Аннотация: Найти однажды в своей машине смертельно пьяную незнакомую женщину. Незнакомую ли?
Мне было по-настоящему непривычно ласкать её тело. Словно я отвык. Я сдерживался, чтобы не слишком сдавливать знакомую грудь, контролировал свои силы для разведения в стороны пружинящих ног и старался не ложиться на них всем телом, поднимая их вверх, чтобы открыть её ягодицы. В таком положении эмбриона, лёжа на спине с прижатыми к груди коленями и раскинутыми в стороны руками, она была похожа на готовую к игре женщину, дразнящую своей доступностью и только из соображений странной сдержанности или следуя желанию скрывать свои эмоции не издающую ни единого звука в тот момент, когда мои ладони или губы касались её тела. И порой я обращал внимание, что голой она казалась гораздо более естественной, чем в той одежде, в которой сюда попала. Именно обнаженной она казалась мне совершенно живой.
Я нашел её в своей машине, сидящей за рулём с бутылкой рома на коленях и с ворохом рассыпанных таблеток по всему пассажирскому сиденью рядом. Выходя ночью из своего пригородного дома чтобы покурить, я увидел сидящую в открытом салоне моего "Форд Тандерберд" женскую фигуру, казавшуюся чёрной из-за света лежащей за деревьями низкой красной Луны. В огненном лунном свете создавалось впечатление, что сильно опущенная вперёд голова женщины медленно, словно в недоумении, качается из стороны в сторону. Не знаю почему, но эта картинка с тёмным женским силуэтом на заливающем её красном фоне заставила меня нервничать, и мне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы внятно и достаточно громко проговорить:
- Вас как сюда занесло, мадам? Ещё час назад вас здесь не было.
Она не ответила, тогда я подошел к самой машине и наклонился к её лицу. Женщина смотрела куда-то через мою голову, почти успокаивая взглядом тёмных глаз, из уголков которых по щекам спускались влажные полосы.
- Вы плачете? Или... плакали?
Спрашивая, я почему-то уже понимал, что мне не ответят, просто мозг сам лихорадочно придумывал идиотские вопросы в то время, пока я пытался найти увиденному внятное объяснение. Конечно, я был немного обескуражен. Мне было действительно странно видеть сидящего в моей машине чужого человека. Ночью. Тем более женщину. А ещё в десяти километрах от ближайшего жилья.
Отворачиваясь в сторону от спиртного запаха и бурча нечто вроде "какого чёрта так нажираться в таком хрупком теле", я занёс её в дом и положил на стоящий в гостиной диван, а затем, почёсывая себе затылок, отошел на пару шагов назад и снова заговорил вслух, обращаясь к лежащей передо мной женщине:
- Вот... не знаю, что для вас ещё сделать. Кофе вы, вероятно, не будете. А спиртного, полагаю, вам больше не надо. В таком случае просто поспите.
От неё несло ромом так, как будто она выпила не одну бутылку, а месячную норму небольшого пиратского корабля, и мне стоило немалых трудов не вызвать прямо сейчас медицинскую бригаду, чтобы они забрали эту набравшуюся суку, залезшую из-за своих женских трагедий в мой коллекционный Форд. Но посмотрев на неподвижное лицо и увидев по-прежнему открытые глаза, я вдруг почувствовал озноб, не в силах поверить самому себе и не желая проверять свои догадки.
- Вы же, надеюсь, ещё живы, верно? - я спросил это почти механически, борясь с ощущением всё ещё стекающего по спине холода, не препятствующего мне разглядеть её красоту, которая выглядела беспомощно в ярком свете горящей сверху лампы. - Вы красивы очень. Вот прям очень. Настолько, что я вполне представляю, как вам это уже надоело выслушивать.
Я снял её единственную влажную от росы туфлю, чтобы она, если неожиданно проснётся, не порвала острым каблуком диван, затем стянул лёгкий пиджачок, старательно избегая приближаться к спящему лицу, чтобы проверить дыхание. Мне очень не хотелось его не услышать, и я всячески уговаривал сам себя, что в этом нет необходимости, передо мной просто мертвецки пьяная и очень красивая женщина, которой надо отлежаться. Снимая с неё пиджак, я пытался как можно более осторожно обращаться с тонкими и неподдающимися руками, сгибая их таким образом, чтобы ей не было больно. Но больно ей я всё-таки сделал, потому что когда я с напряжением вытаскивал её застрявшую руку из узкого рукава, она с размаху, по-девичьи неуклюже выпрямляя руку в локте, ударила меня по лицу.
- Эй! Ты чего дерёшься?! Я же как лучше хочу... - я почувствовал на своих губах солёный вкус и, проведя ладонью под носом, увидел на руке кровавый след. - Нос мне разбила... ничего себе... всё, не буду больше. Лежи так.
Я оставил её в узкой юбке и тонкой футболке, повернув на бок и подложив под узкие плечи мой армейский дождевик, на тот случай, если её будет тошнить. Укрыв девушку тонким покрывалом, я сел в кресло напротив и стал на неё смотреть.
- Ты очень красивая пьяница, - сказал я, вставляя в нос кусок ваты и обратив внимание, что мы перешли на "ты", - как же тебя угораздило вот так - с ромом, таблетками какими-то... туфлю-то куда дела? Вот же дрянь с вами, девочками, вечно катаклизмы, постоянное желание экстрима до влюблённости и крайности после любви, а ещё во время нестыковки первого со вторым, из-за несоответствия того человека, на которого ты когда-то смотрела, с тем, кого затем увидела. Дура. Так напиваться... я же с тобой всё что угодно сделать мог. И сейчас могу. Зачем же так... как ты вообще сюда попала? Ночью, в чужую машину, с ромом, с таблетками... что за таблетки-то? Погоди... а может... тебя сюда принесли?
Сказав это, я встал, снял висящий возле косяка мой армейский винтарь и вышел из дома. Подсвечивая себе фонариком, я подошел к машине и наклонился к сиденью, на котором лежало несколько синих или серых таблеток, а на коврике валялся пластиковый бутылёк. Подняв его, я прочитал короткое слово "Tavor".
- Это что ещё за ерунда... - мычал я, держа фонарик в зубах и одной рукой вращая пустой пластик в разных направлениях, - снотворное, если не ошибаюсь, хотя даже дураку будет понятно, что ты не аскорбинку ромом запивала.
Собрав остатки таблеток и ссыпав их обратно в бутылёк, я положил его в карман и почти бегом рванул к дому. Сейчас меня уже не беспокоил спиртной запах моей гостьи, напротив, я сгорал от желания скорейшим образом послушать, как и чем она дышит.
Войдя в дом и повесив винтовку на место, я подошел к лежащей под покрывалом фигуре и наклонился над по-прежнему смотрящим на меня лицом. Озноб снова залил мои плечи и опять пополз через всю спину вниз, потому что я увидел её тяжело прикрытые веки, словно за то время, пока я отсутствовал, она действительно захотела спать.
- Эй! Вы... ты спишь?! Что за дрянь ты выпила, дура?!
