких же "чернорубашечников" крутились поблизости у длинного, грубо сколоченного стола. Они расставляли по столу многочисленные алюминиевые миски и раскладывали "общепитовские" ложки. Возглавлял бригаду поваров и официантов парень, лет двадцати пяти, в полной униформе с портупеей и двумя красными лычками над свастикой. У его было угрюмое сосредоточенное лицо, с длинной осветлённой чёлкой, спадающей на лоб и прикрывающей левый карий глаз. Правый глаз у парня светился васильковой синевой. Под широким угреватым носом топорщились рыжеватые усы. И всё лицо его было покрыто какими-то рябинками, словно обладатель их совсем недавно переболел невиданной давным-давно оспой.
   Мальчишка повар стал разливать варево по кастрюлям, которые подставляли ему его соратники по казацкой обслуге. Полные кастрюли разносились по столу под присмотром усатого молодца.
   Казацкий круг завершал свои обороты. Все чинно встали с брёвен и, гремя саблями и шашками, двинулись трапезничать, крестясь на Образ, стоящий на треноге возле разрушенной церквушки. Присутствующие на круге, журналисты местных газет, пару раз щёлкнули фотоаппаратами. К ним подошёл краевой атаман и что-то негромко проговорил, указывая на автобус, стоящий чуть дальше, на просёлочной дороге, идущей вдоль озера в сторону города. Журналисты понимающе закивали головами и, повернувшись, послушно пошли в указанном направлении. Когда автобус, зафыркав мотором, скрылся в пыльной дали, казаки дружно отодвинули свои алюминиевые миски с кулешом, к которому они даже не притронулись. Мальчишки - чернорубашечники, по команде своего командира, подбежали к крытому грузовику, забрались внутрь кузова и принялись выгружать ящики и коробки с иностранными этикетками и надписями на боках. Из ящиков и коробок доставались красивые банки голландской ветчины, жёлтые блочные кирпичи новозеландского сыра, норвежские сардины, датская колбаса, баварское пиво и французский коньяк.
   Правда, кое-где виднелись белоголовые бутылки "Русской водки" и хлеб был местного производства, но остальные харчи явно определяли вкусовые направления казачьей братии.
   На деревянный стол была наброшена громадная полиэтиленовая скатерть. Закуски и бутылки изобильно расположились сверху. Летнее вечернее солнце нижним краем нырнуло в багряные воды Марьинского озера. Казачий разгул только разгорался. Коньяк и водка текли рекой, не впадая в озеро. Все стали называть друг друга, по привычке "товарищами" и клясться в верности "единственной партии"... Начался перекрёстный разговор, превратившийся, постепенно, в многоголосый гомон с отдельными выкриками и угрозами скорой расправы над демократами. Кое-кто, в патриотической жажде крови, пытался вскочить на стол, размахивая шашкой, представляя; как полетят продажные головы приспешников американского империализма и израильского сионизма.
   И в это время, из-за церквушки вышел человек, по внешнему виду совершенно не похожий на казака. Он был облачён в джинсовый костюм. На голове надета кепка - бейсболка со значком в виде трёхцветного российского флага. А на плече висела спортивная сумка, в которую он только что положил фотоаппарат с отснятой плёнкой.
   Он хотел уйти незаметно, "под шумок", но пьяные казаки его заприметили и заорали, наперебой показывая пальцами:
   - Журналюга! Хватай его братцы!
   Первым кинулся, к не успевшему скрыться журналисту, усатый командир чернорубашечников. Его подчинённые последовали за ним. Человека с сумкой схватили, вывернули руки за спину и потащили к столу, в центре которого восседал краевой атаман со товарищами. Атаман был изрядно пьян. Он хмельными злыми глазами осмотрел задержанного.
   - Что прятался? - спросил он.
   Журналист не ответил. На вид ему было около сорока. Удлинённое худощавое лицо, прямой нос, белокурые волосы, в которых, наверняка, скрывались отдельные седые. Зеленовато-серые глаза смотрели в упор на краевого атамана, выдерживая его взгляд.
   - А, ну-ка, посмотрите, что у него в сумке! - приказал атаман.
   Чернорубашечники стащили с плеча журналиста сумку. Сорвалась застёжка - молния, на вечерний свет был извлечён фотоаппарат.
   - Фотографировал, гад! - проговорил кто-то из казаков.
   - Засветить плёнку! - снова приказал атаман.
   Серая лента выскочила из аппарата и измялась казацкими сапогами.
   - Ну, как с ним поступим? - обратился к пьяной братии краевой атаман.
   - Нагайкой его отхлестать! - крикнул кто-то с дальнего конца стола.
   - Любо, любо! - заголосили казаки-разбойники. - Надрать ему зад, чтоб неделю не садился!
   С журналиста сдёрнули бейсболку с российским триколором.
   - Вроде, на жида не похож? - сказал ближайший казак в белогвардейской форме, разглядывая пойманного.
   - Поджидовник, какой-нибудь, - ответил другой, в форме советской, - сколько щас предателей русского народа развелось. Сионистам служат, за "зелень".
   - Мало их к стенке ставили! - добавил третий, с синими казацкими погонами на гимнастёрке, - Всё равно, плодятся, как тараканы!
   - Что же ты, падло, русский, кажись, а Родину - Россию не любишь? - сказал усатый командир чернорубашечников и ткнул кулаком журналиста под ребро. И тут же с криком схватился за колено, потому - что получил пяткой по чашечке.
   - Ах ты, жидовская мразь! - заорал он, бросаясь вперёд и размахивая кулаками. Встречный удар по зубам заставил его отскочить с воем. Рыжие усы окрасились кровавыми пятнами.
   Чернорубашечники кинулись на помощь своему командиру, но точные, сильные удары ногами и руками, повалили почти их всех на зелёную травку. Парни со свастиками скулили, как побитые щенки.
   Казаки оторопело наблюдали за этой расправой. Затем раздались злые, пьяные выкрики. Из ножен повыскакивали шашки. Самосуд мог состояться незамедлительно.
   И вдруг раздался голос, перекрывший казацкую брань.
   - Олег! Гунин! - закричал кто-то с заднего конца стола.
   Казаки оглянулись на крик. Оглянулся вместе с ними и Олег. Из-за стола поднялся и шёл к нему, одетый в мятую гимнастёрку и брюки-галифе, вправленные в сапоги гармошкой, Валерий Пиявин, собственной персоной. Он шел, растопырив руки. Палаш петровского гренадёра, в такт движению, бился по его толстому заду. Чуб, из-под лихо заломленной фуражки, с красной звездой, свисал ему на глаз. На мордастой небритой физиономии блуждала пьяная улыбка.
   - Олег! - снова закричал Пиявин, - Сколько лет, сколько зим!
   Подошёл и дружески обнял за плечи. От него пахло коньяком, ветчиной и дорогим одеколоном, хотя внешний вид предполагал другие запахи. Понятное дело, что Пиявин был более чем неприятен Олегу. Но, во избежание драматической развязки, тот выдержал Пиявинские объятия, внутренне предполагая какой-то тайный смысл во внезапном вмешательстве своего старого врага, почему-то решившего вступиться за Олега.
   - Товарищ есаул! - обратился Пиявин к атаману, закончив обниматься с Олегом, - Это мой старый знакомый. Мы лет пять не виделись. Нам нужно поговорить. Вы уж его простите на первый раз. Это его жиды облапошили. А он мужик наш - свойский, русский. Перевоспитается. Ручаюсь за него.
   - Ну, ладно, - махнул рукой краевой атаман, - Нехай с ним! Только предупреждаю, если он в своём листке чего-нибудь накалякает, поймаем и нагайками отстегаем по-нашему, по-казачьи. Чтоб неповадно было!
   Чернорубашечники поднимались с травы, держась за челюсти и животы. Их усатый командир стирал кровь с усов, зло, поглядывая разноцветными глазами, из-под чёлки, на Олега. Пиявин, как ни в чём не бывало, потащил, спасённого им, к своему месту за столом. Усадил рядом на скамейку, плеснул в алюминиевую кружку французского коньяка. Налил себе. Чокнулся. Хлебнул одним махом. Крякнул и закуси голландской ветчиной с хлебом.
   - Пей, - похлопал Пиявин Олега по спине. Тому ничего не оставалось делать, как принять предложение. Коньяк и в самом деле оказался очень хорошим и крепким. Голодному с самого утра Олегу он тут же ударил в голову. Пришлось закусывать заграничными яствами.
   - Олег, - заговорил Пиявин полупьяным языком, обнимая за плечо. - Ты мне всегда был симпатичен. Даже когда эта история с вашей организацией произошла. Я тебя тогда отстаивал перед чекистами. Может потому всех вас и не арестовали. И, когда вы нас в 91, в августе, опечатывали, я на тебя зла не держал. И в подвале графском, помнишь, когда мы провалились, я еле живым оттуда выбрался. В больницу попал с сотрясением мозга. А вы нам тогда не помогли, думали, нас насмерть завалило? А всё равно зла я на тебя не держу. И даже совет дружеский дам. Уезжай отсюда подобру-поздорову. Куда-нибудь подальше. Лучше за границу. Разве не чуешь, время наше возвращается. На вас на всех, "демократов" "чёрные списки" давно приготовлены. Как выборы президентские выиграем, так ваши головы мигом полетят. Ни к кому жалости не будет. Профукали мы власть один раз, второй не упустим и назад не отдадим. А народ весь за нас. Пенсии и зарплаты не получает по полгода. Жрать купить не на что. Вот он за нас опять двумя руками. Понял, как при "демократии" живётся! Мы ему хоть пайку зековскую, да регулярно выдавали. А ваше продажное правительство и дебильный президент экономику нашу, могучую, развалили. Заводы, фабрики стоят. Безработица, преступность, беспредел. Богатство российское разбазаривают, ворюги. В банки заграничные деньги кладут. Гибнет матушка - Россия!
   Пиявин плюхнул себе ещё коньяку, остатки из бутылки вылил в кружку Олега, ткнул своей в неё и глотнул французское спиртное, как русскую водку.
   - Спасать надо родину от разорения! - закричал вдруг Пиявин и стукнул кулаком по столу, так, сидящие поблизости казаки вздрогнули. А несколько бутылок коньяка и пива опрокинулись, расплескав вокруг своё содержимое.
   Олег молчал. Ему совершенно не хотелось вступать в бессмысленную полемику с бывшим партработником, переродившимся в национал - патриота. Вся подноготная этого перерождения ему была хорошо видна. Номенклатурная "мелочь", не нашедшая себя в новой среде, поменяла свою "фасовку" и "упаковалась" в казацкие и нацистские мундиры. Изменилась их фразеология, но не изменилась суть. Они люто ненавидят демократию и всячески стараются её опорочить. Демагоги и лицемеры, они пытаются играть на национальных чувствах русского народа, пользуясь трудностями переходного периода от тоталитаризма к нормальному обществу. Они не хотят такого общества. Им нужны смута и раздор. Они привыкли ловить рыбу только в мутной воде. И они, конечно, ищут врагов. Раньше это были "враги народа". Теперь - "враги нации". Инородцы, евреи, грузины, армяне, азербайджанцы, чеченцы - всех и не перечислишь.
   Но особенно допекают возрождённых "патриотов" - евреи. "Жиды" мешают им на каждом шагу. Они плетут заговоры, они продают Россию иностранному капиталу, они пьют кровь христианских младенцев. Они - такие. Они - сякие. Одни из них явные жиды, другие - тайные, маскирующиеся под русских, но Родину не любящие, а смотрящие в рот мировому сионистско-масонскому империализму. И их, этих предателей, необходимо всех до единого разоблачить, изобличить, выловить, изолировать в концентрационных лагерях, вместе с семьями. А лучше всего, удушить в газовых камерах и сжечь в крематориях. Чтоб не мешали строить счастливое национал - патриотическое будущее. Ну, а для старичков-пенсионеров - бывших охранников, заградителей и доносчиков, которые много людской крови пролили за любимую Советскую власть, существует перерождённая партия коммунистов. Её так и не запретили, хоть неоднократно пытались. Эти деятели тоже рвутся к власти, ставят палки в колёса нынешнему правительству. Ругают его, почём зря. И трогать их нельзя. Демократия. Обидятся.
   Но, как известно, тем, кто любит демократию, она приносит только неприятности, а тем, кто её ненавидит - неограниченные возможности. И коммунисты с новоявленными патриотами всласть пользуются демократическими завоеваниями. Они по всем "ступеням" лезут во властные структуры, вынашивая планы реванша и мести. Они ничему не научились и ничего не забыли. Они жаждут расправы, убаюкивая легковерный народ разговорами о своём перерождении и об ином подходе к экономике и политике. Они тоже стали "рыночниками", но с "социальном уклоном". "Забота о благе народа" - вот их главная задача. Они о нём "заботились" семьдесят с лишним лет. Мечтают продолжить. Красный дракон отпочковался. У него теперь две головы. И он стал в два раза голодней.
  
  
  
   ГЛАВА II
  
   Домой Олег возвратился пешком, за полночь, отказавшись от провокационного предложения Пиявина поехать вместе с ним в автобусе, полном казаков. На такой подвиг Олег решиться не смог. И, хотя, общему казацкому движению было по пути, он предпочёл добираться своим ходом.
   Шёл около часа по тёмным благоухающим лугам и перелескам, держа направление на юг, к своему родному городу. Небо над головой сверкало сотнями созвездий. От нагретой за день, июньским солнцем, нескошенной травы шёл тёплый дурманный аромат. И он отрезвлял немного хмельного Олега, вливая в него запах ночных верхнедонских лугов.
   В густых кустах ещё не отцвела сирень и ещё не отпели своё соловьи. Их заливистые трели не заглушали бескрайнюю тишину лугового раздолья, а наполняли её мелодией неумирающей жизни. Ночь вносила в эту музыку особую гармонию. Переплетаясь со стрекотом множества кузнечиков. Соловьиные голоса перекликались между собой, словно многоголосое эхо, повторяющее таинственный напев летней ночи.
   Олег шёл, раздвигая телом тепло нагретой земли. В ушах его звучали соловьиные трели и стрекот кузнечиков. Над головой простирался бескрайний звёздный небосвод. Олег шёл с молитвой на устах. Движение с молитвой уже давно вошло в его сущность. Он никогда не забывал о незримом Присутствии Господа вокруг него, и, он верил, в нём самом. В нагрудном кармане рубашки всегда лежали свёрнутые "Святые помощи". Надежда на Божью защиту не покидала Олега ни на минуту, наполняя его жизнь внутренним спокойствием и уверенностью. Он был спокоен и сейчас, только в глубине души волнуясь, совсем не за себя, а, зная, что его ждут дома, что он слишком задержался, по независящим от него причинам. И поэтому Олег торопился, прибавляя шаг, не забывая повторять Господню молитву. Он спустился с пологого берега в речную пойму, перешёл речку по шаткому мостику и стал подниматься на Голую Гору по тропинке, петляющей среди кустов.
   Купол графской Усыпальницы открылся перед ним из-за деревьев парка, неподалёку слева. На фоне тёмного звёздного неба, недавно установленный на куполе позолоченный православный крест, неярко, но заметно, мерцал, отражая слабый свет небосвода. Олегу почему-то вспомнился тот день всего месяц назад, когда группа энтузиастов, во главе с Михаилом Шухровским решила установить этот крест на куполе. Второй, похожий крест поставили на братской могиле графов Добринских, найденной за пять лет до этого, невдалеке от Усыпальницы. Туда останки умерших выбросили большевики, возглавляемые местным чекистом Пиявиным, дедом Пиявина нынешнего. Тот Пиявин был убит священником, отцом Николаем, дедом нынешнего священника, отца Евгения, за то, что издевался над телом графской дочери Анны, возлюбленной Николая, родившей ему сына и умершей после родов. Священника тут же растерзали. А ночью прихожане похоронили его останки в одной могиле с графской дочерью. В церкви, которая находилась неподалёку от Усыпальницы, на долгие годы расположился рассадник атеизма, называемым музеем и планетарием. Но перед самым путчем, в августе 91 года, церковь вернули прихожанам. А на восстановление Усыпальницы всё не находилось денег. За дело взялись энтузиасты, которые работали бесплатно. Купол покрыли медными листами, на вершину установили православный крест. Была также обустроена братская могила графов Добринских.
   На панихиду за оградой Усыпальницы собралось много народа. По виду, в основном, интеллигентного. Приехало телевидение из соседнего города. Но самыми главными гостями были, конечно, прибывшие из Москвы, прямые потомки графов Добринских: пожилой роскошноусый Алексей Петрович и его сын, тоже усатый, но в пределах принятых сегодня норм. В Алексее Петровиче чувствовалась дворянская порода. Руки, с тонкими холёными пальцами, обходительные манеры, мягкий вежливый голос. Со всеми корректен, обращался к собеседникам не иначе, как "милостивый государь" или "государыня". Ну. А усы были просто шикарными, соединённые с бакенбардами в нижней части лица. Он и его сын стояли в окружении представителей городской администрации. Те называли Алексея Петровича "Ваше сиятельство" и при этом подобострастно, по - лакейски улыбались. Это были дамы из бывшей низовой партноменклатуры, которые с десяток лет назад, в своих публичных выступлениях беспощадно охаивали даже остатки памяти о прежнем существовании в этих местах старинного графского рода. Теперь времена изменились, но нравы остались прежними. И как раньше заглядывали в рот первому секретарю горкома, так и сейчас раболепствовали перед заезжим "графом", интуитивно предполагая в нём будущего "хозяина".
   Отец Евгений Преображенский с крестом и кадилом начал торжественную панихиду по умершим и убиенным. Большинство из присутствующих стояли возле намогильного креста с зажженными свечами. Некоторые неумело и стыдливо крестились. С непривычки. Алексей Петрович и его сын осеняли себя крестными знамениями с достоинством истинных дворян. Они склонили головы перед могилами своих предков и Олегу, стоящему чуть в стороне, рядом с Ильей Кротовым, было непонятно, как Алексей Петрович смог выжить в прошлой многолетней "мясорубке", сохранив внешнее и, наверняка, внутреннее благородство и передав его своему сыну. По имевшейся у Олега информации, Алексей Петрович несколько лет, после войны, провёл в сталинских застенках. Но и они не сломили его твёрдый дух. Теперь он один из активных членов Российского дворянского собрания, публицист, писатель, общественный деятель. И Олег узнал его. Правда, с большим трудом. Алексей Петрович был сыном их духовного учителя прошлых лет - Петра Ивановича Викулина.
   Телевизионщики снимали на видеокамеру "мероприятие". Панихида шла своим торжественным и скорбным чередом. И вдруг Илья Кротов слегка толкнул Олега в руку, чем-то, привлекая его внимание. Олег оглянулся, реагируя на жест Ильи. И увидел оригинальную сцену. К месту действия. Бодрым пионерским аллюром, но, согнувшись в три погибели, приближалась самая известная в округе дама - Эльвира Пройда. В левой руке она держала три зажженные стеариновые свечи, купленные, должно быть, на рынке. Они были сделаны в виде завитушек, наподобие спирали, с толстыми фитилями на концах. Правой рукой Эльвира мелко, беспрерывно, крестилась. Между впалыми старческими грудями, прикрытыми чёрным кружевным платьем, висел на цепочке позолоченный католический крест, купленный тоже, наверное, на рынке. Став рьяной поклонницей "рыночных отношений", Эльвира вносила в них существенную лепту. Она, через подставных лиц, заправляла на местном рынке собственным магазином, приносившем ей значительный доход. Оставив неблагодарную должность "городской головы", она выдвинула свою кандидатуру на выборы в областную думу и победила с большим отрывом. Народ над ней хоть и посмеивался, но почему-то любил, как испокон веков на Руси любили юродивых.
   Эльвира подбежала к графской могиле, плюхнулась на колени и стала биться о крест головой, твердя, про себя, что-то нечленораздельное. Присутствующие с удивлением смотрели на это публичное проявление религиозного экстаза. Стоящий неподалёку Алексей Петрович Добринский, слегка отодвинулся от фанатичной богомолки, с некоторым испугом наблюдая за неистовой Эльвирой. Он понятия не имел, кто она такая. Зато её знали все остальные и, откровенно говоря, не верили в перевоплощение бывшей активистки пионерского движения в активную христианку.
   - Эльвира в своём репертуаре, - проговорил с улыбкой Илья, пощипывая чёрную курчавую бородку...
   - А, может, переродилась свыше? - Олег тоже улыбнулся.
   - Она перерождается как флюгер, после каждого дуновения.
   - Да, признаться, верится с трудом. Больше похоже на лицемерную показуху. Чтобы графу угодить.
   - Ну ладно, Бог с ней, - Илья слегка махнул рукой, - Не наше дело осуждать. Меня, откровенно говоря, больше граф интересует.
   - В каком это смысле?
   - В художественном. Хочется его портрет нарисовать. В назидание потомкам, так сказать.
   - Но ведь граф, не сегодня-завтра уедет. Когда ты его рисовать будешь?
   - Да мне нужно-то часок-другой, чтоб он попозировал.
   - А согласится?
   - Вот у меня к тебе и просьба будет: в контакт с ним войти и договориться. Ты же у нас - коммуникабельный, с людьми быстро находишь язык. познакомься с графом и меня с ним познакомь.
   - Попробую, - пожал плечами Олег, - только, естественно, никаких гарантий. Вон, вокруг него, сколько прихлебателей крутится.
   И в самом деле, познакомиться с графом было совсем непросто. Во всяком случае, Олегу. Зато Эльвира Пройда, бурно отмолившись, тут же "присосалась" к Алексею Петровичу. Она склонилась перед ним в подхалимском поклоне, что-то наговаривая почти на ухо. Алексей Петрович слушал, иногда брезгливо морщась и делая попытки отстраниться от говорливой Эльвиры. Но она, видно, представилась и, как облечённая властью. Граф вынужден был её терпеть.
   После окончания панихиды графа окружили плотным кольцом другие представители администрации, и повели обедать в местную столовую, расположенную в одном из двух уцелевших крыльев, разобранного в прошлом веке, дворца предков Алексея Петровича Добринского. Олег, Илья, Михаил Шухровский и отец Евгений возвращались от Усыпальницы чуть позади всех остальных. Михаил отрастил большую волнистую бороду, тёмную, с обильной проседью, и стал похожим на священника. К тому же он носил удлинённый чёрный балахон, издалека схожий с рясой. Правда, под балахоном, Михаил на ноги натягивал узкие, но тоже чёрные джинсы, а на голову неизменно надевал широкополую шляпу, которая делала его похожим не только на священника, но и на пожилого американского пионера - покорителя Дикого Запада в середине прошлого века.
   Михаил и отец Евгений разговаривали о предстоящем капитальном ремонте усыпальницы. Настоятель скопил, по его словам, немного денег, но их будет явно недостаточно для приведения часовни в надлежащий вид. Потому решили обратиться за поддержкой к спонсорам - предпринимателям, первым из которых, в неофициальном списке, числился Артур Горжетский. Он пару лет назад стал владельцем небольшого продовольственного магазина на окраине города. Артур не то, чтобы процветал, но вёл вполне сносный образ жизни, по этим временам. В магазине Артура царило изобилие под стеклом, на витринах, стройными рядами лежали колбасы различных сортов, сыры, копчёности, рыба, конфеты, мармелад, шоколад, апельсины, бананы, ананасы и другие, разнообразные и невиданные, при коммунистическом правлении деликатесы. Вино, водка, шампанское, пиво, родное и заграничное, забило, сверкающими гирляндами, целый отдел. Но большинству работающих и пенсионеров этот сказочный продуктовый рай был недоступен. Они по несколько месяцев не получали зарплату и пенсии. В неплатежах, конечно, обвиняли правительство и Президента. Но удивительно, что эта "вакханалия" разгулялась во всю силу как раз накануне президентских выборов. Словно по какому-то тайному приказу, поток денег, идущий из Москвы, встречал на своём пути дамбы и отводился в укромные болотца, где денежки, с хитрыми улыбочками на губах. Выгребали удивительно похожие друг на друга, людишки в одинаковых пиджаках и галстуках. Они черпали ассигнации большими ложками и тащили их, как кроты, в свои логова - дачи, вольготно понастроенные по берегам российских рек и озёр.
   Артур трудился как пчёлка. Вставал с постели ни свет ни заря. Мчался по оптовым базам закупать товар. Затем весь день, от открытия до закрытия, проводил в магазине, выполняя роль продавца, вместе со своей дочерью Кристиной. Он успел купить себе легковушку и грузовик "Газель", на котором сам и шоферил и грузил ящики с продуктами. И он бросил пить. Не брал в рот ничего, даже пива. Вместе с этой положительной переменой Олег заприметил в Артуре другую черту характера, ранее тому несвойственную - скупость. Артур "жаднел", буквально, с каждым днём. Отказывал себе не только в выпивке, но и в закуске. Перешёл на " щадящую диету". Перестал, есть мясо, ссылаясь на "вегетарианский образ жизни". Крайне не регулярно выплачивал зарплату дочери - продавщице. Кристина на отца за это очень обижалась, отказывалась работать. Через несколько дней после начала "забастовки" измученный "эксплуататор" сдавал свои позиции и, скрепя сердце, "отстёгивал" положенную сумму. Мирная работа восстанавливалась, но не надолго, до следующей зарплаты дочери.
   Олег, несколько месяцев назад, по наивности, "сунулся" к приятелю - предпринимателю за гуманитарно-спонсорской помощью для выпуска своей новой книги, но получил вежливый, но твёрдый отказ, со ссылками на "непомерные налоги" и бедственное финансовое положение магазина "Арго", название придумал сам Артур, соединив по две первые буквы в своём имени и фамилии. Судя по всему, "аргонавт" своим "золотым руном" ни с кем делиться, не собирался. И надежды Михаила и Евгения на денежную помощь Артура, в ремонте усыпальницы, вызвали у Олега грустную улыбку.
   Они расстались возле входа в столовую. Отец Евгений и Михаил Шухровский отправились в церковь, а Олег, с Ильей Кротовым остались поджидать графа на скамейке в скверике возле столовой. Над Голой Горой властвовал май. Только что распустились листья и буйно цвели вишнёвые сады. У Олега май был самым любимым временем года. Хотя сам он родился в ноябре, но этот месяц вызывал у него тоску умирания природы и финал очередного круга жизни. Несколько последних лет Олег не отмечал свои дни рождения, которые навевали на него грусть о прошедшей юности. Время имело безудержное свойство с годами всё убыстрять свой бег. И эту норовистую лошадь нет возможности ничем удержать. Она, вроде бы, бежит по кругу, но круг постоянно уменьшается, пока не превратится в ...точку. И каждый ноябрь казался Олегу ещё одним укороченным оборотом на "ипподроме" его жизни.
   Но каждый май давал надежду на Возрождение, на будущее Перерождение в ином облике. Замёрзшая, за долгую холодную зиму душа, расцветала вместе с расцветом природы.
   Олег любил май за высокое солнечное, тёплое небо. За первую, клейкую, пахучую зелень листвы, за пушистые, нежные хлопья цветов. Он любил май за жизнь с избытком. Может быть этот месяц - отголосок, отражение обещанной Иисусом Христом, верующим в него. Жизни с избытком.
   Граф Добринский вышел из столовой спустя час. Вид он имел благодушный и сытый. Следом появился сын в окружении административных дам. Но эта компания на десяток метров отстала от Алексея Петровича. Олегу представился шанс. Встав со скамейки, Олег подошёл к графу.
   - Алексей Петрович! Позвольте подарить Вам свои книги с автографом! - Олег достал из сумки три небольшие книжечки, выпущенные им за последние годы на скопленные деньги.
   Граф с любопытством поглядел на молодого мужчину в джинсовом костюме. Потом широко и добро улыбнулся:
   - Разве кто-то отказывается от подарков, тем более авторских? - сказал Алексей Петрович, присаживаясь на скамейку, рядом с Олегом и Ильей. Олег представился сам и представил своего друга. Илья, приподнявшись, пожал тонкую руку графа Добринского.
   - А я вас узнал! - неожиданно воскликнул Алексей Петрович, - вы были на похоронах моего отца двадцать лет назад. Я уже побывал на его могиле. Она в идеальном порядке. Спасибо вам за уход.
   - Мы о Петре Ивановиче никогда не забываем, - ответил Олег, - он был нашим первым учителем. Мы ему многим обязаны.
   - Корю себя, что редко приезжал сюда. Теперь постараюсь появляться почаще. Нам нужно наладить дружеские отношения - сказал граф и немного виновато улыбнулся друзьям.
   Когда вручение книг успешно состоялось, и автор вкратце рассказал о себе, со своим предложением выступил Илья Кротов. Граф несколько минут теребил шикарный ус, раздумывая. Потом повернулся к художнику.
   - Ну, что же, как я могу отказать! Вы мне сделали лестное предложение. Пожалуй, два-три часа будет вполне достаточно. У нас тут, с вашей администрацией запланирована экскурсия на Куликово поле. Но я там уже был. Пусть сын один съездит, без меня. А я вам немного попозирую. Куда идти? - добавил граф, вставая со скамейки.
   Алексей Петрович подошёл к сыну и тихо сказал ему несколько фраз. Тот понимающе кивнул головой. Но недоумение отразилось на лицах административных дам, а чёрные, угольные глаза Эльвиры Пройды взглянули на Илью и Олега с ревнивой злобой.
   Отправились в мастерскую Ильи Кротова, расположенную в местном музее, который переселился в здание бывшего детского сада из церкви, возвращённой прихожанам. Илья работал в музее художником и, как истинный художник, был талантлив и беден. Он постоянно латал дыры в своём, более чем скромном, семейном бюджете. Воспитание двух подрастающих дочерей требовало всё увеличивающихся расходов. Илья брался за разнообразные "халтуры", рисовал "на заказ", что предложат, и часто, подолгу, ждал денег за исполненную работу. И жил, в основном, в долг. Музейных, крайне нерегулярных, зарплат хватало только на продукты, да и то с большой натяжкой. Но Илья старался не унывать, имел характер добродушный и покладистый.
   "На всё Воля Божья", - говорил он на жалобы своей жены. Был он верующим и внутренне смиренным, хотя и его, иногда, захватывали безысходные мысли, и он впадал в депрессию. Способ же выхода из неё искал "на дне бутылки". Но выпивал умеренно, никогда не перебирая.
   По женской линии, бабка Ильи, была двоюродной сестрой деда Евгения Антитипова - священника, отца Николая, убитого при разгроме церкви на Голой Горе большевиками.
   Несколько лет назад Олег, очень крепко сдружился с Ильей, хотя и не забывал своих прежних друзей. Но годы изменили их основательно. Артур, как известно, стал "крутым бизнесменом", Михаил "зациклился" на реконструкции графской Усыпальницы и прилегающего к ней парка. Отец Евгений Антитипов - Преображенский отрастил изрядное брюшко и превратился в солидного настоятеля храма, поддерживающего эту солидность даже при общении со своими старыми друзьями. Он обзавёлся шикарной иномаркой и установил на крыше дома спутниковую телевизионную тарелку. Олег, на правах зятя, почти еженедельно навещал своего теперешнего тестя, вместе с Верой и маленьким Стасиком. Маша встречала их доброй улыбкой, Евгений солидно протягивал руку для пожатия, явно намекая на поцелуй длани. Олег чувствовал себя за столом тестя скованно, и часто, в мыслях сожалел об ушедшем безвозвратно времени, когда этот важный "батюшка" был молодым узкобрючным стилягой и художником - абстракционистом, поклонником рок-н-ролла и твиста. /Иногда Олег даже мыслил в рифму./
   С Оскаром Юдкевичем Олег встречался очень редко, случайно, на улице. Оскар не отворачивался и не здоровался. Он по-прежнему работал в школе. Ещё больше обрюзг и постарел. И всё чаще болел различными хворями, хотя старался вести "здоровый образ жизни": совершал ежедневные пробежки, обливался холодной водой и махал десятикилограммовыми гантелями. Только здоровья у Оскара от этих занятий не прибавлялось.
   Илья Кротов, за годы знакомства с Олегом остался внутренне, совершенно неизменен. Жизненные передряги не смогли погасить в нём огонь творчества и Веры. Он оказался самым близким Олегу по душам человеком. И духовная близость постоянно усиливалась. Если Олег не видел Илью несколько дней, то начинал скучать и тосковать. Тогда он садился в автомобиль и ехал на Голую Гору, где проживал его друг - художник. Те же самые чувства, очевидно, испытывал и Илья. Он частенько неожиданно появлялся возле порога дома своего друга поэта, с неизменной "бутылочкой", которую приятели распивали под тихую беседу. В ней затрагивались духовные, религиозные и творческие темы. В маленьком захолустном городке, где они были, практически, единственными профессиональными "служителями муз", такие беседы являлись отдушиной в затхлой атмосфере глухой провинции.
   Илья оформлял Олегу его книги. Олег посвящал своему другу стихи и прозу. Дружили они и семьями, но в таком "расширенном" составе встречались редко, по дням рождениям, в основном. Илья родился в мае. Май был любимым месяцем Олега, и он отмечал день рождения друга, как свой собственный. Собиралась небольшая компания в саду, возле дома Ильи. Дым цветущих вишен переплетался с дымом костра, на углях которых жарились шашлыки. Пелись песни под гитарный аккомпанемент именинника.
   Неизменным гостем на этих, немного грустных, весельях был старинный друг детства Ильи - Аркадий Сверлин. Он имел своеобразную внешность: большой мясистый нос и такие же большие чёрные усы. Длинные, густые, с редкой проседью вороновые волосы спадали Аркадию на плечи пушистым шлейфом. Из-под "брежневских" бровей светились пронзительные бирюзовые глаза, казалось проникающие в самую душу и видящие там всё насквозь. Аркадий Сверлин был гипнотизёр и экстрасенс с могучей недюжинной силой. По нынешним временам он мог бы "озолотиться", как большинство его собратьев по "цеху". Но своих многочисленных пациентов Аркадий лечил совершенно бесплатно, руководствуясь заповедью: "Что тебе даром даётся, то бескорыстно отдаётся". На жизнь же себе и своему семейству зарабатывал, вертя баранку городского автобуса, в посменной работе, с ранними вставаниями и поздними засыпаниями. Несмотря на такой плотный рабочий график, Аркадий, в редкое свободное время, принимал всех, кто приходил к нему в надежде исцелиться. И, как правило, помогал почти всем. Не поддавались лечению только те, кто не верил в конечный результат. Некоторые приходили из любопытства, посмотреть на бескорыстного экстрасенса, но Аркадий отправлял их тут же назад. С такими любопытными он был корректен и суров. Всего года три, как Аркадий Сверлин покрестился в церкви у отца Евгения. Крестным отцом его был Илья Кротов. С этих пор детская дружба сделала новый усиленный виток. Илья и Аркадий стали видеться чаще, а их жёны вообще сделались закадычными подругами. Но духовное понимание у Ильи было только с Олегом.
   Они привели графа Добринского в мастерскую. В ней царила строгая творческая гармония. Илья отличался аккуратизмом, не в пример другим мастерам кисти и резца. На стенах, в красочных рамах висели картины, нарисованные Ильей. Холсты, натянутые на подрамники, стояли по углам рядами нереализованных замыслов. Банки и тюбики с красками радужными пятнами украшали покрытой клеенкой письменный стол. Рядом в высоких пластмассовых стаканах, как в колчанах стрелы, грудились вверх пушистым опереньем, разномерные кисти и кисточки. Бутылки с растворителями и скипидаром выглядывали из-за стеклянной дверцы шкафа, на котором белыми трубами лежали бумажные рулоны. У стены, напротив большого светлого окна, сверху вниз спускалось тёмно-синее покрывало. Рядом, на тумбочке возвышалась гипсовая "голова молодой римлянки", как назвал её Олег. Он нашёл этот гипсовый слепок лет десять тому назад, гуляя по старому графскому парку, ранней весной. Лицо скульптуры было залеплено ледянистой слипшейся снежной коркой. Олег отнёс находку Илье. Под струёй тёплой воды корка растаяла, и открылся прекрасный женский лик, с тонким римским профилем, и лёгкой, слегка грустной улыбкой. Илья и Олег долго любовались головкой давно умершей девушки. Кем она была? Можно только догадываться. Но, что-то неуловимо притягательное влекло смотрящих, к этому нежному лицу. Что-то удивительно знакомое и, в тоже время - неведомое. Олег оставил скульптуру Илье, а сам вечером того же дня написал стихотворение:
   Ты когда-то жила на земле;
   В "вечном" городе юность летела
   И, как он, ты, наверно, хотела
   Вечной юной быть множество лет.
   Ты мечтала о счастье земном:
   Целовала, безмерно любила.
   И глубокая нежная сила
   Клокотала в сердце твоём.
   Старый скульптор увидел тебя
   У фонтана, на площади Рима...
   Да, была ты неповторима
   И непознана, словно судьба.
   Глыба мрамора, острый резец,
   И недели бессонной работы.
   Ты прекрасней иль твой образец?
   Ты богиня? Ты женщина? Кто ты?
   Вот века пролетели стремглав
   Ты исчезла бесследно и грустно,
   Но головка твоя среди глав
   Вечной книги о вечном Искусстве...
   ...Граф вошёл в мастерскую и окинул её оценивающим взглядом. Внимательно осмотрел картины и остановился перед "головкой молодой римлянки". Потом, неожиданно для Олега и Ильи, осенил себя крестным знамением. Те недоумённо взглянули на графа. Он повернул к ним своё красивое, пышноусое лицо.
   - Вы знаете, что это одно из самых древних римских изображений Богородицы? - промолвил Алексей Петрович. - Римляне были не особенно сильны в живописи. Процветала у них, в основном, только стенная роспись и барельефы. Но скульпторами они были превосходными. Когда император Константин утвердил христианство официальной религией в Римской Империи, вместо языческого многобожия, придворные скульпторы, взамен прежних богинь, стали ваять изображение Божьей Матери, какое они себе сами представляли, по старой привычке. Позировали им римские натурщицы. И пусть сегодня это выглядит кощунственно, но тогда такое было в порядке вещей и даже одобрялось самим императором. Ведь переход от одной веры к другой - процесс сложный и мучительный и рассматривать его однозначно, никак нельзя. Вот и получилась такая Богородица в античном стиле...
   Олег при этом сообщении графа, испытал какое-то двойственное чувство. С одной стороны ему было немного досадно, что разрушился, созданный в его воображении, образ прекрасной молодой римлянки. Но с другой, он искренне обрадовался, что нашёл и сохранил образ Божьей Матери, пусть необычный, выполненный в классической манере, но вдруг ставший для Олега близким и дорогим.
   Илья попросил графа присесть на стул рядом с древнеримской скульптуры Богородицы. На, стоящий в центре мастерской мольберт, он поставил, натянутый на подрамник грунтованный холст и стал быстро, мягким карандашом, набрасывать портрет Алексея Петровича Добринского.
   Позировал граф непринуждённо, но почти не менял позы. Чтобы занять время, он перелистывал, подаренный ему Олегом стихотворный сборник "Ноты времени". Это была третья книжка стихов Олега Гунина. Две первые и ещё две, с прозаическими произведениями, он почти полностью продал собственными силами, не прибегая к услугам книжных магазинов и киосков "Роспечати". Конкуренция на книжном рынке была громадная. Когда рухнули цензурные препоны, на прилавки вылился целый поток разноликой литературы. Но большей популярностью пользовалось "чтиво": кровавые детективы, смачное описание мафиозных "разборок", накрученная "космическая фантастика", "задвинутая фентези", с колдунами, магами и рыцарскими поединками, на неведомых планетах, и многочисленные женские любовные романы - плаксивые и сладострастные.
   У Олега литературные творения были совсем другого рода. Он пытался соединить интересный, захватывающий сюжет с духовным. Божественным Началом. Как его незримое присутствие влияет на судьбы героев произведений Олега Гунина. А в поэзии он оставался лириком. За редким исключением. Его политические стихи можно было пересчитать по пальцам. Он писал их, когда уж совсем "забирало". Олег несколько раз делал попытки найти в столице издательство для своих неопубликованных прозаических произведений. Но ему вежливо отказывали, ссылаясь на неактуальность написанного им. А перестраиваться и писать про "мафиозные разборки" и "зверства Ивана Грозного", как предложил один редактор. Олег не имел ни малейшего желания. Переступить через себя он не мог и не хотел. Поэтому приходилось копить деньги и издавать свои произведения за свой собственный же счёт. В связи с предельной финансовой экономией на издание, книжки получались серыми, неяркими, напечатанными на плохой бумаге, мелким шрифтом и, по идее, не должны были пользоваться ни малейшим спросом у избалованного суперобложками читателя. Но, как ни странно, почти до конца все тиражи были распроданы. Олег продавал свои книги сам, усевшись за столик в книжном магазине. Он предлагал купить книжку с автографом по мизерной цене. И большинство покупателей приобретали книгу земляка из любопытства, а потом, прочитав. Приходили за следующей. Некоторые жали Олегу руку и благодарили от души. Это ли не бальзам на сердце литератора?!
   По непроверенным данным, одна из прозаических книжек Олега попала в Польшу, где деловитые поляки сняли по сюжету фильм. Фильм этот случайно увидел, по украинскому телевидению, брат жены Ильи Кротова и, приехав из родных мест, сообщил Олегу об этом событии. Поначалу Олег ему не поверил, но Игорь так убедительно и живо пересказал кадры фильма, о попавшем в плен русском солдате, о его мучениях, бегстве, поимке, освобождении американцами, возвращении на родину, которая загнала его уже в свой, советский концлагерь, что Олег, в конце концов. Убедился в существовании фильма по своему роману. Главное, совпадали детали. И Олег стал догадываться, как его книжка попала в Польшу. После её издания, автор отвёз несколько экземпляров в Москву, где подарил своим знакомым журналистам и литераторам. Занёс он одну книжечку в организацию под названием: " Российское авторское общество", в задачу которого входило распространение русской литературы за границей. Олегом двигала наивная надежда на перевод своей книги за рубежом. Кто курировал, в своё время, это "авторское общество", Олег не догадывался, тоже по наивности провинциала.
   Дамы, сидящие в отделе художественной литературы, встретили писателя по-дружески. Угостили чаем с рулетом и в разговоре сетовали на прерванные былые связи с иностранными издательствами. "Сейчас остались среди партнёров только поляки", - говорила одна из литдам, - "Да и то никакой гарантии нет". Но Олег всё же оставил книжку "под честное слово", не заключив с добросердечными дамами никаких письменных договоров и соглашений. И, должно быть, сильно ошибся. Если бы не случайность, он до сих пор ничего не знал бы о польском фильме. Но он узнал и поехал в "РАО". Но там сидели уже другие дамы, про польских визитёров, трёхлетней давности, не ведавшие. Круг поисков замкнулся, едва начавшись. Но Олег особенно-то и не расстраивался. Значит, Господь не допускает его к большим деньгам, но всегда даёт немного малых. И он этим пониманием утешился.
   Скрип входной двери в мастерскую отвлёк графа Добринского от чтения стихов. Повернул на звук голову и Олег. Илья выглянул из-за мольберта. В мастерскую, прихрамывающей походкой, вошёл директор музея - Владлен Анатасович Врыжин. Он опирался на свою неизменную трость. За последние годы он сильно постарел, но старался держаться бодрячком и оптимистом. Считал себя покровителем искусств, особенно живописи и потому позволил заниматься Илье Кротову творчеством, в казённой мастерской, в рабочее время, не в ущерб текущей музейной работе. За этот жест доброй воли Илья был Врыжину благодарен.
   Врыжин вошёл в мастерскую, держа в свободной левой руке какой-то листок. Увидев посторонних, он остановился на пороге. Олега он, конечно же узнал, но поздороваться не соизволил. Узнал он и графа, вернее догадался, кто перед ним сидит. И хотя на панихиде Врыжин не присутствовал, из твёрдых атеистических убеждений, но о визите Алексея Петровича Добринского он был, естественно, наслышан.
   - Извините за вторжение! - сказал Владлен Анатасович. Обращаясь только к графу, - Разрешите представиться, директор этого музея - Врыжин, - и подхромал к Алексею Петровичу, протягивая руку. Граф, поднявшись со стула, обменялся с Врыжиным рукопожатиями.
   - Я вижу, у вас тут идёт творческий процесс, - понимающе добавил директор, поглядывая на холст своего подчинённого. Несколько минут Врыжин рассматривал набросок портрета, потом удовлетворённо хмыкнул в бородку.
   - Сходство поразительное, хотя пока всё выполнено в карандаше. Илья Львович у нас удивительно талантлив. А молодые таланты нужно поддерживать, поощрять и беречь, чтобы от их произведений остался след в истории. Вот что мне пришло в голову, ваше сиятельство, - Врыжин снова обратился конкретно к графу.
   - Мы сейчас готовим экспозицию о представителях рода Добринских в этих краях. Вы позволите, когда Ваш портрет будет закончен, украсить им эту экспозицию? Алексей Петрович переглянулся с Ильей. Тот пожал плечами.
   - Ну, что же, милостивый государь, если художник не против, соблаговолите сделать, как Вам будет угодно. Врыжин удовлетворённо потёр ладони.
  
