Аннотация: На одном из сайтов знакомств меня привлекла фотография молодой женщины с абсолютно русской внешностью. В общении она была осторожна и больше спрашивала, чем рассказывала о себе. О ее болезни я узнал не сразу.
1.
- Зачем ты это сделал! - она сказала это свистящим шёпотом, наклонившись ко мне отчаянным движением и протягивая к моему лицу свои длинные ладони, словно желая стереть с моих губ оставшийся на них кровяной след, - Зачем!, - это был даже не вопрос, а просто гортанный возглас, и она смотрела мне в глаза своими серыми озёрами, разлившимися до размеров океана, по-прежнему двигая ладонями перед моим лицом.
- Ничего со мной не будет, потому что с тобой всё в порядке.
- Серёжа.. ну зачем.. ты..
- Я сказал - всё в порядке. И с тобой, и со мной. Запомни это, и больше не упоминай свои болячки. Нам и без них есть, о чём поговорить.
Уже почти минуту до этого я наблюдал за сидящим на её предплечье комаром, большим, холёным, наглым, с хоботом величиной с авторучку, который бурил её кожу так глубоко, что, казалось, влезет в неё по самую свою комариную задницу, наполняясь рубиновой кровью, как пьяница вином. И когда она закончила говорить, когда она в очередной раз напомнила мне о том человеческом бреде, через который она так долго маршировала, я как-то неожиданно для себя ухватил разбухшего, как дирижабль, комара, и легко сдавил его между большим и указательным пальцем. Он лопнул сочно, мощно, разбрызгивая в противоположные стороны две исполинские капли, в каждой из которых можно было видеть её лицо. А она смотрела удивлённо, не сводя взгляда с моей руки, и в тот момент, когда она вдохнула для вопроса, я одним движением языка слизнул обе кровяные кляксы. Вместе с желатиновыми останками комара.
2.
Мы познакомились на обычном сайте знакомств, куда меня в те времена изредка заносило. Я не мог пройти мимо фотографий молодой женщины с абсолютно русской внешностью - русоволосой, с полными губами, огромными серыми глазами и гибким, сильным телом. В статусе её страницы стояло три слова: "Хочу Увидеть Океан". Она общалась подчёркнуто осторожно, больше спрашивая, чем отвечая, обескураживая меня постоянно меняющимся настроением, за которым могло последовать её исчезновение на день, два, неделю, но потом она снова появлялась и наши диалоги продолжались.
О том, что у неё туберкулёз, я узнал не сразу. Собственно, это я вынудил её сказать об этом, замечая её постоянную сдержанность, словно в страхе от очередного удара. А она демонстрировала мне замечательный склад ума женщины, которая за свои неполные тридцать уже прошла всё, что только можно было пройти, избегая лишь могилы, которая следовала за ней по пятам уже несколько лет.
- Не сходи с ума, ты - мужчина, просто ищешь, чем заменить свою прошлую связь. Только я - не лучшее средство. Люди боятся ко мне подходить. Поэтому я одна, и не хочу быть ответственной, боятся за других, жить в сознании вины. Это болезнь, о которой не принято говорить. И место где её лечат, похоже на расстрельный подвал, там ставят крест на таких, как я, и ждут, что умрут сами.
Тогда я ещё не знал, о чём речь. Может быть, догадывался, но не задавал прямых вопросов, интуитивно понимая, что именно они оттолкнут эту странную и красивую девчонку, слишком чувствительно реагирующую на всё, что связано с последствиями такой информированности - люди просто исчезают. А мне было интересно не то, что она могла рассказать о своей болезни. Мне была интересна она сама. И я стоически держался, читая её нервные сообщения и ждал, когда же она перестанет кидать в меня боевые топоры. Но день за днём она всеми силами пыталась дать мне понять, что мне лучше обратить внимание на других женщин, не тратить время с ней, потому что я просто не знаю, с кем имею дело.
