Раздавшийся в ушах голос заставил его открыть глаза и бесцельно посмотреть по сторонам. Вокруг не было ничего, что могло послужить причиной тягостного волнения, от которого хотелось избавиться немедленно, а поэтому он снова закрыл веки, в очередной раз прокручивая возникшую перед внутренним взором сцену и вполголоса повторяя только что сказанные слова:
- Как это в тебе умещается?! Ты хоть понимаешь, что практически ничего из того, что обычный земной мужик ищет в женщине, в тебе нет?! - его голос вдруг упал, добавляя почти неслышно: - Невероятно.
- Не знаю. Вот... какая есть... - стоящая перед ним женщина помолчала ещё несколько секунд, а затем вдруг спросила, смотря ему в лицо мгновенно покрасневшими глазами: - И что мне теперь делать?
- Ничего. Жить, как жила. Я здесь и справлюсь. Начну с посуды.
Она мгновенно осветилась счастливой улыбкой:
- Так я же и хотела это сказать... про тебя... как я с тобой тоже... но подумала, что...
- Зря подумала, - мягко оборвал он, - зря. Не надо всякую ерунду думать. Марш из кухни!
Когда она выходила, он долгим взглядом провожал её уплывающую тонкую фигурку, на которую и обратил однажды внимание, позже окончательно застряв в странных глазах чистого бирюзового цвета, в которых, казалось, не было никаких чувств, кроме какой-то невероятно далёкой печали, не имевшей имени и вообще не существовавшей. Она смотрела так всегда - прямо, чисто, не уводя глаза в сторону, словно вбивая в лицо собеседника невидимый гвоздь, что вынуждало многих людей говорить о ней, как о роботе, бездушном женском механизме, главной конструкторской особенностью которого являлась красота тела и застывшее в лице безразличие к тому, что о ней могут подумать.
Её звали Она. Его - Он. Под этими необычными именами они однажды зарегистрировались на одном из сетевых пастбищ, где знакомятся желающие найти собеседника, близкого человека на жизнь или доступное тело на ночь. В день встречи, незаметно рассматривая её гибкие линии, он по-мужски радовался за себя, надеясь, по меньшей мере, на красивый вечер в ресторанчике с кофе, пиццей и доверительным разговором. Так и получилось, когда они сидели за столиком, на который оглядывались сидящие вокруг люди. Они выделялись из общей картинки. Крепкий темноглазый мужчина и хрупкая молодая женщина, сидящие друг против друга, не обращающие внимание ни на кого вокруг себя.
А вечер на самом деле получался замечательный. Это выражалось не в чашечках быстро остывающего за долгим разговором кофе, не в действительно вкусной пицце и даже не в расстеленной на двоих постели, в которую он на руках отнёс свою собеседницу после того, как под всевозможными предлогами затащил её в находящуюся у него дома сауну, где пропотев до десятой кожи от сухого тепла и влажного волнения, совершенно целомудренно намыливал ей спинку и крепкие ягодицы, ни единым движением не выдавая своего желания дать рукам волю. Вечер получался в самом ощущении от их обоюдной близости, в которой он постоянно чувствовал её внутреннюю настороженность, ждущую неверного движения рук или неправильной нотки в голосе, чтобы сразу же исчезнуть, хотя такую возможность он предполагал чисто иллюзорно, поскольку в тот момент ещё ничего об этой её особенности не знал.
А тогда, наслаждаясь своей выдержкой и тактом, он осторожно положил её в постель, сам опустился рядом, укрылся с лежащей женщиной одним одеялом и сдержанно выдохнул, повернувшись к ней лицом. Несколько минут вполне непринуждённого разговора немного расслабили его голос и её тело, в котором уже не подрагивали смешные нотки беспомощности, однако некоторая напряжённость оставалась даже сейчас. Он чувствовал это. И когда на лёгкое движение рукой вдоль её живота она своими пальцами крепко сжала его ищущую ладонь, он уже был готов к тихо сказанным словам:
- Ничего такого не будет, ладно?
- Ладно, - Он смотрел в проникающие через его голову глаза и продолжил: - Я не сделаю тебе плохо. Ничего из того, чего бы ты не хотела. Не бойся. Ты просто в гостях. Мы собеседники. Как за тем столиком в ресторане. Только укрыты одним одеялом. Там одеяла не было, а здесь есть. Чтобы тебе тепло было. Тебе тепло?
Её ресницы едва заметно качнулись, пальцы расслабились, тело стало почти послушным, только взгляд, этот странный взгляд невероятно далёкой печали продолжал вбивать в его лицо едва сдерживаемую и почти подростковую беспомощность.
Он удивлялся такой реакции и радовался ей тоже, раскрывая лежащее рядом с ним тело так, как хотел, чтобы, наконец, после мягкого касания губами покрывающейся испариной шеи и головокружительного падения в распахнутые горизонты впускающих его бёдер услышать утробный женский стон.
С того вечера эти двое людей виделись почти каждый день. Он быстро понял, что она была совершенно отвязной в любых вопросах взаимного схода с ума и легко поддавалась на всякое дуракаваляние, будь то безумные танцы по квартире, такие же совместные кружева на оживлённой улице, почти кошачьи песни где угодно или быстрое заныривание за ближайший угол, чтобы в буквальном смысле забрать мужское тело в кольцо заботливо напряжённых губ. С ней можно было всё. Творить, делать, совершать, безумствовать горемычными козлятами и просто спокойно дышать, смотря за вечерним кофе бесконечно скучный фильм.
И всё-таки даже через абсолютную бесшабашность порой проскальзывала её странная сдержанность в теме натурального сближения голых тел, когда время от времени он замечал тщательно скрываемое нежелание этой женщины именно проникновения, сохраняя полную отдачу его ладоням и губам, а чаще всего она просто уводила ситуацию в русло какого-нибудь приключения, где уместней было не влезать в женское тело, а брать это самое тело на руки и форсировать с ним горы, долины, овраги, оживлённые улицы, домашние лестницы и полноводные реки, даже если это была обыкновенная лужа. Он следовал за такими сигналами, как за путеводной звездой, стараясь не наделать глупостей вопросами о том, чего он пока ещё не понимал, но всячески проявляя своё внимание в те странные дни, когда она была готова на всё, что угодно, лишь бы не пускать его внутрь. А после того, как он несколько раз увидел её губы, терпеливо прикушенные от его движений, уже формирующийся и ждущий своего времени вопрос всё-таки прозвучал:
- Что-то не так?
- Ну... - она помедлила с ответом несколько секунд, а затем выпалила одним махом: - У меня там не очень сейчас. Как-то не совсем. Давай я тебя другими вариантами доведу?
