Жил в конце позапрошлого века некий господин, который маялся от весьма популярной тогда скуки. Со скуки он и обчитался Достоевского, всерьез вообразив, что мир спасет эта самая ваша красота, а поскольку муж сей имел между всего прочего некоторый капитал, благодаря чему нисколько не был отягощен заботой прокормле-ния себя и своей семьи, он вполне мог посвятить весь свой досуг пропаганде этой абсурдной идеи. Господин писал статейки, публикуемые в толстых журналах, которые с успехом читались посетителями модных салонов на пленэре, а также вел длинные заумные беседы со своими многочисленными почитательницами, искренне убеж-денными, что булки растут на деревьях. Так, в невинных на первый взгляд весьма и весьма беззаботных грёзах, пролетело несколько довольно приятных лет. Мой господин уже начинал подумывать о том, как было бы неплохо собрать все статьи, чтобы издать отдельной книгой, на благо к тому времени их накопилось уже несколько дюжин. Вдруг у него открылась скоротечная чахотка.
Всем вам известно, как незначительны в наш век атома успехи медицины, посудите же сами, на что мог наде-яться человек лет эдак сто назад, окажись он на месте моего героя. Господин впал в зеленую грусть, когда лекаря сообщили, по большому секрету, что едва ли он протянет больше года. Мысли о спасительной красоте, как и сле-довало ожидать, отошли на второй план, мир наполнился ужасами и полной бессмыслицей. В сердцах господин было решил даже покончить с собой, но поскольку от природы был он человеком не окончательно глупым, во-время сообразил, что проблемы так не решишь, а только ускоришь печальный исход, что год - это достаточно большой срок, за который, пожалуй, можно будет найти другой, более приемлемый выход.
Для начала он решился посетить одного известного в те времена священника, о котором почитательницы та-ланта моего героя жужжали во все уши, уверяя будто он творит чудеса. То, что господин мой решился на этот экстравагантный, если не сказать попросту чудаковатый шаг, демонстрирует в каком смятении находились его мысли и чувства. Дело в том, что хотя мой герой и был по обычаю крещен в детстве, и даже держал в комнате пару темных от копоти и времени образов, полученных в наследство от матери, он до сей поры не проявлял ника-ких религиозных чувств, и в течении продолжительной череды лет не забредал в церковь даже на Пасху. "Конечно, как культурный человек я не могу не верить в Бога, - любил говаривать мой господин, - Но скорее в идею Бога, чем в него самого. Красота, а не бородатый старец с насупленными бровями, в которого слепо верят неграмот-ные вонючие мужики, искусство - вот мой Бог, как, впрочем, для любого более или менее наделенного эстетиче-ским чувством человека".
Но простое желание жить, очевидно оказалось столь сильным, что наш господин в ущерб эстетской утончен-ности готов был опуститься до простонародных предрассудков и как-то утром, купив билет на паром, битком набитый всяческим сбродом, отправился в один из пользующихся сомнительной славой пригородов Петербурга, где служил известный священник.
Наш герой вошел в храм, когда обедня уже закончилась. Священник стоял, окруженный плотным кольцом са-мой разношерстной публики, но воля к победе была столь свойственна нашему господину, что он сумел быстро пробиться в центр круга и улучив момент задать волнующий вопрос.
- Ну что же, год это очень большой срок, - немного помолчав, сказал священник, чуть наклонив седеющую голову. - Господь милостив и верно дает Вам время на покаяние. Посещайте храм Божий, исповедуйтесь в своих прегрешениях и да отойдете с миром, дабы в Грядущем Веке по Его милости иметь надежду на Удел Вечный...
Говорил он о чем-то еще, наш господин не слушал. Он был разочарован и взбешен.
"Слабоумный старикашка, - думал господин, в сумерках возвращаясь на пароме домой, - Какой, однако, черт дернул меня убить целый день в этой ужасной давке, дабы услышать в сотый раз пару прописных истин, известных с раннего детства каждому невеже? Но о какой надежде говорил мне этот нелепый человек? Разве иная жизнь не подразумевается для него, как нечто само собой разумеющееся, разве она является не более чем краси-вым допущением? О, Mein Gott, к чему тогда все эти невообразимые пышные обряды, эти бесконечные службы, эта лицемерная мораль, эти нелепые самоограничения, если в конце концов, придя к последнему порогу, ты по-нимаешь, что бесконечно одинок, что за дверью царят мрак и неизвестность. Не проще ли предположить, что смерть попросту противоестественна, и тратить все силы на искоренение этой чудовищной несообразности, вме-сто того чтобы бесплодным воображением рождать множество возможных будущих миров, понимая, что ни один не станет настоящим поскольку все они чересчур похожи на этот?"
