Аннотация: "Мы - очередное потерянное поколение, чьё взросление пришлось на то самое время, которое, уверен, назовут 'беспросветные и нулевые'". Ларин.
Поздним февральским вечером я валялся дома на диване и глядел в телевизор. Сильно мучила скука. Начавшаяся прямая трансляция из Берна, где через пару минут должны были сойтись наши с ненашими, энтузиазма не прибавляла, скорее наоборот, нагнетала сонливость.
Я просто устал, устал жить. Очень мерзкое ощущение, а мерзость в том, что не хочется ничего, кроме одного: чтобы все оставили тебя в покое и не заставляли напрягать внимание. А потом и этого не хочется, развивается аутизм. Это как сон после обеда - проснулся, а в голове тошнота, и чтобы её побороть, нужно поспать ещё немного... и ещё немного...
Мрак полный. Болью можно питаться, над ней можно (я бы сказал, нужно!) смеяться. Боль не даёт покоя, понуждая к действию. В конце концов, если что-то болит - значит, живое. А что делать с аутизмом, наука не в курсе дела.
Лежать было неохота, и я всё-таки встал. Хотел было выключить копошение на футбольном поле, да поленился. Начал обходить ковёр аккуратными прямоугольниками и размышлять, как убить вечер. Размышлять оказалось не под силу, и я прекратил.
Зазвонил телефон. Я некоторое время флегматично смотрел на его судороги, но всё же трубку взял. Звонил Мишка.
- Дим, ты ведь наши удостоверения собирал?
- Да.
- Ты всё равно в поликлинику завтра идёшь, зайди к Шиловой, оставь ей на подпись.
- Хорошо.
Вот так до меня и добрался внешний мир, с каким-то злорадным сожалением решил я. Тем не менее, этот звонок меня несколько встряхнул, и мне вдруг жгуче захотелось написать какую-нибудь недоповесть, чтоб выплеснуть наболевшее на бумагу.
Едва я уселся, поёрзав, за стол, как выяснилось, что выплёскивать-то и нечего. Что в голове, что на душе - пусто, как в телевизоре. Кстати, как там? А, ноль-ноль. Я успокоился ничейному счёту, расстроился пустоте и упал лбом на стол.
Поднял меня стук в дверь.
- Да! - сказал я.
Стучал сосед Серёга:
- Дим, дай икспишный диск.
Диск я дал. Я прекрасно знал, что Серёге больше ничего от меня не надо, но мне показалось, что он нарочно уходит чересчур медленно. Во избежание рецидива я запер дверь. "Пусть думают, что я сплю", и погасил заодно свет. Комната приобрела психоделический зеленоватый - от картинки в телевизоре - оттенок.
Я снова лёг лбом на стол и невольно стал прикидывать, что же мне написать. Самой животрепещущей казалась любовная тема. Я постарался представить себе главных героев, но ничего, кроме ослепительной блондинки в ярко-красном, в голову не приходило. Она сидит в кресле. Губы накрашены кровавого цвета помадой. (Брр, какая гадость.) В руках сумочка. На сумочке лежат длинные ярко-красные ногти.
От этой воображаемой картины меня перекосило по-настоящему. Тогда хахаль её должен носить длинные кабаньи клыки, а лучше - позолоченные бивни. Ага, и слоновьи уши. Рога винторогого козла, бороду индюка и ласты жирафа. Тьфу!
Стучат. Я вскочил и распахнул дверь. "Он так быстро систему переставил?" - не успел подумать я, крепко удивившись: за дверью стоял зайчик-лифтёр. В синей робе грубого хэбэ, на полу чемоданчик, в лапках поднос. На подносе стопочка водки, резаный солёный огурчик, сбрызнутый маслицем, на тарелочке и изящная мельхиоровая вилочка.
Я решил долго не раздумывать. Осушил посуду, закинулся огурцом:
- Спасибо, зайчик.
- Я не зайчик, - обиделся зверь, - я ёжик.