  
   ГЛАВА III
  
   Путь Олега домой в город пролегал через Голую Гору мимо церкви и музея. Двор церкви был ярко освещён прожектором, прибитым к высокой сосне. Литую ограду и ворота украшали восьмиконечные кресты. Такой же позолоченный крест сиял над куполом, освещённый вторым прожектором. Олег невольно остановился перед церковью и трижды перекрестился. Почуяв стоящего, к воротам подбежала и залаяла большая немецкая овчарка, по кличке Рекс. Узнав Олега, Рекс заскулил и завилял хвостом. Олег погладил пса по лбу, через прутья ограды и поспешил дальше мимо сквера и теплицы, примыкавшей к музею.
   Завернув за угол теплицы, он увидел на дороге, вблизи музейного забора, милицейский газик, с мигалкой на крыше. Приблизившись, Олег у машины разглядел знакомую фигуру своего друга - Ильи Кротова. Тот стоял возле приоткрытой автомобильной дверцы и о чём-то беседовал с водителем нервно, в затяжку, куря сигарету.
   Илья не заметил Олега до самой последней секунды, когда тот дотронулся до его плеча. Илья обернулся и удивлённо взглянул на приятеля.
   - А ты откуда здесь? - спросил он, уронив сигаретный окурок на дорогу. Одет был Илья в спортивный костюм и кроссовки. Шнурки на кроссовках оказались развязанными.
   - Да вот, шёл мимо, - неопределённо ответил Олег, понимая, что появление возле музея милицейской машины в такой неурочный час и присутствие рядом Ильи, вызваны каким-то чрезвычайным происшествием.
   - Кража здесь произошла, - сообщил Илья, доставая из кармана спортивной куртки пачку сигарет и зажигалку. Закурил сам, предложил Олегу. Тот не отказался, хотя и не курил.
   - Ворюги какие-то пробрались в зал, - продолжил художник, - сторож с час, как кражу обнаружил. Врыжину позвонил, а тот мне. Я же здесь ближе всех живу.
   - А что украли?
   - Д а всякого добра навалом, в подсобку проникли. Шинели старые, каски немецкие, мундиры, штыки-ножи, старинные книги, шашку Чугунова и... знаешь ещё что?
   Илья сделал паузу и тяжело, горько вздохнул. - Портрет графа. Он то им зачем? - Илья глубоко затянулся сигаретой и опустил свою курчавую бородатую голову. Так они простояли ещё несколько минут, переговариваясь между собой и обмениваясь репликами с водителем - милиционером, когда за калиткой послышались голоса. Олег взглянул за невысокий забор музейного двора. По дорожке шли четверо. Знакомый хромоногий силуэт Врыжина двигался в окружении трёх милицейский чинов, в форме.
   - А как он-то здесь оказался? - удивлённо спросил Олег, - Ведь он в городе живёт.
   - Вместе с милицией приехал. Им, как раз, по пути, мимо его улицы.
   - Интересно, кто эти воры?
   - Мальчишки, какие-нибудь, интернатовские. В войну решили поиграть, в немцев нарядиться. А больше кому эти каски да шинели нужны?
   - Может, кому-то и нужны, - пожал плечами Олег.
   Между тем, калитка раскрылась. На улицу вышли представители власти и директор обворованного музея. Одного милиционера Олег хорошо знал. Это был майор Муравьёв - заместитель начальника городского отдела внутренних дел. Он был почти ровесником Олега, но успел побывать и повоевать и в Афганистане и в Чечне. Поймал в левое плечо чеченскую пулю и чуть не попал в кавказский плен, но, раненный, сумел скрыться от боевиков и добраться до своих. За это он получил в награду воинский крест и плохо сгибающуюся руку.
   Олег познакомился с Борисом Муравьевым в книжном магазине. Молодцеватый, седоусый и седовласый милицейский офицер, почему-то сразу понравился Олегу, хотя от большинства представителей этой профессии, Олег не испытывал восторга. Майор купил у него все четыре книги, не скупясь на деньги, а потом, после небольшого "общего" разговора предложил организовать встречу с милицейским коллективом, по случаю женского дня. Встреча удалась. Милиционеры внимательно слушали стихи, в авторском исполнении, а потом купили пару десятков книжек. Олег и Борис Муравьёв стали хорошими знакомыми. При встречах дружески здоровались за руку, разговаривали на житейские темы, не касаясь политики. Олегу казалось, что Борис совсем ею не интересуется. Но в апреле узнал, о самовыдвижении майора Муравьёва, кандидатом на пост главы местной администрации. Выборы должны были состояться за неделю до президентских. Кандидатам полагался предвыборный отпуск, но Борис Муравьёв почему-то в него не ушёл и совмещал агитационную работу среди населения с продолжением милицейской службы.
   Зачем Борис решил стать мэром, Олегу было непонятно. Шансов у майора было немного. Ну, кто, в наше время станет голосовать за "мента"? Явным фаворитом предвыборной гонки на освобождённую Эльвирой Пройда, должность являлся местный коммунистический лидер - Бронислав Мошкин, обещавший наладить народу "счастливую жизнь без воров и хапуг", хотя сам владел сетью магазинов и проживал в шикарном особняке на берегу речки, омывающей Голую Гору. И горожане, как ни странно, ему верили. Впрочем, ничего странного в этой вере не было. Жилось им при нынешней власти туговато, и они с тоскливой ностальгией вспоминали "благодатные застойные времена", когда они же сами бились в бесконечных очередях за всем, что съедается или носится, перед устойчиво пустыми магазинными прилавками. Но зато, свою мизерную зарплату получали регулярно, и у них была одна цель в жизни - достать, используя: блат, знакомства, переплату, служебное положение. Еженедельные поездки в столицу за колбасой тоже вносили разнообразие в унылое существование провинциальных обывателей. Равенство в убогости, в бесконечных поисках всего необходимого, превращало советских людей в безропотную рабочую скотину, запертую в грязном холодном хлеву. Единственный смысл существования - набить брюхо. Другие мысли в головах отсутствовали. А у кого вдруг, появлялись "неблаговидные" помыслы и желания, с ними расправлялись быстро и без затей. Органы такие существовали.
   Но "хлев" неожиданно рухнул. "Гарантированное сено" исчезло. "Стада" пустили на "вольные пастбища". Кое-кто приспособился сам добывать себе пропитание. Большинство же, привыкшее к регулярным пайкам, снова затосковало о своём потерянном, вонючем, но привычном стойле. Зависть к тем, кто стал жить лучше, заполняла их души. Вид иномарок, особняков, забитых продуктами магазинов, вызывал у них патологическую злость. Исчезла их главная цель - добыча съестного и одежды. А заработанные деньги, кто-то, словно специально, не выдавал по несколько месяцев. Ясно кто - новая власть, распустившая воров и спекулянтов, которые обогащаются за счёт "простого народа". Заводы и фабрики, выпускавшие, в основном брак, стали закрываться. Закрывались и, разбросанные по всей стране, военные заводы. Гонка вооружений выдохлась на бегу. И выпуск всё новых тонн "крепкой брони", "быстрых танков", "пламенных моторов" и летящих всё выше и выше стратегических ракет, потерял всякое политическое, а тем более, экономическое значение. Военно-промышленный комплекс перестраивался на выпуск мирной продукции с неохотой и неумением. А рынок, в это время, при свободе торговли, тут же наполнили дешёвые иностранные товары и продукты. Отдельные российские, конкуренции с ними не выдерживали. Монополисты-производители произвольно вздували цены на свой неходовой товар, слепленный, по-советски, абы как. А когда их допотопную и дорогущую продукцию никто не покупал, кричали, во всеуслышание, о засилии "плохих" иностранных товаров и намеренном удушении отечественного товаропроизводителя.
   Вводить новые технологии, перестраивать производство - дело долгое и хлопотное. Легче поставить таможенные препоны, а самим, по-старинке, гнать "туфту", делясь прибылью с чиновниками - запретителями. Но при нынешнем правительстве такой "сладкой жизни" не предвиделось. Вот и нужно было сбросить его, а с ним и Президента. Тем более, что от туго проводимых реформ, в первую очередь страдали рабочие производственники, выпускающие не конкурентоспособный товар и потому подолгу не получающие зарплаты, а при закрытии производства, пополняющие ряды безработных.
   Конечно, рабочие были очень недовольны таким положением вещей. Их можно было понять. Они не привыкли к новым условиям жизни после семидесяти пяти лет рабского труда, вынужденной халтуры и уравниловки. Рабочих отучали производительно трудиться. Им не давали заработать. Урезали расценки, увеличивали нормы. И, в конце концов, отучили от качественной работы. Они превратились в халтурщиков, несунов и пьяниц. Советская власть достигла своей цели - сформировала "нового человека". И переделать его за пять-шесть лет было невозможно.
   Недовольство росло повсеместно. Бастовали учителя, врачи, пенсионеры, шахтёры. И всё чаще на митингах и пикетах мелькали красные флаги. Возрождённая коммунистическая партия стала бурно "отстаивать" интересы трудящихся, обещая им после победы на выборах в Думу разобраться с "продажным оккупационным режимом", с патриотической беспощадностью. Народ, в принципе, не возражал. Выход в едином верноподданническом порыве с лозунгами: "Собакам - собачья смерть!" и "Уничтожим врагов народа - всех до единого!", не представлялся затруднительным после реставрации Советской власти. А вот другое мнение будет пресечено, в зародыше. Беспощадно, "по патриотически", т.е. с ночными арестами, пытками, лагерями, расстрелами. Списки демократов уже давно составлены и хранятся в тайных сейфах. В предвкушении...
   В декабре проголосовали, как и предвидела статистика, с большой коммунистической победой. Треть мест в Думе заняли поклонники самого "передового учения за всю историю человечества", на практике показавшего себя, во всей своей научности и целесообразности. Миллионы погубленных жизней, миллионы сломанных судеб, грандиозно - нелепые стройки на костях миллионов. Сейчас всё это стёрлось в памяти живых людей. Всё плохое к счастью ли, к сожалению ли, стирается. Остался этакий придурковатый добрячок - Лёня, вешающий на свой мундир созвездия орденов и медалей, остались яркие первомайские и ноябрьские демонстрации, с криками "Ура!" и всеобщий "одобряем-с", безразличный и тупой, с крупинками животного страха, глубоко в подсознании. Но ведь без страха - никак нельзя. При теперешней демократии люди этот страх перед властью потеряли и митингуют, и бастуют, и кричат, что в голову взбредёт, без опасения и долгого срока в ГУЛАГе. Они не знают, что делать с этой; внезапно свалившейся сверху свободой. Они о ней не просили. Они о ней даже не помышляли. Им даровал её лысый человек, с пятном на лбу, которого они, почувствовав его слабость, стали ненавидеть ненавистью лакеев к разорившемуся барину. Лакеи снова возмечтали о сильном барине, который регулярно бил бы их по "мордасам" твёрдой рукой, но иногда, сменив гнев на милость, подкармливал "сладким пряником". А ведь такая сладкая подкормка - слаще вдвойне. Большинство пожелало возврата в стойло. Коммунистическая партия России им такой шанс не предоставила, "пообещав" народно-патриотический социализм с защитой трудящихся от "эксплуатации и спекуляции". И народ, в основном пожилой, дружно пошёл голосовать за коммунистов. Молодёжь дружно на выборы не явилась. Молодые танцевали свои танцы на дискотеках, пили в барах своё пиво и другие, более крепкие напитки. Им на политику было наплевать. Ни были уверенны, что в их жизни, кто бы не пришёл к власти - ничего не измениться: никто их не будет гонять за длинные волосы и узкие или широкие джинсы. Никто не будет запрещать им, слушать любимую ими музыку и танцевать любимые танцы, смотреть любимые фильмы. Они не жили в то, другое время. Они его даже не представляли. Они не пошли на выборы... "Хлев" раскрыл одну створку старых лагерных ворот...
   Олег написал тогда стихотворение, изменив своему поэтическому настрою, что случалось очень редко:
   Голосует Россия за своих палачей.
   Голосует за ужас арестантских ночей.
   Голосует за голод, голосует за смерть,
   Словно память о прошлом ей сумели стереть.
   Сколько пролито крови? Всё впитала земля.
   Всё забвеньем покрыто, снова жертвы суля.
   И мычащее стадо, под названьем народ,
   Забывая о прошлом, вновь на бойню идёт.
   На свободе скотине надоело гулять:
   Ей в ярмо, на колени, захотелось опять
   Ей работать под палкой за талонный овёс
   Захотелось надолго, захотелось всерьёз.
   Голосует скотина за своих мясников,
   Голосует за банду беспощадных скотов,
   Заманивших пучком дармового овса...
   За гроши в спецбуфете будет вновь колбаса...
   Когда, при случайной встрече, Олег прочитал это стихотворение Артуру Горжетскому, тот усмехнулся в седые польские усы, возле ноздрей покрытые инеем.
   - Ты преувеличиваешь, - пуская пар из-под усов, сказал Артур, - коммуняки уже не те. Вся их верхушка - рыночники и ревизионисты. Денежки очень любят. А бормочут про свою непримиримость - так для порядка, что бы бешеные дедушки-чекисты с красным флагом, их не раскусили. А то на кого им ещё надеяться? Вон, наш Бронислав - орёл! Как ловко вписался. Магазины у него, машины, дачи. Неужели ты думаешь, что он всё это променяет опять на секретарскую пайку. Пусть громадную, но всё равно - пайку! Назад уже ничего не вернуть. А дедули и бабули скоро перемрут.
   - Если бы только в старичках было дело. - Олег поёжился от холодного декабрьского ветерка, - здесь нужно смотреть глубже. В психофизические корни народа. Жили столетиями в рабстве. Вот и выработался комплекс какой-то садомазохистский, на генетическом уровне. На перепутье всегда Россия была между Западом и Востоком. Недаром на герб двуглавого повесили - как византийские преемники. Клюёт птичка и там и сям и всё у неё в желудке и мозгу переваривается. И получается, в конечном итоге, сборная солянка. Как писал в прошлом веке поэт Щербина:
   У нас больная голова
   И мысли в ней малы и хрупки.
   Мы - европейские слова...
   И азиатские поступки...
   И идеи коммунистические только у нас, да в слаборазвитых странах и прижились. На дремучей диктаторской почве. И на нищете народа. А уж потом въелись в печёнки. Так что нам их долго придётся переживать. Тем более, они сейчас мимикрии подвергаются. Коммуно - фашистскими становятся. Заквашенными на антисемитизме. На русской идее спекулируют. Об особом пути России заговорили. И под эту дудочку к власти рвутся оголтелые молодчики, которые, как ты говоришь, и "денежки" любят, и делиться ими ни с кем не желают. Псевдорыночный азиатский метод производства с бесконтрольной национал-коммунистической диктатурой, нас ожидает. Тайвань или Чили, только шиворот навыворот.
   - Да тогда Россия развалится на составные части. У нас же не Китай и не Ирак. Страна-то многонациональная. Удавкой прежней не удержишь. почувствовал народ запах свободы. - Артур спрятался от холодного ветра за борт своей "Газели", стоящей возле здания администрации, куда он приехал по каким-то финансовым вопросам и случайно встретил идущего мимо Олега.
   - Ну, нам от этого легче не будет, - Олег присоединился к Артуру и набросил капюшон куртки, поверх вязаной спортивной шапочки на голове. - Такое государство огромное, да ещё с атомными бомбами и ракетами, если на вотчины развалится, и каждый правитель возомнит себя вершителем судеб человечества, и не поделит что-нибудь с соседом, да даст ему "прикурить" от атомной сигары, а в ответ получит встречную "прикурку" - вот тогда и придёт всё к общему знаменателю, под названием "Армагеддон", предсказанный в Библии.
   - Радужная перспектива, - сказал Артур, продвигаясь к кабине грузовика, - но, будем надеяться, до этого дело не дойдёт.
   - Если народ и дальше так выбирать станет, тоскуя по красному прошлому, то кровавый восход загорится в ближайшем будущем. - Олег, не снимая перчатки, пожал руку забравшемуся в кабину Артуру. Тот махнул ему на прощание, завёл мотор и укатил по своим торговым делам. Олег пошёл домой. На душе было холодно и муторно... Полгода пролетели, незаметно... Зиму сменило лето.
   ... Борис Муравьёв тоже узнал Олега. Подошёл и дружески, с улыбкой, обменялся рукопожатиями, затем поздоровался с Ильей. Два других милицейских чина последовали его примеру. Владлен Врыжин мрачно кивнул Олегу издали.
   - Какими судьбами в эпицентр событий? - улыбаясь, спросил Борис, но профессиональные навыки сыщика, закрали в голос нотку подозрения. Олег уловил эту интонацию и вкратце рассказал о своём посещении казачьего круга, с последующим пленением и неожиданным спасением в лице Валерия Пиявина.
   - Горькие плоды демократии, - с ироничным сочувствием произнёс Борис, похлопав Олега по плечу.
   - Если бы, демократии? - невесело усмехнулся тот, - яблонька-то совсем другого сорта.
   - Ну, мы не мичуринцы, не нам в сортах разбираться.
   - Этому деревцу, почитай лет восемьдесят. Гнилое совсем. Вот и делают селекционеры прививки. Чтоб не рухнуло.
   - По мне, всё равно: пусть рушится, как ты выразился, это деревцо, коли оно и в самом деле гнилое.
   - Да вот, боюсь, похоронит оно всех нас под своими обломками, - Олег отбросил в сторону сигаретный окурок, дымившейся у него в левой руке.
   - Тебя не довезти до дома? - предложил Борис, - а то все автобусы ушли - час ночи уже.
   - Если это вас не обременит, - сказал Олег и, попрощавшись с Ильей, забрался в кабину милицейского "газика".
   Врыжин садиться в автомобиль отказался, сославшись на чрезвычайные обстоятельства и необходимость его присутствия на вверенном ему, обворованном музее. Трое милиционеров погрузились в машину. Шофёр завёл мотор, и оперативный автомобиль покатил в сторону города, освещая фарами тёмный асфальтовый путь пред собой. В кабине все молчали, только перед приборным щитком тихо потрескивала рация, да натянуто, на одной ноте, гудел двигатель.
   Внезапно, треск в рации превратился в переливистый свист и чей-то хриплый голос произнёс:
   - Второй, второй, я шестой. Под голяковским мостом в реке обнаружена машина с пассажирами. Прошу действовать по оперативной обстановке. Как поняли? Приём.
   Водитель протянул Муравьёву микрофон рации на длинном витом шнуре.
   - Шестой, я второй, - сказал в микрофон Борис, - вас понял, едем на место происшествия.
   Водитель прибавил скорость.
   - Что-то одно за другим, - с досадой в голосе сказал Борис, - ну и денек сегодня. А через сутки уже ...выборы - добавил он после паузы более тихо.
   К мосту подъехали минуты через три. У его края, со стороны города стоял мотоцикл, с включённой фарой и мигалкой. Возле него был виден силуэт в белом шлеме и нарукавниках с полосатым светящимся жезлом.
   "Газик" затормозил возле мотоцикла. Все, сидевшие внутри, выбрались наружу. Инспектор ГАИ подошёл к Борису Муравьёву и что-то тихо стал говорить ему, показывая под мост. Олег взглянул в указанное место. Речка здесь была совсем не глубокая, к тому же основательно заросшая тиной. Тёмная медленная вода огибала бетонные опоры моста и, чуть дальше, стороной обходила крышу, лежавшего на дне полубоком, белого минифургончика, за разбитыми стёклами которого, бледно виднелись две неподвижные человеческие головы. Край чугунного парапета моста оказался обломанным. На обломках выделялись следы белой краски.
   - Не вписались в габариты моста, - сказал милицейский капитан с папкой в руке. Второй, из ехавших вместе с Олегом, лейтенант, добавил:
   - Пьяные, наверно, были "в дым", вот и под горку разогнались на приличной скорости.
   Борис Муравьёв стал внимательно разглядывать хорошо видимую, лежащую на мелководье машину.
   - Что-то автомобиль больно знакомый. Как, Олег, не узнаёшь?
   Олег тоже вгляделся и узнал фургон. Он несколько раз видел его стоящим возле здания администрации, в течение почти двух недель. Комнатка редакции его газеты находилась чуть сбоку площади, в бывшем горкоме комсомола. Олег, сидя за столом и работая над газетными материалами, иногда поглядывал в окно, выходящее на площадь, и приметил этот необычный "лимузин". Он подъезжал, останавливался у входа. Из него вылезали два низкорослых человечка, явно не местной наружности, и скрывались за административными дверями. Олег, любопытства ради, спросил о хозяевах машины у дам из отдела культуры, находящегося над редакцией, на втором этаже.
   - Японцы это, - ответила одна из "культурных дам", - из какого-то радиационного комитета. Офис у них в Москве. Ездят по нашей "чернобыльской зоне" - берут пробы грунта и воды на предмет радиационного загрязнения. Но у нас здесь уровень радиации нормальный - жить можно.
   - Даром, наверное, "чернобыльские" платят, - саркастично заметил на это Олег. Он собирался напечатать в своей газете заметку про "японские замеры" радиации, но перехватить хозяина фургона никак не мог. Эльвира Пройда, исполняющие обязанности мэра до выборов, не разрешила Олегу встретиться с японцами, ссылаясь на их занятость. Дня три назад Олег видел белый минивэн на Голой Горе. Он отъезжал от церкви, провожаемый отцом Евгением.
   - Пробы грунта здесь брали, - сообщил тесть своему зятю. - Ты немного не успел. Потом пожаловался на головную боль и на отсутствие прихожан в храме.
   - Всю неделю такое продолжается. Даже на воскресной заутрене никого не было. Старушки и те перестали ходить.
   - Может на огородах трудятся? Помидоры, огурцы сажают? Сейчас - горячая пора.
   - Но, ведь, в остальные года, в это время, людей было достаточно. А нынче, какая-то напасть. Нечистый путь в храм отрезает. Это точно, и голова раскалывается, как будто железным обручем её сдавило.
   После этих слов у Олега тоже заболела голова, и на душе стало как-то неспокойно. "Самовнушение" - подумал он и, пожав на прощанье руку Евгению, отправился в гости к Илье. Едва Олег отошёл от церкви метров на пятьдесят, головная боль моментально прошла. Но он не придал этому значения...
   - Ну, теперь всю ночь прому...ешься, с досадой в голосе проговорил следователь-капитан, теребя в руках папку.
   - Иностранцы...- с растяжкой сказал лейтенант, - скандал до самой Москвы и Японии...
   - Да, работа предстоит долгая, - Борис Муравьёв сожалеюще покачал головой, - криминальную группу надо вызывать и...подъёмный кран. - Николай, - повернулся он к водителю "газика", - доставь Олега домой и вези сюда криминалистов. А крана раньше утра не дождёшься... - проговорил он уже про себя.
   Они обменялись рукопожатиями. Олег уселся на переднее сидение машины. Борис на прощанье махнул рукой и тут же повернулся к своим коллегам. У них предстояла бессонная ночь. "Газик" взлетел по пологому подъёму в город и помчался по ночной безлюдной центральной улице, пересёк площадь, с пустующим постаментом и свернул в переулок, где жил Олег Гунин со своей семьёй.
  