Довести она могла. И умела. Ей это даже, как он полагал, нравилось. Было в ней какое-то спортивное упрямство в аварийной транспортировке мужчины до неспокойных границ, болтающихся растянутыми рейтузами в тот опасный для психики момент, когда уже как бы всё, но ещё, в общем, не очень. В такие моменты он шёл ей навстречу, не настаивая на естественных инстинктах даже в те дни, когда у неё и на привычное "доведение" настроения не было. И такое случалось нередко. Тогда он просто дожидался, когда она уснёт и "доводил" себя сам, невнимательно посматривая в беззвучно стонущий экран.
Если не судить по отмеренному человеку времени, так продолжалось довольно долго, два или три года, за время которых связь этих двух людей не усиливалась и не ослабевала, закрепившись на одном крепком уровне, и кто его знает, каким спокойствием чего-то дальнейшего обрастала за этот срок Она, и какой уверенностью или её противоположностью за то же время и на ту же тему наполнялся Он, поскольку всё вышеперечисленное не являлось единственной и последней странностью в их жизни.
То, что Она не особенно любит готовить, стало известно едва ли не в самом начале знакомства. Это был первый повод для её исчезновения, когда однажды, на сказанную им шутку по части неприготовленного завтрака, она просто растворилась в воздухе перед его ошарашенными глазами, и ему стоило немалых трудов не рехнуться, до боли в глазах всматриваясь в ставшую почти осязаемой пустоту, пока он не понял, что всё это время её невесомая фигурка находилась у него за спиной, запросто сделав один шаг из покрытой японской драпировкой стены.
- Хочешь молока? - с плохо скрываемым волнением прошелестел сзади её голос. - Прямо сейчас! Я налью. Быстро. Вот даже сама! Хочешь?
Он в панике обернулся, едва справившись с желанием сказать что-нибудь резкое, но сдержался, напоровшись на знакомый ему взгляд, от которого некуда было бежать.
- Да, хочу. Хотя, погоди... нет... я сам. А тебе... для тебя я свежий кофе сварю, ладно?
Она весело болтанула головой и ускакала в комнату, дважды подпрыгивая на каждой ноге и подолгу зависая в воздухе. Он выдохнул глубоко, с облегчением прислушиваясь к бунтующему сердцу и говоря вполголоса самому себе:
- Ну, чего ты так разволновался? Обычное дело. Женщины и должны так - вот они перед глазами, а вот уже вообще непонятно где, главное поворачиваться вовремя и равновесие держать. И хрен с ним, с завтраком. Я и сам могу. Зато как это красиво - смотреть на неё, когда она куда-то летит.
Это было время, когда они уже начали жить вместе, в принадлежащей ей квартире, поскольку здесь, как он немедленно убедился, крепко недоставало мужских рук. В представлении любого городского жителя данная квартира была пуста. Почти совсем. В ней располагался лишь диван, письменный стол с новеньким ноутбуком, потрёпанный офисный стул, видавший виды холодильник с такой же бодренькой, но всё-таки уже почтенной плитой, кухонный столик, две табуретки и большой платяной шкаф, занимающий полстены. Ненужные в повседневной реальности вещи были просто свалены кучей в маленькой кладовке, служащей в некотором роде хранилищем для вообще всего, что не должно показываться на глаза. Поэтому там находилось именно всё. Разнокалиберные чемоданы, ждущая своего сезона обувь, какие-то карты, неведомые бумаги с чертежами и без, пожелтевшие письма, неопознанные игрушки, связки цветных карандашей и даже старый противогаз.
- А это тебе зачем? - спросил он, покачивая на вытянутом пальце дыхательную маску с удивлённо вытаращенными очками. - Откуда?
- Понятия не имею! - весело ответила она, пальцами босой ноги запихивая под расползающуюся кучу свалившийся откуда-то сверху старинный футляр для очков. - Не знаю, вот тебе моё самое честное слово! Всегда тут лежал!
Не верить слову женщины с такими глазами, как у неё, было нельзя. Как невозможно было не согласиться с тем, что именно это её слово является самым что ни на есть честным.
Он взялся за дело, давая своим мужским рукам почувствовать себя дома, что немедленно выразилось в преобразившейся кладовке, в которой выросли оригинальные по инженерной мысли полки, вместившие на своих площадях всю до сих пор неучтённую, беспризорную и безымянную утварь, распавшуюся после произошедших изменений на отдельные вещи, предметы и прочие детали, аккуратно уложенные по коробочкам, стопочкам и повешенные на крючки. С его руками познакомился заменённый душ в ванной комнате, почищенная система сливных труб на кухне и тёмный красивый ламинат, положенный недавно, но настолько неряшливо, что через некоторые щели, как он шутил, можно было в деталях рассмотреть ядро Земли.
- Кто же тебе так ремонт делал? Дай телефончик, скажу этому мастеру пару поэтических слов.
Она в ответ только смеялась, подпрыгивая на месте, словно школьница, а он продолжал прикладывать свои руки на требующие внимания углы и стены квартиры, ввинчивая лампочки и присобачивая книжные полки, мало-помалу приводя пустынное жильё в действительно жилой вид.
Её следующее короткое исчезновение он воспринял гораздо более спокойно, хотя и не сразу справившись с сердечным барабаном. В тот раз причиной явилось его лицо, ненадолго скорчившееся недовольной гримасой, когда ему открылась полная посуды кухонная раковина. Стоящая рядом женщина сразу заметила изменение в мужских глазах, сделавшись такой же прозрачной, как чистое оконное стекло, и успев выпустить полный сокрушения выдох.
- Ты что, испугалась что ли? - взволнованно проговорил он, оглядываясь вокруг себя и задерживая взгляд на покрытой японской циновкой стене. - Не надо! Я сам всё помою! И чтобы духу твоего возле раковины не было!
- Ой! - услышал он прямо возле своей щеки, и в воздухе рядом с ним проявились её губы, поцеловавшие его в плечо. - Здорово! Если бы ты мог представить, как мне трудно это делать!