- Я принимаю по тридцать штук различных препаратов в день. Это только в таблетках. Посчитай, сколько получается в месяц. И состояние моё временами сложно назвать адекватным. А подцепить это у нас в Сибири можно в транспорте, проехав в час пик зимой с ослабленным иммунитетом, вот так всё просто.
Отражать подобные атаки было легко, понимая, что без желания общаться со мной она бы просто не отвечала. А у меня был даже номер её телефона, который она мне написала по моей просьбе, поскольку на тот момент я уже удалил свою страницу на сайте знакомств. У нас оставалась только электронная почта. И я давал ей новый материал для диалога:
- "Этим можно заразиться и в автобусе".. в автобусе можно заразиться хамством и боязнью крутых поворотов. А с ослабленным иммунитетом вообще нечего делать в час пик в автобусе Сибири зимой.
- Пойми, может случиться так, что если ты будешь здесь - я не захочу тебя видеть. Я могу быть кем угодно, но я точно не тот человек, с которым у тебя может появиться желание встретиться. Жизнь слишком дорога, а от таких, как я, надо бежать. Прости, если ввела в заблуждение. Адьёс, амиго.
Сложно передать, как разозлило меня это сообщение. Я представил себе молодую женщину, девчонку, сидящую перед монитором в тёмной комнате, перед светлым экраном, в котором была вся её придуманная жизнь, с её мечтами, женскими причудами и с желанием увидеть океан. В тёмной комнате и тёмном городе, населённом огромным количеством беспросветно тёмных людей. И туда она не хотела. Она хотела, чтобы её оставили в покое, те, кто всегда находил повод указать на неё пальцем. Я набрал телефонный номер и, не здороваясь, почти спокойно зарычал:
- Это ты сходишь с ума. Не я. С вилами в руках не ищут тех, кто не будет опасаться к тебе подходить. Адьёс? Хорошо, пусть будет адьёс. Только ты не хочешь этого. Ты просто варишься в том, что рисует тебе твоё воображение среди обшарпанных стен палаты и тусклой лампочки в потолке. Я не знаю, что с тобой. Но я жил в такой комнате. В общежитии для беженцев. В помещении, где до меня повесился прежний жилец. Я жил на вокзалах, спал на скамейке и укрывался своим пальто. И сейчас.. я не ищу в тебе замены никому.. и в сети на разыскиваю вытеснительниц моих мужских мыслей. Ты мне интересна. И мне жаль, что саморазрушение пустило в тебе корни. Надеюсь, это временно. Всё проходит. Я подожду.
И положил трубку.
3.
Она была уверена, что всё зависит от неё. Она верила в то, что добилась контроля над дрянью внутри, что сама управляет ею. В последнее время у неё действительно практически не было симптомов, только анализы неизменно показывали положительные результаты. Но как только люди узнавали о её болезни, они шарахались от неё, как от прокаженной, испытывая перед ней самый настоящий страх. И когда она мне всё-таки написала название, одним словом, она исчезла на несколько дней, после чего, в очередной раз появившись, её соообщения были закручены ржавыми болтами. А я просто снова ей позвонил. И почувствовал на коже ушей полярный холод её голоса.
- Это ты? Интересно.
- Здравствуй. Да, мне интересно.
- Ты, видимо, не понял. У меня действительно туберкулёз. Я инвалид.
- Я понял, что ты болеешь. Но мне неважно, как твоя болезнь называется.
- Ловлю себя на мысли, что я лишь интересный персонаж в твоей коллекции. Для разнообразных мнений и оценок. Туберкулёз это не та болезнь, про которую можно сказать, что она неважно, как называется. Это не рак и не опухоль. Это то, что делает человека отщепенцем, от которого при встрече стараются отгородиться, боясь даже дышать с ним одним воздухом.
- Ты сама-то себя слышишь? "Я ловлю себя на мысли, что я лишь интересный персонаж.." А кем ты должна быть? Кем ты быть хочешь? Для меня в частности и для тебя окружающих в целом? Кем?!
- Собой.
