Ланда Генрих Львович : другие произведения.

Бонташ, роман. Тетрадь 1-я

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Генрих Ланда
  
   БОНТАШ
  
  Биографический роман - сокращенный интернетный вариант
  
  Полная версия - издательство Patson"s Press, 308 Tasman Drive, Sunnyvale, California, USA, 94089
  
  Библиотека Конгресса США ЉPG3549.L327 B662001
  
  Copyright G.Landa, San Francisco, 2001
  
  
   ДНЕВНИК БЕЗМЯТЕЖНОЙ ЮНОСТИ
  
  ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
  
  (((Синяя "трофейная", т.е. немецкая общая тетрадь, порядочная ценность по тому времени. На первой странице фиолетовыми чернилами крупно написано "ДНЕВНИК", и эпиграф: "Ко всему готовы, ничего не жаль..." Под этим грозным эпиграфом - фотография худенького домашнего мальчика. Это я сорок девяь лет тому назад.)))
  
  31 августа 1947г.
   Завтра начинаю заниматься в 10-м классе. Ничего не приготовлено: книг нет, папки нет, ручка испорчена. Не знаю даже, когда начало уроков. Посмотрим, что выйдет.
  
  2 сентября.
   Всё неплохо: новые книги, тетради, перья. Пока еще чист и невинен. И уже кажется, что занимаемся давно и каникул даже не было. Режим дня налаживается... В общем, полный оптимизм.
  
  6 сентября, суббота.
   Все эти дни сильно устаю. Болит голова. Режима никакого. Новая литераторша - ерунда, безграмотность.
  
  20 сентября.
  Вошёл в колею. Учебные дела идут средне. Дни текут однообразно, всё время занято. Писать не о чём и ни к чему. Еле заставил себя сделать эту запись. Эдак и дневник вести не стоит.
  
  3 октября.
   Дни бегут. Целый день, как проклятый, занят. Вечером не хочется ложиться, утром - вставать. Уроки, уроки, контрольные, сочинения, музыка и опять уроки... Нудно, пакостно на душе. Надо побольше заниматься спортом. Льщу себя надеждой, что к концу дневника стану совсем другим. Сейчас мои параметры: возраст 16 лет 2 месяца и 26 дней, рост 163 см, вес 48 - 49 кг, на турнике подтягиваюсь 4 раза, от земли отжимаюсь 17 - 20 раз. Внешнее оформление неважнецкое. Но ничего...
  
  12 октября, воскресенье.
  Вчера я был на школьном вечере. Подготовил себя тщательно, так как это можно считать моим первым вечером. Но всё-таки разочаровался. Или вечер был малоудачным, или все вечера такие, но я ожидал большего. Я добросовестно разгадывал викторины, смотрел кино, играл в "моргалки", "ручеёк", "базар", в общем, кроме танцев, вкусил все радости такого мероприятия. Танцевать меня не тянет (я и не умею танцевать), даже при игре в "базар" меня мучила неловкость (мало сказать неловкость), когда нужно было брать партнёршу под руку. И вообще, присутствие прекрасного пола оказалось менее приятным и интересным, чем я ожидал (лично для меня, конечно).
   Сегодня пришлось приводить в порядок своё барахло. Как быстро меняются интересы и обстоятельства! Каждая жестянка, деревяжка вызывает волнение, грустные почему-то воспоминания. Каждый потрёпаный негатив воскрешает ушедшее в вечность настроение, волнение... Это ощущение и больно, и сладко. Просто, у меня самого, наверное, сейчас такой период. Быстро расту, меняюсь, "мужаю", как говорят. Ну что ж... Время! Поэтому я и завёл дневник...
  
  
  
  20 октября.
  Дикий холод. Осень. Демосфен (или Цицерон?) для тренировки внятности речи совал камни в рот, а я играю "Этюды для беглости" на тугом рояле окоченевшими пальцами.
  14 часов 00 минут... Первый снег!
  
  18 ноября.
  Уважаемый читатель (если таковой будет когда-нибудь)! Не думай, что вся моя жизнь заключается в том, что здесь написано. Наоборот, самые живые и интересные события почему-то сюда не попадают. Так, здесь нет ни слова о том, что наша стенгазета, где я рисую карикатуры, пользуется большим успехом, что я изрядно успеваю по музыке; что я быстро расту и по утрам занимаюсь с гирями, что Некрасов, наш новый ученик, мне очень нравится, и мы с ним почти товарищи, что наш сосед по квартире Борис Аркадьевич имел прободение желудка и лежал 10 дней в больнице (после этого всей квартире будто бы "болел живот").... Всё это не записывается потому, что этими впечатлениями я делюсь дома и в школе, об этом не чувствуется желания писать, это не представляет собой мои личные дела, в которые никто не посвящается. А личных дел у меня мало. Можно сказать, совсем нет. Но всё же были маленькие события, интересные своей необыденностью и (для меня) новизной. О них-то я и поведаю свету в следующий раз...
  
  22 ноября
  Что ж, возвратимся к недавнему прошлому. 4-го ноября я оказался на предпраздничном вечере в 67-й школе. Окончилась самодеятельность (на торжественную часть я опоздал) и начались танцы и прочие развлечения. Я скромно стоял в стороне, так как не умею танцевать и не хотел ни во что играть. Если прибавить к этому, что как раз в этот день мама была нездорова, то можно легко представить, что вид у меня не был такой уж сияющий. Но, впрочем, я не грустил. Я нацепил номер "воздушной почты", хотя на получение писем нельзя было даже надеяться. Но вот ко мне подходит "почтальон" и вручает две записки. Думая, что кто-то перепутал номера, я начал читать. Но это было адресовано мне. Кого-то заинтересовала моя "грустность". На первую записку я ответил "едкой остротой". А вторая была приблизительно такого содержания (привожу по памяти): почему вы такой грустный? Напишите о себе что-нибудь, пожалуйста. "Пожалуйста" подкупило меня. Я туманно ответил. В следующей записке те же две подписи изъявили желание познакомиться со мной и жаловались, что я ничего не написал о себе. Я отыскал их по номеру.
  