Он знал, что она ненавидит мыть посуду. Ему было известно также, насколько тяжело давалось ей решение вообще приводить квартиру в порядок, хотя неряхой она не была ни в коем случае, буквально вылизывая все квадратные сантиметры жилой площади после того, как её собственное нежелание передвигаться среди накопившейся пыли достигало абсолютного пика, а отсутствие чистой посуды ставило под вопрос приём пищи. Тогда она раздевалась до трусов и в мыльной пене приводила хату в блистательный порядок, после чего медленное превращение квартиры в заброшенный город класса Мордор начиналось снова. Появление мужчины изменило расстановку сил, поскольку всю уборку этот самый мужик по умолчанию взял на себя, лишь изредка морщась от непривычки такого распределения ролей и только в редкие минуты собственного дурного расположения духа. В тот день его дух был именно такой. Что вызвало короткое появление его недовольной рожицы, на которую она немедленно отреагировала испуганным исчезновением, вернувшись тем самым тёплым поцелуем на плече, после чего он пробубнил:
- Нечего мне тут! Целует она, понимаешь! И не исчезай так неожиданно... но чтобы я тебя вообще здесь не видел! Только салаты делать, ясно?!
Она проявилась полностью, звонко смеясь и воздушно подпрыгивая почти на метровую высоту:
- Ясно! Буду салаты делать! И даже салаты делать буду! А ещё салаты! Здорово!
Иногда было по-настоящему сложно понять, о чём эта женщина говорит, но что бы она ни говорила, в её словах всегда накапливалось столько искренности, что Он принимал любой её кажущийся каприз, поскольку точно знал, что капризом это не было ни в коем случае. Речь шла о сути, о странной женской природе, не слишком похожей на других. Или вообще непохожей. И даже не странные исчезновения и прозрачность имелись в виду. Потому что Она могла быть и другой.
Однажды глубокой ночью Он ввалился домой с залитым кровью лицом, с порога тряся перед собой распяленными ладонями в успокоительном жесте:
- Всё в порядке, я просто споткнулся!
Но всё-таки он не успел. То, что произошло дальше, не было похоже ни на одно прежнее превращение, на короткое мгновение заставив его забыть, что с ним вообще что-то произошло. Её лицо изменило цвет, став почти чёрным и похожим на металлическую маску, с которой всего за несколько мгновений это страшное изменение расползлось по всему телу. Смотря на её шевелящуюся на щеках кожу, Он похолодел всей спиной, слизывая языком стекающую по губам кровь:
- Да что же это с тобой... откуда ты такая?!
- Ты не споткнулся... - прошелестела она, наливаясь свинцовым цветом, - я бы почувствовала. Не споткнулся ты...
- Ты права... не спотыкался... - Он говорил это как можно более спокойно, словно вёл диалог с хищным зверем или стихийным бедствием, совершенно не зная, что произойдёт в следующий момент, а ещё через мгновение, поймав её потемневшие руки, он с силой сжал их, одновременно говоря тихим голосом: - Всё в порядке, честно. Ну, наткнулся на парочку говнюков, не поделили вдыхаемый воздух. Им сейчас хуже, чем мне. Успокаивайся, пожалуйста.
После этих слов Она вернулась к прежнему облику за несколько секунд, втягивая в себя воздух прихожей словно губка, и Он даже не стал сдерживать своё облегчение, обессилено опустившись по входной двери прямо на пол, не выпуская её руки и не отрываясь смотря в её всепроникающие глаза:
- Откуда ты?
- Я отсюда, - она показала пальцем в тёмный пол, - отсюда я. Как сюда попала, так с тех пор здесь и живу.
Этот диалог произошёл уже гораздо позже третьего случая её прозрачности, в ситуации, вспоминая которую Он потом часто с досадой кусал себе губы, снова прокручивая, как это случилось. Тогда ему вдруг крепко захотелось спонтанно внедрить свои инстинкты в красивую самочку, что заставило его руки без предупреждения задрать ей подол короткого халатика в то время, когда она стояла, наклонившись и упираясь локтями в стол, внимательно читая что-то на экране ноутбука. Он сделал это не особенно грубо, не толкая её бёдрами, лишь с удовольствием сдавливая пальцами уже оголённые ягодицы, но даже это неожиданное для неё движение задранного до пояса халата сделало её не только невидимой, но даже неосязаемой, отчего Он, не встречая больше никакого сопротивления под своими ладонями, едва не упал лицом прямо на стол:
- Чёрт! Я что-то натворил?! - он выпрямился, вращая головой из стороны в сторону, обескураженно разводя руки. - Появись, я не сделаю так больше...
Он почувствовал её сзади, как в тот первый раз, на кухне, и обернулся, сразу едва не порезавшись об её покрасневшие от обиды глаза:
- Я же не манекен!
- Да я и подумать не мог, что тебе это не понравится! Чего уже только не делали!
- Вместе! Вместе делали! Я готова была! А сейчас я себя куклой почувствовала!
Её взгляд горел быстро высыхающей влагой, на месте которой появлялась новая блестящая плёнка, отражающая льющийся из окна красный цвет заката, и всё это время Он честно пытался понять, где и какую границу он перешёл.
Наполненный тревожными запахами воздух сгущался последние несколько месяцев. Их близость уже не была такой частой и богатой на эксперименты, доставляя ей время от времени физическую боль, о чём она виновато говорила, смотря в его разгорячённое лицо:
Он выходил из неё спокойно, стараясь не вызвать в ней ощущение вины резким движением или застывшей физиономией:
- Конечно. В порядке. Часто стало, да?
И тогда он услышал слова, которые затем прокручивал в голове неоднократно, когда вообще думал об их странном с точки зрения физиологии союзе:
- Так практически всегда было. За редким исключением, когда сама хотела и могла, поскольку так тоже иногда случается. Просто как-то специально не говорила, потому что те, что до тебя были, требовали свою долю без ограничений, а если я отказывалась - это становилось причиной эмоций, нервов, обид. И однажды всё заканчивалось. Были случаи, когда рассказывала. После таких откровений один мой прежний просто ушёл, второй пытался меня всячески растрясти, словно кнопку искал, которой он моё нутро в нужный ему порядок приведёт. Так старался, чуть с ума не сошёл, мне его даже жалко было. А ещё один всё, вроде, понял. И жили мы спокойно какое-то время без попыток меня изменить. По-прежнему весело бесились, я по его желанию любые чудеса даже в Макдональдсе делала, но не хватало ему, чувствовала. И однажды он просто исчез. Не знаю... Наверное, ты другой. Но всё равно я не решалась. Вот и осмелилась.
Словно нарисованное в воздухе невидимым художником стало понятным её бесшабашное и безбашенное увлечение любым экстримом - это была защитная реакция, игра во всё, что угодно, лишь бы избежать той единственной мучительной необходимости впускать в себя, а если всё-таки избежать этого не удавалось, по причине решительных настроений её прежних земных спутников, то замечательный и волнующий любого здорового мужчину процесс вполне мог превратиться для неё в настоящую пытку, после которой она долго и болезненно приводила свою странную флору в порядок.