Так, в голове его проносилась целая вереница довольно однообразных вопросов, принципиально лишенных ответа, покуда он смотрел на темную воду, медленно проносящуюся по борту парома. "Вероятно, разгадку нуж-но искать у истоков этой странной веры," - догадался наш господин, и, придя домой, перво-наперво приказал лакею принести Евангелие. Не раздеваясь, он бросился на кровать и углубился в лихорадочное чтение, жадно гло-тая одну главу за другой, но с каждой страницей в его груди только нарастала тревога, каждая фраза не придавала уверенности в существовании невидимого, а вырывала с корнем остатки душевных сил. Дойдя приблизительно до середины, сей господин отшвырнул книгу и громко заплакал, никто в тот момент, как казалось ему, не пришел на помощь. Надо сказать, в воспаленном мозгу моего героя на один единственный миг промелькнула было абсолют-но абсурдная мысль громко заорать: "Господи, помоги!!!", но он по праву слыл человеком культурным и тут же с гневом отшвырнул от себя эту мысль, как недостаточно утонченную.
- Нет, нет, необходимо в любой ситуации хранить достоинство мыслящего индивида, - вслух подбадривал он себя, и не закричал, хотя мужество и оставило его.
В последующие месяцы господин мой носился по докторам, что стоило ему немалых денег, но увы, не прино-сило практически ощутимых результатов. Некоторые правда предлагали сменить климат, обещая что это на месяц-другой продлит агонию, однако герой наш все отчетливее понимал, что ни месяц ни два не в состоянии решить ту проблему, которую до сих пор не приходилось решить еще никогда и никому. Между тем болезнь делала свое дело, господин задыхался от приступов кашля, похудел до неузнаваемости, желтел, харкал кровью и страшно му-чался от боли в груди и бессонницы. Доктора сказали, что теперь оставалось всего несколько дней. Он оконча-тельно отчаялся, перестал выходить на улицу, почти не вставал с постели и не одевался. Он больше никого не при-нимал, за исключением двух докторов, которых считал наиболее сведущими в своем деле. И вот как-то под вечер дубовая дверь спальни бесшумно отворилась и в комнату вошел человек в черном.
- Я слышал про вашу беду, - тихо сказал пришлец с легким акцентом. - Увы, в мире немного людей доста-точно тонких для того, чтобы так ясно и отчетливо осознавать ужас и абсурд собственного бытия...
- Кто вы? - надтреснутым голосом спросил умирающий, - зачем вы решили нарушить мое уединение? Я не желаю некого видеть.
- О, это вполне естественно в вашем положении, - удовлетворенно кивнул незваный гость. - Я доктор. Док-тор из Германии. Я представляю весьма молодую школу в медицине, которая тем не менее уже имеет потрясаю-щие успехи. Моя школа является по своей сути методической практикой силы духа. Для лечения я применяю гип-ноз и некоторые сильнодействующие препараты, но это лишь толчок, способный пробудить в организме его соб-ственные силы, побеждающие любую болезнь. Вы, конечно же, слышали о спиритах? Что вы о них думаете?
- Шарлатанство... - теряя остатки сил, прохрипел в ответ наш герой.
- О да, тут вы совершенно правы, - нисколько не смущаясь кивнул доктор. - Я не ошибся, заочно причис-лив вас к породе людей здравомыслящих. Вы как нельзя более подходите для моего метода.
- Вашего метода? - встрепенулся больной, - а вы не считаете меня безнадежным?
- Ни в коей мере, - заверил немец, - я готов хоть сейчас гарантировать вам быстрые положительные ре-зультаты лечения. Правда для полного выздоровления мне необходима вся ваша жизненная воля. Видите ли, в учении этих самых спиритов, которое мы с вами совершенно справедливо отвергаем в целом, содержатся некото-рые моменты, здравые мысли относительно человеческого устроения. Но вы утомлены, не стану излишне нагру-жать вас сухой теорией. Я практик и требую только одного. Скажите мне только, готовы ли вы целостно и беспо-воротно, всем своим существом предаться в мои руки на время лечения?
- Да, да, конечно, - с надеждой зашептал умирающий. - И я буду жить?
Немец скупо рассмеялся.
- О, видите ли, мое направление делает только свои первые шаги, -сказал он, - и по этой причине я не могу обещать вам бесконечной жизни, но ближайшие двадцать лет гарантирую.
Двадцать лет! Повторяю, он был человеком неглупым и прекрасно осознавал сиюминутность любого срока, но сейчас и два года показались бы ему вечностью. Он протянул незнакомцу руку, и немец звонко хлопнул по его безвольной ладони своей крепкой пятерней. Доктор оставил на столе несколько порошков и пузырек с каплями, которые велел принимать по определенной схеме и исчез.
