Лаврова Елена Леонидовна : другие произведения.

Широковы - Поклонники Свободы.. Пётр

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая часть трилогии повествует о династии сибирских золотопромышленников Широковых, в частности о Петре Широкове.
  
  ШИРОКОВЫ: ПОКЛОННИКИ СВОБОДЫ
  
  "Судьба: то, что задумал Бог. Жизнь: то, что сделали (с нами) люди" -
  Марина Ивановна Цветаева
  
  
  
  ПЁТР ШИРОКОВ
  
  Глава 1
  
  
   В доме иерея отца Василия был праздник. Праздник был домашний, не церковный. Окончив ученье во Владимирском духовном училище, вернулся домой младший сын Пётр. Вернулся он накануне вечером, а сейчас спал в комнате, в которой провёл свое детство, где ему к приезду было сколочено ложе по росту из старых досок.
  Праздник был двойной. День возвращения сына был приурочен к важному событию 1814 года: 31 марта союзные армии во главе с Александром I торжественно вступили в покорённый Париж.
  Пока Пётр спал, отец Василий сидел на лавке у длинного стола, покрытого белой скатертью, вышитой посередине и по краям красными, коричневыми, оранжевыми, белыми и зелёными нитками, в горнице - комнате небольшой, но не тесной для семьи в десять человек. Горница была скромно обставлена, Кроме стола и лавок вокруг него да русской печи была ещё икона Рождества с лампадкой в переднем углу, яркая и нарядная. Икона была обернута полотенцем, с тем же вышитым рисунком, что и на скатерти. Тот же вышитый рисунок был и на занавесках окон. Эти древнерусские вышивки на белоснежном полотне придавали особую праздничность и свежесть горнице.
  Было раннее майское утро. В распахнутые в сад три окна, лился свежий ароматный воздух, и доносилось пение и щебетание птиц.
  Отец Василий отслужил заутреню в церкви Николая Чудотворца и теперь наслаждался утренним покоем. Сына он не велел будить к заутрене.
  "Пусть поспит вьюноша, - думал отец Василий - Небось, в училище-то рано поднимали. Чай ещё наскачется в жизни-то. В молодости сладко спится".
  К заутрене пришло немного прихожан. Да и откуда было взяться многим, когда в городе и триста жителей не набиралось.
  Большинство людей в Судогде ещё спали, и никаких посторонних звуков, кроме пения птиц, отец Василий не слышал.
  "Благодать! - думал он. - Благодать и благолепие! И супостата, говорят, заточили. Говорят, что Эльба - место его заточения. Надо бы узнать, где эта Эльба находится. Должно быть, название тюрьмы".
  Попадья Агафья Дмитриевна хлопотала на кухне, и оттуда доносился аромат рыбного пирога вперемежку с ароматом сладкой выпечки.
  Отец Василий повёл носом в сторону кухни. Он был голоден, но надо было дождаться, когда проснётся Петруша, чтобы всем вместе сесть за стол.
  Отцу Василию этой зимой исполнилось шестьдесят лет. Он был высок ростом, держался прямо. Начавшие седеть густые русые волосы крутыми завитками падали на его широкие плечи, покрытые порыжевшей от времени рясой. Седина пробивалась и в его бороде и усах. Черты лица иерея были правильными. А серые глаза под тёмными дугами бровей глядели внимательно и пристально. Взгляда отца Василия боялись его дети, когда были маленькими. Когда они шалили, он мог одним только взглядом пресечь их чрезмерную живость. Всего у отца Василия и попадьи Агафьи было десять детей. Выжили восемь: шестеро сыновей и две дочери. Пять сыновей были выучены во Владимирском духовном училище, женаты и хорошо пристроены. У каждого был свой приход по разным губерниям. Дочери были выданы замуж за священников, тоже имевших своих приходы, и жили своими домами. И внуков было уже много, так много, что отец Василий, начав их перечислять, сбивался со счёта. И только попадья Агафья Ивановна помнила всех по именам, и даже дни рождения каждого, чему её супруг немало дивился.
  Шестой сын, младшенький Петруша тоже не остался без родительской заботы. Никому и никогда не рассказывал отец Василий, как он унижался перед владимирским архимандритом Сергием: только что на коленях перед ним не стоял. Не погнушался и мздой архимандрит.
  Никогда и никому не рассказывал отец Василий, как он уламывал крестьян той деревни, где предполагал устроить Петра иереем в деревенской церкви, сколько ему платить натурой: яйцами, мукой, маслом сливочным, маслом постным, курами.
  Никогда и никому не рассказывал отец Василий, как он унижался перед помещиком, чтобы тот следил за крестьянами, своевременно ли, и полно ли они будут выполнять свои обязанности по отношению к молодому иерею.
  Всё, что можно было уладить и устроить, отец Василий уладил и устроил, как ему казалось, наилучшим образом. Что только ради своего чада не перетерпишь!
  Главной мечтой отца Василия и его супруги Агафьи Ивановны было устроить Петрушу поближе к себе, что и удалось. В селе Троицко-Никольское, что близ города Коврова умер священник. На это место и удалось пристроить Петрушу. От Коврова до Троицка-Никольского почти 2 версты. От Коврова до Сугдоды 52 версты. Недалеко! Можно ездить друг к другу в гости хотя бы раз в месяц.
  О лучшем и мечтать нельзя! Но мечты родителей Петра простирались ещё дальше. Они мысленно видели его иереем в соборе Рождества Христова в Коврове. Мало ли каким боком может повернуться к Петруше судьба! Сейчас всё удалось, удастся и в будущем. Так они рассуждали.
  Устроив Петрушу, отец Василий вздохнул полной грудью. Теперь можно было пожить для себя и порадоваться покою.
  В горницу тихо вошла Агафья Ивановна с поклоном и вопросительно взглянула на мужа:
   - Может, разбудить? - спросила она. - Солнышко поднялось.
   - Буди, - разрешил муж. - Пора!
   Агафья Ивановна просияла, поклонилась и вышла.
  Пока Пётр умывался и приводил себя в порядок, отец Василий предвкушал, как он обрадует сына назначением в Троицо-Никольское. Предвкушал, как они с супругой соберут Петра в дорогу. Предвкушал, как подарит сыну новое облачение. Предвкушал, как супруга напечёт пирогов и всякой вкусной всячины и наполнит ею корзинку. А потом они посадят сына в нанятую у крестьянина телегу и проводят до окраины города.
  Все эти приятные мысли были прерваны появлением Петруши, который подошёл к отцу за благословением и почтительно поцеловал его руку. Отец залюбовался сыном. Высокий, стройный как кедр ливанский юноша с пригожим лицом, сел за стол с разрешения отца. Льняные кудри крупными локонами обрамляли его голову и падали на широкие плечи. Юная бородка и усы были немного темнее локонов. Серо-голубые глаза смотрели весело. Отец Василий остался недоволен только формой губ, видневшихся из-под молодых усов сына. Слишком полными и чувственными были губы Петра. Должно быть, слишком привлекали к себе женское внимание.
  "Надо сказать ему, чтобы усы отпустил длиннее, - подумал отец Василий. - Пригож сынок. В мать лицом пошёл. Однако негоже священнику такими губами прихожанок соблазнять. Грех это".
   Вошла с поклоном Агафья Ивановна, неся на деревянном подносе румяный пирог с рыбой. Она положила пирог на стол и отошла к стене, любуясь сыном, улыбавшимся ей. Молодой диакон Тихон, столовавшийся у батюшки, внёс кипящий самовар и поставил на стол рядом с пирогом. Затем вынул из недр рясы бутылку с черносмородинной наливкой. После чего сел к столу с разрешения батюшки. Отец Василий взял нож и принялся резать пирог. Агафья Ивановна, поставив рюмки на стол, присела к столу поближе к сыну. Они, в самом деле, были похожи лицом, те же полные губы, высокий лоб, правильный овал лица.
  Отец Василий начал читать молитву. Закончив, он дал разрешение на трапезу. Агафья Ивановна принялась разливать чай и класть куски пирога на фаянсовые тарелки. Ели и пили молча. Агафья Ивановна несколько раз вставала из-за стола, чтобы принести из кухни очередное блюдо: щи с говядиной, пирог с куриным мясом, шанежки с творогом. Трапеза была непривычно обильной в честь Петруши. Наконец, все насытились. И Агафья Ивановна собрала опроставшуюся посуду и ушла на кухню.
  Ушёл по своим делам и диакон. Отец и сын остались одни.
  Отец Василий прокашлялся перед важной речью, которую собрался произнести, и начал:
   - Пётр Васильевич мы с вашей матушкой Агафьей Ивановной похлопотали о вашем будущем.
  Отец Василий сделал паузу и значительно посмотрел на сына. Агафья Ивановна, правда, ни о чём не хлопотала, а только подчинилась воле мужа, но отцу Василию теперь казалось, что они хлопотали вместе, как и полагается дружным супругам. Пётр Васильевич опустил глаза, и слушал, что скажет отец, как и подобает послушному сыну.
   - Так вот, - продолжал отец Василий, - едете вы на днях в деревню Троицо-Никольское, что в двух верстах от Коврова. Там недавно преставился священник, и вы займёте его место. Будете служить в церкви святого и чудотворного Николая. Рядом с церковью дом покойного священника. В нём живёт его вдова, старушка древняя и немощная. Она согласна сдать вам комнату в своём доме, а буде пожелаете и две. Платы за жильё она не хочет, а хочет, чтобы вы досмотрели её за дом, который вам после её смерти достанется. Дом большой, тёплый, о семи комнатах. Думаю, вы останетесь довольны. От Троице-Никольского до Коврова - рукой подать. Две версты. Пешком дойти в хорошую погоду ничего не стоит А от Коврова до Сугдогды 52 версты. Заведёте лошадь и будете ездить к нам в гости. Мы и невесту вам присмотрели, дочь священника из Шуи. Девица пригожая, приятная и послушная. Она, правду скажу, перестарок, ей уже девятнадцать. Но зато за ней хорошее придание дают. Свадьбу сыграем через месяц.
  Так что собирайтесь, сын мой. Через два дня едете. Я нанял у соседа телегу. Он вас и отвезёт. А пока, вот, примерьте. Это ваше новое облачение.
   С этими словами отец Василий вынул из-под себя холщовый пакет, на котором сидел, и протянул его сыну.
   - Благодарствую, - сказал сын и, привстав, принял подарок. Однако примерять облачение не стал, а положил пакет на лавку рядом с собой.
   - Примерьте! - настаивал отец Василий. - Ну, хотя бы рясу накиньте. Я посмотрю, впору ли вам.
   Сын не шевельнулся, и отец Василий почуял недоброе.
   - В чём дело? - спросил он. - Вам что, примерить трудно? Уважьте батюшку!
   - Хорошо! - согласился Пётр.
  Он открыл пакет и вынул чёрную новую рясу. Он встал и надел её.
  Отец Василий молитвенно сложил руки:
   - Матушка, - закричал он, - пойди сюда! Да, иди же скорее!
   Испуганная Агафья Ивановна появилась в дверях.
   - Погляди! - волновался отец Василий. - Погляди на сына! Какой красавец! Как ему ряса-то идёт! Повернитесь, отец Пётр! Вот, так! Хорошо! Ах, как хорошо! А теперь пройдитесь! Да, не быстро! Не быстро, а степенным шагом, как подобает батюшке ходить, а не студенту. Прекрасно! Взгляните, матушка! Он прямо священником и родился. Наш сын! Наша кровь! Ни один наш старший сын так хорошо не выглядел! А теперь, батюшка, пропойте символ веры! Пропойте, пропойте, не стесняйтесь. Я хочу слышать ваш голос. Хочу знать, как у вас получается. Покажите нам голос!
   - Батюшка, ну, потом как-нибудь. Не сейчас.
   - Нет, сейчас! Именно сейчас! Давайте! Мне интересно, бас у вас образовался или баритон. По росту-то вашему, если судить, должен быть бас. Лишь бы не тенор. Тенор священнику не по чину. Жидковато будет. Ну, давайте! Голос!
  Пётр мрачно смотрел от отца Василия.
  "Он мне приказывает, как собаке, - думал он. - Голос! Шарик я ему, что ли? Не место и не время символ веры петь. Неужели батюшка этого не понимает? Не хочу я петь! Что за наказание!"
   - У меня, батюшка, баритон, - сказал Пётр, снимая новую рясу.
   - А петь в столовой я не стану. Не место и не время.
   Он аккуратно сложил рясу и поместил её в холщовый мешок.
  Отец Василий растерялся и молчал. Впервые в жизни он столкнулся с непонятным поведением человека, от которого вправе был ожидать, как ему казалось, полного и абсолютного послушания. В нём проснулся гнев и с каждой секундой он разрастался в бурю. Отец Василий изо всех сил пытался сдержать себя и не наговорить такого, о чём потом придётся горько сожалеть. Пока он пытался овладеть собой, Пётр сел и опустил глаза. Ему неприятно было глядеть в лицо отцу, на котором явственно отражались его мысли и чувства.
  
  
  Глава 2
  
  Пётр Васильевич поднял глаза: Его взгляд отцу не понравился. Слишком прямой и решительный был этот взгляд.
   - Батюшка, дозвольте, я должен вам кое-что сказать.
   Отец Василий нахмурился. Он не любил сюрпризов. Он почуял, что сейчас сын преподнесёт ему сюрприз.
   - Говори! - дозволил он.
   - Батюшка, я не стану ходить вокруг да около. Я не хочу ехать в Троице-Никольское. Простите меня!
  Отец Василий, молча, взирал на сына и не находил слов. Внутри него забушевала буря.
   - Верно ли, я расслышал? Вы не желаете служить в Троицко-Никольском храме?
   - Вы расслышали верно, батюшка.
  Отец Василий пристально смотрел на сына и глаза его наливались кровью. Сын не отводил взора. Так они смотрели друг на друга некоторое время и молчали. Ни один не опустил глаз.
  Первым заговорил отец Василий:
   - А где вы собираетесь служить? Вы другое место нашли? Окажите милость, поведайте отцу, что это за место? В каком храме?
   - Пока что, ни в каком. Я хочу, батюшка, заняться миссионерской деятельностью. Обращать в православие малые российские народы.
   - Вы с ума сошли, сын мой? Это значит, на месте не сидеть, вечно скитаться, как неприкаянный, среди язычников жить, их еду есть? Тьфу! Прости господи!
   - Батюшка, кто-то должен и этим заниматься.
   - Должен, но не вы. У вас другая стезя. Зря, что ли мы вас учили, поили, кормили, одевали и обували.
   - Я учился на казённый кошт, - напомнил сын. - Меня учило, кормило, обувало и одевало государство. И свечи оно давало. И нужные книги. И писчую бумагу, карандаши, перья и чернила. По крайней мере, последние шесть лет моей жизни. А что касается первых четырнадцати лет, то разве родители не должны содержать своих беспомощных и беззащитных детей?
   - А ты дерзок. Не боишься, что я тебя розгами выпорю за дерзость?
   - Не боюсь и не советую. Я выше вас ростом, и сил у меня больше. Не справитесь.
  Отец Василий задохнулся от возмущения. Сын ему перечил! Сын его не боялся! Хуже всего было то, что сын говорил чистую правду. Последние шесть лет его полностью содержало государство. И действительно, родители обязаны содержать своих несовершеннолетних детей. Как с этим спорить?
   - Вы непочтительный и непослушный сын! - выпалил отец Василий, не найдя других аргументов.
   - Неправда! - спокойно отвечал Пётр. - Я не выказал никакой непочтительности. Я вас люблю и уважаю. Просто я не хочу ехать туда, куда вы велите. Я там никогда не был и места этого не знаю. Зачем вы меня заставляете? Я не хочу жениться на неведомой девице, которой я в глаза не видел. Я не хочу досматривать незнакомую мне вдовицу за дом. Не хочу!
   - Неужели все наши заботы впустую?
   - Нет, батюшка. Не впустую. Я очень вам благодарен. Но я хочу жить не по-вашему повелению, а по зову своего сердца. Я сам хочу строить свою судьбу. Сам, а не по вашей указке. Хочу, чтобы моя деятельность была мне по сердцу. И жену себе хочу выбрать сам.
  Снова наступило напряжённое молчание. Отец Василий лихорадочно подыскивал нужные слова, и не находил. Против сыновнего заявления "не хочу!" аргументов не было. И вдруг отца Василия осенило.
   - А я вот поеду во Владимир, да пожалуюсь архиепископу, что вы служить в Троице-Никольском не желаете, и пусть с вас за шестилетнее содержание денежки взыщут! Есть у вас такие деньги? Нет у вас таких денег! И у меня нет! А если бы и были, я бы не дал.
  Этот выпад отца Пётр предусмотрел, но промолчал в ответ. Пусть отец думает, что напугал его. Он знал, что надо делать в таком случае, но не хотел раскрывать свои планы, чтобы они не были разрушены.
   - Что молчите, сударь? Не понравилось? А ведь я это сделаю. Завтра же и сделаю. Поеду и заявлю на вас. И куда вы тогда денетесь? А никуда вы не денетесь! Поедете, куда я сказал. Женитесь, на ком я сказал! И вдовицу будете досматривать за дом, как миленький!
  Пётр пожал плечами::
   - Да ведь это ябедничество, батюшка! Ябедничество и насилие!
   - Молчать! - крикнул отец Василий. - Не сметь, так со мной разговаривать! Молоко на губах ещё не обсохло, а туда же! Отцу перечить! Слыханное ли дело? Сколько поколений до вас послушны были. Как отец приказал жить, так и жили. Так и я жил. И ничего! Стерпится, слюбится!
   - Допустим, что вам удалось бы таким насилием заставить меня делать то, что вы хотите, и не хочу делать я. Разве вы не хотели бы, батюшка, быть со мной всегда в добрых отношениях?
  Отец Василий оценил угрозу, но не отступил.
   - А мне всё равно, коли всё, как я хочу, будет, и вы станете жить неподалёку. Ничего, поартачитесь и смиритесь. Все смиряются. И вы не исключение. Как до вас было, так и впредь будет. От века так было!
  Потревоженная повышенными тонами собеседников, в дверь заглянула Агафья Ивановна.
   - Почто лаетесь?
   - Зайди! - сказал отец Василий, и сделал приглашающий жест. - Послушай, что сынок-то наш удумал. Без ножа зарезал, негодник! Он не хочет ехать в Троице-Никольское. И жениться не хочет на девице, что мы ему подыскали. Теперь, как отцу её сказать? Стыд-то, какой! Девицу обнадёжили. А теперь, что!
  Агафья Ивановна охнула, села на лавку и прижала ладони к щекам:
   - Быть того не может!
   - Может! - рявкнул отец Василий. - Сама у него спроси.
   - Сынок, это правда? - тихо спросила матушка Агафья.
   - Правда, маменька, - отвечал Пётр. - Не хочу ничего из того, что мне предложил батюшка.
   - А что же ты хочешь? - догадалась спросить Агафья, и не догадался спросить отец Василий.
   - Я хочу, матушка, свободы. Хочу миссионером быть среди малых народов. Хочу свет христианства до них донести.
   - Какой такой свободы? - изумилась Агафья Ивановна.
   - Я хочу быть себе хозяином, - отвечал Пётр. - Хочу сам выбрать место жительства и служения, и жену хочу выбрать сам по любви, а не брать кота в мешке. Поповну зря вы обнадёжили. Надо было сначала меня спросить, хочу ли я куда-то ехать и брать в жёны неведомо кого. Это ведь не шутки! Это ведь на всю жизнь!
   - Да, где это видано, чтобы сын от таких благ отказывался? - запричитала Агафья Ивановна. - Мы ведь на тебя рассчитывали. Ты у нас младшенький. Жил бы неподалёку. Всегда можно было бы увидеться. Старшие-то поразъехались. Надежды на них нет. А кто нашу старость досмотрит? Нехорошо родителей одних оставлять. Не по-сыновнему это.
   - Матушка, я не виноват, что последним родился. И что же, теперь мне на себя рукой махнуть и забыть о своих желаниях и мечтах? Справедливо ли это? Правильно ли это? Я знаю, что в прежние времена родители определяли судьбу детей, но на дворе 1814 год, всё меняется в мире, отчего же, этому старому укладу не поменяться. Отпустите меня! Если вы меня не отпустите, я буду несчастлив всю жизнь. Разве я не имею права распоряжаться свой судьбой? Отпустите меня, Христом-богом вас заклинаю.
  
  
  Глава 3
  
   Агафья Ивановна залилась слезами.
  Отец Василий сжал кулаки:
   "Дать бы ему хороший подзатыльник, - думал он, - чтобы неповадно было даже думать о свободах. Какая такая свобода манит его, если всё так хорошо сложилось и устроилось. Веками так было. Родители устраивали судьбы детей. И меня родитель мой определил служить в этом приходе. И меня женил на девице, которой я до свадьбы в глаза не видел. И ведь хорошо жили, дружно. И детей родили. Сыновья, как на подбор! Высокие, плечистые. И ни один слова поперёк не сказал. Благодарны были. И дочери не только пригожи, но и послушны. И только вот этот, Иуда, свободы захотел. А на что ему свобода? Куда он её приспособит, свободу эту?"
  Агафья Ивановна ничего не думала, а просто плакала, потому, что не понимала, чего хочет сын и почему он отказывается от благ, которые приготовила ему судьба руками отца.
  А Пётр твёрдо решил не поддаваться ни на угрозы отца, ни на слёзы матери. Он только опустил глаза и молчал.
   - Идите в свою комнату, - приказал отец Василий, - и крепко подумайте, от чего вы отказываетесь. Из комнаты без моего разрешения не выходите. Сидите и думайте! Если передумаете, я прощу вас и благословлю на новую жизнь и служение. Если не передумаете, не будет вам ни благословения моего, ни поддержки, ни помощи. Ступайте! Всё!
  Пётр поднялся и ушёл в свою комнату. Подарок отца - пакет с облачением - остался лежать на лавке.
  В своей комнате Пётр лёг на кровать и задумался.
   Учась во Владимирском духовном училище он подружился с казеннокоштным, как и он сам, студентом Тимофеем Авдеевым. Тимофей ничем не походил на Петра. Было даже странно, что они сдружились. Тимофей был среднего роста, чернявый и юркий. Учился он ни шатко, ни валко, и, смеясь, говорил;
   - Зачем зря силы тратить на ученье? Учиться надо так, чтобы не выгнали.
  Эта нехитрая философия была не понятна Петру, привыкшему всё делать на совесть. Однако со временем, он понял, к чему клонит Тимофей. На последнем курсе тот признался, что вовсе не собирается становиться священником. Когда выпадала свободная минутка, а выпадали такие минутки редко, друзья гуляли в саду и вполголоса, чтобы никто не подслушал, беседовали о настоящем и будущем.
   - Не хочу служить в храме, - говорил Тимофей. - Одно и то же, одно и то же, одно же каждый божий день, из года в год на одном месте, если не сделаешь карьеры и не переберёшься в большой город. Да и в большом городе всё одно - кабала! А как сделаешь карьеру без денег и связей? Никак! Посмотри, как нас здесь держат в ежовых рукавицах. То нельзя, это нельзя, ничего нельзя. Вздохнуть не дают. Всё под наблюдением. Ни шага без разрешения. А станешь попом, тоже кругом ограничения. И постоянно надо унижаться перед церковным начальством, перед помещиком, перед крестьянской общиной, чтобы самому прокормиться и семью прокормить. Нас женят насильно на поповских дочках, чтобы по-новому закабалить. Семья растёт из года в год. Куда деваться! И так до гробовой доски.
  А я свободы хочу. Хочу видеть Россию, мир, новых людей. Хочу посмотреть, на что я способен, кроме бормотания молитв и помахивания кадилом, да делания детей с попадьёй. Вот только экзамены сдам последние, так меня поминай, как звали. Уеду я! Ничто меня здесь не держит.
   - А родители?
   - А что, родители? Я их почти шесть лет не видел. Ни я - к ним, ни они - ко мне. Сдали меня в училище, как ненужную в хозяйстве вещь, да и забыли. Ну, ладно, не забыли. Это я так, чтобы себя жалко было. Почти сирота. А всё почему? Потому что у них денег не было меня навещать и подарки делать. А у меня, тем более, деньги - откуда? Я из-под Пскова. Деревня там есть Стремутка. Небось, не слыхал?
   - Нет!
   - Не удивительно. Тьмутаракань и та ближе. Отец мой там попом в деревне этой. Мой отец землю пашет, как крестьянин, чтобы выжить. Да, если бы и завелась добавочная копейка, разве это помогло бы? Пока из Стремутки с оказией до Пскова доберёшься, пока из Пскова до Великого Новгорода, а оттуда до Твери, а из Твери до Москвы, а из Москвы до Владимира, сто потов сойдёт.
   - А разве ближе, чем во Владимире духовного училища нет?
   - Отчего же нет? Есть. Да только, где место было для казённокоштного студента, туда и отдали.
   - Понятно.
   - И не спрашивал меня никто, хочу я на попа учиться или не хочу.
   - Так, и меня не спрашивали.
   - А я так понимаю, что спрашивать надо. Хотя, с другой стороны, что ты о себе знаешь в четырнадцать лет? Знаешь ли ты, чего на самом деле хочешь? Нет, конечно. Я только к восемнадцати понял, что не моё это дело, быть попом. И план наметил.
   - Какой план?
   - Как не стать попом! А ты хочешь им стать?
   - Честно? Не слишком тянет. Совсем не тянет. Но я выхода не вижу.
   - Балда! Выход всегда есть! Это только из гроба выхода нет.
   - И какой же выход? Откажешься служить, тебя заставят деньги вернуть за обучение и содержание. Так мне мой батюшка сказал. Может, припугнуть хочет?
   - Сбежать!
   - А если поймают?
   - С умом надо бежать и знать, куда.
   - И куда?
   - Так я тебе и сказал! Держи карман шире. Велика Россия! Вот, если ты со мной, тогда скажу.
   - Хорошо! Я подумаю.
  
   Пётр думал два дня. Прикидывал так и этак. Уж больно соблазнительной казалась перспектива. Не придя к окончательному решению, он вновь разговорился с Тимофеем.
   - А если я с тобой, куда побежим и как?
   - Ладно! Скажу! Из Владимира по Московскому тракту через Муром, Казань Пермь, Тобольск и так далее ходят обозы в Иркутск. Смекаешь?
   - Нет.
   - Тьфу! А ещё лучший студент. Обозы ходят по Московскому тракту в Сибирь. Смекаешь?
   - Кажется, да.
   - Кажется ему! Как есть, дурень! Объясняю! В нужное время оказываемся в Муроме, присоединяемся к обозу и вперёд - в Сибирь! Хошь, в Иркутск. А хошь, в Красноярск. Или в Томск. Или в Тобольск. Это сибирские города. Сибирь большая - конца и края нет! Нас там не найдут.
   - И что мы будем там делать?
  
   Тимофей захохотал, но тотчас спохватился и оглянулся:
   - Ты о Ломоносове Михайле слыхал?
   - Разумеется.
   - Так вот, Ломоносов сказал, что богатство России будет прирастать Сибирью. Пушнина там, рыба разная в великих реках, золото. Да мало ли что ещё! Вот, послушай;
   Напрасно строгая природа
  От нас скрывает место входа
  С брегов вечерних на восток.
  Я вижу умными очами:
  Колумб Российский между льдами
  Спешит и презирает рок.
  
   Пётр во все глаза глядел на Тимофея, не веря своим ушам. Нерадивый студент стихи Ломоносова наизусть читает.
   - Так чего же нам не стать Российскими Колумбами? - вдохновлялся всё больше и больше Тимофей. - О Колумбе слышал?
   - Слышал. Он Америку открыл.
   - Он - Америку, а мы - Сибирь откроем!
   - Так Сибирь давно уже открыта.
   - Неважно! Народу там мало, значит, мы будем среди первых. Золото будем искать и найдём! Богатыми будем. Богатыми и свободными! Ни от кого зависеть не будем. Ни от архимандритов, ни от архиепископов, ни от епископов, ни от помещиков, ни от крестьян. Сами себе хозяева!
   - Это из священнослужителей - в купцы?
   - Да хоть и в купцы! Священнослужители нашего ранга зубами от голода щёлкают, а купцы хорошо едят да сладко спят. В общем, ты как хочешь, а я, как документ об окончании училища получу, присоединюсь к обозу. И прощай! Россию увижу. Буду в Сибири золото искать. Найду, путешествовать стану. В Китай поеду, в Европу. Не могу я на одном месте сидеть. И так уж засиделся.
   - А что за обозы-то?
   - В Сибирь везут на телегах муку, крупу, толокно, ткани, оружие всякое, патроны, лекарства, книги.
   - И книги?
   - И книги! Много всякого везут, чего нет в Сибири. А обратно чай везут, всякие китайские товары, пушнину, продовольствие, какого в России нет, орехи кедровые, рыбу замороженную зимой,, например, да мало ли чего ещё! В Сибири всего много
   - Заманчиво.
   - Давай, думай, ты со мной или остаёшься. Думай, орёл ты или петух в курятнике.
   - Так ведь страшно! В Сибирь, я слышал, каторжников по этой дороге отправляют.
   - Нам-то что до них? Они сами по себе. А мы будем с обозом. В обозе купцы, переселенцы, учёные, путешественники, охрана идёт с обозом. Дорога опять же обустроена. Чтобы путники не плутали зимой, верстовые полосатые столбы стоят. А чтобы зимой дорогу снегом не заметало, Императрица наша Екатерина Великая велела по обочинам берёзы сажать на расстоянии трёх метров друг от друга, чтобы они снег задерживали. Берёзы те в народе называются "екатерининскими". Каждое крестьянское хозяйство в деревнях вдоль тракта стоящих обязано было посадить по несколько берез и следить за их выживанием. И следили. Вдоль тракта сотни почтовых станций построены, постоялые дворы, тележные, санные и сбруйные мастерские. Так что, кругом порядок.
   - А откуда ты всё про это знаешь?
   - Узнавал у людей, которые по этому тракту туда-сюда катаются.
   - Ну, допустим, уедем мы в Сибирь, а мы-то, кто там будем? Не купцы, не переселенцы, не учёные, не путешественники и не охрана. Кто мы?
   - Мы - выпускники Владимирского духовного училища и едем в качестве миссионеров, духовно окормлять малые народы Сибири. Это для начальства объяснение. Для блезиру. Никакого обмана, А что мы будем делать на месте, никому до того дела нет. Кстати, если малые народы подвернутся под руку, будем окормлять. Почему, нет. Жалко нам, что ли! Имеем право! Ну, как ты? Едешь со мной?
   - Погоди! А вот те люди, что туда-сюда ездят, они что, все золотопромышленниками стали?
   - Вот, что у тебя в голове, Пётр? Химеры какие-то. Золотопромышленниками не скоро становятся. Чтобы стать золотопромышленником, надо сначала по лесам и горам побродить, землю покопать, золото найти, потом его накопить довольно для того, чтобы самому не копать и не мыть породу в лотках, а нанять рабочих, которые этим всем заниматься будут. Вот после этого ты можешь называть себя золотопромышленником.
   - Долгая история!
   - Не такая уж она и долгая, если повезёт, и золотишко найдёшь и накопишь. Говорят, некоторые в год богатеют.
   - А если никогда не повезёт?
   - Да, ну тебя! Надо верить! Вот ты говоришь о людях, которые в Сибири бывают, что они золотопромышленниками не стали. А когда им стать? Они на государевой службе и им некогда остановиться на одном месте и начать искать золото. Они на жалование да на взятки живут. Суетятся они, понимаешь? А я понял одну истину через других людей. Золото суеты не любит. Оно тишину любит, труд и терпение уважает, и открывается только человеку трудолюбивому, спокойному, и уверенному в себе. А когда человек на государевой службе суетится, то ему некогда о себе и своём благосостоянии подумать. Снуют туда - сюда, туда - сюда. Да они даже и природы за окном своей кибитки не замечают. А природа, говорят, там такой божественной красоты, что дух захватывает! Едешь со мной?
  
  
  Глава 4
  
   Зачарованный речами однокашника, Пётр по некотором размышлении решил, что игра стоит свеч. Что он терял, если бы согласился на его предложение? Отец добыл ему тёпленькое место до конца жизни? Такое ли оно было тёпленькое? Сколько там прихожан? Есть ли там диакон? Неведомую девицу в невесты добыл? А вдруг девица-то была некрасива или уродлива? Случалось, и таких девиц родители сбывали с рук.
  Что он приобретал, если бы поехал в Сибирь? Новые впечатления, Неведомые приключения. Возможность увидеть просторы России, новые места. Встречи с незнакомыми людьми, среди которых, быть может, была его единственная девушка, которую ему суждено полюбить. Возможность разбогатеть, заведя своё дело.
  Его тоже прельстило слово "свобода", прозвучавшее столь упоительно из уст Тимофея.
  И Пётр решился.
   Но у него, в отличие от Тимофея, были трудности.
  Тимофей был, хотя и несправедливо, обозлён на родителей и не хотел ехать к ним. Он отвык от дома и родительской опеки. Он мог сам выбирать свою судьбу, тем более, что родители о ней совсем не позаботились.
  Пётр во время учения не один раз приезжал домой, навещал родителей. Ему не хотелось исчезнуть незаметно без благословения отца и матери. Он должен был сказать им о своём решении. И он отправился домой.
  С Тимофеем они обо всём договорились. Он должен был приехать в Судогду из Владимира на почтовой тройке и забрать Петра. Далее их путь лежал бы в Муром, где они собирались дождаться обоза, отправлявшегося из Владимира, и ехать с ним дальше.
  И вот, всё рушилось.
   Впрочем, так ли это?
   "Отец не велел мне покидать комнату, - думал Пётр, сидя на кровати. - Но разве я пленник его или раб? Разве я мальчишка, которого можно выдрать за уши и наказать за неповиновение? Я взрослый человек, окончивший духовное училище. Как можно так обращаться со мной? Это неправильно. Не хочет дать мне благословение, хочет настоять на своём? Но это моя жизнь! Моя! И я вправе жить так, как хочу, а не как хочет мой родитель. Я ухожу! Вот, сейчас я встану и уйду из этого дома. И будь, что будет!"
  В его комнату осторожно вошла Агафья Ивановна. Он вопросительно взглянул на неё.
   - Василий Петрович ушел в храм, обедню служить. Петруша, скажи мне, что ты задумал?
   - Матушка, я хочу уехать в Сибирь и там искать своё счастье. Здесь мне счастья не будет. Благословите меня, матушка.
   - В Сибирь! - Агафья Ивановна всплеснула руками. - Да ты в своём уме? Разве ты каторжник, чтобы в Сибирь себя упечь да ещё добровольно?
   - Матушка, Сибирь это тоже Россия и там не одни каторжники живут. Я хочу уехать, чтобы сделаться самому себе хозяином. И не отговаривайте меня. Не благословите меня, я всё равно уеду без вашего благословения. Только это будет всю жизнь мучить и вас и меня. Не берите греха на душу.
   Агафья Ивановна заплакала.
   - Ну, что вы плачете, матушка, как будто, я заболел или умер. Я здоровый и живой.
   - Мы ведь с отцом Василием думали, что ты наша надёжа и опора будешь в старости.
   - Да разве я один у вас сын? Я шестой. И две дочери есть у вас. И живут все не так уж далеко. Отпустите меня, матушка! Христом богом прошу! Слезами меня не остановить. Меня теперь ничем не остановить! Хочу мир поглядеть, а не сидеть всю жизнь на одном месте и ничего не видеть, кроме церкви да дома. Благословите меня, матушка! Очень вас прошу!
  Агафья Ивановна поняла, что слёзы её напрасны. Она вытерла мокрое лицо передником, встала, сняла со стены икону и перекрестила ею сына, вставшего на колени:
   - Благословляю тебя! Будь счастлив.
  Она повесила икону на место и перекрестила Пётра.
   - Хотя бы ты найди своё счастье. Но зачем так далеко едешь? Неужто, нельзя поближе? Ну, поехал бы в Москву, или в Петербург. Или в Казань на худой конец. А то, в Сибирь! Почему в Сибирь? Это так далеко.
  - Матушка, там тоже города есть и возможностей больше.
   - А чем ты будешь заниматься?
   - Буду малые народы в православие обращать. В Сибири ведь язычники живут. Без дела я не останусь. Бог поможет.
   - Да, Бог рассудит и поможет. Тебе, наверное, нужны деньги?
   - Деньги? Да, наверное.
   - У меня есть немного. Для тебя и сберегла. Хотела подарок тебе к свадьбе сделать. Но, видно, Бог иначе решил. Погоди-ка!
  Агафья Ивановна вышла из комнаты сына, а когда вернулась, то сунула ему в руки холщовый мешочек с монетами.
   - Вот, возьми! Прости, что мало. Я все шесть лет собирала и копила для тебя.
   Пётр поцеловал руку матери.
   - Благодарствую! Я верну вам. Разбогатею в Сибири и верну в сто раз больше.
   - Не думай об этом. Когда ты собрался ехать?
   - Рано утром. За мной приедет почтовая тройка с приятелем. Мы едем с ним в Муром, а там присоединимся к обозу.
   - Хорошо, что ты не один едешь. Притворись покорным, когда Василий Петрович вернётся. Собери всё, что хочешь взять с собой. Документы не забудь. Я тебе пирожков напеку на дорогу и оставлю на кухне. Не забудь взять.
   - Спасибо вам, матушка.
   - И пиши нам. Адрес-то помнишь?
   - Конечно.
   - Дай, я обниму тебя.
  Они обнялись. Агафья Ивановна ушла печь пирожки. Пётр взял свои дорожные мешки. Паспорт и свидетельство об окончании духовного училища были на месте во внутреннем кармане. Ехать он решил в льняном подряснике. В мешок положил чёрную рясу, запасные сапоги, чистую рубаху, сюртук, шейный платок и жилет. Во втором мешке лежал бараний полушубок, меховой треух и валенки. Закончив приготовления, Пётр засунул мешки под своё скромное ложе и вышел на кухню к матери.
  Увидев его, она замахала руками:
   - Иди в комнату. Не серди отца, а то он запрёт тебя в сарае.
   - Да что я, мальчишка что ли, чтобы меня наказывать и запирать в сарае. Пойду, погуляю во дворе.
  Во дворе Петра и застал Василий Петрович, вернувшийся из церкви. Увидев сына, сидящего на брёвнах возле сарая, он нахмурился:
   - Я сказал вам, чтобы вы не выходили из своей комнаты.
  Пётр встал:
   - Батюшка, я не мальчик, чтобы меня наказывать.
   - Не знаю, что вы надумали, но я надумал, если вы не проявите уважение и послушание, и не устроите вашу жизнь по отцову разумению, т придётся вам нести служение в русской армии. Будете полковым священником. Я еду во Владимир к архиепископу хлопотать о вашем новом назначении. Наш Император Николай Первый заботится об армии и ему нужны молодые люди вроде вас. Надеюсь, армейская дисциплина лучше вразумит вас, чем мои речи. Я зашёл даже дальше, чтобы способствовать вашему идеалу свободы. Я попрошу архиепископа, чтобы он дал вам место корабельного священника. Вы увидите мир, путешествуя на военном корабле.
   - Хорошо, батюшка, - смиренно согласился Пётр. - Я согласен стать корабельным священником. - Произнося эту фразу, он опустил глаза, чтобы отец не прочёл в его взгляде скрытого лукавства.
   - Конечно, о таком месте мечтают многие молодые священники, но для вас я постараюсь. И имейте в виду, что всё равно женю вас на девушке из Шуи, с отцом которой сговорился.
   - Ладно, - сказал Пётр. - Я согласен.
  Отец Василий недоверчиво хмыкнул и отправился в дом.
   "Что-то легко он согласился, - думал он, вступая в сени. - Нет ли с его стороны какого-то подвоха? Надо держать ухо востро. Может, до моего приезда запереть его в сарае, чтобы не сбежал? Пусть узнает, что такое военная дисциплина. С корабля-то он никуда не сбежит. Кругом океан. Устрою-то я его легко, но пусть думает, что мне это стоило великих трудов. Я слышал как-то, от кого не припомню, что флотских священников не хватает на военных кораблях. Попрошу у архиепископа для сына чин протоиерея. Это чин армейского подполковника. Жалованье будет повыше. Просить, так просить! А женить я Петра не стану на сговорённой девушке. Откажу её отцу. Делать нечего. Немного позора придётся претерпеть. Пусть другого жениха ей ищут. А то женишь его, а жена-то превратится тотчас в соломенную вдову. Нехорошо это по отношению к девице".
  
  Отец Василий переживал, что вновь ему придётся обращаться к начальству с просьбой о сыне.
  Через час, пообедавши в одиночестве, отец Василий дал распоряжение посадить Петра в сарай и запереть на амбарный замок, а также не кормить, после чего сел в почтовую карету, проезжавшую через Судогду, и отправился во Владимир.
  Пётр недолго просидел под замком. Его освободила Агафья Ивановна на свой страх и риск. Пётр поиграл во дворе с двумя собаками, потом немного поспал, хорошо поужинал и наказал матери разбудить его в четыре утра, потому, что в пять должна была появиться почтовая тройка, в которой он и его приятель Тимофей поедут в Муром.
  После этого, он лёг в постель и заснул крепким молодым сном.
   Агафья Ивановна, лия тихие слёзы, пекла пирожки с капустой, укладывала их в плетёную корзинку. Туда же положила большой шмат сала, ужасаясь при мысли, что, обнаружив недостачу в закромах, муж потребует с неё отчёт, а она скажет правду - отдала сыну. И будь, что будет!
  
  
  Глава 5
  
   В Муроме друзья, ожидая московский обоз, ходили по лавкам, покупая то, что, по их разумению, было необходимо в дороге. Главную хозяйственную роль взял на себя Тимофей. Он был более боек и опытен, нежели Пётр. Но своим положением коновода он не злоупотреблял, всегда советуясь с товарищем и объясняя смысл своих поступков, не всегда ему понятных. Есть, пить и делать хозяйственные покупки они решили вскладчину до той поры, пока это было необходимо для выживания в чужих и непонятных условиях.
  Первым делом Тимофей потащил Петра в лавку жестяных товаров.
   - Нам нужны два небольших ведра
   - Зачем?
   - Один для воды другой для каши.
   - Так ведь вдоль дороги есть постоялые дворы. Там кормят.
   - И надолго нам денег хватит, чтобы на постоялых дворах кормиться?
  Пётр задумался. Конечно, при таком образе жизни надолго денег не хватит. Ещё неизвестно, надо ли им будет платить за места в обозе.
  Когда рано утром ещё в потёмках он тайком уходил из дома, то заглянул на кухню, где на столе стояла корзинка с пирожками. К ручке корзинки был привязан холщовый мешочек с монетами. Это были "гробовые" деньги, собиравшиеся годами его матерью. Эти деньги он не вложил в общую с Тимофеем "казну", а отдал только те деньги, что раньше дала ему мать. "Гробовые" он припрятал на чёрный день. Их было три рубля.
  Общая "казна" составляла 5 рублей - цена одной пары яловых сапог.
   - Эх, было бы у нас сто рублей, - мечтал Тимофей, - купили бы мы лошадь с подержанной бричкой! И ехали бы на своей лошади.
   - Мне деньги мать дала. А ты где деньги взял? - спросил Пётр.
   - Украл, - не моргнув глазом, - отвечал Тимофей. - Карманы архиепископа обчистил. - Осуждаешь?
   Пётр пожал плечами:
   - Я не Бог, чтобы кого-то судить. А за правду - спасибо.
  Кроме жестяных ведёр они купили две жестяных кружки, две ложки, и две плошки. Свою ложку Тимофей засунул за голенище левого сапога. Кружку он прицепил за ручку к кожаному поясу штанов.
   - Так не потеряются, - уверил он, - и никто не украдёт.
  Пётр оценил места хранения, и сделал то же самое. Ведра они привязали за дужки к своим дорожным мешкам, а внутрь вёдер опустили свои жестяные плошки, а чтобы они не гремели, обернули их тряпками.
  Пётр подозревал, что Тимофей, шаря по карманам архиепископа, украл больше денег, чем сказал ему. Но, в конце концов, это было не его дело. Он ведь тоже припрятал "гробовые" деньги матери, а в общую казну положил три рубля, всё, что у него было.
   - А у меня ещё кое-что есть, - похвастал Тимофей, и вынул из-за голенища правого сапога кинжал в чёрном кожаном чехле, а затем вынул кинжал из чехла, чтобы показать его достоинства.
   - Его я тоже украл, - небрежно сообщил он. - Спёр у знакомого кузнеца. Ничего! Кузнец ещё выкует.
   - А зачем тебе такой нож?
   - Да мало ли зачем? Нож всегда нужен. Вырезать что-нибудь из дерева. Ложку, например. Или хлеб или мясо нарезать. Странный ты. Всё, почему да зачем? Давай, и тебе украдём.
   - Я не умею. У меня не получится. Я никогда не крал.
   - Ну, и дурак! Всё надо уметь делать. И красть тоже надо уметь. Я ведь не вор. Разве я виноват, что у меня нет денег, а вещь мне нужна. Я заимствую, а не краду. Придёт время, я этот или другой кинжал верну хозяину. Давай, и тебе позаимствуем. Вдруг на нас в дороге разбойники нападут. Чем отбиваться станешь?
   Пётр задумался. А вдруг Тимофей прав? Вдруг разбойники нападут на обоз? Видя выражение лица товарища, Тимофей засмеялся:
   - Пошутил я. Обоз охраняют конные казаки. Не бойся!
   - Да, не боюсь я!
   - И надо бы нам с тобой ватные фуфайки под тулупы и шерстяные подштанники добыть. В Сибири морозы-то лютые.
   - Где мы их добудем? Украдём?
   - Бог поможет, - загадочно сказал Тимофей и усмехнулся.
  Два дня они ждали обоз, снимая комнату на постоялом дворе.
  Наконец, ранним утром третьего дня их разбудила суматоха: слышались вопли грубых мужских голосов. Это возчики орали на коней. Лязгало и скрежетало железо. Скрипели оси колёс. Жёлтая пыль повисла над дорогой.
  Пётр и Тимофей выскочили из своих постелей, наскоро умылись во дворе у колодца, надели подрясники, схватили свои дорожные мешки и выскочили за ворота. Мимо ворот тянулся обоз. Казалось, обозу нет конца и края. Брички и дормезы громыхали, дребезжали дрожки, кибитки и коляски весело подпрыгивали на ухабах. Но более всего было груженых мешками подвод, которые скрипели и гремели на ходу. В некоторых подводах сидели на мешках бабы и дети. Мужики шли рядом. Наконец, обоз остановился.
  Тимофей, оставив свои дорожные мешки попечению Петра, носился вдоль обоза, пытаясь узнать, кто тут главный и как можно в обоз пристроиться. Между тем, напротив Петра остановился длинный чёрный, украшенный жёлтыми медными полосками дормез, и в большое окно выглянул румяный господин лет тридцати пяти. Пышные русые бакенбарды, борода и усы украшали его румяное лицо:
   - Муром? - спросил он Петра.
   - Муром, - отвечал тот.
   - Париж наш! - сообщил жизнерадостный незнакомец.
   - Так с марта наш, а теперь уж май, - приветливо улыбался Пётр.
   "Подшофе?" - предположил он и потянул носом воздух. Водкой не пахло.
   - Париж наш! - во всю глотку заорал странный мужчина.
   - Наш Париж, барин! Временно наш, - подтвердил проходивший мимо мужик с окладистой чёрной бородой..
   - Вот это правильно, временно. А на хрен он нам нужен постоянно! - продолжал пассажир дормеза, обращаясь к Петру. - Добро бы у нас с Францией общая граница была. Тогда можно было бы присоединить эту Францию, и была бы у нас французская губерния с французскими борделями, французской болезнью, французской кухней с жареными лягушками, и французской блядской революцией в недавнем прошлом. Хе-хе! И больше бы она не рыпалась. А Наполеона я бы в дворники взял. На что он ещё-то годится. На Эльбе сидит, подлец. Эльба-то недалеко от материка. Как бы не сбежал, сукин сын. Я бы лучше его расстрелял. Спокойнее было бы. Впрочем, на всё воля Божия. Не правда ли, батюшка?
   - Да, - подтвердил улыбающийся Пётр. - На всё Его святая воля!
   - А ведь мы Париж-то не сожгли, хотя могли бы. - продолжал незнакомец. - И должны были сжечь за Москву. Имели право! Но оказалось, что мы не варвары как французы, чтоб им пусто было. Блядская нация! Кстати, с кем я имею честь беседовать? Как ваше святое имя?
   - Пётр Широков.
   - О, меня встречает сам Пётр! - засмеялся весёлый господин. - Отец Пётр, - вы собираетесь присоединиться к обозу или просто так стоите?
   - Собираемся. Нас двое. Жду товарища, - отвечал Пётр, не понимая, куда клонит смешливый господин.
   - Товарища как зовут?
   - Отец Тимофей. Да вот он и сам.
  Тимофею не удалось добиться, кто в обозе главный. Все отсылали его, то в середину обоза, то в конец, к какому-то Еремею. Но Еремей был неуловим.
  Кучер благодушного господина спрыгнул с козел и сказал, проходя мимо:
   - Пойду, барин, узнаю, долга ли остановка?
  Улыбающийся господин представился юношам:
   - Меня зовут Лев Павлович Дмитриев. Я тверской помещик, а в настоящее время путешественник. Я вижу, отцы мои, что вы находитесь в несколько затруднительном положении, не правда ли? Вы хотите присоединиться к обозу и не знаете как. Я могу помочь вам в этом нехитром деле, если пожелаете.
  Юноши переглянулись. Предложение было неожиданным.
   - И что вы предлагаете? - спросил Тимофей.
   - Видите ли, отцы мои, - начал помещик, и в его улыбчивых устах это обращение "отцы мои" звучало иронично, но нисколько не обидно. - Мой старый денщик Степан внезапно заболел, и его пришлось высадить на полдороге. Но сдаётся мне, что он просто сдрейфил ехать в Сибирь и притворился больным. Ехать одному мне скушно. Мой кучер Фёдор человек бывалый и надёжный, из бывших гусар, но крайне молчаливый. А я люблю поговорить о том, о сём. Вы люди молодые, образованные, с вами должно быть интересно и мы могли бы ехать вместе в моём дормезе и изредка беседовать. Я не стану вам надоедать излишней болтовнёй. Короче, мне нужны попутчики и собеседники для умных разговоров. Еду я до Иркутска. Очень мне хочется взглянуть на этот город. Причуда у меня такая. Обещаю, что, если я вам надоем или случится другая причина, чтобы вы меня оставили, так и будет. Соглашайтесь, отцы мои. Если согласитесь, обещаю вам бесплатное пропитание и проживание на постоялых дворах по ночам до самого Красноярска. Или до Иркутска. Как пожелаете. Я еду в Иркутск.
   - Нет, - сказал Пётр, - я не согласен на бесплатное пропитание. Мы не нищие. У нас деньги есть.
  Тимофей ткнул его кулаком в бок и пребольно. Это не укрылось от внимания Дмитриева.
   - О, я не сомневаюсь, что деньги у вас есть. Кстати, а в какой город Сибири вы отправляетесь?
   Юноши снова переглянулись.
   - Я так и предположил, - невозмутимо продолжил Дмитриев, - что в Красноярск или в Иркутск, а денег, хорошо, если вам хватит до Казани. А, может, и до Казани не хватит, не так ли? Поэтому, чтобы вы не терзались сознанием, что я вас буду бесплатно кормить, предлагаю вам временно, пока мы едем, помогать мне, исполняя разные нехитрые работы и поручения. Мой денщик Степан был при мне камердинером, живал со мной в Берлине, Париже и Лондоне, говорил по-немецки, по-французски и по-английски. А вот ехать в Иркутск не пожелал. Образованность его испортила. Словом, я предлагаю вам места камердинеров при моей особе. Идёт?
   - А что мы должны делать? - спросил Пётр.
   - Будить меня по утрам, греть воду для умывания, содержать в порядке мою одежду и обувь, выполнять мелкие поручения, ну, и как я уже сказал, беседовать со мной время от времени и читать мне книги хотя бы часок в день. И да, горшки за мной выносить если понадобится. Таковы условия.
   - Так вы военный? - спросил Пётр.
   - Так точно! Военный в отставке. Видите ли, отцы мои, я остро нуждаюсь в помощи, потому что был ранен тремя ударами сабли по голове. Оттого мне и пришлось выйти в отставку. Иногда у меня дико болит голова, и я становлюсь беспомощен. Если вы не согласитесь, придётся мне повернуть назад и ехать в моё имение догонять камердинера Степана. Прощай мечта, увидеть Иркутск, Байкал, и всю Сибирь. Кстати, говорят, что реки там широки и глубоки, как моря. И рыбы в реках видимо-невидимо. И зверей в тайге полным-полно. Помогите инвалиду исполнить мечту, а я помогу вам.
  Появился кучер Фёдор. Проходя мимо барина, он сказал:
   - Скоро поедем.
   - Вот! - засмеялся Дмитриев. - Теперь до вечера он слова не скажет. Ну, что, отцы мои? Согласны вы на мои условия?
   - Да, - воскликнул Тимофей. - Мы согласны!
   - Отлично! Документы у вас в порядке?
   - В порядке! Показать?
   - Нет, я верю. Привязывайте ваш багаж поверх моего сундука, и прошу пожаловать!
  Дмитриев распахнул дверцу дормеза и крикнул:
   - Фёдор, дай батюшкам верёвку.
   Кучер покопался под своим сидением, вытащил бунт и бросил в руки Петру. Юноши бросились привязывать свои дорожные мешки.
   - Эй, батюшки, - раздался голос Фёдора, - покройте сверху брезентом.
   И в них полетел кусок непромокаемой ткани.
   - Что ты о нём думаешь? - тихо спросил Пётр.
   - Да ничего я о нём не думаю. - ответил Тимофей. - Может, он и впрямь ранен и за ним нужен уход. Три удара саблей по голове это тебе не хухры-мухры! Надеюсь, он не сумасшедший, потому что только сумасшедший или авантюрист добровольно поедет в Сибирь.
  Едва они увязали свой багаж и сели в дормез, как обоз, кряхтя, тронулся с места.
  