- Именно такой я тебя вижу. У меня нет коллекции. Нет человеческого гербария, куда я мог бы прицепить тебя на булавку и любоваться на трудно доставшийся экспонат. Я давно живу один, в стране, где мне некому позвонить и без ожидания ответного звонка, не говоря уже о давно забытом стуке в дверь. Это тоже форма "изгоя". Это мой мир, где я веду очень редкие диалоги. С теми, кого я выбираю и кто идёт мне навстречу. Я звонил тебе два дня назад, снова нарвавшись на долгие гудки, а потом на какой-то дурной зум, похожий на погребальную сирену. Если ты не захочешь, то никто не сможет. Общаться с тобой.
- Я не хочу..
- Молчи. Изгоем тебя делает не болезнь, а люди вокруг. И ты сама, заразившись их ненавистью и страхом. Да, туберкулёз - это страшно. Но зачем я буду обсуждать с тобой то, что тебе уже давно осточертело?! Тебе мало диспансера и его обитателей? Тебе не хватило смертей вокруг тебя, частью которых ты едва не стала?! Нам больше не о чем поговорить, как только об истории твоей болезни?! Зачем?! Дура! Я не уполз после твоего сообщения, оставив тебе пару слов: "Удачного выздоровления.. пока.." Если бы я обосрался и исчез, ты сказала бы, презрительно скривив губы: "Вот.. и все вы так.. узнаете и драпаете.." А когда я написал, что меня не пугают твои болячки - я получаю такое же презрение в моё заинтересованное тобою лицо, что я, мол, скрываю от тебя моё потрясение. Да не потрясён я нихрена! Потому что у меня немного больше в голове, в сердце и печёнках, чем ты меня в твоих страхах перед людьми наградила. В твоей давней и заслуженной вражде к социуму. Но я никогда не был его частью. И тебе не советую.
- Ты не понимаешь..
- Я всё понимаю. Именно это не даёт мне оснований делать какое-то отличие между тобой и одной знакомой, у которой уже несколько лет какая-то дрянь с мозгами, которая подарит ей примерно пять лет жизни. Почему я должен делать разницу между твоей болезнью и ожидаемой смертью моей знакомой, которую я знаю и которую видел близко? Ей так же, как и тебе, хочется жить.
- Потому что её не боятся люди.
- Послушай. Твоя болезнь, какая бы заразная она ни была, как бы она тебя ни пожирала, всего лишь одна из многих, известных человеку. Возможно, даже смертельная, но ты живёшь здесь и сейчас, подарив себе либо эту возможность жить, либо прятаться от всех только потому, что мудаками полон мир. Я не вижу перед собой туберкулёз. Я вижу красивую женщину с полными сил глазами. И я с встречусь с тобой, если ты этого захочешь, чтобы увидеть тебя за чаем или кофе, в зависимости от того, что ты там с большим удовольствием пьёшь.
- Ты хочешь встретиться со мной?
- Да.
- Зная, что я инвалид?
- Ещё раз повторишь - я предложу тебе водку. Надоело.
- Приезжай.
4.
Она не была обычной. Ни в чём. Мы встретили в моём городе у дверей в одно неплохое кафе, в которое мы так и не попали. Высокая, с распущенными русыми волосами, в белой маечке и голубых шортах, она сразу взяла меня за руку и, наклонив голову, чтобы скрыть улыбку, повела на улицу, лавируя между обходящими нас прохожими. А я просто следовал за ней. Этим вечером я увёз её в дом на берегу Оби, где мы почти до утра жгли костёр прямо возле реки, укрываясь принесёнными из дома одеялами. Она лежала на спине, положив голову мне на колени и снизу смотрела в мои глаза настолько успокоено, словно мирская суета никогда её не касалась. Только это было не так. И я постоянно чувствовал это. Изменение в её голосе, когда она говорила о людях вокруг себя, неожиданные смены темы, просто молчаливое созерцание моего лица, словно я был картиной, а не человеком. Другим миром. И вообще другим. Я всем телом ощущал её скрученность, сжатость, готовность к драке. Даже при её полнейшей внешней расслабленности. А когда я первый раз коснулся её тела, её взгляд стал чужим и незнакомым, почти враждебным, при её нескрываемом движении мне навстречу. Это было так, словно её тело не хотело мириться с её мыслями, наплевав на все её барьеры и меры предосторожности, и просто брало своё. В такие моменты мне казалось, что она увидела меня только сейчас. Именно в эту секунду. Не узнавая и не желая видеть рядом. Мне стоило немалого труда отгонять от себя то, во что превращали меня её глаза.