  Это были две подруги. Одна низенькая и черноволосая. Другая высокая, рыжеволосая, худая, в очках. Я обратил на неё внимание ещё до этого. Обе они очень ласково, приветливо улыбались. Их звали И. и М. Поговорив немного с ними и объяснив причину моего вида, я отошёл. Я видел, как М. написала записку. Я получил её. Им понравилась моя искренность. Они будут 6-го у нас в школе на вечере, там опять со мною встретятся.
   Дома я был несколько возбуждён. Даже очень. Записки, как бы невзначай, показал маме. И почему-то вспоминал только М...
  6-го пошёл на вечер. Была только М. Подойти к ней было страшно неловко. Она писала очень долго какую-то записку. Когда она её кончила, я решил подойти. Поздоровавшись, она отдала мне эту записку и отошла. Вечер сразу стал интересным. Записка была простая: о школе, о ребятах, о себе. Я ответил. Приятно видеть, как, получив твою записку, оставляют всё и отходят в сторону. Здесь же я встретился с одной полузнакомой особой из 57-й школы. Теперь с ней говорилось легко и свободно. В это время подошла М. и попросила бумагу. Непринуждённо беседуя с "особой", я чувствовал, как мне пишут послание. Получил я целое сочинение. Но не откровенная болтовня была мне приятна, а сам факт.
  У меня болела голова. Я написал прощальную записку и отправился домой. Шел снег. Завтра праздник. Дома отдал записки маме. Мама признала нравственность совремённых девочек вполне удовлетворительной.
   Искусственно подавил возбуждение, но ночью плохо спал.
  Прошло время, и я могу писать об этом с юмором и прохладцей. Это, конечно, пустяки, не о чём писать. Но я такой дурак, для меня всё событие. Мне нравится поведение, записки, улыбка М... И мне было бы приятно, если бы это не было в дневнике последним словом о ней.
  
  3 декабря, среда.
   О Косте Некрасове я, кажется, ещё не писал. Спокойное лицо, очки, ласковая улыбка (а это во всех для меня самое приятное). Характер у него серьёзный, он хорошо учится, и вообще он мне нравится. Я сразу заметил его среди наших новичков.
  И я чувствовал, что Некрасов сам тоже притягивается ко мне (какая фамилия - Некрасов!). Мы не стали друзьями, которых водой не разольёшь, не висли один на другом, не посвящали друг друга в свои дела, не стали даже просто близкими товарищами. Слишком мал срок нашего знакомства. Мне кажется, что я имею право говорить о нём то же, что о себе в этом отношении. Нам просто приятно присутствие друг друга. Невольно получается, что везде, где можно, мы вместе: на собраниях, переменах, на пути домой. Не знаю, как я ему, но мне он нравится.
  
  12 декабря. Полночь.
  Боже мой! Надо написать два сочинения, а времени нет. Сегодня (т. е. вчера) в 3 часа вызывали в школу как члена "бригады художников-оформителей". Гоняли на Красноармейскую за бумагой, заставили малевать какое-то объявление. Малевал в вестибюле и простудился. Какая везде безалаберность и глупость!
  Но по школе дела не плохи. Пока - куча пятёрок и одна четвёрка. И то - весьма интересная четвёрка. Писали сочинение по украинской литературе по Лесе Украинке. Виля и Камраз, захлёбываясь от восторга, накатали чуть ли не десяток листов прямо из учебника. А я, бедный, выдавил из своей убогой башки два листика какой-то серой бурды. Было грустно и завидно. Но, о вей - как пишется в учебнике немецкого языка: оба они получили по тройке, а я - 4; но приятнее всего то, что Хрыстя сказала:
  - Ну, сама краща робота, як звычайно, у Бонташа.
  А всё-таки, почему не 5? Пусть хоть с минусом... А им это она вкатала за списывание!
   Удивительная зима. Ещё нет холодов. Дожди и тепло...
  
   (((Пропускаю абзацы и целые страницы с несущественными описаниями и подростковой лирикой. Ассоциативный багаж нынешнего человека, пресыщенного телевидением, видеозаписями и периодикой, уже не требует информации в стиле "классических, но несколько устаревших образцов". Ищу лишь то, что позволит проследить основную нить моей жизни, те ключевые моменты, из-за которых она в дальнейшем сложилась именно так, а не иначе.)))
  
  31 декабря, 23 часа 47 минут.
  Через тринадцать минут наступает новый год.
  Год, в котором я кончаю среднюю школу, прощаюсь с товарищами, которых видел ежедневно в течение четырёх лет. Год, в котором я буду сдавать экзамены на аттестат зрелости, буду бороться за золотую медаль.Год, в котором я поступлю в институт, определяющий мой жизненный путь.Тысяча девятьсот сорок восьмой год.
  Настольная лампа. Радио передаёт музыку русских композиторов. Передо мной часы, мои простые ручные часы. Время проверено... Осталось шесть минут...
  За истекающий год я сильно переменился. Я сам это чувствую, иногда очень страдаю от этого. Я понемногу начинаю чувствовать себя равноправным среди взрослых. ...
  Сейчас будет бой часов кремлёвской башни. Мама и папа встречают новый год у соседей по квартире.
   ...Включили Красную площадь. Бьют куранты..."С новым годом, товарищи, с новым счастьем!"...Бьют часы. Гимн...
  Здравствуй, Новый 1948-й год, привет тебе от тощего, бледного мальчика, ожидающего от тебя решения своего будущего, своей жизни.
  С новым годом, мои товарищи, почти друзья, добрые, весёлые и хорошие!
  С новым годом, мама и папа.
   1948 год, 1 января, 0 часов 4 минуты.
  Музыка направляет мысль в одну сторону. Надо рассказать о последних днях сорок седьмого года.
  Приходил Герка Бильжо, я его давно не видел. И когда я снова услышал, как он играет, мне захотелось расцеловать его. Он играл для меня.
  Раз я пришел в школу в с жутким настроением, сел в стороне и молчал. Пришёл Некрасов, спросил, почему я такой, я сказал, что так, просто. Он разделся, положил книги в парту, подошел ко мне и сел, улыбаясь, напротив. Мне это было очень приятно.
  И самому надо быть проще, веселее. И не надо без нужды оглядываться на страшное прошлое. То, что было, и тот, кто был, из памяти и души не уйдут. Это лежит на её дне, и затрагивать это тяжело и страшно. Но он сам бы хотел, чтобы я был не хуже других и имел не меньше радостей.
  Ноль часов, тридцать три минуты.
  Первое января 1948 года. ...
  
  (((...Вот он приходит, и всё преображается: мир снова светел и прекрасен, он жив, и он здесь, его можно видеть, слышать, к нему можно прикоснуться, но это было уже много раз и всегда это был только сон, но на этот раз это уже точно не сон, я боюсь в это верить и всё-таки верю, всё так явственно, хотя я знаю, я уже столько раз ошибался, но сейчас это так реально, реально, реально... - и вот снова всё расплывается, и пробуждение в безнадёжность...)))
  