  
  Глава 6
  
   Юноши сидели на мягких сидениях напротив Льва Павловича и не верили своему счастью. Ехать в дормезе с рессорами, это не дорожную пыль глотать, сидя на подводе. А ведь только на места в обозе они рассчитывали.
  Они разглядывали своего неожиданно подвернувшегося благодетеля, а он, улыбаясь, разглядывал их.
  Коренастый, бойкий, чернявый, с нестерпимо синими глазами Тимофей привлекал внимание живостью движений, ухватистой силой.
  Стройный, спокойный, белокурый, Пётр привлекал внимание глубоким задумчивым взглядом серо-голубых глаз.
   Дмитриев снял дорожную фуражку и юноши увидели, что его лоб пересекает глубокий шрам от сабельного удара, уходящий под каштановые волнистые волосы. Шрам не портил его внешность, но придавал ему мужественный вид. Лев Павлович был красив зрелой мужской красотой, которую, не портил этот шрам.
   - Бородино? - спросил бойкий Тимофей, указывая взглядом на шрам.
   - Бородино, - подтвердил Дмитриев. - Позвольте представиться: я бывший командир гусарского эскадрона. Бывшим меня сделало французские сабли. Теперь я просто помещик и путешественник. Жены у меня нет. Детей тоже нет. Трое братьев погибли на поле боя. Сестёр нет. Родители давно померли. Ну, а ваши биографии, я полагаю, ограничиваются только Владимирским духовным училищем, я прав?
   - Прав, - отвечал Тимофей. - Мы только что вышли из училища.
   - И что же подвигло вас искать счастья на большой дороге? - улыбался Дмитриев. - Погодите, не отвечайте. Я сам попробую догадаться. Недостаток средств. Любовь к авантюрным приключениям. Страсть к дальним путешествиям. Желание разбогатеть на новом месте. Держу пари, что всё это вместе взятое. И ещё держу пари, что вы успокаиваете свою совесть тем, что уверяете самих себя и окружающих вас людей, что вы хотите стать батюшками или миссионерами у малых народов Сибири. На самом деле вы хотите заняться чем-нибудь другим. Например, стать золотоискателями. Я прав?
   - Вы правы, - подтвердил Пётр.
   - Я вам больше скажу, отцы мои. Сначала вы хотите стать золотоискателями, а, если повезёт, то и золотопромышленниками. Я прав?
  Оба "отца" согласно кивнули.
   Дмитриев с торжеством глядел на них.
   - Сейчас многие смелые люди срываются с насиженных мест и едут в Сибирь. Говорят, что там находятся несметные сокровища. Говорят, там есть золото, серебро, алмазы, уголь, руда, лес. Надо только приложить руки и вложить деньги, и станешь богат, как Крёз. Руки, я смотрю, у вас есть. А вот, деньги! Есть у вас деньги?
   - Нет у нас денег, - мрачно сказал Тимофей.
   - Я так и подумал. Денег у вас нет. А как вы собрались искать и добывать золото? Надо ведь многое купить. Надо многому научиться. А чтобы купить оборудование и чему-то научиться, нужны деньги. Может, вам лучше повернуть назад и отказаться от вашей затеи? Сибирь жестока и вы должны это знать. Она не любит легкомысленных людей.
   - Нет, - сказал Пётр. - Мы не повернём назад. Мы молоды и сильны. Мы заработаем деньги. Нам никакая работа не страшна.
   - А что вы умеете?
  Пётр и Тимофей переглянулись. Что они умели? Молиться. Служить в храме. Совершать требы. Крестить младенцев. Отпевать покойников. Дмитриев насмешливо смотрел на молчащих юношей.
   - Землю вы копать сможете? Промывать породу в лотке, стоя по колено в ледяной воде сможете?
   - Сможем! - сказал Тимофей.
   - Сказать-то легко, а вот как до дела дойдёт ...Короче! Не хотите ли вы взять меня в долю? Всегда в товариществе должен быть кто-то третий. Вам ведь там, в Сибири понадобится оборудование: лотки, лопаты, кирки, да мало ли ещё какие инструменты, не так ли? Кроме того, понадобится оружие для добычи мяса в тайге. Ружья, боеприпасы. И тёплая одежда понадобится, и сани, ездовые и охотничьи собаки, и проводники-слуги из местных народов. Кто из вас умеет чум поставить? А костёр разжечь? Думаю, что ни один из вас. А жить в тайге под открытым небом дело гиблое. Всему учиться надо. И надо у кого-то учиться. И для этого всего нужны деньги. Я после ранения вам плохой помощник, это понятно. Но я богат. Довольно богат, чтобы путешествовать. И вот, я как третий соучастник вашего дела вложу свои средства во всё, что вам понадобится. Ну, как?
  Юноши молчали.
   Внезапно дормез сильно тряхнуло, должно быть, колесо наехало на камень. Дмитриев схватился обеими руками за голову и на несколько мгновений замер. Замерли и юноши.
   - Всё ещё больно, - пояснил Лев Павлович, отнимая руки от головы. - Времена так больно, что я нуждаюсь в помощи. Вы подумайте о том, что я вам предложил. Сибирь это серьёзная дама. Повторю: на не любит легкомысленных мужчин. Это вам не сраная напомаженная кокотка Франция!
   - Позвольте вопрос, - обратился к нему Пётр. - Вы ведь и так богаты, как вы говорите. Зачем вам золото?
   - Отличный вопрос, батюшка. Я сейчас вам на него отвечу. А пока давайте условимся вот о чём. Называть вас батюшками, право, смешно. У вас приходов нет и неизвестно, будут ли. Давайте я вас по имени-отчеству называть буду. Как меня зовут, вы уже знаете. Итак?
   - Пётр Васильевич Широков.
   - Тимофей Сергеевич Агеев.
   - Вот, и прекрасно. На людях я буду обращаться к вам, как полагается, если вы будете ходить в подрясниках или рясах. А между собой давайте без этого всего, без "батюшек", договорились? Тем более, что я старше вас лет на пятнадцать и мне смешно вас батюшками величать. А со временем, если вы мне окончательно понравитесь, мы и отчества ваши отбросим.
  Юноши кивнули головами.
   - Ну, а теперь вернёмся к вашему отличному вопросу. Пожалуй, мне на него следует ответить с предельной честностью, а то вы подумаете, что я непомерно жаден. Видите ли, было у меня три старших брата. Все мы служили в одном гусарском полку. Мои братья были старше меня. Все они были женаты и имели детей. У самого старшего Степана было их трое. У второго по старшинству Ивана было их двое. У следующего Павла было их тоже двое. Итого числом семь племянников и племянниц. Когда мои братья женились, наш отец давал им часть наследства, имение, крепостных и капитал. Приданое их жён было незначительным, поскольку мои братья женились не по расчёту, а по любви. Братья мои были храбрыми воинами. Но к моему величайшему прискорбию были они также любителями балов, скачек, лошадей, блядей, охоты и игры в карты. И выпивохи они были тоже изрядные. К началу двенадцатого года все мои братья свои имения, крепостных и капиталы пустили по ветру. И все они полегли на поле сражения. Мне одному повезло. Божиим провидением я не потерял жизнь, но лишился здоровья. Когда я залечил раны, то понял, что все заботы о моих племянниках, племянницах и невестках свалились на мои плечи. И уклониться от этой ноши никак нельзя. Не мог же я пустить по миру родственников. Мой капитал был в целости. Крепостные и имение не заложены. Я не успел стать выпивохой и картёжником. Я выкупил имения и крепостных моих погибших братьев. После чего моё состояние сильно сократилось. Племянников моих я устроил в Московский кадетский корпус на казённый кошт, что облегчает жизнь их матерей. Невестки мои ничего не умеют делать. А ведь надо кормить, обувать, одевать образовывать дочерей, да скопить им хорошее придание. Вот, я и подумал, что надо искать источник богатства, чтобы помочь племянницам и невесткам и пополнить свой капитал. Служить в армии я более не могу. Кроме военного дела я ни к чему не приучен. Следовательно, мне надо искать источник богатства надёжный и быстрый. Вот, я и подумал, а не поехать ли мне в Сибирь! Не поискать ли золото. Надо его только найти и добыть. Оставил я надёжного управляющего для имений своего и невесток, выделил им часть своего капитала с условием, что они не будут тратить его на глупости, и отправился в путь. Вот, всё вам я и выложил!
   - Всё равно, будут на глупости тратить! - выпалил Тимофей. - Бабы - народ глупый.
   Лев Павлович рассмеялся:
   - Вы рассуждаете не как священник, а как умудрённый опытом мужик, извините. Разве вы знаете сразу всех женщин, чтобы чохом давать им такую характеристику? Я, например, знаю, немало разумных женщин, неважно из какого социального круга. Вы молоды и оттого рубите сплеча. Итак, что я должен о вас знать, чего ещё не знаю?
  Пётр пожал плечами:
   - Наверное, я непослушный сын. Ушёл из дома без благословения батюшки. Но меня благословила моя матушка.
   - Должно быть, батюшка давил на вас, из дома не отпускал.
   - Да, давил и не отпускал.
   - Вы, я полагаю, последний сын в семье?
   - Да, я младший.
   - Как и я в моей семье. А вы, Тимофей Сергеевич?
   - А я украл деньги у архиепископа. Обшарил карманы его штанов, пока он мылся в бане. Но я ему верну, когда разбогатею. И ещё я нож украл у кузнеца знакомого. Тоже когда-нибудь верну. Мне нож нужен был, а денег купить не было.
   - Верю, что вернёте и деньги архиепископу и нож кузнецу. Что же, друзья мои, мы заключили с вами прекрасный союз, а теперь давайте закрепим его лёгкой закуской и выпивкой. Передайте-ка мне вон тот зелёный сундучок, что стоит в углу.
  Сундучок был передан. Лев Павлович ловко откинул крышку, которая прекратилась в небольшой стол с бортиками по краям.
  Из корзины был вынут кусок тамбовского окорока и сыр, завёрнутые в промасленную бумагу, каравай хлеба, солёные огурцы и помидоры в банке, и оплетённая лозой бутылка красного вина. На дне сундучка лежал серебряный прибор: чарка, тарелка, вилка, ложка и столовый нож.
  Лев Павлович озабоченно поглядел на юношей.
   - А вам придётся трапезничать при помощи рук.
   - Ну, почему, - солидно возразил Тимофей. - У нас плошки есть, и ложки, и нож.
  Он открыл дверцу дормеза и выскочил на ходу, благо дорога шла в гору, и обоз двигался медленно. Тимофей резво вынул из вёдер жестяные плошки и вернулся внутрь, после чего вынул из-за голенища сапога нож и ложку, и отцепил от пояса кружку. То же самое проделал и Пётр. Лев Павлвич восхитился:
   - Да вы хозяйственные юноши. Тимофей Сергеевич, режьте вашим замечательным ножом хлеб, сыр и окорок. А вы, Пётр Васильевич, наливайте кубки. Будем пировать. Да, и положите на большой ломоть хлеба добрый кусок окорока и сыру. Я передам Фёдору. Вина ему не полагается. Он при исполнении. Но мы ему оставим толику на вечер.
  Тимофей исполнил приказание Дмитриева. Тот постучал в окошечко у себя за спиной, открыл его и передал еду кучеру. После чего плотно окошечко закрыл.
   - Фёдору не обязательно наши разговоры слушать. Итак, за наш союз!
  Серебряная чарка и две жестяных кружки ударились краями, и мужчины выпили за сотрудничество и удачу. Вино оказалось превосходным.
   - Расскажите о Бородино, - попросил Пётр.
   - Да что там рассказывать! - поморщился Лев Павлович. - Битва была ужасная. Кругом всё выло, грохотало и свистело. Ядра летали туда и сюда, как бешеные. Атака шла за атакой. Трупы лежали горами. Ничего интересного в войне нет. Есть только тяжёлая работа, страх, кровь и смерть.
   - А почему мы отступили и отдали Москву?
   - Кто отступил? Мы отступили? - возмутился Лев Павлович. - А почему, милостивый государь, француз из России убежал? Вы знаете, сколько солдат привёл Наполеон в Россию?
   - Должно быть много.
   - Около шестисот тысяч. А сколько ушло из России во Францию, вам известно?
   - Нет, точно я не знаю.
   - Около восьмидесяти тысяч. Сколько французов, по-вашему, погибло в России?
   - Примерно пятьсот двадцать тысяч, - подсчитал Тимофей.
   - Верно! Милостивый государь, Пётр Васильевич, простите, но вы ничего не понимаете в военном искусстве. Я не стану вдаваться в подробности. Вопрос стоял так: потерять на время Москву и сохранить армию? Или потерять армию и потерять Москву? Вы бы что выбрали?
   - Первое.
   - Вот, Кутузов и выбрал первое! Наша армия не была разбита. Она сохранила артиллерию и отошла к Можайску в полном боевом порядке. Французы получили Москву, которая им всё равно не досталась, ибо была сожжена. И остался голодный француз на морозе. Так, кто выиграл эту войну? Кто победил? Правильно! Мы победили! А ничтожная горстка французов вместе со своим предводителем едва ноги унесла. А Москву мы отстроим. Ещё краше будет наша Москва! Давайте, выпьем за нашу древнюю столицу!
  
  Тимофей налил вина, и снова стукнулись краями серебряная чарка и жестяные кружки.
   - Всё ли вы поняли, Пётр Васильевич? - миролюбиво спросил Дмитриев.
   - Да, я понял. А вот, скажите, Лев Павлович, французы к нам снова полезут?
   - Пётр Васильевич, голубчик, лезли к нам не одни только французы. Вся Европа лезла. Поляков было до чёрта! Они, поляки, думали, что Наполеон поможет им создать своё государство. Немцев тоже было до чёрта. Голландцы были, испанцы, португальцы, хорваты, итальянцы. Всякой твари по паре. Одни французы никогда не полезут. А вот вся Европа когда-нибудь захочет взять реванш и снова полезет. Но это в отдалённом будущем. Европа нас не понимает и ненавидит оттого, что не понимает. И ещё она завидует нам. Завидует нашим землям и богатствам. И ей, Европе, всегда будет казаться, что у нас наши богатства надо отнять. Это противостояние навсегда. И мы всегда их будем бить, потому что Бог на нашей стороне.
   - А почему мы всегда их будем бить? - спросил Тимофей.
   - А потому, что мы - русские люди, сильные духом, а они - европейские хищные гиены и шакалы. Люди всегда побеждают хищников. На то они и люди.
  После трапезы, Пётр убрал остатки еды в сундучок и отправил его спать в угол кареты. Троих союзников тоже стало клонить в сон.
   - Раскладывайте подушки по полу дормеза, - приказал Лев Павлович, - и ложитесь. Встали мы рано, не грех и вздремнуть. Всем места хватит, тем более, что мы не толстые. Через десять минут все трое погрузились в приятную лёгкую дрёму.
  
  
  Глава 7
  
   От Мурома до Казани путешественники ехали тринадцать дней. Всё это время они привыкали друг к другу. Тимофей и Пётр исправно выполняли свои обязанности камердинеров. Лев Павлович был чрезвычайно чистоплотен и требовал не только тёплой воды для утренних умываний, но и влажных обтираний всего тела дважды в день, утром и вечером. Эти процедуры проделывались во время остановок обоза, когда возчики меняли лошадей и трапезничали. Дмитриев говорил, что его раздражает дорожная пыль, оседающая не только на одежде, но и на коже. Эта привычка помещика была, по-видимому, заразной. Глядя на Дмитриева, юноши набирали из колодцев воду в свои жестяные ведёрки, смачивали в холодной воде тряпки и стирали с себя дорожную пыль, фыркая, как застоявшиеся кони.
   - Прекрасно! - говорил Дмитриев, глядя на них. - И чистота, и закалка организма. В Сибири здоровье, ой, как необходимо.
  Всё, что Лев Павлович мог сделать сам, он делал и не просил помощи.
  Но случались ситуации, когда он не мог справиться, и тогда друзья приходили к нему на помощь. Добыть воду и согреть её на печах постоялых дворов была их забота. Для этого тоже пригодились их жестяные вёдра. Свою одежду и одежду своего старшего товарища они тоже тщательно вытряхивали, чистили обувь, проветривали дормез, вытирали влажной тряпкой кожаные подушки и сидения, пока Лев Павлович, разминая ноги, прохаживался вдоль дороги. Стирали также дорожную пыль с внешних стенок дормеза, уделяя особое внимание дверцам и ступеням.
  Постепенно образ жизни Дмитриева становился и их образом жизни, потому что он, молча, ждал от них того же, что делал сам. Достаточно было одного его взгляда. Они даже стирали нижнее бельё, после вешая его на верёвку, привязанную вдоль верха дормеза, и высушивая на ветру.
  У юношей свободной минутки не было. И Лев Павлович всегда находил им занятие, чтобы они не заскучали и не обленились. Он требовал, чтобы часть пути они все непременно шли пешком, то обгоняя дормез, то намеренно отставая от него, чтобы потом догонять быстрым шагом.
   - Если ногам не позволять работать, - говорил он, - они отсохнут. Это касается любого органа нашего тела, включая мозг. Я сам до этого додумался. Мы принимаем пищу, чтобы заставить внутренние органы работать и давать нам жизненную энергию. А мозг? Мозгу-то тоже нужна пища и деятельность, которая не даст ему засохнуть и помереть прежде, чем умрёт тело. С телом всё понятно, какая ему нужна пища. А мозг? Какая нужна пища мозгу? Отвечай, Тимофей!
   - Решать какие-то жизненные и бытовые задачи. Освежать память о том, чему тебя научили.
   - Не стану спорить, ибо верно. Но это не всё. Отвечай, Пётр!
   - Получать новые впечатления через органы чувств от природы и людей, читать книги!
   - Молодца! Ай, молодца! Оба вы молодцы! Всё верно!
  Кормились они все, включая Фёдора, на постоялых дворах, и ели одну и ту же пищу. Дмитриев не делал себе никаких привилегий. Щи, гречневая или перловая каша с говядиной, пироги с капустой или картошкой была их повседневная еда. Пили они холодную колодезную воду, изредка позволяя себе стакан чая с сахаром вприкуску.
  Когда образ их дорожной жизни приобрёл автоматизм привычки, стало гораздо легче справляться с возникающими трудностями. Они приобретали опыт. Когда опыт доставался дорогой ценой, то он становился бесценным.
  Несколько раз на дню их обоз обгоняли правительственные почтовые курьеры. Их кибитки, запряженные резвыми тройками, летели на бешеной скорости от одной почтовой станции до другой, где возницы меняли уставших лошадей на свежих. На конской упряжи висели валдайские колокольчики, предупреждавшие заливистым звоном обозы и вообще всех, кто в это время мог оказаться на дороге и помешать бешеному движению.
  Когда Дмитриев с товарищами в первый раз решили совершить пеший переход для того, чтобы не "отсохли" ноги, они отправились не по правой обочине, а по внутренней стороне дороги, слева от обоза, полагая, если дорога свободна, то можно идти спокойно, ничего не опасаясь.
  Когда они услышали звон колокольчиков, догонявший их, то не придали этому никакого значения. И напрасно! Вовремя оглянулся Тимофей, когда летящая во весь опор курьерская тройка уже нагоняла их. Юноша успел оттолкнуть Пётра и Дмитриева к обозу, толкнул их так сильно, что они упали на мешки, которыми была нагружена подвода, возле которой они находились в этот миг. Сам Тимофей тоже успел увернуться от лошадей, но не увернулся от удара кистенём по спине. Удар железными болванками на ремне, приделанном к деревянной ручке, был чрезвычайно болезненным, и Тимофей взвыл от боли. А тройка уже унеслась вперёд, и удалялся звон валдайских колокольчиков.
  Напрасно Тимофей, горя пламенем мести, надеялся увидеть курьера, ударившего его, на ближайшей почтовой станции. Тройки там уже не было. Станционные смотрители стремительно поменяли лошадей и кибитка умчалась.
  Долго Тимофей носил на спине курьерские знаки отличия. Заживали они трудно. С тех пор друзья стали осмотрительнее и никогда более не гуляли с левой стороны обоза, провожая каждую летящую мимо фельдъегерскую тройку укоризненными взорами.
  Гуляя вдоль обоза, Пётр приметил, что на подводах едет много людей крестьянского вида, но платье их несколько отличалось от того которое он привык видеть на московских или владимирских крестьянах.
  "Из какой они губернии? - думал юноша. - Надо бы спросить. И детей у них много. Куда и зачем они едут?" Он подошёл к ближайшей подводе, на которой сидели женщины, подростки, дети и спросил:
   - Вы, чьих будете? Откуда едете?
   - Старообрядцы мы - ответила пожилая женщина. - Едем далеко.
  Более от них он ничего не добился и пошёл вдоль обоза дальше. Тут он увидел, сидящую на мешках с крупой, красивую девушку, и загляделся на неё. Был на ней домотканый синий сарафан. Под сарафаном была белая рубаха-становина с вышивкой на концах рукавов. Поверх сарафана девица носила коричневый пояс с кистями на концах, и на голове её была белая льняная повязуха. По одежде Пётр понял, что эта девушка тоже из семьи старообрядцев. Более всего его поразили её глаза, синие и глубокие, как озёра, и полные смешливые губы. Девица тоже смотрела на него, и концы её красивого рта подрагивали в слабой улыбке. Пётр двинулся, было, к девушке, но его остановил грубый мужской окрик:
   - Стой, долгополый!
  Юноша оглянулся и увидел молодого мужика с синими глубокими глазами. "Наверное, брат, моей девицы, - подумал он. - Вот беда!"
   - Чего тебе надо? - продолжал мужик. - Не про тебя девица. Отойди!
   - Вы переселенцы? - миролюбиво спросил Пётр.
   - Ну, переселенцы. И что?
   - Да, ничего. Просто интересно, куда едете? Я еду в Иркутск. Хочу обращать малые народы.
   - Ну, и обращай на здоровье, а к нам не приставай.
   - Да отчего же вы такие нелюбезные? Разве я вас чем-то обидел?
  Мужик подумал и ответил:
   - В Беловодье мы едем. Там антихриста нет, который вас, долгополых, соблазнил.
   - И далеко ли до Беловодья вашего?
   - А тебе, зачем знать?
   - А я, может, за вами увяжусь. Может, и мне Беловодье увидеть хочется.
   - Едем мы до Казани, а оттуда до Бийска. А от Бийска куда дальше - не скажу. Всё равно, ты поп и троеперстием крестишься. И не возьмут тебя в Беловодье. Порченый ты.
   - А что там, в Беловодье?
   - Там дивно. Хлеб сеют раз, а урожая хватает на четыре года, потому что святая страна сия лежит близко к раю, а оттуда живьём берут всех на небо. Много там храмов чудных православных. Нет там бедных, и нет там богатых. Все равны перед Богом. Никто богатств не копит, хотя сия страна богата. Много там злата, серебра и драгоценных каменьев. Бери, не хочу. И никто не хочет брать, потому что, какой смысл? В рай с богатством не пропустят. Нет там убийств, обмана, прелюбодеяний, мошенничества и воровства. Люди все открытые, добрые.
   - А как туда попасть?
   - Ты не попадёшь. Я же сказал, что ты порченый. Так, что, езжай, куда ехал и на сестру мою не гляди, а то я не уважу твой сан, и дубиной огрею.
   - Ладно, - сказал Пётр мужику, - удачи вам. - Желаю найти это волшебное Беловодье.
   - И тебе удачи, - мрачно ответил мужик и вынул из-за голенища сапога кнутовище.
  Обоз тихо тронулся.
   "А ведь их здесь в обозе много, - думал Пётр, глядя вдаль поверх голов. - Найдут ли свое Беловодье, только Господь знает, а вот снег и мороз точно найдут. Вообще всё это странно. Почему эти люди едут с Сибирь? В Сибири холодно и неизвестно, что их ждёт? Смогут ли они вести тот образ жизни, что вели о этого? Сохранят ли свои обычаи? Почему они были преданы анафеме? Почему их называют раскольниками, в то время, как не они произвели раскол церкви, а патриарх Никон и его приверженцы? Почему правильно совершать крестное знамение троеперстием, а не двуперстием, как в древности? Как много вопросов, и кто мне даст на них ответы? В духовном училище мы слышали друг от друга о протопопе Аввакуме, и слышали даже, что он написал книгу о своём житии, но никто из нас книги этой не читал и даже её никогда не видел. Знали только, что Аввакум был другом Никона, но позже выступил против его церковных реформ, за что был сослан, заточён в тюрьму и казнён. О казни его ходили страшные слухи, будто бы вместе со своими приверженцами Аввакум был заживо сожжён в срубе.
  Как это могло произойти? Христос ведь велел любить и прощать даже врагов своих, а тут христианина, несогласного с реформами, христиане приговаривают к казни и жгут заживо!
   Боюсь, что кто-то из них не христианин, а это не Аввакум!"
  
  
  Глава 8
  
   - Сегодня почитаем, - сказал Лев Павлович, когда, исполнив все дела, и после пробежки вдоль обоза они устроились внутри дормеза, спасаясь от палящих лучей солнца.
   - Будем читать, и думать, мозг поддерживать в рабочем состоянии. Досталась мне от батюшки книга Александра Николаевича Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". Книга эта запрещённая. До сего времени не было мне досуга её открыть и посмотреть, что же такое там написал сей государев человек, за что после и поплатился. Начинай, Тимофей!
  Тимофей взял из рук Дмитриева книгу, изданную в 1790 году в Санкт-Петербурге, раскрыл её и начал чтение вслух:
  "ВЫЕЗД. Отужинав с моими друзьями, я лёг в кибитку. Ямщик, по обыкновению своему, поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом".
  На этом месте Дмитриев прервал чтеца:
   - Ну, прямо как мы! Только у нас не кибитка, а дормез. Продолжайте, голубчик!
   Тимофей продолжил. Следующую главу "София" слушатели восприняли без особого интереса. А вот Глава "Люблин" заставила их навострить уши.
  Автор сочинения писал, что встретил крестьянина, пашущего в субботу. Крестьянин на вопрос барина, всю ли неделю он работает, как сейчас, отвечает: "В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим вставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша. У барина на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счёт знаешь. Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут".
   - Стоп, стоп, стоп! Достаточно! - воскликнул Дмитриев. - Дальше не читай.
  Он взял книгу из рук юноши и повертел её, оглядывая со всех сторон. Затем затолкал книгу под кожаную подушку.
   - Тема для обсуждения у нас есть. Хочу вас спросить, батюшки. Только отвечайте, подумав и по совести. Правильно или нет, что пятьдесят крестьян работают на одного помещика пять дней в неделю с утра до вечера, а для того, чтобы прокормить свои семьи, в которых может быть и по десять человек, у них остаётся только суббота и воскресенье?
  Юноши переглянулись и молчали.
   - Почто молчите, милостивые государи? Правильно это или нет?
   Тимофей пожал плечами:
   - Не мы этот порядок завели. Когда мы родились, таков был порядок.
   - Значит, вы это называете порядком? Так, так! Но я не спрашивал, кто этот порядок завёл и когда. Я спросил, правильно это или нет?
  
   Юноши глядели в окно и молчали.
   - Ладно, тогда я задам другой вопрос, коли на этот вы ответить не можете. Или не хотите ответить по-честному? Ладно! Говорят, молчание - знак согласия. Только не пойму я, с чем вы согласны. Вот, вы есть простые священнослужители, и в карманах у вас пусто, и я предполагаю, что любой простой иерей богатств не накопил. Ваши родители тоже простые иереи. Смею предположить, что они едва сводят концы с концами, чтобы прокормиться. Оттого вы недовольны своим положением, потому и золото вы искать хотите и едете к чёрту на кулички. Итак, вопрос: а как насчёт епископов, архиепископов, архимандритов, и прочего церковного начальства? Они тоже бедны, как вы? Ходят пешком? Нет у них породистых лошадей и красивых карет? Едят они только щи да кашу без мяса? Наперсные кресты у них, как у вас, серебряные, а не золотые? Фелони у них расшиты простыми нитками, а не золотыми и серебряными? Митры у них украшены не драгоценными каменьями, а речной галькой? Посох епископа вырезан из дерева и ничем не украшен? А панагия на груди у них не оправлена в золото и драгоценные каменья? И нет у них кубышек, полных золотых монет, надёжно припрятанных? И пуст их кошелёк, как у вас? И нет у них в домах хорошей мебели и икон, оправленных в золотые оклады с драгоценными каменьями? Отвечайте!
  Юноши молчали, опустив головы.
   - Сам знаю, что всё это у них есть. И всего этого нет у вас. А теперь задам я вам последний на сегодня вопрос. Я знаю, что обет нестяжания дают только монахи, а почему священники его не дают? Не здесь ли лазейка для накопления богатств церковным начальством? Но ведь, как говорил наш Учитель: где сокровища наши, там и сердце наше. Выходит, что сердца богатых начальников церкви принадлежат их золоту, а не учению Христа. Правильно ли это? Не противоречит ли это учению? Но это вопросы риторические. Ответы на них очевидны. А вот ответьте на мой вопрос: каким имуществом обладал Христос?
  Пётр поднял глаза на Дмитриева:
   - Хламида, сандалии и посох.
   - И всё это было расшито золотом и украшено драгоценными каменьями?
   - Нет.
   - Вам не кажется странным, что у Христа не было никакого имущества, даже кошелька, в котором он мог бы хранить монеты?
  
   Юноши молчали, потупив взоры.
   - Молчите. Значит, нечего вам сказать. А вы поразмышляйте, что в мире правильно, а что неправильно, пока я вздремну.
  Дмитриев закрыл глаза. Дремал он или притворялся, юноши не знали. Говорить при нём они не осмелились. Они посидели немного и вышли из дормеза, чтобы прогуляться. Дмитриев открыл глаза, посмотрел им вслед и усмехнулся.
   - Почто он нас вопросами пытает? - спросил Тимофей. - Есть у меня ответы, но зачем я буду ему отвечать? Какая у него цель?
   - Сказано же, чтобы мозги не засохли, - усмехнулся Пётр.
   - Да, ладно! Мозги наши не засохнут, потому что всё время думают. Толку только мало от того, что мы думаем о неправильности устройства мира. Ну, неправильно он устроен! Дальше, что! Что мы-то можем изменить? Только вот, из домов удрать да золото искать. И найдём ли?
  Тимофей замолчал. Он был сердит.
   - Не обращай внимания, - посоветовал ему Пётр. - Не хочешь отвечать, не отвечай. Будь терпелив. Молчи, и всё тут. Хотя, конечно, вопросы он задаёт интересные. Хорошо, что нам повезло родиться в семьях священников. А могло бы и не повезти. Представляешь, если бы мы родились крепостными крестьянами. Понравилось бы нам это, как считаешь?
   - Вряд ли! Остаётся только Бога благодарить за правильное рождение.
   - Ты что-нибудь слышал о восстании крестьян под руководством Болотникова?
   - Смутно. Когда это было?
   - В начале семнадцатого века. Смутное время. Оттого и помнишь смутно, - засмеялся Пётр.
   - В духовном училище мы этого не проходили.
   - Не проходили. Считай, что это смутное время мимо нас прошло. А меня добрые люди просветили. Может, ты и про Пугачёва не слыхал?
   - Отчего же не слыхал! Это же за двадцать лет до нашего рождения было.
   - В его войско множество крепостных крестьян перебежало. Хочешь, кое-что тебе скажу? Только по большому секрету.
   - Говори!
   - Некоторые помещики ужасающе жестоки к своим крепостным. Девок портят. Крестьянских жён позорят. Даже детей совращают, и иной раз до самоубийства доводят. Мужиков бьют батогами, кнутами, вожжами, розгами по полусмерти за малейшую провинность. Случается, и убивают. Людей продают, как скот. Семьи разоряют. Жён в одну сторону продают. Мужей - в другую. Детей - в третью. И ничего крестьяне сделать не могут. Закон и общество не на их стороне. Бесправны они. И мстят, как умеют помещикам. За три года до войны крепостной фельдмаршала Каменского убил своего барина топором в лесу за то, что старый помещик сначильничал малолетнюю сестру убийцы. В ходе следствия выяснилось, что Каменский много лет измывался над своими крепостными и прослыл там "неслыханным тираном" Знаешь, чем всё закончилось?
  - Чем?
   - Недовольных крестьян жестоко покарали, около трёхсот человек сослали в Сибирь.
   - За что?
   - За недовольство барином. А за шесть лет до войны князя Яблоновского в Петербурге убил его кучер. Он ударил барина колёсным ключом, после чего задушил вожжами. Кучера казнили. Оказывается, барин постоянно кучеру штаны поджигал, когда тот ехал недостаточно быстро. И таких случаев, убийства жестоких помещиков крепостными, десятки по России.
   - Откуда ты всё это знаешь? - удивился Тимофей.
   - Батюшка мой, выпимши, рассказывал дьякону, а я подслушивал. Много я чего на эту тему наслушался. И прав Дмитриев, когда церковных начальников упрекает, что они погрязли в стяжательстве. Мздоимцы они, и люди бессовестные! Это я точно знаю. И мирятся с любой несправедливостью, с любой неправильностью жизни, и не возвышают свой голос с амвона в защиту несчастных и обездоленных. А если бы такой храбрец нашёлся, то его бы и сана лишили, не только всех благ. Посмотри на наш обоз. Сколько крестьян в Сибирь бежит! Всё от притеснений помещиков или государства. Можно их понять.
   - Так зачем нам Дмитриев такое вопросы задаёт? Он ведь сам помещик.
  - Да, помещик. Но и среди помещиков люди рассудительные и совестливые случаются. Мне кажется, что он как раз из таких, из совестливых. И добра нам желает. Испытывает нас, кто мы, что думаем и что можем. Мне кажется, что он хороший человек и даже добрый. Надо дать ему понять, что мы всё понимаем, и с ним согласны, а сделать ничего не можем. Юноши повернули обратно. Когда они забрались в дормез, то обнаружили, что Дмитриев не спит, а читает запрещённую книгу.
   - Без нас? - с укором спросил Пётр.
   Дмитриев засмеялся.
   - Я немного прочёл
   - Скажите, Лев Павлович, а как наказали этого Радищева.
   - Сослали в Сибирь в Илимский острог на десять лет.
   - А где тот Илимский острог?
   - В Иркутской губернии. Радищев этой вот дорогой и ехал. Шесть лет прожил в Сибири. А когда наша Императрица Екатерина Великая опочила, новый Император Павел Первый вернул Радищева домой. Жил он у себя в Калужском имении. А когда Павел Первый преставился, Александр Первый дал Радищеву полную свободу. В 1802 году Радищев умер пятидесяти двух лет от роду. Говорят, что по ошибке выпил он царской водки, кислоты то есть и отравился.
   - А кто он был по рождению?
   - Дворянин, честный и совестливый человек. Государев работник. Должности разные важные занимал.
   - И дворянина Императрица в Сибирь отправила? - удивился Тимофей.
   - Вы меня смешите, Тимофей Сергеевич. Суд приговорил дворянина Радищева к смертной казни и приговор был утверждён Императрицей. Но потом, желая казаться милосердной, она заменила смертную казнь Сибирью. Так-то!
   - Вы ведь дозволите и впредь читать эту книгу вслух? - спросил Пётр. - Надобно ведь знать, чего не следует писать противу властей.
   - Дозволю! - засмеялся Дмитриев. - А вы хитрец!
   - Скажите, - продолжал Пётр, - вот вы ведь тоже помещик и у вас есть крепостные, которые работают на вас?
   - Есть, - прищурился Дмитриев. - Вы ведь хотите задать другой вопрос: притесняю ли я своих крепостных так, как описано в этой книге, верно?
   - Верно!
   - Отвечу вам откровенно. Я изменил систему в моём имении. Мои крепостные работают на меня три дня в неделю. Все остальные дни они работают на себя. И уж, конечно, я не заставляют их работать на себя в субботний и воскресный день. Их воля и их выбор, работать ли в воскресный день на себя или отдыхать. И знаете, они отдыхают. Человек должен отдыхать, потому что так положил наш Господь, не правда ли? Наверное, мой доход с имения мог бы быть выше, если бы я поступал, как все помещики, которых крестьяне называют кровососами и мне не пришлось бы ехать в Сибирь искать золото.
  
  
  Глава 9
  
   - Но я должен заметить, что попов крестьяне тоже называют кровососами. Вы об этом слышали?
   - Да, - тихо ответил Пётр.
   - Что посеет человек, то и пожнёт: Откуда это? - спросил Дмитриев.
   - Апостол Павел сие сказал в Послании к Галатам, - ответил Пётр.
   - Хорошо! Вы были, должно быть, прилежным студентом. А вы верите в эту истину?
  Пётр замялся.
   - Надобно верить, коли так апостолом сказано. Он лучше знал.
   - Надобно? Гм! Но всегда ли человек пожинает то, что посеял?
   - В земной жизни не всегда. А в небесной жизни, я полагаю, непременно пожнёт.
   - А если нет никакой небесной жизни,- прищурился Дмитриев,- значит, посеет человек зло на земле, никто его не поймает за руку, и возмездия за это не пожнёт он? Зло останётся безнаказанным?
   - Надо верить, - сказал Пётр, впрочем, не вполне уверенно.
   Снаружи донёсся лязг и звяканье железа. Дормез остановился.
   - Что это? Кажется, станция и трактир? - предположил Дмитриев.
   Пётр открыл дверцу и выглянул наружу.
   - Да, - подтвердил он. - Станция. Мы догнали колонну каторжников.
   Он вышел из дормеза.
   - Надо поглядеть, - сказал Тимофей и выскочил вслед за Петром наружу. Вышел наружу и Дмитриев.
  Перед ними было каменное здание почтовой станции с трактиром и конюшнями во дворе, а далее стояли низкие обширные строения, выкрашенные грязно-жёлтою краской, из дверей которых выходили каторжники по двое, опутанные одной цепью, скованные кандалами по рукам и ногам. Они шли мелкими шагами. При ходьбе их железные цепи гремели. Каторжане строились в колонны не на самой дороге, по которой ехали обозы и скакали фельдъегерские тройки, а на разбитой грунтовой тропе, бегущей по правой стороне дороги.
  Каторжники были одеты в серые холщовые халаты и штаны, а на головах у них были серые холщовые колпаки для защиты от солнца. На ногах разбитые сапоги. В основном, это были молодые и среднего возраста мужики, хотя изредка мелькали и лица пожилых людей с седыми бородами и усами.
  Путешественники, замерев, смотрели на строящихся в колонну каторжников. Лица арестантов были хмуры и глаза насторожённо глядели из-под бровей. Люди всё шли и шли; из здания словно вытекала серая грязная река. Колодников с обеих сторон окружали вооружённые гарнизонные солдаты. И у этих тоже были хмурые лица. Впереди гарцевал на вороном коне штабс-офицер, сопровождающий колонну. Он то и дело горячил коня, поднимал его на дыбы, и передние колодники пятились назад, позванивая цепями и нарушая ряды. Два унтер-офицера шли вдоль колонны, строили и равняли ряды, щедро раздавая тумаки и зуботычины.
  Когда все колодники были построены, со двора выехали, громыхая, несколько телег, на которых сидели женщины и дети разных возрастов. Грудных детей женщины держали на руках. Старшие - от двух до шести цеплялись за материнские юбки. Те, кто был от восьми до десяти, сидели или лежали на мешках. Телеги пристроились в "хвост" колонны.
   - Боже мой! - воскликнул Пётр. - А дети-то здесь зачем?
   - А куда их девать? - отозвался Дмитриев. - Зато они с матерями, а не в сиропитательных домах. Думаете, в этих домах им сладко живётся? Здесь они разделяют участь своих родителей. А население в Сибири прибавится. Ищите юноши хорошее в плохом, тогда будет легче дышать.
   - Если живыми доедут, - заметил Тимофей.
   - Это как Богу будет угодно. На всё воля Божия! - вставил своё слово Пётр.
  Вдоль колонны двигались два унтер-офицера, продолжа равнять ряды каторжан.
   - Взгляните! - воскликнул Пётр, - в первой телеге среди баб лежит мужик. И он к железному передку телеги прикован цепью. Смотрите, его руки прикованы.
   - Должно быть, он болен, - предположил Дмитриев. - А прикован он к железному брусу, чтобы не убежал. А то бывали такие притворщики, которых не приковывали. Скажутся больными, а с телеги-то и убегут. С тех пор, болен ты или не болен, не убежишь.
  Пётр быстрыми шагами пошёл к телегам.
   - Ты куда? - окликнул его Тимофей.
   Увидев Петра вблизи, одна из молодых баб с младенцем на руках спрыгнула с телеги и кинулась к нему в ноги:
   - Благословите, батюшка!
   Пётр наклонился и перекрестил её наперсным крестом. Баба поцеловала крест и руку священника.
   - Не побрезговал! - воскликнула баба. - Благословил! - и зарыдала.
   Тотчас с телеги, как горох, посыпались бабы и дети за благословением.
   Тимофей поспешил на помощь Петру. Вместе они давали целовать наперсные кресты и свои руки страждущим благословения людям. Пётр пробился к телеге, где лежал прикованный мужик. Тот встретил его злым и недоверчивым взглядом. Пётр, молча, перекрестил его и протянул ему наперсный крест для целования. Мужик истово приложился и отвернулся.
   - Выздоравливай! - сказал Пётр.
  Мужик, молча, дёрнул плечом.
   Подошедший унтер-офицер сказал:
   - Вы его благословляете, батюшка, а он барина зарезал.
   - Я не судья, а священник, - сказал Пётр.
   "Значит, схлопотал барин смерть своим поведением!" - подумал он, а вслух добавил:
   - Христос разбойников благословлял и в рай взял.
   - Такой и в раю кого-нибудь зарежет, - парировал унтер-офицер.
   - Злой вы. Занимайтесь своим делом, - посоветовал Пётр, - а я буду заниматься своим.
   - Была бы у вас, батюшка, такая собачья служба, и вы стали бы злым, - отвечал унтер-офицер.
   - Это вы государеву службу так называете? - вспыхнул Пётр. - Постыдитесь! Арестантам куда хуже, чем вам.
  Раздались протяжные крики конвойных, означавшие, что колонна готова к движению. Бабы с детьми снова забрались на телеги. Унтер-офицеры сели на коней, которых подвели к ним конюхи, заняли своё место позади последней телеги. Пётр и Тимофей вернулись к Дмитриеву. Колонна, колыхаясь и ломая стройный порядок, тронулась в путь.
   - Долгонько им идти, - сказал Дмитриев. - Норма пути 500 вёрст в месяц. До Нерчинской крепости дорога длится от полутора до двух лет, а время в пути в срок не засчитывается.
   - Нерчинск, это где? - спросил Тимофей.
   - За Байкалом, - отвечал Дмитриев.
   - Они и зимой идут?
   - И зимой. Круглый год.
   - Не засчитывается путь в два года! - воскликнул ёт. - Но это не неправильно! Неправильно!
  Он сорвался с места и пошёл к дормезу.
   - Переживает, - сказал Дмитриев. - Да, это зрелище не для слабых духом.
   - Вряд ли Пётр слаб духом, - заметил Тимофей. Он милосерден, а духом твёрд.
   - Наверное, я ошибся, - согласился Лев Павлович. - Вам виднее, вы его лучше знаете.
   - Не хотел бы я быть на месте этих арестантов, - заявил Тимофей.
   - Не будьте, - посоветовал Лев Павлович. - У человека всегда есть выбор: украсть или не украсть, обмануть или не обмануть, зарезать или не зарезать. Разве это не так?
   - Наверное. Хотя разные ситуации случаются, когда выбора нет.
   - Не так. Когда человек руководствуется разумом, у него есть выбор. А если он отключает разум и отдаётся на волю чувств, тут выбора нет, и жди беды. Это тоже выбор: разум или чувство.
  Тимофей с интересом взглянул на Дмитриева.
   - Это легко говорить. А как не отключать разум, когда он сам отключается?
   - Я слышал, что на Востоке для этого существуют специальные упражнения.
   - Неужто, правда? Вот бы хотя бы одним глазком взглянуть, что это за упражнения!
   - У вас Тимофей, разум часто отключается?
   - Бывает, - вздохнул юноша.
   - Работайте над собой, а теперь идемте к нашему милосердному другу.
  Они заглянули в дормез. Пётр молился, сложив руки у груди.
   - Будет! - сказал Дмитриев. - Надо успеть пообедать, а обоз нас ждать не станет. Идёмте!
  Пётр послушно вышел из дормеза.
   - Идёмте! Я всё равно уже закончил, - хмуро сказал он.
   За обедом Дмитриев возобновил прерванный разговор.
   - Так как быть с возмездием?- спросил он. - Эти люди, совершили преступления и понесли наказание. Допустим, что есть ад и рай. Куда они попадут после смерти?
   - Если раскаются, то в рай. А не раскаются, то в ад, - заявил Тимофей.
   - Но ведь они уже понесли наказание, - заметил Дмитриев. - Сколько же можно наказывать?
   - Так, если они не раскаялись, туда им и дорога, - заявил Тимофей.
   - Вы не находите, что это слишком жестоко?
   Тимофей пожал плечами.
   - Хорошо, - не унимался Лев Павлович, - зайдём с другой стороны. - А не может ли так быть, что убийца барина был орудием возмездия?
  
