Наверное, вы меня не поймете. В современном мире никто никого не понимает, а уж что будет там, в будущем, откуда вы, любопытные читатели, взираете на меня с этих страниц, и представить страшно. Скорее всего, еще больше безумных законов, еще больше пустых людей, не имеющих представления ни о себе, ни об окружающем мире в целом. Толпа безликих роботов, бесцельных, безумно одиноких, но не осознающих своего несчастья. Они танцуют на красном фоне позади железного занавеса, совершают конвульсивно-поступательные движения, трясут головой, изрыгая подобные свисту смешки. И это - люди. Такие понятия, как "любовь", "надежда", "судьба" и многие, многие другие исчезнут под гнетом общества. Никто попросту не будет их использовать, следовательно, нужда в них отпадет; да вы уже, должно быть, в них не нуждаетесь, вы, огрубевшие, осатаневшие, покрывшиеся металлическими пластинами эмоциональной комы. Все так и будет, попомните мои слова. Все так и будет.
Я появился на свет в те годы, когда никто и не думал рождаться. Развитие общества циклично и движется по спирали, посему очередному кризису в умах никто не удивился - все как будто бы даже ждали его, примеряли одно за другим лица из своего похоронного набора, картинно вздыхали и буровили взглядом пол. Я ничем не отличался от обычных детей и довольно быстро вычислил, что не обладаю талантом оратора, швеи или вивисектора. В общем, в жизни мне не было суждено состояться, но рассказ не об этом, и прочие обстоятельства моей биографии никакой роли в нем не сыграют.
Некоторое время назад до моего рождения (не стану врать - не помню ни примерной даты, ни обстоятельств, обусловливающих это решение) на мировом уровне был принят интересный закон-привилегия, доступный каждому жителю планеты в любом ее уголке. В моей памяти еще свежи воспоминания, в которых я и другие ребятишки, сидящие на скамейке в рядок по принципу роста, хором повторяли одни и те же слова по нескольку раз подряд, пока кто-нибудь из нас не запнется:
Любой. Гражданин. Имеет. Право. Произвести. Один. Единственный. Выстрел. В сердце. Другого. Человека.
Это зазубривалось на уроках, этому учили в детских садах, об этом лекторы напоминали в университетах. Зачем был принят такой закон - мне понять не дано. Я склонен верить социологическим исследованиям, в которых умы эпохи высказывают версию об усталости людей друг от друга и желании поскорее избавиться от груза жизни посредством лишения его других. Некоторые индивиды извращали суть этого закона и направляли единственную легальную пулю в жизни себе в грудь, справедливо, пусть и нелогично рассуждая, что, в общем-то, являются посторонними сами себе, и другого человека, более подходящего на роль убитого, им не найти. Таких особей презрительно называли "сумасшедшими". Я старался не выносить резких суждений, потому что сам порой не понимал для чего живу и какую цель преследую. Тем не менее, пуля - сладкое избавление - была бы слишком дорогим подарком, которого я не мог себе позволить.
Несмотря на странную формулировку, закон имел свои условия вступления в силу: во-первых, стреляющий должен был достигнуть двадцати одного года (то есть, по-простому говоря, совершеннолетия). Во-вторых, стреляющий должен был быть морально устойчив, то есть эмоциональный окрас в его поступке должен был быть минимальным (допустимое отклонение - от одного до пяти процентов). Как только проситель подавал заявление на приобретение права на выстрел, вокруг него собиралась целая Комиссия, определяющая, готов ли к нему человек, или еще не время. Многие их тех, кого я знаю, лет до сорока промучились, слоняясь по Комиссиям, из года в год сидя в центре комнаты на невыносимо белом стуле с мягким сидением, среди чужих людей, препарирующих их колкими взглядами. Разумеется, к сорока годам ни о каком выстреле речи уже не шло - воспоминания выветривались так же стремительно, как запах помоев из отмытого мусорного ведра.
