Эх, дурила, рано крикнул, надо по-другому: крикнуть из прихожей, прямо с порога, и сразу же дверь за собой захлопнуть, и быстро мчаться вниз по лестнице, прыгая через две - или даже три, он теперь и так может! - ступеньки.
- Подожди-ка, - мама, вытирая руки полотенцем, выглянула из кухни. - Ты же еще не покушал!
Так и знал.
- Ну, мам! Я не хочу!
- Павли-ик...
Ой, ну как он не любил, когда она произносила его имя вот так, с оттяжкой на "и"! Когда она так говорит, значит, ее не переубедить.
Хотя пахнет с кухни соблазнительно.
- Ладно, ладно... - он поставил кроссовки на пол ("Павлик, ты уже взрослый, должен понимать, что лишних денег у нас нет, поэтому вещами не разбрасывайся") и пошлепал на кухню.
- Руки помой.
Еще и руки! Вообще уже!
А-а, ладно, быстренько сполоснем.
Ой, а суп-то вкусняцкий! Любимый гороховый, с копчеными колбасками! Пожалуй, не зря задержался.
- А лук есть?
- Есть, есть, - мама улыбнулась. - Вон, возьми из пиалки, чищеный уже. Хлеб - в хлебнице.
- "Бородинский"?
- Конечно.
- Умм!
Гороховый суп особенно хорош с луком вприкуску и черным хлебом, ну и сметаны, конечно, побольше. Лук-то, лук-то какой едкий, красота! Павлика аж в жар бросило, когда он вгрызся в присыпанную солью четвертинку сочной луковицы. Потом откусил хлеба, тут же сунул в рот ложку супа - горячо, горячо, горячо! - втянул сквозь сжатые зубы воздух, так что во рту смешно забулькало.
Вкуснотища!
Скоро ложка уже шкрябала по дну тарелки.
- Спасибо!
- А чай? Пирог с яблоками есть...
- Ну мам! Лопну! Потом!
- Хорошо, беги... Вот, возьми мелочь, мороженого себе купишь.
Ого, даже на два хватит. Здорово! Надо будет мороженое под самый вечер купить и второе маме принести.
- Спасибо!
Через минуту Павлик уже мчался вниз по лестнице. На старой квартире пришлось бы ждать лифта, потому что жили на двенадцатом этаже, а тут этаж всего третий - р-раз! - и уже на улице. Только надо на первом этаже не пнуть - хотя здорово хочется! - банку с окурками, что оставляют вечно собирающиеся у Клементьевых гости, весь подъезд уже прокурили. Зато через эту банку можно - оп-па! - прыгнуть с шестой ступеньки, оттолкнуться от ядовито-зеленой стены, развернуться - и уже пулей вылететь во двор, так что бабульки, которые на скамейке сидят едва ли не круглые сутки, подпрыгнут от неожиданности.
По ступенькам - топ-топ! Дверь - шарах! Бабульки подпрыгивают - ага! - и ходу, ходу быстрее, пока баба Лена из третьей квартиры сложенной газеткой не вытянула! Ох и скорая она на расправу, они тут живут-то всего ничего, а от соседки попало уже трижды - "для вразумления", как она говорит.
Толку от этого вразумления, правда, чуть.
Ну а сейчас бегом к соседнему подъезду, маленьким камушком в Мишкино окно - пуль!
Можно было по сотовому позвонить, но простенькую Павликову "нокию" дура-кошка уже неделю как грохнула с серванта, и запас прочности прежде совершенно неубиваемого аппаратика иссяк: телефон набором деталек весело разлетелся по полу. Кошку выдрали, но что толку? Словом, до маминой зарплаты Павлик остался без телефона. Ну или пока отец алименты не пришлет. Хотя уж что-что, а это случится не раньше, наверное, чем рак на горе свистнет. Ну, мама так говорит.
Камушек сухо щелкнул по стеклу - этот "канал связи" Павлик и Мишка использовали с тех пор, как Павлик лишился телефона. Главное - Мишкиной маме на глаза не попасться, а то опять начнет про свои стеклопакеты нудить. И чего у Мишки мама такая странная?