  5 января, утро.
   Зимние каникулы. Был в 67-й школе на маскараде. Увидев М., я был неприятно изумлён. Она вместо кос вокруг головы распустила волосы. Наверное, по случаю маскарада. А впрочем, не знаю, в этом ли дело. Фамилия её Ск. Она и играет, и рисует, и поёт. Опять между нами завязалась переписка, так сказать, "платонического" характера.
  
   28 февраля.
   Сегодня суббота. Два часа дня. Я пришел из школы, где получил две пятёрки. На окне солнце, форточка открыта. Сзади бормочет репродуктор, а с улицы приходит шум и свежий воздух. Тает снег, чувствуется опасное дыхание весны. И хорошо, и слегка тревожно.
  Все ахают, что я вырос, "возмужал" и т. д. Усы, действительно, изрядные. Понемножку догоняю остальных. Времени на всё нехватает, каждый новый день приносит новые непоколебимые решения о режиме, учёбе, а назавтра они (решения) никнут и увядают. Плетёмся рысью как-нибудь по школьной ниве.
   Время идёт, все меняются. Мне кажется, меняется и Некрасов, и другие. Не удивительно, мы все растём. Один Герка всё так же наивен во многом и так же недалёк и неглубок умом. Но он милее всех.
   Играет музыка. За окном каплет... Кончаю.
  
  28 марта.
   12 часов ночи. Мама спит, папа дежурит в больнице. Собираюсь идти спать.
   Закончилась третья четверть. Вчера было родительско-ученическое собрание, и я - единственный отличник, по словам Андрея - "одарённый ученик, краса и гордость класса". То-то же!
  А теперь обратимся к другому. Уже довольно давно я был в 67-й школе на вечере; ну да, это был уже описанный новогодний вечер. И с тех пор ни одной встречи. А в читальне какие-то девочки разговаривали о том, как по радио передавали о диспуте в 67-й школе, как выступала ученица Ск., "яка мрiе бути архiтектором", и её очень возносили.
   Затем филармония, Гилельс. Я поздоровался с ней и прошёл мимо. Она была с родителями, наверное.
   И, наконец, сегодня. То-есть, вчера. Господи! Начало третьего! Бегу спать.
  
  31 марта.
  Тогда, 28 числа, в воскресенье, началась настоящая весна. Выйдешь на улицу - в дом невозможно зайти. И немножко, чуть-чуть, неспокойно.
   Герка звал в концерт. Играла Гринберг. Но сердце что-то к этому не лежало. Был ещё в читальне вечер, посвящённый Горькому, туда шёл Некрасов. Куда пойти? А пойти куда-нибудь хотелось. Поколебавшись, пошёл в читальню и отсидел нудноватый доклад о Горьком, посреди которого вдруг явился Герка. Он категорически предъявил ультиматум: или я сейчас же иду с ним в филармонию (концерт начинался в 8, а сейчас было 7), или он уходит. Я осмотрелся: кучка незнакомых ребят сидела в пальто и слушала каких-то чудаков, декламировавших детские рассказы Горького для малышей. Я попрощался с Некрасовым, и мы вышли. На дворе стало ещё лучше. Темнеет и пахнет весной. И всё ещё не лежит сердце к филармонии.
  Заходя в зал, я рефлекторно оглядел ряды и балкон. А сев на место, заметил у задней стены стоящих Крымского и М. Ск. И мне уже не было скучно. А слушая в слегка выведенном из равновесия состоянии первый концерт Чайковского, я почувствовал, что я на своём месте. И рядом сидел Герка, со щетиной усов и бороды на физиономии, тот самый, который в первом классе ревел из-за всякой дряни и с большим достоинством на переменах изображал из себя автомобиль.
   Выходя в антракте, я встретился с М. Мы приветливо раскланялись. Спрашивается, сколько можно?
   На следующий день - в консерватории исполняются три скрипичных концерта Баха. Бах - мой идол. Мы пошли с мамой. Страшно видеть, как она задыхается и должна то и дело останавливаться отдыхать. Народу была масса, все места заняты. Мне всё же удалось найти маме место и устроиться самому, но не рядом. А возле мамы, оказалась её знакомая учительница музыки, Эмилия Львовна.
   Бах явился во всём своём величии. Что за звуки, что за сплетение этих звуков в дивную, точную и могучую многоголосую мелодию! Смотришь на скрипки и расширяешь дико глаза, не представляя себе, как можно человеку создать такую нечеловеческую гармонию...
  Крымского я увидел сразу, а М. - в антракте. Меня это уже не удивило. М. разговаривала с Эмилией Львовной. Потом, подойдя к маме, я геройски спросил Эмилию Львовну о ней. Она окончила муз-семилетку, учится в вечерней консерватории, очень способная.
   Мы с мамой медленно шли домой. Сперва нас обогнали М. с Эмилией Львовной и ещё какой-то дамой, затем Крымский с каким-то парнем.
  
  9 апреля.
   Как это ни странно, но уже четвёртая четверть. Четвёртая четверть десятого класса. Довольно сильно (и довольно противно) пахнет экзаменами. И времени очень мало. Хочется всё, а нельзя ничего. Сегодня мама говорила, что я неразвит, некультурен, у меня ничтожный круг интересов, узкий кругозор, в общем - я не в её вкусе, и она в отношении меня умывает руки. Я слушал и по возможности молчал.
  Плохо было бы целые дни читать замечательные книги? Или заниматься спортом? А рисование? А языки? Но где взять время?
  
  11 апреля.
  Сегодня раскрылись почки на каштанах. Очень тепло. В бушлате даже жарко. Уже переписываем билеты к экзаменам.
  
  20 апреля.
   Деревья уже с листьями. Парки нежнозелёные. Но жарко, слишком жарко для апреля. Возвращается трудоспособность, прошло короткое мучительное время ранней весны.
  
  2 мая.
   Уже зацветают каштаны. Совсем тепло, тепло по-летнему.
  Вчера на демонстрации я видел её. Физиономия в веснушках. В очках ещё ничего, но без очков... В общем, редкая красавица! В чём же сила? Или, может быть, это случайное, ложное впечатление? Вообще странно: я видел не одно красивое лицо, а оставляют впечатление некоторые совсем заурядные лица. Я их все помню... Ум? Интеллигентность? Случайность?
  Вчера прилип к компании Сашки и Герки Бильжо, Фимы Кроссена, Мити Малинского. Прошлялись до пол-двенадцатого, еле дошёл домой и повалился спать. Это в общем-то мой круг, но тоже что-то не то. Наверное, из-за моего характера тяжёлого. Я решил раскрыть и раскусить Фиму Кроссена. Вчера начал. Трудно будет. Своеобразный тип.
  