  
   ГЛАВА IV
   Дверь ему открыла Вера. Лицо её, освещённое коридорной лампочкой, было грустным и напряжённым. Но при появлении Олега в больших серых глазах вспыхнула радость. И тут же её затмила тень подозрения.
   - Второй час ночи, - тихо сказала Вера, принимая поцелуй в щёку, - хоть бы позвонил откуда-нибудь. Я вся изнервничалась. - Прости, - Олег поцеловал жену в другую щёку и прижал к себе.
   Он почувствовал под халатиком привычно-упругую грудь. По телу прошла лёгкая волна возбуждения. Но Вера, всё ещё обижаясь, отстранилась, повернулась спиной, и пошла на кухню, подогревать ужин.
   Олег досадливо мотнул головой, сбросил кроссовки, снял куртку и отправился умываться в ванную. Там он минут пятнадцать плескался под душем, смывая с себя физическую и энергетическую грязь прошедшего дня. Вода у них в доме шла круглосуточно, хотя почти везде, в остальном городе, её давали по часам, а на ночь надёжно отключали. Но дом Олега стоял в низине, и слабый напор в трубах был всегда. Это обстоятельство делало его быт более комфортабельным, и на все предложения обменять дом на "хрущобу", с большой доплатой, Олег отвечал твёрдым отказом. Он любил свой дом. Уже довольно старый и требующий большого ремонта, дом ещё крепко стоял под своей высокой крышей, окружённый садом, из таких же, как он старых яблонь, груш, вишен и слив. В середине мая сад зацветал буйным, пушистым, белым ароматом. Распускались тюльпаны, голубыми небесными островками, по зелёной траве растекались нежные незабудки, осколками солнца, светились одуванчики. По правилам огородничества Олег вёл с одуванчиками войну.
   Он выкапывал их с корнем, срубал их жёлтые головки, но сила жизни у них была неописуемой. На другой день, после "экзекуции", зелёный луг в саду снова расцветал золотыми солнечными пятнами.
   Посередине сада стояла, увитая плющом, беседка. В ней, за столом, в тёплые дни, Олег писал свои произведения. Внутри беседки было прохладно и уютно. Хорошо, спокойно думалось и легко писалось. Под слабым ветерком шевелились листья яблонь и груш, свистели, на разные лады, невидимые в ветвях птицы. На пруду, за садом, днём и ночью распевал многочисленный лягушачий хор. Ночью, перед сном, Олег часто выходил в сад, под звёздный небосвод, чтобы помолиться Господу. Это были минуты блаженства. Святая Божественная энергия ощутимо пронизывала Олега, текла по энергетическим каналам, ощущая тело и душу. Только наедине с Богом, который Всюду, человек мог почувствовать его близость, его долготерпение, его Любовь. Отвечать на это молитвой и любовью под силу не каждому человеку. Большинство людей не задумываются о божественном присутствии, живут повседневными заботами и житейскими проблемами. Им недосуг отдать, хотя бы всего несколько минут, любящему своих детей, Создателю и быть под Божьей Защитой. Олег чаял надежду об этой Защите. Он молил и надеялся быть услышанным. Господь не оставляет тех, кто искренне любит его. Он ведёт их по жизни, даёт им Прозрение. Ведь мы все - зрячие слепцы. Мы смотрим, но не видим. Мы глухи. Слушаем, но не слышим. Или прислушиваемся к подсказкам, идущим не от Божьего Гласа, а совсем из другого места. Из тьмы. И тьму называем светом, а зло - добром...
   ... Олег уже захотел закрыть воду в душе, когда незапертая дверь открылась. Вошла Вера, с улыбкой на губах и немного прищуренными глазами. В них светились уже другие чувства. Обида исчезла. Олег это понял по выражению глаз жены и её поведению.
   - Можно к тебе? - немного игриво сказала Вера и, не дожидаясь ответа, сбросила халатик. Она забралась в ванну, подставила лицо под водяные струи. Вода, десятками маленьких ручейков, потекла по её красивому телу, делая его влажным и скользким. Вера прижалась к Олегу полной упругой грудью, возбудив его за несколько секунд. Губы их слились в поцелуе, руки стали ласкать друг друга. Олег изнемогал от желания, но она видно, не совсем забыв своё недавнее состояние, решила его немного "помучить". Но, наконец, и сама не выдержала. Тёплая душевая вода била как раз в место их соединения, ещё больше возбуждая супругов. Вера глухо и сладко стонала. Так продолжалось минут десять пятнадцать, когда на очередной глухой стон Веры, Олег ответил таким же стоном. Они замерли, вдвоём переживая сладострастный миг. Ещё с минуту-другую Олег целовал мокрую спину жены, руками ласкал её груди и живот. Возбуждение постепенно проходило, получив естественную разрядку. Вера повернулась к нему со счастливым лицом, на котором блестели водяные капли. Поцеловала влажными расслабленными губами, потом с нежным удовлетворением прошептала на ухо: "Ты - чудо".
   Маленький Стасик спал в своей комнате, как обычно, раскидав ногами одеяло. Олег поправил его на сыне, поцеловал в тёплую щёку и пошёл на кухню, где Вера заново подогревала, остывший. За время их "омовения", ужин. Светлые влажные волосы жены были уже причёсаны, губы чему-то улыбались. Картошка с котлетой шипела на сковороде, а потом перекочевала в тарелку Олегу. Он стал, жадно есть, только сейчас почувствовав, как проголодался. Вера молча сидела напротив, также загадочно улыбаясь. Когда с едой и чаепитием было покончено, Вера подсела поближе.
   - Рассказывай, - сказала она немного ехидным голосом, - о своих приключениях.
   Олег рассказал всё с подробностями. Вере пришлось поверить. Слишком необычными оказались события прошлого вечера, чтобы их можно было придумать.
   К концу рассказа глаза у Олега стали слипаться. Часы, на кухонном серванте показывали два часа ночи. Давно пора было ложиться спать. Они так и сделали, отправившись свою комнату, которая одновременно служила и рабочим кабинетом писателю. Мать спала в дальней комнате. Андрея в доме не было: он сдавал сессию за первый курс института и жил в областном центре, приезжая домой только в свободные дни.
   Вера переоделась в короткую ночную рубашку и нырнула под одеяло, к лежащему уже в постели, Олегу. Тот, в полусне обнял жену и прижался к ней усталым телом. Вера стала шептать ему на ухо ласковые, бессвязные слова. Он отвечал ей такими же, целуя её в мягкие губы. Так они засыпали почти каждую ночь, без малого за пять лет совместной жизни. Олег, в эти минуты, перед погружением в беспамятство, чувствовал себя счастливым человеком. Вера рукой ласкала его грудь. Он, во встречном порыве нежности, отвечал ей тем же. Когда ласки были слишком эротичными, засыпание сразу не удавалось. В Олеге пробуждалось желание. Он опускал руку ниже, по тёплому телу жены, поднимал ей вверх короткую рубашку. И быстрый, безудержный ритм до совместного завершения. А потом - сон до утра.
   Олег уже стал засыпать и видел какой-то неясный сон, когда в его хитросплетённый сюжет ворвался резкий звонок. Олег выскочил из сна, ещё не соображая, что звонит телефон. Светящийся циферблат электронных часов показывал без четверти три. Телефон резанул по тихому дому повторным звонком. Рядом заворочалась спящая Вера. Олег, на ощупь, схватил трубку аппарата, стоящего рядом на тумбочке. В мембране раздался треск, и знакомый голос Алины Бесхребетной заворковал в ухо:
   - Олежка, ты не спишь? Прости за поздний звонок, но сегодня такая ночь, такая ночь! Я сижу на балконе и смотрю на звёзды. Они прекрасны. Я вижу иные галактики, чудесные миры, далёкие планеты. А какая луна! Огромная, как золотое зеркало. Я смотрюсь в это зеркало, вижу в нём себя, необыкновенную и влюблённую в жизнь. И сочиняю стихи. Хочешь, прочту? И Алина, без паузы, стала читать своё последнее сочинение:
   Какая прелесть - эти летние ночи!
   Я, наверное, за то их люблю очень,
   Что только этой чудесной порою
   Можно гулять под огромной луною.
   Можно увидеть призрачный замок
   Д,Артаньяна у ног милой дамы.
   Можно увидеть прекрасные дали,
   Но в них побывать мы сумеем едва ли.
   Но этот мир, гляди над тобою -
   Игра облаков с баловницей луною.
   Выглянет, спрячется, выглянет вновь...
   Так же балуется с нами любовь.
   И воображенья совсем немного -
   В дальние дали, открыта дорога...
   - Тебе понравилось? - с надеждой в голосе, спросила Алина. Олегу очень хотелось спать. Но такт не позволял ему бросить трубку или сказать что-нибудь грубое Алине. Она была очень восприимчивая и тонко чувственная дама. Примерно с год назад в ней проснулся поэтический дар и она, мать двоих детей, вдруг поняла, что её истинное предназначение - поэзия. По такому случаю, она выгнала из дома мужа, с которым прожила десять лет и завела в квартире, на пятом этаже, в виде комнатной собачки, худосочную поджарую борзую, которая по ночам тоскливо выла о любимых полях и перелесках и гадила на паркет в прихожей. Алина возомнила себя "романтической натурой", изменила причёску, стала носить длинные, до пят, балахоны с бахромой и широкополые шляпы, с бумажными цветами на тулье. Говорила, растягивая слова и томно закатывая, небольшие, навыкате, карие глаза. Была Алина круглолицей и низкорослой, но мнение о себе имела значительное и, как все люди с комплексами, обладала обидчивым характером. Её нужно было только хвалить. Критики своих стихотворений она не выносила. Тогда с ней случалась истерика, и она рвала в клочья свои поэтические тетради, которых за год, у Алины Бесхребетной скопилось великое множество. Стихи Алина писала, словно пекла блины: по десятку штук за день. И, естественно, почти все они были про "любовь".
   - Я влюбилась! - радостно сообщила Алина полусонному Олегу. Тот этому сообщению совсем не удивился. После развода Алина влюблялась каждый квартал: "навсегда, навеки до конца..." Поселяла своего избранника в квартире и представляла детям нового "папу". С "папой" она жила душа в душу, месяца два. Становилась чеховской "душечкой": перенимала взгляды и интересы возлюбленного и вдохновенно "стряпала", в связи с этим, десятки восторженных стихов. Кормить же пищей телесной ей, естественно, было недосуг. Воспитание детей пускалось на самотёк и, постепенно, возникали трения с "избранником её сердца". Отношения кончались разрывом. Квартира сиротела без мужского присутствия, до той поры, пока следующий покоритель красавицы Алины не переступал её порог. Борзая выла от тоски и скребла, пол когтями. Алина, в очередной раз - "любила". Стихи лились рекой. Олег был невольным виновником такого "преображения" Алины Бесхребетной. Они познакомились на поэтическом вечере Олега. В конце встречи к нему подошла молодая женщина и робко протянула тонкую тетрадочку.
   - Это мои стихи, - сказала женщина, потупив взгляд, - мне хотелось знать Вашу оценку. Можно, я Вам позвоню? Стихи были ученически слабыми, но когда Алина позвонила и робко спросила о них мнение Олега, то тот покривил душой и, не желая обидеть начинающую поэтессу, похвалил содержание тетрадки. И...выпустил джинна из бутылки...
   - Ты, знаешь, Олежка, он такой симпатичный! - с упоением вещал голос Алины, по поводу появления у неё свежего кавалера.
   - Усы у него - загляденье! И он очень добрый. Я полюбила его за доброту. собачку мою хотел приласкать. А она его, глупая, укусила. И рычи на него у порога. Но он не обижается. Он добрый. Я такая счастливая, Олежка!
   - Поздравляю, - пробормотал Олег. - Ты, извини, - сказал он после паузы, - но у меня был очень трудный день. Я хочу спать. Позвони мне вечером, поболтаем.
   - Я только хотела поделиться с тобой радостью, - обиженно проговорила Алина. - Разве можно в такую ночь спать. Ты же - поэт. Поэты - ночные существа. Они разговаривают с луной и звёздами. И летают над землёй, как совы и летучие мыши.
   - Совы и летучие мыши - хищники, - уточнил Олег: они по ночам охотятся.
   - Ты - не романтик, - фыркнула в ухо Алина, - как ты ещё пишешь стихи? У тебя не ум, а электронная машина. Всё высчитываешь заранее. А нужно совершать безумные поступки, бросаться в пучину страстей. И не спать ночью, как бревно, а порхать над заснувшим миром бессонным демоном любви.
   - Вот ты и порхай, - не сдержался Олег, - А мне поутру газету нужно выпускать. У меня ещё вёрстка не готова.
   - Фу, - какая проза, - снова фыркнула Алина. - В самом деле - ты больше журналист, чем поэт. Чего ты ввязываешься в политику? Поэт должен быть выше этих ничтожных дрязг. Он живёт чувствами, а не разумом. Тогда у него рождаются настоящие, великие стихи, а не холодное умничанье.
   - Яйца курицу не учат, - не желая продолжать бессмысленную дискуссию, отрезал Олег, - ты извини за резкость, - добавил он, - но сейчас не то время, чтобы обсуждать подобные темы. Как-нибудь встретимся и побеседуем. Я трубку кладу, а то жену этими разговорами разбудим. Она может неправильно понять.
   - Боишься ревности, - усмехнулась Алина, - Ну ладно, поводов давать не стану...
   В глубине мембраны Олег вдруг различил еле слышный переливчатый звонок входной двери в квартиру Алины.
   - Он пришёл! - воскликнула влюблённая поэтесса, и не попрощавшись, бросила трубку. Раздались короткие гудки...
  
  
   ***
   ...Проснулся Олег от какого-то пронзительного удара. Сердце сжалось от испуга. Через несколько секунд удар раскатисто повторился и по крыше дома мелким сыпучим горохом зачастил дождь. Утренняя гроза набросилась на город с яростным гневом рассерженных небес. Она бушевала, сверкая яркими вспышками молний и оглушительным треском грома. Небеса, в который раз предостерегали землю.
   Вера тоже проснулась от раскатов грома и шума дождя. Она повернула сонное лицо к Олегу. Он поцеловал её в шею, обнял сзади под одеялом, чувствуя своё усиливающее желание. Вера покорно уступила ему, повернувшись набок, спиной. Утренняя близость была приятной и тихой под оглушительный грохот грозы. Но завершиться она не успела. Дверь в комнату раскрылась и трёхлетний Стасик, путаясь в длинной ночной рубашке, испуганный громом, бросился в кровать к родителям. Олег еле успел отстраниться от Веры, когда его обняли ручки сына и большие серые материнские глаза блеснули детским страхом и радостью о надёжном убежище рядом с двумя родными людьми.
   Стасик влез под одеяло между отцом и матерью. Они прижались к нему с обеих сторон и почти одновременно поцеловали в щёчки.
   - Бухает, - в растяжку, надув губки, произнёс малыш, - небо бухает.
   - Не бойся, лапочка, - Вера погладила сына по светловолосой головке, - Это гром, ты же знаешь. Он только пугает.
   - Гром...громкает, - уже успокоено сказал Стасик, прислушиваясь к новым раскатам. Потом накрылся одеялом с головой и дёрнул родителей за руки, приглашая их к себе. Олег и Вера тоже укрыли головы одеялом. Под одеялом было темно, тепло и уютно. Рядом тихо дышал маленький мальчик. Отец и мать обняли сына. Все трое затаились. И им показалось, то гроза и дождь куда-то удалились, отгороженные толстым слоем неведомого материала. Олегу тут же вспомнилось своё детство. Он так же прятался от своих детских страхов, укрывшись с головой одеялом.
   - Печера, - шёпотом проговорил Стасик, - мы здесь живём: мама, папа и я. Никто нас не обидит...
   - Никто солнышко, - также шёпотом, сказал ему на ухо Олег, - пусть только попробуют нас обидеть...
  
  
   ГЛАВА V
   По дороге в редакцию Олег зашёл в магазин. Ему нужно было купить шоколадку. В последнее время он пристрастился к горькому шоколаду. В домашнем рабочем столе и в редакционном тоже у него всегда лежала плитка в серебряной фольге, от которой он отламывал дольки и ел их, посасывая, во время своей творческой работы. Что это - блажь или необходимость - Олегу было невдомёк. Просто ему нравился вкус именно такого настоящего шоколада: благо имелся обширный выбор, невиданный каких-нибудь пять лет назад. Ещё Олег любил "побаловаться" крепким пивом "Амстердам" в красивых красных банках, с парусником на этикетке. До последних лет он пиво не терпел в принципе. Знал только горько-кислую "разливуху", за которой билась дикая очередь в единственной городской пивнушке. От кружки такого вонючего пойла пучило живот и тянуло за угол. Голландское пиво "Амстердам" пахло мёдом. И хоть некоторые новоявленные пивные знатоки утверждали, что в нём слишком много спирта, Олег предпочитал именно этот сорт всем остальным. Как говорится, о вкусах не спорят. В полупустом магазине царило, привычное за последние годы, изобилие продуктов. Редкие покупатели тщательно выбирали товар и приобретали его, в основном, малыми развесами. Продавцы были приветливы и обходительны. Олегу вспомнился этот же самый магазин осенью 91 года. Кричащая, дерущаяся из-за куска полутухлой рыбы толпа и задавленная ею старушка, безжизненно выпавшая из давки.
   - Вот, гады, довели страну! - услышал Олег рядом с собой. Он оглянулся на говорившего. Это был пожилой дядя с орденской планкой на полувоенном пиджаке. Ему взвешивали связку бананов, которые он, в советское время видел только в кино. Или в спецраспределителе, если он имел туда доступ.
   - Навезли иностранной гадости, - злобно шипел "ветеран", - наше сельское хозяйство уничтожили. Один импорт. Ну, ничего, вот снова придём к власти, мы эту частную лавочку вмиг прикроем. За всё ответят разорители!.. Олег не стал ввязываться в спор со старым коммунистом. Смысла от такого спора не было ни на грош. Только расстройство нервной системы. Бездонная бочка советских колхозов и совхозов бесследно поглощала все средства, вложенные в пустое бессмысленное дело, где сельхозрабочий совершенно не интересовался конечным результатом своего подневольного труда и постепенно превращался в лодыря и пьяницу с соответствующей психологией. Молодёжь бежала из деревни в город. А из городов на колхозные поля гнали тысячи рабочих и служащих, которые уж совсем ничего не смыслили в сельском хозяйстве и, с грехом пополам, отрабатывали вынужденную поденщину. От такой, с позволения сказать, работы, продуктов в магазинах, с каждым годом становилось всё меньше, пока они не исчезли совсем, и даже в Москве их было "шаром покати". Вот разорение так разорение. Ну а импортные продукты - мера вынужденная и стимулирующая конкуренцию. Делайте лучше, делайте дешевле и стану покупать ваши товары. А если не умеете или не хотите, мечтая, чтобы без разбору хватали ваших дохлых кур вместо жирных "окорочков Буша", тогда вам нужен закон "О защите отечественного производителя" брака по вздутым ценам. И прилавки магазинов опустеют за считанные дни.
   Олег купил шоколадку "Alpen Gold" и направился к выходу, когда у колбасного прилавка он заметил странную даму, одетую по моде конца семидесятых годов. В приталенной, с длинным воротником, блузки, из-под которой выпирали могучие груди. Расклешённые кримпленовые брюки - водопады и дерматиновые "сабо" без пяток на толстой деревянной "платформе", украшали ноги сорокалетней дамы. Голова её оказалась взлохмаченной и абсолютно седой. Губы не подкрашены, а глаза не подведены. Дама ошарашено взирала на прилавок, набитый до отказа колбасами, окороками, паштетами, ветчиной, бужениной и другими мясными изделиями. Олег, из любопытства подошёл поближе.
   - Коммунизм, - шептала не накрашенными губами старомодная дама, - как и обещали. Партия не обманула. Настоящий коммунизм...
   Дама, робкой походкой, подошла к прилавку, за которым стоял высокий молодой продавец, и, обращаясь к нему, спросила:
   - А сколько можно взять... колбасы?
   - Сколько хотите, столько и берите, ответил продавец, удивлённо поглядев на странную покупательницу.
   - Тогда мне по батону вот этой, этой, этой и этой, - не веря в своё счастье, стала тыкать дрожащим пальцем, с длинными неухоженными ногтями, удивительная особа.
   Продавец, пожав плечами, принялся взвешивать на электронных весах один за другим, пять колбасных батонов различных сортов. Подсчитав общую сумму, он назвал её большой любительнице колбасы. Та, видно, ничего не поняла из "тысячных" цифр, сказанных продавцом.
   - А разве не бесплатно? - широко раскрыв глаза, спросила дама.
   - Вы что, не в своём уме? - в свою очередь удивился продавец. - С какой это стати должно быть бесплатно?
   - Но при коммунизме - всё бесплатно, - в растяжку проговорила женщина. потом сделала паузу, соображая, и добавила:
   - Но, если нужны деньги, я заплачу.
   Она достала, из висевшей на плечевом ремешке, сумочки портмоне и вытащила оттуда пачку красных десяток с профилем Вождя.
   - Сколько? - спросила сумасшедшая тётка, отсчитывая советскую "валюту".
   - Мы такие деньги не берём, - ответил продавец, усмехаясь в тонкие тёмные усики.
   - А какие же у вас тут деньги? - растерянно оглянулась по сторонам странная женщина.
   Продавец вынул из кармана белого халата кучу разноцветных бумажек и, выбрав из них самую мелкую, сторублёвую купюру, сунул под нос удивительной покупательнице. На купюре, над башней кремля, реял трёхцветный российский стяг. Дама стала рассматривать сторублёвую вблизи и, вдруг, в глазах её вспыхнул ужас.
   - Белые власть захватили, - прошептала она. Её руки опустились, как плети. Красные десятки, осенними листьями посыпались на мраморный пол магазина.
   И тут Олег узнал странную даму. Узнал с трудом, ибо за двадцать лет Зося Венеригина сильно изменилась. И, естественно, не в лучшую сторону. Одно время она стала очень популярной личностью. О ней даже писали центральные газеты. Молодая девушка - комсомольский работник, внезапно впала в летаргический сон и не выходила из него около двух десятилетий. Ну, а вот сейчас, судя по всему, проснулась и вышла в изменённый, до неузнаваемости, мир. С прежним взглядом на жизнь.
   Олег хотел подойти к Зосе и заговорить с ней, когда его естественный порыв был нарушен появлением в магазине двух женщин с наружностью врачей. Увидев, Зосю Венеригину женщины дружно бросились к ней. С двух сторон взяли под руки, и повели к выходу, приговаривая наперебой:
   - Вам нельзя было самой выходить, без спросу...
   - Мы не ожидали, что вы проснётесь...
   - Для Вас ведь это шок...
   - Сейчас совсем другая жизнь. Двадцать лет прошло...
   - Мы Вам успокоительное дадим...
   Зося покорно прошла несколько шагов и вдруг резко остановилась, затормозив движение своих провожатых. Несколько секунд она стояла, расширив глаза и, вдруг, истерически завыла на весь магазин:
   - Двадцать ле - е - ет! Власть советскую свергли - и - и! Молодость прошла - а! Старая я теперь! - и, внезапно смолкнув на минуту, снова закричала:
   - Я сыночка своего видеть хочу! Ведите меня к нему! Где он?
   - Отведём, отведём. - Врачихи стали подталкивать Зосю к выходу. - Он здесь недалеко живёт. Большой уже стал.
   - Ему всего два годочка было. - Зося с крика перешла на всхлип. - Не узнаю я его. И он меня не узнает.
   Все трое скрылись за стеклянными дверями, через которые был виден белый кузов санитарной машины. Зосю посадили в раскрытые задние дверцы. Машина завелась, тронулась и скрылась из поля зрения Олега и других, собравшихся со всего магазина любопытных покупателей...
  
   ***
   ...Пришёл Олег в свой маленький редакционный кабинет только в половине двенадцатого. До этого он минут сорок бродил по мокрым, после утренней грозы улицам, размышляя о превратностях человеческой судьбы. Олегу было искренне жаль Зосю Венеригину. Бывшая комсомольская "секс-бомба", с большими номенклатурными перспективами, в связи со своими формами, однажды заснула с радужными мечтами и проснулась через двадцать лет сорокалетней бабой, никому не нужной, в новом, чуждом ей мире. Готовый материал для статьи в свою собственную газету. Газета, издаваемая Олегом, выходила крайне нерегулярно из-за отсутствия денег и убийственных налогов и не смогла составить конкуренцию официальному городскому изданию, с названием "Светлый путь". Небольшой коллектив редакции шёл по "светлому пути", не сворачивая многие десятилетия, держа нос по ветру политических перемен, всегда выражая точку зрения главного местного руководителя, от которого газета зависела полностью и бесповоротно. Одно время и Олегу, с год, случилось пойти по этому "пути". После окончания школы, он, по рекомендации своего знакомого, ответственного секретаря газеты - Александра Овечкина, был принят на должность фотокорреспондента, с исполнением обязанностей литературного сотрудника "Светлого пути". С Александром Овечкиным Олег познакомился через Евгения Антитипова, с которым они были одноклассниками. Александр носил большие роговые очки, костюм, белую рубашку с галстуком и слыл писателем. Свои произведения писал урывками, по вечерам, запёршись в ванной однокомнатной квартиры, выделенной ему, вместе с женой и дочкой, горисполкомом. Женился он рано, по школьной любви, на ровеснице из параллельного класса. Маялся с семьёй по чужим углам, пока не попал в "Светлый путь" и, добравшись там до должности ответственного секретаря не получил долгожданную квартиру.
   Олег и Александр при знакомстве друг другу понравились и, после нескольких случайных встреч, журналист и писатель предложил молодому поэту помощь в трудоустройстве на свободную должность фотокорреспондента. Фотографировал Олег только в детстве, занимаясь в кружке при Доме пионеров. Но в данной ситуации воспроизводство этих полузабытых навыков ему вначале не потребовалось. Снимки в газету делал старший литсотрудник и местный маститый поэт - песенник - Викентий Фасонов. Викентий фотографировал виды родного города, передовиков социалистического соревнования и сочинял, про то и другое, многочисленные песенные кантаты. Эти сочинения он исполнял сам, под собственный баян, на праздничных концертах в Доме культуры.
   Александр представил Олега редактору "Светлого пути", по фамилии Страхин. Его внешний вид соответствовал фамилии. На лице Страхина отражался весь его характер. Он ненавидел людей. Родовая травма исказила его рот. Рот сместился в сторону, и лицо Страхина постоянно имело выражение презрения и злобы, что соответствовало и внутреннему содержанию редактора "Светлого пути". В редакции все его боялись. Говорил он шипящим "змеиным" голосом, брызгая из перекошенного рта, слюной на собеседника - подчинённого. Любил внезапно врываться в кабинеты сотрудников, неслышно подбираясь к дверям, на толстой, микропористой, подошве ботинок. Ежедневно устраивал "разносы", придираясь в материалах почти к каждому слову. Но сам был бездарен и переписывал передовые статьи из старых газетных подшивок, внося туда современные факты. При этом, не забывая выписывать себе, самый высокий в редакции, гонорар.
   Олега Страхин невзлюбил с первых дней работы. Безжалостно черкал его начальные корреспонденции и издевался над ними на редакционных "летучках". Но постепенно Олег "набил руку" и приобрёл мастеровитость, что для журналистской работы заменяет опыт. Некоторые материалы Олега Гунина стали печататься в областной прессе. Судя по всему, перед ним маячила карьера советского районо - областного журналиста. Но судьба распорядилась по-другому.
   В конце года работы Олега, в редакцию вошёл молодой человек невзрачной наружности. Он долго сидел в кабинете Страхина, что-то с ним обсуждая. После этого посещения у Олега Гунина начались чёрные дни. Страхин вновь стал резать его корреспонденции, даже не вчитываясь в текст. А "летучки" были наполнены ядовитыми замечаниями редактора в отношении "бездельника", которому не место в коллективе. Александр Овечкин пытался вступиться за своего приятеля - коллегу, но Страхин набросился и на него, однажды, доведя до сердечного приступа.
   Ко всему прочему, словно по приказу (и, скорее всего, так) Викентий Фасонов отказался заниматься работой фотокорреспондента, мотивируя это решение своей занятостью по сочинению песен. Газета лишилась снимков. А Олег "сидел" на ставке фотокорра. И, как выяснилось позже, невзрачный молодой человек был фотографом, предложившем Страхину свои услуги, по рекомендации горкома партии. Олег оказался лишним. Его стали выживать. Он отбивался, как мог. Дублировал свои материалы и отсылал их в главную областную газету. Та материалы печатала. "Светлый путь" "колол" их один за другим. В конце концов, Страхин вызвал комиссию из горфинотдела, которая потребовала от Олега Гунина через две недели заняться производством фоторабот или уволиться по статье о несоответствии занимаемой должности. Силы были неравными. Олег сдался и рассчитался из редакции по собственному желанию. О чём, в последствии, не сожалел.
   А Александр Овечкин сделал себе карьеру. Поссорившись со Страхиным, он перебрался в соседний город на должность заместителя редактора тамошней газеты. Затем стал редактором. И, внезапно, ему предложили редактировать областную молодёжную газету. Кто "толкал" по служебной лестнице его приятеля, Олег не имел ни малейшего представления. Встречи их стали случайны и редки. Они зажили каждый своей жизнью. Олег стал музыкантом на местных танцах, Александр - преуспевающим редактором областного значения. У него вышли подряд три книги повестей и рассказов, где он красочно описывал деятельность парторгов, в ярких традициях представителей соцреализма. Александр Овечкин объездил половину Мира под видом руководителя туристических групп, и Олег, узнав об этом, опять не догадался, кто помогал удачливому "туристу", в его свободных путешествиях по загранице?
   Умер он внезапно, на собственной даче, в жаркий июльский вечер от инсульта, не дожив и до пятидесяти лет. Олег сожалел о смерти своего старого знакомого, но на его похороны не поехал: предпочёл оставить в своей памяти образ живого Александра Овечкина. Через четыре месяца после смерти на стене школы, где учился Александр, появилась мемориальная доска, в память о писателе. На небольшом митинге, по этому поводу, Олег прочёл стихотворение:
   Умирает наш друг, разорвав паутину злословья,
   Умирает наш друг, на июльскую землю упав,
   И вечернее солнце, встаёт, как свеча в изголовье
   И ночная прохлада сплетает могилу из трав.
   Это смерть или сон, от которого нет избавленья?
   Это сон или явь, что страшнее кошмарного сна?
   Умирает писатель, разорвав тишину на мгновенье
   Тихим шелестом книг, где зияет листов пустота.
   Умирает писатель! Сколько им не написано строчек?
   Умирает наш друг! Мы не знаем об этом в тот миг.
   Мы не знаем, что им в книге жизни поставлена точка
   Чуть дрожащей рукой, заглушив сердца горестный вскрик.
   Он лежит целый день, как погибший в невидимой битве,
   Он лежит только день, а как будто десятки веков.
   И его охраняют от зноя зелёные ветви,
   И его сбережёт от забвенья людская любовь...
  
   Потом, позже Олег узнал, чем, кроме основной профессии, занимался его хороший знакомый. Внутри души что-то ёкнуло, но Олег успокоил себя: в те времена подобный род деятельности практиковался повсеместно. И всё же, было грустно, что погибший в "невидимой битве" воевал по другую сторону. Две силы борются за человека. А поле битвы - его душа...
   ...Олег печатал в своей редакционной комнате на машинке подборку информации о событиях прошедшего дня и ночи, свидетелем которых он сам явился. Он доканчивал последние строчки про аварию с японским минивэном, когда дверь в комнату резко распахнулась. На пороге, в цивильном костюме, при галстуке, побритый и причёсанный, стоял "казак" Валерий Пиявин, с портфелем - кейсом в одной руке и упаковкой пива "Амстердам", в другой. Он широко и добродушно улыбался, повернувшемуся на звук, Олегу.
   - Не помешаю? - не дожидаясь ответа, Пиявин ввалился в комнату и плюхнул упаковку пива на стол. Ногой подтянул поближе стул и уселся на него толстым задом. Старенький казённый стул жалобно затрещал под мощным весом казацкого атамана.
   - Душно здесь у тебя, - произнёс Пиявин, расстёгивая пиджак и расслабляя на горле галстук. Окно, выходящее на площадь, было раскрыто настежь.
   - Надоела эта селёдка! Отвык! - в сердцах воскликнул бывший партработник, окончательно сдирая галстук с шеи и засовывая его в карман пиджака.
   - Можно я и его сниму? - и он стащил с плеч серый импортный "блейзер".
   - Уф, - облегчённо выдохнул Пиявин, - вот теперь совсем другое дело. Давай выпьем пивка. Знаю - это твоё любимое! Да и мне нужно опохмелиться. А то вчера, признаться, перебрал.
   Пиявин вытащил из кармана пиджака, повешенного на спинку стула, выкидной перочинный нож. Лезвие угрожающе выскочило, вызвав у Олега в груди секундный холодок.
   Полиэтиленовая упаковка расползлась от острого удара. Пиявин выхватил две банки "Амстердама", привычно вскрыл одну, а вторую протянул Олегу. Тот отказываться не стал, хотя и не понимал, чем вызвана такая щедрость. "Казак" лихо приподнял банку над головой. Золотистая медовая жидкость густой струёй потекла в лужёную партийную глотку. И исчезла там за считанные секунды.
   - Ух! - крякнул Пиявин, отбрасывая, пустую банку в угол комнаты, - Умеют делать, гады: империалисты - сионисты! Вкуснятина! Нужно ещё добавить.
   Через несколько секунд в угол полетели ещё две пустые банки из-под голландского пива. Олег пил не спеша, смакуя каждый глоток, с настороженным любопытством поглядывая на неистового "казака". Пиявин выпил подряд пять банок. Пивной алкоголь действует постепенно, исподволь. Особенно у крепкого пива. Выдув более полутора литров в один приём, Пиявин, видно, не учёл, последствий... Опьянение накатило на него дурманной волной, и он чуть не упал со стула.
   - Забористо, - пробормотал он, тряся мордастой головой, - Спивают падлы жиды русский народ. Специально такое крепкое присылают, чтобы напивались. Нашего я бы бочку выпил - только обо...ся...
   Пиявин помутневшими глазами взглянул на сидящего напротив Олега, икнул и чём-то пьяно задумался, неслышно шевеля слюнявыми губами.
   - Дело у меня к тебе, - наконец выговорил он и снова замолчал, наверное, вспоминая в хмельном уме суть дела. И вот оловянные глаза затлели подобием мысли:
   - У тебя какие отношения с твоим тестем - попом? - спросил Пиявин, снова икая.
   - Нормальные, - пожал плечами Олег, - только он не поп, а священник - добавил он, слегка вызывающе.
   - Помню, как я этому "священнику" штаны узкие порол, - пьяно - ностальгически усмехнулся Пиявин. Затем махнул рукой.
   - Ну ладно, это дело прошлое, застойно-туманное... Я сейчас ему помочь хочу. Реставрировать церковь и построить колокольню. Круг казачий деньги взял у спонсоров на благотворительность, мне их доверил. Я специалистов - строителей и реставраторов - художников отыскал. Они работать уже готовы, но согласие твоего тестя - священника необходимо. Церковь нужно закрыть месяца на три - четыре.
   - А где службу проводить? - удивился Олег.
   - Церквушка есть на Марьинском озере. Заброшенная, ты же знаешь. Подновим, подкрасив в две недели. Пусть там, твой отец Евгений кадилом машет. А мы ему здесь колокольню отгрохаем.
   - Что же ты ему сам не предложил, а ко мне пришёл? - спросил Олег, в упор, глядя на Пиявина. Тот, не выдержав взгляда, отвёл глаза.
   - Не любит меня твой батя, - вздохнул показной благотворитель.
   - Старое, наверное, всё вспоминает? А я вот, забыл все, и доброе дело хочу сделать.
   Пиявин наклонился к Олегу через стол и выдохнул на него свежий пивной аромат:
   - Поговори с Евгением! Уговори согласиться! И тебе польза от этого будет. Денег дадим на твою газету, и книжку издашь - большую, красивую, в обложке. Как, по рукам? И Пиявин протянул мясистую гладкую ладонь.
   - Погоди, - сказал Олег, - так сразу нельзя. Нужно подумать.
   - Ну, думай, думай, только недолго, - нетерпеливо воскликнул "меценат", - Сутки тебе даю на раздумье. Деньги могут уйти в другое место. Нужно договор подписывать.
   Пиявин тяжело поднялся со стула, надел пиджак. Край галстука торчал у него из кармана.
   - Ну, будь здоров, - сказал Пиявин, но второй раз руки не подал. - Завтра вечером позвоню тебе домой. Прямо с избирательного участка. Ты, кстати на выборы пойдёшь?
   - Как настроение будет, - уклончиво ответил Олег.
   - Голосуй за Мошкина! - посоветовал Пиявин, - он нам поможет!
   - Может кому-то и поможет, - невольно срифмовал Олег, - только я на его помощь не рассчитываю.
   - Дело сделаем - будет и тебе помощь немаленькая - уверил Валерий Пиявин.
   Он сгрёб со стола недопитую упаковку пива, подцепил "кейс", и вывалился из редакционной комнаты, не закрыв за собой дверь.
   Олег встал из-за стола и подошёл к открытому окну. После посещения Пиявина в комнате и в самом деле стало душно. Захотелось вдохнуть свежего воздуха. Перед глазами Олега раскинулась площадь имени Вождя с пустым постаментом в центре. Над зданием администрации вяло трепетал, под лёгким ветерком, трёхцветный российский флаг. На расположенной неподалёку, автостоянке притулилось несколько машин, в том числе и "Волга" Эльвиры Пройды. Прохожих, идущих мимо, было считанное число. Но и они, вдруг, как по команде, приостановились, разглядывая нечто необычное. Из-за поворота на площадь выплыл огромный лимузин серо-серебристого цвета, с тёмными пуленепробиваемыми стёклами. Здесь такого ещё не видывали. Даже Олег и тот удивился. Лимузин затормозил сбоку от автостоянки. В поле зрения наблюдающего из окна показалась тучная фигура Валерия Пиявина прижимающая к боку пивную упаковку. Пиявин подошёл к лимузину. Заднее стекло в нём открылось, и Олег заметил в окне знакомую физиономию. В лимузине сидел Пиявинский брат - Вовка-волк.
  