  
  Глава 10
  
   - Это как? - удивился Тимофей.
   - А вот так! Надоело Богу смотреть на бесчинства барина и беспримерное терпение кучера, которому его мучитель постоянно поджигал зад, и сделал Бог крепостного орудием возмездия. И убил крепостной своего мучителя. Может такое быть?
   - Учитель говорил, что надо терпеть, - пробурчал Тимофей.
   - Терпеть и ждать, пока весь не загоришься?
   Тимофей молчал.
   - Я ведь спросил, может такое быть, что Бог сделал крепостного орудием возмездия?
   - Может! - твёрдо сказал Пётр, до этого хранивший молчание.
   - Вот, как! - вскинулся Дмитриев. - Но ведь это ересь, батенька. Тимофей сказал, что надо терпеть, как велел Учитель.
   - Ну, и пусть, ересь! Зато зло наказано.
   - А соразмерно ли наказание? Может, следовало мужику поджечь зад барину, чтобы тот понял, что к чему? - сказал Тимофей
   - А что было бы потом?
   - А потом мужика бы всё равно упекли бы навечно в Сибирь. А, может, не упекли бы, а казнили? - промолвил Тимофей.
   - Он убил, и его не казнили, а отправили в Сибирь. Следовательно, ищем что-нибудь хорошее - в плохом: мужик жив, - подытожил Пётр. - Это хорошо!
   - Странно, что за убийство - Сибирь, а за книгу - казнь. Ведь сначала казнить хотели, не так ли? Выходит, книга опаснее убийства? - промолвил Тимофей.
  Дмитриев наблюдал за ними.
  В пути они обогнали колодников, с которыми встретились на постоялом дворе. Пётр выглянул в окно.
  Арестанты брели, уныло глядя перед собой, волоча позвякивающие цепи. Бабы с детьми в телегах дремали. И пристально смотрел в высокое небо арестант, прикованный к телеге.
  Как бы медленно ни двигался тяжело нагруженный обоз, всё-таки он двигался быстрее, чем арестанты в кандалах. За день им полагалось пройти по этапу около 20-ти или даже 30-ти вёрст, после чего полагался им ночной отдых на нарах в этапных избах. После каждых двух дней пути следовали сутки отдыха в этапной избе.
  Этапные избы имелись почти на каждой почтовой станции, с интервалом в двадцать пять - тридцать верст. Конвоиры тоже шли пешком, однако пройдя этап, они возвращались к месту, откуда пришли, и отдыхали одну или даже две недели. Про это от них самих узнал пронырливый Тимофей.
   - Как это несправедливо! - воскликнул Пётр.
   - Если бы арестанты после каждого пройденного этапа отдыхали одну или две недели, они приходили бы в Иркутск лет через десять-пятнадцать, - заметил Лев Павлович. Пётру пришлось согласиться с таким раскладом. Обогнав колонну арестантов, обоз приближался к очередной почтовой станции.
  - Сегодня я угощу вас кулебякой, а если кулебяки в трактире нет, то пирог с мясом наверняка есть, - заявил Лев Павлович, выходя из дормеза.
   - Это в честь чего? - поинтересовался Пётр.
   - Ещё два-три этапа и будем в Казани! - отвечал Дмитриев. - Там и поспим подольше, и поедим повкуснее. - Благодать-то, какая! - воскликнул он, оглядывая расстилающийся перед ними пейзаж.
  До этого места обоз ехал в зелёном коридоре по обе стороны дороги. Это был смешанный лес: сосны и ели чередовались с березами, тополями и клёнами. Под ними рос густой подлесок из рябины, бересклета, крушины, орешника и черемухи. Подлесок скрывал, что там, за ним, то ли луга и поля, то ли леса с болотами.
  Но вот, за несколько этапов до Казани зелёный коридор закончился, и взорам путников открылся великолепный вид.
  Далеко вперёд убегала дорога по необозримому зелёному лугу, поросшему разнотравьем. Какие только травы и цветы, здесь ни росли!
  Стремились к небу фиолетовые готические шпили шалфея!
  Улыбались круглые лиловые лепестки луговой герани!
  Выбрасывали вверх из середины ярко-зелёных листьев коричневые стрелки подорожники!
  Распускали ярко-жёлтые зонтики одуванчики!
  Им вторили ярко-жёлтые солнышки мать-и-мачехи и козлобородников!
  Соперничали с голубизной неба раскидистые и скученные колокольчики!
  Желтели среди них кустики подмаренника!
  Дикий тимьян круглился клумбами!
  Розовые и белые маргаритки заявляли свои права на внимание!
  Синели звёздочки скромных васильков!
  Распускались сиреневые чаши крокусов!
  Сияли пурпурные, белые и красные звёзды божественных гвоздик!
  
  Этот разноцветный ковёр цветов и трав был похож на волнующееся море под лёгким, порхающим ветерком. Всю эту роскошь заливало золотом горячее летнее солнце. Исполинский купол голубого сияющего неба с лёгкими полупрозрачными облачками высился над головами путников.
   - Как просторна русская земля! - радовался Дмитриев. - Где ещё вы увидите подобную картину? Нет больше такой земли! Знаете, когда я ещё так радовался русским просторам? На Бородинском поле перед сражением. Начало светать. Наш полк стоял на возвышении, и оттуда всё поле было видно как на ладони. Вдали у горизонта голубели какие-то озёра, стояли там и тут небольшие деревеньки. Поля пересекали перелески. Лёгкий туман поднимался из низин и рассеивался в прозрачном воздухе. Я дышал полной грудью, сидя в седле и смотря на эту ширь и раздолье, и сердце моё наполнялось радостью и горечью. Радостью, оттого, что я русский и мне предстоит вместе со всеми защищать мою землю. Горечью, оттого, что нечестивый враг своими грязными сапогами топчет мою землю. Я готов был их всех убить! Зубами грызть! Полковник дал команду, и мы полетели к селу Бородино, занять позиции в центре. Вначале враг пошёл атакой на левый фланг. А уж потом досталось и нам. Был ранен Багратион, войска дрогнули и начали отступать. И тут на нас налетели драгуны. Один из них, здоровенный такой малый, напал на меня. Я не успел увернуться, и эта сволочь рассекла мне саблей голову. Мне повезло, потому что рядом рубился с врагом Фёдор, а неподалеку были палатки, где оперировали врачи. Фёдор увидел, что я свалился с лошади. Он и отволок меня в эти палатки. Не всем так повезло. И вот, сегодня я думаю, если мне повезло остаться в живых, значит, Богу было угодна моя жизнь. Для чего-то важного он мне её оставил, как думаете? Братьев-то моих он не пощадил.
   - Для чего-то оставил, - подтвердил Пётр, тоже любуясь открывшейся перед ними потрясающей по красоте и величию панорамой. - Но вы ведь сами рассказывали, что на вашем попечении остались племянники и племянницы.
   - Да, это так! Наверное, для этого, - согласился Дмитриев.
  Кулебяки в таверне постоялого двора не оказалось. Зато, как и предсказывал Лев Павлович, пирог с картошкой и грибами был. И превкусный!
   - Ну-с, - сказал Дмитриев после обеда, когда они возвратились в дормез, - как насчёт чтения? Продолжим?
   - Да, - в один голос воскликнули юноши. Когда они узнали, что книга запрещённая, а автор был отправлен в Сибирь, их интерес к этому произведению резко возрос.
   - Прекрасно! Итак, в прошлый раз мы остановились ... Впрочем, я вспомнил. Главу "Чудово" мы пропустим. Как-нибудь сами прочтёте, когда будете уже в Сибири, и вас некуда будет сослать за чтение запрещённой литературы. Разве только на Северный полюс. Что это у вас такие лица? Шучу я! А вот главу "Спасская полесть" прочтём непременно. Начинайте, Пётр!
   Пётр раскрыл книгу, нашёл нужную главу, прокашлялся и начал читать вслух. Тимофей и Дмитриев внимательно слушали.
  Длины "Спасской полести" хватило как раз до следующей почтовой станции.
   - Понравилось? - спросил Дмитриев, вынимая книгу из рук Петра и пряча её за кожаной подушкой.
   - Поучительно, - задумчиво сказал Пётр. - Однако ж, я теперь вполне понимаю, почему автора приговорили к казни. Так, напрямую указать государям, что их окружают лжецы, лицемеры и обманщики, может только очень бесстрашный человек.
   - А толку? - прервал его Тимофей. - Так государи и поверили этому храбрецу! Прочитали и руки заломили: "Ах, нас обманывают! Ах, нам говорят неправду! Ах, какие мы недальновидные! Какие мы доверчивые! Ах, ах, ах!" И разогнали вокруг себя всех вельмож и назначили новых, честных, прямодушных, правдивых? Кто же поверит в эти сказки? Вздор! Автор добился только того, что книгу истребили, а его самого чуть было не повесили, а потом передумали и сослали в Сибирь. Мне вот интересно, кому предназначался сей труд? Безграмотным крестьянам? Смешно! Равнодушным мещанам, тоже не очень-то образованным? Занятым торговлей купцам, которым читать некогда, да и грамотность их тоже невысока? Священникам? Они, прочитав эту главу, сразу бросят книгу в огонь. Делаю вывод! Бесполезная книга! Бессмысленный труд! Обесцененная жизнь! Но кое-что мне понравилось, ибо, правда. Мне понравилось высказывание, что судьба, да рушится одним мгновением. Я с этим согласен.
  Дмитриев с любопытством слушал рассуждения Тимофея.
   - Но ведь кому-то этот труд предназначался? - спросил он, когда тот закончил озвучивать свои размышления.
   - Думаю, что дворянам и предназначался, - ответил Тимофей. - Но тут возникает вопрос: какую цель преследовал автор, возбуждая в их просвещённых умах крамольные мысли?
  
  
  
  Глава 11
  
   До Казани оставался один этап.
   - Друзья мои, - обратился к юношам Дмитриев, - а есть ли у вас подорожные?
   Подорожных у них не было.
   - В Казани будут проверять документы, - сказал Дмитриев. - Надо обдумать, как вам быть. План у меня есть. Подорожные надо бы вам оформить. Мало ли что может случиться. Но прежде, чем мы этот план обсудим, я должен сказать вам правду, которую от вас утаил. Я вам не лгал, а именно утаил. Меня проверять будут в Казани, так вы не должны удивляться, что меня будут проверять с особенным пристрастием. И вот, чтобы ваше удивление не переросло во что-то другое, неприятное для меня. я должен открыть вам правду. Я не из удовольствия еду в Сибирь, и вовсе не затем, чтобы путешествовать и видеть новые края, и вовсе не затем, чтобы найти золото и обогатиться. Я еду по этапу. Я политический ссыльный. Закройте рот, Тимофей. Я думал вначале, что вы сами догадаетесь, но вы слишком юны, неопытны и чисты сердцем. Вы ещё не знаете жизни. Конечно, вы спросите меня, чем я не угодил властям, за что они меня упекли в Сибирь? Отвечаю! За хранение, чтение, и распространение друзья мои, запрещённой литературы. Да, да, за книгу Радищева, которую мы с вами читаем. Тогда вы можете задать мне второй вопрос: почему я не иду с арестантами, а еду с торговым обозом? Отвечаю! Я дворянин, герой Отечественной войны, был тяжело ранен и очень богат. Поэтому у меня есть некоторые привилегии. Ехать с обозом - одна из них. Мой камердинер меня не покинул. Я его сам отпустил. Он человек не молодой, семейный, за что его тащить в Сибирь? Это противоречило моим принципам. Фёдора я тоже отпустил, да только он не желает меня покидать. Ну, вольному - воля.
   Я еду в Иркутск, где мне предписано поселиться.
   После того, что вы узнали обо мне, вы вправе взять свой багаж и покинуть меня, ибо я есть государственный преступник. Я пойму и не обижусь. Вот для чего вам следует обзавестись подорожными, чтобы не сидеть в дождь на подводах.
  Юноши молчали, переживая только что услышанное.
   - Вы ещё можете спросить меня, - продолжал Дмитриев, - почему я продолжаю заниматься тем же, за что меня наказали? Почему я храню книгу Радищева, а ещё позволяю вам читать её? Отвечаю! Эта книга чрезвычайно полезна для развития ума и нравственности человека. В особенности, молодого человека. Лучше смотреть жизни в лицо, чем прятать от неё голову в песок, как глупый и трусливый страус. Таковы мои убеждения. А теперь я хочу услышать от вас ваш приговор - мне.
  
   - Кто мы такие, чтобы выносить вам приговор? - медленно начал Пётр. - Мы не судьи. Мы - ваши друзья. А друзей не оставляют в беде и не предают. Ваша вина не кажется мне настоящей виной. Вы не нарушили заповедей Христовых. В заповедях ничего не говориться о запрещённых книгах, которые нельзя хранить, читать и распространять. Поэтому, считаю я, вы ни в чём не виновны. Нельзя считать виноватым человека, который ищет правду и хочет, чтобы и другие люди узнали её. Что касается государевых людей, осудивших вас и отправивших в Сибирь, то Бог им судья! Тимофей, ты думаешь, как я, или иначе? Скажи!
  Тимофей почесал лохматую голову.
   - Ты всё сказал правильно. Друзей не предают и не оставляют в беде. Мы с вами, Лев Павлович.
   Дмитриев отвернулся к окну, чтобы друзья не увидели его повлажневших глаз и глубоко вздохнул. Овладев собой, он сказал:
   - Я рад, что не ошибся в вас. Спасибо, друзья мои! А о подорожных не беспокойтесь. Я это дело с властями улажу. У меня есть замечательный помощник в этих делах - деньги. Запомните, друзья мои, быть богатым - хорошо! Деньги отпирают любые двери и подписывают любые документы. Деньги - наше всё! Поэтому я желаю вам, чтобы вы нашли золото и стали богаты. Предъявите властям ваши документы, а потом передайте их мне. Я ненадолго уйду с представителем власти, а когда вернусь, то у вас будут подорожные от Казани до Иркутска. На всякий случай. Договорились?
   - Да, - хором сказали юноши.
   - Вот, и славно! В Казани после всех формальностей мы пойдём в баню, и как следует, попаримся. Мне говорили, что там, на постоялом дворе, отличная банька. Вы поможете мне попариться и переодеться? Да и друг друга попарите. Давно пора нам смыть с себя дорожную грязь. Тринадцать дней без бани это полное безобразие. Я хочу, чтобы в славном городе Казани меня увидели люди, включая и вас, во всём блеске моего славного прошлого. Отвяжите мой сундук и тащите его сюда.
  Юноши отправились исполнять поручение. Отвязывая сундук, Тимофей ворчал:
   - Тяжёлый, зараза! Как мы его потащим?
   - Так вот две ручки с боков, - указал Пётр.
   - Ага! А потом назад тащи, да снова привязывай. Что это за блеск своего прошлого он собирается нам показать?
  Кряхтя, они дотащили дубовый сундук, с латунной рамной обвязкой и замком, до дверей дормеза и с трудом втащили внутрь. Сундук был так велик, что едва-едва прошёл в широкую дверь, а юноши остались снаружи, так как поместиться внутри уже не могли.
  Хозяин сундука снял с шеи висящий на золотой цепочке ключ и отпер замок, который раскрылся с музыкальным звоном. Дмитриев принялся рыться в недрах сундука, вытаскивая какие-то свёртки. Наконец, вытащив всё, что посчитал необходимым, он закрыл крышку сундука, запер замок и попросил юношей отнести его собственность назад и привязать кожаными ремнями к задку кареты. Юноши исполнили поручение, а Дмитриев вышел из дормеза проверить, надёжно ли сундук привязан.
  На постоялом дворе Казани было три бани. Одна баня большая - для каторжников, другая баня поменьше - для кучеров и возчиков, и третья баня - небольшая - барская.
  Бани стояли в разных углах двора, были истоплены и ждали посетителей. Путешественники, предвкушая блаженство, отправились в барскую баню, прихватив с собой и кучера Фёдора, славившегося искусством хлестать берёзовыми вениками барина.
  Долгое время из барской бани доносилось рычание, мычание, вскрики: "Ах! Ух! Эх! Ага! Давай! Поддай! Бей! Лей!" и тому подобные, и шлёпанье берёзовых веников по голому телу, и блаженные вопли: "А-а-а-а-а!". Фёдор сил не жалел и отходил Льва Павловича веником от души. Потом молодые батюшки в четыре руки хлестали вениками могучее тело кучера Фёдора, а ему всё казалось, что они бьют слабо, и кричал:
   - Бей шибче, иереи! Каши мало ели?
  Наконец румяные и донельзя довольные трое друзей расположились в предбаннике на лавках. Кучер Фёдор, тоже напаренный и румяный, первым оделся в свежую одежду, сбегал в погреб и принёс в деревянном ведёрке ядрёного пенящегося квасу и разлил по деревянным расписным кружкам.
   - Ух, ты! Холодненький! - самозабвенно стонал Дмитриев, прихлёбывая тёмный пряный напиток.
   - И пьяненький! - добавлял кучер Фёдор глубоким басом. - С хмелем да изюмом!
  Молодые батюшки наслаждались, молча, закрыв глаза и причмокивая.
   - Ну, есть ли на свете наслаждение большее, чем баня! - воскликнул Дмитриев. - Этим поганым французишкам да тупым немцам никогда не понять, что такое париться в русской бане с берёзовым веником! Говорят, что наши казаки в Париже видели ванну, в которой купался Бонапарт. Мокнуть в собственной грязи! Тьфу! А теперь одеваться!
  Начался процесс одевания. Молодым батюшкам не составило труда переменить бельё, подрясники и рясы. Зато Лав Павлович, которому батюшки помогали, наслаждался процессом одевания не менее, чем баней и квасом. Свёртки из сундука, которые юноши переложили в мешок и принесли в предбанник, явились на свет. Оказалось, что это был гусарский мундир. Дмитриев облачался с помощью юных батюшек, как будто совершал священнодействие. Вначале были натянуты на стройные длинные ноги серые рейтузы и великолепные лакированные сапоги с кисточками. Талия была препоясана кушаком. Затем последовал чёрный галстук. А когда наступила очередь красного с золотом доломана, юноши ахнули. Кучер Фёдор ухмылялся. Его смешило их удивление.
   - Как к вам теперь обращаться? - поинтересовался Тимофей.
   - Называйте их "Ваше высокоблагородие", - прогудел кучер Фёдор, с явным одобрением наблюдавший за процессом преображения барина из штатского человека в гусарского полковника.
  Грудь доломана была украшена орденом Святого Георгия 2-й степени, а также орденом Святого Георгия 3-й степени, орденом святого Владимира 3-й степени, орден Святой Анны 3-й степени.
   - Жаль, что жарко и ментик нельзя надеть, - сокрушался Дмитриев. - Зато кивер надену с белым султаном.
  В последнюю очередь он засунул за кушак пистолет, и сбоку прицепил саблю.
   Пётр молитвенно сложил руки:
   - Да с вас, ваше высокоблагородие, портрет писать надо! Вы - герой!
   - Ордена не только за Бородино, - небрежно сказал Дмитриев, - но и за Шевардино.
   - Островно забымши, - напомнил кучёр Фёдор.
   - Да и Островно, - подтвердил Дмитриев. - Спасибо, голубчик, что напомнил. Кстати, а ты, что же? - спросил Дмитриев. - Отчего тоже не наденешь мундир? Он у нас тоже герой войны. Награды и у Фёдора есть. Солдатские награды. Ранен был не единожды, и, кстати, как я уже рассказывал - мой спаситель. Если бы не Фёдор, не стоял бы я тут перед вами, хвастаясь экипировкой.
   Фёдор махнул рукой:
   - Да, ну, ваше высокоблагородие! Скажете тоже! Девиц красных мне, что ли соблазнять? И так сойдёт!
   Фёдор вышел из предбанника.
   - Я как из госпиталя вышел, его к себе взял. Ни жены у него нет, ни детей. Ну-с, батюшки, а теперь в трактир. Праздновать будем! \
  
  
  Глава 12
  
  Странная группа вошла в трактир: гусарский полковник при полном параде, его ординарец тоже в гусарском мундире, и два молодых батюшки в рясах. Взоры всех, кто был в трактире, обратились на них.
  Дмитриев потребовал отдельный столик. Велел половым переменить скатерть, и подать самые лучшие блюда и штоф водки.
   Половые забегали.
   Когда была постелена на стол свежая скатерть, когда на столе появилась румяная кулебяка, горячие щи с говядиной, подовые пироги с капустой и зелёный штоф холодной водки, Лев Павлович встал, потирая руки, поднял полную рюмку и громко сказал тост:
  
   Друзья! досужный час настал;
   Всё тихо, все в покое;
   Скорее скатерть и бокал!
   Сюда, вино златое!
   Шипи, шампанское, в стекле.
   Друзья, почто же с Кантом
   Сенека, Тацит на столе,
   Фольянт над фолиантом?
   Под стол холодных мудрецов,
   Мы полем овладеем;
   Под стол ученых дураков!
   Без них мы пить умеем.
  
   Ужели трезвого найдем
   За скатертью студента?
   На всякий случай изберем
   Скорее президента.
   В награду пьяным - он нальёт
   И пунш, и грог душистый,
   А вам, спартанцы, поднесет
   Воды в стакане чистой!
   Апостол неги и прохлад,
   Мой добрый Галич, vale!
   Ты Эпикуров младший брат,
   Душа твоя в бокале.
   Главу венками убери,
   Будь нашим президентом,
   И станут самые цари
   Завидовать студентам.
  
   Все, кто был в трактире, перестали жевать, и слушали, не скрывая удивления.
   Когда Дмитриев закончил читать стихотворение, раздались дружные аплодисменты. И тогда Он громогласно обратился не только к своим друзьям, но и ко всем, кто был в трактире.
   - Выпьем друзья, за нашу победу над нечестивой Европой, над проклятыми французами, над выскочкой Бонапартом! - провозгласил Дмитриев.
  Все посетители трактира, включая половых, трижды прокричали "Ура!" и осушили рюмки. Довольный Дмитриев сел на место и кивнул половому, чтобы тот налил в тарелки щи и разрезал кулебяку.
   - Это ваши стихи? - спросил Пётр.
   - Хотелось бы! Но нет! Понравились?
   - Очень!
   - Это стихи мальчишки четырнадцати или пятнадцати лет Сашки Пушкина. Они ходят в списках по обеим столицам. Я их не полностью прочёл. Стихотворение длинное. Я прочёл самое начало. Представляете, что может выйти из этого мальчишки лет через пять-шесть, когда он научится писать короче и выразительней? Несомненный талант!
   - Он студент? - спросил Тимофей.
   - Говорят, что он учится в Царскосельском лицее.
   - Не слышал о таком.
   - Он открыт Государем недавно, перед войной. Лицей для дворянских детей.
   - Значит, этот Сашка Пушкин из дворян?
   - Разумеется, иначе не был бы принят. Давайте, друзья есть, и пить во славу России, русского Императора, русского оружия и русской победы! Уничтожим эту водку, эти пироги и эту кулебяку, как уничтожили французов!
  Друзья налегли на еду и питьё.
   Через полчаса разрумянившийся от выпитой водки Дмитриев вскочил с места и объявил во всеуслышание:
   - Будь проклят Бонапарт! Пусть сидит на Эльбе, чёртов корсиканец, самозванец поганый, проклятый Богом! Сукин он сын! И мы ему доказали, что он блядский сын! Париж наш! Захотим, и вся Франция будет наша! Всю Францию вы....! Захотим, и вся Европа будет наша! Да здравствует русская армия! Слава Кутузову! Давайте выпьем в память о нём!
  Все в трактире засмеялись и принялись рукоплескать подвыпившему полковнику, и выпили стоя в память русского полководца, умершего год назад.
  Когда штоф был осушен до дна, Дмитриев потребовал ещё один. Батюшки пили умеренно и уговаривали своего старшего друга больше не пить. Полковник в отставке сердился, обзывал юных батюшек "чёртовыми попами", "болванами", "сраными трезвенниками" ничего не понимающими в кутежах.
  Второй штоф появился на столе по требованию полковника, и был откупорен. Полковник свесил голову на грудь и богатырски захрапел.
   Кучер Фёдор, выпивший львиную долю водки из первого штофа, крепко спал и тоже всхрапывал, лёжа лохматой головой в тарелке с гречневой кашей.
   - Ему снова надо в баню, - философски заметил Тимофей. - Только под силу ли нам будет справиться? Мы ведь тоже выпимши.
   - С Божией помощью, - рассудил Пётр. - Ты сильнее и крепче, поэтому берёшь на себя кучера, а я беру на себя полковника.
   - Хорошо! Но поодиночке нам всё равно не справиться. Давай так! Сначала отведём в комнату полковника, и пусть спит в постели. Потом вернёмся за кучером, отведём его в баню и помоем ему голову. Остальное в каше не лежало.
   - Берём полковника под руки и ведём спать, - сказал Пётр, не двигаясь с места. Тимофей сделал попытку встать, но тоже не двинулся с места.
   - В чём дело? - спросил Пётр.
   - Ты прежде водку пил?
   - Честно? Никогда!
   - И я никогда.
   - Тогда давай чуточку поспим, а потом исполним задуманное.
  Оба батюшки положили головы на сложенные на столе руки и заснули.
   Половые осторожно, чтобы не потревожить спящих посетителей, убирали грязные тарелки с объедками со стола. Опыт им подсказывал, что пирушка ещё не подошла к концу. Через час полковник проснулся и разбудил своих товарищей громким заявлением, что "Париж наш!" и "Выпьем за русскую Победу над лягушатниками!"
  Половые принесли чистые тарелки и рюмки, пироги с курятиной, и веселье продолжилось.
   Есть друзьям уже не хотелось. Пить водку, правду сказать, тоже не хотелось, и тогда полковник потребовал шампанского.
   Выпили шампанского, и снова, положив головы на руки, заснули.
  
  
  Глава 13
  
   В пути от Казани до Перми Пётр был задумчив и неразговорчив. Видя его таким, Тимофей и Лев Павлович не приставали к нему с расспросами. Пётр размышлял, а для того, чтобы его спутники не мешали ему размышлять, он закрывал глаза и делал вид, что дремлет или спит.
  Пётр размышлял о том, правильно ли он поступил, покинув отчий дом? Временами ему казалось, что только так он и должен был поступить, чтобы обрести свободу от родительской опеки. В своё оправдание Пётр приводил рассуждение о том, что родители его ещё не стары и не немощны, что помимо него, младшего сына, у них есть и другие сыновья, невестки, дочери, зятья и подрастающие внуки, и все они могли придти на помощь в случае необходимости. Он рассуждал о том, что за годы учения в духовном училище он совершенно отвык от родительского дома и перестал чувствовать его своим и родным. Он чувствовал себя лишним и чужим.
  Но иной раз ему казалось, что он совершил ужасную ошибку и Бог накажет его за неё. Он воображал, что его родители больны. Воображал что некому ухаживать за ними, а он так далеко, и ничем не может им помочь. И тогда ему хотелось выпрыгнуть из дормеза, сесть на подводу обоза, едущего в обратном направлении. Каждый такой обоз, встречавшийся им на пути, Пётр провожал тоскующим взглядом, и прикидывал, как его встретят родители, когда он вернется.
  "Мать, наверное, обрадуется, обнимет и начнёт угощать пирогами, - воображал он. - А вот отец? Отец, наверное, будет злорадствовать, говорить обидные слова, попрекать, хотя в глубине своего сердца, конечно, обрадуется возвращению блудного сына. Такой у отца характер. Он никогда не показывает своих истинных чувств. А обидных слов наговорит с три короба.
  Как там, в Евангелии от Луки?
  Младший сын потребовал у отца причитающуюся ему часть имения. Отец отдал ему его часть и сын, уйдя из дома, промотал её.
  Но разве я требовал что-нибудь у моего отца? Что я взял из дома, кроме пирожков и денег, которые дала мне мать? Ничего! Стало быть, я ничего и не расточил и в это не грешен.
  Что там было дальше? Встал блудный сын и пошел к отцу своему. Отец его сжалился над ним, одел его в лучшие одежды и посадил с собой за стол. Ну, так далеко мечты мои не идут. Сжалится ли отец мой надо мною, и не станет ли меня упрекать? Не будет ли потом всю жизнь припоминать мне мой поступок? Не сделается ли от этого моя жизнь в родительском доме невыносимой? Не придётся ли мне вновь покинуть отца и мать?
  Библейский блудный сын вёл жизнь нечестивую и неправильную. Разве я намереваюсь вести такую беспутную жизнь? Нет, я намерен работать, не покладая рук, и не совершать ничего противоправного и предосудительного. Нет, возвращаться нельзя домой как побитой собаке. Возвращаться следует богатым, успешным и весёлым. Только так!"
  Было ещё кое-что, что тревожило Петра и наводило на тягостные размышления. Когда Дмитриев спрашивал его и Тимофея, чем владел Христос, он спрашивал неспроста.
  "У Христа ничего не было в собственности, кроме одежды и сандалий. Разве церковные и монастырские служители не обязаны были следовать обету нестяжания? Разве не должны были они подражать Христу?
  Монастырям принадлежали обширные земли и множество крепостных крестьян, то есть рабов на барщине. И отношение к ним было ничуть не менее жестоким, чем отношение помещиков. И это длилось веками. И это было в порядке вещей, это считалось нормальным. Как может считаться нормальным, когда один человек владеет другими людьми, как стадом скота, распоряжаясь их жизнями и судьбами по своему произволу. И действительно, православная церковь не возвысила свой голос против этой ужасной несправедливости. У Христа не было рабов, работающих на него. У него были только ученики, свободные люди. И, кстати, Христос ничего не говорил о создании церквей или монастырей. Эти идеи принадлежат Павлу, который Христа никогда не видел, не был с ним знаком. А рассказ о том, что Христос явился к нему на пути в Дамаск, приходится брать на веру. Но насколько крепка моя вера хотя бы в этот странный эпизод из жизни Павла?
  Монастыри богатели, пастыри богатели, а как быть с утверждением Христа, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в рай?
  Не зря ведь Екатерина Великая совсем недавно, каких-нибудь полвека назад своим указом сделала два миллиона монастырских и церковных крестьян экономическими крестьянами. Они обладают личной свободой и несут государственные повинности. Они платят денежные оброки вместо барщины и натурального оброка. Осталось ещё освободить от позорного рабства и помещичьих крестьян и страна расцветёт.
  Но не грешны ли эти мои мысли? Не накажет ли меня Бог за вольнодумство? Надо обсудить все эти дела с Дмитриевым. Недаром ведь он читает с нами книгу Радищева, в которой приведены вопиющие факты бесчинств помещиков над крепостными крестьянами! Я даже уверен, что он делает это умышленно. Остаётся только решить, зачем он это делает? И, пожалуй, я спрошу его об этом прямо, без намёков и увиливаний. Впрочем, разве я не понимаю, зачем он это делает? Зачем играть в прятки с самим собой? Зачем делать вид, что не понимаешь? Дмитриев пытается нас с Тимофеем перевоспитывать. Он нашёл подходящий материал для этого. Мы уже были готовы к перевоспитанию. Он сдёргивает с окружающего мира последние покровы иллюзий, которые питают нас и мешают видеть этот мир таким, каким он является на самом деле. Хорошо это или плохо, правильно или неправильно? Я теперь знаю, что жить, питаясь иллюзиями, легче. Жить, как жили до нас наши предки, легче. Но кто сказал, что надо на всё закрывать глаза, чтобы тебе жилось легче? Кто сказал, что ты рождён только для этого? Закрывать глаза на непотребства мира и на бесчинства людей, не есть ли трусость?"
  Во внутреннем мире Петра совершался переворот, начавшийся на последнем курсе духовного училища, когда ему захотелось личной свободы, и он восстал против родительской власти.
  Теперь он восставал против несправедливости, в которой погряз мир.
  "Но что я могу? - думал он? - Каким способом я могу бороться против несправедливости? Говорить проповеди против неё в церкви? Да, это я могу. Но я смогу сказать такую проповедь только один раз, потому что во второй раз церковное начальство мне её сказать не даст и накажет, если я посмею это сделать. Наверное, именно поэтому все иереи и молчат, не смея высказать то, что лежит у них на сердце против власти помещиков. И что же мне делать?"
  Эта мысль жгла Петра и не давала покоя.
  Наконец, он обратился с вопросом к Дмитриеву:
   - Почему мы не читаем книгу дальше?
  Дмитриев усмехнулся:
   - С тех пор, как мы побывали в Казани, вы погрузились в размышления и не удостоили нас за три дни ни приветливым взглядом, ни разговором. Мы опасаемся потревожить вас непрошеным вторжением в ваши размышления. Но если вам угодно, то сегодня мы прочтем очередную главу под названием " Зайцево".
  Тимофей вызвался читать вслух. Когда он закончил, наступила тишина.
   Наконец, Пётр прервал её..
   - Скажите, Лев Павлович, зачем мы читаем эту книгу? Мы ведь читаем её неспроста, не правда ли?
   - Неспроста.
   - Так, зачем?
   - Пробудить мысль среди священства, а также чувство милосердия и справедливости по отношению к собственному народу. Вас устроит такой ответ?
   - Допустим, что вы пробудили мысль и чувства. Что дальше? Что я могу один? Или даже мы вдвоем с Тимофеем? Сказать проповедь в церкви? Хорошо! Нас услышит горстка крестьян, дойдёт слух до начальства и нас тут же лишат сана. Что дальше?
   - Зачем же один? Один, как известно, в поле не воин. Нужны единомышленники. Чем больше, тем лучше. С единомышленниками можно горы свернуть.
   - И где их взять?
   - Слышали ли вы когда-нибудь об Ордене русских рыцарей?
   - Нет, не слышал.
   - И я не слышал, - вставил свой слово Тимофей.
   - А они есть! - с торжеством воскликнул Дмитриев. - Они-то и есть единомышленники!
   - И что они хотят?
   - Они хотят, чтобы не было самодержавия, чтобы была конституционная монархия и отмена крепостного права.
   - И они принимают всех? - спросил Пётр после некоторого молчания.
   - Всех единомышленников, - ответил Дмитриев. - А теперь у меня есть к вам два вопроса, на которые мне давно хочется получить ответы. Вопрос первый: как так получилось, что ваш бог, которому вы молитесь и которому вы служите, не мог спасти самого себя, но был объявлен церковью спасителем человечества? А второй вопрос: как ваш бог терпит, что наряду с храмами христиане открывают кабаки и бордели?
   - Наш бог? А разве это также не ваш бог? - с удивлением спросил Тимофей.
   - Батюшка, на этот ваш вопрос я отвечу позже, после того, как вы ответите на мои вопросы. И вообще, что это за манера, отвечать вопросом на вопрос, да ещё и не по существу? Это, наконец, не вежливо.
   - Простите.
   Наступило молчание.
  Дормез плавно покачивался, и вдруг остановился. Никто из пассажиров не пошевелился. Видя, что никто не выходит, Фёдор постучал пальцем в окошечко. Дмитриев открыл:
   - Оса, барин, - сказал Фёдор.
   - Что, оса? - не понял Дмитриев.
   - Остановка. Уездный городок. Называется Оса.
  
  
  Глава 14
  
   - А, - сказал Дмитриев, потягиваясь, - знаем, знаем. Пугачёв воевал этот городок. Местные жители уверяют, что он сказал о нём: "Жалит, как оса", потому что защитники храбро сражались против его орды. Будто бы после этого так город и назвали. Но это вздор! Здесь речка протекает Осинка. Оттого и город так назван - Оса. Ну, идёмте, батюшки, поужинаем. А ужиная, вы думайте, как мне ответить.
  Лев Павлович засмеялся и вышел из дормеза. Вслед за ним выбрались наружу и хмурые батюшки. Они немного отстали от своего старшего друга, и Тимофей дёрнул за рукав Петра:
   - Ну, чего он всё смеётся над нами?
   - Смеётся, потому что, ему мы смешны. Ты знаешь, как ему ответить?
   - Не знаю. Ты отвечай. Это ты у нас был самый умный студент.
   - Я тоже не знаю.
  Ужинали молча. Батюшки глядели в свои тарелки, а Лев Павлович, пребывал в отличном настроении и после ужина, перед тем, как пойти спать в отведённую ему комнату, с наслаждением выкурил трубочку, с усмешкой на румяных устах поглядывая на молчавших юношей.
  Проснувшись утром, Пётр обнаружил, что постель его друга не тронута. Тимофей не спал в ней. Об этом говорила взбитая подушка и гладко расправленное одеяло. Юноши никогда не заправляли свои постели. Это делали слуги постоялых дворов.
  Пётр торопливо оделся и вышел из дома. Во дворе толпился приезжий народ в ожидании, когда всех позовут к завтраку.
   За столом Лев Павлович спросил Петра, где Тимофей.
   - Не знаю, - отвечал Пётр. - Вчера я уснул, как только донёс голову до подушки, Когда я проснулся, Тимофея в комнате не было, и, похоже, что он не спал, а куда ушёл вечером, мне неведомо.
  
   - Надеюсь, к отправлению обоза он придёт, - сказал Дмитриев, уплетая гречневую кашу. - Любопытно, где он ночевал? И, главное, с кем?
   Он засмеялся, откинув кудрявую голову.
  
   Петру было не до смеха. Он смотрел по сторонам, но видел только незнакомых людей.
   Наконец, был дан сигнал всем, собраться у обоза.
  Стоя у дормеза, Дмитриев тоже поворачивал голову направо и налево, но видел только людей, садившихся на ближайшие подводы и возы. Тимофея нигде не было видно. Мимо промчалась, вздымая дорожную пыль, фельдъегерская кибитка. Дмитриев и Пётр проводили её взглядами.
   Пропел гнусавый рожок. Это был сигнал к отправлению.
  Дмитриев и Пётр сели в дормез. Скрипя и громыхая, обоз тронулся с места. Вначале он шёл медленно, но постепенно набирал ход. Дмитриев смотрел в правое окно. Пётр - в левое. Оба молчали.
   - Вот он! - вскричал Лев Павлович. Пётр придвинулся к нему и стал жадно смотреть в правое окно. Картина, которую он увидел, ему сильно не понравилась.
  Через овсяное поле, примыкавшее одной стороной к дороге, а другой - к деревне, наперерез обозу бежал, подхватив полы подрясника, Тимофей. По этому подряснику они его и узнали. Лица его они не видели, поскольку он был далеко, а вот чёрный подрясник был хорошо виден на фоне зеленеющей растительности. Тимофей бежал, временами подпрыгивая, потому что овёс, достигавший его колен, мешал ему бежать. Но хуже всего было то, что на некотором расстоянии от Тимофея бежали какие-то люди. Было их около десятка. И если Тимофею нужен был обоз, то этим людям нужен был Тимофей.
  Он бежал сосредоточенно и молча, а догоняющие его люди что-то грозно орали и размахивали руками. Те люди, кто руками не размахивал, держали в них что-то длинное, и это очень не понравилось Дмитриеву.
   - Только не споткнись! - пробормотал он, и, к ужасу Петра, вынул из-за пояса пистолет.
   - Что вы делаете? - вскричал он.
   - Собираюсь защитить нашего друга. Разве вы не видите, сколько их на него одного? По-моему, он что-то украл.
   Возчики, увидев толпу скачущих через поле людей, остановили обоз и ждали, что будет дальше. На всякий случай каждый из них, пошарив в передке своей подводы, взял в руки кто дубину, а кто-то и топор.
  Тимофей добежал до дормеза первый и вскочил в него. Дмитриев закрыл дверцу изнутри на замок и ждал первых преследователей. Это были крестьяне, вооружённые баграми, косами, граблями, лопатами и дрекольём. Бородатые лица их были красны от напряжения и выражали крайнюю злобу.
  
   Увидев в окне Дмитриева, они закричали все разом. Лев Павлович поднял руку, чтобы успокоить их.
   - Говори один, - строго сказал он. - Что вам надо?
   Вперёд выступил мужик лет пятидесяти с тяжёлой дубиной в руке.
   - Барин, отдай попа! - потребовал он.
   - Что он вам сделал?
   - Отдай попа по-хорошему, а то худо будет, - пригрозил мужик. - Мы твою карету перевернём, попа всё равно добудем, и обоз заодно разграбим. Отдай!
   - Что поп вам сделал плохого? - снова спросил Дмитриев.
   - Дочь мою твой поп соблазнил и испортил, вот что он сделал. Я их на гумне застукал! Отдай попа! Судить его будем!
  Мужик вплотную подошёл к дормезу и взялся за ручку двери. И в то же мгновение Дмитриев высунул руку в окно и выстрелил из пистолета, но не в мужика, а у него над ухом в воздух. Мужик охнул и отскочил.
   - Следующая пуля - в тебя! - закричал Дмитриев. - Тут у меня пуль на всех хватит!
  Услышал выстрел, возчики кинулись к дормезу, потрясая над головами орудиями труда. Крестьяне дрогнули и, повернули назад бегом к своей деревне. Возчики не стали их преследовать и только улюлюкали вслед.
  Дмитриев для острастки выстрелил ещё раз в воздух, и крестьяне припустили ещё шибче через овсяное поле.
   Возчики убедились, что все целы и невредимы, разошлись по своим подводам и обоз снова тронулся в путь.
  Дмитриев и Пётр обратили своё внимание на виновника этой суматохи, забившегося в угол и загородившегося кожаными подушками.
   - Всё! - сказал Дмитриев, выдирая у него подушки из рук. - Положите их на место. Опасность миновала. А теперь рассказывайте.
   - Дайте воды! Ради Бога, дайте мне воды попить! - хриплым голосом молил Тимофей.
   На него было жалко смотреть. Взмокший, с красным лицом и растрёпанными длинными волосами, тяжело дышащий от быстрого бега, он являл собой вид самый несчастный.
  
   Пётр налил ему в кружку воды из походной фляги, и Тимофей жадно осушил её. После чего пригладил волосы и сказал с досадой:
   - Скуфейку потерял. Как же я теперь без скуфейки?
   - Рассказывайте, - снова предложил Дмитриев. - Только в подробностях и деталях. Ничего не упускайте. Страсть, как люблю слушать о чужих приключениях! Давайте! Как-никак мы ваши спасители. Имеем право послушать, от какой напасти мы вас спасли. Начинайте! Кстати, где ваши сапоги? Вы что, босиком через поле от преследователей скакали?
   - Там же мои сапоги, где и скуфейка, - простонал Тимофей, схватившись за голову. - Как же я теперь без сапог!
   - Не скулите, батюшка, - посоветовал Дмитриев, - Сапоги и скуфейку я вам достану. Рассказывайте по порядку. Итак, мы поужинали, и вы пошли в свою комнату отдыхать. Что было дальше?
   - Ох, дайте отдышаться, - простонал Тимофей.
  Когда он отдышался, то принялся рассказывать.
   - После ужина не хотелось мне спать, а страсть, как захотелось молочка. Холодного молочка из глиняной крынки из погреба. И подумал я, что через поле здесь есть деревня. Дай, думаю, пойду в деревню, постучу в первую избу и попрошу продать мне молока.
  Пошёл. Луна была полная на небе. Идти светло. Пересёк я овсяное поле, иду мимо гумна к избам. Смотрю, стоит девица. Лицом пригожая. Коса до пояса. Грудь полная, и всё такое при ней. Я удивился, что она поздним вечером одна на гумне стоит. Немного даже испужался. А вдруг нежить какая! Я ей говорю, чтобы убедиться, что это человек: "Милая, а нет ли здесь, у кого молока купить?" А она отвечает, тихо так, нежным голосом. "А зачем тебе, попик, молока? Я тебе кое-что получше дам". И хвать меня за руку! А рука-то холодная, и луна светит, и лицо у неё бледное. Я опять испужался. И не помню, может ли нежить говорить человеческим голосом? А она меня за руку-то держит и тянет, тянет на гумно. Сотворил я свободной рукой крестное знамение. А она шепчет: "Не бойся, попик! Живая я. Ой, какая живая! Хочешь узнать, какая я живая?" И в открытую дверь меня тянет. А у меня от страха ноги подкашиваются, и сил нет сопротивляться.
  Затащила она меня на гумно и повалилась на кучу лежалой соломы и меня за собой увлекает. Упал я на колени подле девицы. Скуфейку она мою с головы сорвала и в угол забросила и говорит: "Сапоги-то сними, попик!" Как опоила она меня чем-то. Я сапоги-то послушно снял. А она говорит: "И подрясник снимай, что он между нами-то будет". Я ей говорю: "А зачем подрясник-то снимать?" А она мне отвечает: "А затем, что и сарафан мой мешает". И задирает подол-то. А под сарафаном - ничего. Как есть - ничего!
  Тимофей замолчал.
   - Давай, давай дальше, - заторопил его Дмитриев. - Самое интересное начинается.
   - Ну, она свой подол задрала, и давай мой подол подрясника задирать. А у меня под подрясником штаны. Так она верёвочку-то на штанах развязала, и упали они к коленям. Пришлось из них выпутаться. А потом пошло-поехало! Пошло и поехало! И всю ночь мы с ней проваландались на той охапке соломы.
  А как рассветать стало, слышу, крики в отдалении, потом всё ближе, ближе. А девица-то моя, шепчет: "Это меня ищут. Беги, попик, а то, как бы тебя не убили отец и братья мои". Вскочил я на ноги и бежать. Да только выскочил из дверей, смотрю, а бежит к гумну толпа мужиков и все вопят: "Держи его! Держи вора!" Я бежать! А остальное вы видели.
   - Казанова, хренов! - вскричал Дмитриев. - Дон Жуан в рясе! Ловелас без штанов! Так ты ещё и штаны потерял.
   - Потерял! И скуфейку, и сапоги и штаны.
  Дмитриев откинулся на подушки и принялся хохотать.
   - Дорвался до сладенького молочка! - вскрикивал он в промежутках между приступами хохота. - А если бы тебя мужики-то догнали и убили?
   - Да и убили бы, кабы, не вы! Спасибо вам!
   - Пожалуйста! Ох, уморил! Штаны он потерял! Ты невинность потерял, батюшка! Не жалко, невинность-то?
   - Да что о ней жалеть! Штаны жалко.
   Дмитриев хохотал, откинувшись на подушки. Наконец, он обрёл способность говорить:
   - Штаны вам жалко. А известно ли вам, что при таких приключениях можно всего лишиться, в том числе и жизни? В баню ваша прелестница вас не звала?
   - В баню? Нет, не звала.
   - Вот, и славно! Легко отделались, голубчик. А то вот у Радищева глава есть под названием "Валдай". В этих краях прелестницы зазывают путешественников в баню, раздевают их, раздеваются сами, моют их, разжигают в них любострастный огонь, поят вином и всячески ублажают, а после предают смерти, дабы воспользоваться их имуществом или имениями.
   - У меня ничего нет, - кротко сказал Тимофей.
   - Ничего, кроме скуфейки, сапог и штанов, - и Дмитриев снова захохотал.
  Пётр не смеялся, а исподлобья смотрел на Тимофея, постепенно осознавая, что произошло с его другом. Вроде бы друг был тот же, но уже не тот, что прежде. Глядя на хохочущего Дмитриева, Тимофей тоже похохатывал, и глаза его лукаво искрились. Он знал теперь что-то такое, чего не знал Пётр, и это делало Тимофея немножко другим и отдаляло от него.
   - Ну, батюшка, теперь вы, как развязанный кобель, - заявил Лев Павлович, отсмеявшись всласть. - Теперь вас не удержишь. Что теперь с вами делать-то? Блудить начали вы, голубчик! Согрешили! Заповедь не соблюли! И будете блудить без удержу. Женить бы вас поскорее, да не на ком. Ох, боюсь я за вас! А теперь представьте! Проходит лет двадцать. Возвращаетесь вы этой же дорогой во Владимир. Дай, думаете, загляну в эту деревню, где я на гумне штаны и невинность потерял. А на гумне юноша хлеб цепом молотит. Вылитый ваш портрет в молодости. И понимаете вы, что это ваш сын. Каково?
  Дмитриев снова захохотал. Нарисованная его воображением картина показалась ему смешной. Но вдруг он сделался серьёзен.
   - Однако вы, конечно, не прекрасный Иосиф и соблазну поддались. Старая история со времён Евы и Адама. Меня теперь беспокоит судьба этой несчастной девушки. Что с ней сделали отец и братья? Он ведь могли её убить за грех.
   Тимофей побледнел.
   - Убить? - спросил он.- За что?
   - Убить не убьют, а косу отрежут, и замуж она вряд ли выйдет, - подал голос Пётр. - А если выйдет, то муж постоянно попрекать её станет и избивать. Вот, муж-то может её в могилу вогнать побоями.
   - Что я наделал! - воскликнул Тимофей. - Нет мне теперь прощения! Загубил я судьбу девицы! И душу её загубил!
   Он снова забился в угол и закрыл лицо ладонями.
   - Хватит! - рявкнул на него Дмитриев. - Успокойтесь! Возьмите себя в руки. Что случилось, того уже не исправить. Ничью душу вы не загубили. Тоже мне, Мефистофель! Помолитесь о девице, да и о себе заодно! Помолитесь о её судьбе и о своём спокойствии. Может от молитвы вам станет легче. Ничего страшного не случилось. Произошло природное явление и более ничего. Естественное произошло! Чего вы, разнюнились? Это со всяким человеком и со всяким животным происходит, рано или поздно. И с попами тоже. И с монахами, да будет вам известно. Вы ведь человек?
   - Человек! - прорыдал в голос Тимофей.
   - Ну, и прекрасно! Радоваться надо и впредь не блудить и семя не разбрасывать, куда и во что попало. Теперь вас женить надо, голубчик. И быстрее, а то скурвитесь. Блядовать начнёте. А о девице не плачьте. Устроится её судьба как-нибудь. Девица в пору вошла, и нужен был ей кто-нибудь. Всё равно, кто! Вот, вы и попались под руку. И пошла она с первым встречным, то есть, с вами. А выдай её родители вовремя замуж, ничего бы с ней этакого не приключилось. Хотя, хрен знает!
  имофей вытер слёзы. И всё равно он чувствовал себя грешным и виноватым. И страстно желал, чтобы священник в храме наложил на него епитимью.
   - В Перми пойду в храм, - заявил он. - Исповедуюсь, и пусть меня иерей накажет. Душа томится.
  