Я говорил негромко, но возбуждённо, довольно сильно болтая её за худенькое плечо. Её голова качалась в такт моим движениям и веки от этого то слегка открывались, то возвращались на своё прежнее место, создавая иллюзию, что ей не хочется, чтобы с ней так обращались. Тогда я наклонился к её губам и прислушался. Ничего. Я схватил её запястье и стал искать в нём хоть что-нибудь живое. Не почувствовав под кожей ни единого движения, я сорвал с лежащего тела покрывало, повернул его на спину и, одной ладонью придерживая свободно качающуюся голову, а другой раскрыв нижнюю челюсть, прижался ртом к прохладным губам. Я пытался не думать об этике происходящего, и меня немного беспокоила мысль, что я касаюсь губ женщины, находящейся в состоянии глубочайшей отключки или даже комы, но всё-таки живой. Вдыхая в неё мой воздух, я обратил внимание, что вата в носу мешает мне дышать самому, и вытащил её, стараясь не думать о том, что будет, если эта женщина очнётся прямо сейчас, с моим носом в её глазнице, и под моим, напряжённым от осторожности лицом, окутанным парами рома из её рта.
Когда я порядком запыхался, я выпрямился и посмотрел на женское лицо почти с раздражением, но в эту секунду знакомый холод уже в третий раз за сегодняшнюю ночь полез корябать мою кожу. Она смотрела на меня только одним глазом, другой же, в который я во время искусственного дыхания упирался носом, закрылся почти совсем, оставив лишь узкую блестящую щелку между влажных от моего дыхания ресниц. И этот немного перекошенный взгляд дал моему сознанию такой пинок, что я вдруг сразу и полностью понял, что передо мной лежит не мертвецки пьяный человек, а мёртвое женское тело.
Это открытие, очевидное ещё час назад, несколько затормозило мою мозговую деятельность, позволив смотреть на происходящее словно в медленном кино, кадр за кадром, переходя от её по-разному раскрытых глаз до раскрасневшихся от трения моей недельной щетиной бледных щек.
- Как тебе это в голову пришло?! - меня вдруг почти скрутила какая-то внезапная обида на происходящее. - Молодая такая, с лица картины писать, детей рожать красивых, а ты! Вставай сейчас же!
Я ударил её по щеке, несильно, но достаточно для того, чтобы её голова мотанулась из стороны в сторону, словно кукольная, а когда она вернулась в прежнее положение, эта играющая со мной сука снова заставила меня похолодеть - её глаза прямо и раскрыто смотрели на меня, а неплотно закрытый рот, казалось, сдерживался в снисходительной усмешке.
- Ну, не дурак же я... зачем ты так... я же вижу, что ты живая, даже если никогда больше слова не скажешь, даже в случае, если дыхания нет, потому что это всё неправильно. Неправильно. Короче, вставай. Я кофе сделаю.
Сказав это решительным тоном, я почти полностью убрал с неё покрывало, оставив закрытыми только её ноги, и ушел на кухню делать кофе.
В моей голове происходило чёрт знает что. Я знал, что обязан позвонить куда-нибудь, чтобы кто-нибудь приехал и что-нибудь сделал. Да, я понимал это, но не хотел никуда звонить и не хотел никого видеть у себя дома, рядом с пришедшей ко мне женщиной. Потому что я её знал.
- Она пришла ко мне, ясно? Ко мне, а не к тому, из-за кого она так надралась, и не к тем, кто за ней не уследил. Ко мне пришла. И находится здесь под моей защитой.
Когда кофе заполнил своим запахом полдома, я налил его в чашечку, поставил её на керамический поднос и подошел к лежащей на диване женщине.
- Как тебя хоть зовут? Ничего не сказала. Пришла, напилась безбожно в моей машине, таблеток наелась, а имя не написала. Называть-то тебя теперь как?
Я поставил кофе возле дивана на журнальный столик и сел рядом с ней. Легонько потряхивая её за руку, я опустил свою ладонь на бледную щеку и оставил так лежать, стараясь избежать быстрого пробуждения, а ещё следуя своей уверенности, что ей нравится, когда её будят именно так - поглаживая по щеке ладонью, чуть-чуть нажимая большим пальцем на полураскрытые губы.
- Красивая. Надо же... Всегда такая была, но сегодня как-то особенно заметно. Или это во сне. Когда я тебя в последний раз во сне видел?
Мне было неважно, что я не видел её вообще никогда, это было просто лишено смысла - думать о ней как о незнакомом человеке, поскольку я знал её, знал вдоль и поперёк, и чувствовал, что не делаю сейчас ничего плохого или запретного, просто пытаюсь не дать ей испугатъся, когда она проснётся. И пусть даже она не спит. Это неважно. Нет вообще ничего важного кроме того, что она находится у меня, лежит на моём диване, и я принёс ей горячий кофе.
Меня уже не донимала холодная дрожь на плечах, и я почти успокоился от моей неспособности её разбудить или оживить - на всё это было сейчас плевать. Ей надо просто отлежаться. А в это время я побуду рядом и посмотрю на неё. Давно не смотрел. Или никогда не видел. Однако именно это обстоятельство давало мне право желать, чтобы она не просыпалась прямо сейчас, чтобы она поспала ещё, предоставляя возможность смотреть, как она спит. Я снова накрыл её покрывалом, затем опять убрал его, потому что решил повернуть её на бок, как я укладывал её в самом начале, поскольку так ей было гораздо удобнее, а ещё, лёжа на боку, она не была похожа на красивую куклу, забытую кем-то в моей постели.
Поворачивая лежащую женщину и подгибая ей для удобства колени, я увидел, что узкая юбка врезается в её бедра, и подумал, что так ей спать не понравится, слишком тесно было ногам, да и талию нужно было освободить. Я расстегнул молнию на поясе и осторожно стащил юбку по её ногам. Затем стянул колготки и остановился. Я смотрел на неё, лежащую сейчас так, словно она только что прилегла. Минуту назад. Едва добравшись до постели, без сил раздеться окончательно, и не успев от усталости укрыться.
- До постели... конечно же... надо постелить. Не дело это - на старом кожаном диване лежать.
Я постелил ей прямо здесь, на этом же диване, посадив её на короткое время скраю и подложив ей под бок большую диванную подушку, чтобы она не завалилась снова. Потом я снял с неё блузку и расстегнул бюстгальтер, освободив ей грудь. Скользнув взглядом по торчащим в разные стороны соскам, я подумал, что она, наверное, успела замерзнуть в открытом автомобиле и теперь ей нужно согреться. Мне стало немного неловко, когда я обратил внимание на её следящий взгляд, поэтому я ладонью прикрыл её веки и торопливо уложил молчаливую женщину на готовую постель, после чего раздел её полностью, осторожно скользя по голым бедрам невесомой тканью и задерживая при этом своё дыхание.
- Влетит мне, знаю. Когда ты проснёшься, мне крепко влетит. Но в голом виде спать легче. Вот и спи. Нечего тут. А покрывало я тебе дам другое, тёплое. Не замёрзнешь.
Наклонившись к её лицу, я снова положил свою ладонь на почему-то прохладную щеку и держал руку несколько секунд, успокаивая себя, взрослого уже мужика, упоённо читающего лежащую перед ним женщину, раздетую из желания дать ей отдохнуть и набраться сил, чтобы она не загнулась там, в машине, обливаясь бездарной бледностью неподвижного лица и запахом рома от похожей на шелковые занавески кожи. Я хотел, чтобы она жила. Как угодно. Продолжая и мою жизнь тоже, войдя в неё вот так, ночной женщиной, отравленной вонючим пойлом, горстью проглоченного снотворного и каким-то человеком, позволившим, чтобы она закончила вчерашние сутки на водительском сиденьи моей машины.