За окном показалась вихрастая голова, потом Мишка влез на подоконник, высунулся в форточку:
- Сегодня не выйду. Видал, какая рожа?
Лицо Мишки казалось усыпанным разнокалиберными зелеными веснушками.
- Ого... А чего это с тобой?
- Мамка говорит - ветрянка. Утром повылезло. Говорит, на неделю такое.
- Заразное?
- А то! И главное - везде.
- Чего, совсем-совсем везде?
- Ага... Знаешь, как чешется!
- Почеши тогда.
- Нельзя... Мамка говорит, расчешешь - уродом останешься.
И Мишка вздохнул.
- Ну ладно тогда, - тоже вздохнул Павлик. - Здоровей.
- Угу... Пока, - Мишка сполз с подоконника.
Вот тебе и погулял. Как же теперь быть?
Кроме Мишки, друзей в новом дворе у Павлика еще не было. Мама говорит, пойдет в новую школу - быстро со всеми перезнакомится, а пока... Не с малышней же ему играть, хотя мальков-то полон двор. А может, на старую квартиру сгонять? Там Женька и Айдарик, и Васек, наверное, уже из лагеря приехал. Не, далеко, мама заругает. А здорово было бы со старыми друзьями в казаки-разбойники поиграть или по гаражам побегать - грохоту на весь двор, а дядя Коля-стопарик орет с балкона всякое - или в футбол...
А тут и в футбол-то сыграть не с кем. Ну да, вон старшаки - Петяй, Жека, Витек, Сема, Фанис и еще двое, про которых Мишка пока не рассказывал, - возле соседнего подъезда пинают мячик лениво, но они ж его с собой не возьмут. Да и побаивается их Павлик, там младше тринадцати никого нету, а Петяй-то хоть и в седьмом классе, но дважды второгодник. Куда там десятилетнему Павлику - он для них клоп-салабон, как для него те карапузы, что с совочками и ведерками вокруг песочницы ковыляют.
Павлик поджал губы, потянул себя за торчащий вихор: так ему лучше соображалось.
Как же быть? На площадь, побеситься в фонтане? Или в парк, к пруду? Не, куда ни ткнись, одному делать нечего. И что теперь, домой идти?
- Дай хлеба, - послышался из-за спины голос, и Павлик даже вздрогнул от неожиданности, обернулся.
- Дай хлеба, - негромко повторил стоявший перед Павликом худенький мальчишка в мятой рубашке и до белизны вытертых шортах из обрезанных над коленками джинсов. - Хлеба. Просят.
Мальчишку звали Нытиком, а иногда еще Горбушечником, но редко, - Нытик было короче и удобнее. То есть на самом-то деле, конечно, это было только прозвище, а как мальчишку зовут, Павлик не знал. Да и никто во дворе, наверное, не знал. За те две недели, что прошли после переезда, Павлик видел Нытика почти ежедневно, но только издали. Впрочем, он знал, что Нытик - не сиротка и не бомжик, живет с отцом в соседнем дворе, только отец здорово закладывает, и обычно ему плевать, где Нытик шарабанится целыми днями. А когда не плевать, то в такие дни Нытик от отца прячется, иначе небо с овчинку покажется, потому что отец его, когда не пьяный, делается совсем дурак и может ушибить чем-нибудь тяжелым. Мишка говорил, что Нытик из-за отца тоже дурак и псих, только неопасный - ну, ходит, ну, просит хлеба, делов-то. Из помойки не берет, но некоторые жильцы выносят ему засохшие куски, и тогда у Нытика настоящий праздник - он набивает хлебом карманы, напихивает под рубашку или в майку. Мальчишку соседи пытались и просто подкармливать, но Нытик ничего, кроме хлеба, не берет. А вот куда Нытик этот хлеб девает, никто так толком и не знал: проследить за ним не хватало терпения даже у самой отчаянных мальчишек. Нытик мог долго-долго ходить по двору, баюкая собранные куски, словно понимая, что за ним следят, а потом вдруг неожиданно и неуловимо исчезал. Через некоторое время появлялся снова - уже без хлеба.
- Нету, - развел руками Павлик. - В другой раз, ладно?