  15 мая, 5 часов дня.
   Сегодня закончился последний день моей учёбы в средней школе.
   Не стану описывать лирических мыслей и ощущений в связи с окончанием учёбы в школе, последним днём сидения за партой в качестве ученика. Каждый своим воображением с лёгкостью восполнит этот пробел. А у меня всё это вышло как-то нерадостно и незаметно.
   До первого экзамена осталось 4 дня. Четыре дня!!!
  
  18 мая.
   Послезавтра экзамен по русской литературе, сочинение.
  Как-то притупилось чувство азарта, волнений, переживаний, в глубине понемногу рождается бесшабашное безразличие. В аттестате четвёрки по украинскому языку, письменному и устному, и по военному делу. Ну и чорт с ним, не сдам на пять - так и не сдам, как только получу первую четвёрку, буду готовиться спустя рукава, и неужели не выдержу экзамены в вуз?! Кажется я, после долгих терзаний, окончательно приговорен к КПИ, механическому факультету. Ну что ж, будем строить машины...
  Но оставим это. Другие важные события встают заревом на мировом горизонте и привлекают наше возбуждённое внимание. Свершается необычайное. Ожидаемое восемнадцать тяжких веков всеми блудными сынами несчастной Иудеи! Возрождается еврейское государство. Стальной голос Левитана объявляет всему миру о признании СССР Временного правительства государства Израиль. Исторический момент!
  Шутки в сторону, хоть мне это и пятая вода на киселе, а приятно.
  Нет, не Палестина моя родина!
  
  21 мая.
  Перед экзаменом я спокойнейшим образом продрыхал всю ночь, утром чудесно позавтракал и с запасным пером и цитатами из Маяковского в кармане зашагал в школу. Ребята собрались. Минут за пятнадцать до начала мы узнаём темы, те темы, о которых устали говорить по всему городу ещё четыре дня назад! Кто же мог ожидать их, ожидать такого тупоумия? Я выбираю Чернышевского. Заходим. Садимся.. Времени дано 5 ч. Начинаю спокойно писать. Время идёт. Я пишу. Проходит час, два, три. Я тороплюсь закончить, руки дрожат. Три с половиной часа. Я начинаю лихорадочно отлинеивать поля чистовой. Переписываю. Мучительно медленно. Остаётся пол-часа и три четверти сочинения. Какой-то ад. Директор призывает кончать и сдавать. Многие сдают. Я пишу. Время кончается. Директор громогласно велит сейчас же сдавать работы. Буквы прыгают, рука не слушается, сердце колотится. А когда проверять?!! В таком положении я не один., многие.Но что с того?! Проходит ещё пол-часа в этих мучениях. Кое-как кончаю, в полусознательном состоянии, начинаю бежать, мчаться глазами по строчкам.. Вот поднимаются последние, я иду к столу и кладу свою работу. В чаду выхожу из зала, иду вниз, зачем-то покупаю булочку, выхожу на улицу, иду прямо по лужам. День редкий: то солнце, то тучи, вдруг дождь при солнце, через минуту сухо, свежий ветерок. А внутри рана.
  Такой конец! Всё, надеяться не на что. Позорно выбыл из розыгрыша после первого же тура. Напрасно погублено время.
  
  22 мая.
  Грустно. Всё отравлено этим тонким ядом, смесью отчаяния, боли за прошлую борьбу, раздавленного честолюбия, злости из-за в тайне злорадствующих, обиды за родителей. И всё это вместе собрано, приглушено, сплавлено в тяжёлый ком, заложено мне в грудь. Грудь болит, камень тянет к земле. Моментами успокоишься, как будто ничего уже нет, а потом снова чувствуешь внутри эту тяжесть.
   И погода такая странная, то дождь, то солнце, неспокойный, порывистый ветер...
  Плюю на всё, готовлюсь спустя рукава, просматриваю программу приёмных испытаний в вуз и валяюсь на тахте.
  P. S. В Палестине дела тоже табак...
  Через два дня устный русский.
  
  25 мая, днём после экзамена. 4 часа. Жарко. Голоден. Один дома.
  Начиная этот дневник, я думал, что он поведает когда-нибудь о существенных событиях, очевидцем и участником которых я был. Но этого пока не случилось и, кажется, не случится, потому что я слишком поздно начал его. "Счастливая, незабываемая пора детства", страх до боли в животе (не забудьте, в девять лет) от первого воздушного налёта, воя сирен, мрачной стрельбы в темноте ночи, от мрачного голоса диктора по радио; уход из дому с корзинкой в руках, раскалённые теплушки, чужая захолустная станция, бескрайная степь, арбы, лошади, навозная деревенька, кизяки; октябрьские ветры, жгучий мороз, на котором, извините за выражение, моча мёрзнет на месте, ужас вражеского наступления и одинокой затерянности; зима, метровый снег, засыпанные избушки, станция, кошмарная (на всю жизнь) посадка ночью на поезд, долгая-долгая дорога: по сторонам всё меньше снега, тёплое дыхание Средней Азии: первые ослы, первые верблюды, бескрайняя степь; ясная, тёплая декабрьская ночь на ташкентском вокзале; Ташкент - самая чёрная (пока) страница моей жизни... не хочется писать; Киев - ещё не остывший от военных событий, новые горечи, новые радости (слабоватые); и всё это - на грандиозном фоне мировых битв, сотрясающих землю.... - как видите, всё это в прошлом.
  А если вас интересует героическая борьба евреев за Израиль, сложный клубок советско-американских отношений, виды на урожай и на новых Героев Социалистического Труда, новая пьеса Корнейчука, новые лауреаты - к вашим услугам архивы "Правды" за 1948 год.
  Сегодня состоялся экзамен по русской литературе, устный. И всё прошло, как часто уже проходило, и дай бог, чтоб и в будущем так же, т. е. не давали договорить ни одного вопроса. Так что, я думаю, 5 в кармане. Но и ещё одно: я шопотом спрашиваю Дору Сергеевну (она в комиссии): "Что мне по сочинению?" - "Пять." - "Пять?!!" - "Да." - "Точно?!!" - "Да". Ну, как вам это нравится? Конечно, ничего ещё наверняка нельзя говорить, может быть она не знает точно, может быть ещё в министерстве... и т. д., и т. п... Но всё-таки!
  
