Аннотация: Эссе о городских стихотворениях Аллы Иосифовны Арцис
Алла Иосифовна Арцис - архитектор и поэт, автор нескольких поэтических книг. Первый сборник ее стихотворений "Зимородок" вышел в свет в 2017 г., в 2019 г. была издана книга "Хорошо темперированный Гвадалквивир", в 2022 г. в результате победы в Национальной литературной премии "Поэт года - 2020" увидел свет сборник стихотворений "Предчувствие лунного". Эта книга - диалог человека и вещей, человека и смыслов. Это песня каждого дня, заворачивающая в обертоны слов прожитые дни и эпохи. Сквозь описанные автором явления материальной реальности проступают порой мифические и мифологические образы, отчасти придуманные поэтом, отчасти вобравшие в себя древние легенды и мифы. Среди многих тем и сюжетов хочется выделить вошедшие в сборник стихотворения о городе, в основном - о Москве. Каждое из них подобно маленькому путешествию: в пространстве, во времени, в художественном образе. Например, в стихотворении "Японский сад": "Среди стволов притаился хитро/ Маленький странник Будда" . В стихотворении "Осенний лотос" в старом парке проступает предчувствие романтического путешествия: "синий флаг на мачте неба спущен/ В преддверии осенних перемен" . Возможно, именно такое восприятие необходимо для осмысления современного мегаполиса. Он всегда немного "Вавилон" и немного пограничье - перекресток. Точка соприкосновения культур и традиций, мифологий и восприятий. Если в небольших провинциальных городах возможна относительная неизменность бытия и быта, то круговорот людей и идей в мегаполисе всегда привносит новое.
Человек воспринимает мир через город и город через мир, в стихотворениях Аллы Арцис эта связь подчеркивается. Существующая традиция изображения города как явления упорядоченного и регламентированного, противопоставленного естественной жизни деревни в стихотворениях Аллы Арцис, поэта города, живущего и выросшего в городе, изображается в синкретическом единстве, словно сотворяя новую мифологию. Таковы космогонические образы стихотворения "В ожидании бури": "Почудилось: вот-вот начнётся/ Иная, новая планида,/ Планета яростно качнётся,/ Меняя абрисы и виды" . Таков и мифологический код стихотворения "Мы с облаком": "Мы с облаком не то чтобы близки./ Я на него смотрю из-под руки -/ оно в моё окно туманом дышит,/ не нарушая утренний покой,/ потом проходит красною строкой/ по тёмным сонным предрассветным крышам" .
На символическом уровне подобная близость с облаком становится возможна лишь в конце XX - начале XXI в., когда человек ощутил свою защищенность перед лицом стихии. Собственно, на уровне традиций облако олицетворяет собой присутствие высших сил: "в христианской традиции один из символов второго пришествия. У скандинавов облака считались боевыми конями валькирий; у греков они отождествлялись с пасущимися стадами Аполлона [...] В библейской традиции светлое облако ассоциируется с воздухом, небом и ангелами; также оно стало атрибутом присутствия Бога. Часто ангел изображается стоящим или сидящим на облаке. Рука Господа, возникающая из облака, является популярным геральдическим символом дарованной Богом власти. Но есть у облаков и другое символическое значение. Так как тучи, затянувшие весь горизонт, кажутся горами, они становятся символом неприступных гор и символом недосягаемости вообще" . Описанная поэтессой личная, почти интимная встреча с небесами возможна там, где уже побежден страх человека перед стихией, где человек настолько властен над своей судьбой, что может ощущать свою независимость от случайных капризов природы. Вместе с тем такое осознание бытового комфорта не означает забвения прошлого или отказа от него.
Образы старого и нового города, подобные попытке подхватить уходящие образы, знаки и символы купеческой Москвы, Москвы дореволюционной, увидеть их возвращение в сегодняшнем дне. Чаще всего подобная поэтизация обращена к новым районам города, которые совсем недавно были заводскими окраинами. В стихотворении "Сходня" очень колоритные сравнения с одеждой: "Далеко внизу блестит река -/ Сход крутой, и речка тоже Сходня./ Берега в изношенном исподнем/ Ждут: взамен зелёного платка/ Им отвалит щедрая метель/ С барского плеча меха да шали -/ От дождей одежды обветшали, / Утомила ветра канитель./ Будет, будет им кручёный шарф,/ Пыльных пол изломанные складки,/ Полотна дорожного заплатки/ На прожжённый фонарём рукав./ Втиснут город в щегольской пиджак:/ Тесный крой, искусственная кожа.../ Ты беги, река, покуда можешь/ Спрятаться в лесу, залечь в овраг./ Кинь на плечи набивную бязь,/ Ветви ивы убери под ленты/ И на небо не смотри весь день ты -/ Лодочку судьбы своей не сглазь" . Аналогично описывается природа в стихотворении "Русский пейзаж": "уж если март, то в праздничном обличье, / Расцвеченный, просвеченный насквозь, - / И вместо красок перепевы птичьи / Художник щедро выплеснул на холст. / Земля сквозь снег - узором домотканым, / Лошадка в масть - ни дать ни взять рысак" . И в стихотворении "Карфаген" природные явления описаны как убранство, а частности - интереснейшие одежды зимы: "...зима:/ Ушла, вернулась - всё некстати:/ Её белила и сурьма,/ И перепачканное платье/ Из ледяного полотна,/ И в кубке стылого фонтана/ Струя, как рваная струна,/ Шипя, выдавливает piano" . Подобные одежды города и пейзажа словно проявляют незаметную в суете память города как единства людей, пейзажа и зданий.