- Ты говорил, что я странно смотрю. О чём ты?
- Взгляд. Не знаю, что происходит в твоей голове, когда ты вдруг начинаешь смотреть на меня так, словно Апокалипсис уже наступил. Когда я чувствую, что ты берешь себя за волосы и оттаскиваешь назад, туда, где ты сможешь контролировать себя, меня и глубину моего проникновения. В твоё тело или ещё куда глубже. Я не знаю тебя. Пока не знаю. Не прилагал для этого много сил. Я просто приехал, ты взяла меня за руку, и я доверился тебе так же, как и ты мне. И ни разу об этом не пожалел.
- Здоровым людям лучше быть со здоровыми. Я часто встречаю тех, кто всегда воспользуется случаем плюнуть в мою сторону. А ты здоров. И я не понимаю, честно не понимаю, что ты здесь делаешь. Мне нелегко даются такие мысли. Они разрушают меня. Потому что это неправильно и быть не должно. Тебя здесь быть не должно.
- Я целовал тебя в губы, ты ещё помнишь это? Я ласкал твоё тело и входил в тебя без этих резиновых рубашек, которые часто используются для того, чтобы просто трахнуть женщину, не беспокоясь потом о её флоре на члене. Я хочу, чтобы ты почувствовала себя такой, какой ты была до твоей болезни. Поскольку я в твои болячки не верю.
- По-твоему, я тебе соврала?
- Нет. Просто слишком долго пробыла под этим грузом и уже не различаешь - где зараза, а где привычка жить с ней.
- Это глупо. Глупо так вести себя, как ты. Я беспокоюсь. Переживаю за тебя.
- Не надо болеть за меня. И подстраиваться под меня не надо. Тебя подменили где-то в последние дни. Постоянно чувствую колоссальное напряжение в разговоре. Словно стою возле тёмной пещеры и пытаюсь выманить кого-то огрызающегося наружу. Совсем по-другому начиналось всё, когда я приехал. Каким образом я могу ещё дать тебе понять, что мне до лампочки, чем ты болеешь и болеешь ли вообще?! Я общаюсь с тобой, как с нравящейся мне женщиной, как с интересным собеседником, как с человеком, у которого не только картошка в огороде. А с кем лучше быть здоровым или нездоровым.. Людям лучше быть с людьми. До тех пор, пока такие еще встречаются.
5.
Ей нравилось смотреть на Солнце. Она находила какую-то особую связь между ней и входящим в её глаза ожогом. Но дело было не в том, насколько она себе вредила, а в том, что она при этом видела. Закрывая глаза лишь тогда, когда их заливала шевелящаяся, живая чернота.
- Ты знаешь, что на Солнце можно долго смотреть? Для этого есть безопасное время. Утром до полудня и солнечный заход. Когда смотришь долго, происходит забавный обман зрения - яркого сияния не видно, словно его заслоняет свинцовый диск, и кажется, что этот диск быстро вращается и окрашен в разные оттенки, розовые или голубые, это происходит минут через пять или меньше после того, как начинаешь смотреть, и такое ощущение, будто поглощаешь энергию, это притягивает и только разумом заставляешь себя остановиться из-за боязни, что это может быть вредно. Бывает, глаза болят, если смотришь днём. Я делаю это когда никто не видит. Чтобы не приняли за сумасшедшую.