  28 мая.
   Письменная алгебра. Мы сидим за партами, погружённые в науку по уши. Окна открыты, и ослепительный летний ливень наполняет зал грохотом и волнами свежего воздуха
  ...Возвращаюсь домой по просыхающим на солнце лужам. В "Укркондснабе" продают Счастливое Детство по 57 рублей кило. Конфеты... Возле 57-й (женской) школы стоит машина скорой помощи... Хочется спать и жалко спать. Разговариваю с незнакомым толстеньким парнем из лётного училища, тоже идущим с экзамена. Они приняли x<4m. На каком основании? Почему урожай обязательно больше чем вдвое больше посева? Да, конечно, в условии это не сказано, но при гигантских шагах наших великих пятилеток...
  
  31 мая
  Днём приходит Некрасов, мрачный и надутый, как туча. Говорит, будто бы по алгебре только две пятёрки: у Мильмана и Карпухина.(10-А). А Мильман, чорт, перед экзаменом говорил, что он доказал n>4m, но никому не хотел сказать как. А Карпухин сидит с Мильманом. Неужели у них действительно верно? Такое тебе собачье дело...
  Костя сидит и уныло декламирует:
  - Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей контрольной по алгебре...
  А на меня почему-то не действует.
  Что нам оставалось делать? Пойти в кино. Вообще, надо сказать, что за время экзаменов мы много бываем вместе, часто заходим друг к другу, совещаемся, готовимся. Но в отношениях наших какая-то досадная неполность, нелёгкость, как-будто какая-то неистребимая преграда, через неё никак не перешагнёшь.
  
  2 июня.
  Я теперь богач: у меня и костюм (перелицован и перешит из папиного), и чудесные кожаные туфли "Батя" (папе они жмут), и шелковая рубаха (одна новая из двух старых), словом - целый гардероб.
  
  4 июня.
  2 часа дня. Один за столом. Чисто. Солнце в окне. Я зачёркивал на тетрадном листке клетки, изображающие экзамены и промежуточные дни. Уже густо заштриховано 16 дней, 5 экзаменов. И в усталую, но лёгкую после экзамена голову приходит мысль - а что потом, когда ты заштрихуешь все 45 клеточек, все 13 экзаменов, не наступит ли тогда, 3 июля, жёлтая пустота? О, нет, нет! Надо только рано вставать, отдыхать, трудясь: музыка, язык, спорт, рисование, фотография и чтение - читать, читать, горы перечитать; американская литература, классики древнего Востока, поэзия Запада, публицистика, русская литература и - мало ли у тебя пробелов? А кроме этого - ты живёшь среди людей, товарищей, знакомых... Не ты ли задался некоторой целью, составил некую программу? Это и есть жизнь.
  Сегодня буду отдыхать, наслаждаясь покоем и здоровьем. Вчера дико болели лицо (простудился в бане), голова, самочувствие ужасное, и это в единственный день перед письменной геометрией! Весь день провалялся в муках, абсолютно ничего не делая, если не принять во внимание полубред на математические темы. Зашёл Герка, сказал, чтобы я пришёл к нему к 9-ти часам. С дикой головной болью домаялся до 9-ти и пошёл. А там - целая гоп-компания.
  - Во-первых, - торжественно заявил Митька Малинский, облокотившись на мой живот и подняв мою руку (дело происходило на тахте), - во-первых у тебя новый пиджак, перешитый из старого папиного, что видно из...
  - Хорошее воспитание, - сказал я, устроившись поудобнее и закидывая голову, - состоит не в том, чтобы не пролить соус на скатерть, а в том, чтобы не заметить, когда это сделал другой
  - Это, кажется, Чехов, не "Ионыч" ли? - спросил Сашка.
   "Дом с мезонином". - Позор для Фимки! "Дом с мезонином" - его конёк, а он не узнал.
  Фима состроил мину, исполненную достоинства и презрения. Юрка Шпит заржал.
  Было уже три варианта задач, Герка принёс четвёртый и сказал, что пирамиды - это точно. Мы сняли пиджаки, куртки, и работа закипела. Пришли ещё, собралось стадо в девять человек. Стихийно зарождались хоровые песни, устраивались ансамбли, симфонии, джазы, время от времени врывалась скрипка (Юрка) или рояль (Герка), отбивалась чечётка, каскадами сыпались остроты. Голова трещала нестерпимо, но надо было писать, решать. Наконец догорают последние споры, собираемся домой. Я поднимаюсь, подхожу к Фимке: -"Ты чего ещё сидишь?" - "Жду, когда Митя обьяснит мне задачу с конусами." Я понял, что это мой "Тулон". Я вытащил ручку и объяснил ему задачу.
  Мы возвращались втроём - Митя, Фимка и я. Митька побежал на трамвай, а мы, пройдя наши парадные, пошли, беседуя, по Владимирской. О чём мы только не говорили - о прелести содержательной беседы, об описании пейзажа, о Шолом-Алехеме и Алишере Навои, о Шота Руставели и арабских цифрах, о прогрессе и смысле жизни, о счастьи и несчастьи, о железобетоне и деньгах; и всё было умно, интересно и спокойно. Фимка восхитился моей мыслью о том, что деньги - аккумулятор энергии, и на прощание крепко пожал мне руку и, кажется, пожелал пятёрку назавтра. Было без четверти двенадцать.
  А сегодня - экзамен, и конечно - общеизвестная задача с пирамидами. Дураки!
  
  8 июня.
  Да, дрянное дело. Грязная история - эти медали, экзамены. Какие-то закулисные дела, тёмные махинации. Отец Карпухина не вылазит из школы, вырывает зубами медаль своему сынку. Геркин папа нажимает все кнопки в его школе. Ходят тёмные сплетни о прошлых годах.
  Седьмой вальс Шопена. Он у меня в сборнике. Я сам смеюсь над этим, и, конечно, это всё придуманная для развлечения ерунда, но мне он как-то особенно мил. Этот вальс на школьном вечере играла М. Удивительная вещь: идут месяцы, появляются и исчезают знакомые, а эта метка не стирается. Вернее - эта царапина, этот быстрый и лёгкий порез не заживает, он всё время открыт. Вот фантазия!
  А что, если взять, да и выучить этот вальс? .
  Завтра экзамен по геометрии, устной.
  