  
  Глава 15
  
   - Ладно, - сказал Дмитриев, - недолго ждать. Скоро Пермь. Говорят, городок неказистый, но найдена там медь и серебро в горах, и налажено медеплавильное и сереброплавильное дело, стало быть, со временем разрастётся город и будет славен. А вот есть ли там храм, не ведаю.
   - Там, где есть русский человек, там есть и русский храм, - заметил Пётр. - Будет, где Тимофею покаяться.
   - Ну, да, - согласился Дмитриев, - и храм есть, и кабак есть, и бордель имеется. Кстати, батюшки, если вы думаете, что за всеми этими событиями я забыл о тех вопросах, что вам задал, то вы ошибаетесь. Хватит, мусолить в головах думы о грехе, который вовсе и не грех, а проявление природного влечения. Отвечайте, дорогие мои, на первый вопрос: как так получилось, что ваш бог, которому вы молитесь и которому вы служите, не мог спасти самого себя, но был объявлен церковью спасителем человечества? Как вы это объясните? Только не отвечайте, как вас в духовном училище учили. Своими словами, пожалуйста. Тимофей, отвечайте!
  Тимофей уставился в окно и промолвил:
   - Я не знаю.
   - А вы когда-нибудь думали об этом?
   - Нет, не думал.
   - А вы, Пётр, что ответите?
   - И я не думал, но теперь думаю и ответа не нашёл.
   - А второй вопрос имеет ответ: как ваш бог терпит, что наряду с храмами христиане открывают кабаки и бордели?
   - Нет, - хором ответили юноши.
   - Вы сказали - "ваш бог", а вы во Христа верите? - спросил Пётр.
   - В бога Христа - нет, не верю, а в Бога Творца - верю. Христос - Сын Человеческий, сказано в Евангелии. Разве нет?
  Юноши кивнули.
   - Тогда почему вы называете его богом и поклоняетесь ему?
   Тимофей и Пётр молчали.
   - Ладно, размышляйте. Хотел вас ещё спросить: вы кроме Библии что-нибудь ещё читали?
   Батюшки отрицательно помотали головами.
   - Я так и думал. А знаете, что древнерусская мудрость глаголит? Муж книжен без ума добра аки слепец есть. Муж мудр без книг подобен оплоту без подпор. И ещё я вам скажу, что потому на земле совершаются бесчинства, что во Христа по-настоящему никто не верит и заповеди его не исполняет. В церковь ходят, обычаи и обряды соблюдают, а веры нет ни в ком. Придумали себе бога для блезиру, прикрылись им, и творят зло. Жаль, что вы не читали книгу протопопа Аввакума. Многое бы поняли о деятелях церкви. У меня эта книга с собой. Если пожелаете, почитаем. А теперь давайте-ка выпьем по маленькой, чтобы успокоиться и соснуть перед обедом. Пётр Васильевич, подайте, пожалуйста, сундучок.
  Сундучок был извлечён из угла, раскрыт и любезно предложил друзьям красное вино. Снова наполнилась жестяные кружки и серебряная чарка, и снова соприкоснулись краями:
   - За что пьём? - спросил Дмитриев.
   - За истину, - мрачно сказал Пётр.
   - Что же, давайте за истину, - согласился Лев Павлович. - Хорошо бы ещё знать, что есть истина, но об этом мы поговорим как-нибудь потом.
  Они выпили и повеселели. Дормез покачивало и друзья задремали.
   Проснулись они уже в Перми.
   - Одна-ако! - произнёс Лев Павлович, ступив из дормеза на пермскую землю и оглядываясь вокруг. - Похоже, что почтовая станция есть лучший дом в этом большом селе. Держу пари, что, ни водопровода, ни канализации в Перми нет, и, следовательно, бани на станции тоже нет.
  Так и оказалось. Это очень огорчило путешественников. Кроме этого огорчения было и ещё одно. Зарядил дождь. Мелкий, нудный, холодный, не прекращающийся ни на секунду осенний дождь.
  Тимофей разузнал у станционного смотрителя, как удобней и короче пройти к ближайшему храму, чей зелёный купол виднелся над серыми крышами низких деревянных домов обывателей. Вдали валил из кирпичной трубы чёрный дым
  
   - Весёленькое место! - скривил губы Дмитриев. - Это медеплавильные печи дымят. Тимофей Сергеевич, после ужина идти в храм будет поздно, а освещения в сём городе что-то не заметно. А сейчас, как по такой грязи побредёте? Из храма на постоялый двор пойдёте, как стемнеет, и заблудитесь. Отложите, батюшка, ваше покаяние до лучших времен и до цивилизованного города.
  Тимофей колебался, стоя в дверях постоялого двора.
   - Идёмте ужинать, - позвал Дмитриев. - Здесь нам дадут пельмени.
   - Что нам дадут? - переспросил Пётр.
   - Пельмени! Пельмени нам дадут. Это, я вам доложу, вкуснятина необыкновенная!
  Тимофей, услышав о неведомом кушанье, перестал колебаться и пошёл вслед за товарищами в харчевню.
  Харчевня уже была полна народу. Возчики, кучера, путешественники шумно хлебали горячие щи и суп с лапшой, и пили водку, плескавшуюся в штофах зеленоватого стекла. Деревянный пол был в грязных следах от сапог, но, по крайней мере, в харчевне было тепло.
  Путешественники с трудом нашли места за общим столом, потеснив присутствующих.
   - Фёдор, - после некоторого ожидания сказал Дмитриев, - найди и притащи полового.
   Фёдор понял и исполнил приказание хозяина буквально. Он нашёл полового и притащил его, держа за шиворот.
   - Голубчик, - ласково обратился к половому Дмитриев, - принеси нам пельмени варёные в бульоне, пельмени жареные, студень, кашу гречневую, и малиновый кисель. Да поворачивайся живее.
   Фёдор тряхнул полового так, что у того стукнулись нижние зубы о верхние.
   - Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - пробормотал половой и побежал исполнять приказание. На ходу он сильно прихрамывал на правую ногу.
   - Фёдор, - строго сказал Дмитриев, - по-моему, ты его сильно помял.
   - А не надо сопротивляться, - буркнул Фёдор.
  Через некоторое время половой принёс всё, что просил Дмитриев.
   - А водку? - спросил Тимофей. - Все с пельменями водку пьют.
   - Запомните, юноша, - невозмутимо ответил Дмитриев, принимаясь за пельмени, - если все бьются головой о стену, то не следует брать с них пример. Голову разобьёте. Водка, к вашему сведению, мешает почувствовать вкус продукта, который вы пробуете впервые.
   Ели молча, причмокивая.
   - Ну, и как вам пельмени? - спросил Лев Павлович, когда ужин закончился.
   - Сытно! - сказал Фёдор.
   - Вкусно! - сказал Тимофей.
   - Божественно! - сказал Пётр.
   - Я рад, что вам понравилось новое блюдо, - заявил Дмитриев. - Мне тоже оно пришлось по вкусу.
  После ужина все разошлись по своим комнатам и попытались заснуть. Однако заснули путешественники не скоро. Полные желудки мешали дышать. Стаи бродячих собак, громко лая, злобно рыча, и тоскливо воя, носились по улицам во мраке ночи, как вырвавшиеся из-под земли ужасные спутницы Нюкты. Шум собачьих ссор перекрывался грохотом колотушек, с которыми бродили по городу, погружённому в темень, сторожа, напоминая горожанам о том, что они находятся под защитой, и предупреждая преступников, что их могут поймать и арестовать. Очевидно, горожане привыкли к этим ночным концертам, но путешественники не могли заснуть и ворочались в своих постелях с боку на бок, пока к окнам не подступил серый рассвет. Кроме этого ночного гвалта, в комнаты постоялого двора, очевидно с переменой направления ветра, начал просачиваться едкий запах дыма, валившего из трубы медеплавильного завода.
  Раздражённый и невыспавшийся Дмитриев явился к завтраку и обнаружил, что мрачный Фёдор и сонный Пётр сидели за столом и ели пельмени. А Тимофея не было. Половой принёс барину тарелку горячих жареных пельменей.
   - Где Тимофей? - спросил Лев Павлович, щедро поливая пельмени горчицей с уксусом. - Снова побежал на блядки?
   - В храм он побежал исповедаться и покаяться, - ответил Пётр.
   - По такой непролазной грязи? - удивился Дмитриев. - А что, если он увязнет и опоздает? Обоз его ждать не станет.
  Поев, они вышли на крыльцо. Сверху из серых небес сыпал мелкий дождь. Дмитриев поёжился.
   - Того и гляди, снег пойдёт.
   - В августе? - удивился Пётр.
   - Урал - преддверие Сибири. Всяко, бывает, - заметил Дмитриев. - Ну, и вонь, от этих медеплавильных заводов, - повёл он носом в сторону, откуда из кирпичной трубы валил чёрный дым. Ещё дальше виднелась ещё одна труба, из которой валил серый дым. - Кажется, ещё и сереброплавильный работает.
   - Здесь есть серебро? - спросил Пётр.
   - Есть. Спросите лучше, чего только здесь нет. Урал - шкатулка с драгоценностями.
  Фёдор сошёл с крыльца, и с трудом выдирая из чавкающей чёрной грязи сапоги, пошел к воротам, где уже стоял обоз, готовый к отправлению.
   - Идёмте, - вздохнул Дмитриев и первым шагнул с крыльца. Пётр последовал за ним. Они добрались из дормеза и, вынув ногу из сапога, Дмитриев поставил её на нижнюю ступеньку откидной лестницы. Затем, он то же самое проделал со второй ногой. Пётр поступил иначе. Он подхватил сапоги Дмитриева и сунул их в мешок, брошенный ему сверху Фёдором. После этого он отдал мешок Дмитриеву, сел на нижнюю ступеньку и тоже избавился от грязных сапог, сунув их во второй мешок. После этого он забрался в дормез. Портянки друзей, были, к счастью сухими.
  
  
  Глава 16
  
   Пропел обозный рожок. Через минуту обоз тронулся с места.
   - Кажется, у нашего друга больше грехов, чем мы думали, - саркастически заметил Дмитриев. - Не уложился в отведённое ему время. Придётся ему, видимо, остаться в Перми и плавить медь и серебро. Или в храме свечки продавать. Место иерея-то занято.
  Не успел он это произнести, как дормёз дёрнулся и на секунду приостановился и покатил дальше. Дмитриев поглядел в окошечко, в котором виднелся обширный зад кучера.
   - Наш друг прибыл на козлы, - сообщил Лев Павлович. - Не захотел пачкать грязными сапогами салон дормеза. И правильно сделал.
   Он смотрел, как Фёдор подал мешок Тимофею, который тот накинул на голову и плечи, чтобы защититься от дождя.
   - Всё в порядке, - сказал, улыбаясь Дмитриев. - Наш юный друг облегчил душу. Ну, а мы с вами давайте подремлем. Погода к этому весьма располагает.
  Дмитриев задремал, завернувшись в плед. Пётр смотрел в окно. Обоз двигался к городу Кунгур, и далее к Екатеринбургу.
   Ландшафт за окном заметно изменился. Пётр смотрел на невысокие, но длинные вытянутые с севера на юг увалы, которые чередовались с широкими понижениями. У подножия увалов рос смешанный лес: осины, берёзы, сосны. Иногда склоны увалов обнажались, и видна была серая скальная порода с рыжеватыми прожилками.
  "За Уралом уже будет Сибирь, - думал Пётр. - Что-то страшно становится. Какая она?"
   Он не мог представить себе, как Сибирь выглядит. Равнина там или горы? Какие там леса и реки? Какие там города? Какие там люди?
  "А вдруг она меня не примет? - думал он. - Вдруг я не смогу там жить? Тогда мне придётся вернуться. Неужели мне придётся приползти к отцу на брюхе, как провинившемуся псу? Нет! Ни за что! Мы с Сибирью поладим. Я стану уважать и любить её".
  Перед Екатеринбургом обоз снова обогнал очередную партию арестантов. Колонна каторжников почему-то не двигалась и стояла на месте, хотя до постоялого двора было ещё около двух десятков вёрст. Пётр глядел из окна на согбенные серые спины промокших от дождя арестантов. Его сердце сжималось от сочувствия к ним. Как бы виновны они ни были в совершённых преступлениях, было что-то противоестественно жестокое и ужасное в наказании идти в любую погоду тысячи вёрст в кандалах.
  "Елизавета Петровна придумала это, - размышлял Пётр. - Это она повелела избавляться в европейской части Империи от непотребных и вредных обществу людей и ссылать их в Сибирь. Вот бы заставить её самоё пройти весь этот путь! Небось не вынесла бы!"
  Между тем, колонна арестантов побрела дальше.
   "Сколько уже этих колонн мы обогнали, - думал Пётр. - Наверное, не меньше десяти. Зря я не начал считать. А что, если вести записи обо всём, что я увижу в дороге и в Сибири? И записывать свои размышления обо всём, что увижу? Может, получится книга, как у Радищева. Ага! И обрести судьбу, как у него. Нет! Надо оставить эти мысли. К хорошему они не приведут".
  Выйдя из дормеза в Екатеринбурге, путешественники подивились на новое двухэтажное здание почтовой станции и постоялого двора. Место, где они были расположены, было высоким и отсюда панорама города была как на ладони.
   - В Перми - Госпожа Грязь, в Екатеринбурге - Господин Дым, - заявил Дмитриев. - Сколько труб дымят!
   Он немного подумал и добавил:
   - Урал - кладезь России. Сибирь - сокровищница России. Вокруг кладезя и сокровищницы всегда крутятся грабители.
   - Мы - кто? - спросил Тимофей, спрыгнувший с козел. Ему очень понравилось сидеть рядом с Фёдором с тех пор, как он постеснялся запачкать грязными сапогами пол дормеза.
   - Мы? Во всяком случае, мы не грабители.
   - А кто тогда грабители? - пристал Тимофей.
   Дмитриев усмехнулся.
   - Вот, и решайте эту задачку. Но без моей помощи.
  На постоялом дворе путешественники снова попарились в бане, наелись пельменей, и прекрасно выспались.
   Когда обоз снова тронулся в путь, стало заметно прохладнее. Тимофей вернулся внутрь дормеза, где было теплее, чем на козлах. Кучер Фёдор надел суконный на вате армяк и войлочную шапку. Дмитриев носил суконный сюртук и закутывался в плед. Пётр, к удивлению своих друзей снял подрясник и переоделся в скромный синий сюртук и жилет, и голубой шейный платок. Тимофей всплеснул руками:
   - Великолепно! Я такой же хочу. Только взять негде.
   - Остановимся, - сказал Лев Павлович, - достанем из сундука. Есть у меня лишний сюртук. Тесен стал в талии. Вам будет впору.
   С этой минуты Тимофей стал жить мечтой о сюртуке, лежащем в сундуке.
   - Легко вы расстаётесь с атрибутами священства, - заметил Дмитриев. - Что так?
   - Так удобнее, - коротко объяснил Пётр.
   - Ну, да, а Тимофею удобнее по полям бегать, - засмеялся Лев Павлович.
  Тимофей нахмурился. Он не любил, когда ему напоминали о смешном и позорном бегстве от разъярённых крестьян.
   - А если отвлечься от понятия удобство?
   - А если отвлечься, - нахмурился Пётр, - то ваши вопросы, на которые у меня нет ответа, выбили меня из колеи. Я подумал, что не имею права быть священником, если не могу ответить на важные вопросы веры.
   - Вот, как? - сделал удивлённое лицо Дмитриев. - Право, я не ожидал такого поворота в вашей судьбе.
   - Ожидали! - отрезал Пётр. - Вы специально такие вопросы задавали, чтобы изменить мою судьбу. И не спорьте. Пока я не найду ответов на ваши вопросы, я в церковь не войду.
   - В церковь не войдёте как священник или как прихожанин?
   - Ни как священник, ни как прихожанин. Я хочу быть честным перед людьми и перед самим собой.
   - И перед Богом?
   - И перед Богом, хотя я поколебался в вере. Всё благодаря вам.
   - Не перекладывайте на меня вину за ваши колебания в вере, - засмеялся Дмитриев. - Я просто задавал вопросы, на которые и у меня нет ответов.
   - А я не поколебался в вере, - вступил в разговор Тимофей. - Просто, в рясе и в самом деле не вполне удобно ходить. Путается она в ногах.
  С каждым днём ставилось всё прохладнее. Справа и слева от дороги тянулись гряды низких холмов. Небо чаще оставалось хмурым, но дождя не было. Всё чаще задувал северный ветер и нёс с собой холодный воздух.
   За несколько вёрст от Тюмени обоз остановился у каменного пограничного столба с надписью "Россия - Сибирь". Здесь они снова догнали партию арестантов. У подножия этого памятника каторжники, обнажив бритые головы, покаянно крестились, падали ниц и со слезами шептали: "Прощай, Россия-матушка!.."
  Путешественники покинули тёплый дормез, и подошли к столбу. Последние арестанты, гремя цепями, встали с колен и строились, чтобы идти дальше.
   - Странные люди, - пожал плечами Лев Павлович, - разве Сибирь не та же Россия?
  Они прикоснулись к камню на счастье и удачу, и вернулись в дормез.
   - Почему они в своём сознании разделяют Россию и Сибирь? - заговорил Лев Павлович, когда они устроились внутри. - Непонятно. Ну, в этой части России немножко холоднее, и что с того? На севере России тоже холодно. Может, ещё холоднее, чем в Сибири. И, тем ни менее, север они считают Россией, а восток нет. Поживут дольше и поймут, что велика и обширна Россия-матушка. От Тюмени поедем по новой дороге. Она южнее старого тракта. Поедем до Ишима, Омска, через Томск - в Красноярск. А там уже и Иркутск недалеко. Надо нам решить, где вы окончательно остановитесь, в Красноярске или Иркутске. Ну, об этом есть время подумать.
   Внезапно обоз дёрнулся и остановился.
   - Странно, - сказал Дмитриев. - Вроде бы ещё до Тюмени много вёрст. Может, что-то случилось.
   - Я посмотрю, - сказал Тимофей, открыл дверцу и выскочил наружу. Послышались выстрелы. Через минуту он появился, весьма встревоженный:
   - Там какие-то люди напали на обоз.
   - Сколько их? - спросил Дмитриев.
   - Человек шесть.
   - А возчики, что?
   - Похоже, растерялись.
   - А конвой?
   - Не знаю.
   - Фёдор, - крикнул Дмитриев, открывая окошечко, - разбойники!
   Но кучера на козлах не оказалось. Он выпрягал двух коней.
   Дмитриев засунул за пояс пистолет, схватил саблю, лежавшую за подушками, и приказал юношам:
   - К задку дормеза под сундуком привязана лопата и багор. Вооружитесь и - за нами! Вперёд!
  Сбросив с плеч плед, он выскочил из дормеза. Юноши выпрыгнули вслед за ним и бросились отвязывать орудия труда, готовые превратить их в оружие.
  Дмитриев и Фёдор, вооружённые пистолетами и саблями, вскочили на спины лошадей и поскакали к тому месту, где разбойники начали стаскивать с возов мешки с мукой, крупой и сахаром. Дмитриев и Фёдор на скаку улюлюкали и орали:
   - Бей воров! Ура-а-а-а!
  Тимофей и Пётр, держа наперевес багор и лопату, бежали следом и тоже кричали:
   - Бей воров! Ура-а-а-а!
  Увидев людей, скачущих на лошадях, и бегуших за ними вооружённых юношей, возчики с задних возов очнулись от оцепенения, похватали топоры, лопаты, багры, ломы и побежали следом, крича и улюлюкая.
  Воры, завидев отряд конных и пеших, замерли и перестали сбрасывать мешки на землю. Однако их главарь выхватил из-за кушака пистолет и выстрелил в Фёдора, как в более крупную мишень. Фёдор тоже выстрелил и уложил главаря на месте. Дмитриев выстрелил в вора, стоявшего на подводе с мешками. Вор свалился с воза вниз головой. Четверо воров бросили мешки и поскакали к лесу. Дмитриев преследовал их, размахивая саблей. Вора, бегущего последним, ему удалось оглушить, ударив саблей плашмя по голове. Вор упал. Остальные скрылись в лесу. Дмитриев вернулся к возу.
  Оказалось, что оба конвойных были застрелены главарём, после чего возчики передних возов не осмелились противостоять разбойникам, и смотрели, как те грабят их. Только вмешательство путешественников заставило их очнуться от оцепенения. Двое побежали к лесу и привели вора, оглушённого ударом саблей. Главарь был мёртв, как и вор, стоявший на подводе. Но и отряд нападающих понёс урон. Выстрелом в предплечье был ранен Фёдор. Бледный и молчаливый, он сидел на мешке и держался левой рукой за правую руку, пытаясь унять кровь, расплывающуюся по рукаву.
  Лев Павлович сунул саблю в руку Петру, пистолет в руку Тимофею, и принялся быстро разматывать свой кушак. Одновременно он показал жестом Петру, что ему тоже следует размотать свой кушак, что Пётр и сделал незамедлительно. Лев Павлович взял у Тимофея нож и разрезал рукав армяка и ощупал руку кучера. Затем своим кушаком Лев Павлович перетянул руку Фёдора выше раны, а кушаком Петра забинтовал рану.
  Между тем возчики разгрузили заднюю подводу и положили на дно мёртвые тела, прикрыв их рогожей. Пойманного вора связали по рукам и ногам и посадили на эту же подводу. Фёдора довели до дормеза, уложили на подушки и налили ему полный стакан водки, которую кучер, крякнув, выпил. После этого он погрузился в сон.
   - Покажите руки, - повелительно сказал юношам Дмитриев. Те показали ему кисти рук, не понимая смысла его приказа.
   - Ваши руки подойдут, - деловито сказал Дмитриев Петру. - У вас длинные и тонкие пальцы. Вам придётся покопаться в ране и достать пулю.
  Услышав это, Пётр пошатнулся, и чуть было не грохнулся в обморок.
  
  
  Глава 17
  
  - Пётр Васильич, - вскричал Дмитриев, - не будьте бабой! Ни мои руки, ни руки Тимофея не подходят. Слишком грубые пальцы у Тимофея, и слишком короткие у меня. Только вы можете это сделать. Только вы! Теперь слушайте. Я расширю рану и полью на ваши руки спиртом. Ни к чему не прикасайтесь после этого. И лезьте в рану и щупайте, щупайте, пока не вынете её, проклятую. Бог в помощь!
  Пётр чуть было снова не упал в обморок, но усилием воли удержался в реальности, сжал зубы, сбросил с плеч сюртук, закатал рукава рубашки и всем своим видом показал, что он готов. Говорить от волнения он не мог.
  Дмитриев налил четверть стакана водки и заставил Петра её выпить.
   - Для храбрости, - пояснил он.
   После этого он налил полный стакан водки, и велел Петру полить его руки. Тимофей подставил жестяное ведёрко, и Пётр принялся поливать кисти рук Дмитриева водкой.
   - Эх, - простонал Тимофей. - На что добро тратим!
   - Молчать, - приказал Дмитриев, держа руки от локтей вверх, - тоже мне, пьяница! Полейте теперь руки Петра.
  Пётр послушно и обречённо протянул руки над жестяным ведёрком, и Тимофей полил его руки водкой. Ту же операцию орошения водкой претерпел и нож Тимофея, после чего Дмитриев взял сей самодельный скальпель и велел Тимофею размотать оба кушака на руке Фёдора и полить рану водкой. Тимофей, побледнев, повиновался. Дмитриев склонился над раной, занёс над нею беспощадный ланцет и погрузил его в отверстие, проделанное пулей. Тимофей охнул и, раскрыв дверцу, вывалился наружу, где в ожидании конца операции стояли возчики и курили козьи ножки. Они подняли Тимофея и посадили на землю, прислонив спиной к колесу дормеза.
  Дмитриев сделал глубокий надрез.
   - Давай! - приказал Дмитриев Петру. - Давай, Петруша! С Богом! Ищи!
  Пётр запустил в кровоточащую расширенную ножом рану указательный и большой пальцы правой руки, пытаясь нащупать тело пули.
   - Глубже! Глубже! - командовал Дмитриев. - Ещё глубже!
  Пётр нащупал скользкую пулю, ухватил её и вытащил наружу. Пуля звякнула о жестяное дно ведёрка. Дмитриев ещё раз полил рану водкой. Потом он велел юноше сблизить края раны и так держать их. Сам он вынул из сундучка, стоявшего в углу, шкатулку с шёлковыми нитками и иглами, продел нитку в ушко иголки и принялся зашивать рану. Пётр, оглушённый водкой, делал всё, что ему приказывал Дмитриев: держал края раны, поливал водкой нитки с иглой, заматывал рану разорванным на полоски полотенцем. Когда всё было готово, Фёдора накрыли пледом. Дмитриев посмотрел на свет, сколько осталось водки в штофе, и разлил остаток по двум жестяным кружкам. Они с Петром выпили. Пётр упал головой на подушки и затих. Дмитриев ногой открыл дверь дормеза и крикнул:
   - Всё! Можно ехать! Тимофей - на козлы. Будешь вместо Фёдора.
  Возчики помогли Тимофею запрячь лошадей, разошлись по своим подводам, и обоз тронулся в путь. Впереди их ждала Тюмень - ворота Сибири.
  Пётр очнулся уже в Тюмени. Слева лежал под пледом Фёдор. Справа храпел Дмитриев.
   "А где Тимофей? - думал Пётр. - Куда он подевался? И почему Фёдор лежит тут?"
  Память постепенно возвращалась, и Пётр понял, что Тимофей сидит на козлах вместо Фёдора.
  "Боже мой! - испугался Пётр. - Как он справляется с четвёркой лошадей? Он же никогда не управлял ими. Кстати, почему обоз стоит? Где мы?"
  Дверь дормеза приоткрылась, и внутрь заглянул Тимофей.
   - Приехали, - сказал он. - Тюмень.
  Дмитриев приоткрыл один глаз, и потянул носом воздух:
   - Чем пахнет? - спросил он. - Мой бог! Что это за вонь?
   - Возчики говорят, что здесь кожи вымачивают и выделывают, вот и вонь, - сказал Тимофей. - Как Фёдор?
   Дмитриев открыл второй глаз и повернулся к Фёдору. Фёдор пристально смотрел в потолок дормеза и шевелил губами. На щеках его играл румянец.
   - У него жар, - сказал Лев Павлович. - Нужен лекарь. Пётр, бегите на почтовую станцию, спросите, есть ли поблизости лекарь. Да водки купите. Два, нет, три штофа. И комнату закажите на постоялом дворе. Надо Фёдора туда перенести. Водка - наипервейшее лекарство для русского человека, - пробормотал он, закрывая глаза и откидываясь на подушки. - Но отчего у него жар?
  Тимофей хлопотал возле лошадей. Пётр узнал у чиновника почтовой станции, что лекаря поблизости нет. И подальше тоже нет. И вообще в городе нет.
   - А как же вы, если заболеете? - удивился Пётр.
   - Я вам пришлю бабку-травницу, - сказал чиновник. - Вы на постоялом дворе будете?
   - Да, - ответил Пётр и побежал на постоялый двор, где ему отвели тёплую комнату с двумя кроватями. Пётр побежал к дормезу. В конце обоза возле телеги с убитыми уже стояли какие-то люди. С помощью возчиков, юноши отнесли раненого на постоялый двор и положили на кровать. Следом пришёл Дмитриев.
   Тимофей снова занялся лошадьми, а Пётр пошёл посмотреть, что за люди крутятся возле телеги с мертвецами. Оказалось, что это исправник с помощником и регистратор, что-то пишущий в своём блокноте. Два стражника сняли с телеги разбойника, и повели его в кузню при постоялом дворе.
   - И что вы будете с ним делать? - спросил Пётр, шедший рядом. Стражники, молча, тащили вора к кузне. Там у горящего горна уже ждал процессию дюжий кузнец в кожаном фартуке. Разбойника положили на огромную наковальню, закинули назад связанные руки и привязали их к крюку, вогнанному в деревянную колоду, стоящую рядом, и он завопил нечеловеческим голосом, полагая, что кузнец раздробит его голову своим тяжёлым молотом. Один из стражников схватил грязную тряпку, валявшуюся на наковальне, и запихал её в рот вору. Вор мычал и вращал глазами, и испарина выступила на его лбу.
   - Что вы собираетесь делать? - испугался Пётр. - Его надо в околоток и запереть до суда.
   - Много чести, - спокойно сказал кузнец, подступая к разбойнику с ножными кандалами в руках. - Помоги-ка лучше его держать, чем вопросы спрашивать.
  Стражники навалились на ноги арестованного вора, удерживая его на месте, в то время как кузнец надевал на его щиколотки железные кандалы, и принялся вдевать в отверстия заклепки и закреплять их ударами молота.
  То же самое он проделал с руками вора, соединив ножные и ручные кандалы тяжёлой железной цепью. После проделанной процедуры, стражники сняли преступника с наковальни, поставили на ноги, и повели из кузни в околоток.
   - И что с ним будет теперь? - спросил Пётр кузнеца.
   - А то, что в следующей партии арестантов непременно привезут мертвяка, умершего в дороге. Вот его и заменят живым преступником, - равнодушно сказал кузнец. - Для отчёту. Понял? А теперь ступай подобру-поздорову, а то вдруг двух мертвяков привезут, и придётся тебя в кандалы засунуть.
  Пётр в ужасе выбежал вон из кузни. Кузнец засмеялся ему вслед:
   - Эй, барич, я пошутил!
   - Значит, не будет никакого суда над этим разбойником, - торопливо говорил Пётр, прибежав на конюшню, чтобы рассказать Тимофею об увиденном. - Значит, просто мёртвого подменят живым. И всё! Но вообще-то это неправильно. Сначала надо судить и определить меру наказания. Этот вор никого не убил, и даже украсть ничего не успел, а его сразу на каторгу. Для отчёту, как сказал кузнец.
   - Ты в эти дела не суйся да помалкивай, - посоветовал Тимофей, - а то неровён час, язык тебе оттяпают. Вишь, как быстро здесь всё делают. Какое тебе дело, что правильно, а что не правильно! Помалкивай о том, что видел и что услышал. Понял? Раз исправник там был, значит, всё делалось с его ведома.
  Пётр подошёл к лошади, жующей из яслей овёс, обнял её и прижался лицом к её шее. Так он простоял некоторое время, осмысливая то, что видел и слышал, пока Тимофей не толкнул его в бок.
   - Ты водку купил? Иди, купи, а то Дмитриев заругается. Да погляди, как там Фёдор. Как бы не помер, бедолага. Да нож мой верни. Куда его Дмитриев дел?
  Пётр оторвался от теплой шеи лошади и пошёл за водкой.
   К раненому Фёдору пришла бабка-травница. Она осмотрела рану, зашитую Дмитриевым, покачала головой, и непонятно было, то ли она одобряет то, что он сделал или не одобряет. Затем она удалилась, сказав, что скоро придёт с лекарствами. И действительно, через некоторое время появилась вновь с какими-то банками, склянками, в которых плескалась поверх мокрых трав красная, жёлтая, зелёная, коричневая, и синяя жидкость. Бабка окунала в банки белые тряпки, становившиеся разноцветными, и прикладывала к ране. После чего замотала руку Фёдора и велела напоить его чаем с мёдом, что и было исполнено. Потом она ушла, велев позвать её часа через два, потому что, если не позвать, она забудет придти, а придти непременно надо и непременно через два часа.
  Тимофей, закончив дела на конюшне, пообедал с Петром в харчевне. Они звали с собой и Дмитриева, но он не пошёл, сказав, что будет при Фёдоре, а пообедает потом.
  Фёдор был беспокоен, метался в постели, бредил и звал какую-то Машу, но Маша, естественно, не приходила, и Фёдор томился, вскрикивал и даже плакал, требуя, чтобы Машу позвали, чтобы она немедленно пришла.
  Дмитриев был очень обеспокоен состоянием больного и ждал прихода бабки-травницы, за которой послал в назначенную минуту Тимофея.
  
  
  Глава 18
  
   - Не ждите меня, поезжайте, - говорил утром следующего дня Дмитриев. - Вот ваша подорожная. Я останусь с Фёдором и дождусь его выздоровления. Я его не брошу одного. Мы потом вас нагоним, как он сможет ехать. А вы пишите мне с дороги, где вы и что с вами. Чай, не чужие люди теперь. Вот, возьмите денег на дорогу. Здесь на еду и наймите кибитку. Берите, берите, я не обеднею. Не езжайте не подводе. Холоднее становится с каждым днём. Я ююбы вас перекрестил на дорогу, если бы верил в силу животворящего креста. Но вы уже догадались, что не верю я, поэтому дайте, я вас обниму на дорожку.
  Они обнялись. Юноши ушли, а Дмитриев смахнул слезу.
   - Не хотел я к вам привязываться, - пробормотал он им вдогонку, - а Бог иначе рассудил. Ну, да ладно, ещё встретимся.
  Юные путешественники, оставшись одни, наняли на постоялом дворе двухместную кибитку с кучером Игнатом, отвязали от дормеза свой багаж, привязали его к задку кибитки, встроились в ряды обоза и покинули Тюмень. Им было грустно и не хватало старшего друга.
   - Всё-таки он хороший, - сказал Тимофей.- Смотри, как за своим кучером ухаживает. Надеюсь, он его выходит.
   - Кучеру он жизнью обязан, - сказал Пётр. - Теперь долги отдаёт. Конечно, он хороший человек, коли помнит добро.
  Оба надолго замолчали. Каждый думал о своём. Тимофей думал, что, кроме Петра, у него вообще-то никого нет. Отец и мать были так далеко и так давно не давали о себе знать, хотя он писал им, что он почти забыл, как они выглядят. И ещё он думал о том, что случись с ним какое-нибудь несчастье, выходит ли его Пётр, не бросит ли? И пришёл к выводу, что выходит и не бросит. А Пётр мысленно вёл подсчёты, и думал о том, что денег, которые дал им на дорогу Дмитриев, не хватит до Красноярска, поэтому надо что-нибудь придумать, чтобы заработать, иначе им либо придётся голодать, либо ехать на телеге, или, того хуже, идти пешком.
  Денег хватило до Омска. Друзья сидели в трактире и размышляли, что делать.
   - Может в конвойные податься? - уныло сказал Тимофей.
   - Только не это, - запротестовал Пётр. - Да и не возьмут нас. Знаешь, что я предлагаю. Обоз будет стоять в Омске два дня. Пойдём завтра утром по улице, всё равно, какой и будем смотреть по сторонам. Может, объявления какие-нибудь увидим. Словом, Бог поможет.
   На том и порешили.
  Утром друзья поднялись рано, позавтракали, и отправились в путь. Перед ними была улица с глухими деревянными заборами, и крепкими тесовыми воротами с калитками на запорах. За заборами басовито лаяли собаки, судя по голосам крупные и злые, и виднелись крыши двухэтажных деревянных домов, крытые железом.
  Друзья брели медленно, поглядывая по сторонам, но, ни одна калитка не приоткрылась, и никто не выглянул посмотреть, почему лают собаки.
   - Глухой город, - сказал Тимофей. - Ничего здесь не выйдет.
   - Посмотри, вон там на воротах наклеена какая-то бумажка под табличкой, - сказал Пётр. - Давай, посмотрим.
   Они подошли к воротам, выкрашенным зелёной краской. На уровне их глаз действительно висела белая жестяная табличка, на которой старорусской вязью было выведено чёрной краской "Купец 1-й гильдии А. Мельников". Ниже была приклеена бумажка, на которой от руки было написано: "Нужны работники. Стучать три раза".
   - Стучим? - спросил Пётр.
   - Стучим, - ответил Тимофей и, сжав руку в кулак, ударил три раза в калитку. В ответ раздался заливистый лай. Затем послышались неспешные шаги, звякнула и упала щеколда, калитка приоткрылась, и выглянул кудрявый черноволосый и чёрнобородый мужик в красной сатиновой косоворотке. Он, молча, смотрел оценивающим взглядом на юношей.
   - Здравствуйте, - сказал Тимофей.
   - Здорово! - ответил мужик. - Чего надо?
   - Работники нужны?
   - Проходите, - ответил мужик.
   - А пёс? - спросил Пётр.
   - Он на цепи, - буркнул мужик, пропуская их во двор.
  Пёс действительно был на цепи и, увидев незнакомых людей, взвился на дыбы с такой яростью, что натянувшаяся цепь дёрнула его назад, и он опрокинулся на спину.
  По деревянным добела выскобленным мосткам они прошли к высокому крыльцу.
   - Ждите здесь, - сказал мужик и скрылся за дверью.
   Сконфуженный пёс продолжал лаять, но с меньшим пылом.
  "Здорово придумано, - думал Пётр о деревянных мостках, перекрывающих двор в разных направлениях, ведущих к хозяйственным постройкам. Грязь не тащится на сапогах в дом. Когда у меня будет свой дом, я сделаю такие же мостки. А вообще я слышал, будто бы есть в Сибири дворы под крышей. Может, и правда".
  Прошло несколько минут. Наконец, дверь открылась, и давешний мужик поманил их за собой. Они вошли в просторные сени, освещаемые двумя длинными узкими окнами, похожими на бойницы, в которые не мог бы пролезть даже трёхлетний ребёнок, миновали их и очутились в огромной кухне, где посередине царственно восседала русская печь.
   - Стойте здесь, - приказал мужик и скрылся за дверью, которая, по всей вероятности, вела в сокровенные глубины чужого дома.
  Юноши огляделись.
   Помимо печи в кухне стоял огромный стол на пузатых ножках, и к столу прижимались лавки, как телята к корове. На столе стоял сияющий, медный самовар на сверкающем медном подносе, фарфоровые расписные чашки на блюдцах. Посередине стола красовался берестяной яркий расписной круглый короб для хранения хлеба. Миски с едой были убраны, а вот хлеб, видимо, убрать не успели. По всему было видно, что здесь только что завтракали. Об этом выразительно говорили чашки с недопитым крепким чаем и хлебные крошки на белой скатерти.
  На стенах были деревянные полки, выстланные вышитыми полотенцами, а на полках стояли медные котелки, чугунки, латки и сковородки. Рядом с полками висели гроздья жёлтого лука, белого чеснока и связки пахучих трав.
  Вдоль стен кухни тянулись широкие лавки, и на них стояли деревянные ведра, глиняные кувшины, из лыка и коры туеса и лукошки, деревянные чаны, и корыта для замешивания теста. В углах стояли деревянные кадки и бочки.
  Юноши сразу поняли, увидев убранство кухни, что попали в богатый дом, полный самодовольного достатка.
  Дверь в комнаты вновь приоткрылась, и чернявый мужик снова поманил друзей пальцем. Теперь они очутились в просторном зале с большими окнами, занавешенными зелёными шёлковыми гардинами. Зал был обставлен красивой мебелью. Из зала вели несколько дверей. В одну из них мужик и провёл их в кабинет хозяина дома.
  В кабинете стоял большой письменный стол, крытый зелёным сукном, и кресло с высокой спинкой, в котором сидел грузный седобородый мужчина в сером сюртуке. Взгляд его карих глаз был не слишком дружелюбен, а, в общем-то, довольно приятное лицо несколько портил нос картошкой.
   - Вот, Иван Иваныч, - сказал чернобородый мужик, указывая на друзей указательным пальцем, - привёл-с!
  Мужчина, сидящий за письменным столом, разглядывал юношей с головы до ног. Пётр сразу смекнул, что это не сам хозяин, а его помощник, поскольку на табличке было написано "А. Мельников", а чернявый мужик назвал мужчину Иван Иванычем.
   - Ну-с, - сказал мужчина, - я Иван Иваныч Смирнов, приказчик. А вы кто?
   "Если приказчик столь представителен, - подумал Пётр, то, как выглядит купец?"
   - Мы, - сказал Тимофей, - лица духовного звания.
   - Попы, што ли? - поднял брови приказчик. - Из чего видно, что вы попы? На вас платье цивильное.
   - У нас документы есть, - Тимофей вынул из-за пазухи паспорт и свидетельство об окончании духовного училища. То же сделал и Пётр.
   Иван Иваныч взял документы и принялся изучать. Наконец, он поднял глаза на друзей.
   - Ладно, - сказал он, - только вот не знаю, подойдёт ли вам работа. Вы ведь к работе-то непривычны. Это вам не кадилом махать.
   - А что за работа? - спросил Пётр.
   - Гуртовщики нам нужны. Верхом на лошадях ездить умеете?
   - Умеем, - хором сказали друзья.
  Верхом на лошадях они ездили не более трёх раз в жизни, обучаясь в духовном училище, но их скромный опыт показался им достаточным.
   - Хорошо, - сказал приказчик. - Шалаш или чум построить умеете?
   - Конечно, - хором заверили его юноши, хотя знакомо им было только слово "шалаш".
   - Костёр разводить умеете? - продолжал допрос приказчик.
   - Да, кто же это не умеет! - обиделся Тимофей, разводивший костёр несколько раз, чтобы испечь картошку.
   - Роды у овцы или коровы принять сможете?
   На этом вопросе друзья поскользнулись.
   - Так они сами рожают, - сказал Тимофей, но, увидев выражение лица приказчика, поправился: - Поможем, конечно.
  Пётр внутренне похолодел. Это было слишком!
   - С пастушьими собаками ладите?
   - Собак мы любим, - сказал Пётр.
   - Любить собак не надо. Это работники, как и вы. Их нужно кормить, поить, следить, чтобы не заболели и чтобы исполняли свои обязанности. Теперь, правила: - продолжал приказчик, - водки не пить, деревенских баб не насиловать.
   Тимофей ухмыльнулся:
   - А если они сами полезут?
   - Если полезут сами, я вам советую бежать, потому что мужики могут убить.
   - Убить? Совсем? - изумился Тимофей.
   - До смерти! - подтвердил Иван Иваныч. - Двух наших младших гуртовщиков убили за баб.
   - Так вы нас вместо них берёте? - спросил Пётр.
   - Ну, да! Будете младшими гуртовщиками. Моё дело предупредить, а там решайте сами. Ну, так будете подписывать бумаги?
   - А какие условия? - спросил Пётр.
   - Условия хорошие. Одёжа, лошади, сёдла, харчи, и оружие и пули хозяйские. Жалование как у младших гуртовщиков. На домик в Красноярске хватит.
   - Да, ну! - недоверчиво воскликнул Тимофей.
   - Не "да, ну!", а хватит, - строго сказал приказчик, - но это, если падежа не будет. А то, допустим, волк овцу зарежет, или вор корову уведёт, из вашего жалования вычтут стоимость животного. Так что, спать вам придётся вполглаза, а слушать и во сне. Если животная заболеет или не разродится, стоимость будет вычитываться тоже из вашего жалования. Кстати, жалование получите в Красноярске, когда сдадите стадо. А то и должны нам будете. Старшие гуртовщики вас всему научат.
   - А оружие зачем? - спросил Пётр.
   - А волка и вора из чего пристрелите? Из палки? Так вы согласны или нет?
   - Согласны, - сказал Тимофей.
   - Тогда ждите. Я принесу бумаги, и подпишем договор.
   С подписанием договора вышла заминка.
   - А в какое сословие я вас запишу? - озабоченно спросил приказчик. - Лица духовного звания в гуртовщиках как-то непривычно.
   - Пишите: мещане, - предложил Тимофей. - Не всё ли равно.
   - А вы не расстриги?
   - Нет, просто для нас приходов не нашлось.
   - А, может, вы старообрядцы?
   - Нет, не старообрядцы.
   - Жаль! Я вот, старообрядец, - сказал приказчик. - И наш хозяин тоже. Ну, ладно, мещане, так мещане!
   Иван Иваныч заполнил последнюю графу и пододвинул бумагу друзьям:
   - Подписывайте!
   Тимофей и Пётр подписали документ.
  
  
  Глава 19
  
   Два месяца, проведённые Петром и Тимофеем с Дмитриевым, весьма изменили их мировоззрение. Их вера в бога Христа сильно поколебалась, и, если бы их спросили, в кого они теперь верят, они бы ответили, что верят безоговорочно только в Бога-отца, создателя Вселенной. Вслух эти мысли они, конечно, не высказывали, и не делились ими даже друг с другом, но оба чувствовали одинаково и знали об этом. Теперь их не мучила совесть, как в первые дни, когда они сняли с себя рясы, подрясники, наперсные кресты и скуфейки и заменили их цивильным платьем. В сюртуках, панталонах и шляпах они чувствовали себя свободными, не стеснёнными обязательствами и правилами вести себя соответственно их сану. Восхитительнее всего на свете было это чувство свободы. Не надо было прикидываться паиньками, читать только Библию и духовную литературу, опускать глаза при виде красивых девушек и женщин. Не надо было отказываться от курения душистого табака, от вкуса вина, и от азартных игр. Они испробовали всего, но врождённое чувство меры не позволило им зайти слишком далеко. Курение табака и опьянение алкоголем не понравилось ни Петру, ни Тимофею. Игра в карты их тоже не увлекла. Зато их всё больше влекла к себе женская красота и тайна женской натуры, а также светская литература, которая, как выяснилось, не является нудной, не поучает, не направляет, а развлекает. Так, в руки друзей попали рукописные сочинения фривольных и хулиганских срамных од Ивана Баркова, и друзья, читая их, ухохатывались. Эта литература понравилась им куда больше, чем сочинение Радищева, которым пичкал их Лев Павлович в надежде пробудить в юношах чувство справедливости. Впрочем, именно он подсунул им и вирши Баркова.
  А потом всё резко оборвалось. Не стало: ни Дмитриева, ни Радищева, ни красивых девушек и женщин, ни Баркова, ни Библии, ни курения табака, ни вкуса красного и белого вина, ни карт. Осталась только широкая равнина, покрытая лесами и кустарником, да холмы, бегущие по её краям, да холодные воды родников, рек и озёр, нестерпимый солнечный свет, тёмные ночи, да высокий и прозрачный купол небес, накрывший всю эту изумительную для глаза первозданную красоту и особенно таинственный и прекрасный, когда в нём зажигались звёзды. Старшие гуртовщики, мужики среднего возраста Роман и Мирон, крепкие, рослые, немногословные отнеслись к появлению младших гуртовщиков на месте сбора у усадьбы купца Мельникова сдержанно. Из ворот усадьбы работники вывели к ним четырёх оседланных и двух вьючных караковых коней. Роман и Мирон лихо вскочили в сёдла, и, не оглядываясь, потрусили вдоль по улице. Тимофей и Пётр взгромоздились в сёдла и последовали за ними. Работники прыснули со смеху. Следом бежали два огромных волкодава Волк и Гром, и две пастушьи собаки.
  "Ничего, - думал Пётр, пытаясь нащупать ногами стремена, - научимся. Даже зайца можно научить спички зажигать, а человека, и подавно".
  Тимофей выглядел в седле не лучше, заваливаясь набок, выправляясь и снова заваливаясь на другой бок. Роман и Мирон, оглядывались на младших гуртовщиков, и хмурились. Они выехали на окраину города, где была ещё одна усадьба купца с обширным скотным двором, овчарней и псарней на задах. Увидев стадо чёрных коров и быков, удивлённый Пётр воскликнул:
   - Что с ними? Они без рогов!
   - Абердин-ангусская мясная порода, - пояснил Роман. - Хозяин купил на ярмарке двух телят, бычка и тёлочку. Родом они из Шотландии. Удобно перегонять. Не ранят друг друга. Нечем.
  Сказав столь длинную речь, он утомился, и повёл лошадей к колоде с водой. Мирон показал юношам жестом следовать за ним в сарай. Там он выдал им ружья, боеприпасы, охотничьи ножи, кожаные штаны и куртки, по две рубашки, широкополые шляпы и крепкие сапоги с портянками.
   - Своё снимайте, - приказал он, - чай, не на бал едете, а работать.
  Когда они переоделись, он осмотрел их, удовлетворённо хмыкнул, и тоже сказал краткую речь:
   - Мешки со своим барахлом приторочьте к сёдлам вьючных лошадей. Ваше дело разводить костры на стоянках, набирать воду и варить кашу. Добывать мясо. Ставить чум для ночлега и охранять стадо по ночам. Один полночи спит, другой охраняет. Потом меняетесь. Охраняете с собаками, объезжая стадо на лошади. Если вор или волк, стреляете сначала в воздух для предупреждения. Если вор или волк добычу не бросит, то, стреляете в цель. Убитого вора закапываете в кустах. С волка снимаете шкуру. Шкура всегда пригодится. При необходимости, помогаете нам без лишних разговоров и вопросов. За сохранность гурта отвечаем все. В гурте двести голов. Есть беременные коровы. Относиться бережно. Вопросы есть?
   - Как добывать мясо? - спросил Пётр.
   - А ружья на что? Косулю, лося завалите, вот нам и мясо. То, что сразу не съели, вялим. Выступаем завтра на рассвете. Да, чуть было не забыл. На пути встретятся деревни. Женского полу не трогать. А то до вас тронули, их. мужики и убили.
   - Мы знаем, - сказал Пётр. - А чем убили?
   - Вилами.
   - А что мужикам было? - спросил Тимофей.
   - Ничего. Закопали, и как не было.
   - А что нам будет, если мы вора убьём?
   - Ничего. Никто не узнает, где закопаем. Как будто и не было.
  Юноши переглянулись.
   - А где мы спать сегодня будем? - поинтересовался Тимофей.
  Мирон широким жестом обвёл помещение:
   - Соломы и сена много, выбирай любое место. На первой стоянке покажу, как костёр разводить и как шалаш или чум строить. Показываю один раз. Во второй раз не сделаете, как надо, оборву руки. А теперь отправляйтесь лошадей кормить, чистить, гриву и хвост расчесать. Потом сварите кашу с мясом. Спросите у кухарки на кухне, где мясо лежит, крупа, соль и лук. Кухарка подскажет, как варить кашу. Кухня в доме. Всё!
  Друзья побрели на конюшню, кормить и чистить лошадей. Начался их первый рабочий день.
  Работая, Пётр думал о Дмитриеве и Фёдоре.
  "Как-то они там? Выздоровеет ли кучер? А что, если он умрёт? Что будет делать Дмитриев? Станет ли искать их? Надо написать ему и сообщить, где они и что делают. Надо назначить встречу в Красноярске".
  На кухне Пётр попросил у кухарки лист бумаги и перо с чернилами. Он набросал короткую записку, объясняя Дмитриеву, где они, чем занимаются и куда направляются. Затем он дал кухарке денег, чтобы она купила конверт и отправила письмо. Написал на листке бумаги адрес. Кухарка сказала:
   - А как я напишу? Неграмотная я.
   - Ну, приказчика или барина попроси.
  Кухарка обещалась попросить приказчика и письмо отправить.
  Успокоенный Пётр пошёл искать Тимофея. Тот всё ещё был на конюшне и заплетал гриву своей лошади в косички. Пётр смотрел, как он это делает.
   - Я Дмитриеву написал, - сказал он. - Приказчик отправит.
   - На что он нам? - спросил Тимофей. - От него одно беспокойство в мыслях.
   - Это и хорошо, - сказал Пётр. - Или ты хочешь, чтобы мысли спали или прокисли?
   - Хорошо-то хорошо, но бодрствующие мысли телу спать мешают.
   - Мне не мешают. Я чувствую себя живым, когда мысли не спят. Послушай, Тимофей, ты будешь стрелять в вора?
   - Буду! За украденную корову вычтут из жалования.
   - А если ты его убьёшь?
   - Значит, убью. Пусть не ворует. А ты будешь стрелять?
   - Не знаю. Ещё не решил. Думаю.
   - От тебя тоже одно беспокойство, - засмеялся Тимофей.
  