Но Нытик, мгновенно потеряв к Павлику всякий интерес, уже отошел в сторону.
- Слышь, щегол! Да че ты с ним трешь, с психом! - крикнул от соседнего подъезда один из старшаков - кажется, Сема. - Нашел с кем базарить, ха!
- В футбол будешь? - ломким голосом сказал Петяй. - У нас человека не хватает. На школьном, четверо на четверо?
Ого! Старшаки его к себе приглашают!
- Ну че тормозишь-то? Зассал?
- Не... - Павлик от волнения даже дал петуха, но тут же выправился, - не зассал. Я с вами.
В футбол он играл неплохо.
- Ну, погнали тогда, чего стоишь.
* * *
- Че, сделали мы вас! - Петяй рывком натянул Фанису бейсболку на нос. - Как салабонов сделали!
- Детский сад, на! - сплюнул Витек и торжествующе ухмыльнулся. - Продули, дистрофики!
- Да ладно... - отмахнулся Сема. - Тоже мне, рональды. Счет-то 5:4 всего. А если б не щегол этот, - ткнул он пальцем в сторону Павлика, - вообще б ничья была.
Павлик незаметно надулся от гордости - играли до пяти очков, и победный гол во вражеские ворота и в самом деле забил он. А еще голевая была, когда он Петяю мячик чуть ли не на носок положил, но это ему вряд ли кто-то засчитает.
- Ты на него не тяни! - Петяй - сам Петяй! - потрепал Павлика по плечу. - Он не щегол, а... Как тебя звать-то?
- Павлик, - ответил Павлик и еще немного надулся: уже не только от гордости, но и для солидности.
- Во, не щегол, а Павлик. Не, не пойдет. Э-э... Во, Пашкец, нормально?
- Сойдет, - прищурился Павлик.
От осознания того, что старшаки говорят с ним как с равным - ну ладно, почти как с равным, - было здорово.
- Во, молодчик, Пашкец! Мы завтра с пацанами из пятнадцатой школы играем - будешь у нас за нападающего. А то Сема сегодня чего-то жидко выступил, - и Петяй захохотал.
- Сдулся Сема-форвард, - поддакнул еще один из старшаков, имени которого Павлик до игры не знал, а потом узнал, что зовут его Гошей.
- Нога у меня болит, - хмуро сказал Сема, глядя в сторону. - Пятка. Да и чего тут надо мной глумиться? Вон Горбушечник топает, над ним и глумись.
По двору и в самом деле медленно шел Нытик, придерживая руками оттянутую на животе рубашку. Рубашка бугрилась, шла острыми уголками - похоже, Нытик насовал за пазуху немало кусков хлеба.
- Нытик, подь сюда! - крикнул Петяй.
Нытик остановился и по-птичьи наклонил голову, разглядывая ребят. Потом так же медленно подошел.
- Хлеба дайте, - сказал он. - Просят.
- Пацаны, зырьте, че сейчас будет, - шепнул Жека остальным. - Мы с Петяем уже так делали...
- Хлеба? А может, деньгами возьмешь?
- Хлеба надо, - ровно сказал Нытик.
Петяй протянул Нытику две руки - в одной была пара сушек, которые он вытянул из кармана, в другой сложенная пятидесятирублевка.
- Выбирай.
Нытик без колебаний и даже, как показалось Павлику, с облегчением взялся за сушки.
- Во дурак, - выдохнул Фанис. - От денег отказывается!
Остальные заржали. Кроме Павлика - у него было плохое предчувствие.
Петяй не выпускал сушки.
- А платить?
Нытик посмотрел на него. Павлику показалось, что глаза Нытика были полны сожаления и досады на непонятливость Петяя: такое выражение он видел у Нины Ивановны, учительницы в старой школе, когда та отчаивалась объяснить ученику простейшие, как ей казалось, вещи.
- Я говорю, деньги есть?
Нытик покачал головой и снова попытался вытянуть сушки.
Руки у Нытика, обратил внимание Павлик, были в мелких ссадинках - такие бывают, если насажать заноз, а потом неумело выковыривать.
- Хлеба, - сказал он. - Просят.