  13 июня.
  Конец! С математикой покончено. Уже семь экзаменов. Теперь на очереди украинская литература.
  Где-то там играют вальс, а может, танго, а это влияет соответствующим образом. Смеркается.
  Про что же мне сегодня писать? Про то ли, что я совсем не подготовился, что я не знаю, что буду делать на экзамене, про что писать... "Там надежда уж на бога..." Или про то, что я вижу вокруг? Интересно ли это? Как работают экскаваторы на Крещатике, разгребая эти огромные горы кирпича, восстанавливаются выгоревшие дома, как по городу ходят уже по трём маршрутам троллейбусы, да ещё и автобусы... Как уже не видно у людей на улицах "авосек", а в магазинах всё заворачивают в бумагу, кладут в кульки... Залечиваются раны!
  Завтра - письменная работа.
  
  14 июня.
  Вот и написал.
  Осталось пять. А что будет, когда ни одного? Вот тогда жизнь! Какая жизнь? Что тогда? Спать до десяти, лежать и пухнуть от жары и лени? Что-то не то...
  
  19 июня.
   Немецкий прошёл нормально. К следующему экзамену я не готовлюсь. Голова настолько устала , что я, увы, могу только играть на пианино и гулять...
  
  23 июня.
  Солнце и дождь! Красота. Осталось три экзамена: физика, химия, история. Ой, неужели удастся медаль?.. Пока все пятёрки. Ну, пусть в высших инстанциях закопают, но если в школе у меня будут круглые - я морально всё-таки удовлетворён. И ещё не выбрал вуза. Теперь я знаю определённо - точное машиностроение. А в Киеве ни одного машиностроительного института... Дождь прошёл, а солнце - нет. И не так-то легко разойтись нам с Костей Некрасовым, "разойтись, как в море корабли". Редкий тип, и очень полезный. Он открыто стремится перенимать у других всё лучшее, а я пытаюсь учиться этому у него. Кто там врал и врёт про мою волю? Начиная с ранних лет я заставлял себя: сперва - ежедневно мыться (и некоторое время должен был привыкать к этому); затем - побольше молчать и слушать других (мучительно было); потом - ежедневно "махать гирями", как говорит моя мама; далее - зачёсывать наверх волосы, завязывая их косынкой (и вообще - причёсываться ежедневно) и т. д. А для многого, да простит меня бог и общественное мнение, не нашёл я ещё в себе достаточно сил.
  Ешё три экзамена и - конец.
  В окно (раскрыто оно, как ворота) течёт последождевая свежесть и солнце. Сижу один и готовлюсь к физике.
  
  25 июня.
  Сдал! Без обдумывания! Осталось два. Химия и история.
   Фотографировались для общего снимка, мужественно подъяв главы на фоне синего картона. Одалживали расчёски, приглаживали вихры, Некрасов давал свои очки (совершенно целые и исправные) напрокат Портнягину (у того нечто странной формы, в проволочках, ниточках...), словом - всё, как полагается...
  
  26 июня.
  Вчера я бешенно промок и простыл под дождём (был в белой рубашке с короткими рукавами на голое тело). Погода к вечеру стала ужасная: холодный ветер и дождь. И вот сегодня сижу дома в трусах и в тёплой рубахе и мучаю химию. За окном ветер, часто дождь, треплются листья мокрых каштанов. Я посмотрел на небо - сильный ветер, тучи просто мчатся. Я подумал - может быть сейчас их пронесёт, и конец дождям. Стало уже совсем светло, но вот опять что-то надвигаются тёмные клочья...
  Конец июня, а у нас всё ещё "учёба". Вчера или позавчера вдруг стало так мучительно тоскливо, захотелось конца этой нудоты, полной свободы. Я так же смотрел в окно, так же шумели под ветром каштаны.
  Осталось два. Осталось восемь дней.. Вечером 3-го июля я сделаю запись, запись вольного человека. Передо мной грязная, помятая бумажка с диаграммой экзаменов и свободных дней, я их зачёркиваю, осталось совсем, совсем немного. И бумажка эта упорно не теряется.
  
  30 июня.
  Пронёс господь через химию. Теперь - история. Самый ужас. 42 билета, 126 вопросов, 5 учебников, 4 дня. Тяжела ты, жизнь соискательская.
   Соискатель... "Подано на соискание золотой медали" (выражение из газет). Иногда украдкой надеешься.
  А пока содрали 150 рублей на вечер. Что-то ещё там будет? И какое настроение?
  Итак, 3 июля - последний бой.
  
  2 июля.
  Теперь я почувствовал, что значит "работать". Сижу или лежу над книгами, кучами книг и тетрадей, часы и дни напролёт, немытый и нечёсаный, в трусах и в тёплой рубахе; веки опухли, глаза режет боль, голова трещит, во рту пересохло. И всё в воздух. Отсидев часов 10 - 12 подряд до несварения мозгов, плюю на всё и иду остаток времени играть в волейбол до полупотери сознания.
  И вот, в последний вечер, вижу, что не сделал необходимейшего минимума, осталось непрочитанными свыше десятка важнейших вопросов, не просмотрена хронология, не выяснены тёмные места. Вот так суждено лопнуть всему делу.
  
  3 июля.
   Написав эти строки, я вчера вечером натянул штаны и туфли и вышел пройтись. Было пол-одиннадцатого, довольно холодно. Ссутулившись и засунув руки в карманы, я прошел по темноватым улицам до Ленина, сел на трамвай. Стоя на ступеньках задней площадки, я наслаждался бешеным бегом пустого трамвая мимо чёрных домов; держась за поручни, выпятился на ветер. У бульвара соскочил на ходу, побрёл вниз, по Крещатику и домой. В час лёг спать. До семи дремал и слегка бредил историей. Когда открыл глаза, мама сидела в халате у окна и пришивала пуговицы к моему пиджаку (которые я отрезал в знак протеста против того, что портной их пришил вниз лицевой стороной; мама мои претензии назвала пижонством и тоже отказалась перешить). Было пасмурно и холодно. Меня слегка знобило. Около часа я беспорядочно заглядывал в учебники и тетради. Позавтракал и пошёл. Пошёл также и дождь.
   В школе - кучка ребят, и больше никого. Потом пришли учителя, и экзамен начался.
  Томительное, изматывающее ожидание, долгие нудные ответы. На дворе то солнце, то тучи, моросит. Историчка сидит, как каменная. Десять, одиннадцать, двенадцать часов... Ответили три, четыре, пять человек... Созрели, жмём им руки.
  Вызвали. Взял билет. Так, средний. Снова мучительное ожидание. Я предпоследний. В классе уже пусто. В двери заглядывает жизнерадостная вторая смена. Остаёмся я и Виля. За столом историчка и Андрей, Андрей что-то пишет. Отвечаю спокойно, уверенно и буднично. Первый вопрос... Хватит. Второй... Хватит. Вот уже и третий, и вот - всё. Жду Вилю. Выходим. Жмём руки, смеёмся, провожаем, желаем ни "пуха, ни пера". Я, Виля и Боба втроём сходим по пустой лестнице, проходим заляпанный известью вестибюль. Сильная гроза встречает нас при выходе. Мы останавливаемся под колоннами и ждём.
   Так кончают школу.
  
