Самое трудное - это удержаться и не стать актёром в этом огромном театре. Чтобы остаться зрителем. Со спокойным любопытством проходить по бесконечной сцене, рассматривая и с пониманием знатока оценивая действа, разыгрываемые то на залитых потоками света просторных площадях, то в интимно затенённых тесных интерьерах. В запутанных глухих переходах, на каких-то галлереях и этажах - везде тьмы и тьмы упоённо исполняющих свои роли в соответствии с добровольно принятыми амплуа. И всё такое почти настоящее, и сюжеты бывают такими захватывающими...
Особенно впечатляют массовые сцены, например, вокзалы больших городов, с вереницами подъезжающих автобусов, троллейбусов, такси, душными залами ожидания, разнокалиберными киосками, пивными ларьками и хлорированными туалетами, какими-то странными подтёками во всех углах, где скапливаются неопределённого вида личности - кто они в этом спектакле? - статисты или герои своих трагедий, никем не записанных и обречённых на погружение в Лету без того, чтобы хоть кто-то пролил над ними искреннюю слезу...
Вокзал суетится и спешит, а рядом, в многоэтажной гостинице, свои подмостки и свои спектакли, на сюжеты которых незримо оказывает влияние близость этого мутного и нечистого водоёма. Хотя в общем всё выглядит респектабельно, с коврами и зеркалами, со швейцаром и креслами в холле. А мой сосед по двухместному приличному номеру, хотя и несомненно исполняет роль Арлекина, но имеет имя Яша, он снабженец-толкач от какого-то предприятия, каждый вечер звонит по междугородному телефону домой к своему начальству и с гордостью докладывает, что и где он выбил за день, к кому пробился на приём, какую бумагу подписал, какой груз и по какой накладной отгрузил. В номере живёт он бесконечно долго, в эту гостиницу приезжает как к себе домой, с тортом для администраторши. Попутно с толкачеством покупает дефицитные товары, некоторые из них тут же переуступает разным личностям, заявляющимся к нему в номер или приводимым с собой. В общем - однообразный спектакль, не представляющий большого интереса и больше всего напоминающий суетливое немое кино, прокручиваемое под бодренький аккомпанемент лихого тапёра на расстроенном фортепиано. Разнообразие в сюжет внёс случай, когда я, прийдя с работы, ключа у дежурной не нашёл, а номер оказался запертым. Я подёргал дверь и пошёл было к дежурной выяснять ситуацию, но услышал за спиной, что дверь отворилась. В номере, оказывается, были двое посторонних, а Яши не было. Впустил меня пехотный капитан, белокурый парень, полноватый и довольно привлекательный. Извинялся, что было закрыто, сказал, что Яша скоро прийдёт. По его инициативе мы церемонно познакомились, его звали Игорь, а она была Клава, не старше двадцати, тоже в военной рубашке, как потом выяснилось - телефонистка. В общем симпатичная, светловолосая, с кругленьким лицом и немножко хриплым голосом. На столе стояли неначатая бутылка водки и всякая гастрономия в обёрточных бумагах. Для преодоления возникшей неловкости капитан начал активно хозяйничать, оформляя закуску и приглашая меня, как само собой разумеющееся, занять место за столом. Я заколебался, повиснув между целым рядом противоположных соображений. С одной стороны я здесь явно лишний и нужно откланяться и уйти, освободив сцену для чужого водевиля, с другой стороны я устал после завода и имею право оставаться в своей комнате, тем более что они ещё ждут Яшу; но сидеть здесь же и не присоединиться неудобно, а мне их водка ни к чему; а с другой стороны, в командировочном сиротстве это кажется такой уютной идиллией - накрытый стол в женском обществе, и они такие свойские, и капитан уже рассказывает армейские истории, и развалился на стуле с расстёгнутым кителем и философским выражением лица, и Клава протягивает свой стакан, чтобы чокнуться за то, чтоб все были здоровы и чтобы не в последний... Капитан здесь проездом, а Клава - его приятельница, работает здесь, в гарнизоне, вот и отмечают встречу. А служба трудная, сегодня здесь - завтра там, так что нужно ловить случай, когда можно посидеть вот так спокойно...