   ГЛАВА VI
  
   Вечером из областного центра приехал Андрей. Он сдал экзамен по английскому языку за второй курс пединститута и вбежал в дом радостный и возбуждённый. Пожал руку отцу, поздоровался с Верой и бабушкой, обнял и поцеловал маленького брата. Андрея усадили ужинать. Он ел по-студенчески, быстро, рассказывая, во время еды, про институтские новости. К ним приезжал сам Главный коммунист - кандидат в президенты. Наобещал студентам райской жизни после своей победы.
   - Будете, говорит, учиться и ни о чём не думать. А кто-то из зала выкрикнул: "А подумаете - в ГУЛАГ?". Он смутился. "ГУЛАГов, говорит, в ближайшее время не предвидится", а ему: "А в перспективе?" Он попытался сострить: "Я не вождь - перспективами не мыслю", а ему: "Мыслить нужно всегда, как и думать!" В общем, прокатили его на "вороных" и он уехал на завод - рабочих агитировать. Неприятный тип. Лицо мясника. Верный ленинец - ничего не скажешь. Такой, если дорвётся до власти, гаечным ключом и топором заработает, только держись! Сразу все языки прикусят и станут лебезить и славить его, "гениального"...
   - Лакейству учатся очень быстро, свобода - наука сложная, - сказал Олег.
   - Вы вот, тоже, поменьше языки распускайте, побольше молчите, целее будете, - назидательно проговорила бабушка, с укоризной поглядывая на сына и на внука.
   - Вот как можно попасть в палачи: промолчи, промолчи, промолчи... нараспев, сказал Андрей, словами Галича.
   - Не жили Вы тогда, - обиженно воскликнула старушка. - Мы и Ленина и Сталина любили. Они нас от угнетения освободили. Все тогда стали работать и учиться. Дети ездили в пионерские лагеря на всё лето.
   - А взрослые, в концентрационные, на всю жизнь, - усмехнулся Андрей.
   - Это те, которые, как вы языками трепали. А я вот, ни про кого ничего не говорила и ни в каком лагере не сидела. Бог миловал. И ни в какие "палачи" не попала.
   - А на собраниях поднимала руку, одобряя уничтожение "врагов народа"? - ехидно сказал внук.
   - Посмотрела бы я на вас, смельчаков. Первые бы руки потянули.
   - Я бы не потянул! - решительно воскликнул Андрей.
   - Легко быть смелым, когда всё позволено, - проговорил Олег, размешивая какао в бокале, - что-то будет недели через полторы?
   - Проверка на гнилость, - снова усмехнулся Андрей, - некоторые, которые побогаче, уже билеты на Кипр и в Испанию раскупили в аэропортах.
   - Они то улетят, а вас всех пересажают, - горестно, с надрывом в голосе, сказала бабушка. - Говорила же я вам, дуракам, не высовывайтесь. Вернётся старое время, - опять начнут арестовывать за длинные языки.
   - Шансы у коммунистов, конечно, есть, - задумчиво сказал Олег, но мне кажется - ничего у них не выйдет. Не допустят. Слишком много на карту поставлено. Россия поставлена. И деньги огромные вложены. Кто же их просто за так отдаст дяде безумному? Завтра у нас Мошкина может, и изберут, но в масштабах страны - номер не пройдёт. Надеюсь, во всяком случае, на это.
   - Надежда умирает последней, - резюмировал Андрей.
   После ужина пока Вера с бабушкой мыли посуду, отец и сын вышли в сад, уселись на скамейку перед крыльцом. Солнце уже село за горизонт, но было ещё светло, как всегда в начале июня. На клумбе распустились ярко-красные пионы. За железнодорожной линией, в лесопосадке, робко стал настраивать свой голос, перед вечерним концертом, одинокий соловей. А лягушки в пруду уже во всю силу глоток пели привычные арии. Вечер был по - настоящему летний и тёплый. Только немного донимали комары. Приходилось от них отмахиваться.
   Олег хотел сменить свой настрой, но Андрей всё ещё находился в возбуждённо-политическом состоянии и сунул в руки отцу исписанный каракулями, тетрадный листок.
   - На, оцени сыновий поэтический порыв, - провозгласил он, усмехаясь в пушок над верхней губой.
   Олег стал читать стихотворные творения Андрея. Это были рифмованные строки в стиле окон РОСТА. Только смысл имели совсем противоположный:
   ***
   Агитатор! По Марксу живи без обмана!
   Начинай не со слов,
   а с на - га - на!
   ***
   Пионер! Дави буржуят, как вшей!
   Получишь медаль и тарелку щей!
   ***
   Бди! Недалеко таится эсер!
   Добей гниду из нагана именного,
   Помни приказ совнаркома!
   Знай! Не будет вошь
   Трудиться на благо эр - эс - эф - эс - эр!
   ***
   Босяк! Учти - не дремлет враг!
   Будь на ЧКу в работе славной!
   Ведь и в деревне есть кулак -
   Мужик в лаптях - он враг твой главный!
   Потом стиль перешёл на лубочные побасенки и тема их была, с десяток лет назад, подсудная. Трогался "святой" советский образ, на котором воспитывалось не одно поколение школьников:
   Покуда в индейцев играли все дети,
   Вовочка Маркса читал в туалете
   Так, при расстройстве кишечной функции
   Рождалась идея "мировой революции".
   ***
   Владимир Ульянов стоял у реки:
   Баржу тащили по ней бурлаки.
   Ильич заплакал: Какой разбой!
   При нашей власти будет конвой!
   ***
   В приёмной Вильгельма присел на диван
   Ильич, ожидая подарок.
   Адольф - адъютант приволок чемодан:
   Внутри - миллиард марок.
   ***
   Петроград защищает от нечисти белой
   Гарнизон германской армии смелой!
   Вот саблей врагов революции рубит
   Ефрейтор - ленинец, Шикльгрубер!
   ***
   Вождь бодрой рысцою в Смольный вбежал
   Солдат, с кипятком в руке чайник держал
   Внезапно Ильич на него налетел
   И чайник, меж ног у вождя, закипел.
   Сын вопросительно взглянул на отца. Губы его, по-прежнему, трогала усмешка.
   - Круто взнуздано! - сказал Олег словами генерала из любимого им фильма "Комедия строгого режима". Потом задумчиво добавил:
   - Слава Богу, страха ты уже не знаешь. А я вот до сих пор чего-то боюсь.
   - Запугали они вас. А сами сейчас ничего не боятся. Чего только не пишут в своих газетёнках. - Сказал Андрей.
   - Да, коммунистом быть выгодно. При демократии их никто не трогает. Права их соблюдаются. Ну, а уж если они вернуться к власти, они ничьих прав, кроме своих, соблюдать не станут. Отыграются на всю катушку.
   - Тогда почему же их тогда терпят, если знают, что они никого не пощадят? Допускать к выборам нужно только тех, кто будет соблюдать права и свободы. Вон, Гитлера допустили... Я где-то прочитал, чтобы разогнать фашистов в 22 году нужно было всего десяток жандармов, в 30 уже потребовалась бы вся германская полиция, а в 45, для их разгрома положили жизни десятки миллионов.
   - Красная чума ничем не лучше коричневой, - Олег прихлопнул комара, присосавшегося к его руке, - только она более изощренная и хитрая. Фашисты не лицемерят. Они говорят о своих идеях в лоб, а коммунисты всячески прикрывают свою звериную сущность демагогией о равенстве, братстве, любви. Этакое псевдохристианство. Недаром Ленина называют - Антихристом. Он взбаламутил народ, повёл его за собой и нагло, беззастенчиво, надул. Устроил "царство божие на земле", с расстрелами, лагерями и психушками. Сталин, как его продолжатель, просто боялся за свою личную власть, а методы использовал ленинские - проверенные. И Ильич был злодей идейный. Нечистая сила им правила. Россия стала полигоном. Полигоном Сатаны. А сейчас на нём планируются новые манёвры. Коммунисты и нацисты силы объединяют. А наше правительство на них сквозь пальцы смотрит. В демократию с волками играет. Думает, что они прирученные. И беззубые. Как бы не так!
   - Во, как народ наш мудрый проголосует опять за эту шайку! - Андрей приподнял брови, - второй раз на те же грабли наступит.
   - В России всё возможно, - пожал плечами Олег. - У нас в последние годы, как ни выборы, так нервный кошмар. В Америке, что Клинтон, что Буш - всё едино. Ничего не изменится. А у нас, жди каждый раз социальных потрясений. "Мстители" жаждут крови - не напились ещё...
   - Аппетит приходит во время еды, - сказал Андрей, - а они - опять голодные.
   Скрипнула и раскрылась калитка. В проёме появилось велосипедное колесо, а следом за ним бородатое лицо Ильи Кротова, одетого по-спортивному: в майку и шорты, сделанные из обрезанных до колен джинсов. Через плечо у велосипедиста была перекинута чёрная сумка. Илья улыбался сквозь бороду и усы своей смущённой улыбкой. Олег поднялся ему навстречу, пожал руку. Илья поставил велосипед возле крыльца, поздоровался с Андреем и уселся рядом на скамейку. Достал из сумки пачку сигарет, зажигалку, закурил и пустил дымную струю в темнеющее вечернее небо.
   - Я с новостями, - сказал Илья и искоса поглядел на сидящего сбоку Олега.
   - Отцу Евгению кто-то сегодня звонил по телефону: предлагали большую сумму денег на реставрацию храма и постройку колокольни. Благотворители не представились. Я с час, как с ним разговаривал.
   - Знаю я этих "благотворителей", - усмехнулся Олег. - Был один из них у меня в редакции сегодня днём, а второй его на улице поджидал в огромном лимузине.
   - Ты меня интригуешь, - Илья заинтересовано посмотрел уже в упор на друга.
   - Пиявин ко мне приходил, просил уговорить Евгения согласиться храм закрыть на ремонт и мне обещал "отстегнуть" на книгу, если сумею "уломать" батю. А на площади, из лимузина Вовка-волк выглянул. Пиявин сел к нему и укатили они куда-то.
   Илья многозначительно присвистнул.
   - Дело нечистое, если нечисть о Божьем храме беспокоится.
   - Да, что-то они задумали - согласился Олег, - а вот что - пока загадка. Реставрация и колокольня, конечно, только предлог. Ни копейки они, просто так, на храм не дадут. Без выгоды для себя.
   - А может, покаялись, и грехи решили искупить? - улыбнулся Илья, бросая окурок в кусты смородины.
   - На сковородках они будут каяться. - Вмешался Андрей. - Вы же сами сказали, что дело нечистое, - недоумённо продолжил он, взглянув на художника.
   - Илья Львович шутит, - объяснил отец сыну.
   - Шутить - то шучу, - сказал Илья, уже без улыбки, - но веры в людей, пусть даже самых плохих, ещё не потерял.
   - Это делает тебе честь, - пожал ему руку Олег.
   - Тогда есть повод, так сказать, причаститься, - немного неуклюже, на этот раз пошутил Илья, доставая из сумки бутылку вина "Кагор".
   Олег поддержал предложение друга. Сбегал в дом за стаканчиками и закуской. Принёс всё это на подносе и установил на табурете. Из двери выглянула Вера. Илья поднялся со скамейки и чинно с ней поздоровался. Вера немного укоризненно взглянула на мужа, но ничего не сказала и скрылась в доме. Отправилась укладывать Стасика спать. Все трое мужчин выпили, закусили. Олег удивлённо посмотрел на сына, ловко опрокинувшего стаканчик в рот.
   - В институте приобщаешься? - спросил отец.
   - В пристрастии пока не был уличён, - с вызывающей ноткой в голосе ответил Андрей.
   - Кто знает, что будет в будущем? - немного грустно сказал Олег.
   - Ты не Нострадамус, чтобы в будущее заглядывать, - уже раздражённо высказался Андрей.
   - Кстати, о Нострадамусе, - Илья решил погасить в зародыше развитие конфликта поколений, - у меня тут в сумке листок из газеты "Собеседник" лежит за июнь 91 года. Там подобраны отрывки из "Центурий" Нострадамуса. Любопытные, между прочим, отрывки. Хотите, зачитаю?
   - Давай, зачитывай! - согласился Олег, откликнувшись на благой порыв друга.
   Илья отодвинул боковую молнию в своей сумке и вытащил на вечерний свет, сложенный в несколько раз газетный листок, уже довольно потрёпанный за пять лет. Развернул его, глазами нашёл нужное место, и, выделяя в надвигающихся сумерках слова, стал зачитывать текст:
   "И в октябре вспыхнет великая революция, которую многие сочтут самой грозной из всех, когда-либо существовавших. Жизнь в стране перестанет развиваться свободно и погрузится в великую тьму...и всё это будет сопряжено с возникновением нового Вавилона, мерзкой проституцией, отвратительной духовной опустошённостью, и это продлится 73 года и 7 месяцев... Города, посёлки, провинции, свернувшие с их прежних путей ради свободы, будут ещё более сильно порабощены и затаят злость против тех, по чьей вине они потеряли свободу и веру. И тогда слева разразится великий мятеж, который приведёт ещё к более, чем прежде, сдвигу вправо. Тогда будут восстановлены поруганные святыни и прежние религиозные писания, так долго терзаемые..."
   "Славянский народ под несчастливым знаком.
   Их тюрьмы и песни царям их не впрок.
   На смену придёт, как священный оракул,
   Схоласт и догматик и ложный пророк"
   "Правитель уйдёт из своей же фаланги,
   И все поразятся, услышав приказ.
   Мятеж поднимается с левого фланга
   И снова утраты обрушит на нас"
   "Внезапно скончается крупный правитель,
   Весь мир поразивший размахом реформ,
   Но будет преступным его заменитель,
   Неистовый враг всех традиций и норм".*
  
  
   ____________________
   *Цитируется по изданию "Центурии" в переводе В. Завалишина
   Издание Николаса Дембре. Андрианополь 1974.
  
   Илья отложил газету в сторону, на скамейку, рядом с собой.
   - Есть над, чем подумать, - сказал Олег, взяв в руки газету, - ну с первым отрывком, всё, в принципе, ясно: о нашей любимой "Великой Октябрьской социалистической революции" речь идёт. И новый Вавилон - страна советская - СССР. И дату эту точную можно сосчитать - 73 года и 7 месяцев. Как раз июнь 91 года. Выборы российского президента. Всё совпадает.
   - А вот, что такое великий мятеж слева? - спросил заинтересованно Андрей, - который приведёт всё вправо?
   - Дай-ка подумать. Что вслед за выборами президента тогда произошло?
   - Путч, - вставил Илья.
   - Вот вам и левый мятеж. А газета-то за июнь 91.... Ну, "схоласт, догматик и ложный пророк" - нами всеми узнаваем. На нём заострять внимание не будем. "Дедушка умер, а дело живёт, лучше бы было наоборот", - процитировал Олег строчку из некогда популярной песенки. - Но...кто такой правитель, ушедший из своей фаланги и снова поднявший левый мятеж?
   - Октябрьский путч 93 года! А правитель-предатель - Руцкой? - догадался Андрей.
   - Точно! - подтвердил Олег.
   - А вот последнее четверостишие меня сильно пугает, - сказал Илья Кротов, пощипывая бородку. - Уж не ждут ли нас тяжелые времена?
   - Не приведи, Господь, - тихо и грустно промолвил Олег...
   ... Когда Андрей и Олег, проводив за калитку Илью, вернулись в дом, там царила ночная тишина. Вера тихо спала на своей половине тахты, по обыкновению, свернувшись клубком. Олег поцеловал её в мягкую тёплую щёку. Вера улыбнулась во сне и что-то невнятно пробормотала. Заскрипели коридорные половицы. В ванную отправился Андрей.
   Олег помолился перед Образом и стал укладываться спать, прихватив с собой в постель книгу о чудесных излечениях в Южной Африке американским проповедником Уильямом Брэнемом. Поездку туда тот совершил в начале 50-х годов. Его встречали толпы людей и многие, искренне верующие, излечивались после его проповедей, от разных тяжёлых недугов. Во всяком случае, так говорилось в книге. Здесь приводились фотографии излечившихся людей. Лиц их были искренними, счастливыми и Олег, читая и разглядывая снимки, не допускал мысли о подлоге. Сила Божия не знает пределов. Просто мы отвернулись от Всевышнего, возгордились, поставили собственное ничтожное "Я" во главе наших мыслей и чувств, а то и во главе всего Мира. Потому-то Божья Благодать и минует нас: мы не открываемся ему навстречу. Но редкие избранники Господние усиливают этот резонанс, и искренний порыв Веры излечивает больных.
  
   ГЛАВА VII
  
   Зазвонил будильник. Олег проснулся. Веры рядом не было. По коридору быстро протопали ножки Стасика. Голос Веры, из кухни, велел сыну за калитку не убегать. Сквозь задвинутые занавески слабо пробивались отсверки солнечного утра. На душе было почему-то неспокойно. Но пора вставать и идти на воскресную футбольную встречу. Игры по воскресеньям вошли в его жизнь прочно, превратившись в какую-то внутреннюю обязанность. В этот день он не мог усидеть дома, даже в самую плохую погоду. Его тянуло на стадион, где собирались и по три часа "сражались" между собой такие же, как Олег, фанатики - любители футбольной игры. Осенью и весной они "месили" на поле грязь под дождём, зимой бегали по лютому морозу, летом их пекла жара. Но что такое природные капризы по сравнению с азартом спортивной борьбы. Потные разгорячённые лица, скачущий перед глазами пятнистый мяч, который нужно вовремя поймать, отобрать, отбить, отдать пас, ударить по воротам. И пусть потом болят мышцы. Пусть, полученные в единоборстве травмы, не дают, несколько ночей подряд, спать. Магнетизм футбола покроет все эти мелкие беды тягой движения, ещё молодого тела. Взрывом эмоций от побед и поражений, жаждой упиться головокружительным танцем, имя которому - футбол.
   Олег вскочил с постели. В коридоре он столкнулся с Андреем, направляющимся в ту же сторону. Сын милосердно уступил очередь отцу. На столе, в кухне их уже ждал завтрак, но наедаться они не стали. Выпили только по стакану чая с бутербродами. Спортивная форма, ещё с прошлой недели, лежала в сумке. Олег поцеловал Веру в щёку, во дворе обнял, бросившегося ему на шею, Стасика.
   Два спортсмена, бодрой походкой, двинулись к городскому стадиону. По дороге, возле поворота на соседнюю улицу, им навстречу попалась, идущая с рынка, соседка: пожилая пенсионерка, с сыновьями которой Олег дружил в детстве. При частных встречах, на улице, она всегда добродушно улыбалась, расспрашивала о здоровье матери. Олег и Андрей и сейчас вежливо поздоровались с тётей Наташей, но она, почему-то демонстративно от них отвернулась и что-то зло пробормотала сквозь зубы. Отец и сын недоумённо переглянулись, не понимая причины такого поведения соседки. К стадиону они подошли не в таком бодром настроении. На трибуне уже переодевались несколько человек. Подъезжали на велосипедах или подходили пешком другие игроки - любители. Все, вновь прибывшие, обменивались между собой и присутствующими рукопожатиями и тут же заводили актуальные политические разговоры о предстоящих президентских выборах. Кампания сразу разделилась на два лагеря. Одни оставались верными нынешнему президенту, другие ратовали за возврат коммунистов, при которых было лучше, все работали и получали деньги, ездили в Москву за колбасой и набивали ей холодильники до отказа. Особо усердствовал в словесном обличении нынешнего режима, некий профдеятель по фамилии Сарин. И весь "праведный" гнев его почему-то обрушился на Олега. Он грозился массовыми расстрелами "продажных демократов, разворовавших страну", и обещал Олегу свою "помощь" в скорейшем устройстве ему длительной "отсидки" "за предательство Родины, которая вскормила и взрастила отщепенца и щелкопера". К нему присоединились и другие "обиженные властью", в основном, сотрудники, единственного в городе, "почтового ящика" - громадного завода, работавшего на "оборонку". Конверсия лишила оборонщиков заказов и зарплаты, но парни, по привычке, ходили на завод и отсиживали там положенное время, второй год не получая ни копейки. И, конечно, во всём винили Президента, правительство и "спекулянтов - коммерсантов", наживающихся на их несчастьях. О том, что директор завода построил себе на Кипре дворец, они знали понаслышке. Но директор был личностью неприкасаемой и, к тому же избранный ими самими, и они выплеснули собственную жизненную неустроенность на своих же приятелей футболистов, сумевшим более или менее приспособиться к новым условиям существования. Но главным врагом, конечно, оказался, совершенно не похожий на них человек, пишущий какие-то стихи и повести. Такие всегда вызывали или поклонение, или ненависть "простых работяг". В данном случае, поклонение отсутствовало начисто. И "работяги" обрушились на Олега сначала с угрозами, а, затем, и с кулаками. Сарин подуськивал нападение провокационными выкриками, но сам сместился на заднюю линию, как настоящий профсоюзный вожак. На защиту Олега встали остальные футболисты. Стенка пошла на стенку. Андрей сражался рука об руку с отцом. В институте он интенсивно посещал секцию "кун-фу" и сейчас ловко ставил "блоки" и делал "подсечки" нападавшим. Олег тоже не бил разозлившихся "гегемонов", а старался свалить их на землю, применяя приёмы. Опоздавший, по своему обычаю на матч, Артур Горжетский увидел впечатляющее зрелище: человек двадцать друзей - соперников - футболистов, одетых в майки, трусы и гетры, мутузили друг дружку на краю зелёного поля, под ярким утренним солнышком и лёгким ветерком. На трибуне сидел Сарин и, хихикая, потирал ладони. Разнимать дерущихся не было никакого смысла и Артур, чтобы спасти Олега, побежал вызывать милицию. Милиционеры примчались, буквально, через пять минут. Благо, от отделения до стадиона, считанные десятки метров. Спортсменов - драчунов разняли дубинками и, стадо взбесившихся баранов, загнали в "воронок". В тёмной "душегубке" кузова злобный пыл их, мгновенно угас и футболисты - экстремисты стали виновато поглядывать друг на друга. Потом принялись извиняться. У Олега болело плечо и нога от пропущенных ударов. Андрей держался за щёку: кто-то задел его вскользь. У остальных были расквашены носы "светились" под глазами "фонари", вылезли наружу фингалы и шишки.
   Всю побитую футбольную компанию выгрузили перед отделением внутренних дел, завели в вестибюль и рассадили по пустым стульям. Парни сидели, понуря головы. Командир милицейского наряда доложил дежурному по отделу. Тот вышел из-за пластиковой перегородки, поправляя мундир. Олег взглянул на дежурного и узнал его. Это был тот самый лейтенант, который, вместе с Борисом Муравьёвым ехал в "газике" от обворованного музея до моста, с утонувшим в речке японским фургоном. Лейтенант, поначалу, Олега не признал. Перед ним сидели, одетые в майки, трусы и гетры, добры - молодцы с побитыми физиономиями. Для лейтенанта они все были на одно лицо.
   - Что же это вы, мужики, совсем одурели! - воскликнул лейтенант. - Массовую драку устраиваете! Не при царском режиме - кулачные бои затевать! Чего не поделили?
   "Мужики" молчали, глядя в пол перед собой. В дверях появился Артур Горжетский, который дошёл до отдела своим ходом.
   - Вы их отпустите, товарищ лейтенант, - сказал Артур, - они больше не будут. Там, на стадионе, одежда осталась дорогая и велосипеды - растащат пацаны.
   - Претензий друг к другу не имеете? - для порядка спросил лейтенант. Арестованные дружно замотали головами.
   - Ну ладно, все свободны. Но если повторится подобное - отправитесь улицы подметать. Прямо так, в трусах и майках. Освобождённые встали со стульев и, гуськом, двинулись на выход, цокая по кафельному полу шипами футбольных бутсов. И, вдруг, лейтенант заметил Олега.
   - И вы тут оказались? - удивлённо проговорил он.
   - В общем потоке, - улыбнулся Олег, пожимая руку милиционеру.
   ...Вечером Олег, вместе с Верой отправились голосовать. У Олега побаливала нога и он немного прихрамывал. Вера держала его под руку. На западе солнце садилось за пятиэтажки, огромным огненным шаром. В воздухе пахло разогретой пылью, тёплыми снежными хлопьями порхали тополиные пушинки.
   По улицам гуляли пары. Проносились на велосипедах мальчишки. У танцевальной веранды, в скверике, возле Дома Культуры толпилась молодёжь, в предвкушении дискотеки. Где-то там должен был быть и Андрей. Время стремительно и необратимо. Казалось, совсем недавно, Олег сам, каждый выходной день, ходил на эту же самую танцверанду - играть для своих ровесников. Но годы пронеслись туманным сном, оставляя в памяти только обрывки самых ярких воспоминаний. Прошедшие безвозвратно дни, смутные очертания лиц, ушедших навсегда: Петр Иванович Викулин, Борис Гаврилин...Вера...
   Но ведь Вера идёт рядом с ним. Держит его под руку и улыбается своей мягкой улыбкой, иногда поглядывая на мужа. В голове всё смешалось. Две женщины для Олега, уже давно слились в одну. Только вот Андрей не называет Веру матерью. Почему?
   На избирательном участке, находящемся в фойе Дома Культуры, царила безлюдная прохлада. Возле входа на стуле сидел милиционер, в углу, за отдельным столиком дремал пожилой ветеран - наблюдатель, с орденскими планками на полувоенном пиджаке. Олег узнал в нём любителя бананов и обличителя иностранных продуктов.
   За длинным столом сидели члены избирательной комиссии, под российским флагом и алфавитом. Олег и Вера подошли к "своей букве". Предъявили паспорта, расписались в ведомости, получили бюллетени, вычеркнули всех кандидатов, кроме Бориса Муравьёва, опустили бумажки в урны и, выполнив свой гражданский долг, отправились на прогулку по вечернему городу. Завернув в скверик, пошли по направлению к танцверанде, где уже во всю грохотала дискотечная музыка. Перед входом на веранду "роились" молодые парни и девушки, одетые по последней моде. Олег вспомнил, как была потрясена молодёжь на танцах, когда он явился в новых джинсах "Super Rifle" и куртке "Lee", купленный им в столичном магазине "Берёзка" на сертификаты, в те "стародавние" времена. Сертификаты ему продал один знакомый, у которого родители сумели поработать за границей. После этой покупки Олег ходил по городу Гоголем, ловя восхищённые, завистливые и злобные взгляды.
   Сейчас ни джинсами, ни другими нарядами никого не удивишь. Народ "упакован" в импорт от головы до пят. Даже кожаная куртка - мечта его юности - считается по престижности равной прежней стёганой телогрейке. Только довольны ли люди своей жизнью? Конечно, нет. Тогда ходили в шароварах и брезентовых тапочках всё лето напролёт. Зимой шаркали валенками, прикрываясь ватными фуфайками и тряпичными треухами от лютых морозов и чувствовали себя единым советским народом. Сейчас щеголяют в шубах, норковых шапках, французских сапогах и ощущают себя ущербно и приниженно. Переживают "тяжёлые времена". Воистину: человек - существо ненасытное.
   Олег и Вера, держась "под ручку", шли по дорожке и вдруг увидели идущую им навстречу, необычно одетую, пару, с большой собакой на поводке. На кавалере и даме были надеты одинаковые чёрные мундиры, подпоясанные ремнями. Ноги заправлены в короткие яловые сапоги. На рукавах мундиров, красными с белыми прожилками выделялись эмблемы, в которых Олег без труда узнал знакомую солнцеворотную свастику, в виде перекрещенных мечей. Но не сразу он узнал тех двоих, кто, на удивление окружающим нарядился в фашистскую форму. Сперва он заприметил рыжие усы и пегое лицо, с косой осветлённой чёлкой. Затем два разноцветных глаза. Подзабытый образ командира чернорубашечников, обрёл реальные черты. А затем Олег признал и нацистскую даму с борзой собачкой. Алина Бесхребетная гордо несла своё низкорослое тело, затянутое в мундир, сменив на него, недавние "романтические" наряды. Две пары сошлись почти вплотную. Разноцветные глаза взглянули на Олега и в них вспыхнула ненависть. Оба они вдруг стали чёрными, как адские глазницы черепа. Олег отвёл взгляд и посмотрел на Алину. Та демонстративно отвернулась.
  
   ГЛАВА VIII
   Около полудня, когда Олег уже сверстал номер газеты и собирался отнести его в типографию, дверь в редакционную комнату неожиданно резко распахнулась. В проём ввалилась представительная делегация, сплошь увешанная орденскими планками и юбилейными медалями. Человек десять старичков и старушек, со злобно - злорадными морщинистыми лицами, заполнили крохотную комнатенку. Вперёд выступил, знакомый Олегу ветеран - бананоед. В лацкан полувоенного френча, над разноцветными планками, у него был ввинчен значок в виде щита и меча. "Ветеран НКВД" - золотилась надпись под щитом.
   - Ну что, господин продажный демократ, - ехидно сказал ветеран, - кончилось ваше время! Избран товарищ Мошкин большинством народных голосов. Теперь мы твою грязную газетёнку закрываем, в связи с изменением политической ситуации в городе.
   - У вас решение суда есть? - вызывающе спросил Олег, понимая, что имеет дело со стихийным порывом ветеранских "масс".
   - Нет, так в скором времени будет, - надул слюнявые губы старый чекист.
   - Изъявление воли трудящихся - самый высший суд!
   - Высший суд ещё состоится! - в тон ему, сказал Олег, - каждый на нём за свои дела ответит!
   - Ты нас своими поповскими угрозами не запугаешь! - визгливым голосом закричала старушка - ветеранша, погрозив Олегу сухоньким кулачком, - пооткрывали эти церкви - притоны - опять опиумом народ пичкаете!
   - Ваш коммунистический герой давно превратил людей в скотов, - нашёлся Олег - и никак они из скотского состояния не выйдут.
   - Это вы довели народ своим воровским беспределом! - закричал ещё один ветеран, и схватился рукой за сердце. - Товарищ Сталин с вами всеми, предателями, разобрался бы! Убивать вас всех, убивать! - в исступлении стал повторять "сердечник", топая ногами в сандалетах и чёрной деревянной тростью по полу.
   - Ну это вы делать умеете хорошо, - негромко сказал Олег, - пол страны поубивали. И всё никак не упьётесь кровью. Не совестно, старые люди. Опомнитесь!
   - Мы по горло в крови ходить будем, пока не уничтожим вашу вражью породу, - мрачно проговорил ветеран - чекист.
   - Кишка тонка, - сказал Олег и показал ветерану кукиш.
   - Да мы тебя, сейчас, гадина! - заорал "сердечник" и замахнулся на Олега тростью. Олег уклонился от удара, а ветеран вдруг зашатался, снова схватившись за сердце, потерял палку и обмяк на руках своих соратников.
   - приступ, приступ! - испуганно заверещали они, расстёгивая рубашку у неподвижно лежащего на полу сердечника. - Нужно "скорую помощь" вызвать!
   Кто-то похромал звонить, наверх, в "отел культуры", а остальные суетились, бестолково, вокруг лежащего, охая и вздыхая, старческими голосами. Злоба в глазах погасла. Там трепетал страх перед неизбежным. Олегу стало жалко ветеранов, но он не дожидаясь "скорой помощи", взял со стула макет газеты, спортивную сумку и, обойдя склонившихся над сердечником стариков и старушек, вышел из комнаты в коридор. На Олега никто не обратил внимания...
   После обеда он решил поторговать остатками своей литературы. Денег в семейном бюджете катастрофически не хватало. Вера, у себя, в больнице, не получала зарплату уже второй месяц. Столько же времени матери не платили пенсию. Газета съедала громадное количество денег и, волей неволей Олегу частенько приходилось подторговывать собственными произведениями в книжном магазине где, как известно, у него было "забронировано" место.
   Он забежал в магазин, галантно поздоровался с двумя, давно знакомыми, продавщицами и, усевшись за свой столик, вытащил из сумки кипу книжек. Он разложил их аккуратными стопками на столе, вперёд выставил табличку с надписью: "Книги продаются с автографом", и стал ждать покупателей. Но. В полупустом книжном магазине покупателей было очень мало. И, в основном, те, кто уже приобрёл книги Олега Гунина. На душе у поэта царила тоскливая маета. Он сознавал, что столкновение с ветеранами - факт не случайный. Что за ним последуют другие, возможно, более неприятные события. Возвратившаяся старая власть только - только начала себя проявлять. То - ли ещё будет...
   Прошёл целый час бесплодного сидения за столом. Ни одного, даже потенциального, покупателя не просматривалось. В мутное болотце маеты стали, одна за другой, прибавляться ядовитые капельки отчаянья. Олег хотел уже встать, собрать книги и уйти, когда в магазин вошёл человек в сером костюме, при галстуке и в чёрных каплевидных очках. Человек со скучающим лицом, окинул невидящим взглядом, набитые литературой полки и обратил свой взор на прилавок "самиздата". Подошёл к нему, взял в руки книжку, прочитал название и поднял черные стёкла очков на автора.
   - Это вы, Гунин? - утвердительно спросил человек, неприятным голосом.
   Олег не стал его переубеждать.
   - Давно хотел с вами познакомиться, - продолжил человек. Наклоняясь над столом.
   - Какие проблемы? - воспрянул духом писатель, - две тысячи рублей и знакомство с моим литературным творчеством, состоится. Хотите другие книги купить? Пожалуйста. Цена стабильная на все четыре, и недорогая, - добавил он.
   - Да, не в деньгах дело, - задумчиво произнёс покупатель, - знакомство-то с вами очень опасное.
   - А, что такое? - не понял "юмора" Олег. - Я не Басаев и не Дудаев, - не застрелю.
   - Ты страшнее и Басаева и Дудаева вместе взятых, - переходя на "ты", тихо сказал, через стол, человек в сером костюме.
   - Как это я заслужил такую честь, - усмехнувшись, сказал "опасный тип", подозревая, что имеет дело с сумасшедшим.
   - А ты не помнишь, чем была, совсем недавно, вот эта организация? - торжественно произнёс "серый", доставая из бокового кармана "красную корку" и разворачивая её у Олега перед носом. Справа, среди разноцветных узоров, красовалась фотокарточка "серого", без очков, слева название переименованной организации, ещё четыре года назад наводившей ужас на некоторых граждан. "Майор Гнусов, Семён Семёнович" - прочёл Олег имя "серого". По спине прокатился неприятный холодок, но Олег тут же взял себя в руки.
   - Чего ты мне эту книжку в нос суёшь? - тоже переходя на "ты", с презрением в голосе, сказал Олег, - повыпендриваться решил? Бояться вас перестали?
   - Я тебя предупредить решил по-дружески, - скривив губы, проговорил Гнусов.
   - Я с тобой в друзьях не ходил. Я тебя первый раз вижу, и век бы тебя не видать ни тебя, ни твоих коллег! - Олег откинулся на стул, смерив майора таким же пронзительным взглядом. Гнусов немного смутился. Поправил на носу тёмные очки. Он явно не ожидал такой реакции. Другую он реакцию ожидал. Виноватую и раболепствующую. Но всё же решил продолжить предупреждение "злодея".
   - На тебя у нас много материала, - с расстановкой сказал он - вот такая папка, - пальцы Гнусова изобразили двухсотграммовый стакан. - И ваша антисоветская организация там и христианско-демократическая, и статьи твои в газетах, и книжки вот эти. Всё запротоколировано, всё в деле.
   - Будто я об этом не знаю, - Олег сложил руки на груди. - Что вы всё храните вечно, до лучших для вас времён.
   - А времена то возвращаются, - Гнусов многозначительно поднял тонкий палец, с ухоженным ногтем.
   - Не принимайте желаемое за действительное, - натянуто улыбнулся Олег. Он терпел этот разговор из последних сил. Хотелось вскочить и хлестануть кулаком по наглой очкастой физиономии Гнусова. Сколько лет они не дают ему покоя, постоянно напоминая о своём незримом присутствии. И занимаются всё тем же делом. Ни демократия, ни политические свободы им не указ. Они терпеливо ждут "лучших" времён, чтобы начать опять всё сначала. С "Басаевыми, Дудаевыми, Радуевыми" и прочими террористами справиться сложно и рискованно. Те ненароком и застрелить могут. А поэты, писатели, художники, музыканты и прочая интеллигентская "шваль", никакого сопротивления не окажут. Ведь "органы" всё время, только с такими беззащитными, дело имели. Арестовывали, крутили руки, измывались, морили голодом, не давали спать, заставляли подписывать признания в антисоветской деятельности, направленной на подрыв... Работа не пыльная, денежная, особо - пайковая. И каждый сотрудник чувствовал свою особую значимость по охране...партийных догм. И все в ореоле высокопарных словес о Родине, долге, чести, народе, с которым партия, естественно, едина. И её "карающий меч", тоже. Тысячи голов, под ударами этого меча, летели во имя народа, именем народа, "на благо" народа. Народ уничтожался его же именем. Сейчас всесилье исчезло. А тоска по нему и амбиции остались. Чем ещё можно объяснить поведение майора Гнусова.
   - Ну, это как дело повернётся. - Гнусов изобразил на лице фальшивое сочувствие. - А если не по твоему выйдет - не обессудь - пойдёшь ты у нас "по этапу", в первых рядах. Опасен ты, брат. Умы мутишь. Пострашней ты, чем Басаев! Так что, советую, уезжай отсюда, вместе с семьёй, пока не поздно. Ты даже не представляешь, как всё быстро в обратную сторону раскрутится. Я владею информацией.
   - Но вы же долго не продержитесь. - Олег стал немного успокаиваться. - Времена не те. От насилия сейчас толку мало. Россия развалится - не удержать вам её сталинскими методами! Сними очки, майор! Протри глаза! На дворе конец века, а ты всё живёшь началом! Стоишь тут, пугаешь! Ну, арестуете вы меня, ну выбьете показания. Вы думаете, от этого экономика, заработает, продуктов станет больше? Врагов найти не проблема, не я, так кто-нибудь другой. Людей-то, слава Богу, миллионы. Не всех вы ещё перебили и пересажали. Не врагов нужно искать, а страну в цивилизацию втягивать. Отстали мы от нормальных государств, лет на пятьдесят. По всем показателям, кроме танков и ракет. Новейшие технологии нужны. А ты всё грозишься расправой...
  