Разговаривать с ёжиком у меня в планах не было, и дверь я закрыл. Стало ясно, что вариант любовного романа отпадает. Я опять заходил по ковру, протирая поверх оригинального узора беговую дорожку для тараканов. Счёт по-прежнему оставался ноль-ноль.
От выпитой водки... нет, напряжение не спало, а просто захотелось выпить ещё. Ну уж нет, хорошего понемногу. Надо сделать передых, чтоб не вышел передох.
Чёрт, как же бухнуть-то охота. Эх, героин намного лучше алкоголя тем, что несравненно честнее, не даёт ложных иллюзий типа ощущения собственного "ого-го!", только мощную эйфорию и такую же мощную абстиненцию. Но, как говаривал Сашка Черкасов, лучше иметь надежду и получить разочарование, чем не иметь ничего. Жаль, что сам он не сумел своим воззрением воспользоваться - улетел, не взяв пример с великого Карлсона, то бишь вернуться не пообещал...
Кстати, о карлсонах. А если рискнуть залезть в жанр фантастики? Межзвёздные перелёты, бластеры, битвы с жуками-террористами... Красиво, но дёшево. Надо выдумать какую-нибудь оригинальную концепцию и приправить её мудрыми словами, вложенными в уста самого главного героя, типа: "Мы должны извлечь из этого урок! Это не должно повториться!". Говорят, подобные лозунги возбуждают в читателе чувство приобщённости к серьёзной литературе. Ну, например:
"Мужик в белом гермошлеме и толстым бабахстером на ремне устало вытирает пот со лба. К нему подбегает другой мужик, желательно в очках, и кричит:
- Сэр, их там целое логово! Мы запустили к ним боевого-тылового-штабного-строевого-уставного (ненужное зачеркнуть) киборга с ядрёнкартонным шмаляйзером пятого технологического уровня, но перегрузки в наносхемах от радиационного фона вызвали релаксирующие депер... дезер... (потом придумаю)
Третий мужик, выставляющий напоказ бугры мускулов, как у бритой гориллы, сверкающий неестественно-белыми, как унитаз в сортире Казанского вокзала, зубами, бьётся в истерике, очень нелепой для такого существа, и орёт:
- Мы должны извлечь..."
Я рассеянно оглядел книжную полку, соображая, кого бы из классиков взять как пример сочинения дурацких лозунгов. Из фантастики на полке оказалась лишь "Загадка старого кладбища". Мда, не тянет на межзвёздные перелёты. Вот вам и роботы-хероботы.
Да и сфантазированный эпизод сильно напоминает... ну да, португальские колонизаторы в Анголе. Или английские в Йемене, разница непринципиальная. Бессмертная, как Ромео с Джульеттой, а вернее, как Ленин Ильич (ибо по его части), война - аборигены против конкистадоров. Если ты за аборигенов, то надо в текст впихивать побольше лозунгов о гуманном отношении к аборигенам. Ну, например, о том, чтобы аборигенов казнили быстро, чик и всё, чтоб не мучились. А тех, кто добровольно отдаст минералы и питьевую воду, можно и пощадить. А если ты за конкистадоров, то пихай лозунги о техническом прогрессе, правах конкистадоров и проценте (с ударением на первый слог) экономического роста.
Тюк-тюк-тюк! - сказала дверь. Твою мать! - сказал я. - Кого там ещё чёрт принёс?
- Не чёрт, а гном! - запищали гномы, протискиваясь в щель под дверью. Как они умудрились протащить с собой большую шкатулку, ума не приложу.
- Эй, вы мне сейчас ковёр загваздаете! - рассердился я. - Откуда вы такие, как шахтёры?
- Из шахты, шеф! - сообщил один, а трое других протягивали мне шкатулку. - Принесли тебе положенный по договору рабовладения налог!
Шкатулка была простенькая, с незатейливой резьбой и покрытая дешёвым лаком, подобный лак любят нюхать пэтэушники столярных специальностей. Растёт процент с ударением на первый слог, подумал я, открыв шкатулку и увидев внутри груду бриллиантов.
- Растёт, шеф! - дружно подтвердили шахторои.