- Сутки - это ещё не жизнь. Хотя многие и столько не живут. А тебе нужно просто отдохнуть.
Выключив верхний свет, я оставил в комнате слабое освещение, чтобы она не разбила себе голову, пробираясь по темноте в туалет. Укрыв её для верности тёплым покрывалом, я вышел на улицу и закурил. Курил много. Я высосал пять или шесть сигарет, а затем снова подошел к моей машине в надежде увидеть что-то, на что я ещё не обратил внимания, собирая таблетки с пассажирского сиденья. Но, осматривая салон и рыжую траву вокруг автомобиля, я нашел только вторую туфлю, которая лежала под бампером, и её почти не было видно. Вернувшись в дом с найденной вещью, я подошел к лежащей женщине и в очередной раз осторожно положил свою ладонь на её щеку.
- Задала ты мне задачу. Спи. Утром поговорим.
Мне показалось, что она слабо дёрнулась от прикосновения моей холодной ладони, поэтому я убрал свою руку, поставил найденную туфлю рядом с той, что уже стояла возле дивана, и напоследок поправил на плечах женщины укрывающее её покрывало.
Свежая сентябрьская ночь нагнала мне такой сонливости, что делал я это почти через силу. Ещё раз осмотрев её лицо и не заметив больше никакого движения, я лёг в соседней комнате и уснул мгновенно, как будто меня ударили железнодорожным составом. Уже проваливаясь в какие-то гудящие расщелины, я успел подумать, что завтра утром мне надо будет отвезти мою гостью к знакомому врачу в пригород, чтобы он её осмотрел. Конечно, если она этого захочет. Просто я хотел убедиться, что с ней всё в порядке и мои фантазии по части её состояния не более, чем обычная паника человека, который не умеет определять чужой пульс. И последней мыслью, сопровождающей меня в мой бездонный сон, была внезапная и даже болезненная для моих закрытых глаз вспышка, осветившая женское имя - Дани. "Ну конечно... как же иначе. Ты - моя Дани. Здравствуй", - успел пробормотать я и провалился в глухую дыру, из которой на меня смотрело знакомое женское лицо.
Она ещё спала, когда я проснулся утром и заглянул к ней в гостиную. Я подошел к её постели и увидел, что кофе стоит нетронутый, а тёплое покрывало, как мне показалось, практически не изменило своего положения. Я понимал, что это стресс, холодная ночь и много выпитого дерьма вместе с кучей дерьма съеденного, но вставать было уже необходимо, потому что мне надо было заниматься своими делами, а её надо было везти к врачу.
- Хватит спать, Дани, пошли чистить зубы.
Зная, насколько ей не нравится резкое пробуждение, я снял с неподвижного тела покрывало и, обернув обнажённую женщину простынёй, осторожно поднял на руки. В ванной комнате я аккуратно умыл её лицо и даже смог почистить ей зубы, хотя это было действительно непросто, учитывая то, что она мне при этом совсем не помогала, постоянно пытаясь закрыть свой рот.
- Что за шутки, Дани! Вечно ты со своими детскими играми. Не надо кусать зубную щетку! И открой, наконец, глаза.
Она легко болтала головой, чему-то слабо улыбаясь, хотя улыбаться здесь было совершенно нечему - я торопился, а ей было хорошо известно, что когда я тороплюсь, я могу забыть про завтрак. И даже про обед. А этого очень не хотелось, поскольку день предстоял долгий.
От неё всё ещё крепко несло ромовым перегаром, поэтому я посадил её в душ и помыл вместе с головой, уже немного рассердившись на эти постоянные игры. Но, как и всё проведённое с ней время, я вкладывал в свои руки максимум осторожности, дотрагиваясь до неё и следуя знакомым изгибам с неизменным восхищением тем, что я вижу и чувствую, каждый раз узнавая в её теле нечто новое, что-то до сих пор упущенное, не охладевшее от моего несуществующего равнодушия, но в ожидании необходимого внимания. Внимания мужчины, когда он видит желанную им женщину.
Так же на руках я отнёс её, закутанную в широкое полотенце, обратно на диван и посадил, как и сегодня ночью, прислонив к спинке и подложив под обмотанные полотенцем бока диванные подушки. Я сварил две чашки кофе, приготовил несложный завтрак и с подносом в руках подошел к ней, сидящей в той же позе, в которой я её оставил. Наклонившись, я вложил в свободно раскрытую ладонь маленькую вилочку:
- Ешь. А потом поедем. Мне не нравится, как ты себя ведёшь. Хотя, поверь, я очень рад тебя видеть. Несмотря на то, что в состоянии ты была отвратительном.
На короткую долю секунды мне в голову пришла мысль, которая уже посещала меня сегодня ночью: а может, я поторопился? Убеждая самого себя в том, что с самого начала не воспринимал иначе, чем обычную фантазию. Её появление сегодня ночью, вся её прошлая настоящая жизнь или недавняя придуманная смерть, её существование, наконец, - всё это проходило перед моими глазами кадрами диафильма, в котором я видел, что хотел, не упуская ни единой детали из того, что формировало мою память. Во мне до сих пор жили дни, недели и ставшие бесконечными последние месяцы, их ослепительное негодование на всё происходящее, которое действительно проходило в реальном мире и времени, со мной, с ней, с нами, и всё это неоднократно убеждало меня в том, что мне нечего больше ждать, не на что надеяться, надо просто смириться и не делать новых ошибок, не думать об этом вообще, забивая себе голову работой, словно опиумом, и заставляя себя возвращаться в свой дом, отрицая её существование. Но это было неправильно. Что бы ни случилось, какую бы жажду возврата ни испытывала каждая клетка моего тела, какие бы песни ни выла нежелающая соглашаться с реальностью душа - её жизнь или смерть не играли совершенно никакой роли. Она всё равно существовала. Последнее утверждение не подлежало сомнению, поскольку вот же она, передо мной, сидит в полотенцах, совершенно голая, с мокрым волосом и чистыми зубами, ожидая нашей поездки к моему школьному товарищу. Она здесь, у меня. И совершенно неважно, что её завтрак уже остыл - она со мной. Настоящая и беззащитная. Потому что именно отсутствие моей защиты позволило ей вчера надраться до состояния наркомана, загибающегося от передозировки, с пузырящимся ртом и замороженными глазами, белыми от наступившей в них зимы. С той лишь разницей, что она не была такой. Её взгляд был чистым. И она не загибалась. Просто ей вчера было очень плохо. А потом она на моих руках снова вошла в мой дом.
Собрав её одежду, я положил вещи на диван и потянул Дани за руку:
- Вставай. Пора кушать. Ну, чего ты, в самом деле?
Она не шевелилась, качая головой в такт моим несильным движениям, сбросив с одного плеча полотенце, обнажившее её грудь. Я смотрел на тёмный сосок, борясь с почти уснувшим желанием находящегося передо мной тела, желанием, которое было вытеснено бесконечными собственными криками в моей голове, часто не позволявшими мне уснуть. Но сейчас, когда она была передо мной, голая и совершенно привычная, ко мне снова возвращалась постоянная жажда почувствовать её совсем по-другому, нежели просто удерживая её вытянутую руку.