Каждые полгода человек, который приобрел право на выстрел, вновь проходил Комиссию. Такая проверка была необходима, дабы исключить вероятность аффективного выстрела, но, тем не менее, осечки все же бывали: например, человек прошел комиссию, а через три месяца выстрелил в новую знакомую, к которой успел прикипеть. Уж не знаю, как Комиссии удавалось отличить аффективный выстрел от обычного, но ходили слухи, будто выстрел, сделанный в порыве гнева, выдают характерные брызги крови - в разные стороны, хаотичные, нервные; следы чужих слез на одежде умершего также выдавали состояние аффекта стреляющего, а уж если он еще и в истерике звонил родным, делясь произошедшим, что бывало довольно часто... Сказал бы я вам, что все это полная чушь, но Комиссия еще ни разу не ошибалась. По сути, Комиссия - единственное, во что мы все еще могли верить. Я же склонен думать, что в оружии или в патроне, выдаваемом стреляющему Комиссией при положительном решении, установлен чип, реагирующий на эмоции, но никаких подтверждений своей теории я, ясное дело, найти не мог.
В наказание за импульсивное поведение права на выстрел лишалась вся семья стреляющего, а сам он навечно запирался в психиатрической лечебнице. Симулировать нормальное психическое состояние было невозможно, с момента введения обязательной Комиссии еще никому не удавалось это сделать. Вскоре люди перестали пытаться обмануть опытных специалистов по микровыражениям и просто добровольно отказывались от эмоций. Поначалу, когда закон только вступил в силу, сырой и непродуманный, пули в сердце удостаивались обидчики стреляющего, любовные и половые партнеры, с коими по той или иной причине "не срослось". За короткое время были перестреляны все: и возлюбленные стреляющих, и даже те, кто убивал своих возлюбленных, потому что, как ни странно, всегда находились те, кто тоже страдал от невзаимности, на этот раз - к первым стреляющим.
Замкнутый круг необходимо было разорвать, и закон немедленно подретушировали, снабдив его ошеломительными юридическими формулировками, отступами и исключениями. Исключения были банальны донельзя и относились, как правило, к родственникам: смертельно больные, психически нездоровые, дети с родовыми травмами. Право на выстрел передавалось по наследству. Бывали случаи, когда женщины, не желавшие ребенка, но по какой-то причине не сделавшие вовремя аборт, подкупали акушеров, чтобы те аккуратно затягивали пуповину вокруг шеи младенца или чуть сильнее, чем следовало бы, сжимали головку при появлении ребенка на свет. Мать получала право на убийство собственного дитя, а после - и право на выстрел, которое тот никогда не приобретет.
Однажды врачи составили коллективное письмо, не выдавая, правда, имен обратившихся, в котором жаловались на подобные обращения пациентов. Неожиданное человеколюбие проснулось в сотрудниках медицинских учреждений - оказалось, что мало кто готов брать на себя ответственность за изуродованного на всю (пусть и недолгую) жизнь ребенка, тем более, говоря откровенно, денег за такое варварство им предлагалось все меньше, поскольку желающих подзаработать, лишний раз взмахнув рукой, было предостаточно. Таким образом, Комиссия была введена и для женщин в период беременности. Прекрасно помня о нестабильности гормонального фона будущей матери, члены Комиссии вычислили наиболее приемлемые периоды, в которые с женщиной можно вести конструктивную беседу. В случае выявления у женщин отношения к младенцу, отклоняющегося от нормы, ребенок сразу после рождения изымался у матери и помещался в дом малютки. Дальнейшая его судьба была предопределена.
Я никого в своей жизни не любил и ненавидел настолько, что предпочел бы его убить. Вероятно, всему виной внушаемая с детских лет мысль о том, что любое проявление эмоций при выстреле - под запретом, а выстрел считался наивысшей привилегией, одной из тех, что "отличает человека от животного". Максимум, что я испытывал по отношению к окружающим - это симпатия, кою мы наблюдаем при знакомстве с приятной личностью, или легкая неприязнь, вроде той, что пронзает, когда человек, случайно или нарочно, задевает плечом в широком проходе. Я делал все те известные вещи, заводил долгосрочные связи с перспективой на будущее, но не чувствовал при этом ровным счетом ничего, что, разумеется, сводило моих избранниц с ума и заставляло меня, в конечном итоге, с ними расставаться. О своей безопасности я не беспокоился - право на выстрел блокировалось их эмоциями, а когда они сходили на нет, необходимости лишать меня жизни от горькой обиды уже не было. Женщины - импульсивные создания, легко теряющие к тебе интерес, как только на горизонте появляется что-то новое.