- Для одних сумасшествие - это смотреть на Солнце незащищенными глазами. Для других - желание быть искренним с совершенно незнакомым человеком. Для третьих это выглядит, как отражение в зеркале. Их отражение. Ты не выглядишь сумасшедшей. Даже когда очень стараешься.
- Я не стараюсь.
- Ты из кожи вон лезешь, чтобы ею быть. Это ограждает тебя от больного мира нормальных людей.
6.
Отец оставил их с матерью, когда она была ребёнком. Часто думая о нём, она ввела однажды его фамилию в поиск и увидела двух человек, взрослого мужчину и парня, чуть младше её. Её папу и брата. Она никого не осуждала, просто хотела понять, что это за человек и почему, когда она смотрит на него, у неё внутри ничего нет. Пусто. И тогда она начала себя эмоционально раскачивать. Чтобы хоть что-то появилось. Ведь эти люди - её часть, брат и отец, её отец, чёрт бы всё побрал, про которого она думала, что уже никогда его не увидит. Она старалась себя убедить, что на этом свете для неё кто-то есть, что она не одна. Что где-то есть родные люди. А в результате внутри у неё что-то лопнуло и она просто как дура ходила по отцовской странице, пытаясь понять, что он из себя представляет. На её сообщения не ответили ни один, ни другой.
- Я ревела, Серёж. Ревела, как маленькая. Так, словно меня обманули в очередной раз.
- Родной и родственник.
- Что?
- Есть огромная разница между словами "родной" и "родственник". Родственников много. Часто они даже не знают о существовании друг-друга. А родной - это родной. Это может быть человек, которого в твоей жизни никогда не было. И который становится для тебя важнее всей замшелой родни.
- Да, наверное. Хочешь, расскажу про цирк? Я никому не рассказывала об этом.
Перед новым годом она решила пойти в цирк - приехало шоу с дельфинами. Зал наполнен битком. В те дни она лежала в больнице, но перед праздниками всех разогнали по домам, давая препараты на амбулаторное лечение. В цирк пришлёпала масса родителей с детьми, вообще было много детей, а от мокнущего на сцене бассейна в воздухе висела сырость и было душно. Не найдя своё место, она осталась сидеть на ступенях, отделённая от всех людей, поскольку, как оказалось, её места вообще не было. Вместо него под нужным номером оказалась осветительная тумба с прожекторами. Наверное, это выглядело забавно, но ей почему-то не было смешно. Она чувствовала себя выброшенной из мира, как нечто чужеродное. В итоге она села на ступени, подстелив бумажную рекламку, что была у неё в руках, и так смотрела всё представление. Чувство отчаянья - таким было основное ощущение в её цирковой вечер. Эти ступеньки, весёлые люди вокруг, резиновые спины дельфинов, здоровые дети с родителями и в стороне от всего этого - её болезнь, с которой она устала бороться. Во время представления дельфины как-то слишком болезненно кричали, их ничто не успокаивало, никакая команда, чувствовалось, что они очень устали. Досмотрев всё до конца, она, с этим её истошным чувством, просто шла по городу. И столько в ней было злости и отчаянья от невозможности изменить свою жизнь, что ей хотелось разрушить этот город. И весь желанный тёплый зимний вечер превратился в ничто. Поднялся сильный ветер, хотя было тепло, и маленькие льдинки били её по лицу. Люди бежали кто куда, на остановки, в метро, забегали в магазины, а она шла с чувством кокой-то раздолбанной удовлетворённости от всего происходящего. Было ощущение что всё это - её отражение, состояние души. Да оно так и было, в общем.
- Кстати, ты, наверное, не знаешь, когда едешь в Находку, можно видеть две горы, которые называются "Брат и Сестра". У брата нет верхушки - во время войны туда попал снаряд. И бытует такая легенда, что брату отрубило голову, а сестра, не выдержав горя, наплакала целое море слёз. Горы стоят посреди воды и из сестры непонятно откуда льётся водопад.
- Не знал.
- Ты уедешь?
- Да.
- Приезжай.
7.