Я отпустил удерживаемую ладонь и она мягко упала на сложившееся у бедер полотенце. Затем я встал на диван коленями, прямо перед ней, и наклонился к спокойно смотрящим на меня глазам. Она ждала. Да, это было хорошо видно. Она всегда поступала так, играя в странные игры внешнего безразличия, с трудом сдерживая себя, когда я задевал её самые чувствительные места. Некоторое время я ещё смотрел на её губы, приоткрытые в привычном ожидании, переводя взгляд на высокие скулы и остановившись на острых крыльях носа, которые, казалось, слегка раздувались от учащенного дыхания. Это обрадовало меня настолько, что я обхватил её лицо ладонями и сказал, упираясь своим носом ей в лоб:
- Ну вот видишь... дыхание у тебя есть... и пульс сейчас будет.
А потом я наклонился и поцеловал её в губы. Полностью погружаясь в привычное состояние эйфории, колыхающейся во мне словно красная волна в стеклянном сосуде, который сжимает в руках бегущий человек.
Она отвечала мне робко, как будто это был наш первый раз, и мой язык практически не встречал сопротивления, раскрывая её рот давлением на гладкую эмаль зубов и борясь с искушением сделать это грубо. Она иногда хотела так. И сейчас я не получал от неё останавливающего сигнала. Отбросив лежащее на её коленях полотенце, я взял её за плечи и прижал к себе, желая почувствовать соприкосновение общей кожи, с этим особенным ощущением касания её и моей груди. Держа таким образом, я позволил ей лечь на спину, поддерживая её голову ладонью, после чего опустился лицом к её животу, проведя языком по невидимым линиям, о которых знали только я и она. Но она терпела, даже когда я подошел совсем близко к её паху, она практически не реагировала на эту мою откровенную провокацию, молчаливо ожидая продолжения. Только её губы приоткрылись ещё немного, словно в готовности выпустить трудно сдерживаемый выдох. А я разговаривал с ней, почти неслышно говорил, как же это здорово, что она вернулась, в то самое время, когда моё затянувшееся ожидание и дурацкая память уже отчётливо рисовали мне картинки безысходности, в которой я так долго находился.
- Помнишь здесь? Тут тебе всегда было странно, будто холодным лезвием проводили по оголённым нервам, а потом мы как-то так попробовали, и ты стала почти терять сознание от ощущения, вызывающего у тебя долгий карамельный звездопад и оставляющего на мне твой вкус, разбавленный нашим общим потом. Помнишь?
Она помнила это. Но сейчас, когда я поднимал вверх её ноги, открывая заднюю поверхностью её бедер и пересечённые следами от диванных швов ягодицы, я просто хотел ещё раз напомнить ей, что и я ничего не забыл, и уже сегодня вечером мы повторим то, что делаем сейчас. Это не могло стать привычкой. И не стало ею. Я опускал на неё свои ладони так, словно каждым своим касанием просил у неё разрешение на это, до той самой минуты, когда было собрано уже достаточно прошений для того, чтобы стать просто животным, совокупляющимся со своей единственной самкой, рычащей от восторга и разбрызгивающей текущую изо рта слюну. Именно тогда я становился самым обыкновенным самцом с горящими от возбуждения глазами, получившим разрешение от самки на распростёртое перед ним тело. В такие моменты я, как и сейчас, переворачивал её на живот, подложив под него скатанное валиком одеяло и входил в неё мощно и грубо, опираясь на одну руку, а другой наматывая на кулак узел её растрёпанных волос.
И вдруг она дёрнулась. Мне показалось, что движение это было непроизвольным, словно я причинил ей боль. Я тут же отпустил сжатые моей рукой волосы и наклонился к её шее:
- Тебе больно? Я сделал это слишком сильно? Слишком глубоко?
Она не отвечала, переводя дыхание, только её правая ладонь, отведённая в сторону, делала мне почти невидимые успокаивающие знаки, которые я всё-таки заметил. Я всегда замечал её сигналы. Сигналы за и против, в которых я разбирался без труда, читая её женскую криптограмму, словно азбуку, легко и непринуждённо, не позволяя себе, однако, привыкнуть к этому ощущению, чтобы не обжигать её механическим пренебрежением самодовольного знатока. Я не был знатоком. Так хорошо я её не знал. Её вообще невозможно было узнать окончательно, можно было только открывать каждый раз всё новое и новое, постоянно расширяя границы в её запутанном женском мире, используя свежие открытия для того, чтобы сделать ещё более притягательным то, что я уже прошел.
Отказавшись от желания продолжить, я просто лежал рядом с ней и водил ладонью по её открытой от волос шее, по спокойно бунтующим лопаткам и выгнутой спине, подолгу останавливался на холмах её ягодиц, пропуская затем ладонь между гладких бедер, погружаясь в сказочную дурь, о которой в детстве я не читал ни единого слова. И я подумал сейчас об этой странности, несправедливости даже, не предоставившей в мои ранние годы никаких книг, из которых можно было бы получить описание самой настоящей и самой неисследованной страны, какая только могла открыться пересекающему её границы человеку. Я не встречал ни единой внятной буквы хоть сколько-нибудь поучительной или вразумительной повести, в которой главный герой отправляется на поиски приключений и после жарких боёв или целого леса говорящих деревьев находит ожидающую его Королеву, только ему доверяющую свои королевские глаза, грудь, задницу и судьбу.
Я встал и укрыл её до плеч покрывалом, затем взял нетронутый завтрак и отнёс его на кухню.
- С аппетитом у тебя что-то не то. И кофе твой остыл.
Пока я мыл посуду, мне пришла в голову идея позвонить моему школьному приятелю, который был моим домашним врачом уже массу лет, и пригласить его ко мне домой, чтобы не мучиться в дороге, учитывая странное состояние Дани. У моего приятеля было необычное прозвище, которое прилипло к нему ещё в студенческие годы, когда он увлёкся курением марихуаны. По причине постоянной обдолбанности его несколько раз выгоняли с лекций, а уже после института, находясь перед судом за хранение этой самой травы, в своём последнем слове он ответил на обвинение одним только словом "Оу...", после чего все поняли, что и на судебное слушание ему удалось заявиться полностью никчёмным. Однако медицинскую практику после короткого срока он всё-таки выбил, хотя даже я не знаю, как ему это удалось. А произнесённое на суде последнее слово стало его пожизненным именем.
- Ты же выходной сегодня, вроде? Приезжай. Меня Дани беспокоит... нет, Дани... чего ты так кричишь, с ней всё в порядке, только что-то с ней не так. Что значит - "Не мели чушь"? Когда я вообще этим занимался? Нет, я не сошел с ума... да... Ты приедешь или нет?! И ещё... дай сказать! - приезжай на такси. Я отдам тебе машину.
Он приехал через час, когда я уже перемыл всю посуду и успел поругать Дани за то, что она не притронулась к уже по третьему разу разогретому кофе.
- Это теперь не кофе, понимаешь ты это?! Перед тобою просто горячая ерунда, которой можно мыть ноги! Надо только подождать, когда эта горячая ерунда остынет.
Раздался звонок в дверь, и я впустил зябко дергающего плечами человека. Смотря на меня через очень дорогие очки, он поднял свой подбородок вверх и с нажимом произнёс:
- Стопку виски мне. Сейчас. Так о ком ты говорил по телефону, паршивец?