  
   ГЛАВА IХ
  
   Ночью к Олегу "присосался" какой-то энергетический вампир. В полусне началась "астральная борьба". Олег отрезал вампира, читая молитву "Честному кресту". Вампир отскакивал, но через несколько минут, наваливался снова. В конце концов, Олег "запаковал" фантома в "кокон", обрезал "шланг" и отправил "упаковку" к индуктору. Прочитал "Отче наш" и, повернувшись на бок, спокойно заснул.
   Под утро ему, вдруг, приснились Алексей Петрович Добринский и его сын Виктор. Они, совершенно обнажённые стояли возле стены церкви. Из-за церковной ограды появился Пиявин, Врыжин и Вовка-волк - все трое в казацком обличии, но с красными звёздами на фуражках. Следом за ними - командир чернорубашечников, в рогатой каске, со "шмайссером" в руках, вёл Евгения Антитипова - Преображенского. Его присоединили к отцу и сыну Добринским. "Казаки" и фашист встали в ряд, прицелились из немецких автоматов. Раздался короткий стрёкот. Стоящие возле стены, попадали вповалку.
   Олег проснулся. В голове стоял ещё автоматный треск. Место "присоски вампира" чуть ощутимо тянуло. Голова была тяжёлая и тупая. Вера ещё спала, укрывшись одной простынёй. Одеяло её сбилось в ноги, но в комнате было тепло. Часы показывали половину шестого, утра. Через полчаса Вере нужно подниматься и собираться на работу, в больницу. У неё сегодня дежурство до восьми вечера. Олег, вместе со Стасиком, должен встретить жену и всем семейством, побывать в гостях у тестя - Евгения. Маша звонила - приглашала, соскучилась по внуку. Петр в духовной семинарии учится - должен вот-вот приехать на каникулы. А сам Евгений немного приболел, да и Маша чувствует себя неважно - мигрень замучила. Служба в церкви не ведётся - нет прихожан.
   Олег поцеловал Веру в щёку. Вера зашевелилась и что-то пробормотала во сне. Простыня сползла и открыла полную нагую грудь. Волна желания прокатилась по телу Олега, восстановив в памяти детали прошедшего вечера. Уложив Стасика, они долго занимались любовью, меняя позы, соединяясь друг с другом. Андрей уехал в областной центр, на консультацию перед экзаменом и заночевал в общежитии. Мать спала в дальней комнате, Стасик засыпал мгновенно и глубоко. Супругов ничто не сдерживало. Они наслаждались сексом до изнеможения. Потом плескались вместе под душем, где продолжили свою близость и, уже окончательно уставшие, повалились на смятые простыни и быстро уснули. А среди ночи Олег подвергался "астральному нападению", от которого отбился с трудом. И теперь гадал, кем мог быть этот наглый "вампир": Пиявиным, Вовкой-волком, Врыжиным, Гнусовым или той нелепой бабой, которая подошла к его столику почти сразу же, после диалога с Гнусовым. Она была одета в какую-то грязную "разгильдяйку", без половины пуговиц и в такую - же замызганную чёрную юбку. На, тёмных от пыли, ногах приютились старые стоптанные босоножки. Хотя сама баба казалась относительно молодой: лет под пятьдесят. Каштановые, с проседью, волосы уложились в "девичью косу". В неё вплелась красно-жёлтая лента с жёлтыми звёздочками по красному фону. Через давно немытую шею висела золотая цепочка, на конце которой громоздился большой и тоже золотой - крест. А на отвороте кофты - разгильдяйки красовался круглый значок. В обрамлении золотых колосьев, с него, прищурясь, смотрел Вождь мирового пролетариата. От бабы сильно несло потом и немытым телом. Она схватила книжку стихов толстыми пальцами, увешанными гирляндой золотых колец и перстней. Стала листать, слюнявя страницы.
   - Это ваши? - спросила прокуренным голосом и закашлялась, примешивая к первым двум запахам вонь табачного перегара.
   Олег не посчитал нужным ответить на вопрос. Баба ему была очень неприятна.
   - Вы верите в Бога нашего Иисуса Христа? - спросила баба, глядя на Олега узкими, жёлтыми, кошачьими глазками и добавила: - и в его пророка, святого великомученика - Владимира Ильича Ульянова /Ленина/?
   От неожиданности, Олег даже пристал со стула.
   - Какого, какого пророка? - проговорил он.
   - Плохо слышите, что ли? - грубо осекла его баба, - о Владимире Ильиче позабыли?
   - Да нет, хорошо помним мы вашего "пророка - мученика"! - уже другим тоном воскликнул Олег, - пятьдесят томов напророчил и пятьдесят миллионов замучил!
   - Не мучил он никого! - на весь магазин закричала баба. - Он всем счастья желал и любви, как Христос завещал! Но на него поклёп возвели слуги Сатаны, чтобы опорочить Божьего посланца!
   - А по чьему же тогда приказу священников убивали и церкви рушили? - иронично усмехнувшись, спросил Олег.
   - Это Бронштейн - Троцкий приказы отдавал! - заявила баба. - А Владимир Ильич ничего не знал - его от управления изолировали жиды.
   - Так какой же он "пророк", если ничего не знал, не ведал? - уже откровенно засмеялся Олег. Старая перепетая песня: добрый дяденька - диктатор сидит и, как дитя малое, сосёт соску, а злодеяния творят его подручные, которых он к себе, по наивности, приблизил. Они обманывают его, словно дурачка, а он им хитрющим - злющим верит безоглядно. Лакейский фольклор...
   - Владимир Ильич был пророком Божьей милостью! - баба с косой говорила, хрипя от волнения. - Только ему здоровье подорвали жиды - заговорщики: ядовитой пулей Капланиха его отравила. Вот он и заболел и не успел дело до конца довести. Умер в расцвете лет, сердечный. - Крупная слеза покатилась по грязной щеке. Баба смахнула её косой.
   - А я слышал, у него сифилис мозга был, - сказал Олег, понимая, что затронул самую больную точку у фанатички, смешавшей два антипода - Христа и Антихриста. Впрочем, этого и следовало ожидать, но такая откровенная форма Олегу встретилась впервые. Любопытство разбирало его. Хотя ответ он уже предвидел.
   - Изолгали нашего пророка - великомученика, жидовские отродья! - снова хрипло закричала баба - ленинистка. - исказили его светлый лик! Превращают его в злодея - убийцу! Мы, христианские коммунисты этого не допустим! Не позволим порочить чистый образ Величайшего сына человечества! Ленин - жил! Ленин - жив! Ленин - будет жить! - прокричала баба и, взмахнув, косой, выбежала из магазина...
   ...Заверещал будильник электронных часов. Вера заворочалась, открыла глаза, улыбнулась мужу, потом протянула руки, обняла его за шею. Олег сдержаться не мог. Он прижался к тёплому телу жены. Она тут же покорно уступила ему. Он поспешно проник в неё, зная, что ей нужно не опоздать на работу. Врач Вера Гунина всегда отличалась пунктуальностью. И потому половой акт был коротким, но очень бурным. Вера схватила со стула халатик и упорхнула в ванную. Олег прикрыл себя простынёй, постепенно остывая от страсти. Потом они вместе пили на кухне каждый свой утренний напиток: Вера - кофе, Олег - какао. Стасик и бабушка всё ещё спали. Спят они, обычно долго - часов до десяти. Вера забежала в комнату, чмокнула спящего сына, а затем, уже на крыльце, всем телом прижалась к мужу. Крепко поцеловала в губы, оставив на них вкус земляничной помады. Олег вышел за калитку и долго любовался уходящей женской фигурой. Вера часто оглядывалась и махала ему рукой, пока не скрылась за поворотом улицы.
   Он посидел немного на скамейке перед домом, вдыхая чистый утренний воздух. Июнь вступал в свою середину. Зелёные горошины вишен по бокам покрылись розовым загаром будущей спелости. Отцветала садовая земляника, кое-где уже пряча под листвой свои, ещё маленькие, ягодки. Красные и розовые пионы распустили пышные ароматные причёски навстречу поднимающемуся из-за горизонта солнцу. Кремовые и алые розы вторили им в этом вечном движении жизни. Солнечные лучи блистали радужными искорками в капельках утренней росы, покрывающей цветы и траву старого сада. Небо над деревьями было прозрачным и звенящим, как эхо звука тонкой гитарной струны. Лето только набирало свою силу. Но как быстро оно пролетит! Олег всегда с нетерпением ждал этих тёплых ласковых дней. Холодная зима тянулась нудно и убийственно долго. Затем так же мучительно, с короткими яркими вспышками, текли март и апрель. Май врывался всплеском зелени и цветения, но скоро пропадал за горизонтом восприятия, оставляя лишь отдельные красочные картинки в памяти вереницы лет. Прошедшей осенью Олег сочинил стихотворение:
   Спрессовано лето в единственный миг
   Спрессована песня в мучительный крик;
   Та песня о лете, мелькнувшем вдали
   В седом океане полоской земли.
   Где остров цветущий? Вновь пуст горизонт:
   Мираж растворился, развеялся сон,
   И снова холодные ветры морей
   Мой хрупкий кораблик погнали быстрей.
   Он мчится туда, где злорадно ревёт
   Смертельный и яростный водоворот,
   Мелькают мгновенья, мелькают года,
   Бурлит за кормою морская вода.
   Я сколько ещё продержусь на плаву?
   И сколько ещё островов проплыву?
   И сколько положится песен на крик,
   Спрессованных жизнью в единственный миг?
   Сейчас он пока жил на этом цветущем острове лета. И он благодарил Бога за эти чудесные мгновения жизни.
   Пока сын и мать не проснулись, Олег решил немного поработать над новой рукописью. На террасе стоял стол, за которым писатель создавал свои прозаические и поэтические произведения в летнее время. Над столом возвышалась ваза с розовыми пионами. Бюстик Афанасия Фета смотрел на пишущего невидящими глазами. Олег писал в общей тетради механическим карандашом. Неудачные слова и фразы стирал ластиком, и рукописи у него получались, как правило, чистыми, без помарок, что очень нравилось машинистке в редакции "Светлого пути", с которой писатель заключил устный договор по перепечатке его сочинений.
   Рядом с письменным столом, на маленьком столике, расположился "Словарь русского языка" Ожегова и потёртая книга - тетрадь, исписанная мелким убористым почерком: дневник Петра Ивановича Викулина. Внутри лежала его фотография, с дарственной надписью Олегу. Тот частенько заглядывал в дневник, читал отрывки и удивлялся пророческой прозорливости Петра Ивановича, ещё двадцать лет назад, предвидевшего нынешний поворот истории России. Развал империи зла и страха, межнациональные стычки, тяжёлый, неоднозначный путь реформ. Вождь, которого вся страна считала пророком и которого, и сейчас считают таковым грязная баба с красной косой и её сподвижники, как выяснилось, не видел дальше собственного носа. А никому неизвестный пожилой человек, оказался мудрецом, узревшем в глубине лет, нынешнее время.
   Дневник, на котором строилось их обвинение в антисоветской деятельности, оказался ненужным в прокуратуре. Его подобрала уборщица и передала Олегу пять лет назад.
   В коридоре зазвонил телефон. Олег оторвался от работы, встал из-за стола, подошёл к аппарату, снял трубку. Звонили из типографии. Газета отпечатана. Можно забирать и развозить по киоскам Роспечати. Не успел Олег повесить трубку, как телефон залился новым звонком. В мембране раздался, немного подзабытый, голос Виталия Огаркова, занимавшего, до сей поры, должность Дома Культуры.
   - Не хочешь тряхнуть стариной? - спросил Виталий.
   - В каком это смысле? - Олег смутно догадался о целях "тряски стариной", но вопрос задал "для порядка".
   - На танцах завтра вечером сыграть, по случаю Дня Независимости России. Администрация "башляет" на четверых. Я Артуру позвонил в магазин. Он согласился. Кто ещё у тебя "на примете"?
   - У меня "на примете" целых двое, - сказал Олег. Он почему-то сразу загорелся этой идеей Виталия. - Давно не брал в руки барабанных палочек. Даже соскучился по ним.
   - Ну, хорошо, - произнёс Виталий, - можем поделить на пятерых. Звони своим двум. В двенадцать репетиция у меня в клубе. Договорились?
   - По рукам, - сказал Олег и повесил трубку.
   Он позвонил в музей Илье Кротову и на квартиру Алексею Крященко, который после окончания училища работал в музыкальной школе преподавателем. Сейчас у него были каникулы и отпуск. Илья и Алексей согласились "подхалтурить". Договорились подойти к автобусной остановке в половине двенадцатого, чтобы встретить с Голой Горы Илью Кротова и, всем вместе, пойти в Дом Культуры.
   Разбуженный телефонным звонком, проснулся Стасик. Он босиком, в ночной рубашке, выбежал в коридор и "с налёту", бросился на шею отцу. Олег расцеловал в тёплое, заспанное личико. Потом они умылись, оделись, позавтракали и Олег, немного скрипя сердце, оставил Стасика на попечение бабушки. До вечера...
   ***
   ... Толстую пачку газет он притащил в отделение Роспечати и, получив квитанцию, пошёл на место встречи музыкальных "халтурщиков". На автобусной остановке стояло несколько пассажиров. Автобусы подходили, один за одним с полупустыми салонами. Олегу вспомнились те, ныне хвалимые, "застойные" времена, когда толпа по часу ждала, на этой же самой остановке "заветный" автобус и брала его штурмом, повиснув на дверях. Забыто и это. Коротка у людей память.
   Напротив остановки, чуть в стороне, расположилась площадь имени Вождя. На ней, обычно пустынной, сейчас царило какое-то техническое оживление. Возле пьедестала длинную стрелу выбросил мощный подъёмный кран. Рядом фыркал большой грузовик "КАМАЗ". В его кузове суетились рабочие, что-то подцепляя к крановой стреле. Неподалёку, прикрыв головы шляпами, небольшой кучкой стояли новые городские руководители во главе с Брониславом Мошкиным.
   - Вира, помалу! - закричал один из рабочих и взмахнул рукой. Кран затарахтел. Трос натянулся и пополз по блокам. Из кузова показалась большая каменная голова, в надвинутой на лоб кепке. За головой вылезло туловище в пиджаке, при галстуке, в широченных штанах и огромных каменных башмаках. подцеплённый за шею тросом, каменный идол взлетел над площадью и, рискуя сорваться, стал приземляться на постамент, поддерживаемый криками: "Майна, майна!". Но пару раз промахнулся, пока не встал на непривычное для себя место. Это был вождь с аллеи парка на Голой Горе, заменивший своего, свергнутого с пьедестала, бронзового двойника.
   Увлечённый зрелищем возвращения "поруганной святыни", Олег не заметил, как из остановившегося автобуса вышел Илья Кротов, вместе с длинноволосым усатым человеком. Им был духовный целитель - Аркадий Сверлин. Они остановились рядом с Олегом и тоже стали смотреть на процесс монтажа.
   - Душераздирающее зрелище, - иронично сказал Илья. Олег оглянулся и увидел своих приятелей.
   - Первые шаги новой власти, - горько улыбнулся он. - Без объекта своего прогнившего культа они существовать не могут.
   - Уж они завтра покланяются ему, помолятся, цветами завалят на радостях, - Илья поглядел на суетящихся возле постамента рабочих и на солидную кучку руководства, - бывших работников горкома партии.
   - Энергетическая сетка зла, - тихо сказал Аркадий Сверлин. Друзья посмотрели на него молча, ожидая объяснения фразы.
   Аркадий, привычным для себя движением, откинул назад длинные волосы.
   - Ну, тут всё просто, - так же тихо проговорил он - каждый человек постоянно выделяет энергетическое поле, которое соответствует его заряжённости в сторону добра или зла. Такую же зарядку имеют и существа другого уровня жизни: астральные духи, демоны, бесы, ангелы. Всякий из них выполняет свою конкретную задачу, в зависимости от чёрной или белой окраски их разумных действий. Несколько другим образом "заряжены" растения и животные. В них нет конкретного добра и зла, свойственного разумным существам. Они просто несут в себе положительную или отрицательную энергетику, как, например, магнит или электробатарейка.
   - А, как же хищники? - спросил, невесть откуда взявшийся, Алексей Крященко. Он вежливо поздоровался со всеми за руку и извинился за внезапное вторжение в беседу.
   - Хищники, - продолжал Аркадий, обращаясь уже непосредственно к Алексею, - убивают не из-за своих злобных намерений, а вследствие рационального инстинкта самосохранения. В стае выживает сильнейший, умеющий поймать добычу. Люди переняли эти инстинкты и вмонтировали в них зло, что принёс человечеству "падший ангел". Отсюда кровавые злодеяния на протяжении всей истории. Зло не творится, ради чистого зла, в отличие от добра. Зло имеет всегда обоснование и оправдание. И, чаще всего, зло маскируется благими словами. Но, как говорится: "Не по словам, а по делам". Так вот, все предметы, отражающие деяния людей: книги, картины, газеты и вот статуи тоже, несут в себе тот или иной заряд, свойственный этим людям или группам людей. энергетическое поле выливается наружу и незаметно пронизывает окружающее пространство, влияя на других людей. Вождь "пролетариата" нёс в мир концентрированное зло. Его дела всем известны. И статуи его по всей стране излучают такой эмоционально - отрицательный заряд, что от него гаснут все добрые пожелания и начинания нынешних времён. От одного памятника к другому летят незримые злые лучи, и они соединяются между собой в паучью сеть по всей стране. А тут мавзолей с трупом действует, как аккумулятор...
   - Значит, пока его не закопают, а памятники не снесут, Россия будет отравлена злом?! - сказал Алексей и поправил на носу очки. Он бы близорук.
   - выходит так, молодой человек, - задумчиво произнёс Аркадий Сверлин, - но зло так быстро не истребить. Оно живёт в душах людей. Пока человеком правит Гордыня - зло неистребимо.
   - Ну, что, - сказал Олег, после небольшой паузы, - пойдём репетировать "концерт"?
   - Откровенно говоря, - проговорил Илья, что-то не хочется мне эту компанию веселить.
   - Но мы же на танцах будем играть для молодёжи, а не для начальства, - резонно уточнил Алексей Крященко.
   - Это облегчает задачу, - Илья задумчиво пощипал бородку.
   - Я вчера в Москву звонил, - переменил он тему и, словно ни к кому не обращаясь, - на квартиру графу...
   - Ну и как он там? - заинтересовано спросил Олег.
   - Болен сильно, - ответил так же задумчиво Илья, - и если бы только один, но и у сына го тоже голова раскалывается, словно тисками давит. Никакие лекарства не помогают. Жена Алексея Петровича со мной говорила. Беспокоилась о здоровье мужа и сына. Совершенно одинаковые симптомы. Странно.
   - И давно у них головы болят? - Поинтересовался Аркадий.
   - В субботу утром началось.
   - Так, нужно подумать, - сказал целитель и молчал всю дорогу от остановки до прохладного вестибюля Дома Культуры.
   На входе их встретил Виталий Щитков и Артур Горжетский, добравшийся на репетицию на своей легковушке. Виталий отрастил светлые усы и бороду. На лбу носил чёрную повязку и стал очень похожим на Игоря Талькова. Он был страстным поклонником убитого певца. Собрал все его аудио и видеозаписи, два фильма с его участием и фильм "Операция "Люцифер", где была представлена одна из версий убийства Талькова. Виталий выучил наизусть все песни Игоря и пел их на танцах, очень точно подражая его голосу.
   - У них завтра намечен парад и демонстрация "трудящихся", - поздоровавшись, сообщил Виталий. - Предлагаю устроить сюрприз.
   - Только ты не переборщи с ним, - заметил осторожный Илья, сообразив, какого рода намечается "сюрприз".
   - Ничего, у нас пока ещё демократия, - уверенно произнёс Виталий, - не посмеют тронуть. Согласны принять участие? - Обратился он к присутствующим.
   - Ладно, пойдём в музыкалку, - сказал Олег, - обсудим подробности.
   ...Они репетировали почти до семи часов вечера, когда Олег спохватился, взглянув на часы. Нужно было идти домой забирать Стасика и ехать на Гору за Верой, чтобы посетить больного тестя и тёщу. Артур взялся помочь довезти Олега и заодно подбросить домой Илью и Аркадия.
   Стасик сидел на коленях у отца на переднем сидении и во все глазёнки смотрел по сторонам, через окна машины, где пробегали улицы и переулки города. Автомобиль спустился по дороге к реке и, набирая скорость, стал подниматься на Голую Гору. Олег обратил внимание, что часть мостового парапета, куда угодил японский минивэн, уже отремонтирована и покрашена, свежей краской. Власти проявили удивительную оперативность, обычно им не свойственную. И ещё один момент бросился в глаза Олегу: чтобы попасть в то место парапета, куда угодили японцы, нужно было метров пятьдесят им ехать по узкому тротуару, идущему чуть выше, вдоль дороги. То есть при ширине фургона, практически, на боку. Или резко, перед мостом, крутануть баранку, решив покончить жизнь самоубийством. Но кто их знает, пьяных азиатов, что у них, в тот момент, было на уме?
   Пока поднимались к больнице, Олег успел поделиться своими соображениями с приятелями. Об аварии с японским фургоном все в городе, естественно, были наслышаны. Илья ничего не сказал, только пожал плечами. Артур, как опытный автомобилист. Согласился с Олегом. А Аркадий задумчиво проговорил: - Им кто-то помог...Только вот не вижу, кто? Закрывают...
   Они подъехали к центральному входу больницы. Несколько минут подождали, но Вера всё не выходила. Тогда Олег со Стасиком выбрались наружу. Олег, чтобы не задерживать Артура, решил подождать жену на скамейке, в больничном скверике. Машина, с друзьями, укатила дальше. Отец и сын уселись на скамейку, в ожидании матери. А она всё не появлялась. Стасик, конечно, долго усидеть не смог и стал бродить по скверику, собирая на траве жёлтые одуванчики. А Олег пристально смотрел на вход и, чем больше проходило времени, тем сильнее его охватывало нетерпение. Наконец о не выдержал, взял сына за руку, и они пошли к больничному порогу. Вера появилась внезапно, словно вынырнула из приоткрытой тёмной дыры входа. На лице её блуждала виноватая полуулыбка. Стасик побежал навстречу, обнял мать за колени, а потом сунул ей в руки букетик одуванчиков.
   - Спасибо, лапочка, - уже нежно улыбнулась Вера, целуя сына, потом чмокнула в щёку Олега.
   - Извини, - сказала она странным голосом, - была тяжёлая операция, пришлось задержаться, - отвела глаза в сторону. Олегу это показалось подозрительным. Такой, он Веру помнил давно.
   Стасик бежал по тротуару чуть впереди отца и матери. Вера держала Олега под руку. То иногда поглядывал на неё, но Вера опускала взгляд и молчала. А он не задавал ей никаких вопросов. Подошли к церкви, за которой виднелся двухэтажный дом, со спутниковой тарелкой на крыше. И, чем ближе подходил Олег к церкви, тем сильнее менялось его самочувствие. Вначале очень захотелось повернуть назад, словно кто-то преграждал ему путь. Олег даже остановился. Остановилась и Вера. Олег взглянул на жену. На её лице отразилось смятение. Она сжала локоть мужа своей сильной ладонью. Только Стасик, как ни в чём не бывало, проскочил в церковные ворота, мимоходом осенив себя крестом, как учил его дедушка, и побежал, вприпрыжку, к дому. Перед крыльцом остановился и оглянулся на, замерших у ворот, родителей. Махнул им рукой. Олег собрался с духом и шагнул за ворота. Рядом сделала шаг Вера. И голову Олега тут же охватила, словно железным обручем, боль. Стали раскалываться виски. В них застучали тугие молоточки, бьющие в самую сердцевину мозга. Олег невольно поднял руку к голове. И точно такой же жест сделала Вера. Они поглядели друг на друга и, одновременно, пошли дальше, пересиливая головную боль. На церковных дверях висел замок. Вокруг было безлюдно.
   У крыльца дома их встретила Маша, уже поднявшая на руки внука. Голова её была перевязана платком, а лицо оставалось по-прежнему, молодым. Только у глаз притаились сеточки морщин. Маша улыбнулась дочери и зятю, но улыбка у неё получилась какая-то вымученная, болезненная. Вера поцеловала мать, а Стасик перебрался к ней на руки.
   - Иди, иди к дедушке - сказала Вера, ставя сына на ноги. Стасик шмыгнул за дверь и затопал по коридору. Следом в дом вошли взрослые. Их охватила сумеречная прохлада. Коридор, отделанный деревом, вёл к лестнице на второй этаж. Маша, Вера и Олег поднялись по ней в комнату отца Евгения. В восточном углу комнаты расположился иконостас с лампадами и распятием над ним. Сам хозяин лежал на диване, облачённый в спортивный костюм. Голова его была замотана махровым полотенцем. Рядышком с дедом уселся внук и теребил его за окладистую седую бороду, обрастившую ещё совсем не старое лицо.
   Евгений приподнял голову от подушки и натянуто улыбнулся гостям. Эта улыбка была похожа на недавнюю у Маши, такую же болезненную и вымученную.
   Олег и Вера перекрестились на иконостас, и подсели поближе к отцу Евгению. За спиной у Олега оказался музыкальный центр и набор кассет с любимыми рок-н-роллами батюшки. Сейчас Евгению было не до музыки. У него сильно болела голова. Впрочем, как и у всех остальных присутствующих, кроме, наверное, Стасика. Тот не терял хорошего расположения духа, всё время приставал к больному деду. Маша скромно села в дальнем углу комнаты, положив руки на колени, прикрытые тёмной юбкой. Отец Евгений близоруко взглянул на зятя и дочь.
   - Испытания наступили для нас, - тихо сказал он. - Нечистый беснуется прямо у Храма Господнего. Напускает хворь, не даёт прихожанам в церковь идти. Хочет отлучить от Бога.
   - Да, голова здесь раскалывается невыносимо, - Олег рукой приложился ко лбу.
   - Может Вам к нам перебраться, хотя бы на время, - предложила Вера, которой тоже было не по себе.
   Евгений повернулся лицом к жене.
   - Вот пусть матушка поедет к вам, а я здесь останусь. Негоже мне бежать от Сатаны. Он только об этом и мечтает. Маша отрицательно качнула головой.
   - Я тоже никуда отсюда не уйду. Как же я тебя одного брошу? Предательство это! Здесь мы познакомились. Здесь и умрём, наверное. Тридцать лет ведь вместе.
   - Спасибо, - сказал жене Евгений и перекрестил её двуперстием, - другого ответа я и не ожидал. Справимся как-нибудь с нечистой силой. Не впервой.
   - Я слышал, к тебе звонок на днях был, - сказал Олег, - с предложением о постройке колокольни?!
   - Да, припоминаю, - откинулся на подушку Евгений, - предлагали такую помощь, только вот не представились.
   - Могу открыть инкогнито, - усмехнулся Олег уголками губ, - братья Пиявины объявились. Во всей своей красе. Валерик в казаки подался, а Вовик на шикарном лимузине разъезжает. Это уже даже не "Мерседес". Оматерел "Волк"...
   Олег бросил взгляд на тестя и на жену. Благообразное лицо отца Евгения передёрнулось неприязненно, а Верино побледнело, руки её затряслись. Она была в полуобморочном состоянии.
   - Что с тобой? - всполошился Олег, схватив жену за дрожащую руку. Подбежала сзади Маша, приподнялся с дивана Евгений. Маленький Стасик глядел на мать испуганными глазёнками. Маша поднесла к носу дочери ватку с нашатырным спиртом, пузырёк с которым стоял рядом на тумбочке. Олег растёр Вере виски. Через несколько минут ей стало легче. Лицо порозовело. Глаза открылись.
   - Они, сегодня утром, меня в свой лимузин затащили. - С трудом выговорила Вера. У Олега словно оборвалось внутри. Он до боли сжал ладонью спинку стула.
   - Я на остановке стояла, - продолжала медленно говорить Вера, вдруг большая длинная машина рядом остановилась. Из неё люди какие-то выскочили, схватили меня и внутрь затащили. А внутри двое этих сидят. Скалятся. Стали предлагать мне деньги, чтобы я уговорила тебя, отец, на реставрацию церкви согласиться. А потом один, в белом костюме и шляпе приставать стал: "Ты, говорит, бросай мужа, и поехали со мной. Весь мир перед тобой положу. Лучшие курорты, наряды драгоценности. Денег без счёта". И всё напоминал мне, что было между нами шесть лет назад. А я не помню ничего. Ведь я совсем другая. Будто во мне две в единую слились. И люблю я тебя, Олежка! И ни на кого не променяю! Пусть хоть золотом засыпят!.. И Вера прижалась щекой к плечу Олега.
   - Я тогда стала кричать, чтобы они выпустили меня. Белый не хотел, а другой в сером костюме, его уговорил. "А то дело, говорит, провалится из-за твоих эмоций". Высадили меня возле больницы и засмеялись вдогонку. Вам, троим, привет просили передать. И сына предлагали беречь. Я весь день придти в себя не могла.
   - За Стасика, я им, гадам, головы поотшибаю! - гневно проговорил Олег и прижал малыша к груди.
   - Да, что-то они задумали, - сказал Евгений, вставая с дивана. Он подошёл к окну и взглянул на церковный двор.
   - Недаром они здесь объявились и вокруг храма вертятся, - добавил он, разглаживая бороду.
   - Может поэтому и головы у нас болят, - предположил Олег. - Да и не только у нас. Илья в Москву звонил: у графа с сыном такие же симптомы.
   - Тогда это вдвойне странно, - сказал Евгений Преображенский.
  