- Нет денег - гуляй, - Петяй спрятал сушки в карман. А потом, словно ему было мало, схватил Нытика за плечи, развернул: - Н-на!
Кроссовок Петяя врезался Нытику пониже спины, оставив на вытертых шортах пыльный отпечаток, и Нытик, обдирая коленки, хлопнулся на асфальт. Из-за пазухи вылетело несколько кусков черствого хлеба, кривая горбушка, качнувшись, замерла сиротливо.
- Не надо! - вскрикнул Павлик. - Зачем?
Петяй повернулся к нему, жидкие белесые бровки удивленно поползли на лоб, комкая над собой бледную кожу.
- Ты что, щегол, совсем оборзел? - протянул он. - За кого впрягаешься? За этого?
Он ткнул пальцем в Нытика, который, не вставая с асфальта, запихивал за пазуху горбушку. Остальные старшаки переглянулись:
- Во дает мелкий... Думаешь, гол забил - все можно? Щас и тебе навешаем!
Вся репутация, которую Павлик заслужил у старших на футбольном поле, пошла прахом, когда он, набычившись, разбежался и вытянутыми руками ударил Петяя в живот. Маневр удался только лишь потому, что никто не ожидал от "щегла" такой прыти, не говоря уж о невероятности самого факта: щегол решил померяться с Петяем силой!
Старший согнулся, густо выдохнув, и у Павлика стало холодно сзади под коленками, когда он встретил взгляд Петяя - изумленно-злобный, исподлобья. Белесые бровки медленно, словно волосатые гусенички, сползлись к переносице:
- Ну все, щегол, вилы тебе!
Павлик не стал ждать расправы и, подхватив за шиворот баюкающего собранные куски хлеба Нытика, толкнул его вперед:
- Бежим, дурак!
Странно мякнув, мальчишка, подгоняемый Павликом, затрусил вперед. Павлик понимал, что далеко они не убегут: это он здесь новичок, а старшаки знают эти дворы как свои пять пальцев, не затеряешься, да и бегают быстрее... ну, может, не быстрее Павлика, на поле он всех обставлял, но уж точно быстрее Горбушечника. Его ж не бросишь.
- Стой, гад!
Топот за спиной становился все ближе.
Эх, сейчас всю рубашку угваздают...
А мама старалась, стирала.
- Вон туда, за угол давай! - Павлик толкнул Горбушечника к щетинившимся темными листиками кустам шиповника, буйно разросшегося за четвертым подъездом. Обдерешься, конечно, но, может быть, Петяй хотя бы в кусты не полезет.
В глазах на мгновение потемнело, а еще через секунду Павлик поскользнулся и шлепнулся на спину, тут же вскочил... Что это, снег? Откуда тут снег, лето же! Хотя нет, рядом с Дворцом спорта иногда бывает огромная куча снега, внутри лед чистят и снег вывозят, даже можно в снежки поиграть. На фиг, какой еще Дворец спорта? Это ж рядом со старой квартирой было, на другом конце города...
- Давай беги, ну... - Павлик еще лихорадочно частил, подталкивая застывшего Нытика, но уже и сам понял, что здесь что-то не так, и остановился.
В полумраке - среди бела-то дня? - виднелись выкрашенные темно-синей масляной краской стены и уходящая вверх, в темноту, лестница, скрипучая даже на вид. И как же холодно! Они с Нытиком стояли у самого входа в подъезд: на пол намело снега, за спиной, подталкиваемая ветром, поскрипывала дверь.
- Как это? - спросил Павлик. - А?
Вместо ответа Нытик, придерживая левой рукой оттопыренную рубашку, под которой проступали острые углы кусков хлеба, правой осторожно взял Павлика за руку. Шагнул к лестнице, потянул за собой. Идти в темноту не хотелось, но Нытик тянул за собой так уверенно, словно уже не раз здесь бывал. Но где это - здесь?
- Мы куда?
- Надо идти, - тихо сказал Нытик.
Это были первые новые слова, которые услышал от него Павлик.
Нытик потянул сильнее.
И Павлик пошел.
Скрипнули под ногами ступеньки.