В ближайшие дни лечение дало поразительные результаты. Больной встал на ноги, перестал кашлять, начал бы-стро набирать вес. На пополневших щеках появился здоровый румянец. Лекарь, посещавший моего героя до по-явления немца, один из тех кому тот еще не перестал доверять, нашел эти признаки началом агонии, но прошел вначале месяц, потом еще несколько, а больной вовсе не думал умирать, скорее, наоборот стал выглядеть лучше чем к началу болезни, хотя с ним и произошла некоторая перемена. Наш герой стал мрачен и нелюдим, одевался во все черное, избегал светского общества, в котором плавал раньше как рыба в воде, предпочитал читать Сведен-борга, сидя у себя дома. Лоб его пересекли две глубокие вертикальные складки, а при виде былых поклонниц он не пытался скрывать гадливую улыбку. Теперь он снова писал статьи, в основном о бессмысленности человеческого существования. Они были едки и злы, но зато полны удачных метафор, словом, не так бесцветны как прежние. Слава литератора и оригинального мыслителя, впрочем, более не волновала автора, как и материальная сторона дела. Он видимо был целиком погружен в саму проблематику, тщетно силясь найти выход из запечатанного лаби-ринта, но не удивлялся, каждый раз натыкаясь на тупик...
Были у него и статьи, касающиеся решения общественных проблем. Напомню, что мой герой был с детства да-лек от подобного круга вопросов в своей прошлой жизни, почти намеренно избегая касаться подобной сферы. Тем более странной кажется мне та одержимость, какой были пронизаны эти новые заметки. Господин на чем стоит свет ругал все известные в его время системы государственного устройства, превознося чистый прагматизм и естественное право сильного. Силу наш герой понимал очень широко, разумея под таковой и умение, и изво-ротливость. Сильным в результате оказывался победитель.
Недолюбливая господствующие в мире нации, автор отдавал некоторый приоритет немцам и американцам, впрочем относясь к последним с известным скептицизмом. Особой ненавистью были пропитаны его пассажи о России и русских, которых герой мой называл совершеннейшим недоразумением и возмутительным быдлом.
О докторе-немце мне больше почти ничего не известно. Кажется, в его передовой курс лечения входили, по-мимо снадобий, какие-то странные упражнения. Закончив лечение, немец пожал нашему господину руку и, по-желав напоследок побыстрее покинуть Россию, природный и политический климат которой был по его словам вреден не только физиологически, навсегда исчез, так же как и появился. Не прошло и года, как, последовав его совету, мой господин привел в порядок свои дела и поселился в Ницце, выезжая на летние месяцы на Капри. В день отъезда на вокзале произошел досадный инцидент. Какая-то полубезумная нищенка в сером пуховом платке увязалась за ним к поезду, громко воссылая двусмысленные угрозы. Воздев руки к неприветливому низкому небу, она кричала, что человек этот проклят, поскольку предал душу в руки дьяволу и предрекала страшные бед-ствия его потомкам. У самого вагона он остановился, посмотрел на сумасшедшую отсутствующим взглядом и уехал, не сказав ни слова. Больше его никогда не видели. За границей он прожил довольно продолжительную жизнь и умер в начале двадцатых годов, когда эмиграция стала вполне обычным делом по причине целого ряда политических обстоятельств.
Говорят, его огромный дом в Ницце поражал редких посетителей роскошью и безлюдностью. Из прислуги он держал лишь одну молодую девушку, в обязанности которой, помимо ухода за домом, входила и некая деликатная забота о его хозяине. Он щедро платил служанке, но когда ей исполнялось двадцать пять лет увольнял ее, предоста-вив небольшой пансион, а на вакантное место подыскивал кандидатку помоложе. На это место находились же-лающие, однако господин любил неразвращенную невинность и потому недобрая слава быстро распространилась по всему окрестному побережью.
Проклятье на детей и внуков, брошенное когда-то безумной кликушей, казалось, мало беспокоило его. Когда-то он был женат, его супруга и маленький сын остались в России и он ни разу не предпринял попытки соединить-ся с ними, или хотя бы что-либо разузнать об их судьбе, но регулярно пересылал в Петербург некоторую прилич-ную сумму. За границей он продолжал писать, новые книги его издавались на родине, но раскупались вяло, поль-зуясь успехом лишь в узком кругу столичного юношества, пораженном мизантропией. В сохранившихся дневни-ках он писал о проклятии, навлеченном на него немецким доктором, которое заключалось в абсолютном отсутст-вии радости. "В своё время воля моя выбрала жизнь, призвав к бытию умирающие мозг и тело, а душою я точно мертв, это свидетельствует об ущербности моего существа, как и всего человеческого, неспособного побе-дить злой рок необходимости. Страшно, но на свете не существует ни свободы, ни счастья".