После своего почти символического участия в тосте я всё-таки поднялся и, поблагодарив за компанию, сослался на неотложные дела в городе. Снова гостиничный вестибюль с застойным запахом ковров, надоевшая привокзальная площадь, бесконечная набережная, тусклая вода в керосиново-масляных разводах. Что это за характер у тебя такой никчемный, слишком быстро заводишься, вот увидел её первый и последний раз в жизни, а уже что-то тебя затронуло, ходишь и киснешь унылым Пьеро. Это просто потому, что один, что далеко от дома, что уже наступила осень, видишь - похолодало, насупилось к вечеру, ветер пронизывающий и капли дождя на асфальте, на чугунных перилах, а вода за ними свинцово-серая, и от ветра на ней полосами идёт рябь. Продрогнув, поворачиваю обратно, к ветру спиной, и иду под печальную мелодию, исполняемую старым скрипачом, изогнувшимся над своей скрипкой в глубине Шагаловского миража.
Когда я снова вхожу в гостиницу, уже темнеет. Дверь номера снова заперта, но за ней свет и слышно, что кто-то есть. На стук сперва не отвечают, потом кричат "Сейчас!", потом возятся с ключом, а когда я хочу открыть отпертую дверь, её держат с той стороны и в щёлку, хихикая, сообщают, что ещё нельзя. Наконец, в приоткрытую дверь едва протискивается толкач Яша с раскрасневшейся возбуждённой физиономией. С ходу беря меня под руку, он старается отвести меня от двери, которую изнутри опять запирают. Туда пока не надо, уговаривает он, там сейчас такое, то-есть ничего особенного, они уже скоро будут кончать, правда капитан позвонил своему братану, чтобы он тоже пришёл, раз есть уже готовая баба, но если я хочу зайти взять плащ, то нужно только немного подождать, сейчас капитин тоже выйдет, а он капитана тоже в первый раз видит, встретился с ним случайно, у ларька на площади перед гостиницей, не было стакана, и Яша предложил зайти за стаканом к нему в номер. Капитан пришёл и сказал, что это же здорово, никого нет, и сказал, что можно позвать бабу. Сам Яша вообще не хотел, но раз уж так всё получилось... Нет, я могу не сомневаться, мою кровать не трогали, сейчас там немного наведут порядок...
...Я зашёл в комнату и буквально пошатнулся от ударившей в лицо жаркой смеси табачного дыма, запахов перегара, какой-то приторной косметики и пота. На столе и на полу было полно объедков и луж. А на Яшиной кровати, закутанная одеялом плотно под подбородок, спала она, Клава, и лампа ярко освещала её растрёпанные волосы и лоснящееся красное, набрякшее лицо. Я поскорее отвернулся и судорожно начал вытягивать из шкафа плащ, стараясь не вдыхать ядовитую смесь, в которую превратился самый воздух этой комнаты, впитавший в себя мерзость разыгрывающейся здесь сцены.
И опять мрачный антракт, заполненный вечерней темнотой и косыми полосами дождя, вспыхивающими в фарах машин. Мотаются на ветру ветки деревьев с еще не облетевшими листьями, а другие листья, не удержавшиеся, мокрые и грязные, комьями сбиваются под обочинами, распластываются под ногами на мокром асфальте.
А потом я опять под дверью, и в приоткрытую щель вижу красивого смуглого мальчика лет семнадцати, наверное "братана", такого свежего и даже романтичного, но эта короткая картина исчезает, я жду в холле окончания затянувшейся комедии и наблюдаю финальную сцену, всеобщий апфеоз. Арлекин Яша суетится, открывая и закрывая двери, а процессия состоит из троих: по бокам идут капитан с беспокойно бегающими глазами и смущающийся "братан", они под руки ведут свою Коломбину с мотающейся головой, распухшим лицом и заплывшими глазами, с криво напяленным беретом. Из-под мятого плаща выглядывают голые ноги в синяках, она их переставляет как деревянные, чулки комом засунуты в карман плаща. Живописная группа проходит к выходу, завершая таким образом это маленькое представление, и милосердные ангелы господни под звуки органного хорала запахивают незримый занавес за их спинами.