Они поднялись на третий этаж: лестница уходила выше, но Нытик шагнул в темный коридор, в дальнем конце которого серел прямоугольник разбитого окна. Из окна тянуло ледяным ветром, ощутимым даже здесь, в самом начале коридора, на полу намело приличных размеров сугробчик.
- Холодно, - сказал Павлик.
- Почти уже, - неясно отозвался Нытик.
В коридор выходили двери шести квартир - по три с каждой стороны. У пяти они были нараспашку, и за перекосившимися дверями Павлик видел брошенные вещи: лежащий на боку железный трехколесный велосипед, разбросанные по полу кастрюли и сковородки, даже разбитую люстру, окруженную блестящим крошевом, - наверное, разбились стеклянные подвески, а может, это были просто мелкие ледышки, а может, и то и другое.
Нытик подошел к единственной плотно закрытой двери в самом конце коридора, возле наметенного ветром сугробчика, и с натугой толкнул. Дверь подалась, и Нытик, двигаясь несколько неуклюже из-за хлеба под рубашкой, протиснулся в образовавшуюся щель.
- Быстрее, - глухо сказал он уже изнутри. - Холод.
Павлику ничего не оставалось, как последовать за ним, - он вошел и тут же споткнулся обо что-то мягкое, едва не растянувшись.
- Тряпки, - шепнул Нытик. - Обратно.
Ах, вот что это такое на полу - тряпки! Понятно, чтобы из-под двери не поддувало.
Павлик поплотнее подсунул тряпки под дверь, и тянуть холодом по ногам перестало. Вообще в этой квартире - это же квартира, правда? ничего не видно в темноте - было много теплее, чем в коридоре, но "гусиная кожа" не проходила, и волоски на руках так и стояли дыбиком.
Постепенно глаза привыкли в темноте, Павлик начал различать смутные контуры предметов, но Нытик уже снова тянул его за собой. Правда, они сделали всего несколько шагов, как Нытик сказал:
- Уже.
В комнате было светлее, чем в передней, - свет пробивался по контуру занавешенного одеялом окна, а еще на стенах и предметах играли скупые отблески огня, потрескивавшего в смешной круглой печке, от которой в окно тянулась коленчатая жестяная труба.
На трубе висели еще одно одеяло и какие-то одежки, на печке чуть слышно сипел большой чайник. От печки волнами расходилось тепло.
Рядом с печкой стояли два накрытых крышками ведра и лежала кучка дров. Дрова были до странного правильной формы, и Павлик удивился, признав в них разломанные стулья.
Кроме печки в комнате стояли тумбочка с посудой, две придвинутые друг к другу широких кровати и кресло, на кроватях лежала большая куча тряпья, еще несколько кучек располагались рядом с кроватями, на брошенных на пол матрасах.
А в кресле, закутавшись сразу в несколько одеял, сидел человек.
- Тоня, - негромко сказал Нытик. - Тоня...
С полминуты было тихо, а потом человек в кресле шевельнулся.
- Коленька... Коленька пришел, - сказал он, и только по мягкому голосу Павлик понял, что это девочка: изможденная, худенькая, с полупрозрачной кожей, закутанная в тряпки, одежки, одеяла. Хотя и довольно взрослая, наверное, не младше Петяя. - Ребята, Коленька пришел...
Кучи тряпья зашевелились - откидывались уголки одеял, из-под них поблескивали глаза, потом на свет показывались чумазые лица, и наконец завернувшиеся в тряпки дети поднимались на ноги. Один, два... Под большой кучей тряпья на кровати оказалось сразу трое малышей, а всего в комнате, не считая девочки в кресле, которая, похоже, была здесь за старшую, было семеро детей.
- Коленька... - шептали они, и глаза на их исхудалых лицах светились радостью.
Так это Нытик - Коленька?
- Я пришел, - сказал Нытик и начал вытаскивать куски хлеба - из-за пазухи, из карманов.
- По очереди берите, - сказала девочка, и малыши, тянущие к хлебу руки, отдернули их. - Как мы с вами условились? Девочки вперед, и сначала самые младшие. А кто у нас самый младший?
- Лиза, - нестройно протянули дети, не сводившие глаз с кусков хлеба в руках у Нытика-Коленьки.