  
  Глава 20
  
   Старшие гуртовщики показали младшим, как делать шалаш и чум, а также показали, как разжигать костёр и поддерживать огонь всю ночь.
   Во время первого ночлега Пётр решил ночевать под открытым небом, пока Тимофей охраняет стадо. Он устроил себе возле чума ложе из нарезанного соснового лапника, и улёгся, подложив под голову мешок, набитый душистой травой, и накрывшись одеялом. Рядом лёг Гром.
   - В небо хочешь смотреть? - спросил Роман, остановившись возле него.
   - Да, - подтвердил юноша.
   - Я тоже в первую ночь хотел смотреть в небо. Только комары тебя заедят. Я оставлю тебе место в чуме возле очага. Надоест любоваться звёздами, приходи. Дым отгоняет этих тварей.
  
   Он вошёл в чум и через некоторое время вышел, бросив на грудь Петру противомоскитную сетку:
   - Шляпу надень, а на шляпу сетку и замотай вокруг шеи. Руки спрячь. Ну, давай! Мечтатель!
  Ирония сквозила в каждой фразе гуртовщика, но она не задела и не обидела юношу. Он последовал его советам. Большой костёр, сложенный из двух берёзовых брёвен, грел один бок. Другой бок грел Гром. Следить за костром должен был Тимофей.
  Ночь пала внезапно. В небе зажглись сияющие звёзды. Пётр лежал на спине и смотрел ввысь, как заворожённый. В какой-то момент ему показалось, что небосвод медленно и неуклонно движется над ним. Зрелище было столь величественным и прекрасным, что он чуть не заплакал.
  Петру вспомнились первые строки стихотворения Ломоносова
  "Вечернее размышление о божием величестве...":
  Лице своё скрывает день;
  Поля покрыла мрачна ночь;
  Взошла на горы чёрна тень;
  Лучи от нас склонились прочь;
  Открылась бездна звезд полна;
  Звездам числа нет, бездне дна.
   У него захватило дух от восторга.
  Далее первой строфы он не помнил текста, но услужливая память подсказала ему последнюю строчку второй строфы:
   Так я, в сей бездне углублён,
  Теряюсь, мысльми утомлён!
  "И он размышлял, - думал Пётр, - и он, великий, сомневался. Что же о нас, малых сих говорить!"
  И память, усмехаясь, снова подсказала ему последнюю строфу:
   Сомнений полон ваш ответ
  О том, что окрест ближних мест.
  Скажите ж, коль пространен свет?
  И что малейших дале звезд?
  Несведом тварей вам конец?
  Скажите ж, коль велик творец?
  
   "И, правда, что дале звезд? - думал юноша. - Как мало мы знаем о Вселенной, и о Творце! Да, я верю в Творца, но почему нам внушают веру в Сына Человеческого? И почему есть храмы посвящённые Христу, и Богородице, и Троице, но нет храмов Творцу? Разве это справедливо? И разве все мы не сыны человеческие? Богословы говорят, что Отец и Сын и Дух Святой - одно. Но для меня, несомненно, что Творец больше Сына Человеческого и Дух Святой исходит от Творца, а не от Сына. Тогда зачем сын? Зачем поклоняться ему, а не Творцу?
  Богословы говорят, что Бог сын есть любовь? Но кто это сказал? Иоанн!
  "И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в неё. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём".
  Да, но с чего Иоанн взял, что Бог имеет к нам любовь? Только ли потому, что он поучал и наставлял свой народ, и излечивал немощных?
  Это из любви Он позволяет людям истязать, мучить, калечить и убивать друг друга?
  Это из любви Он позволяет меньшинству держать в рабстве большинство?
  Это из любви Он позволяет людям насиловать, воровать, обманывать, мошенничать, грабить, разбойничать, развратничать?
  Это из любви Он позволяет обижать животных, женщин, стариков и детей?
  Это из любви Он позволяет целовать себя на кресте насильственной присяги и лжесвидетельства?
  Это из любви Он благословляет крестовые походы, бои и бойни?
  Это из любви Он позволяет священнику зажимать рот распятием человеку, казнимому государством?
  И разве в таком случае священник не есть слуга и соучастник убийства?
  Странные и горькие мысли приходят мне в голову. Но разве я могу перевести их в речь устную или письменную? Разве я в этом свободен? Я уверен, что не Бог накажет меня за эти мысли, потому что, не Он ли мне их внушает? Нет, меня накажет государство! Непременно накажет, как наказало Радищева. Тот, перевёл свои мысли в письменную речь, поступил неосторожно и неосмотрительно, навлекши на себя гнев Государыни, а отнюдь не Бога и, в сущности, поступил, как самоубийца.
  Но если мыслить, то мыслить до конца. Мести Бога я не боюсь. Это Он дал мне свободу мыслить. Так вот, разве Христос есть любовь, когда он приказывает смоковнице, не давшей плодов, засохнуть, а ведь был не сезон для плодов. А его высказывание, что он принёс не мир, но меч, и пришёл разделить семью! Разве это правильно?
  
   Христос верит в ад и постоянно пугает адом инакомыслящих людей. Разве это любовь и добро? Ввергнуть душу человеческую в вечный огнь, разве это не жестоко?
  "Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и убейте предо мною". Это взято из притчи, но разве притча рассказана им просто так, для развлечения, а не для извлечения из неё руководства к действию?
  Нет! Христос не есть любовь. Богтворец есть свобода, которую он дарует всем, а свобода есть дар больший, чем любовь. Но даруя всем свободу, Он дарует и заповеди, ограничивающие её. Но Он не навязывает их. Он ничего не навязывает. Хочешь быть убийцей, будь! Это твоя свобода. Не хочешь быть убийцей, не убий. Это твоя свобода.
  Похоже, что есть два вида свободы: есть свобода разнузданная, и есть свобода нравственная, сдержанная, добровольно ограничившая сама себя.
  Творец из великодушной любви позволяет нам быть свободными, как свободен Он сам. Он не надзиратель и не палач. Он творит Вселенные и своим примером увлекает нас творить. Он установил законы Вселенных и приглашает нас следовать им.
  Что сотворил Христос?
  Кого он любил?
  Он не сделал счастливой женщину и не родил ребёнка.
  Зато это Он оторвал мужчин от повседневной работы и от жён и детей. А как жёны и дети выжили после потери кормильцев? Или Ему было всё равно? Это любовь?
  Он не посадил дерева.
  Зато Он погубил ни в чём не повинную смоковницу. Это любовь?
  Он не имел дома и не построил его, скитаясь, как бродяга, и выпрашивая милостыню, и лишил домов двенадцать кормильцев семей. Это любовь?
  Следовательно, он ничего не сотворил. Только говорил, говорил, говорил без удержу.
  Он вслед за Моисеем повторил, но не сотворил заповеди.
  Народ говорит о чудесах, о воскрешении мёртвых и об исцелении больных. Но творчество ли это? Египетские жрецы и индийские факиры умели делать то же самое, но никто не почитал их, как богов.
  И уж, конечно, Христос не творил вселенных и всего сущего в них.
   Так почему мы поклоняемся ему, а не Творцу?
   Разве это справедливо?
   Разве это правильно?
   Ответ очевиден,
   Нет!
  Это не справедливо и не правильно.
  Значит, Бог Творец обижен нами, людьми, Его созданиями.
  Как я не додумался до этого прежде!
  Как я был слеп и глух!
  Не Христос создал бездну, полную звезд!
  Не Христос зажёг солнце!
  Не Христос создал Землю со всем сущим на ней, видимым и не видимым!
  И зачем Сын, если есть Отец, Создатель всего, что есть?
   Сын не нужен. Сын - лишний. Сын подразумевает недостаток в Отце. Но ведь нет недостатка в Отце. Сказано же "Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым", "одного существа с Отцом, Им же всё сотворено", но если Им же всё сотворено, зачем же Сын, не умеющий творить и любить женщину?
  Сын - вторичное, и не обязательное, навязанное людьми, а не Богом Творцом. Так зачем он? Зачем ему поклоняться, а не Творцу?
  Ах, да, нашего ради спасения сшедшего с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася".
  И как же он мог спасти нас, если себя спасти не мог?
  И сидит теперь одесную Отца.
  Зачем? Какой смысл? Два бога. Даже три, если считать и Святой Дух. Даже и четыре, если учесть Богородицу. А если посчитать всех святых и ангелов?
  Прав Дмитриев!
  И вот главный вопрос: Евангелие ли заключено во Вселенной или Вселенная заключена в Евангелии?
  И кто старше, вселенная или Христос? Старше Солнце или Христос?"
  
  
  Глава 21
  
   Через месяц гуртовщики пригнали стадо в Томск.
  Первым делом друзья пошли в городскую баню и наняли банщика, попарить себя всласть берёзовыми вениками.
  Разделись и, прикрываясь деревянными шайками, прошли в парную.
   - Эх, - сказал Тимофей, разлегшись на полке, - какое блаженство! Скорей бы банщик пришёл!
  Взгляд его упал на широкую грудь Петра:
   - Дружище, а где твой нательный крест?
  Нательный крест Пётр давно снял. Он провёл рукой по груди:
   - Должно быть, потерял, - равнодушно сказал он. Пётр не собирался
  делиться с другом своими сомнениями и открытиями в отношении веры.
  "Каждый должен идти своим путём и со своей скоростью, - думал он. - Зачем я стану навязывать Тимофею свои теперешние взгляды? Пусть думает сам. Или пусть ничего не думает. Да, я одинок и ни с кем не хочу делиться своими мыслями. Да, к тому же, я подозреваю, что мои мысли о религии будут подозрительны или даже крамольны. Зачем рисковать? Я не хочу быть посаженным за решётку или отправленным на каторгу. Я стану молчать".
   - Надо купить крестик в церковной лавке, - сказал заботливый Тимофей. - Хочешь, золотой?
  Пётр утвердительно кивнул головой. "Напрасно я снял крестик, - думал он, ложась на полок. - Дурачество! Теперь придётся раскошелиться на золотой крестик, а то Тимофей заподозрит неладное. Пусть висит на шее, зато и ненужных вопросов не будет".
  Пришёл банщик, вооружённый распаренными вениками, и принялся за Тимофея.
  За месяц, проведённый на вольном воздухе, юноши заметно возмужали, подросли, раздались в плечах, их мышцы окрепли, кожа загорела.
  Они многому научились у своих старших товарищей. Оба могли менее, чем за два часа собрать чум или сделать шалаш. Оба научились высекать огонь при помощи огнива, зажечь костёр даже во время дождя и поддерживать его в течение ночи. Оба научились стрелять мелкую и крупную дичь, свежевать косулей. Жаль было убивать их, но на одной каше было не протянуть при таких физических усилиях, какие доставались им днём и ночью. Нужно было мясо, чтобы поддерживать силы. Жаль было выбрасывать шкуры освежёванных животных, но некогда было скоблить, мыть, сушить, и нечем было дубить их.
  Они научились крепко сидеть в седле, и могли ездить даже без сёдел. Научились ухаживать за лошадьми. Легко могли взнуздать и оседлать их. Они терпеливо ухаживали за быками и коровами, и делали это добросовестно. Они научились бросать аркан на шею быков, и принимать роды у коров. За месяц пути они не потеряли ни одного животного, а стадо увеличилось на десять голов благодаря родившимся телятам. За сохранённых телят им полагалась прибавка к жалованию.
  Они подружились с двумя волкодавами, охранявшими гурт от нападения волков, Волком и Громом, и двумя пастушьими псами, Дозором и Алмазом, специально обученными управлять стадом.
  Юноши закалились в этом переходе по лугам, с сочной травой, лежащими между холмов, поросшими соснами, берёзами и кедрами. Если не было времени установить чум, они спали на лапнике под открытым небом, нагишом купались в озёрах и речках, встречавшимися на пути. Если бы Петра спросили, что более всего ему нравится из того, чему он научился, он сказал бы, что более всего ему нравится ставить чум. Жерди для чума и парусину, служившую когда-то парусом на корабле и купленную Романом у бывшего матроса, перевозили на двух вьючных лошадях. Чум олицетворял собой не только идею дома, в котором можно было спрятаться от внешнего мира, но также идею Вселенной.
  Отверстие наверху, через которое выходил дым от внутреннего костра, символизировало связь с солнцем, луной и звёздами, а шесты - воздушную сферу, окутывающую Землю. Чум был временным укрытием в ночное время. В чуме возле горящего костра можно было найти защиту от комаров, покой и отдых.
  После бани друзья вернулись на стоянку на окраине города с загоном для скота и домом для гуртовщиков. Старшие гуртовщики, уже побывавшие в бане, передали им надзор за стадом и отправились отдыхать.
   - Эй, - окликнул их Мирон, стоя на крыльце, - у нас новый гуртовщик. Я остаюсь в Томске. Так надо. Его зовут Галсан.
   - Как его зовут? - переспросил Тимофей.
   - Галсан, он бурят. Спит после дороги. Счастливого пути!
   - Роман - томич, - сказал Тимофей. - У него в Томске дом и семья. Я знал, что он дальше не пойдёт.
   - Он тебе сказал?
   - Да. Ещё вчера. Я просто забыл тебя предупредить.
   - Пустяки. Бурят это кто?
   - Народ такой, кочевой. Кочует у Байкала. Живут в юртах. Юрта похожа на чум, только лучше.
   - Откуда ты знаешь? - оскорбился Пётр за чум.
   - Читал в какой-то книге с картинками и пояснениями. Буряты не похожи на русских.
   - На кого они похожи?
   - На монголов, наверное. Это тот самый малый народ, который мы собрались обратить в православие и окормлять, - с усмешкой сказал Тимофей. - Только вот, у него, наверное, своя вера есть. Зачем ему православие?
  Пётр пожал плечами. Он никого не хотел обращать в православие.
  "Пусть Галсан остаётся в своей вере, - думал он, идя к стаду, чтобы проверить, всё ли в порядке. - Какое мне дело до его веры и до спасения его души. И почему кто-то решил, что одно только христианство спасает душу? Не жестоко ли ввергнуть в геенну огненную народы с их особенной верой, а спасти только христиан? Это неправильно. Теперь эта мысль мне кажется вздором. Разве Бог, создавая народы, не сделал их всех равными друг другу и разве это не Он внушил им их верования? Думать иначе, значит оскорбить намерение Бога. Нет, нет, пусть остаётся язычником или, кто он там есть?"
  Пётр проверил состояние стада. Всё было спокойно. Коровы и быки пережёвывали жвачку. Завтра им всем предстоял большой дневной переход. Впереди были Ачинск и Красноярск. Конец пути.
  Он прошёл в конюшню, чтобы проверить, как себя чувствуют лошади.
   В конюшне тоже было всё спокойно. Лошади, опустив морды в кормушки, жевали овёс. Пётр вышел из конюшни во двор. Солнце ослепило его. "Интересно, есть ли здесь поблизости цирюльник? - подумал Пётр. - Надо кого-нибудь спросить".
  Он пошёл к дому, чувствуя лёгкость во всём теле.
  Ему давно уже хотелось коротко остричь свои длинные белокурые волосы, и укоротить бороду. Условия, в которых ему приходилось жить последние два месяца, не позволяли должным образом ухаживать за волосами и бородой.
  На крыльцо вышел Тимофей.
   - У тебя есть ножницы? - спросил Пётр.
   - Есть. Те, которыми я гривы коням стригу.
   - Постриги меня, - попросил Пётр и распустил по плечам свои волосы. - Мешают.
  Тимофей хмыкнул. Усадил Петра на колоду возле водопоя во дворе. Сбегал за ножницами. Снял глиняный горшок с изгороди, надел на голову Петра, и аккуратно подрезал его золотые кудри.
   Бороду Пётр укоротил сам, глядя в воду водопоя, как в зеркало.
  
  
  Глава 22
  
   Галсан оказался невысоким широкоплечим парнем с совершенно круглой физиономией, узкими глазами под прямыми короткими бровями, слегка приплюснутым носом и красиво вырезанными пухлыми, как у ребёнка, губами. На голове у него была остроконечная хлопчатобумажная синяя шапка, а одет он был в синий хлопчатобумажный халат, отделанный красными, белыми, черными полосками на груди. Подпоясан он был по талии кушаком тех же цветов, что и полоски на халате, а за кушаком был заткнут длинный кинжал в красивых ножнах на цепочке и подвешено огниво в чехле. Ножны кинжала и чехол огнива были отделаны червлёным серебром. Обут Галсан был в мягкие узорные сапоги с заострённым верх носком.
  Юноши быстро подружились. Галсан был добродушен и улыбчив, услужлив без навязчивости, и эти качества привлекали к нему других людей. Он прекрасно ездил верхом и любил лошадей и собак, и они отвечали ему беспредельной привязанностью.
  Галсан плохо говорил по-русски, но Тимофей и Пётр научились понимать его ломаную речь. Сначала она их смешила, а потом они перестали обращать внимание на неправильные обороты и словечки.
  Они покинули Томск ранним утром, радуясь, что им предстоит последний участок пути до Ачинска и Красноярска.
  Рабочий день был обычным. Усердно свою работу делали пастушьи собаки, не позволяя быкам и коровам отделяться от стада.
  Ярко сияло солнце в синем небе, но в воздухе уже чувствовалась свежесть приближающейся осени.
  Пётр заметил, что Галсан, зорко следя за стадом и собаками, вполголоса разговаривал с лошадью. Лошадь прядала ушами и временами фыркала в ответ. Вечером на стоянке, наблюдая, как Пётр ставит чум, Галсан сказал:
   - Чум хорошо, однахо, юрта совсем хорошо.
   - Чум - быстро, а юрту долго ставить, - поддержал разговор Пётр. - Чум я могу один поставить, а для юрты нужно несколько человек.
   Галсан улыбнулся, и сказал:
   - Топор дай. Дерево рубить.
  Пётр передал ему топор, и издалека наблюдал, как Галсан, выбрав берёзу потолще, поклонился ей, что-то ей говорил, и только после этого ритуала принялся её рубить. Тимофей, тоже наблюдавший за старшим гуртовщиком, сказал:
   - Чудит, наш бурят.
   Может, это у них так принято, - ответил Пётр.
  
   Когда Галсан приволок срубленную берёзу для ночного костра к чуму, Пётр спросил:
   - Ты разговариваешь с лошадью и берёзой. Они тебя понимают?
  Галсан серьёзно взглянул на него:
   - Они моя понимать. Гора и трава тоже моя понимать. Камень и дерево понимать. Все понимать. Со всеми говорить надо.
   - Ну, лошадь, ладно, - вмешался Тимофей. - А гора, трава, камень разве могут тебя понимать? Они ведь не живые.
   - Как не живые? - задохнулся от удивления и возмущения Галсан. - Все - живые. Все понимать. Все дышать.
  Ему не хватало русских слов, чтобы объяснить русскому, что всё дышит, живёт, понимает, любит. "Всё, что есть вокруг людей, имеет душу:,- думал он. - Солнце, луна, звёзды, горы, земля, луга, трава, деревья, кусты, камни, скалы, и все животные имеют душу. Нет ничего и никого под солнцем без души. Это так очевидно, так понятно. Всё, что окружает человека достойно уважения и любви. Даже если я убиваю медведя или рублю дерево, рву траву, я прошу у них прощения за то, что мне надо воспользоваться их телом".
  Пётр ласковой улыбкой дал понять Галсану, что он его понял.
   - У всех есть душа? - спросил он, чтобы утвердиться, что он правильно уловил мысль напарника.
   - Да, да! - закивал головой Галсан. - Всех есть душа!
   - Думаю, что ты прав, - сказал Пётр.
   - Глупости, - возразил Тимофей. - Нет у неживой природы и у животных души. Только у человека есть бессмертная душа.
   - Так нас учили, - сказал Пётр. - А если прав Галсан? За ним народная мудрость.
   - Галсан, а у тебя есть Бог? - спросил Тимофей. - Ты в Бога веришь?
   - Веришь! - твёрдо сказал Галсан и посмотрел вверх на темнеющее небо. - Веришь духи, боги, Небо! А теперь моя вызвать дух огня.
   - Он вынул из-за пояса кресало, высек огонь и зажёг сухие веточки под стволом берёзы. При этом он что-то шептал. Понемногу занялся ствол. Огонь разгорался всё сильнее.
   - Ловко у него получается, - пробормотал Тимофей. - Я иной раз час бьюсь, чтобы разжечь костёр, а у него - раз! - и горит. Небось, слово волшебное знает.
   - Он разговаривает с берёзой и огнём, - задумчиво сказал Пётр.
  Подошёл Роман.
   - Колдует? - усмехнулся он, указывая взглядом на сосредоточенного Галсана.
  Поев каши с мясом, Роман, Пётр и Тимофей улеглись на лапнике в чуме, а Галсан сел на коня, свистнул волкодаву Волку и поехал объезжать отдыхающее стадо. Была его очередь не спать. Волкодав неслышно трусил у стремени, поводя ушами. Галсан бросил поводья на шею лошади, и она шла сама, зная, что ей надо обойти кругом стада. Галсан внимательно всматривался в темноту. Ночь была безлунная и звёзды ярко сияли на небосводе.
  Пётр никак не мог заснуть и смотрел на выход из чума, где виднелся кусочек неба со звёздами.
  "И у звёзд есть души, - думал Пётр. - И у всех, всех, всех, и они бессмертны. Когда мы умрём, куда улетят наши души? Где они продолжат свою жизнь? Там, в мире ином встретимся ли мы с теми, кого знали на земле? Есть ли там деревни и города? Какие там дома? Родятся ли там дети? Ничего ведь не знаем мы о загробной жизни, кроме того, что одних отправят в ад, а других в рай. Как выглядит ад, нам рассказали, а как выглядит рай, нет. Есть ли в раю леса, равнины, холмы и горы, моря, океаны, реки и озёра? Водятся ли в лесах дикие звери, а в водах рыба?"
  Где-то с другого края стада, расположившегося на отдых, тревожно замычала корова. Волкодав Волк, неслышной тенью метнулся вперёд. Галсан рванул правой рукой из-за спины ружьё, левой схватил поводья и всмотрелся в темноту, освещаемую светом звёзд. Снова беспокойно замычала корова. Гуртовщик пришпорил коня и поскакал, огибая стадо. Впереди он видел зоркими глазами охотника тёмный силуэт коровы, отделившейся от стада.
  Раздался вскрик. Это Волк вцепился в кого-то, кого гуртовщик ещё не видел. Он выстрелил на скаку в воздух, подняв дуло. Пастушьи собаки, прибежавшие от чума, погнали корову к стаду, и Галсан увидел силуэт человека, отбивавшегося от Волка. Гуртовщик свистнул, и волкодав бросил человека, ибо был приучен слушаться команды. В это время Галсан снова нажал на курок и выстрелил второй раз. Силуэт человека исчез. Гуртовщик остановил коня. Волк стоял у стремени, тяжело дыша от борьбы и бега. К ним приближались два всадника с факелами в руках. Это был Пётр и Роман.
   - Что случилось? - спросил Роман.
   - Вор. Плохая человека, - отвечал Галсан.
   - Где корова?
   - Корова в стадо.
  - Утром пересчитаем, - сказал Пётр. - Наверное, вор убежал.
   - Не бежал, - сказал гуртовщик. - Галсан, однахо, хорошая охотника.
   - Убежал! - убеждённо сказал Пётр.
  Шагом они объехали стадо. Всё было тихо.
   - Пётр, теперь ты охраняй, - сказал Роман. - А мы - спать.
  Галсан не лёг спать и сидел у горящего ствола берёзы, что-то напевая на своём языке.
   - Спать! - приказал Роман. - Утро вечера мудренее.
  Они вошли в чум и повалились на лапник.
   - Моя вор убить, - сказал Галсан.
   - Нет, - сказал Тимофей. - Ты его напугал. Он убежал.
   -Моя вор убить, - повторил Галсан. - Я слышать, что убить. Вор не бежать.
   -У тебя, что за слух! - взвился Тимофей. - Как ты мог видеть и слышать в темноте, что ты его убил?
   - Зачем сердись? - с укором спросил Галсан. - Моя хорошая охотника. Меткая охотника!
   - Да, ну, тебя! - сердито сказал Тимофей. - Никого ты не убил.
   - Спать! Хватит болтать! - прикрикнул на них Роман. - Утром посмотрим, убил или не убил.
  Парни притихли. Скоро послышался густой храп Романа, и к нему присоединился лёгкий храп Галсана.
  Тимофей не мог заснуть. Он ворочался на лапнике, и одна только мысль сверлила его мозг и не давала уснуть: "Убил или не убил? Неужто убил? Тогда беды не оберёшься". Но вскоре сон сморил и его.
  Пётр объезжал стадо, прислушиваясь к тишине. Волк трусил у стремени. Пастушьи собаки ушли к чуму погреться у костра. Пётр держал ружье одной рукой поперёк седла, другой держал поводья. Приключение с вором взбудоражило его. Ему стало казаться, что вор не убежал, а прячется в кустах и выжидает момент, когда снова можно будет попытаться увести корову. Но постепенно напряжение спало. Всё было тихо, и Пётр отдался своим мыслям:
  "Нас учили, что Бог открывает себя через Христа? Но ведь Бог открывался людям и до Христа. Галсан ничего не знает о Христе, но он указал на небо, где обитает Творец. Теперь мне кажется, что Галсан прав, что Бог-Творец, прежде всего, открывает себя через природу. В Ветхом завете говорится, что Творец в самом начале создал Землю и Небо. Потом он сотворил свет и отделил его от Тьмы. Потом сотворил Воду и Растения. Потом сотворил Светила на тверди небесной. Потом сотворил он Животных. А напоследок - Человека. Где сказано, что Он сотворил Христа? Нигде об этом не сказано. Христос появился две тысячи лет назад, а мир существует от века. Солнце зажглось прежде Христа. И если христианства не станет, солнце не погаснет. Оно так же будет согревать землю и всё будет на земле цвести и плодиться. Всё появилось прежде христианства. И всё будет после христианства. Интересно, солнце живое? Есть у него душа? Надо спросить у Галсана. В прежние времена люди поклонялись солнцу. Может, они правы, а не мы? Вот ещё, какая странность, а таких странностей много в Евангелиях. Христос народу хлеба дал, вина дал, превратив в него воду, то есть совершил чудеса, то есть дал то, что уже было готовым, а вот не смог же он заставить смоковницу плодоносить, потому что не время ей было. Не смог! Чуда не произошло. Смоковница жила по своим природным законам и перед ними Христос оказался бессилен. Так, кто сильнее, Христос или природа? Ответ очевиден. Что мне делать с этими мыслями? Кому их поведать, чтобы не осудил, чтобы понял, чтобы подсказал? Может быть, есть на свете какая-то другая вера в Бога? Правильная вера без посредников?"
  Между тем, занимался рассвет. Небо на востоке светлело, затем начало розоветь. Птицы зашевелились в ветвях и раздались первые робкие трели. Повеял утренний ветерок. И стали выступать из предрассветного сумрака очертания леса, кустарника и холмов с правой стороны.
  Пётр вздохнул полной грудью.
  "Как хорошо! - подумал он. - Скоро встанет солнце. И птицы будут хором славить его восход. Деревья, трава, птицы и звери ничего не знают о Христе и счастливы. Они молятся солнцу. И, наверное, это правильно, потому что солнце это жизнь и радость. Завтра я обдумаю другую тему. Меня волнует бессмертие, которое обещают нам".
  Внезапно лошадь Петра фыркнула и начала прядать ушами. Пётр насторожился и огляделся окрест, но ничего подозрительного не заметил. Лошадь снова фыркнула и остановилась:
   - Что, милая? - спросил Пётр и погладил её по шее. - Что с тобой?
  Он поглядел вниз на Волка. Тот тоже остановился, и густая серая шерсть на его загривке встала дыбом. Он заворчал.
   Пётр наклонился и потрепал собаку по холке. Волк поднял голову и взглянул своими беспощадными глазами на Петра.
   - В чём дело? - спросил гуртовщик. - Что ты чуешь?
  Стало ещё светлее. Пётр стал внимательно приглядываться к каждому кусту, и вдруг вздрогнул.
   - Нет! - сказал он. - Только не это!
  Он тронул лошадь шенкелями, побуждая её двигаться в нужном ему направлении. Волк послушно трусил рядом.
   Пётр подъехал к раскидистому кусту можжевельника и остановил лошадь. Под кустом вниз лицом лежал человек.
  
  
  Глава 23
  
   Сомнений быть не могло. Это был человек, одетый в серый армяк. Круглая серая шапка валялась неподалёку. На ногах были смазные сапоги.
  Пётр поднял ружьё дулом вверх и выстрелил в воздух.
  Все собрались у пышного куста можжевельника, обсыпанного синими ягодами, подле которого лежал незнакомец. Никто не решался спешиться, подойти и перевернуть его вверх лицом. Наконец, Роман, как старший, спешился, подошёл и перевернул тело. Человек, лежащий перед ними, был, несомненно, мёртв. Пуля вошла в правый глаз. Правый рукав армяка был разорван и на оголённой до плеча руке видны были кровоточащие раны - следы зубов Волка.
   - Хорошая охотника! - одобрил Галсан. - Меткая охотника! Я в глаз белка попадать
   - Это не белка! Ты убил человека! - воскликнул Тимофей. - Боже мой, как это ужасно! Ты убил человека!
   Галсан пожал плечами:
   - Это плохая человека. Это вор. Это мангут.
   - Кто такой мангут? - воскликнул Тимофей.
   - Мангут это плохой русский, - пояснил нахмуренный Роман. - Перестань скулить! Беги за лопатами.
  Тимофей поскакал к чуму. Пётр смотрел на мертвеца. Это был мужик лет сорока, крепко сложенный, с русой бородой и голубыми глазами, глядящими в купол бездонного неба, заливаемого солнечным светом. Пётр спешился, подошёл к мертвому мужику и закрыл ему веки.
   - Мангут! - убеждённо сказал Галсан. - Нельзя воровать корова.
   - Помолчи, - посоветовал ему Роман. - Ясно, что нехорошо воровать. Но за воровство не убивают. Зря ты его убил. Теперь надо избавиться от тела, а то приедет исправник, начнёт дознание вести. Нам не сдобровать. Затаскают по судам, как свидетелей. А тебя закуют в кандалы и отправят по Владимирке в Нерчинск.
   Галсан потерял своё благодушие и тоже нахмурился:
   - Кандалы плохо, - сказал он и покачал головой.
  Прискакал Тимофей. Он бросил лопаты на землю и спешился.
   - Давай, - приказал Роман, - копай за кустом, чтобы с открытого пространства видно не было. И ты, - обратился он к Галсану, - помоги ему.
   - Надо бы ему лицо чем-то прикрыть - сказал Пётр. - Но чем? Рубашкой!
  Он начал снимать куртку.
   - Молодец! А точнее, дурак! - сказал Роман. - Прикроем лопухами. Или ты хочешь прикрыть ему лицо своей рубашкой, чтобы его нашли, дознались, чья рубашка, и указали на тебя, как на убийцу? Иди, нарви лопухов.
  Пётр отправился рвать листья лопуха. Галсан и Тимофей лихорадочно копали могилу.
   - Быстрее, - приказал Роман. - Едва руками шевелите. Где-то здесь близко деревня. Его придут искать. Может быть. А, может, и нет. Работайте быстрее. Худо, если ночью кто-нибудь слышал выстрелы. Надо уходить отсюда поскорее.
  Пришёл Пётр с охапкой листьев лопуха.
   Когда яма была готова, тело мужика свалили в неё, прикрыли голову трупа лопухами и стали забрасывать могилу землёй.
   - Нехорошо это, - сказал Пётр. - Не по-человечески.
   - Галсан прав, воровать не надо, - отрезал Роман. - А ты отпой его. Молитву за упокой прочти, если хочешь, чтобы было по-человечески.
   Пётр начал шептать молитву.
   - Хватит, - прервал его Роман. - Ступай, нарежь в лесу дёрна. Надо замаскировать, будто ничего здесь и не было.
   Пётр отошёл в лес и начал лопатой резать дёрн.
  Они аккуратно сровняли могилу с землёй и покрыли дёрном.
   - Теперь не найдут, - сказал Роман. - А если и найдут, мы, не при чём. Ничего не знаем. Ничего не видели и ничего не слышали.
   - Галсан - хорошая охотника, однахо! - похвалил себя Галсан.
   - Что ты заладил, как попугай, - рассердился Роман. - Ты это сделал нечаянно. Забудь! Ты ничего не знаешь и ничего не видел.
   - Чаянно! - возразил Галсан, и обиженно отвернулся.
   - Завтрака не будет, - объявил Роман. - Потерпим до вечера.
   Они вернулись к чуму, быстро его разобрали, взвалили поклажу на вьючных лошадей, свистнули пастушьим собакам, чтобы они выполняли свою работу, и тронулись в путь. Все молчали. Один только Галсан вполголоса затянул монотонную бурятскую песню, в которой говорилось о том, какой хороший и охотник Галсан и что он метким выстрелом убил мангута, который пытался украсть корову.
  Роман боялся, что на их пути встретится деревня, из которой к их стоянке, возможно, пришёл ночью вор. Но деревни не было на их пути. Должно быть, она осталась в стороне. Чем дальше они уходили от злополучной стоянки, тем легче становилось у него на душе.
  Но совсем нелегко было на душе у Петра. Он мучился сознанием, что человек, пусть и нехороший, был убит зря и похоронен не как подобает человеку. Одновременно он понимал, что иного выхода у них и не было. Разве у них было время разыскивать деревню, в которой проживал вор, чтобы отдать его тело родственникам? Конечно, родственники похоронили бы его, как подобает. Но позвали бы урядника. Урядник затеял бы следствие. Дальше, больше! Галсана арестовали бы и отправили под суд. Суд отправил бы его по этапу с арестантами. Стадо они бы не пригнали во-время в Красноярск. Потерпели бы убытки все.
  "Нет! - подумал Пётр. - Иного выхода у нас не было. И вообще, на всё это дело можно посмотреть под другим углом зрения. Вор, конечно, потерпел немедленную и несоразмерную проступку кару. Значит, на то была воля Божия. Известно же, что без воли Божией и волос человека с головы не упадёт. Он умер насильственной смертью без покаяния, это плохо. Но он быть похоронен так, как хотел бы быть похоронен я, на природе, среди лесов, под деревом. Надо мной бы пели утром птицы, пробегали бы мимо дикие звери и не проходили бы мимо чужие люди. Это куда лучше, чем лежать на кладбище среди таких же бедолаг. Может быть, я не прав. Но это моё мнение. Правда, родные не придут пролить над тобой слёзы и высадить на твоей могиле цветы. Зато трава, дикие ромашки и маргаритки всегда будут украшать твоё последнее жилище без участия человеческой руки. Так, о чём это я? Где теперь душа этого вора? Что с ней будет в иных мирах? Все верят в бессмертие души. Но что люди ждут от бессмертия? Допустим, священник всю жизнь на земле совершал требы: отпускал грехи, крестил младенцев, отпевал покойников, венчал брачующихся, и так далее. Что он станет делать в ином мире, если там нет рождения младенцев, нет греха, нет брака, нет смерти и, следовательно, покойников? Чем он станет заниматься? Сидеть, сложа руки, и слушать, как поют ангелы? И так вечность?
  Может, он захочет от такой бессмысленной вечной жизни спуститься в ад и спасать грешников? Всё-таки, это хоть какая-то деятельность и скучать не придётся. А взять какую-нибудь женщину, которая на земле родила десять детей и всю жизнь растила их. Что она станет делать в вечности, где нет брака и рождений?
  
   И так с каждым человеком, чьё вечное существование без дела, которым он занимался на земле, оборачивается самой страшной карой - бездействием! Он или она хотели бы отказаться от такой вечности, но не могут. Это ужасно! Есть ещё предположение, что человек может вернуться за землю в ином обличии и заняться тем же ремеслом, что и прежде или другим, какое понравится. Тогда в этом будет хоть какой-то смысл. Но для этого нужно отказаться от вечности и получить разрешение на возвращение.
   Голова кругом от всех этих мыслей.
  В вечности хорошо будет только живописцу и композитору. Ну, может, ещё поэту. Живописец может рисовать райские пейзажи для услаждения взоров обитателей. Композитор может писать райскую музыку для услаждения слуха обитателей. Что там делать остальным? И, должно быть, нет ничего хуже, чем безделье".
  
  
  Глава 24
  
   В начале сентября гуртовщики пригнали стадо в Красноярск. Старшие гуртовщики Роман и Галсан отправились в контору отчитываться перед хозяином скота и получать деньги, а Пётр и Тимофей, сняв комнату на постоялом дворе, отправились в баню.
  После бани они пообедали в харчевне. Туда же пришли и старшие гуртовщики. У них был обратный порядок действий. Сначала они хотели поесть, а потом отправиться в баню. Роман принёс деньги и отдал Пётру и Тимофею их доли.
  Юноши никогда не держали в руках так много денег. Видя их радость и смятение, Роман счёл своим долгом предупредить их:
   - Парни, я видел немало гуртовщиков, получивших большие деньги, пускавших их на ветер за три дня. Знайте, что ваши главные враги - бордель, игорный дом, кабак. Пойдёте туда, не убережётесь от соблазна, и вас обчистят догола. По этой части в любом городе много специалистов. Красноярск не исключение. Будьте начеку и никому не рассказывайте, откуда вы пришли, чем занимались, и сколько у вас денег. Прикидывайтесь дурачками, если не хотите остаться без денег. Деньги в комнате на постоялом дворе не храните. Обчистят! Сшейте пояса с карманами или мешочек на шею и держите всегда при себе. При людях не показывайте, где храните деньги. Идёте на базар, заранее приготовьте нужную сумму и держите за пазухой. В общем, я вас предупредил, а дальше ваше дело. Да, и помните, в дороге вы никого постороннего не видели, знать ничего не знаете.
  Роман и Галсан принялись за щи.
   - Куда вы теперь? - спросил Роман, поднимая глаза на друзей.
   - Город посмотрим. В лавки заглянем. На базар надо бы сходить.
   - Подождите моя, - заторопился Галсан. - Я тоже ходить базар.
   - На базар уже поздно идти, - сказал Роман. - Лучше завтра с утра. Ну, а потом? Чем собираетесь заняться? Останетесь в Красноярске или дальше поедете, в Иркутск?
  Юноши переглянулись.
   - Посмотрим на Красноярск и решим, - сказал Пётр. - Чем станем заниматься, ещё не решили.
   - Я живу на окраине в своём доме, - сказал Роман. - Если захотите снять комнату с отдельным входом, можете это сделать в моём доме. Мы вам мешать не будем. У меня, кроме родителей, жена и дочь пятнадцати лет. Ну, хозяйство своё. Нам работники нужны. В общем, думайте. Много я с вас не возьму. Столоваться можете с нами. Моя матушка в деле стряпни - искусница. Сыты будете. Кстати, она может вам и пояса для денег сшить.
   - Я с вас! - воскликнул Галсан. - Взять моя?
   - Берём, - усмехнулся Роман. - Уж больно ты меткий охотник.
   - А адрес? - спросил Пётр.
   - Значит, вы согласны?
   - Конечно.
   - Тогда прямо сейчас едем со мной. Только вот пирог доем.
   - А мы подождём во дворе, - сказал Пётр. Они с Тимофеем вышли на крыльцо.
   - Перезимуем у него в доме, - сказал Пётр, - оглядимся, как и что, разузнаем, куда весной податься. Как ты считаешь?
   - По-моему, отлично! - согласился Тимофей. - Может, откроем ему наши планы? Он житель здешних мест. Может, посоветует что-нибудь?
   - С планами погоди. Надо приглядеться.
   - А Галсан?
   - Что, Галсан?
   - Может, и он с нами весной?
   - Тоже погоди. Сказать всегда успеем.
   - Хорошо.
   - А почему Роман в харчевне обедает, если у него здесь дом и мать искусница пироги печь?
   - Проголодался. До дому ещё доехать надо. А кто его знает, сколько времени до дому ехать.
  На крыльцо вышли Роман и Галсан.
   - Идите, забирайте ваши пожитки, - сказал Роман. - И дуйте сюда.
   - А мы уже за сутки заплатили, - сказал Тимофей. - Денег не отдадут.
   - Отдадут, - усмехнулся Роман. - Скажите, что едете с Романом Алексеевичем Егоровым к нему жить. И скажите, что он велел деньги отдать.
  Хозяин постоялого двора, услышав от Пётра имя и фамилию старшего гуртовщика, отдал деньги без разговоров. Петру даже показалось, что под седыми усами хозяина появилась угодливая улыбка.
  "Непростой это человек, старший гуртовщик, - подумал Пётр. - Видно, имеет какое-то влияние в городе. Ну, посмотрим!"
  Он договорился с хозяином постоялого двора, что как только появится господин Дмитриев, то он тотчас даст ему знать о его прибытии в город.
   - Конечно! Непременно! Пошлю вам записку, - угодливо кланялся хозяин. - Господин Дмитриев, должно быть, ваш друг?
   - Друг! - коротко сказал Пётр, чтобы поскорее отвязаться от него.
  Юноши забрали свои мешки с пожитками и вернулись к Роману. Но его на крыльце не оказалось. Галсан сидел на корточках и напевал свой бесконечный монотонный мотив.
   - Где Роман? - спросил Тимофей.
  - Ушла, - сообщил Галсан. - Сказала, скоро пришла.
   - А ты почему домой не едешь? - поинтересовался Пётр. - У тебя где-то под Иркутском дом есть, ты говорил.
   - Не под Иркутска, а под Верхнеудинска, - пояснил Галсан. - Там моя улус. А, может, не там.
   - Как это? - удивился Тимофей.
   - Кочуют они, - пояснил Пётр.
   - Как цыгане?
   - Вроде того.
   - Так ты не хочешь домой? - продолжал допытываться Пётр.
   - Не хочешь, - улыбнулся Галсан. - Жена нет. Ребята нет. Родня многа. Родители ушли эхэ эсэгын газар.
   - Куда?
   - Помер, - пояснил Галсан. Эхэ эсэгын газар - хорошая места.
   - А есть и плохое?
   - Есть. Ухэhэдэй газар. Там плохой люди.
   - Грешники значит, совсем, как у нас, - подытожил Тимофей.
  Вдруг загремели колокольчики, и во двор постоялого двора влетела тройка сытых вороных коней в яркой разноцветной упряжи, запряжённых в зелёную коляску. На козлах сидел толстый румяный кучер в серой поддёвке. Дверь коляски открылась, и наружу выпрыгнул Роман.
   - Загружайтесь! - крикнул он. - Прокачу с ветерком.
  Мешки привязали к задку коляски, сели внутрь и тройка полетела вихрем, оставляя за собой бешеный лай собак из-за дощатых заборов.
  Через полчаса тройка остановилась у резных ворот. Ворота как бы сами собой открылись, коляска въехала во двор и, сделав полукруг, остановилась у высокого резного крыльца по навесом.
   - Приехали! - сказал Роман. - Выгружайтесь.
  Юноши вышли из коляски. Перед ними высился двухэтажный дом. Нижний этаж был сложен из дикого камня, а верхний представлял собою бревенчатый сруб. Двенадцать окон обоих этажей, обрамлённые белыми резными наличниками, весело глядели на них. Окна нижнего этажа были дополнены деревянными ставнями.
   - Вот это домина! - восхитился Тимофей.
  На крыльце стоял высокий детина, стриженый в скобку, одетый в синюю поддёвку. Он поклонился хозяину и его гостям.
   - Сначала пойдёмте, я покажу вам ваши комнаты, - сказал Роман.
   Юноши собрались было отвязывать свой багаж, но Роман остановил их.
   - Оставьте! Григорий, отвяжет и принесёт!
  Роман и гости обогнули дом и очутились с другой стороны. Здесь тоже было крыльцо с навесом. Они взошли и очутились в просторных сенях, где стояла десятиведёрная деревянная бочка с водой, в которой плавал деревянный ковш. Из сеней на второй этаж они поднялись по скрипучей деревянной лестнице.
  Роман открыл тяжёлую дверь, обитую войлоком с обеих сторон, и они вошли в комнату. Это была просторная проходная комната, служившая, по-видимому, гостиной. Гостиная была обставлена мягкой мебелью, обитой весёленьким ситцем. Отапливалась она голландкой, покрытой белым кафелем с синими рисунками. Из гостиной вели во внутренние комнаты четыре двери.
   - Выбирайте, - сказал Роман, указывая на двери. - Хотите, вместе живите в одной комнате. Хотите, порознь
  Друзья заглянули в первую комнату. Затем во вторую, третью. Четвёртая была угловая. Комнаты были обставлены скромно: две кровати, столик в углу с фаянсовым тазом и кувшином для умывания, стол со стулом у окна и шкаф для одежды.
   - Моя жить с Тимофей, - заявил Галсан.
  Тимофей не возражал. Он любил поболтать с кем-нибудь перед сном. Он любил болтать сам, но не любил слушать. Не возражал и Пётр. Он любил быть один.
  Он вошёл в угловую комнату. Как и остальные она освещалась светом, льющимся в единственное окно. Пётр подошёл к нему, отодвинул кисейную занавеску и ахнул.
  Из окна был виден Енисей.
  Пётр увидел могучую, серо-голубую, выпуклую грудь широкой реки, величаво несшей свои глубокие воды к далёкому океану.
  До этого юноша видел скромную реку Клязьму, видел ещё более скромную речку Судогду - приток Клязьмы, видел царственную Москва-реку, видел широкие и глубокие реки на пути из Судогды в Красноярск, но сейчас он видел перед собою полноводную реку, мощью и величием превосходящую их всех, вместе взятых. Это было поразительное и грандиозное зрелище! Пётр замер в восторге, потрясённый до глубины души.
  
  
  Глава 25
  
   - Что, нравится? - усмехнувшись, спросил Роман за его плечом.
   - Он прекрасен! - воскликнул Пётр. - Я беру эту комнату.
   - Моя комната тоже выходит окнами на Енисей, - сказал Роман. - Сколько лет гляжу на него, а наглядеться не могу. Отец специально дом на высоком холме построил, чтобы любоваться на эту красоту.
   - А наводнения случаются? - спросил Пётр, представивший в своём воображении вздымающуюся грудь реки.
   - Бывают, - сказал Роман. - На этот случай у нас на заднем дворе несколько лодок заготовлено. Скот угоняем выше в горы.
   - У вас есть скот? - спросил Пётр, и вдруг его осенило. - Так это мы ваш гурт перегоняли!
   - Мой! - засмеялся Роман. - Не хотите ли вы спросить, мой юный друг, почему это хозяин стада работает гуртовщиком?
   - Хочу! - признался Пётр.
   - Так надёжней. Всё под присмотром. И потом, я не люблю праздной жизни, хотя мог бы себе её позволить. Но как представлю жизнь в четырёх стенах, ленивую, бесполезную, праздную, так всё внутри переворачивается. В Сибири такую жизнь вести нельзя. Прогоришь и разоришься. Да и скучно так жить. А теперь идёмте знакомиться с моей маменькой и супругой.
   Они перешли на половину хозяина дома.
  Супруга Романа, Ольга Ивановна, была миловидная светловолосая женщина, на вид скромная и даже робкая. Видно было, что она обожает супруга, и, судя по тому, как он нежно глядел на неё, их любовь была взаимной.
  Трое друзей были приглашены к обеду, и приглашение было с радостью принято. Ели щи с говядиной, пельмени, пироги с капустой, пироги с картошкой и грибами, солёные грузди, и огурцы с помидорами. Потом долго пили чай из ведёрного самовара с вареньями, печеньями, шаньгами. Пётр потерял счёт стаканам крепкого горячего чая. Вина к обеду не подавали не из соображений экономии, а ввиду предстоящей дневной работы.
   - Если хотите, я велю принести, - сказал Роман. - Сам я редко пью. Вино расслабляет тело и душу. А выпив, много не наработаешь.
  Гости от вина отказались.
   После обеда супруга Романа удалилась на отдых, а мужчины стали обсуждать дальнейшие действия.
   - Я с вас денег за проживание и еду не возьму, - говорил Роман, если вы будете моими помощниками.
   - А что надо делать? - спросил Тимофей.
   - Перегонять скот на ярмарку, помогать при продаже скота, лодки конопатить да смолить, перетаскивать их на берег и спускать на воду, на базар за продуктами ездить, рыбачить, на охоту ходить, да и по дому много работы - дрова колоть, воду носить, снег зимой убирать, крыши и заплоты чинить.
   - Идёт! - согласился Тимофей.
   Пётр тоже согласился.
  Галсан заинтересовался рыбалкой и охотой:
   - Какой рыба в Енисей?
   - Рыбы много, - сказал Роман и начал перечислять: - Горбуша, карась, карп, ленок, лещ, налим, окунь, омуль, осётр, стерлядь, сом, таймень, форель, хариус, щука, язь.
   - Стой, стой, стой! - вскричал Галсан. - Моя ловить главный рыба - тайменя и омуля. Тайменя большая. Омуля вкусная. Стрелять кого тайга?
   - Уток, оленей.
   - Однахо, хорошо! - заключил Галсан. - Я с вас.
   - С вами, - поправил его Пётр.
  Началась новая жизнь на новом месте. Работы действительно было много, но Роман работал наравне с друзьями.
  