  6 июля.
  Пёстро и густо разворачиваются события послешкольной жизни. Сперва немного грустно, чуть-чуть. Затем страшная занятость. Мы с Костей провожаем его отца и сестру в Брянск, бегаем по кино. Дома расчищаю свои Авгиевы конюшни. Еду в политехнический. Иду в школу. Там узнаю:
  - к золотой медали "представлены" из нашего класса двое, я и Некрасов, из "А" - Мильман, Карпухин и ещё пара ребят;
  - к серебряной из нашего - ещё пять;
  - документы посланы в высшую инстанцию. Сегодня прибудет решение из ГорОНО и сегодня же - вечер.
  И до вечера остаётся всего каких-нибудь три часа. Они проходят. Мама надевает на меня рубаху и галстук, пиджак, я выгляжу сносно, очень даже сносно, просто - можно сказать - терпимо...
  Я иду раньше родителей. У школы уже кучка ребят. Все тычут мне в нос медалью, я говорю, что ещё далеко не известно, а они смеются и не сомневаются. Идёт время, темнеет, народу уже прилично, приехал директор из "высшей инстанции", мы заходим, пора начинать. Полно ответственных гостей, дверь кабинета директора открыта, ползут тревожные слухи - столько-то человек "зарезали", такой-то не получил. Состояние крайне напряжённое. Но обо мне - никто не сказал, что зарезали, никто во мне не сомневается...
  И вот подходит Владимир Львович, преподаватель немецкого, это надёжный человек, и он знает... Я выхожу вперёд и спрашиваю:
  - Меня зарезали?
  - Нет. Почти нет...
  - Значит, серебряная?
  - Да.
  - Некрасова?
  - Зарезали...
  - Совсем ничего?!
  - Ничего.
  - Сахновские как?
  - Одному серебряная.
  - Кто ещё из наших?
  - Камразу серебряная.
  
  4 июля.
  Продолжаю повесть моей жизни.
   ...Музыка умолкла, все повалили в зал. Я подсел к папе и маме, сообщил им услышанное; мама сказала, что она очень довольна, что вот конец мукам ожидания, а главное - лишь бы поступать без экзаменов. А я - что же я могу сказать о себе? Бывает, что в иной момент мы потрясены, убиты горем, всё кажется каким-то кошмаром; проходит время - и издали, на фоне пёстрого калейдоскопа событий, это кажется пустым и мелочным. А бывает - в неестественном возбуждении и суете, в унисон с окружающим настроением, всё кажется - ни черта! И отрава горькой обиды или жалости постепенно, как отрезвление, проникает в мозг, заставляя иногда содрогаться, вспоминая о прошлом...
  
  15 июля.
  Продолжаю.
   ...Все сели по местам. Я показывал маме: впереди сидел короткий, толстый и самодовольный Миша Карпухин - золотая медаль. Рядом Липкин и Лернер - серебряные из 10"А". На школу две золотых и штук шесть серебряных. Количество золотых, видите ли, строго лимитировано, надо избрать достойнейших. Вторая золотая - Мильман Юлик - с универсальной задумчивой улыбкой сидит позади нас и через очки смотрит в исписанную бумажку. "Бонташ, тебя в президиум", - говорит он.
   Торжество начинается. Слово для предложения состава президиума - золотому медалисту Мильману Юлию. Перечисляется куча секретарей горкомов, райкомов, обкомов, Гор-, Обл- и РайОНО, минпросов и комитетов, директор, несколько учителишек и "от десятого "А" класса - Михаила Карпухина, от десятого "Б" - Бонташа Эмиля". Представители классов умещаются на одном стуле за спинами отцов города, аплодируя и вставая в положенные моменты. Обвожу глазами сидящих напротив, мне неловко встречаться глазами с матерью Некрасова. Какая несправедливость!.. Предупреждают - сейчас говорит Карпухин, затем я. "Десять лет назад... - лирически заливается Мишенька, - ...вторым домом... наш великий народ..." Встаю я. Все всё уже сказали. Все (большинство, во всяком случае) смотрят на меня. Хрипло начинаю толкать речь, раздавая благодарности на всех уровнях (экспромтом придумал себе такую тему) и благополучно довожу до конца. Ну что ж... Всё.
  Директор уже зачитывает приказ о том, что "согласно такому-то постановлению от такого-то числа, на основании того-то и того-то" кто-то награждает: "Карпухына М. - золотою мэдаллю (аплодисменты); Мильмана Ю. - золотою мэдаллю (аплодисменты)"; и сразу за ними почему-то "Бонташа Эмиля..." (утонуло в аплодисментах; некоторые потом спорили - золотой или серебряной, но я-то хорошо слышал - "срибною")", а затем опять десятый "А", потом десятый "Б".
   Торжественная часть на этом кончилась. Я разыскал Костю - он был спокоен и весел. По поводу него возмущалась вся школа. Обо мне - все поздравляли, и в то же время соболезновали, многие возмущались. А у меня это как-то стушевалось в общем возбуждении и придавало даже слегка приятную окраску настоящему.
  Вечер был, в похвалу будь сказано нашему дражайшему директору, дрянной. Денег с нас собрали много, жратвы было много, посуды мало, организовано отвратительно. Наверху восседала приглашённая знать, а внизу, у виновников торжества и у пришедших с ними девочек - даже вилок не было, не говоря уже о рюмках и стаканах. Жри и пей, чем хочешь. Наверху скатерти, внизу - бумага. И лишь постольку, поскольку всё это были свои, родные ребята, и всё-таки мы окончили школу, и всё-таки мы моложе той вершины стола - было весело. И кричали, и жали руки, и чокались бутылками ситро, и угощали друг друга из своих тарелок, и песни пели, и целовались, и бутылки в окна швыряли - всё, как нужно. И чувствуешь теперь, в конце - все тебе искренние друзья, милые товарищи. Даже Фрегер до того трогательно ласков и мил, что устоять невозможно, хоть есть все основания опасаться нежности этого прохвоста.
  Трапеза кончается, начинается бал. Уходят и мои родители. Мы с Некрасовым остаёмся.
  Потом мы шли вдвоём с выпускного вечера, вечера, завершающего школу. Пустынный и ярко освещённый Крещатик, широкий и красивый. Наши гулкие шаги. Я с серебряной медалью, он без ничего. Жалко его, но его нельзя жалеть, это смешно. Ему даже нельзя вслух сочувствовать, он не нуждается. И кроме того, я сильно хочу спать. Держа его руку, пытаюсь идти с закрытыми глазами... Дорогу перебежала кошка... Говорят, собака - на удачу... Если относительно нас двоих, то кошка бессильна, а собака излишня... Кто это говорил, что у меня не сможет быть друзей?... Герка? Или я сам?...
   Мы прощаемся. Три часа ночи.
  