   ГЛАВА Х
  
   Над зданием администрации полыхал красный флаг. Его Олег сразу заметил, когда они выгружали аппаратуру из грузовика на площади. Утро выдалось ясным и тёплым. Лёгкий ветерок трепал кумач с серпом и молотом у загривка. Появление этого кровавого лоскута на фоне голубого неба, неприятно резануло Олега. На несколько секунд замерли и его приятели, тоже узрев перемены в городской символике.
   - Как им не терпится, - произнёс Илья, грустно усмехнувшись в бороду.
   - Самонадеянная самодеятельность, - скаламбурил Артур, глядя из-под ладони на флаг, - всё равно к вечеру поменяют на российский. Не такой уж Мошкин дурак.
   - Наточен серп на кумаче... - тихо пропел Виталий голосом Талькова. - И звёзды караулят купола, спокойно управляя рукою палачей...
   - Да, взбодрились нынче палачи, - сказал Олег, тоже в рифму.
   - Надеемся, что ненадолго? - Вставил Алексей Крещенко.
   - Ну ладно, пошли аппаратуру подключать, - сказал Виталий и принялся разматывать шнур- удлинитель, чтобы воткнуть его в розетку редакционной комнаты Олега.
   На установку и подключение аппаратуры ушло около часа.
   В это время площадка возле стадиона постепенно наполнялась участниками демонстрации и митинга. Они построились в колонну. Грянул духовой оркестр. Колонна стала приближаться к площади. А площадь её уже ждала. Она была оцеплена милицейским кордоном, во главе с Борисом Муравьёвым. За милиционерами толпился любопытный народ, привлечённый забытой, за время демократии бравурной музыкой, сопровождающей шествие "трудящихся". На импровизированной трибуне, под каменным Вождём, стояли административно - партийные начальники - в серых костюмах, при галстуках и, почему-то, при шляпах, хотя бы разгар лета, а мода на такой "ансамбль", прошла лет сорок назад. Между тем демонстранты появились на площади. Впереди, под багровым бархатным знаменем, с профилем Ильича, шагали ветераны, увешанные орденами и медалями. Знамя с трудом тащил, знакомый Олегу, старый чекист, любитель бананов и расстрелов. Он еле удерживал за древко увесистый стяг, в ослабевших старческих руках, очевидно, и в молодости, не поднимавших ничего тяжелее нагана. На рукавах у ветеранов были видны чёрно-красные повязки, и Олег не заметил в их небольшой группе, сердечника с тростью.
   За ветеранами следовали казаки. Их оказалось немного больше. Возглавлял пеший разъезд Валерий Пиявин марширующий в новой, ладно скроенной, гимнастёрке, в синих брюках-галифе и коротких яловых сапогах. На боку у Пиявина красовалась шашка в посеребрённых ножнах. Шашка показалась Олегу очень знакомой. Он где-то её видел и совсем недавно. Замыкали казачий ход с десяток мальчишек в чёрной форме, со свастиками на рукавах. Во главе нацистов чеканил шаг рыжеусый командир, а чуть сзади пыталась подстроиться под его пружинистый ход, затянутая в мундир, Алина Бесхребетная. На этот раз она была без борзой и, видно, чувствовала себя сиротливо. За рыжеусым ей было не угнаться. Подойдя к трибуне, чернорубашечники выбросили руки в приветствии. Бронислав Мошкин, улыбаясь, помахал им ладошкой.
   Оркестр, "дудевший" "марш энтузиастов", смолк и послышался одиночный, неумелый барабанный бой. К нему глухим воем присоединился горн, но тут же захрипел и захрюкал, как новорожденный поросёнок. Барабанщик и горнист показались из-за угла скверика. Ими оказались малыши лет девяти-десяти, с красными галстуками на шеях. Один из них, худенький как палка, сосредоточенно бил по старому пионерскому барабану. Другой, толстый и неуклюжий, раздувая жирные щёки, хрипел и хрюкал, таким же старым, помятым горном. А следом за музыкальным дуэтом согнув руку в пионерском салюте, вышагивала Эльвира Пройда, снова поменявшая золотой крест на красный галстук. Она топала по направлению к трибуне, но по-старчески, с трудом передвигая ноги, часто спотыкаясь и сбиваясь с барабанного ритма. Позади ещё двое малышей-пионеров, кряхтя, волокли алый стяг, с пришитым к нему костром и строчкой из клятвы юных ленинцев: "Всегда готовы!" Пионерское звено выбралось на площадь и встало в общий ряд с остальными митингующими.
   А потом появилась уже совсем странная компания. Два десятка, одетых в хламиды мужиков и баб и идущий впереди человек с козлиной бородой, в красной рясе и в чёрной шапочке-скуфье, с перевёрнутым крестом на фоне красной звезды. Такой же перевёрнутый крест висел у него на груди. Человек в красной рясе махал, похожим на чернильницу-непроливайку, кадилом, из которого валил густой чёрный дым. Позади него бултыхалась багряная хоругвь, с изображением вождя мирового пролетариата, стилизованного по Иисуса Христа. увидев в компании знакомую бабу с косой, Олег понял, что на митинг явились местные христианские коммунисты.
   Оркестр фальшиво грянул "Гимн Советского Союза". Казаки приложили пальцы к козырькам картузов, нацисты выбросили правые руки вперёд, пионеры отдали салют, христианские коммунисты перекрестились, но, начиная не с головы, а с живота, и всей пятернёй. Оркестр развернулся и, бряцая инструментами, поспешно куда-то удалился. "На похороны их заказали" - доверительно сообщил Олегу, ближайший к нему, милиционер из оцепления.
   Бронислав Мошкин подошёл к микрофону и что-то беззвучно залопотал в него не услышав усиления, он недоумённо отстранился от микрофона и посмотрел на своё окружение. Двое бросились в здание администрации и, через минуту, над площадью раздался вой и свист. У митингующих и зрителей заложило уши. Мошкин замахал руками. Вой и свист прекратились. Мэр опасливо ударил по микрофонной мембране пальцем. Щелчок резонансно вырвался из динамиков-колокольчиков, развешанных на столбах с фонарями. И тогда Мошкин заговорил:
   Во-первых, он вынес благодарность населению горда, избравшему его мэром большинством голосом. Затем, вкратце описал обстановку в стране, как крайне негативную. Идёт мол, целенаправленный развал, некогда могучей экономики, осуществляемый зарубежной агентурой, руками продажного правительства. Спасёт этот развал и расхищение богатств только приход к власти народно-патриотических сил, во главе с нынешним лидером компартии. Только эти силы смогут спасти страну, снова превратив её в мощную державу, с которой будут считаться другие государства...
   - Верхняя Вольтас с атомными бомбами! - послышался за спиной Олега, голос Артура, - сам же не верит в то, что говорит. Встречался я с ним, разговаривал. Неглупый мужик. Понимает, что назад поворачивать - гибель.
   - Должен же он, хоть на словах, извлекать партийные догмы? - через плечо, произнёс Олег.
   Мошкина перед микрофоном сменил Валерий Пиявин. Он тоже изобличал. Разоблачал, уличал нынешнее руководство России во всех смертных грехах. При этом он стучал по трибуне посеребрёнными ножнами шашки и размахивал казацким картузом. После Пиявина на трибуну, с трудом, забрался "ветеран НКВД" и, задыхаясь перед каждым словом, как Константин Устинович Черненко, пообещал "ворюгам, врагам и предателям Родины" суд скорый, правый и справедливый. "Ни один не уйдёт от народного гнева. Каждого из наймитов постигнет кара!" - изрёк в конце речи ветеран. Митингующие одобрительно захлопали. Эльвира Пройда от выступления скромно отказалась, но зато кривоногую бабу с косой, удержать было невозможно. Впрочем, её никто и не удерживал.
   - Левославные! - закричала баба в микрофон. - Покайтесь! Ибо скоро грянет второе пришествие Пророка Божия - Владимира Ильича Ленина. Воскреснет он из мёртвых, выйдет из мавзолея, и предстанете вы все перед судом! Спросит у вас Пророк, как вы выполняли его заветы? Что вы ему ответите? Что втоптали в грязь, созданное им, Великое Божье Царство на земле?! Это царство жило по заветам Иисуса Христа! Мир, труд, свобода, равенство, братство! Но вы снова, вместо этих святых слов, водрузили "Золотого тельца" наживы! И не будет вам пощады от рук Божьего Пророка! Покайтесь, пока не поздно!
   - И эта расправой грозит! - воскликнул Артур, - но, смотри, как ловко Христианское учение выворачивается!
   - отдел, наверное, целый работал, - усмехнулся Олег.
   Козлобородый человек в красной рясе тоже забрался на трибуну и стал махать своим кадилом над головами митингующих. Чёрный дым из кадила чадил, как от горящей автомобильной покрышки, оседая мелкой сажей на лицах. Через несколько минут все, стоящие перед трибуной, стали похожими на негров. зрители и милиционеры из оцепления оживились. Кое-где раздался смех. И тогда, находчивая баба с косой, закричала в микрофон:
   - Товарищи и подруги! Склоним головы перед памятником Великому Пророку! Помолимся ему! Пусть он попросит Господа Иисуса Христа простить грехи наши тяжкие перед Ленинскими заветами! Пусть Господ покарает огнём и мечом нечестивцев, предавших бессмертное учение ленинизма! Во имя Отца, Сына, Святого Духа и Пророка Его, Великого Ленина! Ура! То есть, Аминь! - поправилась баба.
   И первой, соскочив с трибуны, бросилась к монументу, упала перед ним на колени и стала биться лбом о постамент. За ней, голосящей и причитающей кучей, последовали остальные христианские коммунисты. Они орали что-то нечленораздельное и обкладывали себя, снизу вверх, крестными знамениями. зрелище было смехотворно-омерзительным. Остальные митингующие пока не сдвинулись с места. Лишь одна Эльвира Пройда подковыляла к памятнику и присоединилась к молящимся, быстро переняв их повадки. Видно по всему, ей это религиозное течение оказалось близким по духу. И ещё одна женщина, подошедшая к памятнику, была не похожа на остальных молящихся. В расклешённых брюках-водопадах, в приталенной блузке с длинным воротником, с распущенными седыми волосами. Она обошла сбоку, бьющихся в экстазе фанатиков, и молча положила к подножью букет полевых цветов. А затем спустилась и встала в стороне. Олег узнал в седой женщине свою одноклассницу, вышедшую из летаргической спячки, Зосю Венеригину.
   К музыкантам подошла дама из отдела культуры. Это была совсем молодая женщина. И она решила проявить инициативу, подтолкнув события. Дама попросила Виталия, стоящего ближе всех к ней: - Сыграйте что-нибудь патриотическое. - В этот момент цветы к памятнику отправились возлагать начальство.
   - Ну, вот и повод! - воскликнул Виталий, - наше время пришло! Да поможет нам Сила Господня! - и перекрестился.
   Музыканты взобрались на сцену, встали по своим местам. Олег сел за ударную установку.
   Пальцы сжали гладкие палочки. Мелкая дрожь пошла по телу. Виталий поднял со сцены китель русского офицера, надел его на плечи и стал ещё больше похожим на Талькова. Он махнул рукой. Орган Артура выплеснул через мощь динамиков, первый аккорд. Гитара Ильи окрасила его звуковой гаммой. Бас Алексея мягко поплыл на низкой частоте. Палочки Олега затрепетали по тарелке. Над площадью понеслось вступление песни Талькова - "Россия". Все обернулись на эти могучие величавые звуки. Виталий подошёл к микрофону и голосом Игоря запел:
   - Листая старую тетрадь расстрелянного генерала
   Я тщетно силился понять, как ты могла себя отдать
   на растерзание вандалам.
   Из мрачной глубины веков ты поднималась исполином,
   Твой Петербург мирил врагов высокой доблестью полков
   в век золотой, Екатерины.
   Россия!
   Священной музыкой времён над златоглавою Москвою
   Струился колокольный звон. Но даже самый тихий, он
   кому-то не давал покоя
   А золотые купола кому-то чёрный глаз косили.
   Ты раздражала силы зла и, видно, так их довела,
   что ослепить тебя решили.
   Россия!
   В аду раздался шум и гам и с визгом ринулись оттуда,
   Срубая головы церквям и славя красного царя,
   новоявленные иуды.
   Тебя скрутили кумачом и опустили на колени,
   Сверкнул топор над палачом, а приговор тебе прочёл
   кровавый царь - великий гений.
   Россия!
   Песня всполошила стоящих и молящихся у памятника. Христианские коммунисты повскакали с коленей и обратили на сцену свои лица. На них отразилась растерянность. Песни Талькова они, скорее всего, никогда не слышали, но слова и их смысл - уловили. Растерянность сменилась злобой. Такое же выражение вспыхнуло и на морщинистых лицах ветеранов. Молодые нацисты стояли мрачно насупившись. Они, видно, не знали, как реагировать. Тальков был для них личностью неприкасаемой. Он - русский и пел о России. Но, с другой стороны, у него отсутствовал антисемитизм, а это предательство национальных интересов. И сейчас поют его песни какие-то "продажные наймиты" из бывших "хиппарей", один из которых явно смахивает на "жида", а ещё один очень хорошо знаком усатому командиру, да и всем остальным тоже, по встрече на "казачьем кругу". Сами казаки тоже стояли неподвижно, оценивая ситуацию.
   Первым бросились в атаку ветераны. Они засеменили к сцене, с ненавистью тряся немощными кулаками. За ними последовали христианские коммунисты, возглавляемые красным попом и бабой с косой. Нацисты с места не сдвинулись. Но в любую минуту готовы были поддержать "штурм и натиск".
   Казалось, расправы не миновать. Но, стоящий слева от эстрады, Борис Муравьёв, видя такой поворот событий, быстро, по-военному, сориентировался. Он что-то сказал, находящемуся рядом лейтенанту. И тот повторил приказ остальным милиционерам. Те подбежали к сцене и оцепили её полукольцом, вытащив, для порядка, резиновые дубинки.
   Ветеранский авангард, во главе со старым чекистом. Налетел на милицейский кордон, отскочил от него и забушевал в полуметре.
   - Пустите нас! - бесились ветераны, - мы эту мразь голыми руками задушим! Предатели! Вражьи отродья! Собаки! Изверги! Фашисты! (Хотя фашисты стояли у них за спиной). Сколько вам Чубайс заплатил? Сами вы иуды продажные!
   - На святого пророка покусились! - завизжала, подбежавшая баба с косой.
   - Бог вас покарает! Ни один не уйдёт от возмездия!
   Остальные христианские коммунисты стали проклинать музыкантов на разные голоса.
   - Что будем делать? - спросил Артур подошедшего к нему Вячеслава. Крики и визг под сценой заглушали их голоса.
   - Не обращать на это сборище внимания! Пошли дальше по программе. - Ответил Вячеслав и снова вернулся к микрофону.
   - Зря мы дразним гусей, - наклонился над Олегом Илья - видишь, как тот в чёрной рубашке с усами сюда смотрит.
   - Это он на меня смотрит, - сообщил Олег, - набил я ему недавно морду на глазах у подчинённых.
   - Ох, что-нибудь случится скверное, - покачал головой Илья.
   Вячеслав, между тем, запел "Бывшего подъесаула". Олег посмотрел на казаков. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу, опустив глаза. Только Пиявин о чём-то активно переговаривался с Мошкиным у подножья памятника. Ветераны и христианские коммунисты немного поутихли. Мощный звук из музыкальных колонок глушил все их слабые выкрики.
   Группа пропела ещё несколько политических песен Игоря Талькова. Вячеслав Огарков был, можно сказать, копией убитого певца. Олегу даже на минуту показалось, что в его приятеля вселилась душа Талькова. Их сходство казалось поразительным. Но завершили они концерт "вещью" из другого репертуара. Олег лет пять назад слышал её в исполнении тогда популярной группы "Зодчие". Песенка ему понравилась, и он успел записать её на магнитофон. И сейчас он решил спеть эту песню, прекрасно понимая, что ещё больше "дразнит гусей", горланящим стадом, толкущихся возле сцены. Но уговор был со вчерашнего дня, и отступить Олегу не позволяла гордость. И поэтому он запел, глядя на памятник вождю:
   Дедушка Ленин - Мы твои Внучата!
   Дедушка Ленин - имя твоё свято!
   На площадях в любую погоду
   Гордо стоишь ты, тянешь руку к народу.
   Бронзовый лоб, гранитное тело:
   Стой и смотри, что ты наделал.
   Дедушка Ленин - ты был несгибаем!
   Кашу сварил - её мы хлебаем!
   Трудно найти для тебя адвоката!
   Слишком жестоко отмстил ты за брата!
   Дедушка умер, а дело живёт:
   Лучше бы было наоборот...
   Краем глаза Олег заметил какого-то человека, в сером костюме, снимающего "концерт" на видеокамеру. Он узнал его. Это был - майор Гнусов.
   Поутихшие было, ленинисты-сталинисты взорвались снова бурей выкриков и угроз. Музыканты, между тем, сошли со сцены и, под охраной милицейского оцепления, стали неспешно грузить аппаратуру в клубный грузовик. Они наверняка знали, что вечером никаких танцев, в их исполнении, не будет. Да они к ним и не готовились...
   К Олегу подошёл Борис Муравьёв. Он пристально посмотрел ему в глаза и крепко пожал руку.
   - Я не знаю, для чего это вам было нужно? - сказал Борис, - но в смелости вам не откажешь.
   - Но сколько можно бояться? - ответил Олег...
  
   ***
   Поздним вечером Олег с Верой сидели в беседке, стоящей в саду. В центре стола горела и слезилась парафиновая свеча. Светящаяся сфера, с мерцающим в центре огоньком, разжижала густую темноту внутри беседки, хотя небо над садом было ещё блёклым. На нём только кое-где зажигались первые робкие звёздочки.
   На столе, отражаясь зелёным двойником свечного пламени, возвышалась почти порожняя бутылка сухого вина. Рядом искрились радужными переливами два хрустальных бокала. Между ними, среди блестящих кристаллов фольги, лежала надломленная коричневая плитка шоколада.
   Супруги целовались, сидя на кровати, застеленной старым, но ещё чистым одеялом. Из-под одеяла шёл дурманящий запах свежескошенной травы. Олег ласкал Веру, всё больше распаляя и себя и её. Его руки приподняли подол юбки и заскользили по гладким упругим бёдрам, нащупали край узких трусиков. Вера откинулась на спину. Старая кровать скрипела под тяжестью и ритмом двух тел, отдающих друг другу свою любовь.
   От близости любимой женщины и запаха свежего сена у Олега кружилась голова. Он словно стал единым целым, с родным для него существом. Ведь, кроме простого плотского желания, он уже несколько лет переживал в такие минуты удивительную нежность, которая обливала сердце и душу мягкой, ласковой волной. Он готов был заплакать, как ребёнок от наплыва этой волны и только "мужское достоинство" не позволяло ему так расслабиться.
   Они ещё долго обнимались и целовались, подсознательно не желая разъединяться. Но, в конце концов, встать всё же пришлось. Олега и Веру стали донимать назойливые кусачие комары, прилетевшие отовсюду на огонёк одинокой свечи. Поднялись, затушили свечу, забрали бутылку и бокалы и, по узкой садовой тропинке, двинулись от беседки к дому. Не успели они прикрыть за собой дверь, как тихо скрипнула входная калитка. На асфальтовой дорожке послышались две пары осторожных шагов, одни, из которых, издавались женскими каблуками. Олег и Вера, одновременно, приникли к окну террасы. Андрей, почт крадучись, вёл, по направлению к беседке, высокую стройную девушку. В ней Олег. Не без труда, угадал, прикрытый ночной тьмой, образ Кристины Горжетской. Пара прошествовала к месту, ещё не остывшему после предыдущего акта любви. Несколько минут призрачной возни, и старая кровать снова натужно заскрипела.
   - Вырос наш сынок...- тихо и странно, не своим голосом, сказала Вера, глядя в темноту сада. Но Олег узнал этот голос...
   ... Они уже стали засыпать, крепко прижавшись, друг к другу, когда резкий звонок входной двери вырвал их из сонной полудрёмы. "Это, наверное, Андрей?!" - подумал Олег, - "Но у него, ведь, должен быть ключ?!" - пришло в голову через несколько секунд. "Наверное, посеял где-нибудь?" - решил Олег. Он встал с дивана, влез в спортивные брюки, надел на ноги шлёпанцы и вышел в коридор, оставив за спиной полусидящую Веру. Перед дверью, для порядка, спросил "Кто там?" и уже собирался открыть замок, когда услышал сдавленный голос Алины Бесхребетной:
   - Олег, открой! Есть дело срочное!
   Олег удивился. Что это её принесло так поздно? Но почему-то не насторожился: может, голова ещё не совсем прояснилась, затемнённая преддверием сна? Он приоткрыл дверь. И вдруг она сама широко распахнулась под напором чёрных фигур, одетых в шинели и немецкие каски. Лица прикрывались вязаными масками-чулками, с дырками для глаз. Хлёсткий удар обрушился на Олега. Он отлетел назад и больно ушибся затылком о шкаф в прихожей. На пару секунд потерял сознание. И этого было достаточно. На него навалилось несколько тел в шинелях, едко пахнущих нафталином. "А шинели-то музейные, ворованные" - мелькнуло в голове, - "и каски тоже".
   Ему скрутили за спиной руки каким-то шпагатом. Олег инстинктивно напряг мышцы, а когда их расслабил, почувствовал, что шпагат завязан слабо и неумело. "Сосунки" - проскочила презрительная мысль.
   В коридор выбежала Вера в ночной рубашке и, увидев всё, пронзительно закричала. Двое, в чёрных шинелях, бросились к ней, пытаясь заткнуть рот и скрутить руки. Вера отбивалась как могла, двое с ней справиться не могли. подоспел третий, по виду самый крепкий. Он, несколько раз, наотмашь, ударил её по лицу. Олег рванулся, но путы держали ещё крепко, а его "охранная пара" вцепилась в руки и ноги, не давая подняться с пола.
   Из своей комнаты вышла мать. И тут же осела, по косяку двери, потеряв от ужаса сознание. Стасик выглянул из тёмного дверного проёма и, увидев страшных чудищ, заплакал навзрыд. Вера стала биться в руках, держащих её погромщиков.
   - Заткните пасть жидёнку! - хриплым голосом приказал здоровяк, сверкая разноцветными глазами, в прорезях маски. Олег узнал его. Как было не узнать? Ведь лампа в коридоре светила ярко. Опять они сделали промах. И вдруг ужасная мысль пронзила Олега: "А вдруг они пришли убивать...всех!"
   Один из держащих Веру, грубо оттолкнул Стасика и закрыл за ним дверь. малыш стал заливисто всхлипывать у себя в комнате.
   - Ну что жидо-масонские ублюдки! - разноглазый упёр руки в кожаных перчатках в бока своей эсесовской шинели. - Настал час расплаты за ваши делишки! Знаю я всё, про твоё прошлое, писака вонючий! Как вы заговоры плели, чтобы советскую власть в городе свергнуть! Как ты статейки всякие и стишки антирусские в своей газетёнке печатал! Сионистский прихвостень!
   - Младший штурмовой вождь, - вмешался в монолог, юношеским баском, один, из державших Веру, - ты же сказал - жидов будем громить! А эти, по виду, не жиды, а русские!
   - Дурак! - повернул к нему голову в каске "вождь", - разве "жид" - это национальность? Это - образ мысли! Да пусть они хоть трижды русские! Не согласны с нами? Идут против нашего движения? Значит - жиды! Хоть морды у них славянские, арийские! Какие угодно! Если он за гнилую демократию - значит жид! Плохо ты "Мою борьбу" штудировал и вполуха слушал Большого Вождя! И заткнись! Больше ни слова!
   - Поднимите его! - приказал разноглазый штурмовикам, навалившимся на Олега. Но тем не нужно было трудиться. Олег сам вскочил на ноги и рванулся к замаскированному рыжеусому. Его едва удержали, вцепившись в плечи. Вера находилась в полуобморочном состоянии. Мать лежала неподвижно возле косяка. Стасик, еле слышно плакал за дверью. Олег стал незаметно двигать кистями рук, ещё больше расслабляя шпагат.
   Рыжеусый, между тем, подошёл к Вере и сжал своей перчаткой её грудь под ночной рубашкой.
   - Бойцы! - с ехидным пафосом сказал он. - Кто хочет попробовать жидовку? Смотрите, какая ядрёная! А я знаю, вам страсть как в бабу хорошую пропихнуть хочется! Отдаю в прогон!
   И он, резким рывком, разорвал на Вере рубашку. Под рубашкой Вера была совершенно обнажённой. Глаза сопляков - нацистов расширились от вожделения.
   - Что же ты делаешь? - вдруг раздался за спиной у Олега знакомый женский голос. Алина Бесхребетная подбежала к рыжеусому и, с размаху, закатила ему пощёчину по вязаной маске.
   - Сам говорил, попугаем только! А ты вон, оказывается, какой! Я от тебя отрекаюсь! Ты не тот, за кого себя выдавал! Прощай! Нам не встречаться никогда! - продекламировала Алина и повернулась, было уйти, когда, посмотрев назад, за спину Олега, неожиданно взвизгнула. И, словно отвечая на её визг, левый, держащий Олега, штурмовик, глухо вскрикнул, получив по каске сильный удар. Каска свалилась на пол и загромыхала, как пустая кастрюля. Правый дёрнулся на крик, но освобождённый Олег, тут же, задней подсечкой, свалил его с ног. За спиной стоял Андрей, с деревянной лопатой в руках. Ей зимой отгребали снег, и она всегда лежала под крыльцом.
   Путы с рук Олега свалились и отец, и сын, не сговариваясь, бросились на оставшихся врагов. Андрей, как штыком, сильно ткнул в лицо одного из вцепившихся в Веру. Тот заорал от боли и, отдёрнув руки, схватился ими за свою маску. Второй, который разговаривал с рыжеусым, сам отпустил Веру, стал отступать назад по коридору, скуля и испуганно бормоча по-детски:
   - Я больше не буду. Простите меня. Не бейте меня...
   Андрей схватил его за шиворот и навесил под зад смачный пинок, от которого нацистик полетел по коридору в обратную сторону и столкнулся с поднимающимся соратником. Оба упали, как кули, и завозились на полу.
   А разноглазый фюрер выхватил из-под шинели немецкий штык-нож.
   - А, падлы! - заорал он и кинулся, на стоящего к нему спиной. Андрея.
   Олег ударил босой ногой по кожаной руке, держащий ржавый штык. Клинок, нацеленный в спину, прошёл мимо. Этого было достаточно. Андрей среагировал молниеносно. Черенок лопаты попал рыжеусому в живот. Бандит выронил нож и согнулся пополам, глотая через маску ртом воздух. Второй удар лопатой пришёлся ему по шее, между эсесовским воротником и краем каски. Фашист захрипел и свалился у ног, неподвижно стоящей возле холодильника, Алины.
   Олег бросился, к лежащей у дверного косяка, матери, а Андрей принялся выбрасывать поверженных бандитов во двор. Алина подхватила подмышки рыжеусого и, кряхтя, с трудом, потащила его неподвижное тело на выход.
   Мать пришла в себя и, увидев склонившегося над ней живого и невредимого сына, облегчённо заплакала, слабо сжав своими руками руку Олега.
   Вернулся Андрей и подошёл к Вере, которую знобко трясла нервная дрожь. Андрей достал из шкафа халат и набросил его на Веру, прикрывая её наготу. Потом, немного стеснённо, прижал её к себе:
   - Ну, всё уже кончилось. Успокойся, успокойся...мама...- тихо сказал Андрей.
  
   ГЛАВА ХI
  
   Милиция прибыла минут через тридцать. Главный, незнакомый Олегу, старший лейтенант и два сержанта, осмотрели место происшествия, расспросили всех поочерёдно. Записали показания в протокол и, забрав каску и штык, в качестве вещественных доказательств, с чувством выполненного долга, удалились.
   Олег и Вера заснули только под утро, положив рядом с собой Стасика, который тоже не мог долго успокоиться.
   Олег пробудился от телефонного звонка. Протянул руку, нащупал трубку, поднял её и приложил к уху.
   - Олег Станиславович, - раздалось в трубке, - добрый день. Это Муравьёв тебя беспокоит. Узнал о случившемся. Зайди ко мне в кабинет через часок, если не трудно. Подробности от тебя нужны. Мы с утра этого Валерьяна Венеригина ищем. Да только исчез он куда-то.
   Вначале Олег не понял, о ком Муравьёв ведёт речь. Только через несколько мгновений догадался, кто такой Валерьян Венеригин. И фамилия ему показалась очень знакомой.
   -Хорошо, - сказал он в трубку Муравьёву, - зайду обязательно.
   У Веры, после позавчерашнего дежурства был выходной. Она спала, забывшись, очевидно тяжёлой дрёмой, обняв одной рукой, тоже спящего, Стасика. Олег посмотрел на дорогих ему людей, и сердце сдавила жалость и страх за них. За себя он не боялся уже давно.
   Снова, на резкой, раскатистой ноте, задребезжал телефон. На этот раз звонил Артур Горжетский. Голос у него был мрачным и подавленным.
   - У меня вчера ночью магазин спалили, - сообщил он. - Все стёкла повыбивали и бутылку с бензином внутрь бросили. Выгорела половина товара, пока пожарные приехали.
   - Догадываешься, чьих рук дело? - спросил Олег и, не дожидаясь ответа, рассказал вкратце, о своём ночном происшествии.
   - Нужно узнать, как у ребят дела, - предложил Артур, - да и собраться где-нибудь, обсудить ситуацию.
   - Есть местечко, - с горькой иронией проговорил Олег, - в милиции, Муравьёв меня к себе пригласил. Пойдём уж все вместе. Если и у других похожее произошло?
   - Договорились, встретимся в полдень у кабинета майора.
   Олег из коридора набрал номер Ильи Кротова. К телефону никто долго не подходил. Наконец трубку сняли. Ответила жена Ильи:
   - Стекла, он вставляет в окнах. Повыбивали у нас их все... Через пару минут заговорил Илья:
   - Спали мы уже. Вдруг стёкла стали вылетать, одновременно во всех окнах. А потом мотоциклы затарахтели невдалеке. Мне до тебя Михаил Шухровский звонил. Они и у него стёкла побили и у Оськи Юдкевича тоже. А сына его, Якова, подстерегли после танцев и до полусмерти избили. В больнице он сейчас. И знаешь ещё что? - Илья вздохнул в трубку, - Виталия чуть не убили. Вызвали из квартиры и на лестничной клетке ножом. В сердце целились. Да не попали немного. Он в реанимации лежит. В сознание уже пришёл...
   - Ну, ублюдки! - Олег ударил рукой по тумбочке, на которой стоял телефон. Аппарат чуть не слетел на пол.
   В коридор из своей комнаты выглянул заспанный Андрей, но, увидев гневное лицо отца, сразу сообразил причину:
   - Наворочали наши ночные гости бед?! - Утвердительно предположил он, натягивая спортивные брюки и майку. Олег только махнул рукой...
   ...Они впятером собрались в просторном кабинете Бориса Муравьёва. Вид у них был отнюдь не бодрый. Только Михаил Шухровский, внешне, сохранял полное спокойствие, поглаживая ладонью чёрную, с проседью, бороду. Свою неизменную широкополую шляпу он снял и положил на стул рядом с собой. Артур нервно сжимал переплетённые пальцы рук. Он стал совершенно седым. За одну ночь, и от него сильно несло спиртным, что не ощущалось уже несколько лет. Он сумрачно молчал, очевидно. В уме, подсчитывая убытки от пожара.
   Илья выглядел растерянным. Он курил одну сигарету за другой, гася ополовиненные "бычки" в пепельнице, на столе. Чуть в стороне сидел, удручённый несчастьем Оскар Юдкевич. В руке он держал носовой платок. Им он непрерывно протирал линзы, снятых с носа, очков. Взгляд его близоруких глаз, на постаревшем лице, был потухшим и беспомощным. У Олега на душе тоже не ощущалось спокойствия. Он, каким-то непонятным внутренним чутьём, понимал, что события прошлой ночи - это ещё не финал драмы, происходящей у него на глазах и не имеющей завершённого объяснения.
   - Итак, обоснуем предварительную версию, - сказал Борис Муравьёв, отрываясь от записи в своём блокноте. - Согласно вашим показаниям, можно предположить следующее: прошедшей ночью, группа молодых людей из националистической организации "Щит и меч", во главе с Валерьяном Венеригиным, организовала и совершила нападение на квартиры членов христианско-демократической партии России: Горжетского Артура Казимировича, Гунина Олега Станиславовича, Кротова Ильи Львовича, Шухровского Михаила Фёдоровича, Огаркова Виталия Сергеевича и Юдкевича Оскара Исаевича. В результате этого нападения были разбиты оконные стёкла в квартирах: Горжетского, Кротова, Шухровского и Юдкевича. Сын Юдкевича получил побои, средней степени тяжести и доставлен в больницу. Тяжело ранен на лестничной клетке, возле своей квартиры, Огарков. Нападавшие ворвались в квартиру Гунина и пытались изнасиловать его жену и только активно оказанное сопротивление, помешало осуществлению этого преступления. Был так же разгромлен и подожжён магазин, принадлежащий Горжетскому. В данное время идёт интенсивный поиск участников нападения. Задержано четверо несовершеннолетних. Организатору и зачинщику погрома, Венеригину, пока удаётся скрываться...
   - Да, "хрустальная ночка" вышла на славу", - горько усмехнулся в седые усы, Артур.
   - Так они ещё неделю назад музей обокрали, - напомнил Илья, туша очередную сигарету.
   - Ну, это им тоже зачтётся, - Борис Муравьёв что-то записал в блокноте, а потом снова поднял взгляд на присутствующих.
   - Есть у вас что-нибудь ещё сообщить? - спросил он, оглядывая сидящих.
   - Они на своих мотоциклах около церкви крутились, - сказал, помедлив, Михаил, - да видно их собака и сторож спугнули.
   - Я слышал, с ними какая-то женщина была, - сказал Борис, - ты не видел её Олег?
   - Никакой женщины я не видел, - поспешно мотнул головой Олег и отвёл глаза. И почувствовал, что краснеет.
   - Ну не видел, так не видел, - усмехнулся краем губ милиционер...
   ...Из здания отдела вышли всей компанией, но затем разделились. Первым "отпал" Оскар. Он молча кивнул своим бывшим приятелям головой и поспешил к автобусной остановке, сутуло вжав лысую голову в плечи. Затем пожал руки и извинился Артур. Он сел в машину и умчался в сторону своего магазина. Дел ему предстояло немало. Корабль "Арго" потерпел крушение, потеряв "золотое руно".
   Олег, Илья и Михаил решили поехать в больницу, проведать Виталия Огаркова. За него они очень волновались. Они направились к остановке, от которой, на их глазах, только что, отправился автобус, увозящий, по тому же направлению, Оскара Юдкевича. Тот ехал к своему сыну. Следующий автобус пришлось ждать несколько минут. Напротив остановки стоял газетный киоск. В нём, кроме газет и журналов, по нынешнему обычаю, продавалась всякая всячина, не относящаяся к публицистике и другим видам прессы.
   Олег перешёл дорогу и заглянул, через стёкла, в киоск. "Всякая всячина" лежала на месте. А вот газет и журналов почему-то явно поубавилось. Прямо за стеклом была выставлена газета "Завтра", которая совсем недавно называлась "День". Этот орган именовался "рупором духовной оппозиции" и представлял собой набор бранных текстов в отношении сегодняшней государственной власти и демократии. Почти в каждом номере карикатурно изображался Президент: то с кровавым топором в руках, посреди кучи трупов, то он же, вместе с Чубайсом и другими членами правительства, лижущий пятки "заокеанскому дядюшке", и получающий, за это лизание долларовые подачки. "Духовность" здесь просматривалась невооружённым глазом. "Оппозиционность" была "терпимой и конструктивной". В руки брать этот вонючий листок мог только индивидуум, потерявший всякое чувство стыда и совести. Но таких, к сожалению, находилось немало.
   Здесь же рядышком, примостилась лживая "Правда" и бешеная кобыла - Савраска - "Советская Россия", то есть. Их ядовитое шипение и безумное ржание в бессильной злобе, ностальгически теплило, в некоторой части населения, надежду на возврат прошлого: с парткомами, горкомами, обкомами, ленинским политбюро, спецраспределителями, ГУЛАГами, психушками, очередями, давками, унижениями и всеми остальными, достоинствами "счастливой советской жизни".
   Конечно, большинству людей сейчас жить нелегко. Но возвращаться в то гигантское стойло и быть одним из баранов на заклание? Олегу от таких "перспектив" было до ужаса гнусно и страшно. Страшно за будущее своей семьи. Страшно за будущее России. Ведь тогда - никакого будущего не будет. Или идти, вместе с цивилизацией, по пути прогресса и духовности или скатиться в пропасть хаоса и террора и затащить туда весь остальной мир. Ведь Россия не Ливия и не Ирак...Атомное оружие имеется...
   Но выбор народа через три дня станет решающим. Давненько Российскому народу ничего не доверяли, кроме бесплатной работы в лагерях и колхозах. Как-то люди сумеют распорядиться этим правом? Гитлера тоже избрали демократическим путём. А что из этого вышло? Потом виноватых искать было поздно. Виноватых искали, избранные всенародно, фашисты. Где гарантия, что у нас не повторится то же самое, но с коммунистами? А те уж, снова придя к власти, никакой оппозиции и близко не допустят. Быстро все газеты, кроме своих собственных, закроют. И не экономику будут поднимать, а врагов примутся искать, которые им "мешают"...
   "Не дай Бог!" - кричит газета с таким же названием, в попытке открыть народу глаза на коммунистов. Лучшие люди страны: учёные, музыканты, артисты, художники, поэты, писатели - все, за исключением ничтожного меньшинства, против этого возврата. "Без свободы не будет и хлеба!" и "Не хлебом единым жив человек!" Если всё вернётся назад, тогда слово Божие снова будет забыто, ради словоблудия Антихриста. Не дай Бог!
   Олег глазами поискал в киоске свою газету. Но её, естественно, там не было, как и многих других, не соответствующих генеральной линии компартии. Новая власть стала действовать, в соответствии с этой линией, в отдельно взятом городке...
   ... В реанимационную палату никому заходить не разрешалось. Но Олега, как мужа Веры, в больнице знали хорошо. И потому, дежурная медсестра уступила его уговорам и пропустила к Виталию Огаркову троих друзей. "На пять минут пока врача нет"- предупредила медсестра.
   Виталий лежал на высокой кровати "под капельницей". Глаза его были закрыты. Он открыл их, услышав стук двери и тихие шаги вошедших. Улыбнулся приятелям болезненно - радостно.
   - Как ты? - спросил Олег, подходя поближе к кровати.
   - Нормально, - тихо ответил Виталий, - жжёт немного дырка. И слабость по всему телу. Но чувствую, выкарабкаюсь. Не удалось им со мной, как с Игорем. Душа его во мне. Уберегла...
   - Запомнил, кто был с ножом? - Олег уже предчувствовал ответ.
   - Как не запомнил? Глаза у него под маской разные: карий и голубой. Я ему в глаза и смотрел. Когда он...ударил.
   - Следователь приходил?
   - За полчаса до вас. Я ему всё рассказал. В подробностях.
   - Эта банда и к нам всем "визиты" нанесла. Окна повыбивала, магазин Артура сожгли. Я с ними подрался прямо в доме. Отбились с Андреем, слава Богу!
   - Видно, они у тебя в конце побывали. А то больно лихо выглядели.
   - Мы им эту лихость немного причесали. Отомстили за тебя, не зная.
   - Спасибо, - Виталий глубоко вздохнул, но тут же его лицо болезненно передёрнулось, то ли от раны, то ли от пришедшей мысли:
   - Неужели они вот так могут...за песню?
   - Они могут за всё, - грустно улыбнулся Олег, - и за песню, и за стихотворенье, и за статью. Даже за одно слово. Они хотят, чтобы мы их боялись. А сами боятся нас. Потому и убивают...
  