Я часто раздумывал над своим правом на выстрел, которое легко получил по достижении совершеннолетия. Когда я его использую, для чего? Разве что для того, чтобы "подсидеть" босса, но к нему я чувствовал только благодарность за предоставленное место работы, к тому же у меня не было ни малейшего желания руководить компанией по производству резиновых шариков и сопутствующих товаров. Я надеялся, что произойдет хоть что-то, что изменит мою жизнь, заставит принять судьбоносное решение. У меня появилось чувство, что выстрел - что-то сродни обязанности, жизненной цели, поскольку никаких импульсивных порывов при исполнении данной задачи не допускалось. По сути, вся моя жизнь свелась к одному - к ожиданию того момента, когда нужно будет в кого-нибудь выстрелить, взвешенно и без эмоций. И вот - момент наступил.
Я шел домой, приятно опустошенный и уставший после рабочего дня. На дворе стояла зима, и город во всей своей предновогодней красе расстилался передо мной подобно красной ковровой дорожке. Снежинки кружили и таяли в воздухе, прорезаемом моим горячим дыханием; я вытащил руки из карманов и подставил ладони крупицам снега. В какой-то момент, уставившись на снежинку, севшую на плечо, я в очередной раз задумался о бренности своего существования, о существовании всего мира в целом. Круг - идеальная форма - явно уступала в совершенстве снежинке с ее острыми, почти прозрачными краями. Восхищаясь красотой декабря, я не заметил, как звенящая тишина сменилась смехом: позади меня возник мальчишка.
Сейчас, возвращаясь мыслями к тому дню, я прихожу к выводу, что, должно быть, действительно выглядел странно: взрослый мужчина таращится на собственную руку как одногодка, впервые увидевший снег. Но это не является оправданием поступка мальчика: многие делают вещи, заслуживающие удивленного внимания, но не более того. Я стоял, погруженный в собственные мысли, уже готовый было идти дальше, как вдруг в спину меня ударило что-то плотное и тяжелое. Лопатками я чувствовал, как нечто распалось на моей спине; я мгновенно развернулся, но увидел только снежную пыль и смеющегося мальчишку с задранной рукой - руковичка была в снегу. Мальчик наклонился, зачерпнул ладонями снег, слепил неидеальный снежок, замахнулся в мою сторону, но в этот раз я был быстрее.
Это произошло механически, в тот момент я не чувствовал ничего, что хотя бы отдаленно походило на эмоцию, ни о чем не думал. Одним четким движением я достал пистолет из-за пазухи и выстрелил. Смеющееся лицо ребенка передо мной изменило выражение на какое-то растерянное, обиженное, он пошатнулся и упал лицом в снег, а под ним на белоснежной перине стала растекаться лужа крови, в сумерках казавшаяся совсем черной. Соприкоснувшись с горячей кровью, снег таял на глазах, и тело мальчишки будто бы уменьшалось вместе с ним, будто бы уходило под землю; уверен, если бы я постоял там еще немного, оно бы исчезло совсем. Слабый запах горелого металла исчез совершенно, и я, словно выходя из транса, вдохнул полной грудью, чувствуя, как, распирая легкие, грудь наполняет свобода.
Вы спросите меня, что такое "свобода"? Мне кажется, это состояние души. Свобода - это когда нет навязчивых идей, нет обязанностей, прав и привилегий. Говорят, человек не ценит свободу, потому что просто не знает, как с ней обращаться, но, скажу я вам, я был чертовски счастлив разделаться с этим правом на выстрел таким неожиданным образом - тогда я вдруг понял, что эта игра сковывала меня слишком долго. Я зашел в супермаркет, чтобы купить шампанского. Мне захотелось немедленно отпраздновать свою победу, победу над жизнью и смертью.