Эта новость не ошарашила и даже не особенно удивила его. Он лишь на мгновение представил, какое невероятное количество порою немыслимых для неё вещей пытались найти своё место в аккуратной темноволосой головке с бирюзовыми глазами, перед которыми проходила череда самцов, старательно оберегаемых ею от непонятных слабостей, несвойственных привычным им женщинам.
Да и сам он оставался самцом. Пусть понимающим, но всё-таки желающим иного. Тоскуя по когда-то привычному, однако всей душой принимая её преданность и никогда прежде не встречаемую верность, поскольку в телесном смысле у неё просто отсутствовал синдром маточного бешенства, неудовлетворённости или недостатка в трении между ног, чтобы искать это самое трение на стороне. Она урчала от его и только его прикосновений, раскрывая своё тело, чтобы он любовался им, не пытаясь надолго в него залезть. И если всё-таки внедряться, то лишь для собственной разрядки, без попыток натереть в её внутренностях привычное ему наслаждение, потому что наслаждения чаще всего не получалось, а натёртости заживали болезненно и долго. Она была создана такой. Дарить. Сиюминутное и постоянное. В свою очередь наслаждаясь близостью того, кому она себя отдавала.
Но даже понимая всё это и уже смирившись со своей дурацкой и возвышенной долей, Он время от времени слетал с катушек, сразу же извиняясь за что-либо обидное любыми необходимыми словами, либо приводя всё в порядок банальной домашней дипломатией. И однажды, в очередной раз получив по зрительным чувствам горой немытой посуды и купленным в супермаркете обедом, его снова занесло. Причиной тому стали вновь пришедшие позывы слить накопившееся желание, которое раздражёнными словами выплеснулось на её обескураженное лицо:
- Как это в тебе умещается?! Ты хоть понимаешь, что практически ничего из того, что обычный земной мужик ищет в женщине, в тебе нет?! Невероятно.
Сразу же после этого он виновато перемыл всю посуду до зубного скрипа, снова и снова матеря себя за вылезающую из рамок несдержанность, рефреном прокручивая услышанные в ответ слова:
- Не знаю. Вот... какая есть...
С тех пор их жизнь внешне никак не изменилась, хотя сам факт смешения тел стал происходить всё реже и реже, и даже теоретическая возможность какого-либо "доведения" свелась практически к нулю, поскольку Он не хотел ставить живущую с ним женщину в рамки обязательств делать то, что ей не нравится, предоставляя право самой решать - когда и как она хотела и могла. Что касается его собственных желаний, то ему было просто не под силу ломать свою стереотипную природу, которая хоть и не безумствовала в требовании естественного удовлетворения, но и не давала возможности представить, что ему когда-то вообще станет на всё это плевать. Его устраивало хотя бы то, что он на самом деле был в состоянии мириться с отсутствием, казалось бы, необходимого ингредиента в жизни двух далеко не пожилых людей, не делая из этого трагедии. Было в этом нечто по-настоящему возвышенное, словно переход на новую ступень чего-то человеческого, хоть и омрачалось порой обычными плотскими воспоминаниями, когда в его сознании всплывали либо их наполненные масляной смазкой дни, либо его прошлые женщины, протекавшие от совместных игр так сильно, что в образовавшихся озёрах между ног можно было нырять за здравым смыслом. И время от времени Он всё-таки срывался, несильно, даже как-то трусливо, просто уходя в свои мужские мысли в её маленькой квартирке, наполненной жизнью его руками, жаждавшими погреться на заполняющих фантазию женских телах. В такие дни его память бурлила от давно прочувствованных им ягодиц и бёдер, от знакомой ему линии чьей-либо груди, и заканчивал он подобные воспоминания ритмичными движениями своей правой ладони, избавляющей его от физического ощущения присутствия тех, кого он когда-то ласкал.
Она не видела это. Её природа не позволяла ей усмотреть в по-прежнему внимательном мужчине начинающийся надлом, её устраивало его понимание и сила, позволяющие ей чувствовать себя с ним так же спокойно, как раньше, даже когда она несколько раз случайно видела его ночами за самоизбавлением от земных желаний, что не делало её счастливой, однако и горем не было тоже. Но именно какая-то слабая прозрачность происходящего, когда уже всё известно, но ещё ничего не понятно, заставляли её время от времени становиться невидимой, добавляя к атмосфере общей недосказанности ещё пару кучевых облаков.
Следующее исчезновение произошло в один из обычных вечеров, когда Он пришёл домой, и Она, раздраконившая сама себя искренним желанием порадовать своего мужчину обычными земными инстинктами, встретила его прямо в прихожей, повернувшись к нему спиной и бодрым движением стягивая до колен вместе с трусиками мягкие домашние спортивные штанишки. Его реакция была для неё неожиданной, бьющей по самолюбию горячей волной обиды, поскольку на её приветливое урчание Он, поднимая в останавливающем движении руку, бесцветным голосом вдруг произнёс:
- Не манекен я. Не хочу.
Сдавленный женский возглас упал вниз, мгновенно замолкая, словно беззвучно держащего во рту губную гармошку человека коротко ударили в грудь, и в ту же секунду Она исчезла из коридора, несколькими секундами позже появившись в постели с натянутым на голову одеялом. Он молча вошёл в комнату и, не глядя в сторону постели, сел за стол, рассеянно шаря по компьютерной клавиатуре и так же бесцельно уставившись в широкий монитор. Он сидел так больше часа, почти не двигаясь, смотря на мелькающие картинки и время от времени делая глоток воды из стоящего перед ним стакана. А затем вяло встал, оделся, бесшумно открыл дверь и вышел из квартиры.
По ночным улицам он шёл, не смотря по сторонам, лишь нашаривая глазами каждый вползающий под его ноги сантиметр асфальта и траву газонов, либо сосредоточенно считая ведущие вверх и вниз ступеньки лестничных пролётов из металла, бетона или грязно-бурого кирпича. Он шагал, специально напрягая мышцы ног, стараясь чувствовать удар опускающейся на землю стопы всем телом, с удовольствием прислушиваясь к остающемуся в ногах эху, легко преодолевающему звенящие колени и затухающему где-то в тихо ноющей пояснице, начавшей предательски проявлять себя уже несколько лет назад. Ему было спокойно. И пока его остановившийся взгляд ползал по уходящей из под ног почве, перед его внутренним взором возникали плавные линии исчезающей женщины с бирюзовыми глазами, и загорались яркие картинки их прошлых встреч, в которые вплетались воспоминания его не слишком богатой на мужские победы, но всё-таки не страдавшей от голода по девичьим ласкам жизни. Он даже улыбался время от времени, вспоминая что-то своё, проносящееся перед его лицом светлыми пятнами уличных фонарей, на один из которых он смотрел сейчас, высоко задрав голову и удивляясь количеству летающей вокруг жёлтого шара ночной мошкары. Погружение в свои мысли не позволило ему понять причины, по которой висящий над ним фонарь вдруг начал превращаться в полыхающее злое солнце, ослепительно светящее в его настежь распахнутые глаза, после чего огненный шар с глухим шумом покатился вниз, опускаясь на его удивлённое лицо и проваливаясь в дыру раскрытого рта, заменяя собой кузнечным молотом бьющееся сердце.