В стихотворении "Автозаводская" дома сравниваются с человеком: "Задумывай, загадывай, запрашивай/ У дальних звёзд своей судьбы расклад,/ А жизнь твоя - как наскоро открашенный/ Случайно сохранившийся фасад./ Замазаны от времени пробоины,/ Затёрты наспех - не до красоты,/ И лоджии зашитые - не больно им? -/ Как наглухо задраенные рты./ Сквозь ветви клёнов кажутся громоздкими/ Высокое крыльцо и длинный свес./ Тут улица была Автозаводская/ И Машиностроительный проезд./ Скользит по тёмным окнам осень ранняя,/ Как раненая птица, ищет кров./ Сохранены привычные названия,/ Но сердца больше нет у этих слов./ По винтику, по балке, по кирпичику,/ Никчёмней, чем осенний листопад,/ На мусорном развале безразличия/ Прошедшее - привычный экспонат./ А во дворе фонтан белёной ракушкой -/ Таких по всей Москве наперечёт, -/ И память выбивается по камушку,/ Пока вода по капельке течёт" . Прошлое города вдруг проступает в его настоящем, но будущее неопределенно.
Этот мотив развивается также в стихотворении "Старинная менестрельская песня", где фантазии и романтические художественные образы далекого Парижа и Монреаля воплощаются в повседневности Москвы: "А снег летел, летел, летел и вдруг растаял,/ И весь запал небесных тел как даром вышел,/ Но на асфальт легла полоска золотая,/ И по лучу прошла Принцесса из Парижа./ Ну не Парижа, а, положим, Монреаля -/ Теперь она жила в Москве на Бирюзова, -/ Был взгляд её миндалевидно нереален,/ Сквозь пух ресниц - неодолимо бирюзовый" . Это одновременно и тоска по утраченному раю, и надежда на его новое воплощение, и романтическая мечта о несбывшемся, категории, "Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов" . Такая тема находит дальнейшее воплощение в пласте мифологического восприятия, например в стихотворении "Острова": "А под крылом дрейфуют города,/ На острова похожие так странно -/ Слились в ночном беззвёздном океане/ Земная и небесная вода" .
В стихотворении "Май" впервые возникает мотив противоестественных искусственных запретов: "узнай, как выпадают из времён -/ Ведь лета нет, оно всего лишь снится,/ И хорошо, что не читают птицы/ Плакат дурацкий: "Выгул воспрещён"" . Этот мотив развивается дальше в трагедиях минувших эпох, которые остаются в памяти города и поисках способов защититься от них. Так, среди мягких и теплых образов проскальзывает трагическая память столицы, наиболее ярко это выразилось в стихотворении "Тень" - память о мертвых о невинных и напрасных жертвах: "Этот город/ не впустит - не выпустит,/ арок щемящих сжимая тиски./ С лаем звонким щенячьим,/ словно мячик,/ зароет в ворох / флуоресцентной тоски./ Такси / не повезёт на край./ Выбирай, / кого кормить и хвалить, / кому тонуть и гореть. / Стали ночи длинней на треть, / тени сползают с плит: / до последней из полнолунных пятниц/ мне было пятнадцать" .
Драматические мотивы развиваются в стихотворении "Вавилонская башня", когда поэтесса сопоставляет два мифа: о Москве Третьем Риме и христианский миф Вавилона как метафору гордыни, в результате которой произошло разделение языков и люди перестали понимать друг друга: "То ли тени роятся, дробясь многократно, /То ли стены сошлись, их растёт высота/ [...] Кто твердил о величии Третьего Рима, / Тот не ведал - не Рим перед ним, Вавилон" . При этом Рим и Вавилон показаны как два противоположных полюса: разделения рода людского и попытка создания нового единства - государственного (на уровне Империи) и духового (на уровне религии). Однако, цельность и единство иллюзорны. Эта мысль получила свое развитие в стихотворении "Мой город": "Мой город!" - восклицала радостно, / хотя, быть может, и не слишком. / Он хрупкий был, как ртутный градусник, - / пришлось держать его под мышкой" .
Город как развивающееся единство, как пространство исторической памяти и цельности, но цельности иллюзорной. Это особенность Москвы, которая присуща и другим мегаполисам: сосуществование в едином пространстве множества культурных кодов, связанных между собой неразрывно, но и неслиянно. Памятники, литературные образы и лично значимые факты реальности в условиях мегаполиса могут пересекаться или сосуществовать в параллельных реальностях, практически никогда не соприкасаясь. При этом Москва будет разной для туриста, вновь приезжего и человека, живущего в городе на протяжении нескольких поколений. Эти различия проявляются в текстах стихотворений, создавая образ отчасти эфемерного, иллюзорного и хрупкого города. Это противоречит сложившимся в литературе образам Москвы - хлебосольной и гостеприимной в дореволюционной литературе, монументальной и парадной в литературе ХХ - XXI вв.
Стихотворения Аллы Арцис по форме и образному ряду близки классической поэзии. Вместе с тем это произведения, которые могли быть созданы не ранее последней трети ХХ века. В созданном ею образе города человек уже надежно защищен от стихии, он может укрыться от дождя или снега. Смешение культур - не всегда уютное, но всегда разнообразное противопоставлено смешению времен - от радостного удивления перед новым до горькой констатации безразличия е прошедшему. И вместе с тем появляется желание запомнить, удержать знаки времени, наделить ими если не людей, то явления природы, увидев в пейзаже воплощение традиционного костюма. Увидеть лицо столицы в ее непреходящей красоте, вопреки быстрому, несколько суетливому ритму жизни мегаполиса и уже сложившемуся мифу большого города XXI века.