Она делала сотни приседаний и десятки отжиманий от пола, затыкая рты тем, кто пытался убедить её, что она всего-лишь инвалид. А она доказывала всем, и прежде всего - себе, что может делать вещи, непосильные для многих здоровых, не говоря о тех, кто делил с ней больничную палату. Она голодала по семь дней, занимаясь в это время обычными своими делами, чувствуя себя вполне жизнеспособно и утверждаясь в мнении, что её выздоровление в её руках. Что именно это - её выход.
- Иногда я думаю о тех, кому ещё хуже, чем мне. Лежа в больнице, я наблюдала, как на соседних койках умирают люди, немощные настолько, что не в состоянии справить свои естественные потребности. Я лежала по девять месяцев, безрезультатно, только ухудшение от горстями съедаемых антибиотиков, отравляющих мой организм. Теперь я лечусь сама и чувствую себя гораздо лучше по сравнению с их методами лечения. Не хотелось тебе об этом говорить, потому что больно вытаскивать из себя эти гвозди. Я стараюсь вообще об этом не думать, как будто ничего этого нет.
- Не говори.
- Мне надо. Я никому не рассказывала об этом. Не было таких, кто хотел бы это слышать. А мне избавляться надо, вытаскивать, выдергивать и забывать.
- Расскажи о Приморье.
- Я там мало жила. Но действительно ярко запомнились медузы. Они умирают в бархатный сезон, их выбрасывает на берег и они иссыхают от солнца, становясь слизью, я это видела, когда там жила. А однажды у меня была выбита ключица и смещена лопатка - упала набок на руку, сделала рентген, мне на месте наложили какую-то повязку, но в больницу потом я не пошла. Всё на место встало само, правда, болело страшно, поскольку анестезией я не пользовалась. А повязка скоро развалилась и я её сняла. Шеи не было видно вообще, она заплыла и стала фиолетового цвета. Я не могла дышать, не говоря уже о том, чтобы есть и даже просто сделать глоток воды. Ключица и сейчас немножко выступает, видишь? А на левой руке большой палец разгибается не до конца. Надо просто говорить себе, что всё поправимо и всё получится. И всё восстановится. Даже тогда, когда это выглядит невозможным.
8.
- Ты опять смотришь, как чужая. Как ты?
- Никак. Теряю себя. Но восстанавливать после заново буду.
- Восстанавливайся. Мне не плевать. Мне совсем не плевать и я хочу, чтобы ты это знала.
- Напоминай мне об этом. Я вспомнила сейчас, как видела свою мать на паперти, когда мне было четырнадцать лет. А когда в больнице я выходила из палаты, приходили дезинфекторы и обрабатывали всё своими распылителями. Я употребляла наркоту в течение четырёх лет. Бросила сама, без всяких клиник, те кто помнят меня и те, кто ещё живы, говорят, что я феномен. А туберкулёз - просто последствие.
- Забывай. Обо всём этом. Даже, если это кажется тебе невозможным. Нельзя жить с постоянными воспоминаниями о заливающей твою жизнь грязи. Нельзя.
- Я стараюсь. Просто говори со мной.
Сколько дураков увлечённо рассуждают о каком-то неведомом крае, черте, за которую необходимо зайти, чтобы понять разницу между здесь и там. Между жизнью и нежитью, имеющих для каждого собственный вкус, цвет, и глубину падения. Она уже давно поняла, что специально по краю ходить незачем, он всегда рядом, этот край, и там нет ничего хорошего. Там вообще ничего нет.
- Я была там, неоднократно была, странное чувство, нехорошее, ты не знаешь ни кто ты, ни какого ты пола, в какой ты стране и есть ли вообще какие-то страны, просто всё белое вокруг, словно находишься на листе бумаги. Не страшно даже. Просто никак. И от этого особенно хреново. Будто чувств больше нет. И никогда уже не будет. У меня передоз случился, отходила дважды. В последнем случае парень, который меня откачивал, уже думал, куда девать тело. Вышел из комнаты, а вернувшись, увидел, что я очнулась, хотя губы были ещё синие.
