Первого мая рабочий класс демонстрирует, прежде всего, за сокращение рабочего времени. Везде совершенно схематично требуют восьмичасового дня. Единая формула всегда сохраняется как зов требований, а выражение "восьмичасовой день" используется столь механически, что надо заставить человека сначала произнести его медленно, слог за слогом, чтобы он понял его странность. Восьмичасовой день - вовсе не означает: ежедневное время работы в размере восьми часов, хотя мир так хочет это сегодня понимать. Слово возникло, возможно, от "трижды восемь-день", т.к. в действительности есть только 24, и никакая униформизация и схематизация ничего в этом не изменят. Двадцать четыре часа можно раскладывать на разные части, и очень популярным является деление: восемь часов сон, восемь часов досуга и восемь часов работы. Требование повсеместно ведённого ежедневного времени происходит, таким образом, из арифметического педантства, так как разумных причин тому, почему-то многое, что называют досугом, сном и трудом, должно быть разделено именно на равные части, нет. Восемь часов рабаты - это минимальное требование к предпринимателям внутри капиталистической системы производства. Эта система имеет в себе нечто очень ужасное, что не достаточно замечается радом с другим вредом: то, что рабочий класс не имеет интереса в самом производстве, её требованиях и результатах. Если бы он принялся за это, ему пришлось бы делать различия, и он мог бы более устанавливать схем. Он учитывал бы товарную статистику, технические условия, состояние рынка, конкуренцию во всякой области промышленности и особое положение каждого отдельного предприятия. Тогда он был бы солидарен в интересах с классом предпринимателей и более того: любовь к труду, к своей профессии, чувство мастерской и фабрики, что было сродни чувству родины. Всего этого нет в капиталистической системе, рабочие являются поденщиками и оплачиваются по часам; работа - цель, производить полезные продукты, как в них нуждаются люди, а средство, чтобы получать зарплату, чтобы немного: немного наслаждаться и немного спать. Как и вообще социал-демократия, марксизм, политическая партия и профсоюзное движение, взятые вместе, являются отражением положения капиталистического рабочего класса, так и требование восьмичасового рабочего дня, среди прочего, является выражением незаинтересованности рабочего в условиях и результатах своей работы; рабочий не знает других целей в своей жизни, кроме восьми часов сна и восьми часов "досуга" (к чему относятся кино и пивная); восемь часов работы являются необходимым для этого средством. Кто присоединяется к этой агитации, тот этим заявляет: я раб, я хочу рабом остаться и хочу, чтоб со мной как с рабом обращались.
Животное ищет корм, чтобы жить; человек, который посредством цивилизации доработался до варварства наших дней, работает, чтобы спать и наслаждаться. Но человек, свободно творящий свою жизнь и ставящий себе цели, переворачивает эти условия в роскошной гордости: он заново создаёт мир, его собственный бог, и создаёт существо, которое, кажется, не было предусмотрено планом сотворения - он не трудится, чтобы жить, но он живёт, чтобы трудиться.
Разделение дня на три части, как оно сегодня привычно, означает: мука, наслаждение и отдых от муки и наслаждения. В этой рубрике наслаждения объединено совершенно несовместимое, высокое, тривиальное, низкое, вплоть до низменного. Наслаждение называется: прогулка на лоне природы и сидение в пивной до опьянения, посещение церкви и беседа, серьёзное поучение и игра с детьми, любовь и игра в скат, радость искусства и посещение бегов.
На самом деле работа и наслаждение, и даже работа и сон, не такие уж противоположные друг другу вещи, которые должны бы друг друга исключать. Они переходят друг в друга и разделяются лишь уровнем. Работа, сон и наслаждение объединены в понятии игры. Труд есть игра сил в целях производства и распределения продукта; но горе утонувшему в нищете времени, в которое одни думают только о произведённых продуктах и услугах, другие - только о напряжении и производительности; горе времени, которое не воспринимает в труде радость игры, ритмично пульсирующую жизнь!
Горе людям, лежащим как чурбаны ночью и мягко обнятым тяжёлым онемением, т.к. они слишком много работали и выпили слишком много наслаждения! Настоящий сон - это дальнейшая бесцельная игра сил, многочасовое грациозное и лёгкое брожение во сне; конечно, в нём не светит солнце дневного сознания как при работе, и луна производительных чувств искусства как при игре вечера; но небо сна в настоящем отдыхе, который блаженство, а не обморок, усеянный трепещущими огоньками звёзд, вздрагивающими и похожими на метеоры моментами сознания. Кто не располагает чем-то вроде знания о своём сне, и кто, просыпаясь каждое утро, не чувствует, что он всю ночь жил дальше и заново пробовал свои силы, тот и днём не ведёт настоящей жизни.
Мы, социалисты, не можем хотеть сражаться за то, чтобы сократить работу, для того, чтобы продлить наслаждение. Мы должны, более того, добиваться создания таких условий, изменения нас самих, чтобы работа снова стала игрой сил, чтобы работа снова стала радостью. Только тогда настанут времена, когда великие художники будут иметь публику, больше, народ; когда снова будет народное искусство, т.к. в нас всех ритм уже живо упражняется в работе.