- Где же вы такие берёте?.. - засомневался я.
- Граним, шеф! - радостно заорали гномики.
Я аккуратно закрыл шкатулку и грубо всучил её обратно.
- Уходите и забирайте это с собой.
В ответ поднялся такой писк и вой, что я испугался, как бы соседи не прибежали мне бить по роже. Налог так налог, решил я:
- Тихо! Я вам что велел? Сырые и негранёные! Как в шахте! А гранить я и сам умею!
- Откуда ж умеешь, шеф? - растерянно спросил один из карликов.
- Сходи на кухню и посмотри, как я стаканы огранил! А теперь пошли вон и без необработанных алмазов не возвращайтесь!
- Есть, шеф! - так взвизгнули шахтокопы, что я вздрогнул. - ГОЛ!!! - завопили они и прильнули к телевизору.
Немалых трудов мне стоило вытолкать их взашей, навалиться на дверь, чтобы сдержать их неуёмную жажду телевизора, и защёлкнуть замок. Наши повели в счёте. Я немного посмотрел матч, сходил за чаем и сделал птицу Рух обратно на стул.
На чём я остановился? А, "Загадка старого кладбища"... Так-так-так... А ведь недавно мне приснился отличный сон про кладбище, очень необычный, глубоко врезавшийся в память. Яркие цвета, отчётливые запахи, а главное - контрастная смена атмосферы, от липко-панической до щемяще-эйфоричной. Жалко, утро, как у него принято, пришло слишком рано.
Я взял с полки "Тошноту" и с удовольствием перечитал страниц пять-шесть. У меня часто случается, что ношу-ношу в себе какую-нибудь хрень, долго беременею, и вот уже готов её сформулировать, как чик-чирик! - натыкаюсь на то же самое, написанное другим автором. Короче говоря, был бы я сейчас Сартр - написал бы "Тошноту".
- Так напиши апокриф, - сказал он.
- Обделён талантом, - вздохнул я, подсаживаясь к нему.
Сартр некоторое время молчал, посасывая трубку, попивая из моей кружки чай. Я хотел было возмутиться и выгнать его на балкон, но дотянулся до полки, взял свою трубку и закурил. От соседей, правда, попадёт по самые помидоры.
- Ты же написал историю Сашки Черкасова, - наконец сказал Сартр.
Я покачал головой.
- Любовная лирика - это туфта и мелочёвка.
- Почему?
Я задумался над тем, как бы почётче сформулировать.
- "Пронзительную" лирику пишут подростки, которым не хватает интеллекта понять, что никого их страстные и мучительные переживания не колеблют. Я таких рассказов двадцать штук за час наклепаю: "Прелые листья под Вериными каблуками источали ни с чем несравнимый аромат надвигающихся морозов. Капелька октября упала ей на подставленный язык, Вера проглотила её и улыбнулась. Это была сладкая осень, осень настоящей любви и настоящего счастья". Не лирика, а механика - конструирование фраз.
Сартр молчал, ожидая развития мысли и поблёскивая стёклами очков в темноте и свете футбольного поля. Ради хохмы я надел свои очки и скосил глаза:
- Все эти поэты, художники, музыканты, как и абсолютное большинство населения, неспособны вырасти из детского возраста. Они живут в своих умозрительных мирах, не понимают реальность совершенно.
Я чуть помолчал и жёстко сказал:
- Они похожи на детей, которые вдруг узнали, что есть "мужское достоинство" и "женские прелести", и ходят теперь тычут в лицо дядям и тётям своими достоинствами и прелестями, ожидая восторга и умиления. А если дяди-тёти - такие же малолетние балбесы, то они восхищаются и прибавляют: "А у Пети - длиннее и с родинкой! Очень рекомендуем! А у Кати - круглее и розовое! Советуем особо!".
Сартр пыхнул и насмешливо спросил:
- А как у тебя с интеллектом?
- Чем больше в голове мозгов, тем острее ощущается их недостаток, - хмуро ответил я.