Слушая эти истории я практически не отвечал ей. Просто слушал, впитывал, воспринимал. Отвечать было нечего. Меня не коснулось ничего из того, о чём она говорила. Не знаю, каким образом, но не коснулось. Хотя я тоже когда-то проводил время в компаниях, участники которых сейчас либо в тюрьмах, либо в гробах. Еще в начальных классах я шастал по сгнившим подвалам и сарайкам с разбитыми грязными диванами, где пацаны и девчонки в их детском любопытстве узнавали первый секс в таком виде, в каком его не показывают самые извращенные режиссеры. Там была наркота и дешевая водка, от которых травились молодые тела, там были порванные в кровь молоденькие девочки и раздутые от инфекций анусы пацанов, неправильно понявших своё желание стать мужчинами, крутыми и независимыми от родителей и школы. Там было моё желание стать "взрослым", выродившееся в ощущение грязной пустоты вокруг меня, когда я смотрел на происходящее с кем-либо, но не со мной. И почему-то ничего из того дерьма меня не коснулось. Ни алкоголь, ни "трава", ни шприцы.. и первый секс у меня был уже после армии с той женщиной, которая родила мне детей. Я находился в условиях, которые навсегда калечили людей.. а со мной не происходило ничего. Всё плохое, неправильное, извращенное, словно било по мне рикошетом.. и отлетало в сторону.. и я не буду размышлять, каким образом мой разум меня от всего этого уберегал.
- Выбирайся. Знаю.. мне легче говорить об этом, чем тебе думать. Я был просто свидетелем, зрителем в первых рядах.. а ты - действующим лицом. Мы уже говорили с тобой про этот край. По которому мы ходим, балансируя, но не срываясь с него. Ты падала. Много раз. И я очень хочу, чтобы даже воспоминания об этом у тебя не оставалось.
- Говори со мной. Часто. Мне это нужно.
9.
В тот вечер она снова сорвалась. Я опять видел её взгляд, который скользил по моему лицу, словно я был чем-то далёким, что хотелось разглядеть, но что пугало и настораживало её. Эта подозрительность, возведённая в оборону осторожность, желание оградить себя от любой возможности быть уязвимой, от любого мыслимого вреда, который мог быть ей нанесён. Запоздалая реакция на то, что уже произошло. И слишком много раз происходило.
- Не могу. Возможно, я совершенно не то, что ты представляешь. У меня тоже есть свои барьеры. Я их настроила за то время, пока вот так жила. Не хочу впускать в свою жизнь ничего личного. Ты знаешь обо мне больше, чем любой другой человек. Сначала это был просто выход рассказать кому-то о себе, попытка засвидетельствовать, что я существую, а не молчать о себе всю жизнь, как будто меня нет. Рассказав почти всё абсолютно незнакомому человеку, зная, что никогда его не увижу. А ты почему-то приехал.
- Если хочешь, я сейчас увезу тебя домой и уеду сам. Отдохнёшь. Мой телефон у тебя есть.
- Забудь, я просто надеюсь, что не была для тебя жестом доброй воли, снисхождению к "обречённым" во спасение их. Если ты думал, например, что для меня всё потеряно, и что мне необходимо в своей жизни иметь хоть что-то хорошее. О чём я могла бы вспоминать. Решив мне это преподнести, как дар светлых моментов.