Молча кивнув головой в сторону и показав пальцем на лежащую под покрывалом фигуру, я развернулся и снова пошел в направлении кухни, бросив пришедшему через плечо:
- Здравствуй, Оу. Заходи, но не шуми. Она уснула, наверное. Собственно, она с ночи только и делает, что спит. С трудом её недавно растормошил. Для... ну, в общем... ладно. Виски сейчас будет.
Он смотрел на меня через прищуренные глаза с таким напряжением, что я закашлялся.
- Ты чего так смотришь?
- Беспокоишь ты меня. Ладно... давай с девочкой поговорим. О чём вообще речь?
- Не знаю. Просто хочется быть уверенным, что у неё всё в порядке. С начала сегодняшней ночи она не проронила ни слова. Хотя играет с удовольствием. У нас новые игры. В этом смысле ничего не изменилось.
- Налей мне виски, а я пока её разбужу. Задам пару вопросов.
- Валяй. Но когда она проснётся, тебе придётся похвастаться реакцией, спасая свои дорогие очки. Лучше сразу их сними. И вставь в нос тампон. На всякий случай.
Во время приготовления кофе под крышкой моего черепа снова зашевелились те самые отвратительные мысли, которые досадными тенями сопровождали меня последние несколько часов. Предположение, что визит моего товарища если не собьёт, то хотя бы ослабит их интенсивность, оказалось неверным и всё получилось наоборот - он ещё по телефону здорово меня расклеил, и сейчас со мной происходила какая-то дрянь, заставляющая трястись мои пальцы.
Как я уже упоминал, Оу был не просто моим хорошим школьным приятелем, он умудрился быть ещё и моим врачом, которого я часто просто выводил из себя вопросами относительно собственного здоровья. Он почти плакал, когда я, например, приходил к нему, чтобы показать выскочивший на заднице прыщ, который я сам был не в состоянии ликвидировать:
- Ну удали его, чего тебе стоит? Это же плохо для здоровья.
- Твоему здоровью плевать, будет ли у тебя прыщ на заду или на губе. Твоему здоровью необходимо, чтобы ты о здоровье так много не думал.
- Ты будешь выдавливать мой прыщ или нет?
- Ни за что! Ты что хочешь, чтобы я сейчас бросил всё и занялся твоим очередным цветением? Помажь его спиртом и приложи чеснок.
- Это поможет?
- Понятия не имею! Но тебе, по крайней мере, будет чем заняться!
- Ты какой-то нервный сегодня.
- Я с тобой всегда начеку.
Так мы общались практически каждый раз, когда я приходил к нему либо за советом, либо просто попить пива. Но потом всё изменилось. Потому что появилась Дани.
Мы познакомились в автосалоне олдтаймеров - автомобилей с долгим и красивым прошлым, которым заботливые хозяева сохранили настоящее. Я пришел туда без особой цели что-либо покупать, мне просто захотелось посмотреть на роскошные автомобильные тела, блестящие и лакированные, с предоставленной возможностью в них сесть и представить себя в сказке. Но потом я увидел Дани, стоящую перед овальным подиумом, на котором отбирал любое человеческое дыхание красный Форд Тандерберд. Форд был прекрасен, но в этой женщине было нечто такое, что делало всю атмосферу вокруг неё прозрачной и нечёткой, словно в помещении была только она. На фоне этой красной машины. Не было ничего и никого больше. Только её серая фигурка на фоне бьющего в глаза красного огня. У меня на несколько секунд заболела голова, и я коротко сжал виски ладонями, чтобы унять вдруг возникший за ними стук. Всё это короткое время я смотрел на неё, стоящую ко мне спиной, а затем подошел и встал рядом.
- Вам нравится эта машина?
- Да. Я ещё девочкой мечтала сесть в нечто подобное и поехать куда угодно.
- А я всегда хотел, чтобы во время поездки в такой машине со мной рядом сидела красивая женщина. Для полноты картины.
- Странно, я думала, что таким образом уже давно никто не знакомится.
- Это слишком примитивно?
- Не в этом дело. Просто несколько самоуверенно ловить женщину на автомобиль, которого у вас нет.
Она дала мне по зубам так легко и непринуждённо, что я понял всю бесполезность продолжать беседу в том же духе. Поэтому я решил ответить предельно честно:
- У меня нет этой машины. И такой женщины, как вы, у меня тоже нет. Но если бы мне предоставили выбор между первым и вторым, я бы без колебаний выбрал вас. Именно вас.
- А если бы вам сказали, что таким образом вы приобретаете и этот замечательный Форд?
- Не понял?
- Это мой автомобиль. Я его продаю. Сложные финансовые обстоятельства. Но это не значит, что я предлагаю вам себя.
Таким образом она, даже не поняв этого, дала мне по зубам второй раз, сдвинув мою голову в пространстве настолько, что с этого момента пришел конец и моему покою и возможности его желать. Я желал её. И дело было не в автомобиле-мечте, в котором на широких кожаных сидениях родилось целое поколение, а в мечте-женщине, смотря на которую мне было совершенно неважно, есть ли в этом салоне ещё кто-нибудь. Не знаю, насколько это сложный случай в психиатрии, но это был мой случай, именно мой, давно ожидаемый, прочитанный в книжках, рассказанный долгими вечерами у юношеских костров и сошедший со струн расстроенных стареньких гитар, обычная эмоциональная шиза, сдвиг, случившийся со мной именно сегодня, спустя почти сорок лет с момента, когда я начал осмысленно дышать.
В первую неделю наших встреч мы гуляли по городу, лазили по близлежащим горам, часами сидели в кафе и китайских забегаловках, в одной из которых она познакомила меня с какой-то жуткой китайской колбасой, пахнущей настолько отвратительно, что первый раз, получив её под нос, я едва не потерял сознание, почувствовав себя старым деревом с розовыми лепестками. Однако это деревянное состояние было, как ни странно, довольно устойчивым, и я даже пригласил её в кино, где мы целовались на заднем сиденье точно школьники, а потом она, сдвинув свои трусики, села на меня сверху и я чувствовал, как моя одеревенелость распространяется по всему моему телу в самом замечательном мужском смысле, пульсируя и взрываясь в ней, обнимающей меня так тревожно-ненасытно, что мне было абсолютно плевать на подошедшего охранника, задавшего нам безумный по своей дурости вопрос, чем мы тут занимаемся.
Однажды, когда мы голодными беспризорниками шатались по закоулкам каменных улиц, мы набрели на маленькую церквушку, в которой не было никого, кроме монотонно бубнящего на переднем ряду деревянных скамеек пастора. Взявшись за руки, но ни о чём не договариваясь, мы подошли к нему и спросили, может ли он нас обвенчать. Он ответил вопросом, женаты ли мы.
- Нет, святой отец, - ответила Дани, - мы не женаты. Мы просто зашли к вам в гости и вдруг решили, что вы можете нас обвенчать. Если нет, тогда мы сейчас пойдём пить кофе в забегаловку напротив, а потом он меня разденет и нам будет не до венчания. Понимаете?
Лицо священника поплыло красивыми пятнами соприкоснувшегося с реальностью сознания, и он, положив на наши руки свои большие тёплые ладони, нас благословил. Последние его слова можно было бы высекать в камне:
- Делайте всё, что считаете нужным, дети мои. Рожайте новую жизнь, покупайте мороженое, заправляйте в топливный бак любое здравое топливо и, словно кедровый жмых, ешьте выжатые грозовые облака, но никогда не причиняйте боли. Друг другу и никому. Аминь.