Самая маленькая девочка - Павлик подумал, что ей не больше пяти лет, - взяла у Коли два больших куска серого хлеба.
- Спасибо, - сказала она едва слышным тоненьким голоском, вскарабкалась на кровать, плюхнулась на задик, зарылась в кучу тряпья.
- А теперь... - продолжила девочка в кресле.
И дети все так же нестройно сказали:
- ...Маша.
Следом за Лизой и Машей, уже трудившимися над кусками, свои доли получили остальные дети - Таня, Дима, Ромка, Сева и Ваня. Все они были немногим старше первой девочки, Маши, вряд ли даже Ваня уже перешел во второй класс, но Павлику они казались похожими на маленьких старичков - очень уж серьезными были у них лица. Последний кусок достался Тоне, девочке в кресле, и Павлик удивился, как быстро иссякли запасы Нытика. То есть Коли. Казалось, под рубашкой у него просто огромная куча хлеба, а досталось детям всего по паре больших кусков, а Тоне и вовсе один. Еще несколько горбушек Коля положил в кастрюльку на тумбочке.
- Вкусненький хлебушек, - сказала с кровати Маша, высовываясь из-под большой, на взрослого, шубы. - Тонечка, а можно я еще горбушечку возьму?
- Нет, Машенька, - покачала головой девочка в кресле. - Это в запас будет. Потом покушаем, с кипяточком. Поспи пока, хорошо?
- Хорошо, - согласилась Маша. - С кипяточком тоже вкусненько.
И снова закуталась в огромную шубу.
- Мальчик, - Павлика требовательно потянули за штанину. - Мальчик...
Он опустил глаза - это была Лиза, самая маленькая девочка.
- Спасибо, - машинально ответил пока еще так и не пришедший в себя Павлик и накинул одеяло на плечи.
От одеяла шел тяжелый и неприятный запах, но под ним было теплее. Хотя ноги мерзли - одеяло было маленьким, и на всего Павлика его не хватало.
- Ты Колин друг? - спросила Тоня. - Как тебя зовут?
- Павлик, - ответил Павлик; он посмотрел на Нытика-Колю, который, открыв дверцу печурки, сунул туда две ножки от стула, и отблески пламени на стенах стали ярче, заиграли быстрее. - Да... Друг.
Коля действовал уверенно, словно не в первый раз здесь. Хотя, наверное, и в самом деле не в первый.
- Хорошо, что Коля не один теперь. Ему трудно очень с нами, - продолжала Тоня. - Видишь, сколько нас здесь? Были еще Кеша и Лена, но они умерли, а у меня вот ноги болят, вставать почти не могу.
- Спасибо вам, - глухо сказал из-под одеяла - только глаза блестели в щелке - один из мальчиков: может, Дима, а может, Ромка.
- За что? - не понял Павлик.
- За хлебчик.
- У вас тепло? - спросила Тоня. - Наверное, тепло, вон какие шортики. А у нас - сам видишь. Скорее бы весна уже. Может, тогда хотя бы расхожусь. Картошки посадим за домом, там обстрелом асфальт разбило... Осенью с картошкой будем. Много соберем, хватит надолго, - дыхание у Тони сбивалось, и Павлик подумал, что у нее плохо не только с ногами.
- Картошечка вкусненькая, - высунулась из-под шубы Маша. - Мамочка мне с молочком делала. И молочко вкусненькое.
Павлик подошел к окну, чуть-чуть отогнул краешек одеяла, чтобы выглянуть в окно.
За стеклом, зачем-то крест-накрест перечеркнутым пожелтевшими бумажными полосками, ветер кружил снежные хлопья. Хмурые дома под большими снежными шапками утопали в сугробах, небо над заснеженным городом было низким и серым. На заваленной снегом улице - ни машин, ни людей.
Хотя нет. По извилистой тропке шли двое, покачивались, тянули за собой санки. На санках лежал какой-то сверток: белый, длинный. А вот еще один человек - показался из подъезда и с перерывами, словно делал неимоверно трудную работу, наполнил снегом два ведра. Снова скрылся в подъезде, волоча за собой ведра, будто не имея сил поднять их.