  Галсан избегал работы по дому и по утрам, взяв ружьё, отправлялся в тайгу, пропадал по нескольку дней, но никогда не возвращался с пустыми руками. Приносил уток, зайцев. Подстрелил кабана, потом изюбра. Мясо вялил в тайге у костра.
  Становилось холоднее. Наступала осень. Пётр всё прикидывал, рассказать ли Галсану и Роману об их намерениях искать золото. Галсан с его навыками охотника мог быть полезен в тайге. Роман был человек семейный, и было сомнительно, чтобы он согласился надолго оставить семью и сделаться старателем.
  В начале октября сомнения Петра разрешились сами собой. Он получил записку от хозяина постоялого двора. В записке говорилось, что приехал господин Дмитриев. Пётр оседлал лошадь и поскакал на постоялый двор. Первое, что он увидел это знакомый дормез, несколько потрёпанный и грязный. Навстречу Петру выбежал на крыльцо хозяин постоялого двора и проводил в комнату Дмитриева.
  Пётр и Лев Павлович обнялись. В коридоре послышался топот. Это шёл на встречу кучер Фёдор, предупреждённый хозяином. Теперь обнялись все трое.
   - Как я рад! - говорил Пётр. - Я всё время думал о вас. Я рад, что вы, Фёдор, выздоровели. Воображение рисовало мне страшные картины. Всё обошлось! Прекрасно! Вы уже видели Енисей? Это что-то фантастическое!
   - Нет, Енисея мы ещё не видели, - говорил Дмитриев. - Увидим, когда будем через него переправляться. Нам ведь дальше надо ехать. Нас торопят. Через час мы отправляемся.
   - Как! Через час! - воскликнул разочарованный Пётр.
   - Ничего не поделаешь, - сокрушался Лев Павлович. - А теперь расскажите, где вы устроились и не изменились ли ваши планы.
  Пётр вкратце описал приключения на пути к Красноярску и рассказал о Романе и Галсане. Лев Павлович внимательно слушал.
   - Значит, вы решили остановиться в Красноярске, - подытожил он. - Что же, прекрасно! Зимовать будете у Егорова. Тоже прекрасно! - Так наше товарищество приросло Галсаном и Романом?
   - Нет, - сказал Пётр. - Я их в наши планы не посвящал. Ждал. А что вы скажете?
   - Галсан, конечно, в тайге будет незаменим. Буряты отличные охотники. А Роман, как местный житель, тоже весьма полезен. Он может знать географию здешних мест и у него наверняка есть знакомства и связи с нужными людьми. Так что откройте им ваши планы и обопритесь на их помощь. Думаю, их помощь, и навыки вам весьма пригодятся. Если конечно, они согласятся идти с вами на поиски золота. А почему вы решили остаться в Красноярске?
   - Честно? Меня пленил Енисей. Какая могучая река! Говорят, что здесь есть какие-то необычные скалы в виде столбов. Очень хочется поглядеть на них, - объяснил Пётр.
   - Понимаю. Я со своей стороны наведу справки в Иркутске насчёт золота. Вы наведёте справки здесь, в Красноярске. Ваш адрес у меня есть. Хозяин постоялого двора поделился. А мой адрес я вам пришлю, когда обоснуюсь в Иркутске. Думаю, что дальше Иркутска меня уже не пошлют. Так что, будем переписываться и обмениваться впечатлениями. Я стану хлопотать о своём переводе в Красноярск. Может, получится. Тогда мы приедем к вам и будем вместе работать. Я ведь не собираюсь сидеть, сложа руки. Давайте, обнимемся, что ли?
  Они обнялись.
   - В комнату заглянул хозяин постоялого двора:
   - Ваше благородие, лошади запряжены. Пора!
   - Кланяйтесь Тимофею! - сказал Дмитриев.
  Пётр стоял на крыльце и глядел, как дормез, поскрипывая, съезжал со двора. "Увидимся ли ещё когда-нибудь, - думал Пётр. - Жизнь так непредсказуема.
   Из небесной высоты падал первый снег.
  
  
  Глава 26
  
   Зима была на подходе.
  Каждое утро едва занимался рассвет, Пётр, откинув тёплое одеяло, босиком бежал к окну и смотрел на Енисей. Снег белым ковром укрыл землю, и ударили первые морозы. Ледостав начался в середине ноября.
  Глядя на мощную реку, скованную льдами, Пётр думал о том, что Енисей сам по себе есть чистое золото и стоит ли искать иное. Он думал о том, что летом здесь можно развить такое торговое судоходство, с которым мало что может сравниться. Летом можно было бы поставлять хлеб в северные посёлки, а обратно везти рыбу и пушнину. Зимой это мог быть торговый санный путь по Ангаре до Иркутска и обратно. Или от Красноярска до Енисейска или Туруханска и обратно. Но для этого нужны были большие деньги. Деньги можно было добыть только, найдя золото. Выходило, что осуществить планы можно было только через поиск драгоценного металла.
  Надо было ждать весны. А пока готовиться.
  Дни друзей были заполнены бытовыми трудами. Осенью они рубили деревья в тайге, преимущественно берёзу для домашних печей, и сосну для бани. Деревья привозили из тайги на розвальнях. Потом бревна пилили двуручной пилой на заднем дворе, а чурбаки кололи на дрова. Носили воду из колодца, наливали в бадьи и бочки. Они стояли в сенях, где было относительно тепло, и вода не замерзала.
  Галсан иногда по неделе проводил в тайге, приносил мясо диких животных и шкуры, которые искусно выделывал сам на заднем дворе, а потом дарил. Так он обеспечил всех превосходными меховыми одеялами. Петру и Роману Алексеевичу достались одеяла из меха волка. Ольге Ивановне - из меха косули. А одеяло из меха зайца предназначалось для Дарьи Романовны, о которой все слышали, но никто её не видел. О ней известно было только, что ей шестнадцать лет, и она уже полгода как гостит у своей тётушки, родной сестры Романа Алексеевича, в Томске, но к зиме должна была вернуться домой. Её тётушка была богатая купчиха, замужем за томским купцом, занимающимся сбытом пушнины в Москву и Петербург. Пара была бездетна, и поэтому тётушка смотрела на племянницу как на родное дитя и будущую наследницу.
  Когда Галсан не шёл в тайгу, то помогал Петру и Тимофею.
  К началу зимы огромный дровяник на заднем дворе был заполнен.
  В обязанности друзей входила рубка речного льда и заполнение его кусками ледников в погребах, где хранились мясные припасы. Также они были обязаны приносить дрова ко всем печам, что были в доме, растапливать их и выгребать золу.
  Кормили их обильно и сытно за общим столом с хозяевами. Все вставали в половине шестого, умывались и завтракали в шесть. Как правило, на завтрак подавали каши с мясом, пироги с картошкой, капустой и грибами. Всё это запивалось неимоверным количеством чашек крепкого китайского чая. К чаю подавали разнообразные варенья, и пироги с брусникой, голубикой, черникой, залитые поверх начинки сметаной взбитой с сахаром. Вставали из-за стола с тяжестью в желудке, но к обеду после разнообразных физических работ чувствовали зверский голод. В середине дня наскоро перекусывали тем, что осталось от завтрака, а оставалось много, и снова запивали еду бесконечными чашками горячего чая из самовара. Это называлось, второй завтрак.
  Обед, он же и ужин, был в девятом часу вечера. На обед подавали горячие щи с говядиной, пельмени во всевозможных видах, жареные, варёные, в бульоне и без оного, пироги с мясом дичи и говядины, дичь жареную, котлеты говяжьи. А затем шли кисели из лесных ягод и чай - бесконечное количество чашек китайского чая с вареньями и сладкими пирогами.
  После обеда (ужина) шли спать в жарко натопленные комнаты и спали крепко, но иной раз желудки бунтовали и мстили, насылая кошмарные сны. Особенно усердствовал за обедом Тимофей, наголодавшийся в духовном училище, и кошмары ему снились особенные.
  В училище было в ходу наказание голодом за отсутствие прилежания и невыученные уроки, за плохое поведение, драки, и проч,, и проч. Тимофей учился, спустя рукава, в чём и сам признавался, учился так, чтобы только не выгнали. Поэтому его частенько учителя лишали обедов, а то и ужинов. Правду сказать, обеды и ужины не были ни обильными, ни питательными. Пустые щи, приправленные конопляным маслом, каша без масла, горох и квас, вот и всё меню. И даже этой скудной еды их лишали. Впрочем, Тимофей был не одинок. Иногда до половины мальчиков курса были наказаны голодом, и от сознания, что наказаны были многие, голод переносился легче и наказанные мальчики выглядели перед другими прилежными мальчиками не страдальцами, а этакими удальцами и похвалялись перед ними своей стойкостью и нечувствительностью к голоду. Но это была неправда. Есть хотелось до такой степени, что наказанные мальчики нередко воровали деньги у зазевавшихся или беспечных учителей из карманов пальто или еду у своекоштных учеников. У тех всегда были запасы съестного, получаемого из дома. Съестное хранилось под кроватями в сундуках. Наказанным казённокоштным нужно было ночью пробраться в спальню своекоштных и со всеми предосторожностями извлечь из-под кровати чей-нибудь сундук и доставить его в спальню казённокоштных. Сундук опустошался, и затем его с теми же предосторожностями возвращали на место. Жаловаться начальству не полагалось и считалось страшным грехом. Поэтому своекоштный студент, скрипя зубами, оплакивал в мыслях содержимое сундука и заводил крепкий сундучный замок. Впрочем, это мало помогало. Были спецы среди студентов по взлому таких замков. Не стыдным было воровать, а стыдным было попасться на воровстве.
  Эконому училища были выгодны эти вынужденные голодовки учеников. Наказание голодом было немаловажным источником, так называемых остаточных сумм, из которых начальству давали награды. Эконому тоже перепадало и немало.
  Наголодавшийся за годы ученья Тимофей, поначалу обжирался не только желудком, но и глазами. Ему всё хотелось попробовать, всё, что стояло на столе. Объевшись, он блевал в ведро у себя в комнате, пока не понял, что зря переводит продукты, и стал, обедая, более осторожен. Уже не ел всё подряд, а выбирал то, что повкуснее и пожирнее.
  Не приснившийся голод был кошмаром Тимофея, а розги. Снилось ему, что в углу класса находится ведро, полное солёной воды, а воде мокнут прутья, предназначенные для экзекуции.
  Видит Тимофей себя во сне, не выучившего урок по латинскому языку, и видит гневного учителя, который выходит из класса, чтобы позвать четверых солдат, чья обязанность - сечь нерадивых учеников.
  Входят, топая сапогами, четверо солдат, велят Тимофею лечь на пол, спустив штаны и задрав рубашку. Один солдат садится ему на плечи, другой на ноги, а двое, вынув розги из ведра, начинают сечь его по голому телу с двух сторон. Тимофей кричит от боли и просыпается.
  Этот кошмар снится ему, чуть ли не каждую ночь.
  Пётр ел за обедом до той поры, пока не чувствовал наступление приятного насыщения, а уйдя в свою комнату, открывал форточку, впускал в комнату морозный воздух и нырял под меховое одеяло. Часто ему снился родной дом и матушка с батюшкой. Матушка спрашивала его, долго ли он собирается жить в Сибири, и не собирается ли приехать в Судогду. А батюшка сердито молчал и ничего не спрашивал и не говорил.
  Иногда Петру снились и кошмары, но не такие, как Тимофею, не связанные с чувством голода или боли. Пётр был прилежным студентом и никогда не отведывал розог, но иногда ему снилось, что он забыл выученный накануне текст по истории, или не может проспрягать латинский глагол, или составил проповедь не на ту тему, что требовалось. Он просыпался в холодном поту и с бешено бьющимся сердцем, и долго после этих кошмаров не мог заснуть.
  Он вспоминал скудную еду, которой их кормили, да ещё и попрекали ею; холод спален с ледяными полами и холодными печками, которые редко топились; суровость преподавателей, требовавших не столько понимать изучаемый предмет, сколько зазубривать его наизусть: порку на глазах всего класса нерадивых учеников, их вопли и мольбы о пощаде.
  Затем он плотнее закутывался в своё тёплое одеяло и засыпал, радуясь, что всё это - прошлое и оно никогда не вернётся, и он сумел изменить свою жизнь.
  
  
  Глава 27
  
  В начале декабря утром, когда все позавтракали и разошлись делать каждодневную работу, к дому подъехала пара коней, запряжённых в возок на полозьях, и из возка выпорхнула барышня в белых валенках, соболиной шубке до пят, соболиной шапке до бровей и с соболиной муфтой в руках. За нею из возка вышла степенная не то няня, не то гувернантка, не то старшая родственница. Барышня одним духом взлетела на высокое крыльцо, радостно крича: "Мама! Маменька! Тятенька! Я приехала!" и исчезла в сенях.
  Приехавшая барышня была Дарья Романовна собственной персоной. Она явилась от родственников, где гостила полгода. Сопровождающая её женщина средних лет была её дальняя родственница и компаньонка, приживалка Ксения Степановна Иванова, из бедных мещан, старая дева.
  Дарья Романовна была единственным ребёнком Романа Алексеевича и Ольги Ивановны. Роман Алексеевич сокрушался, что больше у них нет детей. Он очень хотел сына, которому он мог бы передать наследство. Ольга Ивановна страдала, что больше не может родить ребёнка. Врач долго ей объяснял, поему она не может забеременеть после родов, но она ничего не поняла. Да и не всё ли было равно, что именно пытался ей объяснить учёный эскулап. Мужу и жене пришлось смириться.
  Дарье Романовне минуло, как уже было сказано, шестнадцать лет и перед родителями встал вопрос ребром, за кого её выдать замуж?
  Собственно, именно поэтому Роман Алексеевич затребовал дочь домой. Надо было оглядеться, оценить достоинства Дарьи Романовны, и составить список достойных кандидатов на её руку. В список могли попасть только кандидаты из купечества или чиновничества, не слишком молодые, но и не старые, в общем, перебесившиеся, приятной внешности, не пьющие, не играющие в карты, не жадные и с состоянием. Возможны были вдовцы, но бездетные. Чужих детей Роман Алексеевич дочери не желал. У дочери была миссия: родить внука, будущего наследника. Ольга Ивановна во всём была согласна с мужем.
  Таковы были планы этой семьи.
  Дарью Романовну никто не спрашивал, чего она хочет.
  А Дарья Романовна хотела страстной и вечной любви. Замуж она тоже хотела, но не по сговору, не при помощи свахи, а исключительно по взаимной любви.
  Откуда она набралась этих мыслей? Французских романов она не читала, ибо французского языка не знала, Но зато она была грамотна и умела читать по-русски. Грамоте её научила та самая Ксения Степановна, что приехала с ней из Томска. Дарья Романовна могла не только читать, но и писать, и даже считать до тысячи. Были у неё некоторые, хотя и скромные, познания в географии и в истории.
  Итак, она умела читать, и в руки ей попалась единственная книга, которая имелась у Ксении Степановны, и над которой она, перечитывая повесть, проливала обильные слёзы, и книга эта была написана Николаем Карамзиным и называлась "Бедная Лиза".
  Как эта повесть попала в Томск, будучи издана в Москве? Попала очень простым путем. В обозе, шедшем из Москвы, купцы везли в Сибирь не только зерно, ткани, мебель и многое другое, в чём нуждались сибиряки, но и книги. Среди книг духовного содержания и притаилась повесть Карамзина в нескольких экземплярах, и была обнаружена Ксенией Степановной в одной из томских лавок, куда она зашла купить хлеб и масло.
  Ксения Степановна прельстилась названием, которое обещало повествование о бедной девушке, а поскольку Ксения Степановна была бесприданница, то вполне резонно считала себя бедной девушкой на содержании у богатых родственников, стало быть, повесть была и о ней тоже. Ожидания её не были обмануты. Лиза была бедная девушка, и зарабатывала на жизнь продажей цветов, Ксения Степановна зарабатывала на жизнь воспитанием Дарьи Романовны. Правда, денег за это она не получала, но жильё, одежда и еда, которые с точки зрения её богатых родственников доставались её бесплатно и из милости, доставались ей, как она справедливо считала, трудом. Труд был нелёгким, принимая во внимание строптивый и капризный нрав её воспитанницы.
  Когда Ксения Степановна дочитала повесть до того места, как в жизни Лизы появился Эраст, интерес её к тексту возрос троекратно. В жизни приживалки и старой девы никаких эрастов не было.
  Она так увлеклась чтением, что сделалась неосторожна, и однажды оставила книгу на своём столике. В комнату зашла Дарья Романовна, увидела книгу, раскрыла, села на край кровати и принялась читать. Когда её компаньонка вошла в комнату, Дарья Романовна, уличённая на месте преступления, прижала книгу к груди и умоляла дать её на часок, чтобы дочитать. Ксения Степановна согласилась. И они вместе дочитывали повесть, проливая слёзы над судьбой несчастной Лизы.
  Однако был в повести абзац, смысл которого Дарья Романовна не поняла и попросила свою компаньонку разъяснить его.
  Вот этот абзац: "Она бросилась в его объятия - и в сей час надлежало погибнуть непорочности! Эраст чувствовал необыкновенное волнение в крови своей. Никогда Лиза не казалась ему столь прелестною - никогда ласки её не трогали его так сильно - никогда её поцелуи не были столь пламенны - она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не боялась - мрак вечера питал желания - ни одной звездочки не сияло на небе - никакой луч не мог осветить заблуждения. - Эраст чувствует в себе трепет - Лиза также, не зная, отчего, но зная, что с нею делается... Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где - твоя невинность?"
  Дарья Романовна, воспитанная в духе православия, была знакома с понятием "непорочное зачатие". И ей не раз приходила в голову мысль, что, если есть непорочное зачатие, следовательно, есть противоположное ему порочное зачатие. С непорочным зачатием ей всё было понятно. А вот как происходило порочное зачатие, ей было совсем непонятно. Судя по тексту, непорочность Лизы погибла, Лиза потеряла невинность, но для этого потребовался мужчина - Эраст. И даже ангел-хранитель Лизу не спас.
   - Так что же произошло между Лизой и Эрастом? - допытывалась Дарья Романовна.
  Ксения Степановна была в смятении и не знала, что ответить. Не потому, что она не знала, что произошло между Лизой и Эрастом, а потому, что не знала, в какие формы облечь данное объяснение. Вопросом Дарьи Романовны она была поставлена в затруднительное положение и не знала, как из него вывернуться с честью.
   - Ну, - сказала она, - между ними произошло телесное сближение, неизбежное, когда люди любят друг друга.
  Дарья Романовна смотрела на неё непонимающими глазами. Наконец, она спросила:
   - И после этого сближения Лиза тоже могла зачать младенца?
  Ксения Степановна закивала головой.
   - Я видела, - спокойно сказала Дарья Романовна, - как кот Васька ухаживал за кошкой Муркой. Он ей ушки облизывал. Лапками обнимал. Это любовь?
   - Да, - подтвердила Ксения Степановна, - это любовь.
   - А потом я видела, как кот Васька сблизился с кошкой Муркой, а через два месяца у неё появились котята. И у людей так же?
   - И у людей, - подтвердила Ксения Степановна, радуясь сообразительности девушки.
  Дарья Романовна задумалась, глядя в стену.
  Затем она снова взяла книгу, нашла нужное место и прочла вслух: "Вдруг Лиза услышала шум вёсел - взглянула на реку и увидела лодку, а в лодке - Эраста. Все жилки в ней забились, и, конечно, не от страха Она встала, хотела идти, но не могла. Эраст выскочил на берег, подошел к Лизе и - мечта ее отчасти исполнилась: ибо он взглянул на нее с видом ласковым, взял ее за руку... А, Лиза? Лиза стояла с потупленным взором с огненными щеками, с трепещущим сердцем - не могла отнять у него руки, не могла отворотиться, когда он приближался к ней с розовыми губами своими... Ах! Он поцеловал её, поцеловал с таким жаром, что вся вселенная показалась ей в огне горящею!"
  Прочтя этот абзац, Дарья Романовна взглянула в упор на Ксению Степановну и задала ещё один вопрос, повергший бедную компаньонку в ступор:
   - А разве нельзя было вот на этом остановиться? Ведь это так прекрасно! А то, что случилось потом, мне не кажется прекрасным. Ведь для этого надо... надо ...
  Она не договорила из стыдливости. То, что ей показалось естественным у кота и кошки, и не вызвало в ней отвращения, не показалось ей прекрасным у людей.
  Она ждала, что скажет Ксения Степановна. Та, подумав, ответила:
   - В такие минуты люди не думают ни о чём, кроме сближения. Потом вы сами узнаете, когда замуж выйдете.
   - Я не выйду замуж! - заявила девушка.
   - Тогда у вас не будет детей, - парировала Ксения Степановна. - У меня вот нет детей, потому что я не была замужем, и я очень об этом сожалею. У женщины должны быть дети.
   - Почему?
   - Ну, так положено природой и Богом.
   - А почему вы не вышли замуж? - полюбопытствовала девушка. - Вы ведь красивая и статная. И характер у вас ласковый, мягкий. И рукодельница вы, дай бог всякой женщине.
  Ксения Степановна вспыхнула от похвалы девушки. Ей была приятна эта похвала, тем более, что хвалили её редко. В шестнадцать лет она была приставлена к только что родившейся Дашеньке сначала нянькой, затем гувернанткой, а затем компаньонкой, и теперь, когда ей перевалило за тридцать, она со страхом спрашивала себя, что она станет де2лать, когда её подопечная выйдет замуж, и перестанет в ней нуждаться. Станут ли её и дальше держать в доме? Будут ли о ней заботиться?
  Она приходилась хозяину дому дальней родственницей. Судьба рано лишила её родителей. Отец её погиб на полях сражений с французами, а мать скончалась от чахотки. Наследства своей дочери они не оставили. Мать Романа Алексеевича Василиса Алексеевна, боявшаяся осуждения людей, что они сдали дитя в сиропитательное учреждение, взяла сиротку-родственницу в дом и дала ей барское воспитание, т.е. её научили читать, писать, танцевать и управлять слугами, прикидывая на будущее, что девочка может пригодиться в хозяйстве. Она и пригодилась, когда родилась Дашенька. Жениха бесприданнице не искали. Кто же возьмёт её без денег? Пригожее лицо и покладистый характер могли бы быть приятным приложением к капиталу, но сами по себе капиталом не являлись.
  И вот, теперь на долю Ксении Степановны выпала обязанность познакомить девушку с ещё одной тёмной стороной жизни:
   - Я не вышла замуж, - медленно начала она объяснение, - потому, что у меня не было приданого. Мои родители умерли, не оставив мне капитала. Так получилось.
  Дарья Романовна во все глаза смотрела на свою компаньонку:
   - Денег что ли не оставили? - перевела она её фразу на доступный ей язык.
   - Да, - подтвердила компаньонка, - не оставили денег.
  Дарья Романовна пыталась связать два понятия: деньги и замужество.
   - А чтобы выйти замуж, - спросила она, сдвинув брови, - нужны деньги?
   - Да, нужны деньги. На что-то ведь нужно жить.
  Дарья Романовна ещё больше сдвинула брови, напряжённо думая:
   - А разве нельзя было выйти замуж без денег за жениха, у которого они есть?
   - Женихи хотят брать в жёны девушку богатую, чтобы увеличить свой капитал. Никто не хочет брать в жёны девушку без приданого.
  Дарья Романовна некоторое время думала и, наконец, задала ещё один вопрос:
   - А мужчина может жениться без денег?
   - Вспомните, почему проигравшийся в карты и оставшийся без денег Эраст женится на богатой вдове и бросает любящую его Лизу.
   - Теперь я понимаю, - сказала Дарья Романовна.
  На языке у неё вертелся ещё один вопрос, и она не преминула задать его, поставив Ксению Степановну в крайнее затруднение:
   - А почему только люди так поступают? Животные вообще не женятся, не венчаются в церквях, не играют свадеб, и капиталов им не надо. Почему так странно устроено у людей?
   - Люди должны чем-то отличаться от животных, - это было единственное объяснение Ксении Степановны.
  Дарья Романовна пожала плечами.
   - И всё-таки это странно,- заявила она. - Люди любят друг друга, а между ними вмешиваются деньги и калечат их судьбы.
  После прочтения повести Карамзина она всё ещё хотела любви, но только первой её стадии, которая казалась ей красивой, сладостной и упоительной. Дальше этого ей заглядывать не хотелось.
  Что ещё можно было бы сказать о Дарье Романовне?
  Она была воспитана в любви и ласке. Беда и зло обходили её стороной. Отец, мать и тётка лелеяли её, как цветок. И, тем ни менее, в доме у неё были обязанности, которые она весело выполняла. Она сама убирала свою комнату и стелила постель. В доме отца не было горничных. Она помогала матери и кухарке Матрёне на кухне, выполняя разные поручения - лепила пельмени, делала начинки для пирогов, чистила ягоды и овощи, варила варенье. Она присматривалась: как мать ставит тесто для хлеба и пирогов, как делает начинки, чтобы сделаться хорошей хозяйкой.
  Родители были ею довольны и любили своё дитя без памяти.
  Но избалованной девицей Дарья Романовна не была. Напротив, она была трудолюбива, восприимчива к добру, доброжелательна к людям. Но она совершенно не переносила, когда кто-нибудь, будь то, даже её родители, препятствовали её воле и желаниям.
  
  
  Глава 28
  
   Все собрались ужинать на просторной кухне, где дышала теплом и пирогами огромная русская печь. Дарья Романовна, предупреждённая матерью, что за общим столом собирается не только семья, но и молодые наёмные работники, оделась в нарядный синий с белыми цветами сарафан и белую кофточку, подчеркивающую свежесть её милого лица.
   Она впорхнула на кухню, сделав общий поклон, и села за стол и весело и смело оглядела молодых людей. Галсан и Тимофей ей не особо понравились. Первый был инородцем и, с её точки зрения, её девичьего внимания не заслуживал, хотя она допускала, что он мог быть хорошим человеком. Второй выглядел простовато, хотя мать предупредила её, что Тимофей и Пётр - из духовного сословия. На Петре она задержала взгляд, и затем занялась щами, размышляя, чем же он ей сразу понравился.
   - А это дщерь моя любезная, - проговорил Роман, улыбаясь. - Прошу любить и жаловать.
   Пётр, встретив девичий взгляд в упор, смешался и опустил взор в тарелку со щами, порозовев при этом, как девушка. Вряд ли он подозревал, как очаровательно выглядел в этот момент со своими льняными кудрями, русой бородкой и усами, обрамлявшими нежный овал его лица, и серыми глазами, опушёнными длинными тёмными ресницами, под тёмными дугами бровей.
  "Красивый! - подумала девушка. - Я ещё и не видала таких пригожих, как он. И, кажется, он робок. Глаза-то опустил. И хорошо, я не люблю наглых парней. Интересно, есть у него невеста?".
   "Красивая барышня! - подумал Пётр. - Я ещё не видел таких пригожих девушек. И смелая, какая. Так взором и прожгла до сердца. Интересно, есть ли у неё жених?"
   "Красивая девушка! - подумал Тимофей. - Надо будет попытаться приударить за ней. Может и соблазнить. Всё-таки хозяйская дочь. Роман богат. Может дать за ней хорошее приданое".
   "Красивая русская девушка! - подумал Галсан. - Вот бы жениться на такой! Дети получатся красивые. Да кто же мне позволит на ней жениться! Моя родня не одобрит такого брака. Да и Роман не захочет в зятья бурята. Как жаль!"
   "Вишь, ты, как вырядилась! - думал Роман, любуясь на дочь. - Этим молодцам ничего не светит, хотя они и славные ребята. Найду тебе подходящего жениха, молодого, красивого и с капиталом".
   Ели молча, но когда кухарка подала облепиховый кисель, Роман заговорил:
   - Матушка, Ольга Ивановна, Ксения Степановна на вас надеюсь. Ищите сваху. Пусть скажет, есть ли пригожие молодые и богатые женихи для нашего дитятка.
   Женщины одобрительно закивали головами, а Дарья Романовна вспыхнула:
   - Батюшка!
   - Что, батюшка? - засмеялся Роман Алексеевич.
   - Я не хочу замуж! - заявила Дарья Романовна.
   - Увидишь жениха, захочешь и замуж, да ещё меня торопить будешь, чтобы свадьбу поскорее справить, - снова засмеялся Роман Алексеевич. - Или ты в девках решила засидеться?
   - Да, ну вас, батюшка! - фыркнула Дарья Романовна, и, вскочив, выбежала из кухни. Ей почему-то было неприятно, что отец завёл этот разговор при работниках.
   Роман Алексеевич с улыбкой глядел ей вслед. Затем объявил домочадцам:
   - Новое дело хочу начать. Хочу баркасы купить да пустить их до Енисейска хлеб перевозить. А оттуда рыбу да пушнину.
   Роман Алексеевич вовсе не нуждался в советах. Просто ему нужно было проговорить вслух, каковы его намерения, а проговорив, он уже утверждался, что дело это сделает непременно.
   Он остро взглянул на работников и спросил:
   - Поведёте баркасы в Енисейск?
   В комнате повисло молчание. Наконец, Пётр сказал:
   - Мы этому делу не обучены.
   Роман Алексеевич хмыкнул:
   - Ну, так обучитесь в деле. Вам же не на вёслах сидеть и парус не поднимать. Для этого матросы будут. Баркасы куплю четырнадцати вёсельные. Команда - семь матросов. Вы будете надзирать. Карту дам. Поговорите с теми людьми, кто Казачинские пороги преодолевал. Справитесь, хорошо награжу. Не поскуплюсь. Ну, как?
   - Подумать надо, - молвил Тимофей.
   - Думайте до завтра. А если вам больше нравится дрова колоть да печи топить, то скажу: я вам мужское дело предлагаю. Время подготовиться у вас будет. А для домашних работ, я кого угодно нанять могу. Мне для перевозки грузов надёжные люди нужны. А вы уже проверены.
   - Галсана я могу взять с собой? - спросил Пётр.
   - Конечно, бери. Галсан человек надёжный и тоже проверенный.
   - Тогда я согласен, - сказал Пётр.
   Тимофей тоже согласился, хотя и нехотя. Он не желал приключений больше, чем уже испытал. Ему хотелось жизни тихой и упорядоченной. Он был намерен жениться на богатой женщине, пусть даже на вдове, и завести с десяток детей. Более того, ему пришла в голову мысль вернуться церковь и делаться иереем или даже для начала диаконом. Этими мыслями с другом он не делился, зная, что тот их не одобрит. В любом случае, пока он не сделался иереем, лучше было бы колоть дрова и топить печки в доме Романа Алексеевича. Дело было нехитрое и безопасное. Даже мысль о том, чтобы сделаться старателем более его не беспокоила. Сделаться старателем, значило обречь себя на лишения и тяжкий труд с неизвестным результатом.
  И вот, новое предложение, на которое охотно и с завидной лёгкостью согласился Пётр. Глубокая и мощная река Тимофея страшила. К тому же он не умел плавать.
   Пётр был, по-видимому, сделан из другого теста. Он реки не боялся. Мальчишкой он научился плавать в хрустальных водах реки Судогды, и никогда не упускал случая поплескаться в любой реке, какая попадалась на его пути. Мысль о том, что он может померяться силами с Енисеем, возбудила в нём желание соперничества. Он принял вызов. И ему хотелось, чтобы его друг Тимофей тоже принял вызов.
   Тимофей его принял, но по выражению его лица, Пётр понял, что принял он его неохотно и только потому, что не хотел отставать от него. Тимофей привык быть ведомым. Своей воли ему хватало только на мечты, а теперь мечты его были скромны.
   - Как только можно будет войти в воду, - сказал Пётр, - я научу тебя плавать.
   - Угу! - ответил Тимофей, и пошёл колоть дрова.
   - Иди за мной! - сказал Роман Алексеевич. Ему не терпелось начать подготовку к навигации немедленно, хотя баркасы ещё не были куплены.
   Он привёл Петра в свою библиотеку, порылся в книгах горами валяющихся на столе (в некоторых из них Пётр заметил закладки), вынул три книги и протянул юноше.
   - Изучи пока что вот эти, - сказал он. - А потом я познакомлю тебя с опытными людьми, чтобы они тебе дали наставления.
   Краем глаза Пётр заметил, что в библиотеке кто-то есть ещё. Он чуть-чуть скосил глаза и заметил у окна большое кресло, в котором, забравшись в него с ногами, сидела Дарья Романовна, и читала книгу.
   - Можешь их здесь читать, - сказал Роман Алексеевич, - а хочешь, возьми в свою комнату. Он, по-видимому, не заметил дочери в библиотеке.
   Когда он ушёл, Пётр не стал притворяться, что не заметил девушку. Он повернулся к ней и осмелился спросить, что она читает.
   Она взглянула на него быстрыми, синими, как кусочки весеннего неба, глазами, и улыбнулась:
   - Перевод романа какого-то немца "Страдания юного Вертера". Роман написан в форме писем этого самого Вертера к другу Вильгельму.
   - Отчего же он страдает? - спросил Пётр, подходя ближе и становясь напротив девушки. Её белое лицо вспыхнуло лёгким румянцем.
   - Вертер влюблён в девушку, а у той есть жених.
   - Как интересно, - сказал Пётр. - А она влюблена в Вертера.
   - Вот, как-то не пойму, - задумчиво сказала девушка. - Он к ней в гости захаживает, она его принимает. Жених её, Альберт его зовут, чудные у них у всех имена, человек вполне положительный и рассудительный, и он не возражает, чтобы Вертер заходил к его невесте в гости. Вроде бы не ревнует. А вот невесту Альберта, Шарлотту, что-то я не понимаю. Собирается замуж за Альберта, но Вертер ей вроде бы тоже нравится. Она девушка тоже положительная и рассудительная, младших сестёр и братьев воспитывает, мать их умерла, а вот, как ни странно, даёт надежды Вертеру. Я бы так не поступила.
   - А как бы вы поступили? - заинтересовался Пётр.
   - Я бы этому Вертеру сразу сказала: вот Бог, а вот порог! Любишь - люби на здоровье, а ко мне - ни ногой. Я тебя не люблю. У меня жених есть, и нечего по чужим невестам шляться. Вот!
   - Правильно! - одобрил Пётр. - Я бы на её месте поступил, как вы. А на месте Альберта начистил бы Вертеру морду, чтобы тот понял.
   Дарья Романовна засмеялась звонко, как колокольчик:
   - А, пожалуй! Они все ведут себя странно. Немцы! Одно слово!
   - А кто автор этого сочинения?
   Дарья Романовна перевернула книгу и взглянула на обложку:
   - Гёте, какой-то, - ответила она.
   Пётр запомнил, чтобы потом почитать. И со вздохом взглянул на стопку книг в своей руке. Вряд ли теперь для чтения такой литературы у него будет время.
   - А вы что читаете? - спросила девушка.
   - Книги по навигации, - ответил он, сожалея, что сейчас придётся прервать разговор и уйти.
   - Навигация? - повторила она незнакомое слово?
   - Судоходство, - пояснил он.
   - А-а-а, - протянула она. - Вы что же, собираетесь суда водить по Енисею.
   - Ну, вроде того, - согласился он. - Батюшка ваш мне предложил баркас провести до Енисейска, как лёд сойдёт. Я согласился. Но дело-то мне незнакомое. Вот, придётся изучать новое дело.
   - Вот, как? - прищурилась девушка. - Батюшка такое важное дело не доверил бы, кому попало. А я думала, что вы простой работник.
   - Я попович и окончил Владимирское духовное училище. Мог бы сделаться иереем в Владимирской губернии, но не захотел. И поехал в Сибирь, чтобы сделаться золотоискателем, а потом золотопромышленником.
   - Так отчего вы не сделаетесь золотоискателем, - допытывалась девушка.
  - Надо подготовиться. Дело трудное и опасное.
   - Понимаю, - сказала девушка, положив книгу на колени.
  Юноша, стоявший перед ней, казался ей интересней любой книги.
   - Я бы тоже хотела чем-нибудь этаким заниматься, но я - девушка, и мне заказано. Батюшка хочет меня замуж отдать, а я не хочу. Совсем не хочу. Придёт кто-то чужой, незнакомый, нелюбимый и - хлоп! - с ним под венец. Разве это правильно?
   - Нет! - горячо сказал Пётр. - Это неправильно. Девушки не должны выходить замуж за чужих, незнакомых и нелюбимых мужчин. Я много раз видел в церкви, как венчают молоденьких девушек со стариками. Это противоестественно! Кстати, я и священником-то быть не захотел, потому, что много такого насмотрелся. По-моему, родители, устраивающие такие браки, преступники. И священники, освящающие такие браки тоже преступники!
   Всю эту речь Пётр выпалил единым духом, не заботясь о впечатлении, какое она могла произвести на слушательницу.
   Между тем, девушка слушала Петра со вниманием и даже с удовольствием.
   Вы расскажете мне, чем там дело кончилось? - спросил он, указывая глазами на книгу.
   Охотно! - отвечала девушка.
  
  
  
  
  
  Глава 29
  
  Когда юноша ушёл, Дарья Романовна не сразу принялась за книгу, а сидела, мечтательно глядя в никуда, и соответственно ничего не видя, кроме тех видений, что проносились перед её внутренним взором. Она видела себя то в парке, сидящей на скамье с книгой в руке... То гуляющей вдоль берега реки с зонтиком, защищающим её от солнечных лучей... То в садовой беседке, кушающей малину с молоком из широкой чашки ...
  И в каждом видении рядом был Он во фраке брусничного цвета, то идущий рядом, то коленопреклонённый и взирающий на неё с глубокой любовью ...
  Кто же был этот Он, Дарья Романовна пока ещё не знала. Через некоторое время она вернулась к чтению.
  На другой день, стремительно исполнив свои обязанности и прочитав одну главу из книги по навигации, с трудом понимая, о чём же он читает, Пётр Васильевич, взяв книгу под мышку, помчался в библиотеку. И не ошибся. Дарья Романовна вновь сидела в кресле у окна и читала.
  Увидев её, Пётр Васильевич, затрепетал, поздоровался и испросил разрешения сесть на стул, якобы нечаянно поставленный подле её кресла (Пётр Васильевич готов был поклясться, что вчера его тут не было), и, получив милостивое разрешение, сел и открыв книгу, сделал вид, что внимательно читает. Через некоторое время он отвёл глаза от текста, и слегка кашлянув, чтобы привлечь внимание Дарьи Романовны, спросил:
   - Позвольте полюбопытствовать, что там Вертер?
  Дарья Романовна, делавшая вид, что внимательно читает, затрепетала ресницами и подняла на Пётра Васильевича нестерпимо синие глаза:
   - Знаете, он уехал в другой город, чтобы не видеться с Лоттой. Служит чиновником в каком-то ведомстве. Вертер всем недоволен, окружающих его людей критикует. Вообще у него испортился характер. Прежде он всё и всех любил. Да ещё выяснилось, что он крайне самолюбив и обидчив, и собирается уехать из этого города. И уезжает. Самое печальное, что его характер меняется к худшему. Он начинает мечтать о смерти Альберта.
   - Вот, как? О смерти мужа Лотты?
   - Да. Чтобы занять его место. Вот до чего доводит несчастная любовь!
   - Печально! - сказал Пётр Васильевич. - Я помню, до чего она довела бедную Лизу.
   - Вы тоже читали? - встрепенулась Дарья Романовна.
   - Прочёл и недоволен. Не хватало ещё, чтобы и Вертер пошёл этим путём. Нет ничего глупее, расстаться с жизнью из-за несчастной любви. Всегда есть выход.
   - Какой?
   - Сесть и написать о своих страданиях. Излить чувства на бумаге. Всё как рукой снимет.
   - Вы уверены?
   - Уверен. Это испытанное средство. Мне мой батюшка говорил об этом.
   - Вы так говорите, словно сами пережили несчастную любовь и спаслись этим простым средством.
   - Нет, у меня не было несчастной любви. Но и счастливой любви тоже не было. Но, надеюсь, будет. В любом случае я не побегу топиться. Слабым быть легко. Нет, ты попробуй быть сильным.
  Дарья Романовна смотрела на Петра Васильевича во все свои синие глаза.
   - Вы, правда, так считаете?
   - Конечно. Это ведь жуткий эгоизм и себялюбие. А подумала девушка Лиза о матери, которую оставляет одну, без помощи и поддержки? На какую старость она её обрекает? Недаром церковь самоубийц не хоронит в освящённой земле.
   Дарья Романовна задумалась, глядя перед собой.
   Пётр Васильевич погладил лоб ладонью.
   Они снова погрузились в чтение своих книг.
  Пётр Васильевич притворялся, что внимательно читает. Смысл ускользал от него. Взор скользил по строчкам, но неизменно переключался на Дарью Романовну, уютно устроившуюся в кресле. Затем, боясь, что она увидит, что он смотрит на неё, Пётр Васильевич переводил взор на текст и думал о своём:
  "Этак я ничего не усвою по навигации. Надо что-то с этим делать. Надо избавиться от этого наваждения. Что со мной происходит? Меня тянет к этой девушке, как магнитом. Попробую не приходить завтра, а читать у себя в комнате".
  Чтение в комнате Петру Васильевичу тоже не задалось. Он честно пытался вникать в смысл читаемого текста, но перед его мысленным взором, то и дело вставал образ Дарьи Романовны, сидящей в кресле и читающей книгу. Пётр Васильевич изнемог от борьбы с самим собой, отбросил книгу, кинулся на кровать и спросил самого себя, уж не влюбился ли он в Дарью Романовну?
  И честно ответил самому себе, что влюбился и каждую минуту хочет видеть её, слышать её, быть рядом с нею.
  И тотчас явился ему другой вопрос: а любит ли она его? И не грозит ли ему судьба несчастного Вертера?
  Чтобы прекратить свои мучения, Пётр Васильевич вскочил на ноги и помчался в библиотеку.
  Дарья Романовна сидела в кресле, как и вчера, и, увидев Петра Васильевича, просияла и подалась всем корпусом ему навстречу, и протянула ему руку, к которой он припал поцелуем, так что у него не осталось сомнений, что она его ждала и его появление её обрадовало:
   - А я думала, что вы не придёте, - воскликнула она, глядя в его глаза сияющими синими глазами. - Я без вас скучала. Где же вы были?
  Пётр Васильевич сел на стул:
   - Дела, - ответил он охрипшим от волнения голосом.
   - А где ваша книга по навигации? - спросила Дарья Романовна. - Вы что же, не собираетесь читать?
   - Забыл, - отвечал Пётр Васильевич. - Можно я посижу рядом с вами просто так и буду смотреть, как вы читаете своего "Вертера"?
   - Сидите, - разрешила она.
   - И как поживает Вертер?
  Дарья Романовна махнула рукой:
   - Что-то он всё больше и больше меня разочаровывает. Пишет письма другу и всё время ноет, ноет, ноет, и даже льёт слёзы, и всем-то он недоволен. Это начинает надоедать. Я понимаю, что у него безответная любовь, но ведь нельзя так распускаться. Надо держать себя в руках. Мужчина должен, просто обязан держать себя в руках. И с какой стати Вертер заявляет, что Лотта с ним была бы счастливее, чем с Альбертом? Откуда он это знает? С чего он это взял? Вот, послушайте.
  И Дарья Романовна прочла вслух: "Со мной она была бы счастливей, чем с ним! Такой человек, как он, не способен удовлетворить все запросы её сердца. В нём нет чуткости... Как бы это объяснить? Он не способен всем сердцем откликнуться, ну, скажем, на то место любимой книги, где наши с Лоттой сердца бьются согласно; и в сотне других случаев, когда нам приходится выражать свои чувства по поводу поведения третьего лица. Зато, милый Вильгельм, он любит её всей душой, а такая любовь заслуживает всяческой награды!"
  Дарья Романовна взглянула на Пётра Васильевича:
   - Согласитесь, что любовь и, тем более, совместная жизнь в браке это не только совместное чтение книг и обсуждение третьих лиц. Это даже смешно! Безусловно, согласие и единомыслие супругов по разным вопросам это важно. Я не знаю, как мне точнее выразить мою мысль. У меня нет опыта, но я чувствую, что жизнь гораздо сложнее, чем её представляет себе Вертер. Скажу больше, с каждой страницей он становится мне, всё более неприятен.
   - Жаль, что я не могу судить о характере Вертера, как вы, потому что я не читал этого произведения. Придётся мне прочитать этот роман, чтобы вынести своё суждение. Но я с вами, безусловно, согласен, что мужчина обязан держать себя в руках, не ныть, не распускаться и не вешать свои сердечные дела на своих друзей, чтобы те переживали за него. У них и своих дел и переживаний предостаточно. Мужчина, по моему мнению, должен быть сдержан и заниматься делом.
   - Я рада, что вы разделяете моё мнение, - сказала Дарья Романовна и, протянув руку, пожала руку Петра Васильевича.
   Его как будто током пронзило от этого лёгкого и быстрого прикосновения.
   - Я прочту этот роман и дам вам почитать, - сказала она, улыбаясь. И вдруг, прислушавшись, сказала: - Мне кажется, сюда идут. Возьмите книгу! Любую!
   Пётр Васильевич, вскочил со стула и метнулся к книжным полкам. Но взять книгу он не успел. В библиотеку вошёл Галсан:
   - Вот вы, где. Доброе утро! Хозяин велел вас найти и требует к себе.
   Галсан усердно делал вид, из деликатности, что не замечает Дарьи Романовны и стоял к ней боком.
   Друзья вышли из библиотеки.
   - Что-то случилось? - спросил Пётр Васильевич.
   - Пока ещё не случилось, - отвечал Галсан. - Я пришёл в библиотеку, чтобы не случилось. Хозяин вас не звал, но я услышал, что он направляется в библиотеку. Я подумал, что лучше бы вас там не было.
   - Ты что, следишь за мною? - возмутился Пётр Васильевич.
   Галсан делал быстрые успехи в русском языке и теперь выражал свои мысли медленно, но правильно, но в минуты внутреннего волнения терял навыки правильной речи:
   - Галсан не следишь. Так получилось. Вы думать, что Галсан ничего не замечать. Я всё замечать. Я охотник. Я замечать, что вы любите дочь хозяина, а хозяин будет недовольна.
  