После этого я привёз её к себе. Это был первый раз, когда она переступила мой порог. До этого я не говорил ей толком ни чем занимаюсь, ни где живу, не желая проявления в её вполне современном сознании метастаз, свойственных едва ли не каждой женщине, на которую надевают красивое платье. Я просто не хотел, чтобы в наши отношения влезала моя гипертрофированная чувствительность, изо всех сил оберегая себя от изменения женского взгляда, а её - от ненужной демонстрации обычного быта, которым, однако, так гордились мои предшественники, у которых я покупал этот дом.
Уже на второй месяц она подошла ко мне утром совершенно голой, с мокрыми после душа волосами, и сказала, что её дни запаздывают.
- Я не беспокоюсь. Просто интересно. Не знаю, как это всё проявляется. Никогда не была беременной. А ты?
- Ни разу. Но если ты будешь настаивать, я могу быть первым. И рассказать тебе об ощущениях.
- Фиг тебе. Звони своему другу. Тому, со странным именем.
- Который два дня назад на твою грудь смотрел?
- Да. Я специально майку подкрутила. Ну, перекрутила немного.
Этот короткий случай произошел в небольшом ресторанчике, где мы встречались с Оу, разговаривая сразу обо всём, начиная женщинами и уже не слезая с этой темы. Дани, из вполне непонятных соображений, подкрутила свою футболку так, что её небольшая грудь почти вывалилась наружу. Оу стоически держался, стараясь не обращать на это внимания, хотя грудь Дани была видна, казалось, из всех близлежащих улиц, поскольку возле нас начали появляться странные люди, таинственно манипулирующие со своими сотовыми телефонами и фотоаппаратами. Минимум четверым таким папарацци удалось, я полагаю, сделать вполне чёткий снимок небрежно прикрытой женской груди на фоне цветущего Променада и радостно гуляющих людей. Наш разговор начал спотыкаться только тогда, когда мороженое, которое ела Дани, большим белым куском упало на её коричневый грудной ореол. Мы все одновременно замолчали, смотря на то, как маленький айсберг, лениво перевалив через торчащий от сладкого шока сосок, медленно сползает по белой майке, оставляя за собой невнятно мокнущий след.
- Дани, у тебя мороженое. И грудь потекла.
Голос моего приятеля был спокоен, но было понятно, что нить разговора он уже потерял. Дани ответила ему таким же тоном:
- Вижу. Но я бы переставила глагол.
- Что?
- А вот здесь всё на месте.
Ради короткого обследования Оу согласился на предложенные ему в качестве гонорара два дня покататься на Даниной машине, и мы договорились поехать в его медицинскую контору прямо сейчас. Он увёл Дани к себе, оставив меня сидеть как обычного посетителя, пододвинув мне бутылку с минералкой:
- Сиди и жди, орёл. Это же надо, так женщину довести.
Я ждал исправно, первые минуты честно пытаясь понять, до чего я довёл эту женщину, но в голову мне так ничего и не пришло. А когда они оба вышли из кабинета и улыбающаяся во всё лицо Дани бросилась мне на шею, я понял, что размышлять на тему кто кого и до чего довёл больше не надо.
- Ты всё-таки решила сделать это первой?
- Вот!
- Что вот?
- Бу-бу-бу! Пошли куда-нибудь сходим, и эскулапа нашего с собой бери, я всех угощаю!
В тот вечер мы праздновали сразу всё. Её неожиданное увеличение, наш общий замечательный результат и мою возросшую ответственность. А уже ночью мы поехали домой на её красном Тандерберде, получив на прощание от Оу напутственные слова:
- Вы хотя бы сегодня друг друга не ешьте. А то, боюсь, до конца недели она залетит ещё раз. И пригоните мне завтра машину!
- Не завидуй, медицина! - воскликнула Дани, раскрасневшаяся от выпитого вина и волнения. - Жизнь познаётся в движении, каком-то делении и совместимой с жизнью температуре тела. А за машиной приедешь сам!
Когда мы приехали ко мне, самое первое, чем мы занялись - это уже по дорожке к двери разметали всю нашу одежду и в голом виде ворвались в отдающий глухим эхом дом. А когда нам физически захотелось чего-то более домашнего и много воды, я пошел в душ, ощупывая свои раскорябанные бока и крича ей в другую комнату:
- Ты меня порвала совсем! Ещё пара лет такой жизни и у меня будет не кожа, а панцирь! Да и ладно.
Последние слова я добавил уже сам себе, вспоминая, как совсем недавно сводил с ума моего личного доктора, заставляя его смотреть на мои новые прыщи. Сейчас меня не интересовало ничего, кроме того, что под струями душа мне приходилось шипеть змеиным фальцетом, пытаясь не задевать длинные красные полосы, оставленные её регулярно стрижеными ногтями.
- Я ужин готовлю! - крикнула она мне, пробегая из комнаты в комнату в фартуке на голое тело. - Пойду в кладовую за вином, вечер не закончился!
В этом доме кладовка представляла собой находящийся во дворе ещё один маленький хлипкий домик, почти сарай, в котором хранились вина, консервы, лыжи, полупустые газовые баллоны и несколько канистр с бензином, старый мотоцикл "Триумф" и даже чучело Снежного Человека, похожее на очень больного волка, морду которого расплющили лопатой, чтобы достичь со снежным враньём хоть какого-то сходства. И через две минуты после того, как хлопнула дверь на задний двор, раздался Данин крик.
- Эй, парень! Кто это у тебя?! Ты в своём уме?! - возбуждённый голос Оу вывел меня из ступора, а следующие его слова заставили мою спину уже в который раз за прошедшие сутки покрыться морозом от шеи до приклеившихся к ламинату ступней. - Ты в полицию звонить должен, а не мне, дырища ты космическая! Что у тебя тут происходит вообще, и в чём, по-твоему, я могу тебе помочь?!
- Осмотреть Дани. Она не в себе последние сутки. Ты же видишь. Именно поэтому мы не смогли к тебе приехать.
- О чём ты говоришь, друг мой, твою же маму! Это не Дани! Это просто голое женское тело, умершее минимум сутки назад!
- Ты сошел с ума... - я чувствовал, что начинаю терять говорящего мне человека из вида, не в силах сконцентрировать на нём свой взгляд, - как это не Дани? Смотри - конечно, это она, посмотри сюда, - говоря это, я подошел к обнаженному телу и провёл ладонью по голой спине, - она это, вот же, почему ты её не видишь?
Прижатый к моему лицу мужской взгляд можно было скручивать узлами, настолько он был осязаемый и связывающий меня всего. Я чувствовал, что начинаю запутываться в тугих верёвках его ошеломления, потому что они выдавливали из меня страшную неуверенность, которую я не имел права себе позволить.
- Как же...- бормотал я, снова проводя ладонью по женской спине, - как же... вот же она... лежит... ну, увидел сейчас?
Его голос не прибавил мне уверенности, но он был хотя бы более живым, нежели его взгляд:
- Я не знаю, что здесь произошло, старик. Или ты мне расскажешь это сейчас, или мне придётся вызывать полицию и психиатрию, потому что мне плевать на эту несчастную, но я очень переживаю за тебя! Рассказывай!