Он очнулся лежащим навзничь на асфальте, и через грязное стекло чем-то заляпанных глаз увидел склонившиеся над ним лица. Их было двое, стоящих рядом мужчин, один из которых присел на корточки и наклонился так близко, что можно было чувствовать запах какого-то сладкого алкоголя у него изо рта. "Шампанское, наверное, или Мартини... - подумал Он, стараясь понять, где и что у него болит, - а может и водка с колой. Гуляют ребята".
- Оклемался, что ли? - обратился сладкопахнущий, чьи глаза на тёмном лице почти не были видны за опустившимися чёрными прядями. - Не обижайся. Мы просто шалим. Давно не шалили, а сегодня вдруг захотелось.
Говорящий упирался ладонями в согнутые колени, и на его правой руке массивной подковой светлел беззубый кастет:
- Ну, полегчало? Домой дойдёшь?
- Ещё раз двинуть - побежит. Или уже совсем здесь останется. Врежь ему снова. Посмотрим, - это говорил второй, чьё лицо также не было видно из-за горящего над его головой фонаря. - Оставь тело и пошли. Порезвились. Хватит.
- Найду вас, ребятки. И тоже поиграю, - Он сам не узнал своего голоса, настолько глухо от всё ещё болтающегося где-то в кишках солнца звучали его слова. - Обязательно найду. Игроков вроде вас в городе не слишком много. Вот тогда и дорога домой легче будет.
Две тёмные фигуры склонились над ним шалашом, закрывая бьющий сверху жёлтый свет, заливающий его совершенно белое лицо, на котором кроме пары капель непонятно откуда взявшейся крови не было ничего. Только безразлично тлеющие глаза, отражающие нависшие над ним неясные контуры. Они походили на стены, сдвигающиеся с разных сторон, чтобы раздавить или сильно напугать, а Он всего на долю секунды подумал об отсутствии здравого смысла в собственных словах, всего лишь на мгновение, чтобы сразу отмахнуться от любого здравомыслия, ненужного сейчас, поскольку страха он не испытывал. Ничего, кроме пустоты вообще везде, даже за пределами своего тела. Ему было просто плевать. И хотелось довести ситуацию до белого каления, чтобы закрыть её раз и навсегда, не думая о последствиях и без оглядки на возникающие перед ним бирюзового цвета глаза, горящие на почти невидимом из-за сгустившихся теней лице.
Привязанные к лодыжке ножны с небрежно торчащей в них костяной ручкой Он заметил в самом начале, когда изучал сладкие алкогольные запахи присевшего рядом и наклонившегося к нему человека. Сейчас, когда владелец ножей и кастетов снова стоял, его брюки были опущены, скрывая под собой ножны, но они были там, вместе с вложенным в них клинком, о чём говорила слегка оттопыренная в сторону штанина, и Он не стал долго размышлять, смотря в верхушку сходящегося над ним головами человеческого шалаша, а просто протянул руку к находящейся возле его пояса ноге и одним движением, поднимая ладонь вверх вместе с брючным краем, вытянул короткий нож под одновременный рёв откуда-то сверху, сразу и полностью всаживая сверкающий металл в невидимую под тканью икру.
Под всё тот же непонятный рёв, ужаленный собственным ножом человек упал на одно колено, впечатывая его прямо возле лежащей на асфальте головы, и всей тяжестью наваливаясь животом на уже сбежавшую от окровавленной штанины и предусмотрительно выставленную вверх руку с ножом.
- Сам напоролся, - устало выговорил Он, обращаясь к неподвижно стоящей рядом второй чёрной тени, с трудом выворачиваясь из-под упавшего на него тела набок, чтобы подняться, и почти с удовлетворением ожидая удара ногой в свою сгорбленную спину. Ничего не произошло, стоящая тень не сдвинулась с места, и Он пробормотал почти разочарованно: - Не обижайся. Вы шалить совсем разучились. Домой дойдёшь? Иди. Я порезвился. Хватит.
Бросив нож к ногам стоящего перед ним человека, Он повернулся и усталым шагом побрёл в сторону дома, размазывая по лицу чужую кровь. И уже подходя к двери, вдруг совершенно отчётливо почувствовал обжигающее тепло, желанный жар отчаянно ждущей его женщины, заметившей, что его среди ночи нет дома, и совершенно обычно сходящей от этого с ума.
- Всё в порядке! - почти закричал он, ещё не видя её, но уже чувствуя обволакивающий его и почему-то густой воздух принимающей его квартиры. - Я просто споткнулся!
А затем, смотря на её покрывающееся металлом лицо, короткими словами объясняя произошедшее и наблюдая возвращение привычного ему облика, Он опустился прямо на пол, скользя по двери спиной и тщательно выговаривая ставшие в дальнейшем почти молитвою слова:
- Откуда ты?
- Я отсюда, - она показала пальцем в тёмный пол, - отсюда я. Как сюда попала, так с тех пор здесь и живу.
Она отмывала его лицо своими длинными ладонями, осторожно массируя тонкими пальцами разбитый кастетом затылок, с каждым касанием укрепляя его в мысли, что именно в этом заключалось её призвание - быть рядом. Не посуда, яичница или придуманный земной природой замечательный диалог тел, хотя это было нелогично, неправильно и просто чуждо, учитывая её красоту, молодость и близость - её можно было потрогать, погладить и даже раздеть, читая желанное тело восхищёнными глазами или делая ей какой-нибудь дурацкий, но крайне весёлый массаж. Вот только реакция на ласки была у неё совершенно другой.
- И всё-таки... откуда ты? - его вопрос прозвучал, когда она уже сидела на диване, а он лежал, положив свою гудящую колоколом голову ей на колени, почти закрыв глаза. - Расскажи. И я буду мыть нашу посуду всю оставшуюся жизнь.
- Это там, - Она неопределённо махнулся ладошкой куда-то вбок, почему-то вытягивая подбородок в противоположную сторону, - там это. Далеко. Нельзя увидеть. И дойти нельзя. Дорога в одну сторону. А правда, будешь? Ой, как хорошо! А я салаты, да? И кукла, если надо. Имей в виду! Кукла, да!