   ГЛАВА XII
  
   Утром, в пятницу, его разбудил звонок входной двери. Вера уже ушла на работу. Олег, в полусне, предлагал проводить её, но жена только чмокнула его в щёку и исчезла, закрыв за собой дверь. И Олег снова уснул, утомившийся, после прошлой бурной ночи. Андрей, накануне вечером, уехал в областной центр, на экзамен. Стасик спал, вместе с бабушкой, в дальней комнате.
   Звонок настойчиво повторился, заставляя вставать, залезать в спортивные брюки. Натягивать, через нечесаную голову, футболку и, шаркая домашними тапками, идти на его упорный зов.
   За дверью, возле крыльца, стояла представительная делегация, во главе с Борисом Муравьёвым. Рядом с ним были - знакомый следователь - капитан и так же знакомый лейтенант. Те же, что расследовали ограбление музея. А позади отчётливо виднелась тяжёлая фигура Валерия Пиявина, в любимом им сером костюме. Его поросячьи глазки заслоняли тёмные очки. Пиявин взатяжку курил сигарету, поглядывая, сквозь очки, на Олега. Ещё дальше стояли два милиционера с лопатами.
   - Олег, - сказал Борис Муравьёв, пожимая руку. - Тут нам с полчаса назад звонок был анонимный. Сказали, что ты зарыл на своём дворе чей-то труп. Чушь, конечно, но проверить необходимо. Тем более, следствие идёт.
   - Ищите, - тихо сказал Олег. Ему, вдруг, стало не по себе. Что это провокация, он не сомневался. Нервишки решили потрепать. Или, того хуже, - подставить. Он покосился на Пиявина.
   - А этот, что здесь делает? - спросил Олег Бориса.
   - Мы его как раз допрашивали по нашему делу, когда звонок этот раздался. Пришлось взять с собой, понятым.
   - Для него это - бальзам на сердце, - горько сыронизировал Олег. Милиционеры разбрелись по саду и огороду, оглядывая каждое дерево и каждый куст. Лейтенант заглянул даже в сарай и забрался там, в подвал, но ничего не обнаружил. Пока продолжались поиски, Олег стоял на крыльце, а Пиявин сидел на скамейке и нервно курил сигарету за сигаретой. Пальцы у него заметно дрожали. С Олегом он не разговаривал, поглядывая, иногда, на процесс поисков трупа. Один из милиционеров, с лопатой, подошёл к помойной куче, куда выбрасывались пищевые отходы дома. Чтобы не разводить мух, Олег регулярно засыпал отбросы свежей землёй. Так он сделал и вчера вечером, вылив на кучу помойное ведро. Милиционер ткнул лопатой в земляной пригорок, по бокам обросший сорной травой.
   - Здесь есть что-то твёрдое, - сказал милиционер и принялся разгребать землю. Муравьёв, лейтенант, следователь-капитан и второй милиционер с лопатой, подошли на восклицание и окружили копающего.
   В груди Олега что-то нехорошо перевернулось. На вибрирующих ногах он спустился с крыльца и пошёл, по тропинке, к собравшимся. Следом затопали каблуки пиявинских ботинок...
   Лопата копателя отбросила рыхлую землю вместе с картофельными очистками и другим, незамысловатым, кухонным мусором. И, вдруг, острие уткнулось в край чёрной суконной материи. На помощь первому копателю пришёл второй. Работа закипела быстрее. Чёрная материя превратилась в чёрную шинель, одетую на чьё-то неподвижное тело. Показались чёрные брюки, вправленные в короткие сапоги. А затем и голова, укрытая немецкой каской. Бледное рыжеусое лицо, осыпанное комочками земли и красноватыми пятнами оспин, не отрываясь, смотрело в безоблачное летнее небо, тусклыми разноцветными глазами.
   - Он? - сдавленно спросил Муравьёв и грустно посмотрел на Олега. Олег молча кивнул головой.
   - Ты что, его убил? - голос Бориса приобрёл тяжёлые нотки.
   - Никого я не убивал, - мрачно ответил Олег, - а кто убил и кто закопал, не знаю.
   - Хотелось бы верить, - сказал майор, - но пока все факты против тебя.
   - А, может, эти факты кто-то подстроил?- Олега тряс мелкий озноб, хотя утро стояло очень тёплое.
   - Не исключено, - проговорил Борис Муравьёв, - будем разбираться.
   - Осмотрите труп, - приказал он своим подчиненным.
   Следователь-капитан наклонился над убитым. Снял с него каску. На затылке среди спутанных рыжеватых волос, зияла дыра, с запёкшейся по краям кровью. Видно, ударили сзади каким-нибудь тяжёлым молотком. Не мог Андрей так лопатой. Да и каска там была. А тут, трахнули и снова каску надели. В ней крови совсем немного.
   - Судя по признакам окоченения, пострадавший умер не раньше суток назад, сказал капитан, осмотрев труп, - но более точное время укажет экспертиза. Удар нанесён тяжёлым тупым предметом, сверху вниз, о чём говорит характерный разлом черепа, на месте раны. Смерть, очевидно, наступила мгновенно.
   Лейтенант записывал выводы в протокол на папке, которую держал на весу. Олега бил нервный озноб. Позади пыхтел сигаретой Пиявин.
   Где-то далеко хлопнула калитка. По дорожке послышался быстрый цокот чьих-то ног, обутых в твёрдую обувь. Олег оглянулся. Сзади подбегала растрёпанная седая женщина, в расклешённых брюках и дерматинно-деревянных сабо, на босу ногу. Все, стоящие возле убитого, тоже оглянулись. Валерий Пиявин удивлённо приподнял брови, над краем тёмных очков.
   - Где он? - закричала Зося, расталкивая мужчин. Несколько секунд она неподвижно стояла, с ужасом в глазах, глядя на труп рыжеусого. И, вдруг, упала перед ним на колени, прижавшись седой головой к чёрной, грязной шинели.
   - Сыночек мой! - заголосила Зося. - Убили тебя, кровинушку мою! Не свиделась я с тобой, живым! Не прижала к своей груди! На кого ты меня покинул, единственный мой!
   Несколько минут Зося плакала и причитала, обнимая неподвижный труп. затем поднялась с коленей и бросилась с кулаками на Олега. Милиционеры еле успели перехватить её за руки.
   - Убийца! Тварь антисоветская! Сыночка моего убил! Всех вас, предателей, нужно было к стенке ставить! Выродки! - Заорала Зося и стала рваться из державших её ладоней, брызжа слюной.
   - А ты что стоишь, идиот! - Вдруг повернула она лицо к Пиявину. - Сына твоего убили, а ты рядом с этим гадом стоишь! Я бы ему всю рожу исполосовала. А он стоит спокойно! Тварь такая! Хер позорный! - Выругалась Зося и утробно заревела, обмякнув на руках милиционеров.
   Олег посмотрел на Пиявина. Тот изменился в лице. Его красная рожа вдруг стала бледной, как у трупа. На лбу выступили капельки пота.
   - Как моего...сына? - пролепетал он и поднёс руку к голове. От этого неосторожного движения тёмные очки упали с носа на землю. И Олегу открылись вытаращенные, безумные глаза.
   - А ты что, не знал?! - сквозь слёзы снова закричала Зося. - Ты даже не поинтересовался! А я гордая была! Сама, думала, выращу! Вот и вырос он, и убили его, изверги!
   Пиявину явно стало плохо. Он сделал несколько шагов назад и опустился на траву под яблоней, прислонившись к стволу головой. И уставился в одну точку вытаращенными глазами. Губы его что-то бессвязно бормотали, руки дёргались, как у припадочного. Он тёр их, одну об другую, словно руки у него покрылись липкой грязью.
   - Принеси ему нашатырного спирта, - сказал Олегу Борис. Олег, с трясущимися коленями, пошёл назад в дом. Ему самому было плохо, почти как Пиявину. Впору нюхать нашатырь первым. В коридоре, к нему на шею бросился проснувшийся Стасик. Олег поцеловал сына в мягкие губы. И его окончательно "развезло". Слёзы выступили на глаза. Он прижал к груди маленькое тельце и расплакался, как ребёнок. Чувства Зоси и Пиявина ему были понятны.
   - Папочка, не плачь! - стал утешать его Стасик, целуя отца в небритую щёку, - мы купаться пойдём. Ты меня павать научишь?
   - Обязательно научу, радость моя, - сказал, сквозь слёзы, Олег.
   Из комнаты, в халате, вышла мать.
   - Что случилось? - спросила она встревожено, увидев расстроенное лицо сына.
   - Ничего особенного, - сказал Олег, пытаясь успокоиться. - Там ко мне люди пришли. И одному стало плохо. Нашатырный спирт нужен.
   Он спустил Стасика на пол. Зашёл на кухню и открыл в буфете ящик с лекарствами. Пузырёк с нашатырём находился на видном месте. Рядом стояла чуть начатая бутылка болгарского бренди "Солнечный берег". Рука сама потянулась к ней. Олег налил себе в стакан граммов сто и, одним движением, выпил. Закусил ломтиком белого хлеба. И, взяв пузырёк с аммиаком, отправился во двор, погладив по голове Стасика и не замечая недоумённого взгляда матери.
   Бренди зажглось в пустом желудке, и этот жар расползся по всему телу. Лёгкое опьянение изменило ощущение действительности. Она показалась Олегу уже не такой безнадёжной. Совершенно ясно, что ни он сам, ни Андрей, не совершали этого убийства. Тогда это могла сделать Алина, утащившая из дома бесчувственного рыжеусого? Но зачем? От разочарования? Но от этого, обычно, не убивают. Да и в чём, в чём, а в кровожадности, Алину уж никак обвинить нельзя. И потом, после нападения, не заметили они, с Андреем, никого: ни во дворе, ни в саду, когда вышли почти следом за фашистами. Только мотоциклетный треск слышался вдали.
   Олег подошёл к помойной куче с трупом и протянул пузырёк Муравьёву. Пиявин всё так же сидел, прислонившись к дереву, но глаза уже не таращил. Взгляд его стал осмысленным, хотя сам он выглядел подавленно. Зосю милиционеры усадили на бревно, от спиленной Олегом несколько лет назад, яблони. Зося руками обнимала колени в клешённых брюках и тихо плакала в них, закрыв свой профиль седыми прядями волос.
   Следователь - капитан приблизился к ней и положил руку на плечо. Зося подняла заплаканное лицо и снова уставилась красными, мокрыми глазами на лежащего рыжеусого.
   - Можно мне задать вам несколько вопросов? - спросил следователь. Зося, молча кивнула головой.
   - Кто сообщил вам, что во дворе Олега Гунина зарыто тело вашего сына?
   - Медсестра мне сказала, - всхлипывая, пробормотала Зося, - в больницу позвонили по телефону, там сейчас, пока.
   Какой-то мужчина, не представился. Просил передать, что Олег Гунин сыночка моего убил и в своём саду закопал. Я у врача отпросилась и сюда прибежала...
   - Какие у вас отношения с Гуниным?
   - Никаких у меня с ним отношений! - Зося бросила на Олега ненавидящий взгляд, - одноклассник он мой. Влюблён был в меня в школе. А потом наши пути разошлись. Я в горком комсомола поступила работать, а он антисоветчиком стал. Подпольная группа у них была. "Свобода и солнце" называлась. Хотели советскую власть в городе свергнуть. Главарь ещё у них был, старик один. Никулин или Викулин его фамилия.
   - Ну, это нас не касается, - сказал следователь.
   - Как не касается! - взвизгнула Зося. - Вот такие ублюдки - антисоветчики и становятся убийцами! За что он сыночка моего убил?!
   - Во-первых, это ещё не доказано, вмешался в разговор Борис Муравьёв, - а во-вторых, если вы не знаете, ваш сын, прошлой ночью, с группой несовершеннолетних, ворвался в дом Гунина. Они пытались изнасиловать его жену. Банде вашего сына оказали сопротивление. А неприкосновенность жилища - одна из основ конституции. Гунин имел право активно защищаться и, если убил, случайно, одного из нападавших, то он будет освобождён от уголовной ответственности.
   - Вы его отпустите?! - ужаснулась Зося.
   - Во всяком случае, в тюрьму не повезём. Допрашивать будем, но без заключения под стражу.
   - Все вы здесь заодно! - снова закричала Зося Венеригина. - Антисоветчики! Друг друга покрываете! Флагов царских понавешали! Власть советскую свергли! Ну, ничего, скоро вернётся наше время! Совсем немного осталось! Два денька!
   - Напрасные надежды, - негромко сказал Олег, которого немного взбодрили слова Бориса Муравьёва. Чувство обречённости пропало, хотя и до этого коньячное опьянение притупило его. Зося, конечно, не слышала его слов. Да он, собственно, говорил даже не ей, а самому себе. Звук своего голоса окончательно успокоил Олега. Он глубоко вдохнул тёплый утренний воздух. Сознание прояснилось окончательно.
   Опять хлопнула входная калитка. По дорожке приближались трое в белых халатах с носилками. Врач бегло осмотрел труп и расписался в протоколе. санитары положили убитого на носилки, прикрыли простынёй и понесли на выход. Зося вскочила с бревна и бросилась следом, причитая и размазывая по лицу слёзы. Пиявин ворочался возле яблони, пытаясь встать на ноги. Но это у него плохо получалось.
   - Мы тебя, пока, задерживать не станем, - сказал Борис Олегу, - у нас есть твои вчерашние показания. Они сейчас не изменились? Может, что-нибудь новое скажешь? Например, о женщине, которую тыне видел?
   - По отношению к женщинам подобное откровения неэтичны, - ответил, немного фальшиво, Олег, сам, чувствуя эту фальш.
   - Ну ладно, коли такой благородный, - усмехнулся Борис, - я настаивать не буду. Мы, с этой стороны дела разберёмся и без твоей помощи. А так, прошу из города не выезжать. В понедельник вызовем на допрос.
   - Пойдёмте, - сказал Борис Муравьёв, обращаясь к своим подчинённым, - и товарищу Пиявину помогите подняться.
   Два рядовых милиционера подняли Валерия Пиявина. Он, как парализованный, сделал несколько неуверенных шагов с помощью милиционеров, потом отстранил их в стороны и пошёл по тропинке сам, пошатываясь, словно пьяный. Вслед за ним двинулись представители власти. Олег замыкал движение. У калитки Борис пожал ему руку.
   - Не переживай, - успокоительно сказал он,- думаю, всё будет нормально. Уж слишком откровенно тебя подставляют. Перешёл ты дорожку ты кое-кому, наверняка.
   - В нашей матушке - России дома будешь сидеть безвылазно и то кому-нибудь помешаешь, а уж у меня врагов достаточно. Заслужил безупречным поведением, - горько сыронизировал Олег.
   - Но ведь его убили не просто, чтобы тебе навредить? - Значит, и он сильно кому-то мешал.
   - Ну, это уже ваша задача, искать причины и убийц, - сказал Олег, уже за калиткой.
   Милиционеры и Пиявин погрузились в оперативный "Газик", который зафыркал мотором и, через минуту, скрылся за поворотом. Олег вернулся во двор и, обессиленный, опустился на скамью. Над головой, в листве высокого тополя, стоящего за забором, на улице, трещала, переругиваясь, сорочья пара. Она обосновалась во дворе и считала его своей вотчиной. Ругались сороки постоянно, особенно по утрам, не давая спать. Вот и сейчас семейный скандал был в полном разгаре. Олег, уже давно, на взгляд, отличал маленькую крикливую сороку от её более степенного супруга. Она налетала на него беспрерывно, громогласно тараторя на своём сорочьем языке. Он отвечал ей более сдержанно, словно отругиваясь от сварливой бабы. В конце концов "мужик" не выдержал. Сорвался с ветки и улетел куда-то, в глубину сада, оставив сороку наедине, со своими претензиями.
   Этот "скандальный эпизод" немного отвлёк Олега от его мрачного состояния. И потом, в течение оставшегося дня, он несколько раз замечал знакомую длиннохвостую парочку, занятую склочными "разборками", среди садовых деревьев.
   Со двора он почти не отлучался. Полил и окучил подросшую рассаду помидоров и капусты, прополол грядку отцветающей клубники, оборвал жёлтые головки настырных одуванчиков. На мусорную кучу, он старался не глядеть. Но перед мысленным взором всё возникала неподвижная фигура, в чёрной шинели и в немецкой каске на рыжеусой голове. Но ведь у убитого не было перчаток и маски! Это наблюдение Олег воспринял почти спокойно. Ещё один аргумент в его пользу.
   После обеда он учил Стасика плавать, в детском бассейне, стоя в нём по пояс и держа сына под животик, на вытянутых руках. Малыш восторженно колотил по воде руками и ногами, воображая, что плывёт с большой скоростью.
   Вера и Андрей появились вечером, почти одновременно. Андрей сдал очередной экзамен. У Веры было несколько небольших операций. Олег рассказал жене и сыну о случившемся. Андрей заметно упал духом. Ведь это он избил рыжеусого, а как повернётся следствие - неизвестно. Вера стала его успокаивать и Андрей, по-детски, спрятал голову у неё на плече. Потом они смотрели телевизор, где кандидаты в президенты, в последний раз, выступали перед избирателями. Завтра - суббота. Пауза перед выбором. Ночь опустилась на страну.
   Олег заснул, прижавшись к жене и...оказался идущим, рядом с отцом Евгением Преображенским по аллее графского парка, по направлению к Усыпальнице. Возле Усыпальницы стоял совершенно целый минивэн, с неподвижно сидящими внутри, японскими дозиметристами. Перед воротами, со скрипкой - гитарой в руках, идущих встретил Борис Гаврилин. За спиной его сверкали радужные крылья. Борис играл на гитаре - скрипке какую-то красивую неземную мелодию. За изгородью, возле православного креста на большой братской могиле, молча стояла группа людей, одетых в камзолы, сюртуки, фраки и платья, разнообразных покроев. В переднем ряду выделялась молодая женщина, со скромной причёской, окаймляющей бледное прекрасное лицо. Чуть в стороне от этих людей был заметен одинокий пожилой человек, в очках и современном костюме. Он пристально смотрел на приближающихся Олега и Евгения и чему-то грустно улыбался. Олег узнал Петра Ивановича Викулина - Добринского.
   Перед входом в Усыпальницу, на фигурной подставке, стояла гипсовая головка Богородицы в древнеримском варианте. Над ней сиял золотой нимб. Из дверей Усыпальницы вышел священник, с густой окладистой бородой и сделал несколько шагов навстречу идущим. Евгений опустился на колени перед священником, своим дедом Николаем. Отец Николай благословил его двуперстием. Олег тоже встал на колени и склонил голову. Холодная рука коснулась его головы. "Спасите церковь Божию от силы нечистой!" - послышался голос отца Николая. И, как эхо, десятки умерших голосов повторили: "Спасите!"
  