Я слушал её и отвечал что-то несложное, спокойное, стараясь не дать ни единого шанса для развития очередной хандры, которую я принимал, как температуру, как обязательное условие выздоровления, как нечто, что необходимо почувствовать и высказать сто, двести, тысячу раз, прежде, чем окончательно забыть. Я не спасал её. Не было тут никакого жеста доброй воли. Я был обычным мужиком, здоровым и по-мужски легкомысленным, которому просто захотелось увидеть красивую девчонку, зацепившись за несколько фотографий в сети. Её история не пинала меня под зад и не говорила мне в ухо внутренним голосом, что я совершаю какую-то ошибку. И я понял, что поступаю правильно, когда там, возле кафе, она взяла меня за руку и, сдержанно улыбаясь, сжала её. Но одна вещь действительно не давала мне покоя. С самого начала. Мне хотелось доказать ей, любым способом дать ей понять, что она не представляет опасности для меня. И вообще ни для кого. Потому что у неё нет никакой болезни. Она не заметила этого за своими препаратами, голоданиями, отжиманиями и приседаниями, за покалеченными стенами и дурацкими лампочками, она просто, мать её, не обратила внимания, что уже давно ничем не болеет, что хрипатый туберкулёз ушел в свою хрипатую страну, натужно кашляя и похрипывая свистящими дырами, его больше просто нет, а её нервы, страхи, и рвущийся где-то в лёгких смех - это просто многолетняя привычка чувствовать на себе эту дурацкую печать, эту чёрную метку, благодаря рожам окружающих её людей, их ненависти, их постоянной осведомлённости о том, куда она ходит и какой врач её смотрел.
- Ты не больна. Выходи из палаты. Иди домой. И живи.
Говоря это я уже видел сидящего на её предплечье комара. Я не стал сам себе объяснять то решение, которое у меня возникло, а просто взял это наполненное кровью чудовище и раздавил его между пальцами. И, смотря в её красивые глаза, слизнул её кровь.
10.
Через неделю после этого я уехал, в другую страну, на страшно далёкий от всей этой истории остров в океане, который она очень хотела увидеть. Мы часто разговаривали по телефону, я звонил и слушал её спокойный голос, которым она рассказывала мне, как проводит время. Пойдя навтречу её просьбам я дважды за три месяца сдавал свою кровь на тест. С отрицательным результатом. А однажды она сказала, что хочет провести те процедуры, о которых как-то мне говорила.
- Ты решила всё-таки?
- Да, хочу, чтобы болезнь наконец ушла, или хотя бы состояние закрепилось и избавило от постоянных ненужных мыслей. Это может занять от двух месяцев до шести. И до года. Я пока точно не знаю. Но мне надоело жить с чувством, что у меня нет будущего.
- Есть.
- Что?
- У тебя есть будущее. Никуда оно не денется, если ты сама руки не разожмёшь.
- Я видела фотографии, где ты стрелял. Красиво. Но только люди не умеют обращаться с оружием. Не умеют, чтобы было не больно.
- Не умеют. Всегда найдется кто-нибудь, кто вложит ненависть к вещам, близким к совершенным. К словам, в которых чья-то мудрость. Оружие всегда красиво. Но это всегда чья-то боль.
- Серёж.. а я упала вчера. На улице. Немножко разбила локоть. Под рукой не было ничего, а ты знаешь, как я отношусь к любого рода грязи, и я помазала ранку зелёнкой, представляешь? Я и зелёнка. Смешно, правда?
- Ненавижу зелёнку. Мне казалось кошмарным быть в зеленых точечках. Видно было за километр. Не спрячешься. Не докажешь, что взрослый. Это была неумолимая печать ребенка.
- Ты приедешь?
- Даже думать об обратном забудь.
- Приезжай.
...
Она умерла двадцать первого мая, дома, через восемь месяцев после нашей последней встречи. Страница в сети зафиксировала её появление вечером двадцатого, а через несколько часов её уже не стало. В то время, когда я искал информацию о ней в миллионном городе, я лишь нарывался на те фотографии, что она делала своей цифровой камерой. Облезлые стены, голые лампочки, ободранные плинтуса и во всех смыслах неживые люди. Она была непохожа на них. Красивая, высокая, полная сил, она просто не могла быть отсюда. Каким-то фантастическим образом мне удалось на короткое время повстречаться с ней в странной складке из совершенно противоположных реальностей. Куда она и скрылась незадолго после того, как в последний раз показалась в горящем статусе её страницы. И второго шанса попасть в её мир у меня уже не будет.
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/kk_all/1401.jpg)