В очередной раз коснувшись лежащего тела, я проговорил, выбрав для этого, как мне показалось, самый убедительный тон:
-Успокойся... вот же...
- Что здесь произошло?!!
Меня словно ударили в затылок этим криком, болезненно влезшим в основание моей шеи размолотым эхом, отчего я безжизненно опустил голову и в полный рост рухнул лицом вниз.
Мне надо было успеть. Необходимо было. Мутные пятна плавали перед моими глазами, а я продирался через сантиметры пространства, как будто сквозь замороженную кашу. Я не знал причины крика, но каждой клеткой понимал, что случилось что-то, лишающее меня и её жизни, а поэтому я ломал эти оставшиеся сантиметры, словно бультерьер заячьи кости, открытым ртом хватаясь за отталкивающие меня пальцы воздуха и отбрасывая их в сторону.
Всё в том же полотенце вокруг бёдер, я наконец продрался к задней двери, на ходу сорвав висящее возле дверного косяка ружьё. И когда я выбежал на улицу, мне в тот же момент, словно приближенная увеличительным стеклом, открылась едва прикрытая кухонным фартуком обнаженная фигурка Дани, бьющаяся в руках светловолосого рослого мужчины, а прямо за ними из дверей сарая выходил ещё один человек, тяжело несущий большую бензиновую канистру и поднимающий в мою сторону свободную руку с каким-то предметом в ней:
- Бросай винтарь, Зорро! Будешь тихим, мы только пару минут с бабой твоей поиграем и уйдём, взяв то, что нам нужно. А нам много не надо, слышишь? Машину заправить, да тебя маленечко позлить.
Я слышал, что он говорил, но не воспринимал его слова как речь. Это был шум, вой, болезненное скрипение рассохшихся досок и лишённый смысла звуковой набор. Поэтому я просто стоял с прижатым к плечу ружьём и ждал удобного момента.
- Кретин, ты глухой что ли?! Тебе девочку свою не жаль?! Куда ты собрался стрелять? - С этими словами светловолосый обнял Дани обеими руками и, удерживая её почти на весу, закрыл себя её телом, а через секунду, уткнувшись подбородком ей в плечо, он, не оборачиваясь, прокричал уже полностью вышедшему из сарая второму человеку: - Слышь, она сексом пахнет, как котлетами, жаркая ещё, не остыла! Да и не выдержу я долго с её голым задом на моём животе.
Дани рычала, бешено колотясь в его руках, и было видно, что светловолосому стоило немалого труда её удерживать.
- Вот же свирепая баба! - с этими словами он отклонил назад вихрастую голову и коротким кивком вперёд ударил Дани по затылку своим лбом. Женская фигурка повисла на его руках, и в ту же секунду около меня просвистело что-то злое, раздраженно сдирающее кожу с моего виска и с утробным хрустом вошедшее в находящийся за мной дверной косяк. От вспыхнувшей в голове бурой пурги я машинально нажал на курок и сразу за своим выстрелом услышал не особенно громкий, но жарким ветром ударивший меня в грудь взрыв, после которого я не видел ничего, кроме моей Дани, вмятой в стену сарая вместе с тем, кто её держал, закрывая его собой и, вытянув ноги, почти в полный рост сидя на его поломанном теле.
- Я видел, как она горела.
- Дани?
- Да, она. Я видел это. Она сидела на том, светловолосом, серым пластилином вжатом в дощатую стену дома, она сидела на нём, опираясь так же, как и он, спиной на полыхающие доски, а в нескольких метрах от них, обмотавшись вокруг деревца, лежал второй, вытащивший из дома ту канистру с бензином, в которую я попал. Они горели все. Хотя, нет. Горела только Дани. Там не было никого больше. Потому что я видел только её.
Закрыв глаза, я снова смотрел на эту красивую картину, уже два года выжигающую моё сознание, в котором она до сих пор живёт. Тёмное тело Дани, с почти неразличимым лицом, совершенно голое, мгновенно освобождённое от тонкой ткани кухонного фартука двумя скользящими движениями собственного огня, стекающего с её кожи. Она горела так ярко, что мне приходилось щуриться, а ещё в моей голове стоял низкий гул, заставляя полностью закрывать воспалённые от жара веки, и мне приходилось напрягать силы, чтобы снова открыть глаза. Всё это что-то напоминало. Нечто, связанное с ней, что я видел совсем недавно, ещё не зная её, но уже уверенный, что между нами есть какая-то мифическая связь. А потом в костяных стенах моей головы далёким эхом прозвучал мой собственный голос: "Вам нравится эта машина?"
Я вспомнил, где я её такую видел. В тот день, в автосалоне, когда она стояла перед пламенно красным Фордом Тандерберд. Именно тогда мне показалось, что в огромном зале больше не было ничего, кроме её серой фигурки и горящего вокруг неё безразличного к моему присутствию огня.
Ветхая стена сарая обрушилась, укрывая собою ту, на которую я всё это время смотрел, и в то же мгновение что-то произошло внутри меня, словно какое-то невозможное по размерам облегчение наполнило мои жилы, и я вдруг совершенно отчётливо понял, что это всё неправда.
- Ерунда какая, надо же... - шипел я сам себе, размазывая по горячей щеке впитавшие сажу слёзы, - ерунда это всё, неправда, кино какое-то. Нет её там. И быть не может.
Я развернулся и вошел в дом, но, едва переступив порог, я тут же снова выглянул за дверь, честно пытаясь разглядеть среди пылающего хлама знакомую фигурку. И не находил её.
- Ну, вот, я же говорю - нет её там. Бред это. А дел-то теперь сколько с этим завалившимся сараем. Сколько раз говорил уже сам себе - не надо ставить туда канистры с бензином. А с другой стороны - где им быть? Газовые баллоны там? Там. Мотоцикл там? Да! Снежный Человек даже там стоит... стоял... сгорел, дурак. Всё из-за меня. Зачем стрелял-то?! Стрелял зачем?!
Этого я не помнил.
- Тебе лучше? - голос Оу не возвращал меня к действительности, а как бы мирил меня с нею. - Можешь мне ответить?
Я смотрел в его обеспокоенное лицо и не понимал, зачем он это спрашивает, потому что мне вообще не было плохо. Мне было холодно, это верно, лёжа на полу в одних джинсах и с мокрым лицом... только зачем воду на меня лить, что за попытка растянуть свою работу на всё, к чему ты прикасаешься... тебе моих прыщей мало?
- Мне мокро. И холодно. Что-то случилось? - он не отвечал мне, смотря на меня так, будто меня боялся. В глазах забота, а улыбка корчилась опасением и непонятным сожалением одновременно. - Ты почему так смотришь? Я умер?
Какое-то время он не отвечал, прикладывая к моему разбитому лбу мокрое полотенце. Затем, отбросив в сторону покрывшуюся красными разводами ткань, сказал:
- Ты упал. Ударился. Сильно ударился. Кстати, я сейчас обратил внимание... зачем ты поставил в коридоре канистры с бензином?
- А куда мне их ещё ставить? У меня нет кладовки. Пусть побудут здесь. Сегодня уберу. Помоги встать.
Он поднялся сам и подал мне руку, помогая встать на ноги. Полностью придя в себя, я вдруг увидел лежащую на постели женщину, укрытую покрывалом, из-под которого выглядывала только бледная ладонь. Подойдя вплотную и показывая на эту ладонь пальцем, я проговорил больше самому себе, чем ему, но он тоже это услышал.