   ГЛАВА ХIII
  
   Он просыпался медленно, тяжело выбираясь из вязкости сна. Образы давно ушедших людей, один за другим, растворялись в его пробуждающемся сознании, пока не исчезли совсем, за гранью утренней реальности. Олег открыл глаза и тут же снова закрыл их, не в силах справиться с накатившей на него головной болью. Боль волнами прокатывалась по мозгу, оставляя там, будто на песке, глубокие борозды. И по этим бороздам ползли, лязгая острыми клешнями, злобные крабы ненависти, готовые разорвать каждого, кто встретится на его пути.
   Нетронутая этой интервенцией, часть разума возмутилась и ужаснулась, пытаясь, загородится от наглого нападения стеной логических доводов. Но тонкая перегородка логики рухнула под напором хитиновых чудовищ и они, как танковые колонны, беспрепятственно двинулись вглубь "материка", захватывая всё большее и большее пространство.
   Олег вскочил с постели. Вера лежала рядом. Глаза её были закрыты. И Олегу вдруг захотелось убить её. Сдавить горло руками и удушить. Он уже поднёс руку к лицу спящей жены и только в самый последний момент отдёрнул её. "Я сошёл с ума!" - промелькнуло в голове.
   Вера открыла глаза, и в них отразился страх, смешанный с какой-то ядовитой змеиной злобой. Вера оттолкнула Олега в грудь руками и выскочила из-под одеяла.
   - Не подходи ко мне! - прошипела она одними губами и схватилась ладонями за голову.
   - Что же я говорю? - Громко сказала она, словно прислушиваясь к своему голосу, - Олежка, со мной что-то плохое происходит. Я тебя ненавижу!
   - Я тебя тоже, - ответил Олег. Его стала трясти мелкая дрожь. Голова раскалывалась от боли. Припадки ненависти захлёстывали мозг.
   "Это сумасшествие" - снова промелькнула мысль. "Но почему у обоих сразу?". "Нужно взять себя в руки". "Нужно с этим бороться!"
   - Верочка, не поддавайся! - крикнул Олег, прямо в лицо жене, - мы же любим, друг друга! - и обнял её, прижавшись всем телом. Потом сделал усилие и поцеловал Веру в щёку. И она тоже дрожала всем телом.
   - Что же с нами? - прошептала она на ухо Олегу.
   - Не знаю, - ответил он, с трудом, - психоз какой-то!
   Но он чувствовал, что это не психоз...Так, обнявшись, они стояли несколько минут. Волны злобной ненависти становились всё короче, пока не превратились в подспудный, тяжёлый, но уже терпимый, накат. Потом, не разрывая рук, они вышли в коридор. Из своей комнаты выскочил Андрей. Вид у него был безумный. Он бросился к отцу и матери, с явным желанием ударить их кулаком. Но, Олег, первым обнял его, прижав его к груди правой, свободной рукой. Андрей затрепетал в отцовских объятиях, как пойманная птица.
   - Ну, успокойся, успокойся, сынок, - тихо и вкрадчиво сказал Олег, - сейчас это всё пройдёт. Нужно только помолиться всем вместе. Где бабушка?
   Старушка тоже вышла в коридор, с трудом переставляя ноги. Её трясло и бросало по сторонам. Вера притянула к себе свекровь. Следом выбежал Стасик и, с весёлым криком, обхватил материнские ноги. Судя по всему, у малыша настроение не испортилось, в отличие от взрослых.
   Вся семья стояла, обнявшись, и тихо читала Господню Молитву, повторяя её несколько раз подряд. И злоба отступила. Всё дальше и дальше. В конце концов, от неё не осталось тяжёлого наката, а только ощутимая рябь, которая всё ещё мутила душу.
   Резко, на высокой ноте, задребезжал телефон. Олег разорвал цепь сплетённых тел и поднял трубку. В мембране раздался голос Михаила Шухровского: - Как себя чувствуешь?
   - Хреново, - однозначно ответил Олег, ощущая новый слабый, но неприятный накат.
   - У тебя есть дома шляпы? - почему-то спросил Михаил.
   - Есть. А зачем они тебе? - недоумённо сказал Олег.
   - Не мне они нужны, а всему твоему семейству.
   - Для каких это целей?
   - Для самых прямых. На головы их наденьте побыстрей. Легче станет. Знаю по своему опыту. Меня тоже с утра закрутило. А как только шляпу надел, сразу всё нормально стало. Я на Лизу и Ивана тоже шляпы надел. Они себя сейчас хорошо чувствуют. Так что действуй незамедлительно. Я остальным звонить буду. И нужно на Горе, собраться всем, часа через полтора. Ты знаешь, что в городе творится?
   - Нет, - откровенно сказал Олег.
   - Ну, ты на окраине живёшь. А мне здесь хорошо всё видно. Народ на площади собирается. Под памятником. Красными флагами размахивают. Злые, как собаки. Митинг у них. Церковь решили разгромить. Уже в колонны строятся. С дубинками и кольями. Нужно выручать отца Евгения.
   - Но как же я своих брошу? А вдруг опять погром затеют?
   - Да, надо забирать семьи с собой. В церкви спрячем. Там двери толстые. Сразу не вышибут. Ну, давай, быстро собирайся! И милиционеру своему, майору позвони. Вдруг не в курсе? Бунт ведь это какой-то стихийный. Вмешательство необходимо. Торопись! - Закончил Михаил и повесил трубку.
   И в самом деле, следовало торопиться. Олег подбежал к платяному шкафу, открыл его и вытащил с верхней полки две, давно позабытые им, фетровые шляпы. Одно время он носил их, под плащ, осенью, на манер Алена Делона. Но потом охладел к подобному стилю. Шляпы были заброшены в шкаф. Но, вот сейчас, пригодились. Михаилу Олег был склонен верить.
   Он надел одну шляпу на свою голову. Злобные накаты тут же пропали, словно их выключили невидимым рубильником. Сознание прояснилось. Олег стал быстро успокаиваться. Вторую шляпу он надел на Андрея. Видно, он чувствовал себя хуже женщин. Андрей поднял голову и провёл рукой по лицу:
   - Ух, отошло, - облегчённо вздохнул он, - что же это такое было?
   Вопрос остался без ответа. Рядом, на полке, лежала Верина соломенная шляпка. Та, в которой она вошла в книжный магазин, пять лет назад и где познакомилась с Олегом. Даже синие цветы не выгорели. Олег опустил шляпу на более подходящее для неё место. Вера тоже словно очнулась от кошмара. Она благодарно улыбнулась мужу и поцеловала обоих сыновей. Андрей в ответ стеснительно мазанул её губами по щеке, а Стасик забрался на руки. Оставалась одна бабушка. Второй женской шляпки раньше нигде не было замечено. Только в платяном шкафу матери лежала старая соломенная шляпа, оставшаяся от рано умершего отца. Олег побежал в дальнюю комнату, открыл дверцу допотопного гардероба. Там аккуратно висели, на деревянных плечиках зимние и осенние пальто, плащ и несколько фердиплесовых платьев. Все материнские наряды, пропахшие нафталином. Шляпа лежала в дальнем углу верхней полки, прикрытая шарфами и платками. Она оказалась очень помятой, почти сплющенной. Олег кое-как расправил её, возвратился в коридор и водрузил на седую материнскую голову. Мать перестала шататься, придерживаемая Андреем. Взгляд её стал осмысленным. Она оглядела сына, сноху и внуков и тихо проговорила:
   - Мне товарищ Ленин привиделся. Он предлагал идти церковь захватывать. Я уже хотела пойти, да вот теперь всё прошло.
   - Может и остальным этот товарищ тоже самое предлагал? - предположил Олег и вкратце передал разговор с Михаилом.
   На сборы и завтрак затратили минут тридцать-сорок. Олег, за это время, несколько раз звонил Муравьеву в кабинет. Но к телефону там никто не подходил. А номер дежурного по отделу был упорно занят.
   Не успели, они, всем семейством, выйти из дома, как из-за поворота выехала и остановилась "Газель", с крытым кузовом. За рулём сидел Артур Горжетский. Рядом примостились Кристина и ещё какая-то женщина, в которой Олег признал сожительницу Артура - Галину, занимавшуюся частной торговлей на рынке. Галина была довольно широка в своей нижней части и как, рядом с ней, уместилась Кристина, оставалось загадкой. На всех троих были надеты разномастные шляпы. Из закрытого кузова выглянул Михаил и замахал руками. Стали грузиться в "Газель". Старушку поменяли местам с Галиной. А Кристина, увидев Андрея, сама забралась, следом за ним, в кузов, где уже сидели, кроме Михаила, Лиза и Иван, очень похожий на своего отца, особенно манерой прямо держать темноволосую голову, внутренне ощущая свою независимость. В углу, поблёскивая очками, сидел Алексей Крещенко.
   - Нужно заехать за Юдкевичем, - сказал, поздоровавшись, Михаил, - забрать его с женой. Яков-то ведь в больнице.
   - Как там Виталий себя чувствует? - огорчительно произнёс Олег, усаживаясь на скамейку вдоль борта, рядом с Верой, держащей на руках Стасика. Андрей сел рядом с Кристиной. Они тут же сцепили пальцы своих рук, в молчании, искоса, поглядывая друг на друга.
   "Газель" плавно тронулась с места и покатила по дороге, выруливая по переулкам. День стоял солнечный, а на душе было тоскливо. И, хотя, волны, невесть откуда взявшейся злобы, прошли, вроде бы, бесследно, отголоски её всё ещё, еле заметно, как круги на воде, вибрировали в мозгу подспудными ощущениями тоскливого беспокойства. Да и как тут не беспокоиться, когда в городе происходят такие непонятные, из ряда вон выходящие, события.
   Грузовичок выехал на центральную улицу, недалеко от железнодорожного переезда.
   - Смотрите, - сказал Михаил.
   Отсюда была хорошо видна площадь с памятником Вождю. Но Вождь стоял не так, как его установили четыре дня назад. Он словно развернулся на пьедестале и указывал тяжёлой каменной десницей в сторону Голой Горы. И по этому направлению от площади уже шла тёмная масса народа, сверху утыканная кровавыми полотнищами флагов. А среди них заметно выделялась бордовая хоругвь христианских коммунистов.
   Толпа довольно быстро приближалась. Слышны были крики и нецензурная брань. Кое-кто громил стоящие на пути коммерческие киоски и бил стёкла, близлежащих домов. Стихия вырвалась наружу. Михаил, через тент, постучал по крыше кабины. Артур нажал на газ. "Газель", перевалив через переезд, помчалась дальше, к дому Оскара Юдкевича. Остановились возле старой развалюхи, покрытой мшистым шифером. На полусломанной калитке висел замок. Дом не проявлял никаких признаков жизни. Михаил и Артур прошлись несколько раз вдоль забора, обросшего цветущей бузиной. Артур даже свистнул, но никакого ответа не последовало. Маленькие, грязные, давно не мытые и не крашенные окна, изнутри были прикрыты ставнями, давая понять снаружи, что хозяева на месте отсутствуют.
   - Может к Якову уехали? - Предположил Михаил, забираясь в кузов.
   Дальше продвигались без остановок и, минут через десять, подкатили к зданию церкви. Церковь была огорожена высоким забором, но ворота оказались открытыми настежь. Из дверей церкви выходили старушки, поворачивались на входе, крестились и низко кланялись. Следом появился отец Евгений, в ризе, с наперсным крестом на груди. За ним выбежал дьякон, облачённый в стихарь, и что-то стал быстро, взволнованно говорить священнику, размахивая, висящим на левом плече, орарем. Отец Евгений слушал, нахмурив брови над очками. затем повернулся и посмотрел, на выгружающихся из машины, гостей. Медленно подошёл к ним и, каждому из мужчин, пожал руку.
   -Провел я сегодня службу, вот почти до шестого часа*, - сказал он, - первый раз за две недели.
   - Может случится, что и в последний , - угрюмо заявил Михаил. - Толпа сюда идёт - громить Храм Божий!
   - Мне диакон только что подобное сообщил, да что-то не верится. Неужели люди в наше время до такого докатятся?
   - Удивляться не приходится, "святой отец", - по-католически назвал Евгения Артур. В голосе его звучала ирония:
   - Страна у нас непредсказуемая. Народ тоже. Больше девяти веков богобоязненность в нём жила. А потом перестроились мгновенно. С энтузиазмом церкви стали ломать. И идолам молиться. Вот и сейчас, может, то же самое. История раскручивается по спирали, как мудро нас учит диалектический материализм.
   - Только вот спираль, что-то нынче короткая. - Тихо проговорил отец Евгений.
   Машину загнали во двор, за церковь. Ворота и калитку закрыли на висячие замки. Пять женщин и ребёнка отправили в дом под заботу матушки Марии. Туда же ушли церковные прислужницы. Диакон запер двери храма. Мужчины остались перед фасадом и стали с нервной дрожью ждать появления погромщиков. Но через несколько минут к калитке подошли совсем другие люди. Илья Кротов и Аркадий Сверлин в сопровождении своих семейств тоже оказались под защитой церковного забора. Илья принёс с собой скульптуру древнеримской Богородицы. Она была поставлена на табурет неподалёку от выездных ворот. *Шестой час - в церковном богослужении: двенадцать часов дня.
   Аркадий деловито стягивал густые брови, видно "настраиваясь" на какую-то энергетическую волну. Потом посмотрел на всю компанию и слегка улыбнулся.
   - Шляпы пока, можно снять, - сказал он. - Здесь поле отсутствует. Оно перекинуто вглубь огорода. Только вот источник не могу найти. Перекрывает информацию кто-то очень сильный. Борьба будет нешуточная.
   - Да уж, какие тут шутки, - подошёл поближе к нему Артур, - народ настроен агрессивно. Идут в последний и решительный...
   - Но ведь кто-то их подтолкнул на эту агрессию? - неопределённо сказал Аркадий.
   - Ну, причин сейчас найдётся предостаточно. Сам знаешь каких? - развёл руками Артур.
   - Но в данный момент существует одна - главная. И она - здесь, неподалёку. С утра болела голова? - утвердительно спросил Аркадий, - хотелось кого-нибудь избить или даже убить?
   - Да уж, так и тянуло, - признался Артур.
   - Ну, а шляпа помогла?!
   - Михаил позвонил. Ему стало легче. Но он всегда шляпу носит. И почему обязательно шляпа от этого помогает?
   - В каждом человеке рассеяны частицы добра и зла, - сказал Аркадий, - только в одних больше одного, а в других - другого. Искусственный источник резонировал и выплеснул наружу злобу и агрессию. Шляпа внешне похожа на Галактику. А это - идеальная форма Вселенского движения, созданная Богом Добра и Любви. И потому она так эффективно глушит действия этого регулятора зла. Ну, а кто шляпы не догадался носить, тех захлестнула жажда разрушения и уничтожения. И кто-то их направляет сюда, к церкви.
   Гул приближающейся толпы стал, словно бы, подтверждением его слов. Из-за сквера, не разбирая дороги, двигался спешным ходом народ под алыми флагами. Над передними рядами болталась хоругвь с изображением "пророка - мученика". Перед ней чадил чёрным кадилом красный поп. Рядом шла тётка с косой, переброшенной через плечо. Дальше плотным рядом шагали ветераны. За ними мелькали казацкие околыши на фуражках. Кое-где чернели рубашки со свастиками на рукавах. Остатки разбитых нацистов приняли активное участие в марше.
   Но большинство составляли простые городские жители. Многих Олег знал в лицо. Они были обыкновенными, приветливыми людьми. За одно утро лица их изменились до неузнаваемости. Их исказила ненависть.
   Яркое летнее солнце играло светотенью в зелени деревьев сквера, посаженного возле церкви. Где-то наверху в ветвях щебетали птицы. Но сейчас их невозможно было услышать. Как невозможно было разглядеть солнечные блики. Словно, тёмная туча накрыла Голую Гору траурным саваном смерти. На душе стало тоскливо и маятно. Снова медленно, но неукротимо стала разбаливаться голова. Руки сами по себе надели на голову снятую несколько минут назад шляпу. Сразу стало легче. Олег оглянулся на своих друзей. Все, кроме Аркадия и отца Евгения тоже надели шляпы. У Алексея Крещенко она вообще была ковбойская с широкими загнутыми полями.
   - Вот почему в церкви нужно обнажать голову, - тихо сказал Алексей, - что бы ничто не мешало духу Божьему...
   Толпа подходила всё ближе и ближе пока не упёрлась в узорчатую литую ограду и обтекла её полукольцом, размахивая дубинками, кольями и топорами. Казаки выхватили шашки из ножен. Олег не удивился, увидев среди них знакомую Пиявинскую фигуру. Тот махал шашкой комиссара Чугунова, украденной в музее неделю назад. Но удивило Олега другое. На голове Пиявина красовалась не казацкая фуражка, а мятая фетровая шляпа, что делало его внешний облик похожим на солдата южан, времён гражданской войны в США. "Значит и он знает!" - подумал Олег и пристально поглядел на Пиявина. И ещё раз удивился. Глаза у того были вытаращены и неподвижны, как у слепого. Ворованной шашкой он махал словно заводной механический солдатик, который не понимает, что делает. Такой же остановившийся взгляд оказался и на всех других лицах. Мелькавших перед церковной оградой. Слепая толпа колотила по ней своими "подручными средствами". Будто кто-то смастерил целую толпу злобных кукол, очень похожих на людей и бросил их на штурм голяковской церкви. Люди - куклы неистовствовали, орали похабную нецензурщину и норовили перебраться через церковную ограду, увеченную на концах, острыми шпилями, в виде крестиков. Штурмующие пытались уцепиться за эти крестики, но их руки словно ударяло электрическим током и они соскакивали на землю, тряся пальцами. Но упорно повторяя попытки преодолеть это препятствие, чтобы потом устроить настоящий погром, наподобие того, что был учинён здесь, ровно семьдесят лет назад. Тогда убили священника, отца Николая. Сейчас, возле церкви, стоял его внук - Евгений. Но, слава Богу, он не один.
   Особенно неистовствовали христианские коммунисты. Баба с косой и красный поп бились о закрытые ворота. Требуя пропустить их, в качестве настоящих служителей Бога, а не "продавшихся жидам выродков", которые предали "Великого Пророка", а с ним, заодно, и самого Христа...
   Рядом бесновались ветераны. Они потрясали своими немощными старческими кулаками, слабо дёргали за прутья изгороди и кричали угрозы тонкими охрипшими голосами. Остальной народ орал нечто грубое и бессвязное, тоже рвался в бой. Были в толпе и мужчины, и женщины, и подростки. Только отсутствовали дети, лет до четырнадцати. Олег заприметил в орущей людской массе и своих приятелей - футболистов, во главе с Сариным. Тот визжал и прыгал, потрясая хоккейной клюшкой.
   От всего этого сборища несло такой ненавистью, что находящимся в церковном дворе, с каждой минутой становилось всё больше не по себе. Они невольно сбились в одну плотную кучку, за стоящей на табурете, античной Богородицей.
   - Держите, друг друга за руки, - сказал Аркадий Сверлин. Он один сохранял абсолютное спокойствие среди неистового гама и рёва разбушевавшейся стихии под красными стягами. Взгляд Аркадия был каким-то отрешённым и в то же время сосредоточенным. Он словно не замечал ревущего людского прибоя, бьющегося в дамбу церковной изгороди. Он будто глядел в какое-то иное пространство и искал там ответ, который скрывался в реальной действительности.
   Все переплели между собой пальцы рук. И настроение почти сразу же изменилось к лучшему.
   - Мы под защитой Божьей Матери! - громко сказал отец Евгений. - Помолимся ей и Господу нашему Иисусу Христу! - И голос его словно заглушил рёв и визг толпы.
   Молитва отвлекла внимание от происходящего за оградой. Сознание на несколько минут, как бы, выключилось из времени и прикоснулось к Божественной Вечности. Пусть тонким, маленьким краешком. Пусть всего на несколько минут. Но прикоснулось...А когда мир снова вернулся в свои границы, то обломок этого прикосновения сиял над куполом церкви золотым православным крестом, отражающим солнечные блики яркого летнего дня. На душе стало спокойно и уверенно. Олег уже твёрдо знал, что ничего непоправимого и ужасного не произойдёт. Господь и Божья Матерь не допустят разрушения храма. Он под их надёжной защитой.
   Краем глаза Олег заметил, что недалеко от церкви, сбоку от бьющейся толпы, на площадке перед теплицей остановилась сверкающая на солнце чёрная "Волга". Задние дверцы её отворились, и на асфальт вступил мэр Бронислав Мошкин в окружении двух телохранителей. А из передней дверцы сначала показалась большая соломенная панама, под которой скрывалась маленькая головка депутата Эльвиры Пройды. Следом выскочило её тощенькое, старенькое. Но ещё шустрое тело. Эльвира подбежала к мэру и принялась ему что-то быстро говорить, показывая корявым пальчиком на церковь. Бронислав Мошкин важно - понимающе кивал полями светлой шляпы, по-хозяйски заложив руки за спину. Телохранители неподвижно стояли сзади, сумрачно надвинув свои шляпы на глаза.
   И в это время из-за поворота раздался вой милицейской сирены. На площадку вылетел жёлто-синий, знакомый Олегу "Газик", а в корпус ему друг за другом два крытых грузовика "ЗИЛа". Они тормознули рядом с административной "Волгой". Боковины тентов откинулись в стороны и на дорогу, словно рыцари в латах стали выпрыгивать "омоновцы" со щитами и дубинками в руках. Головы их прикрывали обтянутые материей каски. А лица скрывались вязаными масками с прорезями для глаз и ртов.
   Ассоциации с недавним нападением на его дом нацистов неприятно резанули Олега по сердцу. "Омоновцы" попытались построиться, но ряды их смешались и они вдруг со злобным рёвом, подняв щиты, и размахивая дубинками, дикой ордой бросились на толпу, врезались в неё и стали без разбора лупить налево и направо своими "демократизаторами". Но толпа дрогнула только вначале, а затем с таким же нечеловеческим рёвом встретила милиционеров дубинами, копьями и топорами. Вход был пущены красные флаги со стальными наконечниками. Ими с остервенением тыкали в щиты, словно копьями. Казаки шашками рубили омоновцев по каскам. Серая материя летела с них бесформенными лоскутами, обнажая пластиковые шлемы, как лысые черепа.
   Побоище приобрело угрожающие масштабы. Появились первые жертвы и с той и с другой стороны. Но отступать никто не хотел. Бились жестоко, безжалостно, с какой-то дремучей свирепостью. И за этой битвой, словно полководец, наблюдал Бронислав Мошкин, сложивший теперь, как Наполеон, руки на груди. Он был спокоен.
   Эльвира Пройда, напротив, проявляла повышенную нервозность. Она металась между мэром и милицейским "Газиком", дверцы которого были наглухо закрыты, и из них до сих пор не появлялся никто, хотя за стёклами машины происходило беспрестанное движение нескольких голов. Они крутились, дёргались. Тёмные силуэты в мундирах вскакивали и снова садились.
   Эльвира подпрыгивала, махала руками, словно подавая сигналы.
   И вдруг драка прекратилась. Сразу, в одно мгновение. Люди, только что с неистовством мутузившие друг друга, внезапно застыли в причудливых позах, словно они участвовали в детской игре "Замри - отомри". Этот "стоп-кадр" продержался несколько секунд, а потом все участники сражения пороняли оружие и будто куклы - марионетки стали одни за другим падать возле церковной изгороди и дальше в сквере, на сочную зелёную траву. Через минуту все окрест было устлано людскими телами. Люди лежали, держась за головы руками. Отовсюду послышались стоны, словно стонали раненые на поле битвы, после её завершения. Да так оно и было. Кроме стоящих за церковной изгородью и возле "Волги", на ногах остался только один человек. И это был Валерий Пиявин. Нет, ещё одного стоящего заметил Олег. Он стоял, спрятавшись за деревом, и в сражении, наверняка, не принимал участия. Он всё снимал на видеокамеру, прикрывшись серой шляпой и напялив на нос тёмные очки. Но майор Гнусов оказался узнанным.
   А Бронислав Мошкин, словно чего-то, испугавшись, вдруг нырнул в раскрытые дверцы своей "Волги". Следом бросились телохранители. Чёрная пантера рванула с места и мгновенно скрылась за поворотом. А из милицейского "Газика" на смену им тяжело вывалились три офицерских чина. Последним выбрался майор Муравьёв. Все четверо, конвульсивно подёргивая головами, двинулись по направлению к неподвижно стоящему возле церковной ограды Валерию Пиявину. Уронившему на асфальт комиссарскую шашку. Двое взяли его под локти. Третий, лейтенант, остановился чуть в стороне.
   - Вы арестованы по обвинению в убийстве Вениамина Венеригина! - громко сказал Борис Муравьёв.
   Валерий Пиявин покорно подставил руки. На них защёлкнулись наручники.
   - Прости! - вдруг закричал куда-то вверх, с надрывом в голосе, Пиявин - Я не знал! Я не знал, что это ты! Прости!
   И, уронив голову на грудь, он горько взахлёб зарыдал.
   Его увели и посадили в машину. Борис подошёл поближе к воротам. Олег приблизился к нему навстречу.
   - Ты понял? - тихо спросил Муравьёв, поздоровавшись. Олег кивнул головой.
   - Все подозрения с тебя сняты. Мы нашли улики против Пиявина.
   - Какие, если не секрет?
   - Штучка одна интересная, японская, в кармане шинели у этого... убитого, его сына ...оказалась. С одной стороны зверюшка какая-то электронная, а с другой...диктофон. Он-то последнюю беседу перед убийством случайно записал.
   Самодеятельностью занимался этот нацист. Пиявин ему приказал только стёкла в домах побить, а он, видно, захотел за что-то отомстить и певцу вашему, Огаркину. Вы его, оба, опознали. И Пиявин решил убрать свидетеля. Он ведь не знал, что убивает собственного сына.
   - Докатился, партийный деятель, - сказал Олег, - Зосю вот только жалко. каково ей теперь? А тем более, когда узнает, что с ней будет?
   - Ситуация трагическая, - банально согласился Борис, - только вот ты мне сможешь объяснить, что здесь то произошло? У меня с утра голова разболелась. Вот и сейчас так же болит. И словно провода натянутые внутри гудят. когда мне сообщили о беспорядках, я еле своих людей собрал. Все злые, агрессивные, между собой готовы подраться. Да и я был готов любого убить. Еле сдержался. Потом прошло всё. Приехали мы сюда. А в машине мы чуть друг друга не избили. Такая ненависть закипела. Ну, теперь прославимся мы на всю Россию! Чуть погром церкви не допустили.
   - Я и сам не всё до конца понимаю, - сказал Олег, оглянувшись на своих друзей. Те приближались плотной группой. Впереди шёл Илья Кротов, с бюстом Богородицы в руках. Следом двигался отец Евгений с Аркадием Сверлиным. Подойдя, к стоящему возле ворот Олегу, Аркадий наклонился и тихо сказал ему:
   - Я источник обнаружил. Нужно идти туда всем вместе, пока импульсы слабые.
   - А как же семьи? - недоумённо спросил Олег.
   - Товарищ майор, - обратился Аркадий к Муравьёву, - мы должны на несколько минут отлучиться. Подежурьте, пожалуйста, со своим отрядом. Они вон уже поднимаются - /крепкие ребята/. Здесь, в доме, женщины и дети. Толпа теперь бросаться не станет и, скорее всего, разойдётся. Но, на всякий случай, до нашего возвращения...
   - Конечно,- Борис отдёрнул мундир, - это наш долг, можете не беспокоиться. Кстати, вам не нужен сопровождающий? - и, не дожидаясь ответа, махнул рукой, стоящему неподалёку, лейтенанту.
   Дьякон открыл ворота и все, друг за другом, вышли за церковную территорию. Прямо перед воротами валялась разодранная багряная хоругвь. От изображения "мученика" остался только один прищуренный, чёрный, косоватый глаз. Рядом, схватившись за голову и выпучив глаза, сидела баба. Коса её во время драки расплелась, и седые волосы сбились в бесформенную кучу. Неподалёку стонал и причитал красный поп. Ряса его задралась выше коленей, открыв кривые ноги в брюках галифе, с синим гебешным кантом, вправленные в яловые подкованные сапоги. Остальные христианские коммунисты выглядели не намного лучше своих "духовных лидеров". Головная боль притупила их непримиримость. Но ведь где-то только сдвинут регулятор реостата...
   Омоновцы поднимались на ноги, держась руками за каски. Они освобождали путь процессии из девяти человек, несущих впереди себя гипсовую голову какой-то молодой женщины. Вторым, за бородачом со скульптурой, шёл священник, в полном облачении, с большим крестом на груди. А за ним, ещё несколько мужчин, со шляпами на головах. Процессия, крестным ходом, двинулась в сторону музея. Священник поднял на вытянутой руке свой крест, словно преграждая им, чью-то недобрую силу. Идущие следом, поминутно осеняли себя крестными знамениями. Лица их были серьёзны и сосредоточены. Замыкал движение милицейский лейтенант, с кобурой на поясе.
   И, вдруг, сбоку, идущих опередила пожилая дама, в широкой соломенной панаме. Она потрусила, скорым старческим аллюром, к музейным воротам.
   - Скорее за ней! - крикнул Аркадий и первым бросился вдогонку за Эльвирой. Олег и Артур побежали вместе с ним. Остальные продолжали идти шагом. Кроме милиционера, он увязался четвёртым.
   Эльвира опередила своих преследователей шагов на двадцать. Она шустро юркнула в музейные ворота, быстро проскочила дорожку, обсаженную с двух сторон, распустившимися розовыми пионами и шмыгнула в боковую дверцу заднего крыла, над крышей которого возвышалась полусфера, куполом прикрывающее цилиндрическое помещение, схожее с мезонином. Единственное окно, в этом круглом мезонине, было раскрыто в сторону церкви.
   Трое приятелей и лейтенант, один за другим, вбежали в боковую дверь и, после яркого солнечного света, оказались почти в полной темноте. Во всяком случае, так ощутил себя Олег. Но Аркадий, не остановившись, стал подниматься вверх по крутой винтовой лестнице. Где-то высоко старые ступени скрипели под ногами Эльвиры Пройды. Взвизгнула, а потом гулко стукнула дверь. Эхо прокатилось сверху вниз, по бетонному цилиндру. Затем раздался хриплый голос Эльвиры:
   - Выключай совсем! Они следом за мной идут! С милицией!
   В ответ раздался, тоже знакомый, голос Владлена Врыжина:
   - У меня здесь замыкание было. Я его уже исправил. Сейчас я им покажу! На полную мощность! Вернётся к нам, назад, эта церквушка! Как и планировалось! Снова музеем станет!
   - Догадались они! - крикнула Эльвира. - По пятам ведь идут! Убегать нужно!
   - Коммунисты не убегают и не сдаются! - гордо рявкнул Владлен. - Они дерутся до последнего патрона! Как завещал Великий Ленин! Включаю! - заорал он.
   Раздался оглушительный треск, словно в комнату наверху, прямой наводкой, попала молния. А потом послышался звериный, не похожий на человеческий голос, рык.
   - Убью-ю-у! - заревело нечто. И, почти следом, - пронзительный женский визг. Аркадий, рывком открыл дверь. Все четверо, задыхаясь от скоростного подъёма, остановились на пороге. В центре круглой комнаты стоял какой-то странный, похожий на гиперболоид, аппарат, с широким раструбом на конце ствола. За ним возвышалось большое зубоврачебное кресло, с откинутым назад колпаком. Аппарат дымился и коротко искрил. А кресло было пусто, но ещё крутилось по осевому винту, потому что из кресла только-только выскочил Владлен Врыжин, который душил визжащую Эльвиру Пройду, завалив её на подоконник открытого окна.
   - Убью-ю-у! - ревел Владлен, вцепившись руками в горло своей старой подруги. Лицо его покраснело, вплоть до лысины, в окантовке седых, взлохмаченных волос. Глаза сузились, превратившись в ненавистные чёрные щёлки. На бородёнке клинышком и усах белела бешеная пена.
   "Как похож..." - мелькнуло у Олега.
   Панама свалилась в открытое окно с головы Эльвиры. И она уже сама, наполовину свесилась наружу, уцепившись за душащие её руки Владлена. Визг её перешёл в хрип. Глаза вылезли из орбит. Хватка Врыжина не ослабевала.
   - На себя замкнул, - проговорил Аркадий и, вдруг, резко крикнул:
   - Держите их! Они сейчас выпадут!
   Но было поздно. Эльвира всем телом перевесилась через подоконник и полетела вниз, увлекая за собой Врыжина. На асфальтовой дорожке раздался глухой, мягкий шлепок двух тел.
   - Всё, - тихо сказал Артур, за спиной Олега.
   Лейтенант подошёл к окну и заглянул вниз.
   - Вдребезги, - сообщил он, - высота здесь с пятиэтажку.
   - Да сектор "обстрела" широкий, - сказал Аркадий, тоже выглянув в окно, - весь город, как на ладони. И церковь хорошо видна.
   - А чем это он занимался здесь? - спросил милиционер, оглядывая круглую комнату, похожую на лабораторию.
   - Психофизическими экспериментами, - сказал Аркадий. - Этот аппарат - психотронный излучатель. Он был сперва направлен на церковь, с малой мощностью, а затем вглубь города, на всю мощь. Поэтому у нас всех головы болели, и помыслы всякие злобные в головах стояли. Потому и народ пошёл церковь штурмовать.
   - Ну, а почему они друг друга не перебили тогда, а сюда пришли, организованно? - спросил Артур.
   - Вот тут-то и вся загвоздка, - задумчиво сказал Аркадий, - кто-то к этому аппарату подключился и очень целенаправленно стал внушать атаку на церковь. Я до сих пор его не вижу. Закрыт. Сильный...
   - Слушай, - сказал Артур. - Надо бы эту штуку из розетки выдернуть. А то, мало ли что, может, случится. Замкнула она, искрит.
   Аркадий зашёл за кресло и вынул штепсель. Излучатель затих, стрельнув последней красной искрой.
   - Пойдёмте теперь назад, вниз, - сказал лейтенант. Протокол будем составлять. Вы - свидетели.
   Вместе со всеми, Олег повернулся лицом к двери и, вдруг, увидел над ней, исчезнувший портрет графа Добринского. На лбу у него, красным фломастером была нарисована мишень. Стрелял по портрету Врыжин из своего излучателя, а у живого графа и его сына, в это время головы раскалывались. Олег поднялся на цыпочки и хотел снять портрет со стены.
   - Ничего не трогайте! - остановил его лейтенант. - Это место происшествия. Оно должно быть неприкосновенным, до окончательного осмотра. Вилку выдернули и хватит... Пришлось подчиниться. По скрипучей лестнице, в полутьме, спустились вниз, и вышли на яркий солнечный свет. Вокруг места падения уже стояли остальные участники "крестного хода". Шляпы они держали в руках, словно олицетворяя двойной смысл своих обнажённых голов. Олег и Артур тоже сняли шляпы, и подошли поближе. Отец Евгений тихо читал заупокойную молитву. Михаил, немного нервозно, поглаживал окладистую бороду. Илья поставил скульптуру Богородицы на скамейку и находился неподалёку от неё, о чём-то полушёпотом беседуя с Алексеем Крещенко. Иван и Андрей стояли полуотвернувшись, стараясь не смотреть на двух, лежащих на асфальтовой дорожке. Олег тоже не стал смотреть в ту сторону. Зрелище, наверняка, малоприятное. Особенно, когда всё происходило на твоих глазах и с хорошо знакомыми людьми.
   Аркадий ушёл внутрь музея, вызывать, положенную в таких случаях "скорую помощь". Лейтенант побежал к церкви докладывать Борису Муравьёву. Олег стоял отвернувшись. На душе было тоскливо. При соприкосновении со смертью оптимистические чувства, обычно, не доминируют. Заслужили ли эти двое стариков такой конец? Пусть они оба были ему неприятны, но Олег искренне жалел Эльвиру и Владлена. Господь их рассудит...
   За музейной оградой мягко заурчал мотор. Сквозь щели забора Олег заметил, величественно плывущий по улице, длиннющий серебристый лимузин. Возле ворот лимузин притормозил. Задняя дверь приоткрылась. Некто, в белом костюме и белой шляпе, вступил на дорогу, подошёл к забору и заглянул в щель. Он смотрел во двор всего несколько секунд. Потом, словно отпрянул, отступил, забрался назад, внутрь лимузина. Дверца неслышно закрылась. Длинная серебристая сигара медленно укатила из поля видимости.
   Олег оглянулся. За спиной стояли его друзья.
   - Сорвалось у хищника, - сказал Аркадий Сверлин.
   - А что ему было нужно? - спросил Илья Кротов.
   - Можно только догадываться, - задумчиво произнёс Аркадий.
  
  
   ГЛАВА IV
  
   Борис Муравьёв долго перебирал на столе какие-то бумаги. Хмурил брови, пощипывал седые гренадёрские усы, искоса поглядывал на Олега. Олег терпеливо сидел за продольным столом для посетителей и ждал, когда Борис скажет, для чего он вызвал его к себе, с утра пораньше. После тех событий, возле церкви прошло уже больше двух недель. Накануне состоялся второй тур президентских выборов. Но не по этому же поводу Олега пригласил к себе, заместитель начальника ГОВД?
   - Вчера Пиявин в камере повесился, - наконец сказал Борис и в упор посмотрел на Олега пристальным взглядом, следя за реакцией своего приятеля - поэта. Неужели он подумал, что это сообщение вызовет у Олега радостные чувства?
   - Как же он умудрился? - спросил Олег. - Вы же должны перед "посадкой" обыскивать. Или помог кто?
   - Да нет, просто не досмотрели. В гимнастёрочном шве шнурок шёлковый у него был вставлен. Он этим шнурком и сына своего удушил и тех японских дозиметристов. Помнишь фургон в речке? Этот шнурок почти никаких следов не оставляет. Экспертиза даже сначала не заметила...
   - Постой, постой, - Олег вопросительно поднял руку, - значит и японцы - его рук дело?
   - Следствие ещё не закончено, - сказал Борис, но ты, как лицо, в какой-то мере заинтересованное, должен знать подробности. Только попрошу их никому не разглашать. Договорились? Олег молча кивнул головой.
   - Эти японцы, как ты знаешь, радиоактивность у нас в округе проверяли. Данные анализировали и в своё бюро, в Москве, отправляли. А тут, после того, как в церкви побывали, вдруг попросили у Эльвиры Пройды, разрешить им послать телефакс. А в это время у Эльвиры в кабинете Пиявин сидел. Сообразил он, что, что-то тут не так и решил проверить содержание "факса". Японцы текст набрали, и тут Пиявин во всём здании администрации свет отключил, рубильником. Японцы - к Эльвире. Та им начала объяснять, что, мол, у нас частенько электричество отключают. Такая, мол, страна, Россия. Коньячок им стала подливать. Японцы не отказались и напились до "зюзиков". А Пиявин, тем временем, содержание факса прочитал, /по-английски он соображал/, и позвонил своему брату, в Москву. Тот обещал приехать через день. Японцы стали, естественно, мешать. Но убить их сразу Пиявин почему-то не решился. Почему? Так и не сказал. Он вызвал Венеригина, с которым был давно знаком, но не знал, что тот его сын. Вместе они погрузили, поздно вечером, пьяных японцев в их фургон и сказали Эльвире, что отвезут их в гостиницу, а сами загнали машину в гараж Пиявина. Японцев усыпили, связали и оставили в гараже на сутки. Успели побывать на казачьем кругу, с тобой пообщаться. А на обратном пути, нацисты, для отвода глаз милиции, музей обокрали. Так им Венеригин приказал. А сам, и Пиявин, в гараже, насильно влили в японцев по бутылке водки. Пиявин их слегка придушил своим шнурком. Он сонную артерию перетягивал, и шнурок следов на шее почти не оставлял. Потом фургон, вместе с японцами. Привезли к мосту и столкнули, разогнав, в реку.
   - Ты мне самого главного не сказал, - прервал Олег Бориса, - что же такого в том "факсе" содержалось? За что бедных японцев укокошили?
   - А то, - медленно сказал Борис Муравьёв, - что японские дозиметристы обнаружили под нашей церковью, богатые залежи урановой руды...
   От такого сообщения Олег даже присвистнул.
   - Так вот почему братья Пиявины решили церковь отреставрировать и колокольню на ней построить. Чтобы, под шумок, руду вычерпать своей "большой ложкой". Только вот, как бы им всё это удалось провернуть незаметно? радиация ведь. Лопатой копать не станешь. Техника специальная нужна. Защитные костюмы и прочее оборудование...
   - Ну, у Владимира Валерьяновича деньжата водятся крупные, - усмехнувшись, сказал Борис, - фирм у него по Москве разбросано десятка два. К тому же, помощником он числится депутата Думы от КПРФ. Власть готовились забирать. Деньги, я тоже думаю, отмывали партийные. Избирательную кампанию коммунистов финансировали. Мафия, одним словом.
   - Так. Ну, а какое отношение имеет ко всей этой истории покойный Врыжин, со своим психотропным излучателем?
   - Ты знаешь, он преследовал какую-то свою цель. И, поначалу, в планы братьев Пиявиных не входил. Но Эльвира разболтала Валерию про этот излучатель. И кому-то из них пришло в голову уговорить Врыжина, направить его на город, чтобы озверевший народ разграбил церковь, и тогда уж нашёлся бы естественный повод для "реставрации".
   - Врыжин хотел, чтобы церковь снова музеем стала, - Олег сказал то, знал сам, - потому и бил он своим аппаратом по храму, отпугивая от него прихожан. А Эльвира была, видно, в курсе его деятельности. Так и выпали из окна вместе, когда Врыжин собственную злобу, через излучатель, случайно, направил на себя, рассвирепел и на свою подругу набросился. Страшная смерть.
   - Ну и у сына Пиявина была не лучше, - сказал Борис, постукивая пальцами по столу. - Для Пиявина он оказался опасным свидетелем. К тому же он ещё напортачил и "засветился" с этим глупым нападением, в ворованных касках и шинелях, на ваши квартиры. Венеригин, получив от тебя, как следует, поехал с докладом, к Пиявину. Тот обещал его спрятать, а сам, подошёл сзади и набросил на шею шнурок, когда Венеригин водку у него за столом пил. Весь этот разговор и само убийство, штучка японская электронная, записала, которую Венеригин у дозиметристов отобрал. Шарил, должно быть, по карманам.
   - Но ведь у этого Венеригина голова была пробита, - напомнил Олег.
   - Это потом уже Пиявин его по голове ударил. На твоей мусорной куче, чтобы на тебя всё свалить. И каску на голову надел ему для верной улики против тебя.
   - Хитёр казак, - с горькой иронией проговорил Олег, - только он сам себя перехитрил. Жутко перехитрил. Сына собственного убил. Потому, наверное, и повесился?!
   - Да, подавлен он был до крайней степени. Всё добровольно рассказал. Во всём признался. Я на допросе присутствовал. Вид у него был ужасный. Я уже тогда понял, что не жилец он...
   В кабинет без стука вошёл знакомый капитан - следователь. Он за руку поздоровался с Олегом и наклонившись к Муравьёву, что-то неслышно заговорил ему на ухо. Борис слушал капитана, удивлённо подняв брови. Когда тот ушёл, майор ещё несколько минут молча сидел за столом, задумчиво пощипывая усы. Затем взглянул на Олега.
   - Свежая новость, - сказал он с недоумением в голосе. - И прямо скажу, неожиданная. Мы, после признания Пиявина, научную комиссию, из Москвы вызвали, чтобы проверить данные по урановой руде под церковью. Неделю они здесь работали, анализы брали по нескольку раз. И вот сегодня объявили результат: нет там никакого урана, и не было никогда! Значит, ошиблись японцы, а сними и Пиявины обманулись. Зря затеяли весь этот сыр-бор. Или здесь что-то другое?
   - А я догадался, - вдруг сказал Олег, - это аппарат Врыжина во всём виноват. Он, наверное, при работе радиацию излучал. Вот потому и японские датчики сплоховали.
   - Наверное, ты прав, - согласился Борис, - но так или иначе, эта история завершилась.
   - Если бы так? - сказал Олег. - Но история продолжается. Нет у неё конца. До скончания времён...
  
  
   ЭПИЛОГ
  
   Прошло больше двух лет. Они ехали по жёлтым сентябрьским улицам в машине Артура Горжетского, который после августовского финансового обвала почти окончательно разорился, закрыл свой магазин, продал "Газель" и торговал продуктами на рынке, где цены подскочили в несколько раз. Но Артур, особенно, не унывал и не плакался. Он уже привык работать и надеялся выбраться из трудностей.
   Михаил Шухровский расположился рядом с Артуром на переднем сидении в своей неизменной шляпе и чёрном пальто - балахоне. Нынешние городские власти перестали финансировать его проект по реставрации Усыпальницы, ссылаясь на отсутствие средств. Но Михаил с помощью отца Евгения продолжал ремонтировать часовню, урывая, где придётся деньги и стройматериалы. Работа медленно продвигалась. Сам же отец Евгений Преображенский сумел за последний год заново отстроить церковную колокольню. Спонсором в строительстве оказалась американская фирма "Проктер и Гембл", обосновавшаяся в соседнем городе. На ней менеджером - переводчиком служил Андрей. Он и уговорил американцев. Теперь на очереди Усыпальница. Деньги уже перечислены. Олег только что сообщил эту новость Михаилу. Тот взбодрился и повеселел.
   Виталий Огарков и Алексей Крещенко работали вместе в Доме Культуры. Алексей вёл музыкальный кружок, но денег за свою работу не получал уже полгода, но не роптал, и в октябрьской "акции протеста" участвовать не собирался.
   - Мне с коммунистами не по пути, - сказал он без всякого пафоса.
   - Да, для них, чем хуже, тем лучше, - добавил Виталий, - вон они как взбодрились. Всё власть мечтают узурпировать.
   - Только, зачем она им, эта власть? - недоумённо пожал плечами Артур, - не потянут они, всё окончательно развалят со своими ленинско-сталинскими догмами столетней давности. В оппозиции - куда удобнее. Ни за что не отвечаешь и ругаешься почём зря.
   - Власть - это деньги, - сказал Олег. - И такие, что нам и не снились. А у господ коммунистов - Большая ложка. И повышенный аппетит. Делиться они ни с кем не желают. Вот они и хотят всероссийской смуты. Бюджет в Думе принимают нереальный. Отсюда и нынешний обвал. Импичмент готовят, чтобы безвластие воцарилось. Трудятся целенаправленно. Рушат демократию, которую люто ненавидят. Времена нас ждут невесёлые.
   - Война, идёт гражданская война, - пропел голосом Талькова Виталий, а затем добавил от себя, - пока холодная.
   - Кстати, у меня кассета есть, - сказал Артур. Он вытащил кассету из коробки одной рукой, другой, держа руль. Вставил пластмассовую плитку в узкое отверстие автомобильного магнитофона, нажал на клавишу. Колонки за задним сидением ожили музыкальной композицией. Пел убитый поэт:
   Я мечтаю вернуться с войны,
   На которой родился и рос.
   На руинах нищей страны,
   Под дождями из слёз.
   Но не предан земле тиран,
   Объявивший войну стране,
   И не видно конца и края
   Этой войне.
   Я пророчить не берусь,
   Но точно знаю, что вернусь -
   Пусть даже через сто веков -
   В страну не дураков,
   А гениев.
   И поверженный в бою,
   Я воскресну и спою
   На первом дне рождения - страны,
   Вернувшейся с войны...
   Под музыку Талькова они проехали по мосту и стали подниматься на Голую Гору, украшенную буйством осенних красок. Неяркое утреннее солнце переливалось в этих красках отблесками вчерашнего дождя. Капли звёздочками срывались с лип, стоящих вдоль дороги и летели на асфальт радужным звездопадом. Капли ударялись о лобовое стекло и стекали по нему длинными светящимися змейками. Но Артур не включал "дворники". Он вёл машину уверенно. Солнечные капли ему не мешали. Автомобиль ехал навстречу солнцу по дороге к Храму.
   - А знаете, как раньше называлось это место? - вдруг сказал Михаил. - Я в музее в одной старинной грамоте прочитал: "Доброй Горой" оно называлось...
   - Сегодня всё соответствует, - сказал Олег. На душе у него стало легко и спокойно. Может быть, потом всё снова изменится, но сегодня - особенный день. Сегодня праздник Рождества Богородицы. Они едут в Храм на Утреннюю службу. Там их ждут друзья. Там его ждёт Вера. Она должна отпроситься с работы и подойти к церкви от больницы пешком. Так они договорились.
   Над Доброй Горой звенели колокола. Их очищающий звон лился с вершины колокольни, заполняя собой прозрачный осенний воздух. Разноцветные листья тихо падали на площадку возле церковной ограды, где в стороне от толпы прихожан стояли Илья Кротов, Аркадий Сверлин и Вера, вместе с высоким сутуловатым человеком, лицо которого украшали роскошные седые усы. Граф Добринский приехал на освещение колокольни.
   Они выбрались из машины, подошли. Поздоровались, поздравили друг друга с праздником. Вера поцеловала Олега в щёку. Он ответил ей тем же. Любимые глаза светились нежностью. Два образа давно слились в один. В Единую Веру. И эта Вера будет жить в нём. До конца.
   Отец Евгений Преображенский уже начал Утреннюю Службу. Они перекрестились и вошли в Храм.
  
   Февраль - октябрь 1998 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   оком. нсадо-мазохистский, на генетическом уровне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   142
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"