  
  
  Глава 30
  
   Роман Алексеевич получил сигнал от верных слуг, что Пётр Васильевич зачастил в библиотеку именно в то время, когда там читает Дарья Романовна. Само по себе это не было преступлением и ещё ни о чём не говорило, но Роман Алексеевич решил проверить, правда ли это и отправился в библиотеку, узнав, что дочь уже там.
   Он вошёл и огляделся по сторонам. У окна в кресле сидела Дарья Романовна и прилежно читала книгу. Больше никого в библиотеке не было.
   Роман Алексеевич хотел было тихо выйти, но под его ногой скрипнула половица и Дарья Романовна подняла голову:
   - А, это вы, папенька, - сказала она. - А я тут читаю.
   - Вижу, - сказал Роман Алексеевич и улыбнулся дочери. - А я Петра Васильевича ищу.
   - А его здесь нет, - спокойно отвечала дочь, хотя сердце её бешено забилось. Она испугалась возможного вопроса, а не было ли его здесь, и она уже готовилась солгать, что не было, и даже если он и был, то она его не заметила, увлечённая чтением.
   Однако такого вопроса не последовало. Роман Алексеевич сказал:
   - Ну, читай, читай, милая! - и вышел вон.
   "Может, соврали, - думал он, следуя в свой кабинет, - даже если его и видели, что из того? Не могут ведь они, живя в одном доме, нигде не встречаться. Но надо последить, на всякий случай. И ускорить сватовство. Пойду, спрошу баб, нет ли у них кого-нибудь на примете".
   Роман Алексеевич выделял Петра и Тимофея и Галсана среди других работников и даже поселил их в своём доме, а не в отдельном помещении из уважения к их образованности. Галсана за то, что он был другом Петра и Тимофея. Он понимал, что в работниках они долго не задержатся, а осмотревшись, изберут другой вид деятельности. Возможно, получат по приходу и станут иереями, а с иереями, на всякий случай, надо дружить.
  Нельзя сказать, что Роман Алексеевич был так уж набожен. Скорее, наоборот. В церковь ходил только по большим праздникам, чтобы постоять на виду во время службы и зажечь свечу. Отметиться, так сказать, но исповедоваться и причащаться не желал. Деньги на поднос клал щедро. Всё это он проделывал, имея в виду получить в будущем пост городского головы.
  Иметь в качестве приверженцев образованных людей было совсем недурно. Но, ни Петра, ни Тимофея, Роману Алексеевичу не пришло бы в голову рассматривать, как кандидатов на вакантное место зятя. Причина была проста: ни у первого, ни у второго не было денег. А это перечёркивало все их надежды на удачный брак.
  Так отчего его встревожило предупреждение, что пути его дочери и работника пересекаются в библиотеке?
  "Кто их знает, этих девушек! - думал Роман Алексеевич. - Понравится смазливая физиономия и широкие плечи юноши, вот и влюбится, не приведи бог. Много ли девушке надо! Молоденькие да глупые они падки на внешнюю красоту. А юноши без денег будут рады урвать лакомый кусок. Надо предотвратить, пока не поздно".
  Роман Алексеевич не знал, что уже поздно. Он опоздал.
  Дарья Романовна, когда не читала, то думала неотрывно о Петре. Думая о нём, она стала рассеянна и начала пренебрегать своими обязанностями на кухне. Мечты так и роились вокруг неё.
  Пётр тоже потерял покой. Но в отличие от Дарьи Романовны он не предавался бесплодным мечтаниям, а вполне трезво понимал, что хозяин за него дочь не отдаст. Теперь он остерегался приходить в библиотеку и несколько дней, исполнив работу по хозяйству, сидел в своей комнате и пытался читать книгу о навигации.
   Но однажды утром, идя по коридору с охапкой дров, он встретился с Дарьей Романовной. Они остановились.
   - Почему вы не приходите в библиотеку? - спросила девушка.
   - Некогда было, - отвечал Пётр. - Много дел по хозяйству. А вы дочитали "Вертера"?
   - Дочитываю. Приходите, я вам расскажу. Вот, прямо сегодня и приходите.
   Сердце Петра подпрыгнуло от радости.
   "Она обо мне думает. Может быть, и скучает. Что же я веду себя, как дурак?", - думал он.
   - Я приду, - сказал он охрипшим голосом.
   В библиотеку он не шёл, а почти бежал. Дарья Романовна сидела в кресле с глазами, полными слёз.
   - Что такое? Кто вас обидел? - вскричал Пётр, схватив её за руку. Дарья Васильевна руку не отняла. Юноша придвинул стул ближе к её креслу, не выпуская руки девушки, сел, гладя её руку. И на это Дарья Романовна ничего не возразила.
   - Никто меня не обидел, - отвечала она, вытирая слёзы платочком, который вынула из-за пояса платья. - Просто Вертер застрелился. Мне его жаль!
   - Как застрелился? - вскричал изумлённый Пётр. - Быть того не может. Поступил, как девушка, как бедная Лиза. Да зачем же он это сделал?
   - Вот, почитайте сами, - сказала девушка, передавая ему книгу.
   - Я прочту, - пообещал Пётр, положив книгу на колени. - Только вы не плачьте, пожалуйста. У меня сердце разрывается.
   Дарья Романовна протянула ему другую руку, книга соскользнула с его колен на пол, потому что Пётр привстал, и осыпал горячими поцелуями милое заплаканное лицо Дарьи Романовны. И как-то само собой вышло, что губы их встретились и более не желали расставаться, а если и расставались, то только затем, чтобы шёпотом произнести: "Я вас люблю! Люблю! Люблю!". Такое времяпровождение было настолько сладостным, что влюблённые не заметили, как летит время, а когда спохватились, то оказалось, что прошло не менее двух часов, как они увлечённо "читали" книгу любви в библиотеке. Их могли спохватиться. Пётр вышел из библиотеки первым и увидел в коридоре верного Галсана, который стоял на страже, готовый в любую минуту предупредить друга об опасности.
   - Всё-таки ты за мной следишь, скотина, - сказал ему Пётр.
   - Слежу, - отвечал Галсан. - А то, как бы нам всем не вылететь со службы. Куда мы пойдём зимой в чужом городе?
   - Галсан, что же делать? Хозяин дочь за меня не отдаст. Я гол, как сокол.
   - Сделай ей ребёнка, - простодушно ответил Галсан. - Тогда отдаст. Но сначала прибьёт тебя. Потерпишь!
   - Ты с ума сошёл! - замахал руками Пётр. - Как ты можешь такое говорить! Опозорить девушку! Замолчи!
   - А чо я такого сказал? - удивился Галсан. - По-моему, это самый верный путь к цели.
   Пётр, не желая больше слушать доводов Галсана, повернулся и убежал.
   Приближались Новый 1815 год и Рождество.
   В доме все готовились к праздникам. Женщины убирали, мыли и чистили дом. На кухне кипела работа: пеклись пироги с рыбой, мясом, капустой, картошкой с грибами, черёмухой, яблоками. Ждали своей очереди в печь противни с творожными ватрушками. Лепились сотни пельменей. Их выносили на досках на мороз. Настроение у всех было приподнятым. Смех и веселье не покидали дом.
   Дарья Романовна летала на крыльях.
   И только Пётр томился предчувствием невзгоды.
   "Угораздило меня влюбиться в дочь хозяина, - думал он. - Что мне теперь делать? У Дарьи Романовны глаза сияют и скоро все заметят, что неспроста. Выдаёт себя Дарья Романовна, в особенности тогда, когда, исполняя свои обязанности работника, я вхожу на кухню. Она смотрит на меня, ловит мой взгляд. Она так неосторожна! То, что предложил мне Галсан, просто чудовищно. Никогда я не пойду на это. Но что мне делать, если откроется хозяину наша любовь? Он выгонит меня, а дочь поторопится выдать замуж. Я прямо чувствую это. Что-то он ходит подозрительно довольный, словно заключил выгодную сделку. А может нам с Дарьей Романовной бежать и тайно венчаться? Я слышал, что некоторые пары так и делают. Но согласится ли на это Дарья Романовна: бежать и венчаться без благословения родителей? Однако это выход. Надо его обдумать и предложить Дарье Романовне такой вариант. Но достаточно ли она смела, чтобы пойти на такой шаг? И какой священник согласится нас венчать? Это тоже надо обдумать. Отцу придётся смириться. Не выгонит ведь он дочь из дома!"
   Суматоха, царящая в доме, способствовала тому, что Пётр послал Дарье Романовне через Галсана устное сообщение, что он ждёт её в библиотеке. Жизнь дома была сосредоточена на кухне и влюблённые могли беспрепятственно встретиться и поговорить.
   Пётр, решившийся на крайнюю меру, прихватил с собой учебник по навигации и ждал в библиотеке Дарью Романовну, волнуясь от избытка чувств до такой степени, что у него разболелась голова.
   Дарья Романовна проскользнула в библиотеку, взяла с полки первый попавшийся том, на случай, если кто-нибудь войдёт, и тотчас попала в объятия пылкого возлюбленного. Первый час свидания ушёл у них на поцелуи, ласки и бессмысленный любовный лепет. Но надо было спешить, и, нацеловавшись вволю, Пётр приступил к изложению плана побега. Дарья Романовна выслушала возлюбленного со вниманием.
   - Согласны ли вы бежать, и тайно венчаться? - спросил он, держа её руки в своих горячих руках.
   Дарья Романовна размышляла, склонив голову к плечу. Предложение Петра оказалось неожиданным и чересчур рискованным. Ей не слишком понравилась скорость, с какой её возлюбленный склонял её к браку.
   - А зачем нам венчаться тайно? - спросила она. - Попросите у батюшки моей руки. А сердце я вам уже отдала.
   - Ваш батюшка не отдаст вас за меня, - грустно сказал Пётр.
   - Почему?
   - Я беден, - был ответ.
  
  
  Глава 31
  
   - Так разбогатейте! - воскликнула девушка.
   Пётр был ошеломлён этим заявлением. \
  "Разве можно разбогатеть на пустом месте в короткий срок?" - пронеслось у него в голове.
  Придя в себя, он сказал:
   - У меня был план. Затем я и приехал в Сибирь, чтобы разбогатеть. Но быстро эти дела не делаются. Я хотел найти золото.
   - Так чего же вы его не ищете?
   - Не ищу, потому что зима. Но весной я примусь за поиски.
  Дарья Романовна задумалась, закусив нижнюю губку. Потом сказала:
   - Хорошо! Тогда я буду ждать, пока вы не найдёте золото и не разбогатеете. Думаю, что и батюшка согласится ждать. Давайте, объявим ему о наших планах. Он вам поможет. Чем поможет, я не знаю, но подсказать, где искать золото, я думаю, он в состоянии. Он ведь и сам в молодости был старателем.
   - Вот, как! Это любопытно. Я не знал.
   - Теперь вы знаете. Он даст хорошие советы, я уверена.
   - Только скажем ему после праздников.
   - Разумеется! Не стоит портить ему настроение перед праздниками.
   - А пока мы будем благоразумны и расстанемся на время, чтобы не привлекать к себе внимания.
   - Хорошо! - и Дарья Романовна, поцеловав много раз возлюбленного, выскользнула за дверь.
  Отшумели праздники. Снова тихо стало в доме. Все приступили к работам. Галсан ушёл на несколько дней в тайгу. Ему не сиделось на месте. Все работы в доме обвалились на Петра. Впрочем, он не роптал, потому что, бегая с охапками дров по всему дому, он то и дело встречал Дарью Романовну, и, если место было уединённое, то влюблённые целовались всласть и вволю.
  Роман Алексеевич пропадал целыми днями на берегу Енисея, где была верфь. Следил за работами. Он приходил вечером, усталый и продрогший на морозе, ужинал и рано ложился спать. Время от времени спрашивал супругу и Ксению Степановну, не нашли ли подходящего жениха для дочери. Те неизменно отвечали, что ищут, да подходящих женихов пока что нет. То старые, то бедные. Но не очень-то они старались. Обеим было жаль юную Дарью Романовну выталкивать из дома в замужнюю жизнь. Знали они, в особенности, Ольга Ивановна, что замужество может быть удачным, это когда муж не притесняет жену, не попрекает куском, не обижает, не бьёт, а бывает и наоборот, может быть неудачным. Как повезёт.
   Пётр ждал, когда выпадёт подходящая минута, чтобы поговорить с Романом Алексеевичем. Нужно было, чтобы он был в хорошем настроении и не слишком уставшим. Надо было, чтобы он терпеливо выслушал собеседника.
   Такая минута скоро выпала. Роман Алексеевич пришёл с верфи раньше обычного и в хорошем настроении. Рабочие заложили баркас. Роман Алексеевич отужинал, выпил три рюмки водки, и не пошёл сразу спать, а сидел в столовой, благодушно выслушивая хозяйственный отчёт супруги, о том, как прошёл деловой день. Жарко стреляли сухие дрова в печи, и Пётр вошёл с охапкой дров, под предлогом, проверить, как топится печь и довольно ли дров. Положив дрова на пол, он обратился к хозяину с вопросом, нельзя ли с ним поговорить.
   - Говори! - разрешил сытый и ублаготворённый Роман Алексеевич. - Что-то хочешь попросить?
   Сесть не предложил. Думал, что разговор будет короток.
   Пётр набрал полную грудь воздуху:
   - Роман Алексеевич, я вас очень уважаю. Я хотел сказать вам, что приехал в Сибирь для того, чтобы сделаться богатым и уважаемым человеком, таким, как вы.
   Начало было хорошим. Роман Алексеевич хмыкнул. Это высказывание Петра ему польстило.
   - Ну, хорошо, только я не пойму, куда ты гнёшь.
   - Я гну туда, что весной еду искать золото.
   - И где именно ты собираешься искать золото?
   - Спущусь по течению до первого притока Енисея, ну, хотя бы до Кана, и там попытаю свою удачу.
   - Значит, баркас ты не поведёшь?
   - Нет.
   - Понятно. Ну, спасибо, что предупредил. Буду искать другого человека. Что-то ещё?
   - Нет.
   Пётр Васильевич испытывал сильное искушение признаться в любви к Дарье Романовне, но понимал, что шансов у него нет, пока он беден.
   - На чём ты собираешься спуститься до притока?
   - Я куплю лодку.
   - Ты поплывешь один?
   - Пока что не знаю.
   - Одному нельзя. Сгинешь без вести.
   - Ну, может с Тимофеем, если он не передумал.
   - А, и этот туда же?
   - Ну, да, мы же вместе бежали в Сибирь.
   - Ладно. Я уважаю твой выбор и помогу тебе. Дам свой лоток для промывки песка, сито, лопату, накомарник, ружьишко с патронами. Всё это у меня лежит без надобности в чулане. Я ведь тоже начинал, как старатель. Только имей в виду: дело это тяжёлое, трудное и опасное.
   - Я догадываюсь.
   - Хочу дать тебе совет. Не плыви до Кана. Плыви до Ангары. Есть там деревня Златогорово на правом берегу Ангары верстах примерно в 240 отсюда. Златогорово будет тебе как опора. Вокруг деревни много ручьёв, где можно промывать песок. Дерзай!
   - За помощь и совет спасибо.
   - Когда думаешь плыть?
   - Может, в конце марта.
   - Рано. Ледоход на Енисее начинается в мае. Только в начале июня река очистится. Тогда и поплывёшь. Успеешь, подготовится. Давай! Дерзай! Хотя мне будет жаль потерять такого добросовестного работника, как ты.
   Пётр ушёл от хозяина с тяжёлым сердцем. Он так и не решился на признание, что любит его дочь. Дарья Романовна подстерегала его в тёмном углу возле его комнаты.
   - Ну, что? - спросила она, выступая вперёд из темноты. - Сказали?
   - Сказал, что в начале лета поплыву искать золото, а баркас не поведу.
   - И что ответил батюшка?
   - Сказал, что уважает мо выбор и дал дельный совет.
   - А сказали о нас?
   - Нет, о нас я ничего не сказал. Рано ещё. Сначала я должен разбогатеть.
   - Ага! Когда вы разбогатеете, я состарюсь. И будет поздно.
   - Дарья Романовна, - воскликнул юноша, - но ведь мне не на что вас содержать. А дети пойдут! Я ведь должен всех кормить и заботиться обо всех.
   - У меня есть приданое.
   - Оно есть у вас. Не можете же вы, в самом деле, кормить меня!
   Дарья Романовна залилась слезами.
  Пётр привлёк её к себе:
   - Потрепите, пожалуйста! К осени я стану богат, я уверен. Мне должно повезти. Я найду золото, и мы поженимся. Всё будет отлично, вот увидите. Вы мне верите?
   - Я вам верю, - всхлипывала Дарья Романовна. - Я вас так люблю!
  
  
  Глава 32
  
   Наступила календарная весна. Галсан, Тимофей и Пётр готовились, как только Енисей освободится ото льда, плыть в Златогорово. В запасе у них был март и апрель и май.
   Галсан по-прежнему охотился, вялил мясо, готовил пеммикан, топил сало для масляных ламп, выделывал и сшивал оленьи шкуры для будущего чума. Друзья не хотели снимать дом в Златогорово, а решили жить не в деревне, но в своём собственном жилище.
   Пётр и Тимофей смолили купленную у одного рыбака лодку, плели сеть из льняной пряжи и вершу из ивовых прутьев, вязали жерлицы, чтобы обеспечивать себя рыбой; приводили в порядок ружья, натачивали топоры, ножи и лопаты.
   Когда выдавалась свободная минутка, Пётр бегал на свидания к возлюбленной. Местом свидания они избрали чулан в дальней стороне дома, где было темно и тесно, но это не мешало их объятиям и поцелуям. В этот чулан никто никогда не заглядывал. Здесь хранилась старая мебель, которую было жаль выбросить, но и чинить никто не хотел.
   С некоторых пор Пётр стал бояться, не совладать с собой, но Дарья Романовна останавливала его, если напор его страсти становился чересчур сильным. Из чулана Пётр выходил взмокшим и вымотанным до такой степени, что стал бояться этих редких тайных свиданий.
   В середине апреля Пётр получил записку от хозяина постоялого двора. В записке говорилось, что прибыл господин Дмитриев и желает его видеть.
   Обрадованный Пётр, оседлав лошадь, помчался на постоялый двор. Во дворе он увидел знакомый дормез, крепко потрёпанный, но ещё живой.
  Обрадованный юноша взбежал на крыльцо и сразу же попал в медвежьи объятия Фёдора.
  Она прошли в комнату, где находился Лев Павлович. Он лежал в постели и Пётр поразился бледности его лица. Они обнялись.
   - Простудился и приболел, - сказал Лев Павлович, покашливая. - Федя, прикажи чаю.
  Фёдор, осторожно ступая своими громадными сапожищами, вышел из комнаты.
   - А где Тимофей, - спросил Дмитриев. - Или он меня видеть не хочет?
   - Тимофей сейчас на берегу, я не успел его предупредить. Он лодку готовится спускать.
   - Так что, едем золотишко искать? - вскричал Дмитриев и закашлялся.
  У Петра защемило сердце.
   - Чем вы лечитесь? - спросил он.
   - Народными средствами. Травы, питьё, компрессы из капустных листиков на грудь. Ничего, я справлюсь. Федя мне помогает и хорошо за мной ухаживает. Сам травки заваривает. Ну, будет о болезнях! Поговорим о насущном. Монстр вырвался на свободу!
   - Какой монстр? Вы о ком?
   - Вы газеты читаете?
   - Некогда газеты читать. Дел много. Новости до Красноярска долго идут. Когда доходят, она уже и не новости.
   - Да, это понятно. Помните год назад, Наполеона сослали на Эльбу?
   - Помню.
   - Так вот! Бежал Бонапарт с Эльбы! Поразительно! Бежал и где он сейчас, никто не знает. Если он явится в Париж, мир снова будет сотрясён. С одной стороны, я обеспокоен. С другой стороны, каков, пройдоха! Я даже восхищён!
   - Да, неожиданно, - пробормотал Пётр. - И что же это будет?
   - Что будет? Соберёт снова армию и схлестнётся с англичанами. И большой вопрос, кто победит. Нам надо срочно вступить в коалицию с пруссаками, австрийцами и англичанами. Может, совместными усилиями удастся победить это чудовище. Баламут, какой!
   Лев Павлович снова закашлялся. Вошёл Фёдор с подносом, на котором дымились чашки с чаем и лежали сушки.
   Приступили к чаепитию.
   - Будь я здоров, - продолжал Лев Павлович, - пошёл бы я снова на Бонапарта. Если его не остановить, снова будет много крови.
   - Крови и так будет много, - заметил Фёдор, ломая сушку. - Эта французская тварь подохнет, и с собой многих ещё заберёт. Я бы лично его придушил, если бы мог.
   Для Фёдора это была очень длинная речь.
   - Так мы едем или не едем? - спросил Лев Павлович.
   - Мы поплывём, как только очистится ото льда Енисей, только вам прежде выздороветь надо.
   - Я буду здоров, я уверен! Вот, Федя подтверждает, что я встану, - бодро воскликнул Дмитриев. - Ради такого случая я немедленно пойду на поправку.
   И снова закашлялся.
   - Вот, чаю с вами попью и пойду за врачом, - сказал Пётр.
   Они попили чаю, поговорили ещё о Бонапарте, и Пётр, узнав у хозяина постоялого двора, где поблизости живёт врач, и, заняв пять рублей, поскакал по указанному адресу.
   Врач, дородный мужчина с красной недовольной физиономией, сел в экипаж, который заскрипел и застонал под его тяжестью. Пётр ехал на коне впереди, показывая кучеру дорогу.
   Пока врач осматривал больного, Пётр и Фёдор ждали в коридоре. Через пятнадцать минут, врач вышел из комнаты, сопя, принял бумажку в ладонь, похожую на лопату, и сказал:
   - Никакая у вашего друга не простуда, а натуральная чахотка. Ему на юг надо, на солнышко. Хотя, думаю, что это не поможет. Продолжайте давать ему травы, это не повредит.
   Врач ушёл, а Пётр и Фёдор стояли в коридоре, не решаясь войти в комнату больного.
   - Так я и знал! - пробормотал Фёдор.
   Больше он ничего не сказал.
   Они вошли в комнату, предварительно состроив весёлые выражения лиц. Дмитриев сидел на постели, спустив босые ноги на пол и пытаясь нашарить домашние тапочки. Фёдор помог ему.
   - Ну, вот, - радостно говорил Дмитриев, вставая, и запахивая полы халата. - Лёгкая простуда, как я и думал. Когда мы отплываем?
   Пётр и Фёдор переглянулись.
   - Через месяц, я думаю. Вы как раз успеете выздороветь. А пока что лечитесь.
   - Что-то я ослаб совсем, - пробормотал Дмитриев, снова садясь на постель.
   Фёдор проводил Пётра.
   - Деньги у вас есть?
   - Есть, - сказал Фёдор. - Вы, барин, не беспокойтесь.
   - Ну, как ему плыть с нами? Это невозможно.
   - Тогда придётся сказать ему правду. И эта правда его убьёт. Лучше поплывём, а там будь, что будет. Большой вопрос, где лучше умереть! А может, ему и лучше станет. Всяко на свете бывает.
   Пётр подивился длинной философской речи Фёдора.
   Видя его колебания, Фёдор отважился продолжить:
   - Если мы его не возьмём, то сами и убьём. А так, пусть он воздухом лесным подышит, на деревья да цветы полюбуется напоследок. Всё лучше, чем в четырёх стенах задыхаться.
  
  
  Глава 33
  
   Свидания в чулане продолжались.
   К несчастью в нём была не только сломанная мебель, но и старый целый, хотя и продавленный диван. В одно из апрельских свиданий влюблённые сели на него.
   "Ну, вот я и пригодился, - подумал старый диван. - Пусть посидят, а потом и лягут, хе-хе".
   Так и случилось. Страсть взыграла в обоих. Противиться ей влюблённые не стали. О последствиях они не думали. Никто не думает о последствиях в минуты страсти.
   Между тем, приближался день отплытия. К началу июня Енисей очистился ото льда. Просмоленная лодка была спущена на воду. Началась погрузка. Дмитриеву устроили лежачее место на сшитых оленьих шкурах. Фёдор и Тимофей сели на вёсла. Пётр с картой устроился на носу. Никто их не провожал. Оттолкнулись от берега и поплыли.
   Пётр держал под рукой багор, на случай, если встретится на пути одинокая льдина.
   Плыли вниз по течению, наслаждаясь видами. На ночь приставали к берегу, ставили чум, разводили у входа костёр, клали в него травы, чтобы валил густой дым, отпугивающий комаров и мошек, готовили ужин и укладывались спать на еловых лапах. Устанавливали дежурство на каждые три ночных часа. Дмитриеву позволяли спать, сколько захочет.
   Когда занималась заря, готовили завтрак, складывали чум, и отправлялись в путь. Плывя по течению Енисея, вёслами почти не работали, а только направляли лодку. Когда начались Казачинские пороги, путешественникам пришлось туго. Тут и за вёсла пришлось всерьёз браться, и баграми работать, и следить за течением и подводными камнями. Преодолев благополучно, вздохнули свободнее.
   Когда доплыли до Ангары, гребли поочерёдно против течения. Дмитриева щадили, и не позволяли ему грести.
   Когда доплыли до Здатогорова, изрядно устали. Здатогорово оказалось небольшой деревенькой, жители которой промышляли рыбной ловлей, охотой, собиранием ягод и грибов, разведением огородов. В каждой избе жила семейная пара с множеством белокурых, голубоглазых детей, бегавших босиком. Дети встретили гостей доброжелательно и с интересом следили, как они собирали чум на краю деревни. Они шныряли туда и сюда, как мошкара, всё им было интересно, и пришлось строго охранять имущество, чтобы его не растащили по избам. Женщин и мужиков видно не было. Должно быть, были на хозяйственных работах. Впрочем, когда путешественники поставили чум и принялись за устройство своего временного жилища, появились два сорокалетних мужика поинтересоваться, с какой целью явились гости, и Пётр объяснял им, что они есть члены научной экспедиции из Красноярска, присланной в их края для изучения численности и образа жизни диких животных. Объяснение, на первый взгляд, жителей вполне удовлетворило и, понаблюдав за хозяйственной деятельностью пришёльцев, мужики ушли по своим делам.
  Только ребятишки никак не могли угомониться, и каждую вещь, исчезавшую в недрах чума, бурно обсуждали, для чего она нужна. Ружья и рыболовные принадлежности вполне убедили мужиков в миссии, объявленной Пётром. По крайней мере, так хотелось думать путешественницам "исследователям". Такие вещи, как мотыга, лопаты были тщательно упакованы, чтобы истинная цель путешественников не была разоблачена. Но Пётр не был вполне уверен, что мужики ему поверили. Но не мог он, в самом деле, так с ходу объявить, что они приплыли искать в тайге золото.
   Наутро, отдохнув, Пётр, Тимофей и Галсан, надев накомарники и взяв ружья, ведро, кайло, топор и лопаты, ушли на разведку. Фёдор пошёл к реке ставить вершу, а Лев Павлович остался охранять имущество и поддерживать костёр, отгоняющий мошкару.
   Друзья шли по берегу Ангары против течения и искали ручей, впадающий в реку. Ручей они нашли быстро.
   - Как думаешь, почему жители нам поверили, что мы исследователи? Неужели они сами никогда не искали здесь золота? - спросил Петра Тимофей.
   - Не знаю, может, хитрят? Мы ведь хитрим.
   - Может быть, - согласился Тимофей.
   - Но с другой стороны, если бы они искали и нашли золото, наверное, не жили бы в таких условиях.
   - В каких условиях? Я заметил, что дома их добротны.
   - Я имел в виду, вдали от городов. Что их заставляет жить посреди тайги?
   - Тоже, правда. Надо будет их спросить об этом.
   - Если найти стакан золотого песку, это два килограмма золота и ты уже миллионер. Вообще всё это странно. Или золота здесь нет, и мы напрасно стараемся.
   Пётр взял топор и начал мастерить лоток. Тимофей и Галсан начали работать кайлом и лопатой и наполнять породой ведро. Когда лоток был готов, друзья поместили его на краю ручья, чтобы по нему стекала вода. Тимофей высыпал породу в лоток. Когда порода была смыта, они наклонились над лотком.
   - Есть! - сказал Пётр. - Ей-богу, есть!
  Он вынул из вещевого мешка небольшое сито и, осторожно зачерпнув ладонью то, что осталась в лотке, высыпал в сито и начал, потряхивая его, промывать водой.
   - Смотрите! - вскричал он. В сите блестел тонкий слой золотого песка. - Клянусь предками, это золото! - сказал Галсан.
   - И это с первого раза! - воскликнул Тимофей.
   Пётр аккуратно стряхнул золотой песок из сита в белый носовой платок.
   Тимофей бросился к кайлу и принялся яростно вырубать породу, складывать её в ведро, и вытряхивать в лоток. У него тряслись руки. Галсан помогал ему. Пётр как заворожённый смотрел на золотой песок.
  "Этот песок, умножаясь, откроет новые горизонты наших жизней, - думал он. - Как это странно, что от драгоценного металла зависит наше счастье! Я смогу жениться на Дарье Романовне. Тимоша сможет заняться торговлей. Галсан поедет к себе в улус и станет уважаемым человеком, а не бродягой. Дмитриева можно будет отправить в Ниццу на лечение. Федя станет купцом. Кстати, о Дмитриеве и Феде! Надо ребятам сказать".
   Когда после второй промывки породы, на дне лотка снова заблестело золото, Пётр сказал:
   - То, что мы намоем, разделим на пятерых. Дмитриев не может работать кайлом и лопатой, но он выполняет обязанности сторожа. Федя ухаживает за Дмитриевым и ловит рыбу, чтобы у нас была сытная еда. Есть возражения?
   - Нет, - отвечал Галсан. - Это правильно и справедливо.
  Тимофей промолчал. Это неприятно поразило Петра.
   Когда день начал клониться к вечеру, и Пётр пересыпал последнюю порцию золотого песка в носовой платок, жестом фокусника Тимофей вынул из своего вещевого мешка маленькие весы и пересыпал то, что они намыли за день в маленькую чашу. Оказалось без малого пять граммов.
   - Каждому по грамму, - сказал Галсан.
   Тимофей снова промолчал.
   "Что у него на уме?" - подумал Пётр, взглянув в лицо друга. Брови Тимофея были нахмурены.
   - Интересно, насколько оно чистое? - произнёс Тимофей.
   - Ещё интереснее, кому мы его продадим? - заметил Пётр.
   - В Красноярске разберёмся, - сказал Тимофей. - Думаю, что найдём скупщика золота, и не одного. Не может быть, чтобы в городе не было скупщиков золота.
   Они задумались, глядя на золотой песок.
   Пётр быстро подсчитал в уме.
   - Сегодня за день мы заработали 64 с половиной рубля, - объявил он. - Если так дело пойдёт, выходит, что за месяц мы намоем золота почти на две тысячи рублей.
   - Почти по 390 рублей на рыло, - угрюмо произнёс Тимофей. - За три месяца почти по двадцать три тысячи рублей каждому. Так миллионером долго не станешь.
   - Двадцать три тысячи тоже неплохо, - ответил Пётр. - У тебя сейчас в кармане есть тысяча рублей?
   - Нет, - буркнул Тимофей.
   - И у меня нет. И у Галсана тоже нет. Так чего же ты бухтишь? Посчитай, лучше, сколько коней ты можешь купить на эти деньги, если конь стоит от 100 до 150 рублей. Ты уже богач. И потом, не всем же быть миллионерами. Можно быть и просто состоятельным человеком. Мы пришли сюда не миллионерами становиться. Я, например, такую цель не ставлю. Я хочу быть состоятельным человеком, а не нищим, каким на данный момент являюсь. Хочу помочь своим родителям. Хочу завести свой дом и семью, и иметь капитал, который не даст мне испытывать нужду. Ну, если повезёт сделаться миллионером, то почему бы и нет. Но сознательно стремиться к этому и убивать свою жизнь на эту цель - увольте.
   И потом, зачем тебе миллионы, Тимофей? Что ты станешь с ними делать? Куда их пристроишь? Миллионы это постоянная головная боль. Будешь трястись над ними, потеряешь покой и сон. Зачем тебе это?
   - Табун коней заведу. Стадо овец. Стадо коров. Работников найму. Избу поставлю двухэтажную.
   - Ага, а сам будешь сидеть в богато украшенной избе среди баб и ничего не делать, кроме детей. Знаешь, если ты так представляешь счастье быть миллионером, то знай, это убогое ничтожное счастье.
   - Ну, а ты, что бы ты сделал, имея миллионы?
   - Вложил бы их в полезное для Отечества дело, а, может, и не в одно. Например, в судостроительство, судоходство. Столько людей живёт по берегам Енисея и Ангары, и живут, не имея насущного! Взгляни на жителей деревушки Златогорово. Они живут, как пещерные люди, охотой, рыболовством и собирательством. Посмотри, как одеваются их женщины! Я заметил двух или трёх, когда они переходили улицу. В тёмных сарафанах и платках. А ведь многие из них, наверное, красивы. У ребятишек нет ни обуви, ни добротной одежды, ни игрушек, ни сладостей. Разве так должны жить люди в нашем веке? Сюда не только должны плыть корабли с современными товарами, но нужно и сухопутные дороги строить. Вот в это дело я тоже вложил бы деньги. Больницы бы открыл, школы. Эх, бодливой корове ... Галсан, а почто ты молчишь? Что бы ты сделал со своими миллионами?
   - А я, как ты, Пётр. Я следовал бы в делах за тобой. Что ты, то и я. И я в избе с бабами точно бы не сидел. Кроме избы и баб есть тайга. В тайге воля и всё, что надо для жизни есть. Давайте-ка собираться домой. Темнеет.
  
  
  Глава 34
  
   Всю ночь Дмитриев кашлял, стонал и метался во сне, и мешал всем спать. Наутро Галсан не пошёл со всеми в лес, и посоветовал Федору отправиться к ручью.
   - Почему? - спросил Пётр, отведя его в сторону, чтобы не слышал Дмитриев.
   - Буду второй чум ставить, - отвечал Галсан. - Лев Павлович всем спать мешает, и это нехорошо. Пусть в этом чуме с Фёдором живёт, а нам я другой поставлю. Кроме того, болезнь его нехороша для здоровых людей, это заразная болезнь, я знаю. Можно золота намыть, да толку от него никому не будет, если заразимся. Человек должен чистым воздухом дышать.
   - Ладно, - согласился Пётр, - Льва Павловича накорми и ужин сготовь.
   Друзья мыли породу целый день и к вечеру, благодаря силе и сноровке Фёдора, добыли не менее десяти граммов золотого песка.
   Когда, усталые, вечером они пришли в свой стан, то увидели, что неподалёку от первого чума стоит второй, обшитый еловыми лапами и корой лиственницы. Довольный Галсан встретил их у входа, где уже дымил костёр. В жестяном ведре их ждал горячий ужин - уха из хариусов.
   - Откуда картошка и лук? - поинтересовался Пётр, с удовольствием вдыхая аппетитный запах.
   - Обменял у местных на рыбу. Верша полная была.
   Поев, друзья заглянули к Дмитриеву. Он лежал на еловых лапах и сиял от удовольствия:
   - Воздуху много теперь в чуме. Мы тут с Федей теперь, а вы отдельно. Феде тесно было, когда мы размещались здесь впятером. Он ведь богатырь у нас. Интересно мне, нашёлся ли Бонапарт? Да, как узнаешь! Где мы, и где Франция. Ну, ничего! Осенью вернёмся в город и узнаем новости.
   Он, устав от длинной речи, закашлялся, и снова у Петра сжалось сердце, когда он увидел, какой яркий лихорадочный румянец рдеет на впалых щеках больного.
   "Надо узнать, - думал Широков, - есть ли в деревне погост? Ведь не может быть деревня без погоста. Не уверен я, что мы довезём Льва Павловича живым до Красноярска. Он и встаёт теперь всё реже. Ослабел".
   Фёдор подал Льву Павловичу кружку с приготовленным травяным отваром. Тот отпил несколько глотков, и устало прикрыл веки.
   Пётр вышел из чума, откинув полог, и отправился пить чай. Чай был забелён молоком.
   - Откуда молоко?
   - Так опять на рыбу обменял, - пояснил Галсан. - У местных есть козы.
   - А что же их мужики рыбу не ловят?
   - Ловят бабы, но мало. Вода-то холодная даже летом. Боятся застудиться. А мужики сейчас, кто на огородах копается, кто в лес ушёл добытчиком.
   - А чем бабы ловят?
   - Удочкой.
   - Так научи их верши плести.
   - А и научу.
   Пётр решил посмотреть, что это за селение Златогорово и велико ли оно. Он, не спеша, прошёлся по деревне. Деревня это была в одну улицу. Избы, крытые корой с насыпанной сверху землёй выглядели вполне симпатично и добротно с этими травяными зелёными крышами. Маленькие окна были заделаны рыбным паюсом, а наружные ставни обиты мехом, для удержания тепла зимой. Печных труб видно не было, что означало, что избы топились по-чёрному. Это предположение подтверждалось и волоковыми окнами под самой крышей, закрываемыми доской. За избами виднелись возделанные огороды с аккуратными грядками. Избы были с дворами, огорожёнными от улицы плетнями. У одного двора у плетня на лавочке сидел седобородый старик в валенках и жмурился на вечернее солнце.
   Пётр подошёл, поклоняясь в пояс, поздоровался. Старик окинул его испытующим взглядом блёкло-голубых глаз:
   - Здоров будь! - отвечал он. - Кто таков?
   - Приплыли мы из Красноярска по делам.
   - Знаю я ваши дела, - нахмурился старик. - Золото ищете.
   Пётр растерялся. Такого быстрого разоблачения он не ожидал и не знал, что ответить и как возразить. Вместо этого, он задал вопрос:
   - А вы, дедушка, почему так далеко в тайгу забрались? Возле города жить удобнее и безопаснее.
   - Старообрядцы мы, по-вашему, раскольники. Только по-настоящему, не мы раскольники, а вы. Против древнего закона пошли, откололись от истинной церкви.
   Пётр почувствовал справедливость высказывания старика и согласно кивнул головой. Старик смягчился.
   - Как зовут?
   - Петром Широковым.
   - А я Савелий Собакин. Владимирские мы.
   - Быть того не может! - воскликнул Пётр. - А я ведь тоже из Владимира. Вот, так встреча! А как вас по батюшке?
   - Зови Савелием Карпычем.
   Искренняя радость Петра, увидевшего перед собой земляка, подкупила старика.
   - Давно ты из Владимира?
   - Недавно.
   - А мы давно. Я ещё молодой был, когда мы сюда бежали. Здесь тихо. Власти не достают. А скажи, зачем вам золото?
   - Я, Савелий Карпыч, хочу баркас большой построить и из Красноярска разные товары возить вот в такие отдалённые деревни. Ведь товары всем нужны, кто далеко от базаров да ярмарок живёт. Ткани, к примеру. Не в шкурах же ходить летом. Может, вы мне подскажете, что вам нужно.
   - Что же, подскажу. Ружья новые нам нужны. Патроны к ружьям. Порох. Медь, олово, свинец, железо. Вёдра нужны жестяные. Посуда разная нужна. Доски стиральные бабам. Тазы для стирки и купания. Холодное оружие: ножи, топоры, багры, пешни. Зерно хорошо бы. Очень во всём этом мы нуждаемся. Только вот денег у нас нет.
   - Как, нет? А пушнина, орехи кедровые, рыба вяленая, ягода лесная сушёная, грибы, целебные травы, дикий мёд, воск.
   - Зачем дикий? У нас пчела домашняя. Бортничеством мы давно не занимаемся.
   - А сами вы почто золото не добываете?
   - Зачем нам золото? Что мы в лесу у медведя за золото купить можем? Хотя, если ты правду говоришь, что можешь нам товары поставлять, какие нам надо, то можем и золото добыть и им расплачиваться. Где вы копаете?
   Пётр подробно описал, где они добывают золото. Старик слушал, кивал головой и, наконец, сказал:
   - Много там не намоешь. Там уже до вас лет двадцать пять уже мыли золото. Не знаю, хватит ли тебе на баркас, да и товаров много надо накупить. Вижу, человек ты хороший, коли для общества хочешь постараться. Приходи завтра утром, я тебе несколько советов дам.
  Солнце садилось, когда, озадаченный разговором со стариком, Пётр вернулся в чум. Он никому не рассказал об этой встрече, но когда ложились спать, объявил:
   - Завтра отдыхаем, моемся в бане. Галсан организует третий чум, специально для мытья и стирки. Организуешь, Галсан?
   - Все отдыхать, а Галсан работать? Пусть помогают.
   - Помогут.
   Из соседнего чума донёсся глухой кашель Дмитриева.
   - Всё-таки меньше слышно, - сказал Галсан. - Завтра отвары сделаю из хвои лиственницы. Будете пить, чтобы цинги не было. И заразу заодно отвар отгоняет. Будет невкусно, но полезно. А кто пить откажется, того в Ангаре искупаю и есть не дам.
   После бани спали блаженно и спокойно. Когда первые лучи осветили верхушки сосен, Пётр проснулся и прислушался. Птицы начали подсвистывать в листве. В соседнем чуме мощно храпел Фёдор.
  Пётр не жалел, что теряет рабочий день и объявил вчера об отдыхе, потому что действительно нужно было всем помыться и расслабиться. А ему самому нужно было подумать о том, что сказал старик.
  Наверное, нужно было поискать другой ручей, более плодоносный. Он встал, вскипятил воду для чая, согрел на костре ведро с вчерашней ухой. Её оставалось достаточно для завтрака. Поел. Толкнул в бок Тимофея и сказал, что уходит в деревню по делам. Тимофей спросонья не успел задать вопросы, и Пётр ушёл быстрым шагом, торопясь к старику. Советами бывалого человека пренебрегать не стоило. А вдруг скажет что-то стоящее, к чему можно прислушаться и использовать в деле.
   Савелий Карпыч сидел на том же месте, что и вечером, как будто, не уходил в дом спать. Поняв молчаливое удивление Петра, улыбнулся:
   - В моём возрасте мало спят. Пришёл, значит. Я думал, не придёшь. Молодёжь не очень-то любит советы стариков. Любят всё сами да сами. Значит, есть в тебе уважение к старости. Садись, и рассказывай!
   - Что рассказывать? - не понял Пётр.
   - Всё! Всю историю своей жизни.
   Пётр послушно сел и начал рассказывать историю своей жизни. Когда он дошёл до решения не становиться священником, Савелий Карпыч жестом остановил его.
   - Ты безбожником стал?
   - Нет, я не стал безбожником, - возразил Пётр.
   - А кто же твой Бог?
   Пётр сказал, осторожно, чтобы не обидеть старика:
   - Да тот же, что и у вас, только с церковью я не согласен.
   Этот вопрос давно уже не занимал его, не потому, что стал ему не интересен, а потому, что он был занят другими насущными делами, а о своих отношениях с богом решил подумать позже, когда появится досуг.
   - Да, - подтвердил Савелий Карпыч, - жадна до денег и роскошеств ваша церковь, правды и справедливости не ищёт, Христовы заповеди предаёт, народ от властей не защищает и тоже предаёт.
   Старик молчал и, опустив глаза, думал. Лёгкий ветерок ерошил остатки седых волос на голове и бороду. Пётр ждал. Наконец, Савелий Карпыч поднял голубые глаза на собеседника.
   - Значит, ты на пути к нам, - заключил он.
   Пётр не был на пути к старообрядцам, это ему и в голову никогда не приходило, но из вежливости он счёл нужным утвердительно кивнуть головой, снова из опасения обидеть почтенного старика.
   - Продолжай, - предложил Савелий Карпыч.
   Пётр продолжил свой рассказ, ничего не утаивая и не приукрашая свои поступки. Старик слушал, поглаживая бороду.
   Солнце уже поднялось над вершинами елей, когда Пётр завершил своё жизнеописание. Честно говоря, он не понимал, зачем оно понадобилось старику. Единственное объяснение, которое пришло ему на ум, было то, что старику скучно, и он нашёл для себя свежее развлечение.
   - Народу что-то совсем в деревне не видно, - сказал Пётр. - Только ребятишки бегают.
   - Народ делом занят, - ответствовал Савелий Карпыч. - Мужики при деле, а бабы по дому. Что им на тебя глядеть? Тем более бабам. Лето - короткое, надо всем запастись на зиму, всё устроить.
   Он замолчал, и, подняв глаза, глядел в небо, где неспешно плыли легкие небольшие облака. Затем перевёл взгляд на Петра, который подумывал, как бы ему деликатнее удалиться, потому, что обещанные стариком советы медлили с появлением.
   - Ладно! - сказал старик. - А теперь слушай.
   Он взял посох, стоявший рядом, прислонённым к забору, и, водя его концом по песку, начал говорить:
   - Вот твой ручей. Иди вдоль него на восток пятьсот шагов. Увидишь высокую лиственницу на берегу, где ручей поворачивает на север, а ты поверни на юг и иди ещё пятьсот шагов. Увидишь ещё одну высокую лиственницу у подошвы горы. Вот под ней и копай.
  
  
  Глава 35
  
   Лев Павлович проснулся на рассвете с сильно бьющимся сердцем.
   "Что? Что такое? - спросил он себя. - Что меня разбудило?"
   Можно храпел Фёдор на своей хвойной подстилке.
   "Нет, это не от его храпа я проснулся, - подумал Дмитриев. - К его храпу я привык. Это что-то другое. Что?"
   В его памяти послушно всплыл сон, будто бы скачет он на вороном коне с длинной гривой, оглядывается, а позади Пётр, Тимофей, Галсан, Фёдор, стоя на месте, машут ему рукой. А впереди он видит какие-то голубоватые фигуры, летящие ему навстречу, и в этих фигурах он узнаёт своих отца и мать. В этот момент он и проснулся.
   "Это неспроста, - подумал Дмитриев. - Такой сон не мог присниться просто так. Это знак мне с той стороны, что пора собираться. Я никому не расскажу об этом сне. Это знак мне одному. Пусть мои друзья думают, будто бы я болен простудой, которая скоро пройдёт. Я знаю, чем я болен. И они знают, но подыгрывают мне, будто бы это простуда и скоро я поправлюсь. Она думают, что я не понимаю, почему они переселились в другой чум. Всё я понимаю. Бедные мои друзья! Они боятся заразиться, и они правы. Я бы тоже боялся. Один Федя не боится. Верный мой друг! Итак, мне пора собираться. Просто набраться мужества, раз это неизбежно. Жаль, что я умру не на поле боя. Жаль, не узнаю, что случилось дальше с Бонапартом. Но выше головы не прыгнешь. Я всё принимаю и всех прощаю. Пусть и они простят меня".
   Когда утром Пётр заглянул к Дмитриеву поздороваться и узнать, как его дела, он был поражён изменившейся внешностью своего друга. Его глаза запали, но из глубины орбит сияли неизбывной добротой и нежностью. - Доброе утро! - поздоровался Пётр. - Как вы?
   - Замечательно!
   Голос Дмитриева ослабел настолько, что был похож на шелест листьев.
   - Голубчик, Петя, у меня к тебе есть просьба.
   Впервые Дмитриев назвал Пётра по имени и на "ты".
   - Слушаю.
   - Голубчик, если мне что-то будет полагаться, как ты говорил, раздели мою долю между всеми, когда меня не станет. Пожалуйста!
   Пётр понял сразу, что не место и не время говорить слова утешительной лжи. Он кивнул головой и сказал просто и кратко:
   - Обещаю!
   Дмитриев слабо улыбнулся:
   - Спасибо!
   Пётр вышел из чума и стоял у сосны, сглатывая подступающие к глазам слёзы.
   Друзья суетились у костра, готовя завтрак.
   После завтрака все отправились к ручью. Пётр пошёл со всеми. Фёдор остался с больным. К вечеру намыли на миллиметр золота. Пётр теперь ссыпал его из носового платка в стакан. Так была хорошо видна толщина пласта. Работая, он думал о Савелии Карпыче, но пойти туда, куда тот его направил, не спешил. Он почти догадывался, что может быть в тайнике. Он хотел всё обдумать, прежде, чем туда пойти.
   Старик потребовал, чтобы Пётр шёл к заветной лиственнице один и никому не говорил, куда идёт и зачем. Ещё он потребовал, чтобы Пётр взял в тайнике столько, сколько сможет унести, а тайное место снова засыпал землей и покрыл дёрном, и больше туда не возвращался и место то забыл.
   Прошло несколько дней, прежде, чем Пётр решился пойти на указанное место. Друзьям он объявил, что идёт на разведку. Те приняли его решение, как должное, потому что Пётр давно уже занял место главного в их маленькой группе.
   Пётр прошёл пятьсот шагов вдоль ручья. Действительно, там стояла старая лиственница. В этом месте ручей поворачивал на север. Пётр повернул на юг и прошёл ещё пятьсот шагов, пока не добрался до другой лиственницы, росшей у самого подножия горы. Он сбросил с плеч вещевой мешок, вынул лопату с коротким черенком и воткнул её в землю.
   Он снял пласт дёрна и выкопал яму примерно в метр глубиной, когда лезвие упёрлось во что-то твёрдое. Пётр спрыгнул в яму и принялся руками сгребать слой земли с деревянных досок. Когда он снял доски, то обнаружил какие-то бруски, лежащие слоями в деревянном ящике. Каждый был завёрнут в тряпицу. Пётр взял один брусок и удивился его тяжести. Он сел на край ямы и осторожно, держа брусок на ладони, развернул тряпицу. Жёлтый цвет плеснул ему в глаза. В тряпице лежало золото.
   Пётр ожидал это и не ожидал. То есть, он предполагал, что в тайнике могло быть золото, но это предположение не было стопроцентным. Там могло также лежать оружие, боеприпасы, провиант. И всё-таки это было золото. Пётр аккуратно завернул его в тряпицу. Она знал, что нельзя руками прикасаться к драгоценному металлу. От этого он теряет в весе.
   Петр пересчитал верхний слой. Двенадцать брусков. А сколько вообще слоёв? Он принялся вынимать слой за слоем. Двенадцать слоёв. Сто сорок четыре слитка примерно по два с половиной фунта каждый. Триста шестьдесят фунтов золота! Пётр методично уложил их назад в ящик и задумался.
   Старик сказал, что он может взять столько, сколько унесёт. Сколько он мог унести?
  Пётр вновь размотал тряпицу, чтобы посмотреть на золото. Ясно было, что оно добыто где-то рядом и здесь же кустарным способом переплавлено в слитки Он встал и начал изучать местность. Вскоре он набрёл на следы большого костра. И хотя ничего, кроме ярко зелёного круга травы там не было, но этот круг отличался от остальной травы именно свежестью и яркостью. Он понял, что именно здесь обжигали кварц, плавили золото и отливали слитки в форме. Его взгляд скользнул вверх по склону горы. Он увидел оползень: голая земля и дроблёный камень. Что-то подсказывало ему, что стоит взглянуть на это явление поближе.
  Пётр взял лопату и вскарабкался по оползню туда, где, по его мнению, имелся выход коренной породы, прикрытый тонким слоем земли. Он начал работать лопатой, отбрасывая в сторону землю. Время от времени он брал мягкие куски породы в руки и рассматривал их, кроша пальцами. Наконец, лопата наткнулась на твёрдый камень и жалобно зазвенела.
   - Ломик! - вслух сказал Пётр. - Нужен ломик.
   Воткнув лопату в землю, он спустился вниз к вещевому мешку и вынул из него небольшой ломик. И снова поднялся туда, где его ждала лопата.
   Пётр принялся работать ломиком и отколов большой кусок породы, взял его в руки и начал рассматривать под разными углами.
   - Вот! - сказал он лопате и ломику, потому что других собеседников в него в данный момент не было. - Вот оно! Это жила! Здесь она добывали золото! И добыли не всё.
   Кусок породы у него в руках сверкал крупицами чистого золота. Руки Петра дрожали не от напряжения, но от сильного волнения. Немного успокоившись, он начал исследовать оползень, вскапывая почву то здесь, то там. И он нашёл то, что искал. Кварц с золотыми прожилками!
   Пётр поднялся по оползню на несколько саженей выше и копнул. Сомнений не было. Здесь проходила золотая кварцевая жила. Он забросал её землёй. Затем спустился к тому месту, где нашёл её выход. И это место он тоже тщательно забросал землей. Затем он спустился, почти к самому подножию горы и принялся копать. Жила уходила вниз.
   Забросав и это место землёй, Пётр вернулся к тайнику и сел на его край, спустив ноги в яму. Он глядел на бруски, завёрнутые в холщовые тряпицы, и размышлял.
  "Наверное, это не единственный тайник с золотом. Наверное, старообрядцы исследовали эти места и знают, где прячутся золотоносные жилы. Это их запас, на случай, если их станут преследовать власти, и им придётся всей деревней искать для себя новое место жительства. Золото им нужно для подкупа властей, для покупки необходимых товаров или для переезда за океан, где их не станут преследовать.
  Савелий Карпыч сказал, что я могу взять столько, сколько унесу. О том, почему он мне помогает, я подумаю в другой раз, а теперь я хочу знать, сколько я могу унести. Кстати, когда я возьму золото и уйду, этот тайник они могут перенести в другое место, чтобы он не был опустошён полностью мною из жадности. Но я этого не сделаю. Я не настолько неблагодарен. Итак, сколько я могу взять? Нас пятеро. Даже один брусок на каждого сделает нас богатыми. Два бруска на каждого сделает нас очень богатыми. Три бруска на каждого сделает нас миллионерами. Каждый брусок весит примерно по два с половиной фунта. Сколько я могу взять? Задал задачу старик.
   Если я возьму по три бруска на каждого, то это будет семь с половиной фунтов. Семь с половиной фунтов множим на пятерых. Получается тридцать три с половиной фунтов. Эту ношу я донесу. Но как я объясню моим товарищам, где я взял это золото? Старик не велел никому говорить. Я не должен говорить. Но как объяснить позже? Или ничего не надо объяснять? Просто, отдать и всё! Но ведь они станут допытываться. Сказать, что я нашёл клад? Станут допытываться, где лежал этот клад. Сказать об этом я не могу. Что же мне делать?"
   Пётр посидел ещё немного, затем принял решение. Он выложил пятнадцать брусков золота на край ямы. Положил назад доски, и засыпал яму землёй. Положил сверху срезанный пласт дёрна. Тщательно притоптал края. И снова задумался, глядя на бруски у своих ног.
   Он не чувствовал никакой радости. Обладание золотом прибавило тревожных мыслей и забот.
   Пётр сложил бруски в вещевой мешок, взвалил его на плечи, взял лопату и ломик и отправился к первой лиственнице. Дойдя до неё, он подумал, отсчитал в сторону пятьдесят шагов, и, сбросив мешок с плеч, начал копать яму. Выкопав её примерно на метр, он сложил в неё бруски золота, засыпал землёй, притоптал её и набросал поверх травы и веток. Неподалёку росла разлапистая ель. Это была примета.
   Пётр постоял, глядя на то место, где было закопано золото, но никакая дельная мысль не пришла ему в голову. Он вздохнул, вскинул вещевой мешок на плечо и пошёл вниз по течению ручья.
   - Ну, что разведал? - спросил его Тимофей.
  