Рассказ был недолгим, начавшись с привычной и милой тарабарщины ни о чём, но затем, словно задумавшись, Она вдруг стала очень серьёзной, заглядывая в его запрокинутое вверх лицо ищущими глазами:
- Не говори никому, ладно? Мне плохо будет, если скажешь. Просто я действительно не отсюда. Совсем, совсем.
- Тебя пугает, что о твоих особенностях могут узнать? - она коротко кивнула. - А у тебя там... - он помедлил, - не знаю... откуда ты пришла или приехала... у вас там как-то по-другому?
- У нас по-другому всё. Ни городов, ни квартир. Автомобилей нет, грязи, пыли, посуды и вот этих... ну, таких, как ты... мужчин, вот. Ни собак, ни кошек, ни птиц, ни старушек возле подъезда. Ничего этого нет. И многие девочки или женщины, как вы их здесь называете, прилетают сюда, потому что здесь интересно. Тут воздух другой, сладкий, если он не загажен чем-нибудь, дышать по-настоящему хочется, цветы растут, красивые такие, у нас их тоже нет, лишь горизонт бирюзовый от самых ног до любого мира, в который ты попасть захочешь. Только приспосабливаться нужно. Не у всех выходит. Многим становится ещё хуже, чем дома. А когда у нас что-то не получается, если мы расстраиваемся или боимся, нас бывает не видно. Не знаю, как это происходит. Там, у нас, бояться нечего, поэтому подобное возможно только здесь. А ещё... мне кажется, что вернуться уже нельзя. Я пробовала. А может, просто не знаю, как это сделать. Тоскливо здесь было. Вот и получается, что либо приспособилась... либо постоянно невидимая... а потом привыкаешь к такой жизни, и тебя уже вообще не видят, неважно - есть ты или нет. Потому что чего-то не можешь.
Он слушал и не верил. Или нет, верил, но как-то отстранённо, словно смотрел фантастический фильм, в съёмках которого он сам принимал участие, впитывая рассказанные ему истории совершенно непохожего мира, где таких, как он просто не существовало, там вообще не было мужчин, что и стало причиной в некотором роде однобокой развитости живых существ, почти во всём похожих на земных женщин, но не являющихся ими. Выходящих с момента своего рождения на край бирюзового горизонта и выбирающих себе понравившийся мир. Не имея понятия, что их там ждёт.
Некоторые из этих девочек научились замечательно готовить, услаждая своих мужчин роскошной трапезой едва ли не каждый день, кто-то умудрялся так надрессировать свою строптивую натуру, что даже посуда, уборка и стиральная машинка становились чем-то вроде посильной ноши, которую было возможно нести. Совсем умелые и старательные, обжигаясь в различных женских историях, достигли высот во всём, включая самую тяжёлую и значительную дисциплину, включающую в себя язык тела и во всех смыслах искусство языка, они научились притворности в звуках и движениях, усыпляя бдительность ждущих именно такой реакции мужчин. Но если что-то не получалось, если где-то появлялся пробел или промах, и на этот промах, пробел или неумение обращал внимание тот, ради которого и совершалась вся эта попытка соответствовать привычному статусу земной, готовой ко всему, женщины, они становились бледней и прозрачней, понемногу превращаясь в пустое место в глазах тех, кто привык к обычному распределению мужских и женских ролей.
- Знаешь, это тяжело. Быть во всём похожей на ваших... во всём... и хотя там, у нас, ничего этого нет... вообще ничего... чисто, светло и бирюза под ногами... но здесь происходит что-то, проникает в нас вместе с окружающим воздухом, и вот уже нам, как и обычным девочкам, голоса родного хочется, дыхания в шею и чтобы уснуть под тяжёлой рукой. Готовить можно научиться, это даже нравится многим. Посуда и уборка тоже ерунда - привыкаем. По магазинам гулять здорово, машину водить интересно, только у нас не получается через стекло смотреть, это сложно слишком, что-то одно нужно - или стекло лобовое или дорога впереди. Кабриолет лучше всего, чтобы небо сверху, тогда хотя бы облака видеть можно. Или на лебедях летать, не пробовал? Такое чудо! Ладно, шучу я.
В общем, всему можно научиться, даже на работу ходить, хотя мы кроме своих избранных никого больше не терпим, лица тяжёлые становятся и душа не поёт. Да и ладно... и с данной трудностью справляемся. Но вот это... тело в тело... нет, всё в порядке, умеем в себя принять, только больно иногда, анатомия всё-таки другая, да и с нервной тканью какая-то ошибка, но даже основные красивые движения быстро перенимаем, ведь это так необходимо показать, что нам хорошо... показывать надо... иначе совсем плохо. Один раз можно не играть, другой тоже пройдёт, а в третий или двадцатый после закушенной от боли губы услышишь слова, что ему так не нужно. Чувства нужны. Самые честные. Мужик земной... он... часто не тем доволен, что самому здорово, что глаз от счастья дёргается и тело горит, что разрядился и пыл выпустил... ему нередко почувствовать необходимо, что он бабу до дрожи довёл. Свою или чужую - неважно. Странные вы. Или мы... потому что чувств в нас на целую жизнь, их бы дарить, чтоб без притворства, но притворяться всё-таки приходится. А не хочется. Так не хочется притворяться, если бы ты только знал! Потому что, чем чаще я прозрачной становлюсь, невидимой, тем труднее мне снова в себя приходить.
Она говорила и говорила, а Он смотрел снизу в её непонятно чем освещённое лицо и в очередной раз укладывал в ровные ряды свою абсолютную убеждённость в её предназначении. Быть рядом. Как преданная собака, стареющая вместе со странностями своего хозяина, с его добротой или злобой, и воющая, если он сдох раньше неё. Именно для этого когда-то должен был появиться Бирюзовый Горизонт, на бескрайнем покрывале которого рождались и ждали своего часа такие же, как Она. Ждали возможности испытать свою судьбу, когда каждая из них выбирала для себя какой-либо другой мир, наполненный судьбами во многом похожих, но всё-таки других людей.
- Ты за мной следишь? - спросила Она, осторожно пытаясь раскрыть пальцами его полуприкрытые веки. - Ты видишь меня?
- Вижу. Ещё как.
- Теперь ты уйдёшь?
- С чего ты взяла? Я никуда не собираюсь. Если не выгонишь. Хата твоя. И полки в кладовке тоже.
Она не улыбнулась на его шутливый тон:
- Почему? Те, кто об этом узнавал, причём я говорила лишь о теле, не о происхождении, так вот они говорили мне всякие слова про то, что я не такая и всё такое, а потом уходили.