- Она...
- Кто?
- Дани. Это она. Видишь?
- Дани умерла два года назад, старик! Сгорела на твоих глазах! И всё это...
- Заткнись!!! - я заорал так громко, что у меня едва не порвался рот. И сразу успокоился. - Заткнись, пожалуйста. Не завидуй, медицина. И уходи сейчас. Ты здорово помог.
- Дружище, ты сходишь с ума, - теперь он говорил спокойно, и от его голоса у меня уже не болела голова, - эта девчонка угробила всё, что у тебя получилось сделать с собой за последнее время. И в чём я тоже принимал участие. Я не знаю, кто она. Но это не Дани.
- А кто?
- Не знаю. По дороге сюда я видел машину на обочине. Пятьсот метров отсюда, на трассе. Возможно, она оттуда.
- Люди не живут в машинах, приятель. Они живут в домах, с другими людьми. Она, - я показал на лежащее тело пальцем, - живёт здесь. Уходи. Я спать хочу. Голова трещит. Кстати, забери её Форд, она тебе обещала, помнишь? Катайся, - порывшись в кармане, я вытащил ключ на брелоке и бросил ему. - Лови!
Он поймал брелок, не сводя с меня всё того же странного взгляда, в котором были сразу и сожаление и безнадёжность, причину которых я не понимал. Но мне почему-то невыносимо было его видеть. Он уже сыграл свою роль. Он подтвердил, что я всё делаю правильно, и другого шанса у меня уже не будет.
Я лёг рядом с Дани, укрывая нас обоих одним покрывалом, и обнял её со спины, прижимаясь к ней своей грудью и пытаясь не сильно ворочаться, чтобы её не разбудить. Приподняв голову, я почти с трудом проговорил неотрывно следящему за моими движениями Оу.
- Иди. Спасибо, что приехал. Я не буду провожать. Устал. Машину оставь себе. Мне она больше не нужна. У меня теперь всё есть.
После его ухода я ещё долго лежал, обняв находящуюся рядом со мной женщину, доверчиво прижимающуюся ко мне голой спиной. Перед моими глазами снова загорелись жаркие всполохи красной машины, на фоне которой я увидел её в первый раз. Но это не был первый раз, когда она горела. А тот случай возле сарая не был последним. Был ещё один. Вчера ночью. Когда я нашел её сидящей в том же самом автомобиле, залитую огненным светом огромной и леденяще холодной красной Луны.
- Ты уже привыкла к этому, верно? Тебя уже не пугает ни огонь, ни последующее возвращение, потому что ты знаешь, что тебя ждут. Я ждал тебя, Дани. Очень ждал. Не только потому, что мне очень тебя не хватало. И не по причине, что это не только мой, но и твой дом. Я ждал тебя ещё и затем, чтобы не дать тебе больше ни единой возможности уходить одной. А ещё я хочу хотя бы раз пройти то, что уже неоднократно удалось тебе. Поэтому сейчас мы прогуляемся вместе. Ты готова?
Локон её волос упал на мои губы, и я почти потерял сознание от наполняющего меня запаха. А она ещё сильнее прижалась ко мне ягодицами, насквозь прожигая своим холодом мой живот.
- Да ты замёрзла совсем, дурёха! Греешь тебя, греешь. Живая ты, поэтому такая требовательная... здорово... но ты погоди... Дыхание у тебя есть. Пульс нашли. Сейчас и тепло будет...
Я перегнулся через неё и взял со столика перед диваном зажигалку. Опустив руку вниз, я нащупал между декоративными досками лохматый конец бикфордова шнура и вытащил его на несколько сантиметров над полом. А затем, придерживая плечо Дани одной рукой, я щелкнул кремнем и поджег торчащий фитиль. Рыжий огонёк тут же ушел под тёмное дерево, разбрасывая вокруг себя множество мгновенно гаснущих искр, и мне оставалось только ждать, когда он доберётся до стоящих в коридоре канистр с бензином, среди которых потехи ради я засунул один газовый баллон. Они стояли там уже целый месяц. Просто стояли и ждали, когда вернётся хозяйка этого дома и возьмёт меня с собой.
- Всё. Вот теперь мы сделали всё. У нас всё получилось! Не зря же, в самом деле, я наконец дозвонился до тебя вчера...
С этими словами я опустил лицо прямо в рассыпанные по подушке волосы Дани и, уже не интересуясь ничем вокруг, провалился в её воскрешённую жизнь, в которой теперь и для меня было место.
...
"Произошедший вчера днём взрыв частного жилого строения в пригороде вызвал широкий общественный резонанс. Пожарниками и полицией были обнаружены сильно обгоревшие останки хозяина дома и неопознанной женщины, чьё появление в зоне пожара остаётся невыясненным. Лечащий врач хозяина дома, посещавший его непосредственно перед взрывом и затем данный взрыв наблюдавший, утверждает, что видел в доме какую-то женщину, добавляя при этом, что она не подавала признаков жизни, однако не смог утверждать это с абсолютной уверенностью, ссылаясь на нервное потрясение. Вскрытие останков неизвестной показало лишь то, что она была на начальной стадии беременности, и это всё, что о ней удалось узнать. Неподалёку от места происшествия был обнаружен разбитый легковой автомобиль, чья принадлежность до сих пор не установлена, поскольку нет соответствующих идентификационных номеров, которые позволяли бы это сделать. Единственное, что на данный момент может связывать вчерашний взрыв с безымянным автомобилем - это найденный в нём сотовый телефон с одним входящим вызовом, который, по заявлению полиции, был произведён с телефона хозяина сгоревшего дома поздно вечером прошедшего дня. Согласно журналу вызовов, существующих в каждом телефоне, этот единственный звонок продлился всего десять секунд, не давая нам никаких дальнейших материалов к размышлению.
Учитывая всё перечисленное, можно понять обескураженность местных правоохранительных органов, не слишком хорошо проявивших себя ещё два года назад, когда в этом же доме произошла страшная трагедия, унёсшая жизнь молодой женщины, которая, как утверждалось тем же лечащим врачом, являлась подругой хозяина дома, проходившей у вышеупомянутого врача некую личную диагностику. Форму и результаты данной диагностики врач отказался называть из соображений врачебной этики. В то время, как помнят все местные жители, мы пережили появление в наших краях двух или более уголовников, закончивших свою бесчеловечную деятельность именно на обсуждаемой сегодня территории, так же сгорев в результате взрыва, о чём мы не будем сожалеть. Соглашаясь с трудностью связать эти два трагических события, мы всё-таки не можем не обратить внимание на их вопиющее сходство, предоставляя следственной группе право ознакомить нас с результатами расследования, если какие-либо результаты вообще будут. Местные скептики утверждают, что для нашей полиции это непосильная задача, в доказательство приводя из Притчи по-разному трактуемые слова:
"Нельзя найти ответы на то, что само не хочет быть раскрытым, имея для этого силы и внешний разум, позволяющий держать в удивлении и страхе тех, кто не посвящен. Но будьте готовы к воскрешению когда-то живших судеб в телах ныне здравствующих, поскольку именно через них вернётся к жизни преждевременно ушедшая душа"
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/zzz999-143/2025.jpg)