  17 июля.
   Утро. Я один сижу за пианино в комнате. Окно открыто, а за ним - сильный косой дождь. Темновато, прохладно и пасмурно. Но всё же лето. И отдых.
  А всё-таки я встретил её. Первый раз за больше чем пол-года... Как шумит дождь... Мы с Костей ехали в трамвае, он на площадке, а я на ступеньках (он всегда более трезв). И М. совсем неожиданно шла по улице. С чёрной папкой. Со спокойным и близоруким выражением лица. Она совсем взрослая. Трамвай пролетел мимо.
  Закончились экзамены, и я думал, что это конец заботам. Но оказалось не так. Вот уже и аттестат у меня. Конец? Не тут-то... За пять минут до отъезда в КПИ мама меня останавливает, говорит, чтобы я сегодня не подавал документов, а прежде поговорил с Надей. Надя - соседка, окончила с отличием химико-технологический факультет КПИ. Я сижу перед ней, и она рисует картину: выпускников посылают не по специальности, сменными инженерами... каторжная работа... ночные смены... отсталый цех... ответственность... вечно завод... шум, грохот, грязь, вред здоровью... И почему я выбрал механический? Разве не прекрасен инженерно-физический, или, вообще, например, юридический в университете? Не нравится? Ну, а архитектурный? Дивная профессия! Гм, архитектурный... Чорт возьми... Я в смятении... Отсутствие определённого папиного мнения делает выбор ещё труднее. Архитектурный - механический... Архитектор - механик... Еду в строительный, еду в КПИ... Этот близко, тот далеко... Там нужен в военное время - здесь нет... Одни советуют то, другие это... Голова кругом... Измотался до конца...
  Вот я сижу перед инженером Туровским, папиным знакомым. Хочу быть инженером-станкостроителем? И передо мной разворачивается яркая картина упорного и прекрасного труда, блестящих перспектив, почёта и уважения, роста вверх на любимом поприще; да, это хорошо, чорт возьми...
  Как?! Или архитектором? Пожалуйста! И перед моим мысленным взором тут же расстилаются волшебные проекты будущих дворцов... Застывшая музыка... гамма линий и гамма красок... высокое искусство... вдохновенная творческая работа... широкий кругозор... И снова я раздавлен тяжким выбором.
  ...Квартира Штейнберга, профессора кафедры рисования и живописи Киевского инженерно-строительного института. Крепкий старик, убеждённый старый холостяк. Короткий и плотный; лысая, абсолютно голая голова, сжатый с боков лоб, крючковатый нос, выдающаяся массивная нижняя челюсть, невыразительные глаза. Старый брюзга и нелюдим, немного ограниченный и недобрый человек, - мне у него всегда обеспечен лучший приём, лучший совет и помощь. Может ли быть иначе хоть с кем-нибудь из старых знакомых мамы?
  Я давно его не видел, почти с тех пор, как он в трудное время приносил для меня бумагу для рисования и консервы и масло из своего пайка...
  Перекладывая какие-то картоны, он говорит, и я вновь в смятении и растерянности, вновь мечусь от одного решения к другому. Полуторачасовая беседа закончилась советом идти на архитектурный, начавшись с обратного (зная, как я рисую, он гарантировал моё поступление). Опять я ни с чем, лишь ещё более обременён сведениями... Прошу разрешения остаться и наблюдать его работу. С хищным вдохновением на угрюмом лице этот "кладбищенский художник", как его называют за колорит его картин, компонует замученный букет в грязной банке. Тихо. С улицы втекает похоронный марш, встречаясь с хрустом засохших цветов под руками поглощенного своим занятием творца. Я подхожу к окну, отодвигаю занавесь. Венки несут школьницы, их много среди провожающих.
  - Обычный конец, - сардонически шамкает за моей спиной Штейнберг. Я прячу платок и отхожу от окна: у меня сильный насморк, а могут подумать, что я плачу. Плывут удаляющиеся звуки похоронного марша. Штейнберг дрожащей от азарта рукой наносит бурые мазки на картон...
  
  Я подхожу к концу. Мама была права. Я подам на механический, во что бы сам с собой не игрался. На следующий день, я, изнурённый и равнодушный, получил расписку о "принятии заявления, аттестата за номером... и т.д."
  На этом заканчивается один этап и эта тетрадь. Я долго, мучительно выбирал, стараясь быть обьективным, а это затрудняется многим, вплоть до того, что... М. Ск. поступает на архитектурный. Я встретил Толю Копальника и расспросил его. Она получила золотую медаль.
  Мне сообщили, что я стою десятым в списке зачисленных.
   Некрасов на второй день после вечера пришёл за своим аттестатом и, как говорят, держался прекрасно; сейчас он готовится к экзаменам на химико-технологический в КПИ. Выслушав от меня рассказ Нади, он не изменил решения.
  Не могу не сказать хоть в конце об этих лживых медалях и об их распределении. Золотые медали за отличное окончание средней школы получили: народный артист Карпухин, председатель родительского комитета школы и представитель от её шефа - Русской драмы; Геркин папа, популярный врач, друг и приятель директора их школы, разных там отделов образования и комиссий... А такие, как Фимка? А Некрасов?
  
  Конец первой тетради
  .
   (((Да, не так уж всё просто у этого мальчика. Повышенная чувствительность и порядочное честолюбие, смесь наивности и точной интуиции. Может быть, мне это кажется потому, что я не сумел далеко уйти от него за все эти годы? Сдеформированная войной душа, зажатая и не умеющая раскрыться...)))
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"