- Ну и хрен с ними. Никуда я не уйду.
- Почему?
- Потому что не хочу, чтобы ты от кого-то ещё такие слова слышала. Или мысли такие принимала. И чтобы исчезала - тоже не хочу.
Продолжая серьёзно смотреть в его раскрытые глаза, она вдруг воскликнула:
- Мы купим посудомоечную машину!
Это заявление не стало неожиданным, покупка не только посудомоечной машины, но и вообще полной кухни уже давно носилась в воздухе, и чтобы в полной мере использовать начинающийся день, было решено сделать это именно сегодня и начать прямо сейчас.
Быстро собравшись и вместе выйдя на улицу, они сели в стоящий возле дома автомобиль и уже через несколько минут были в центре города, остановившись в хвосте длинной вереницы припаркованных машин.
- Помнишь? - Он обернулся на её голос и увидел вытянутый указательный палец, показывающий через стекло на другую сторону дороги, где стояло небольшое здание пиццерии. - Помнишь, здесь?
- Мы познакомились в этом кафе... да. Ну, или увиделись в первый раз. Не считая сети. Отсюда я увёз тебя к себе.
- Я подойду поближе, хочется. На секунду. На секундочку даже, вот на такую, - она развела руки в стороны, чтобы было понятно, что всё гораздо серьёзнее, - и сразу вернусь. Мы купим машинку или кухню, а потом зайдём сюда праздновать. Ладно?
- Не имею ничего против. Иди, я парковку оплачу и жду тебя здесь.
Помогая ей выйти из машины, Он почувствовал тяжесть в окружающем воздухе, словно перед грозой. Злым прищуром окинув совершенно ясное небо, он засунул в парковочный автомат несколько монет, не сводя взгляда с переходящей дорогу женщины. Дурацкое чувство истомы в животе не отпускало, разливаясь в воздухе напряжённой музыкой, происхождения которой он не понимал, и это раздражало его настолько сильно, что он не сразу заметил проезжавший по другой стороне улицы автомобиль. Лишь только когда лакированный корпус закрыл собой уже возвращающуюся женскую фигурку, Он вдруг обратил внимание на клубящуюся в салоне большого седана темноту, наблюдающую за ним одним неразличимым лицом. Он узнал его сразу, не узнал даже, а почувствовал занывшим затылком, словно сдавленным холодными пальцами, на которые ему было бы совершенно плевать, окажись он здесь один, но сейчас он смотрел на появившуюся из-за машины женщину и боялся помахать ей рукой.
Расплёскивая вокруг себя какие-то чёрные кляксы, находящаяся в салоне машины голова туго повернулась в направлении его взгляда, коротко застыв при виде нерешительно остановившейся посередине дороги женщины, затем лениво приняла прежнее положение, после чего, не прибавляя скорости, автомобиль медленно проехал ещё несколько метров и сразу, без какой-либо паузы взревев мотором, полностью развернулся практически на одном месте под вылетающие из-под колёс куски горелой резины. А затем, зубасто качнувшись в сторону женщины блестящим радиатором, резко прибавил газ.
- Беги! - заорал Он, предостерегающим движением взмахнув обеими руками вверх. - Беги ко мне! Быстро!
Она замешкалась всего на секунду, на какую-то маленькую секунду, которой не хватало для последнего движения, способного всё изменить. Но сейчас она действительно побежала, сильно отталкиваясь от земли и привычно долго оставаясь в воздухе, отчего окружающие люди стали оглядываться на быстро пересекавшую дорожное полотно фигурку, не обращая внимания на его крик.
Он сорвался с места в то же мгновение, когда она сделала первый шаг, бросившись по направлению к ней, вытянув далеко вперёд свои ладони, способные, как он верил, защитить от чего угодно, только бы успеть почувствовать нужное на растопыренной пальцами коже.
Не отрывая глаз от её взволнованного лица, он преодолевал бесконечные метры, распадающиеся под его ногами на миллионы маленьких расстояний, каждое из которых было необходимо пересечь, перепрыгнуть и перебежать, теряя драгоценные секунды, рассыпающиеся на такие же бесконечно долгие осколки, как и нескончаемо растягивающаяся под ногами земля.
Но дотронуться до неё он всё-таки успел. Хватило времени, чтобы коснуться протянутой к нему ладони и коротко погладить горячие от волнения пальцы. А затем всю лёгкую фигурку снесло в сторону тёмной массой пролетевшего рядом автомобиля, из которого до него донеслись почти не слышные из-за ударившего в лицо воздуха слова:
- Не обижайся... шалун...
Её тело взлетело вверх, и Он ещё целую вечность наблюдал, как она медленно вращалась в словно замороженном воздухе, падая на горячий от проехавших шин асфальт. И с первым касанием асфальта её телом, с первым глухим ударом по колыхающейся под ногами земле, Он отчётливо увидел, как безнадёжно посерело её лицо, вырывая из его глотки сдавленное мычание, застревающее между сжатых до хруста зубов.
Пустым мешком свалившись возле упавшей женщины на колени и поднимая её на руки, он почувствовал, насколько Она стала легка. Он не придал этому значения, просто осторожно держал её на своих коленях точно так же, как совсем недавно на её голых ногах располагался он сам. Слушая её голос. Но сейчас говорил только он. Шептал, приблизив свои губы к самому её лицу и поглаживая серые щёки нервно дрожащими пальцами:
- Дыши, ладно? Я понимаю, что ты не слышишь ничего, но я же не слушать тебя прошу. Я тебя дышать умоляю. Не будь такой злюкой, не надо меня сейчас пугать, я и без того уже напуган, просто сделай один раз вдох и один раз выдох, вот так: - Он хрипло втянул воздух через сведённое спазмами горло, закашлялся, вытирая тыльной стороной одну щёку, и продолжил говорить: - Не очень получилось, с горлом что-то, не делай так, иначе ещё сильнее меня напугаешь, дышать ровно нужно, свободно, где бы ты ни была, здесь, со мной, или перед своим бирюзовым горизонтом, в моей постели или на кухне своей - неважно. Просто дыши. И никаких кукол, никакой посуды, никаких бешеных машин, представляешь? Только салатики время от времени, потому что тебе это нравится, и противогаз в кладовке, поскольку он всегда там был, а остальное - как получится, не буду больше спотыкаться и врать не буду, что падал, а всех, кто тебя против твоей воли коснулся, просто сотру.
Он говорил всё тише и тише, прижавшись лбом к её щеке, со всё возрастающей силой поглаживая рукой её плечо.