- Тогда зачем тебе баловаться сочинительством?
- Лекарство от скуки и ни с чем не сравнимый экстаз созидания. Потом, пусть я и прожил с бабий хрен, но мне есть о чём рассказать. Быть может, моих ошибок повторять не станут.
Сартр вытряхнул пепел прямо на ковёр (как раз на то место, где я протёр проплешину), лениво поднялся и осмотрел мои книги.
- Говорят, что соцреализм - единственный плодотворный художественный стиль двадцатого века, - вставил я.
- А ты стань основоположником своего стиля, - хмыкнул Сартр. - Капиталистического иррационализма.
- Капиирр, - мрачно согласился я, - нонконформизм и неопанк. Потерянное поколение и утраченные иллюзии.
Он подошёл к двери и уже выходя бросил:
- Ты тоже тупое и эгоцентричное дитя. Вырастай и принимайся за работу.
- Горький не только о капрях писал! - закричал я ему вслед. - Он ещё и романтик был, со старухой Лизергин по степи колесил!
- Лизергин у тебя в башке, - ответил Сартр из-за двери, и голос его быстро удалялся, - вкупе с неутраченными иллюзиями...
Противное хихиканье послышалось за спиной. Я заглянул в зеркало, и оттуда навстречу высунулся огромный бритоголовый мужик с харей неандертальца, заросший щетиной до самых глаз, в драном ВДВ-шном тельнике.
- Поставили деточку на место? - спросил он.
- Как же мне тебя пришить? - зло ответил я.
- А смысл? - и гадко захохотал. - Ты завязал с мизантропией? Тебе потребовалось людское общество? Но я же лучше всех остальных, вместе взятых!
Тут из телевизора вылезла толпа потных мужиков в спортивной форме и угрюмо побрела через комнату на выход. Я бросился к экрану, где показывали нарезку самых острых моментов игры, и увидел, что наши проиграли один-два.
- Стойте! - крикнул я. - Куда вы?
- В душ, - резко ответил один носастый. Тот самый, удалённый.
Я схватил его за футболку:
- Не смейте принимать душ! Из-за вас меня соседи повесят на ванной занавеске!
Спортсмены молча уходили. Подонок в зеркале снова захохотал, и я подскочил, и что есть силы двинул ему кулаком в рыло...
...Медленно, очень медленно выходил я из себя. А когда вышел, то выявил, что телефон опять бьётся в агонии. Звонил Мишка.
- Дим, съезди на вокзал, купи нам билеты - всё равно в поликлинику идёшь. Мои паспортные данные же у тебя есть?
Я посмотрел на часы: без пяти семь, уже светло и пора вставать.
- Едем-таки?
- Да, а я к Валентинычу сбегаю, объясню ситуацию.
- Хорошо.
Я обнаружил себя лежащим на ковре. По телевизору дуэт смазливого метросексуала и буратины женского пола передавал какое-то новостное шоу. Вдруг вспомнил ночную свистопляску и скривился. "Стань основоположником", йог-теремок!
- В отличие от стройной системы аллегорий и метафор, присущей сюрреализму, - менторским тоном продекламировал я, - инструментарий постмодернизма отражает хаос и смятение в умах художников и литераторов второй половины двадцатого века.
К лешему литературу, она лишь суррогат действенного преобразования мира, как сказал бы нобелевский нелауреат Сартр. "Ничто не стоит наших слёз и наших нервов", - вспомнились слова медсестры, неделю тому назад дырявившей мне палец.
Я оглядел свою конуру. Книги, диван и ковёр - что ещё надо кузнецу мирного неба над головами несознательных сограждан? Разве что пивка бы сейчас, холодненького, с рыбкой. В тёплой дружеской компании. Раздолбанную гитару. В тёплой дружеской компании. И футбол. В тёплом телевизоре. Нет, в футбол мы проиграли, лучше - хоккей. Как раз плей-офф кубка Гагарина начинается, и все там наши, а если болеть не за кого, будем болеть за красивую игру.
"Подпись!", - решил я и поехал за билетами в Москву.