Между тем, сын нашего героя достиг зрелых лет, явив собой еще один немало интересный характер. Участник белого движения, он не вписал своего имени в историю, хотя был пожалуй одним из наиболее хладнокровных палачей. В отличие от отца, сын пламенно любил отчизну. Говорили, поручик был похож на отца перед отъездом, тот тоже никогда не улыбался, если не называть улыбкой ту судорожную гримасу, которая время от времени пробегала по его лицу.
Оказавшись в двадцатом году за границей, он недолго пробыл в Константинополе, неожиданно сорвал куш на тараканьих бегах, и отправился во Францию. Поборов определенные сомнения, поручик решился навестить отца. По странной иронии он оказался первым, кто увидел старика мертвым.
Тот сидел в своем темном, отделанном под старину кабинете, вцепившись оцепеневшими пальцами в подло-котники вольтеровского кресла. Глаза были широко открыты, а лицо перекошено от невообразимого ужаса. На дубовом столе лежал лист бумаги. Корявым старческим почерком на нем было выведено:
Моя сила в моем внутреннем уродстве. Страшно умереть..."
Душеприказчик огласил завещание, по которому умерший передавал свое состояние сыну и просил его, что-бы мысли, заключенные в неопубликованной рукописи, были обнародованы. Так поручик оказался сказочно богат. Он несколько лет скитался по Европе, но его тянуло назад в Россию и однажды он сумел связаться с совет-скими органами, которым предложил свое посильное содействие в развале эмигрантских политических организа-ций, как известно, и без него дышавших на ладан. По нелепой прихоти судьбы часть денег отца была пущена на интересы красной разведки.
В двадцать девятом году ему наконец удалось вернуться в страну, где он сперва сделал головокружительную карьеру в НКВД, но через четыре года фортуна окончательно повернулась к нему спиной и повела по коридору, который кончался стенкой. Я родился через шесть месяцев после его ареста, а отец даже не подозревал о моём существовании. Нам с матерью были надолго заказаны крупные города Союза и детство моё прошло в Казахстане.
Вот и сбылось давнишнее проклятие. Я мог быть миллионером и родиться совсем не в этой стране, если не в Америке, о чем мне страшно даже мечтать, то хотя бы в какой-нибудь Австралии или в Западной Европе. Отец собирался в Австралию перед тем как снюхался с красными.
Я очень люблю красоту, хоть и не верю, что она может спасти мир. Я люблю красивых лошадей и собак, но вижу их чаще всего по телевизору. Мне нравятся красивые женщины, но доставались мне по большей степени уродливые образины весом в центнер, с которыми имею дело, лишь чтобы удовлетворить естественную потреб-ность. О красивых домах, автомобилях и прочей всячине я даже не упоминаю, это смешно, когда ездишь на инва-лидке и не имеешь нормальной квартиры.
А ведь я сильный человек, и сколько сил потратил я, чтобы приобрести хотя бы сотую долю того, что должно было принадлежать мне по рождению. Сколько воли необходимо, чтобы не сломаться, всегда идти напролом, сколько нужно было изгаляться, лгать, воровать наконец, только для того чтобы не упасть на самое дно и самому не превратиться в последнее быдло. И где же, господа, спрашиваю я вас, эта ваша красота? И какая же нужна сила, чтобы вырваться наконец из того, что засосало моего папашу!
А что с рукописями стряслось? Смешно, но отчасти сохранились, - дневники, правда, во время ссылки час-тично были использованы по назначению, подтираться то есть, но эта та часть, что написана на эсперанто. Ее бы вообще никто не прочел. Есть презабавнейший роман, называется кажется "Сны черного пуделя", название на французском, как и большая часть книги, но есть главы по-немецки и по-русски. Дед балдел от иностранных язы-ков. Герой - какой-то декадентишко, наверное должен представлять самого автора, но гораздо несчастней, чем мой герой, должно быть от безразмерной любви деда к собственной персоне. Он нищий эмигрант, бывший социа-лист-революционер, лишившийся наряду с отчизной средств к существованию. Претерпевая всяческие бедствия, эсер скитается по дну Парижа, пока однажды не встречает дьявола в образе немца. Между ними завязывается предолгий разговор, герой ругает Киркегарда и Ницше, называя их слабоумными ничтожествами, выходит побе-дителем из словесного поединка и требует за свою победу бессмертия. Немец предлагает загадать что-либо дру-гое, но герой непреклонен, и тогда дьявол обманывает незадачливого героя: бессмертие оказывается достигнутым, но жизнь превращаетсяв непрерывный кошмар наяву. Последние слова кажется: "а никакого выхода и не могло быть!" В общем, полная белиберда!