А потом она начала исчезать. Не так, как делала это дома. Не сразу, а медленно теряя привычные линии. Он заметил это по пробивающемуся через её кожу бирюзовому свету, освещающему его лицо. Не поднимая головы, он с расстояния в несколько сантиметров тоскливыми глазами смотрел на растворяющиеся черты, только сейчас понимая причину её непривычной лёгкости. Она уже не находилась здесь. Сейчас он говорил лишь с тем, что от неё осталось. И когда, по-прежнему сидя на земле и устало смотря перед собой, он скрипуче выпрямил ноющую спину, в его руках уже ничего не было.
- Эй, вы в порядке?
Он поднял мутные глаза и увидел склонившуюся к нему фигуру полицейского, трясущего его за плечо:
- Можете встать или вам плохо?
- Я могу встать. Мне плохо.
Его голос всё ещё с трудом пробивался через сжатое горло, но он всё-таки выдавил автоматически повторённую фразу, хотя как-то особенно плохо себя не ощущал - тело лишь гудело, словно от удара большой лопатой, а ног он не чувствовал вовсе, как будто их кто-то отстегнул. Но, опираясь на предложенную руку полицейского, он всё-таки поднялся, пару раз подломившись в коленях и бестолково оглядываясь по сторонам.
- Вы что-то потеряли?
- Машину. Здесь машина проезжала. Уехала. Найду.
- Вас сбила машина?
- Не меня. Женщину, которая со мной... ко мне шла. Через дорогу. Люди видели. Спросите.
- Люди видели, что вы упали на мостовую, едва ступив на дорогу, препятствуя безопасному движению проезжающих автомобилей. И подвергая опасности себя! Зачем вы так неосторожно? А ещё вам вызвали скорую, она уже едет.
- Женщина... со мной...
- С вами никого не было. Я наблюдал за вами последние несколько минут. Здесь находится моё место дежурства. Всё это время вы были один.
Его выпустили из больницы через несколько дней, когда спорящие по его поводу врачи пришли к единому мнению, что ничего не понятно, а полиция своими свидетельствами и предположениями данное резюме только усугубила. Он сдержанно, но точно отвечал на вопросы, уже не упоминая никаких женщин, грустными глазами уставившись куда-то в сторону, а если его просили посмотреть на говорящего, он делал это с таким безрадостным и даже сожалеющим выражением, что у его собеседников быстро пропадало желание встречаться с ним взглядом.
- Он какой-то сумасшедший, хотя признаков отклонения от норм мы не обнаружили, - извиняющимся тоном докладывал молодой врач, чьей задачей было обследовать поступившего пациента с возможностью дать оценку его общественной безопасности. - Я не могу сказать, что он вполне разумен. Таких в наше время много, хотя некоторыми ответами по тесту он меня самого чуть с ума не свёл, поскольку это абсурд! Но и оснований для того, чтобы рекомендовать его изоляцию, у меня тоже нет. Могу лишь высказать свою личную заинтересованность в дальнейшем наблюдении за этим объектом. Может оказаться интересным для, так сказать, науки.
- Не к лицу медику называть кого-либо сумасшедшим не располагая при этом необходимыми данными. Мы же профессионалы, в конце концов! Стыдитесь, коллега! - седой старик с невидимыми за толстыми линзами очков глазами звучно высморкался в огромный по размерам носовой платок. - Нет оснований? Хорошо! Наша задача - лечить, а не воспитывать! - сморщенный нос с торчащими из него пучками серых волос снова трубно выстрелил. - Следуя вашему заключению, он находился в состоянии кратковременного аффекта в связи с невыясненными обстоятельствами. В остальном, как я вижу, этот человек вполне здоров. Ну и замечательно. Всё возможное прочее - дело семьи, профсоюза и полиции. Вы сегодня идёте в театр?
Выйдя из дверей медицинского центра, Он постоял несколько секунд, после чего ровным широким шагом пошёл по направлению к своему дому. Он намеренно не повернул туда, где жил с ней, почему-то чувствуя отторжение к тому, что принадлежало ей. Без неё ему там было нечего делать.
- Вернётся, вот тогда и я туда пойду, - он бурчал почти неслышно, прикрывая рот рукавом. - Пропылесосить надо будет. Посуда ещё немытая стоит. Да и не найду я твой дом теперь. Ты слышишь меня?
- Слышу...
Её голос закружился вокруг его шеи тёплым воздухом и тут же улетел удаляющимся эхом вслед за коротким порывом ветра. Он вздрогнул и сразу опустил руку ото рта, открывая заливающую его лицо улыбку.
- Следишь за мной... следи. Я тебя от всех спрятал... а ты за мной следи. И возвращайся, когда захочешь. Или меня к себе забери. И знаешь, почему? Потому что я трудно пускаю в свою жизнь. Это не постель, где встал, сходил в душ и ушел, аккуратно прикрыв за собою дверь.
Он вдруг нахмурился и резко махнул рукой, словно отгоняя насекомое. Тротуар принимал на себя его твёрдые шаги, отзываясь мягким гулом тёплого камня, а он смотрел себе под ноги, наблюдая за каждым сантиметром уходящей назад каменной тропинки. И хотя воспоминание о произошедшем на дороге до сих пор сводило его с ума, он был уверен, что всё сделал правильно, не упоминая больше её имени. Возможно, именно это решение и было для неё шансом вернуться туда, где она чувствует себя дома. Было неважно - о каком именно доме шла речь. Тот, где они делили друг с другом каждый следующий день, или другой, с бескрайним светящимся ковром под ногами, уходящим к миллиону различных миров, один из которых - эта странная планета, где путешественницам Бирюзового Горизонта не всегда удаётся приспособиться к различным капризам внешне очень похожих на них существ. Но Он ждал её. Ждал с того самого момента, как увидел. И с той последней секунды, когда почувствовал стремительно теряющее вес тело, исчезающее на его руках.
А сейчас он просто шёл. Шёл, изо всех сил напрягая мышцы ног и всего тела, словно потягиваясь после долгого сна и в странном желании достигнуть мышечной усталости. Появилось в нём нечто необычное. Новое. Странное. То, что раньше не составляло его облик. Это не были способные к работе и ласкам мужские руки, не туго дышащее горло, выдувавшее изо рта неслышно произносимые слова, не взъерошенные ветром волосы и даже не привычно усталая походка, в которой усталость была настолько же обманчива, как и его желание выбиться из сил. Непривычными стали его глаза. Его недавно тёмные глаза, в которых по какой-то странной прихоти природы разлился чистый бирюзовый цвет.
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/zzz999-394/2030.jpg)