- Пав... Павлик, - окликнул его Коля. - Идем... Надо быстро.
Следом за Колей Павлик вышел из квартиры, плотно прикрыл за собой дверь. У Коли в руке был маленький топор.
- Это зачем?
- Дрова, - пояснил Коля. - Надо быстро.
Ага, так вот от чего у него ссадинки на руках - дрова колет, занозит руки.
- Слушай, Ны... Коль, а где мы? - наконец-то задал Павлик давно мучивший его вопрос. - Ты знаешь?
- Не... Нет. Полгода. Первый был - просили хлеба. Ношу.
Говорил он невнятно, какими-то обрывками фраз, но в глазах светилось такое искреннее желание объяснить, что Павлик кивнул - мол, понял. Да и что тут не понять: попал первый раз сюда полгода назад, встретил детей, они попросили хлеба. Потому он и бегает по двору, потому и клянчит краюшки, неспособный объяснить толком, зачем и для кого просит.
Коля держал топор неумело, и Павлик, которого дедушка учил колоть дрова, попросил дать топор ему. Благо идти за дровами было недалеко: в соседней квартире решили пустить на дрова два стола, один в зале и другой на кухне. Павлик быстро разбил оба стола на куски, которые могли влезть в печку.
- Только хлеб? А если чего-нибудь другое попробовать? Ну там, не знаю... картошку?
Коля, собиравший дрова в охапку, только головой мотнул.
- Больше - нет. Только хлеб.
- Только хлеб - что?
Коля наморщил лоб и даже зажмурился, мучительно подыскивая нужное слово.
- Плакали! Не могу слышать! - он закрыл уши ладошками. - Плачут! Сюда, - он ткнул пальцем в пол, - хлеб. Туда, - он указал за спину, - я. Они нет!
Павлик выругался.
Мама, конечно, запрещает говорить такие слова, но ее же тут нету.
Теперь надо дрова отнести, а то малышня замерзнет.
Подождав, пока Коля немного успокоится, они внесли в квартиру две больших охапки дров, положили возле печки.
- Спасибо, мальчики, - с присвистом сказала Тоня и закашлялась. - Теперь... Теперь не замерзнем.
- Я сейчас, - сказал Павлик. - Там это... Тряпки под дверь...
А в следующее мгновение Коля больно ухватил его за руку, и в глазах у Павлика потемнело.
* * *
- Ты смотри, куда летишь, малой! О, еще один! - рослый мужчина в светлом костюме отшатнулся в сторону, когда из-за угла дома под ноги ему вывалился Павлик, а следом за ним и Коля.
- Извините, - Павлик потер ушибленный локоть, помог подняться Коле, отряхнул его шорты.
Потом оглянулся. Они были в двух шагах от дома - но, наверное, прошло сколько-то времени, потому что тени стали длиннее и рядом не было Петяя с его дружками.
Июльское солнце жарило нещадно, небо было высоким и чистым.
Неслись по улице машины, спешили пешеходы.
Ни снега.
Ни холода.
Ни комнаты, в которой голодные дети ждут хлеба.
Показалось? Привиделось?
Но тело еще хранило память о пронизывающем ветре, и в рельефах подошв набился грязный снег, сейчас он таял и расплывался по асфальту темными каплями; и у Нытика под рубашкой не было ни одного куска хлеба. Они остались там, в темной душной комнате, где маленькая девочка Маша просит картошки с молоком, где, укутавшись в собранные из чужих квартир одежки, сидят истуканчиками мальчики Дима и Ромка и тяжело, с присвистом дышит девочка Тоня, которая у них за старшую. И сейчас она смотрит на язычки пламени в железном нутре печки и считает, на сколько можно растянуть те краюшки, что остались в запас, и на сколько хватит дров, что принесли неизвестно откуда взявшиеся мальчишки.
- Ты пойдешь туда снова? - спросил Павлик у Коли.
Тот посмотрел на него взглядом побитой собачки, и Павлик вдруг сам чуть не расплакался.
- Просят, - прошептал Коля. - Плачут. Надо хлеба...
- Будет хлеб, - сказал Павлик. - Не уходи никуда, слышишь? Слышишь?