Высчитали, как мало надо будет делать людям, когда машины, наконец, будут правильно применяться. Эти подсчёты совершенно беспочвенны. Мы ничего не знаем о потребностях будущих людей; мы ничего не знаем о таинственных связях между техникой и увеличением населения; в этих вещах люди слишком склонны к дилетантскому преувеличению. Для того, чтобы прялки и ткацкие станки сами работали, эти сложные машины и, в свою очередь, машины для их производства и так далее, должны быть построены и приводиться в порядок. Абсолютно ясно, что использованием сил природы вместо человеческой силы для приведения в движения, экономит труд, но не следует упускать из виду, что хотя и говорят "силы природы", для их приобретения и использования по назначению для наших целей всё же требуются значительные людские силы. И то же самое касается экономии человеческих сил механикой: и она тоже должна быть построена и поддерживаться в исправности человеческими силами. Законы сохранения и превращения технической энергии ещё не выведены, но ясно одно, что машинное производства страны лентяев, в которой есть железные рабочие вместо человеческих рабочих, стоит очень многих человеческих сил и пота человеческого труда. Наши машины не являются "перепетуум мобиле", иначе они не были бы нашими машинами, а были бы нам равны. Мы же, человек, человечество, животное, животный мир, вся природа - перепетуум мобиле; мы машина, которая сама себе находит уголь и добывает его из шахт, которая сама удаляет свои шлаки и золу и сама смазывается и чинится. Нисколько не отвечает нашей природе - заставлять других, будь это даже машины, работать на себя и бездейственно сидеть. Наше сердце действует днём и ночью, как и все наши органы, и не устаёт; и мы, как целое, не имеем ничего лучшего и ничего другого, кроме работы; там, где наслаждение не работа, где чувство прекрасного не является творческим сотрудничеством, там нет наслаждения, а только отупение, и даже во сне, в его кажущейся путанице, есть упорядоченная, подготовительная деятельность и бесцельно-целенаправленная деятельность.
Так же как на основе неверных подсчётов и неудовлетворённых желаний заявляют, что в будущем всё будет делать техника вместо человека, и что человек будет должен работать только несколько часов, то, с другой стороны, нас хотели восхитить выводом, что рациональная и здоровая жизнь, сверх того, оставит для работы очень мало времени. Соблазнительно симпатичным образом, например, француз Макс Клер сделал это в своей работе, которую я перевёл (Sozialist, III, 12). Он посчитал для нас, что человек ради правильной физиологии должен приводить восемь часов в постели, восемь с половиной часов у умывальника и в ванне, два с половиной часа за едой, два часа переваривая, два часа за физическими и умственными упражнениями и один час на прогулке, что полчаса при этом теряются, что для работы, хотим мы того или нет, оставалось бы шесть с половиной часов, из которых, однако, два часа уходило бы на работу по дому, так что для работы по професии оставалось бы четыре с половиной часа.
Несмотря на все добрые гигиенические намерения, этот метод является ничем более чем своевольной шуткой. Совершенно не нужно заниматься критикой отдельных пунктов; этим может заняться каждый по своим особенным потребностям и наклонностям. Гигиена не может ни в коем случае разыгрывать из себя такую научную папессу, что она говорит: сначала мои срочные нужды, без уделения внимания которым, здоровье человека страдает; потом работа. На сколько гигиена на что-то годна, она не наука, а опыт, а опыт показывает, что различные группы людей и индивиды при различных режимах жизни достигли старости. Мы, самые молодые, открывающие ежедневно невозможное и необходимейшие нужды, находящие повсюду яды и вред, не хотим забывать хорошую мудрость, что о наших дедах можно сказать всё, что угодно, но только не то, что они не жили. Наши деды жили, и старые германцы, и древние китайцы, и Платон, и Гёте, и Гомер, и большинству только что открытых ядов и отрав он позволяли на себя действовать, только что обнаруженные функций они не знали, и не замечали, а самые новейшие невозможности для них были вполне возможны. Именно в физиологии почти всегда годятся только те научные открытия, которые подтверждают давно известное.
Одним из новейших открытий физиологов, которое они мило экспериментально подтверждают, является, например, то, что вкусно, то хорошо усваивается, т.к. оно хорошо переваривается. Они наблюдали желудки живых собак и установили, что при аппетите на желаемые и вкусно приготовленные блюда не только собирается слюна во рту, но и выделяется очень много желудочного сока; врачи долго этого не знали и причинили своим научным незнанием большой вред; здоровые люди всегда на это ориентировались.
Не дадим же себя отговорить от работы и от выполнения наших гимнастических упражнений за работой; работа - это здорово, пока она вкусна, и если врачи этого не знают, то это могли бы рассказать нам наши деды. Работать - это здорово, и работать надо срочно! Но наши застрявшие в капитализме рабочие ничего так не хотят, как расслабления и отдыха. Забастовка имеет большей частью сформулированную в требованиях цель, и прекращение работы должно быть только средством для достижения этой цели. Психологически, однако, требование бы часто не выдвигалось, если бы отдых от работы, рабочая пауза не были сами по себе самоцелью, тоской и счастьем.
Так же и это рассмотрение показывает снова, что мы всегда должны говорить, что является краеугольным камнем нашего социалистического учения: потребности, создаваемые капитализмом, не ведут к социализму; нет такого чуда, чтобы из навоза вырастал цветок, так же мало, как и то, что из опилок рождаются блохи; социализм не развивается из капитализма. Блохи рождаются от блох, цветок растёт из семени; а социализм как крайняя реальность условий настанет только, когда он как зародыш живёт в людях. Эти люди - в начале их будет очень мало - должны находиться посреди капитализма, как семя в навозе; они должны стремиться наружу и заставить лопнуть свои собственные мещанские и трусливые оболочки тем, что их внутренний свет захочет к солнцу свободы и красоты. Только те создадут социализм, кто всей душой нуждаются в покое и избавлении, но не находят в ничегонеделании, а те, кто бежит от злобной рабочей чумы капитализма в здоровую, приносящую радость социалистическую работу! Люди с переизбытком сил требуются начинающемуся социализму, которые не спрашивают скорбно о числе рабочих часов, и которые при социализме не хотят внешне и по вычислениям лучшего, но жаждут труда свободных, радостных, живущих, чтобы делать своё дело, будь их дело хотя бы скромно-деятельная помощь в лоне общины.