  
  Глава 36
  
   Ольгу Ивановну вдруг обеспокоил аппетит дочери, Дарьи Романовны. Она заметила, что в последнюю неделю дочь слишком много стала есть. Нет, конечно, Ольге Ивановне не жаль было еды для дочери. Напротив, сначала она радовалась хорошему её аппетиту. А потом она заметила, что хороший аппетит превратился в аппетит чрезмерный. Пироги, шанежки, кулебяки, пельмени исчезали с тарелки Дарьи Романовны, сколько ни положи. Насторожило Ольгу Ивановну также тяга дочери к соленьям и маринадам, к которым прежде она была равнодушна. Соленые грибочки и огурцы, маринованные помидоры исчезали с ещё большей скоростью и в ещё больших количествах, чем пироги и кулебяки.
   Тяжким ударом для Ольги Ивановны было посещение дочерью кухни между завтраком и обедом, обедом и ужином. Она застигла дочь в тот момент, когда та увлечённо вылавливала из бочонка солёный огурец. Хуже всего было то, что эти посещения Дарьей Романовной кухни в неположенное время, были замечены кухаркой Матрёной. Именно кухарка Матрёна, а не только собственные наблюдения Ольги Ивановны, навела её на размышления о природе изменившихся вкусов дочери и её чрезмерного аппетита.
   Ольга Ивановна явилась в спальню дочери, когда Романа Алексеевича не было дома, и спросила её в лоб без предисловий, были ли у неё близкие отношения с мужчиной, а если были, то, кто этот бессовестный негодяй.
   Застигнутая врасплох, Дарья Романовна сначала всё отрицала, возмущаясь подобными подозрениями, но припёртая к стене неопровержимыми аргументами опытной матери, заплакала и призналась во всём. Ольга Ивановна сидела, уронив руки, убитая этим признанием.
  Она понимала, в какую ярость придёт муж, когда узнает о грехе Дарьи Романовны. Она понимала, что, прежде всего, он обвинит её в том, что недоглядела за дочерью. Может быть, и побьёт её, хотя такие действия за ним не водились. Но что только не сделает мужчина в гневе!
  Перед мысленным взором кроткой Ольги Ивановны открылись ужасающие перспективы. Муж выгоняет дочь из дома. Идти ей некуда. Родственники есть, но примут ли они провинившуюся изгнанницу в свои дома? То, что произошло - позор! Дочь навлекла на их дом позор и бесчестье!
   Что делать?
   Надо что-то делать!
   Эта мысль металась в сознании Ольги Ивановны, как сорока в клетке, ища спасения.
   "Бабка!
   Бабка, избавляющая женщин от нежеланного плода!
   Бабку найти нетрудно.
   Трудно надеяться на скромность бабки, которая хотя и за деньги будет хранить тайну одной из самых богатых наследниц Красноярска.
   Не спасут и большие деньги. Рано или поздно, кому-нибудь когда-нибудь бабка проболтается, и поползут по городу слухи, как снежная лавина с гор, и остановить их будет невозможно. И засыплет эта лавина репутацию Дашеньки и похоронит её под снегом. Кроме того, есть опасность, что операция избавления от плода будет неудачной, и будет погублена не только репутация, но и сама жизнь дочери.
   Брак!
   Брак с мужчиной, который согласится за деньги покрыть грех девушки и принять её будущего ребёнка, как своего.
   Найти такого мужчину будет нетрудно. Много есть небогатых охотников за хорошим приданым невесты. Правда, есть опасность, что муж станет постоянно попрекать жену и поколачивать её, и притеснять ребёнка, но, что поделаешь! Такова бабья доля! Не первая будет Даша, и не последняя.
   Зато можно гарантировать, что муж языком трепать не станет, потому что позор жены падёт и на него.
   Если выбрать брак, то надо будет сказать мужу о том, что случилось. Он, если не выгонит дочь вон из дома, всё устроит, как надо. Выберет подходящего мужчину и как можно быстрее назначит день свадьбы. Другого пути нет!"
   Решив для себя задачу, Ольга Ивановна обратилась к дочери:
   - Придётся, доченька, выдать тебя срочно замуж, чтобы покрыть грех.
   - Я выйду замуж за Петра Васильевича, когда он вернётся, - заявила дочь. - Мы любим друг друга.
   - Вернётся он или нет, отец никогда не согласится на ваш брак, потому что, кто такой этот Пётр Васильевич, подобранный твоим отцом на большой дороге. Мы вообще не знаем, кто он такой, почему он ехал в Сибирь. Может, он беглый разбойник.
   На этих словах матери, Дарья Романовна снова залилась слезами.
   - Пётр Васильевич, - выкрикивала она сквозь рыдания, - никакой не разбойник! Он священник. Он добрый и лучший на свете. Я его люблю и только за него пойду замуж, когда он вернётся. Он будет богат, вот увидите, маменька. Не говорите батюшке. Если вы скажете, я утоплюсь, как бедная Лиза.
   - Как кто? - изумилась Ольга Ивановна. Она не слышала ни о какой бедной Лизе, которая бросилась в реку. - Какая такая Лиза? Когда она утопилась? Зачем?
   Дочь махнула рукой и продолжала рыдать. Правду о своём состоянии она услышала от матери впервые, и ничуть не удивилась и не испугалась. Испугалась она только решимости матери, выдать её замуж за кого попало.
   Ольге Ивановне было жаль дочь, но перешагнуть через свои понятия о девической чести, внушённые ей с детства, она не могла. Честь семьи нужно было срочно спасать. Она встала, и на её лице Дарья Романовна прочла свой приговор.
   - Спокойной ночи! - проговорила Ольга Ивановна, как можно естественней. И, не поцеловав дочь, она вышла из комнаты, шурша юбками.
   Не успела Дарья Романовна как следует обдумать своё положение, как в её спальню без стука вошла компаньонка Ксения Степановна:
   - Простите, Дарья Романовна, что я без приглашения. Ольга Ивановна велела мне ночевать в вашей комнате, а ослушаться её я не смею.
   - Зачем вам ночевать в моей комнате, если у вас своя комната есть?
   - Не знаю, но только Ольга Ивановна очень сердита, даже накричала на меня, когда я спросила, зачем мне ночевать с вами.
   - И где же вы будете спать? Уж не в моей ли кровати?
   - Что вы! Нет, конечно. Я кресло к окну передвину и буду в кресле спать.
   - Почему, к окну? Впрочем, я догадываюсь. Это, чтобы я не сбежала через окно, хотя как я могу сбежать с третьего этажа, и не утопилась, как бедная Лиза.
   - Вы тоже читали эту повесть?
   - Конечно, читала.
   - Простите меня, - сказала Ксения Степановна, - но я позову Матрёну, мы с ней вместе кресло к окну передвинем. Больно тяжёлое.
   Компаньонка подошла к двери, выглянула наружу и позвала:
   - Матрёна, помоги!
   Вошла Матрёна, крупная, ядрёная, весело поглядела на Дарью Романовну, - мол, да, знаю я всё про тебя! - и они с Ксенией Степановной передвинули кресло к окну.
   - А я через дверь убегу, как вы уснёте, - заявила Дарья Романовна.
   - Не убежите, барышня, - засмеялась Матрёна. - За дверью я вас всю ночь караулить буду.
   - Нет! - возмутилась Дарья Романовна.
   - Хозяйка приказали! Не обессудьте, барышня. Ослушаться хозяйку я не могу.
   Дарья Романовна топнула ногой:
   - Я свободный человек! Как вы смеете!
   - Вот, маменьке своей об этом и скажите, - посоветовала Матрёна. - А мы, что? Мы люди на жаловании. Я, например, не хочу жалования лишиться из-за ваших капризов. Смиритесь, барышня! Маменьку слушаться надо.
   Дарья Романовна поняла, что сопротивляться бесполезно, сменила платье на ночную рубашку и легла в постель.
   Ксения Степановна уютно устроилась в огромном кресле, загораживающем окно, и вскоре задремала.
   Матрёна вышла за дверь, плотно притворила створки, бросила поперёк двери прямо на пол, принесённый загодя матрац, легла, и вскоре коридор наполнился её богатырским храпом.
   Дарья Романовна не могла заснуть. Она свыкалась со своим новым положением в доме и с состоянием своего организма. Теперь она сама поняла природу своего чудовищного аппетита и тягу к солениям. Она обдумывала, что ей делать.
   "Дать бы весточку Пётру Васильевичу! Рассказать бы ему обо всём! Он нашёл бы выход. Он бы спас меня. Но где мой любимый? Он далеко. Он в тайге. Он ищет золото. Боже, помоги ему найти золото и тогда он сможет жениться на мне. Что мне делать сейчас? Маменька расскажет папеньке о том, что я жду ребёнка. Как поступит папенька? Ведь он любит меня. Надо умолить родителей не выдавать меня замуж за постороннего человека. Я должна дождаться Пётра Васильевича, во что бы то ни стало! И я дождусь его, чего бы мне это ни стоило.
   Родители думают, что я глупая девчонка и подчинюсь им.
  Никогда!
  Никогда чужой человек не обнимет меня.
  Лучше умереть!
  Пусть пока меня караулят. Я найду способ ускользнуть от их сетей, которыми они пытаются опутать меня. Я не их добыча! Я не их собственность. В любом случае я останусь свободной. О, они меня не знают! Я готова на всё! На всё! Они думают, что я убоюсь смерти, если им удастся настоять на своём и отдать меня в руки чужого мужчины. Я убью этого мужчину, если он посмеет прикоснуться ко мне. Я усыплю его бдительность, ударю по голове подсвечником, а потом выпущу свою кровь из жил. Придут утром родители проведать меня, и увидят, что они натворили. Убили меня, ребёнка и чужого мужика. Пусть! Я сделаю это!"
  
  
  Глава 37
  
   - Пришёл? - спросил Савелий Карпыч, глядя на Пётра, стоящего перед ним. - Это хорошо! Очень хорошо! Я думал о тебе, придёшь или нет. Значит, крепкая и свежая душа в тебе. Ну, рассказывай, что тебя мучает!
   - Савелий Карпыч, взял я по три бруска на каждого, сколько мог унести, как вы сказали. Нас пятеро. Мой друг Тимофей. Мой друг Галсан. Мой друг Лев Палыч, и мой друг Фёдор.
  Взял я, но не знаю, как им сказать, где я взял золото. Ведь не поверят. Я бы не поверил. Станут спрашивать, а нет ли в тайнике ещё золота? Не хочу я им лгать и разжигать их правдой тоже не хочу. Вы сказали, не говорить им ничего. Молчать. Но это неправильно. Вдруг они подумают обо мне, что я золото нашёл и украл. Так я не хочу! Я его не крал. Я хочу положить его назад. Не надо мне золота при таких условиях, если мои товарищи обо мне дурно думать станут.
   - Понимаю. Только не получится у тебя положить его назад. Нет больше того тайника. Мои люди золото перепрятали.
   - Ладно! Тогда пусть лежит там, где я его закопал.
   - Не торопись. Я знаю, где ты его закопал.
   - Вы что, следите за мной?
   - Ну, следить-то я за тобой не слежу, а на лавочке сижу, а вот мои люди проверяли тебя.
   - Зачем?
   - Затем, чтобы узнать, что ты за человек и правду ли говоришь. Там, где ты закопал золото, его больше нет.
   Пётр Васильевич стоял перед стариком смущённый и подавленный.
   - Ну, нет, так нет! - сказал он. - Так даже и лучше. Так я пошёл?
   - Не торопись. Сядь рядом. В ногах правды нет.
   Пётр Васильевич сел на лавочку рядом со стариком.
   - Золото, что ты видел, принадлежит нашей общине. Община решает, кому дать золото и сколько. Я разрешил тебе взять золото для себя. Ты же взял на всех пятерых друзей. Верю, что они хорошие люди. Но я не знаю их намерений. Строго говоря, и ты их не знаешь. Ты не знаешь, как поведут себя люди, получив в руки много дарового золота. Ты слишком добр, и даже щедр, но ты неопытен и не знаешь людей и жизни. Этому придётся долго учиться на своих ошибках и на своём опыте. Я видел, как старатели, добывшие золото тяжким трудом, проматывают его на пустяки, на кутежи, на доступных баб, на бархатные портянки и тому подобные излишества. А потом, промотав всё, они снова бредут в тайгу искать и добывать золото. Это очень глупые люди. Они глупее животных. От таких глупых людей никакой пользы обществу нет и быть не может. Таково влияние золота на людей. Оно развращает глупцов, думающих только о своих удовольствиях, но может помочь умным людям, думающих не только о своём благе, но и о благе общества.
  Я знаю только тебя, ты мне понравился, ты рассказал мне о своих намерениях. Я верю, что ты честен и чист душой. Поэтому община решила дать золото только тебе на благие цели.
   - Простите, что я вас перебиваю, но у меня есть вопрос: почему - мне? Разве у вас нет у вас добрых и честных мужчин, которые могли бы использовать это золото во благо общины и общества?
   - Мужчины у нас есть, но не всякий наш мужчина хочет жить в миру, ему и здесь хорошо. Не всякий наш мужчина довольно образован, чтобы разбираться во всяких вопросах, которые неизбежно возникают, когда ведёшь своё дело и имеешь отношения с государственными чиновниками, которые норовят тебя запутать, облапошить, и обобрать. А ты живёшь в миру, ты его законы знаешь, ты образован, и ты не глупец. Устроит тебя такой ответ?
   - Да!
   - Слушай дальше! Друзьям своим ничего не рассказывай. Им всё это знать не надо. Приедешь в Красноярск, приди к Федоту Матвееву, который на базарной площади зерном торгует. Скажешь ему, что пришёл от Савелия Карпыча и прибавишь тайные слова: хохото нмочаль. Запомнишь?
   - Хохото нмочаль. Запомню. А что это значит?
   - Тебе это знать не обязательно. Просто скажи и он отведёт тебя к нужному человеку и тот купит у тебя золотой песок, что вы намыли. Деньги от золотого песка раздели на четверых друзей, и отдай им. Своё золото обменяй на депозитные металлические квитанции. По ним в любой момент можешь получить столько денег, сколько тебе нужно. Часть возьми золотыми монетами.
   Купи участок земли там, где ты нашёл золотую жилу. Будешь её разрабатывать, и можешь привлечь к этому делу своих друзей, но не в качестве компаньонов, - этого остерегайся! - а как артельщиков. Участком владей один. Золото не любит, когда им владеют многие, в результате получится ссора, свара, и прочая гадость. Не говори им о золотой жиле прежде, чем не купишь этот участок земли на своё имя. Если они начнут упрекать тебя, удали их от себя. Друзья в одночасье становятся злейшими врагами. Проверено.
  Дальше, запишись в купцы первой гильдии, тогда ты будешь вести заграничную торговлю, владеть морскими и речными судами, будешь иметь право свободно передвигаться по стране.
  Ещё, купи себе каменный дом тысяч за 10 или 12, найми охрану, лакея, кухарку и кучера. Выезд тебе тоже понадобится с четвёркой добрых коней. Одевайся и живи как дворянин. Всё это тебе поможет найти и приобрести Федот Матвеев. Только ему скажи, мол, я велел. Жениться собираешься?
   - Да, у меня есть невеста. Дочь купца первой гильдии.
   - Отлично! Солидный человек с солидным капиталом должен быть женат. Жене никогда о своих тайнах не рассказывай. Как бы ни была умна и преданна тебе жена, не удержится и разболтает о них подругам. Проверено. И ещё, если тебе вдруг придёт в голову вступить в нашу общину, мы это одобрим.
   - Спасибо!
   - Вот, вроде я тебе всё сказал.
   Савелий Карпыч неожиданно свистнул.
   Через минуту открылась калитка, и вышел на улицу рослый мужик, поклонился, и положил к ногам Петра пакет, завёрнутый в тряпицу. Снова поклонился и удалился, не произнеся ни слова.
   - Здесь, - сказал Савелий Карпыч, указывая на пакет, - твоё золото. Спрячь и никому не показывай, не хвастай, не вводи людей в грех, ибо слаб человек. И помни, что если будешь золото тратить только на себя и свои удовольствия, оно быстро исчезнет. Знай это! А теперь, ступай!
   Пётр встал, поклонился старику в пояс, положил тяжёлый пакет, принесённый мужиком, в свой заплечный мешок, и ушёл, не оглядываясь, и потому не видел, что Савелий Карпыч крестит его в спину двуперстием.
   Любопытство одолевало Петра и, отойдя на приличное расстояние в сторону от деревни, он сел в траву под дерево, сняв с плеч вещевой мешок, и вынув из него пакет, развернул тряпицу и увидел пять брусков золота, тоже тщательно завёрнутых в тряпицы. Пётр убрал своё богатство в вещевой мешок, лёг на спину и долго глядел в синее безмятежное небо. Нежданно-негаданно он стал неимоверно богат. Перед ним открывалось многообещающее будущее, полное не только приятных перспектив, но и трудных обязанностей. Он заранее чувствовал их тяжесть, и эта тяжесть в несколько раз перевешивала ношу приятных перспектив. Ответственность заранее сгибала его плечи, и он спрашивал себя, а сможет ли он быть достойным даров судьбы?
  Пётр не вполне понимал, почему судьба сделала его своим избранником, но интуиция подсказывала ему, что в её хитросплетения вникать глубоко не надо, а надо принять всё так, как есть и быть благодарным ей и людям, которые были орудиями в её божественных руках. Он был намерен строго следовать советам Савелия Карпыча, хотя тайна отделяла теперь его от друзей.
   Что касается предложения старика вступить в общину старообрядцев, то он отнёсся к этому совершенно равнодушно. Он стал нечувствителен к религии. Если это надо было для дела, он мог и вступить. В конце концов, это его ни к чему не обязывало. Он отошёл от православной церкви. Теперь он верил в Бога-творца. Но никому рассказывать о своих изменившихся взглядах на религию он не собирался. Это было внутри его сердца и никого не касалось.
   Пётр стал думать о Дарье Романовне.
  "Как-то она там одна? Скучает ли обо мне? Ждёт ли меня? Представляю, как она будет счастлива, когда узнает, что я разбогател и могу жениться на ней. Если её отец будет против нашего брака, я украду её и обвенчаемся без благословения родителей".
  Пётр задремал, но увидел в дрёме Савелия Карпыча, который шёл мимо него и сказал:
   - Не спи! Встань и иди! Пора заниматься делами.
  Пётр очнулся, протёр глаза, встал, взвалил вещевой мешок на плечи и отправился в лагерь.
  
  
  Глава 38
  
   Ольга Ивановна выбирала момент, когда сказать мужу о том, что произошло с их дочерью. Однако надо было торопиться. Время работало против них.
  Нужно было, чтобы Роман Алексеевич был в хорошем расположении духа, сыт и всем доволен. Ольга Ивановна думала о том, как бы ловчее сказать мужу о беде, но так, чтобы он не сильно расстроился и не прогневался.
  Она продумывала всяческие подготовительные подходы к главной теме. Её память была полна примеров, когда в солидных купеческих семействах дочери теряли девичью честь, до свадьбы пуская в постель приказчиков, молодых и смазливых. Она собиралась рассказать мужу парочку таких историй, чтобы морально подготовить его.
  "Ничего, - думала, Ольга Ивановна, - не мы первые, не мы последние. С девицами такие истории случаются, а потом их выдают замуж, и из них получаются замечательные верные жёны и добродетельные матери. Ничего страшного! Найдём Даше подходящего жениха. Он, может, по неопытности и не заметит, что ребёнок не от него. Можно ведь всегда сказать, что он родился преждевременно. Врач, если ему согреть ладонь сотенной бумажкой, это всегда подтвердит, и дело будет шито-крыто".
  Но всё равно, нужно было торопиться. Вечером воскресного дня Ольга Ивановна попросила мужа удалить прислугу из столовой, поскольку должна сообщить ему что-то очень важное. Роман Алексеевич после сытного ужина и пяти чарок водки под солёные груздочки был настроен благодушно.
   - Так чего же нам говорить в столовой. Идёмте в мою спальню. Там и удалять никого не надо.
   Ольга Ивановна сочла это разумным. Главное, чтобы никто не подслушал.
   Они перешли в спальню, сели в глубокие и удобные кресла и Роман Алексеевич приготовился выслушать супругу, полагая, что она собирается рассказать ему о каких-то хозяйственных пустяках.
   - Только обещайте мне, что вы не станете горячиться, - волновалась Ольга Ивановна.
   - Да, рассказывайте уже без предисловий, в чём дело.
   И Ольга Ивановна брякнула без предисловий, забыв обо всех подходах к теме:
   - Наша дочь беременна.
  Если бы на голову Романа Алексеевича обрушился в эту минуту потолок, он был бы изумлён меньше. Несколько секунд он непонимающе смотрел на Ольгу Ивановну, а она с возрастающим ужасом глядела, как его крепкая шея и лицо наливаются багровой кровью.
  В черепе Романа Алексеевича что-то взорвалось, словно потолок и в самом деле обрушился ему на голову. Он хватал ртом воздух, хотел вскочить, но его охватила сильнейшая слабость и он не смог, ни вскочить, ни приподняться в кресле; он хотел крикнуть, но не смог издать никаких звуков. Он смотрел на жену, он видел её, но не мог понять, кто эта женщина. Она что-то говорила ему. Он слышал звук её голоса, но не понимал, что она говорит ему.
   Наконец, от сильной боли в голове его вырвало, и он потерял сознание.
   И весь этот ужас произвела только одна фраза: "наша дочь беременна".
   Ольга Ивановна сидела несколько секунд неподвижно, словно её тоже парализовало, но потом она обрела способность двигаться и говорить, и её отчаянный вопль потряс дом сверху донизу.
  На её вопль сбежались домочадцы и челядь. Началась суета и беготня. Романа Алексеевича перенесли в постель. Кто-то побежал за врачом. Кто-то тёр виски Ольги Ивановны душистой эссенцией, потому что она тоже потеряла создание. Кто-то принёс тазик с водой и отмывал кресло. Кто-то из другого тазика отмывал Романа Алексеевича. Кто-то раздевал хозяина, бросая испачканную одежду прямо на дорогой ковёр спальни. Кто-то бестолково метался от беспомощного хозяина к беспомощной хозяйке.
  Наконец, Ольга Ивановна пришла в себя и принялась рыдать и рваться к мужу, чтобы посмотреть, не пришёл ли он в себя. Её не пускали, потому что вид Романа Алексеевича был ужасен.
  Через час приехал врач. Неспешно поднялся в спальню, осмотрел больного, велел перевернуть его на бок, пожал плечами и сказал в пространство:
   - Классический апоплексический удар. Принесите тазик, я пущу ему кровь.
  Тотчас явился тазик. Больному закатали рукав рубашки. Врач вынул из саквояжа ланцет в чехле, протёр его спиртом и пустил больному кровь. Кто-то из женщин при виде крови упал в обморок, кто-то выбежал из спальни в коридор. Ольга Ивановна оставалась в своём кресле, удерживаемая Ксенией Степановной, прибежавшей позже всех.
  Врач перебинтовал руку больного, уложил ланцет в саквояж, и сказал, что придёт утром и снова пустит кровь, если понадобится. После этого он, не спеша, удалился, полагая, что сделал всё, что мог, а гонорар получит завтра, когда хозяйка окончательно придёт в себя.
  Люди постепенно исчезали из спальни. Ксения Степановна мужественно сказала хозяйке, что будет дежурить у постели больного всю ночь. Но дежурить всю ночь, ей не было суждено.
  Брошенная своими стражами, привлечённая суетой в доме, криками, беготнёй, пришла узнать, в чём дело Дарья Романовна. Дверь в спальню отца была распахнута настежь. Врач только что вышел от больного.
  Дарья Романовна робко вступила в комнату и увидела отца, лежащего лицом к ней. И надо было такому случиться, что именно в этот момент, он раскрыл глаза и увидел дочь, и по всей вероятности, узнал её, протянул к ней руку, лицо его снова налилось чёрной кровью, он стал, ещё более страшен. Рука, протянутая к дочери, бессильно упала, он захрипел и затих.
  Дарья Романовна вскрикнула. Закричала и Ольга Ивановна. Врач ещё не успел уехать. За ним побежали, догнали, вернули только для того, чтобы он, поглядев на Романа Алексеевича, произнёс:
   - Кончено. Это второй удар.
   - Что, кончено? - вопрошала Ольга Ивановна между всхлипываниями. - Зачем кончено?
   Врач довольно-таки грубо сказал ей:
   - Бесполезно рыдать. Ваш муж умер. Пришлите мне завтра с нарочным три рубля на дом.
   И ушёл.
   - Как умер? - вопрошала Ольга Ивановна окружающих. - Он только что был жив.
   Перепуганная Дарья Романовна убежала в свою спальню. Она никогда прежде не видела покойников. В покойнике, лежащем на кровати, она не признала и не узнала отца. Это был чужой человек с перекошенным багровым страшным лицом.
   Спальня хозяина дома снова заполнилась челядью и домочадцами. Кто-то уносил тазик с кровью. Кто-то хлопал по щекам Ольгу Ивановну, которая норовила снова потерять сознание. Кто-то устанавливал подсвечники, зажигал свечи. Кто-то раздевал покойника и собирался обмывать тело. Кто-то побежал за священником. Кто-то расспрашивал Ольгу Ивановну о завещании, а она ничего не могла ответить. Кто-то тихо плакал, думая не столько о покойном, сколько о своей дальнейшей судьбе, ход которой мог быть изменён смертью хозяина дома. Словом, каждому нашлось дело.
   Между тем, рыдая и внешне пребывая в отчаянии и бездействии, ибо того требовал обычай, Ольга Ивановна лихорадочно соображала, что ей теперь делать, как дальше жить. Она понимала, что с сегодняшнего вечера она становится полновластной хозяйкой дома, что от неё будут ждать распоряжений, и квашнёй быть нельзя. Как можно скорее, надо показать всем, что, у неё трезвый ум и крепкая рука, которая может держать вожжи управления не только домом, но и всеми делами, которыми занимался муж.
   "Сегодня нельзя, - мелькало у неё в голове. - Сегодня рано. Сегодня я слабая женщина, потерявшая мужа и оплакивающая его. Но завтра уже нельзя проявлять женскую слабость. Завтра я отдам первые распоряжения, чтобы никто не подумал, что управление ослабело или утрачено".
   И, перейдя в свою спальню в сопровождении Ксении Степановны, всхлипывая, и временами делая вид, что её очень плохо и 7она вот-вот потеряет сознание, она легла в постель, закрыла глаза и принялась обдумывать свои завтрашние распоряжения и стиль поведения, чтобы никто не заподозрил её в недостаточном проявлении скорби по умершему мужу.
   Поэтому первые распоряжения касались церемонии проведения похорон и поминок. Затем следовали распоряжения по дому. Распоряжения относительно ведения дел нужно было отложить до девятого дня после похорон. Так было правильно и прилично. За эти девять дней Ольга Ивановна намеревалась войти в дела мужа.
   Ещё нужно было съездить к стряпчему насчёт завещания.
  
  
  Глава 39
  
   - Почти неделю бродил! Ну, что разведал? - спросил Тимофей, увидев возвращающегося из тайги Петра.
   - Есть кое-что интересное, но пока ещё преждевременно говорить об этом. Надо смотреть ещё.
   Пётр бросил вещевой мешок в чум на своё спальное место. Мешок не был тяжёл. Бруски золота владелец закопал неподалёку в надёжном месте. Хранить их в чуме было неосмотрительно.
   - Что Дмитриев? - шёпотом спросил Пётр Тимофея.
   - Совсем плох, - тоже шёпотом отвечал Тимофей. - Истаял весь. Больше не поднимается. И всё время талдычит о Бонапарте. Дался ему этот Бонапарт! Будто и поговорить больше не о ком.
   - Обо мне спрашивал?
   - Спрашивал.
   - Ладно, загляну к нему.
   Пётр умылся в ручье и осторожно заглянул в чум. Дмитриев лежал, закрыв глаза, на еловых лапах, укрытый курткой. Видимо, спал.
   Пётр поразился худобе его лица. Щёки и глаза запали и обозначились кости лица. Пётр осторожно отошёл от чума, решив не будить и не беспокоить друга.
   - Где Фёдор?
   - У ручья. Породу моет. И Галсан тоже там. Есть хочешь? Сегодня у нас мясо косули. Галсан подстрелил.
   - Хочу.
   - Фёдя целебным бульоном Лёвушку поит, да только не в коня овёс. Думаю, недолго осталось.
   Пётр поужинал и дождался возвращения Фёдора и Галсана.
   Разговаривали у костра шёпотом, чтобы не беспокоить Льва Павловича.
   - Нашёл что-нибудь? - спросил Пётра Галсан.
   - Пока ничего, о чём стоило бы говорить.
   - Значит, зря ходишь. Лучше бы вместе с нами породу мыл.
   - Ничего не бывает зря, - отвечал Пётр. - Даже бесполезные на первый взгляд усилия приносят свои плоды.
   Галсан пожал плечами.
   Ночь прошла спокойно. Утром, позавтракав, Пётр снова заглянул в чум к Дмитриеву, которого Фёдор пытался уговорить выпить тёплого бульону.
   Увидев Пётра, Лев Павлович просиял.
   - Друг, - прошелестел он, - я ждал тебя.
   Пётр встал на колени возле ложа больного и пожал его тонкую прозрачную руку. Рука Льва Павловича слабо ответила на его пожатие. Сердце Пётра сжалось от жалости и слёзы подступили к глазам. Дмитриев заметил его волнение:
   - Что? - прошелестел он. - Сильно я изменился?
   Видно было, что речь давалась ему с трудом.
   Пётр не отвечал, потому что не мог солгать, и ответить, что Лев Павлович замечательно выглядит.
   - Сжевала меня Сибирь, - прошептал Дмитриев. - Как-то там Бонапарт? Узнать бы, да, как? Ты, Пётя, голубчик, вернёшься в Красноярск, почитай газеты. Сдаётся, мне, что...
   Не договорив, Дмитриев замер, взгляд его стал неподвижен и остекленел.
   - Всё! - сказал Фёдор. - Отошёл! Царствие небесное!
   Пётр закрыл другу веки и, выйдя наружу, дал волю слезам.
   Могилу выкопали на возвышенности подальше от ручья, на случай, если ему вздумается разлиться весной. Могилу, за неимением гроба выстелили еловыми ветвями. Сверху тела тоже положили ветки. Тимофей прочёл наизусть литию. Засыпав могилу, холмик делать не стали, а заложили это место дерном. Приметой была одинокая берёза, в пяти шагах от этого места. Дали залп из ружей, ведь Дмитриев был воин.
   Вернувшись в лагерь, вскрыли неприкосновенный запас спирта и помянули Льва Павловича.
   - Нехорошо, что мы его похоронили в лесу, как собаку, - сказал охмелевший Тимофей.
   - Ты предлагаешь тащить тело за сотни километров? - поинтересовался Пётр. -
   - Никто из властей его не хватится, - заявил Галсан. - Никто не знает, что он ушёл с нами. Отчитываться не перед кем.
   - Он был, несмотря ни на что, свободный человек, и он на нас не обидится. В сущности, я бы хотел тоже лежать в лесу, а не на погосте. А сюда мы ещё вернёмся, - сказал Пётр.
   - Откуда ты знаешь? - вскинулся Тимофей.
   - Знаю, раз говорю. Или ты не хочешь вернуться?
   Тимофей отвернулся.
   Фёдор, захмелев, молча, плакал.
   Утром за завтраком он сказал:
   - Отдайте мне мою долю, и я пойду. Не могу больше.
   - Как пойдёшь? - изумился Пётр. - Ты же дороги через тайгу не знаешь. Скоро все назад поплывём.
   - Нет, я пойду пешком сегодня. Бережком пойду, - заупрямился Фёдор. - Невмоготу мне.
   - Хорошо, - согласился Пётр. - Плывём домой. У кого есть весы?
   Тимофей вынул из вещевого мешка небольшие весы, установил их и медлил взвешивать золотой песок. Он явно что-то хотел сказать.
   - Не тяни, говори, - поторопил его Пётр.
   - Мне кажется неправильным, - медленно начал Тимофей, почёсывая бороду, - делить золото поровну.
   "Вот оно, - подумал Пётр, - начинается. Заговорило золото! Предупреждал меня Савелий Карпыч!
   - Хорошо, - согласился Пётр, - что ты предлагаешь?
   - Ты не все дни мыл с нами породу, а гулял по тайге с неведомыми нам целями. Почему ты должен получить равную долю с теми, кто мыл породу каждый день.
   - Согласен, - подтвердил Пётр. - Говори дальше.
   - Галсан тоже не каждый день мыл породу. Тоже шлялся по тайге. У меня всё записано.
   Галсан встрепенулся и покраснел от досады.
   - Возражаю, - проговорил Пётр. - Если бы Галсан не шлялся по тайге, как ты изволил выразиться, и не стрелял бы дичь, ты не ел бы похлёбки со свежим мясом. Наш пеммикан давно закончился, а где бы ты брал силы, чтобы копать и мыть породу?
   Галсан с уважением посмотрел на Петра. Теперь покраснел от досады Тимофей.
   - Ладно, - сказал он. Будь, по-твоему. А Фёдор, почему должен получить одну долю со всеми? Он то и дело бегал в чум к Дмитриеву, то покормить, то помыть, то одно, то другое.
   - А вот это, святое! - рассердился Пётр. - Ты сейчас покусился на святое, если ты не понял. Если ты готов урезать долю Фёдора, то я отдаю ему то, что причитается мне. Что с тобой, Тимофей? Не будь свиньёй!
   Тимофей злобно фыркнул.
   - Итак, - продолжил Пётр, - все, кроме меня получают равные доли. Сколько дней я "шлялся" по тайге, неизвестно зачем, по твоему мнению и как ты оценил эти прогулы в граммах?
   - Неправильно это, - вмешался Галсан. - В Красноярске мы договаривались делить добытый песок поровну. Доля умершего Дмитриева тоже должна быть разделена поровну.
   - С какой стати! - вскинулся Тимофей. - Я горбатился за вас всех, а получать все должны поровну?
   - Договор превыше всего! - ответил Галсан. - Ты хочешь отнять часть моей доли. Тогда верни то, что ты съел из добытого мной в тайге. Я почти каждый день приносил мясо и птицу.
   Фёдор отвернулся от всех и смотрел в небо.
   - А я в Красноярске сделаю важное заявление, - сказал Пётр, - и вы поймёте, зачем я ходил в тайгу на разведку. Только ты, Тимофей, сделал сейчас ошибку. Я на стороне Галсана и Фёдора. Ладно, взвешивайте песок и делите, я пойду, проверю вершу.
   Он встал и пошёл к ручью.
   Когда он вернулся, Галсан подал ему тряпицу, в которую был завёрнут золотой песок.
   - Твоя доля. Разделили поровну.
   Пётр кивнул. Договор был соблюдён, но он видел, как был недоволен и злился Тимофей. Он ни на кого не смотрел и ни с кем не заговаривал, ушёл в чум и лежал на лапнике, закрыв глаза. Переживал.
   Пётр пошёл посмотреть, как себя чувствует баркас. Вода тихо плескалась у бортов. Течи не было.
   Пётр остро почувствовал, что ему не хватает совета Савелия Карпыча.
   "Как теперь вести себя с Тимофеем? Следует ли его опасаться? Кто бы мог подумать, что мой весёлый друг так озлобится из-за золота. А вдруг ему придёт в голову нас всех убить и завладеть всеми долями? Ничего нельзя исключать, даже такое дикое предположение".
   Пётр вернулся в лагерь.
   - Завтра отплываем, - сказал он. - Собирайтесь.
  Каждую ночь кто-то дежурил, поддерживая костры. Так было и в эту ночь. Во вторую половину ночи дежурить выпало Тимофею. Пётр, на всякий случай, решил не спать, а притвориться спящим. Временами он приоткрывал глаза и видел тёмный силуэт Тимофея на фоне костра. Когда Пётр в очередной раз приоткрыл глаза, он не увидел силуэт Тимофея и встревожился. Он встал и выглянул из чума. Светало. Никого поблизости не было. Пётр растолкал Галсана и Фёдора, который спал теперь с ними в одном чуме. Они сидели и ждали. Тимофей не появлялся. Сначала они думали, что он отошёл за хворостом, но время шло, становилось всё светлее, зашевелились в ветвях птицы, и вдруг Пётра ожгла догадка:
   - Проверьте припасы! - приказал он, - а я к баркасу.
   Он бежал к тому месту, где был привязан баркас к иве.
   Когда он добежал, то увидел, что баркаса нет.
  
  
  Глава 40
  
   Ольга Ивановна на десятый день после смерти мужа развила тайную бурную деятельность. Прежде всего, она ещё раз допросила дочь, добровольно ли она склонилась к греху или её склонил соблазнитель.
   Дарья Романовна подтвердила, что безумно любит Пётра Васильевича и выйдет только за него, а, если мать будет её неволить выйти за первого встречного, то она уморит себя голодом, и её смерть и смерть нерождённого младенца падёт на совесть Ольги Ивановны. В подтверждение своего заявления, Дарья Романовна не вышла ни к ужину, ни к завтраку, ни к обеду. Правда, Ксения Степановна "тайно", ибо с благословения Ольги Ивановны, принесла ей свежевыпеченные пирожки с мясом и капустой, а также сладкие булочки, и Дарья Романовна, поверив, что еда принесена тайно от матери, быстренько слопала, и пирожки и булочки, и запила молоком.
   Ольга Ивановна на следующий день пришла к священнику, отцу Феофилу, которому всегда исповедовалась. В этот раз она исповедовалась особенно долго, рассказывая трогательную историю любви своей дочери к молодому священнику без прихода, нашедшего приют и работу в их доме. Рассказала она и об их грехе и последствиях этого греха, и о том, что молодой священник без прихода (она особенно нажимала на профессию возлюбленного дочери) ушёл в тайгу искать золото. А дальше отец Георгий услышал от Ольги Ивановны предложение, которое страшно его смутило, а потом он понял, что от этого предложения он не может отказаться, настолько оно было соблазнительным.
   Ольга Ивановна предложила отцу Феофилу сделать запись в церковной книге от двадцатого апреля месяца сего года о произошедшем венчании Ольги Романовны с её возлюбленным Пётром Васильевичем.
   - Вернётся Пётр Васильевич, вы их ночью, когда никто не видит, по-настоящему обвенчаете, - уговаривала любящая мать священника. Пожалейте младенчика! Неужели ему быть незаконнорожденным? Это ведь мой внук. Или внучка.
   И дальше последовала фраза, которая и соблазнила отца Феофила:
   - Я вам хорошо заплачу, и каждый год буду жертвовать на церковь крупную сумму. А, даст Бог, Пётр Васильевич золото найдёт, и он будет жертвовать. И Богу будем за вас, благодетеля, молиться. Помилосердствуйте! Сжальтесь над молодыми и глупыми. Живот у дочери растёт, как же мне людям в глаза смотреть? А ещё грозится моя Дашенька, если не повенчать её с любимым, голодом себя уморить. И уморит, я её характер знаю. Право, я за такую запись очень хорошо заплачу.
   Отец Феофил молчал и колебался. Запись задним числом, конечно, было сделать нетрудно, но хорошо ли поступать против закона. В его многолетней практике такого случая ещё не было.
   Видя его нерешительность и колебания, Ольга Ивановна назвала сумму, которая положила конец сомнениям отца Феофила.
   - Посмотрим, есть ли там местечко сделать запись, - пробормотал он.
   Местечко, к обоюдному удовольствию, нашлось, и отец Феофил, обмакнув гусиное перо в чернильницу, аккуратненько сделал запись о венчании, и выглядела она вполне органично, как будто всегда здесь была.
   Ольга Ивановна заплатила за эту запись золотыми монетами, заботливо упакованными в мешочек зелёного шёлка.
   Мешочек исчез в недрах рясы отца Феофила, и он с удовольствием ощущал его солидную и убедительную тяжесть.
   - Что написано пером, ... - хохотнул отец Феофил.
   Ольга Ивановна, поцеловав руку священника, поспешила домой сообщить приятную новость дочери, и дорогой думала о том, как распространить эту новость по городу, чтобы все узнали, что её непослушная дочь тайно обвенчалась со своим возлюбленным, а теперь ждёт он него ребёнка. Конечно, родители дочь простили. А Пётр Васильевич ищет в тайге золото, и, наверное, найдёт и будет богат.
   "А не найдёт, - думала Ольга Ивановна, - я пущу слух, что он золото нашёл, и дам ему денег. Пусть живут".
   Ольга Ивановна очень любила свою дочь и желала ей счастья.
   Вернувшись, домой, она пришла к ней в спальню, и рассказала без утайки о том, что она сделала для неё.
   Дарья Романовна сначала не поверила, настолько невероятной показалась её эта история, а, поверив, рыдала на плече у матери, спасшей её от позора и бесчестья.
   В тайну была посвящена и Ксения Степановна. На неё была возложена миссия распространения по городу этой сногсшибательной новости. Конечно, не бесплатно.
   Теперь Ольга Ивановна разъезжала по городу в своей коляске, не опасаясь неприятных вопросов приятельниц, которые между собой говорили, что Егоровы до такой степени разбаловали дочь, что она тайно от них обвенчалась с приезжим молодым священником без прихода и теперь ждёт ребёнка. Шептались между собой также и о том, что Роман Алексеевич, узнав об этом, помер от апоплексического удара. Косвенно в его смерти повинна была непослушная дочь, обвенчавшаяся без благословения родителей. Эти дополнительные слухи доходили до ушей Ольги Ивановны, но они были ей на руку. Она стала вывозить дочь с собой на прогулки, и важно кланялась знакомым. Поползли слухи, что мать простила непослушную дочь, и правильно сделала, потому что нельзя не простить беременную женщину.
  Ольга Ивановна важно кланялась при встрече со знакомыми и принимала поздравления. Всё уладилось наилучшим образом, и она даже допускала крамольную мысль, что не умри столь внезапно и, что уж тут скрывать, вовремя Роман Алексеевич, то не случилось бы спокойного развития событий. Вместо этого был бы семейный скандал, детали которого непременно выплеснулись бы за пределы дома и поползли бы по городу слухи, один другого нелепее. И было бы насилие над волей дочери, и неизвестно, чем бы всё это кончилось. Уж точно, ничем бы хорошим не завершилось.
   "Что ни делается, всё к лучшему, - думала безутешная вдова, - хотя это, наверное, и грешная мысль. Почти двадцать лет я боялась молвить своё слово в доме. Жила смиренно и тихо, во всём подчиняясь воле мужа. За каждой копейкой к нему обращалась и трепетала, что откажет. Случалось, и отказывал в новом платье или обуви. Как это было унизительно! Деньги давал на хозяйство, и по каждой копейке надо было держать отчёт. Да ещё и упрекал, что купила что-то дороже, чем он рассчитывал. Надо было поторговаться с продавцом или пойти к другому торговцу, кто продаст дешевле. Кроме Матрёны, ещё одну помощницу в доме не разрешать нанять, так, что приходилось самой и постели застилать, и картошку на кухне чистить, и делать многое другое в доме, а дом-то огромный и везде надо было поспевать, а не поспеешь, получишь попрёки. Разве Бог это не видел и разве не он решил освободить меня? Бог всё видит и знает, что я всё это терпела. И Бог знает, что я делала всё из любви к дочери и будущему младенцу. Да, я соблазнила отца Феофила крупной суммой. Хорошо, что он соблазнился. Хорошо, что я богата. Деньги - великое дело! Что хочешь, сотворят. Надо будет, когда Пётр Васильевич вернётся, после реального венчания свадебный пир закатить, да такой, чтобы все знакомые от зависти лопнули!"
   "Ловкая у меня маменька! Никогда бы не догадалась, что она способна на такое, - думала Дарья Романовна. - Скорее бы Пётр Васильевич вернулся. Вот, он удивится, что мы уже обвенчаны! Наверное, обрадуется. Что-то долго его нет. Пора бы ему вернуться. Интересно, найдёт ли он золото? Если не найдёт, не беда. У нас с маменькой денег куры не клюют. Всё будет хорошо! Лишь бы он скорее вернулся".
   Ни Ольга Ивановна, ни Дарья Романовна не допускали сомнений, что Пётр Васильевич вернётся из тайги живым и здоровым.
  
  
  Глава 41
  
   - Вот те, на! - проговорил Фёдор, рассматривая обрывок верёвки, которой был привязан к иве баркас. - Как мы теперь домой попадём? Пешком, что ли? У нас даже компаса нет.
   Он и Галсан смотрели на Пётра, ожидая, что тот скажет.
  Пётр не ожидал подобной подлости от товарища. Обидеться до такой степени, чтобы лишить их возможности добраться домой, было недоступно его пониманию. Но надо было срочно что-то делать, что-то придумать. Он взглянул на своих обескураженных друзей.
   - Я знаю, что делать, - сказал он. - В деревне старообрядцев живёт мой знакомый. Он подскажет, как нам отсюда выбраться.
   - Это раскольники, что ли? - просил Фёдор.
   - Они самые. Отнеситесь к ним со всем возможным уважением. Это достойные люди. Они нам помогут.
  Друзья вернулись в лагерь.
   - Собирайтесь, - сказал Пётр. - Берём с собой только самое необходимое. Остальное соберите в кучу и закопайте. Мы сюда весной ещё вернёмся.
   Пока Галсан и Фёдор сортировали вещи, решая, что необходимо, а без чего в пути можно обойтись, Пётр отправился к месту, где были закопаны его бруски золота. Когда он вернулся, всё было готово. Пётр проверил, что Галсан и Фёдор решили взять с собой: оружие, патроны, ножи, топоры, верёвки, плошки, запас еды и воды. Остальное было закопано.
   - Почему чумы не разобрали? - спросил Пётр.
   - А пусть стоят, - сказал Галсан. - Ты сказал, что мы вернёмся. Ложе Дмитриева мы сожгли.
   Через пятнадцать минут, выступили из лагеря.
   Прежде, чем войти в деревню старообрядцев, Пётр сказал:
   - Я буду говорить, а вы помалкивайте и кивайте головами. Не встревайте в разговор, пока вас не спрашивают. Спросят, отвечайте коротко, по делу. Ну, помогай нам Бог!
   Они шли друг да другом, впереди Пётр. Деревня казалась пустынной, но Пётр знал, что за ними следят десятки глаз.
   Савелий Карпыч сидел на своей лавочке, как будто никуда и не уходил, и, приставив ладонь к бровям щитком от солнца, смотрел на приближающийся маленький отряд.
   Пётр, молча, поклонился ему в пояс. То же сделали и другие.
   - Вижу, какая нужда тебя ко мне привела, - сказал старик. - Что, заработало золото? Где остальные?
   - Один умер от чахотки. Другой, обидевшись, что золото разделили поровну, уплыл на нашем баркасе.
   - Ясно! - сказал Савелий Карпыч. - Покойному Царствие небесное. Товарищу вашему укравшему баркас и уплывшему в одиночку до места не доплыть.
   - Пусть доплывёт! - вскричал Пётр. - Мы не желаем ему зла.
   - Разве я пожелал ему зла? - удивился старик. - Я просто увидел, что он не доплывёт. Баркас тяжёлый. Рулевого нет. Смотрящего нет. Казачинские пороги ему в одиночку не одолеть. Это судьба. Он её сам выбрал. Винить некого. Вижу, вы за помощью пришли.
   - Да, - подтвердил Пётр. - Мы пришли за помощью, за советом. Нам придётся возвращаться пешком через тайгу. У нас даже компаса нет.
   Старик молчал и думал, опершись подбородком о рукоятку палки. Солнце золотило его седую бороду. Внезапно старик свистнул. Через некоторое время калитка открылась, и вышел крепкого телосложения опрятного вида мужчина лет сорока, поклонился всем в пояс и вопросительно взглянул на Савелия Карпыча. Тот стал говорить ему что-то на странном непонятном наречии. Мужчина внимательно слушал. Затем ушёл.
   - Я вам помогу, - сказал старик. - Я дам вам проводника. Это мой старший сын, Карп Савельич. Он доведёт вас до города. Путь тяжёлый, не близкий и опасный. Примечай этот путь, Пётр Васильевич, тебе потом может пригодиться. Ну, ты меня понял.
   Пётр понял и кивнул. Галсан и Фёдор переглянулись. Они не поняли.
   Через некоторое время появился Карп Савельич, одетый по-походному, с вещевым мешком и с ружьём. Он поклонился отцу: Поклонились и все остальные.
   - С Богом! - сказал старик и перекрестил всех двуперстием.
   Проводник сделал жест, который означал: "Следуйте за мной!".
  Друзья тронулись в путь, и вскоре деревенская дорога закончилась, и перед ними зелёной стеной встала непроходимая сибирская тайга. Но это только на первый взгляд она казалась непроходимой. Когда путники вступили в неё, то обнаружили, что проводник ведёт их едва приметной тропой. Справа и слева внимательный Пётр заметил старые и свежие зарубки на стволах деревьев и жестом обратил внимание друзей на них. Те, молча, покивали головами, что поняли. Зарубки были через каждые пятнадцать-двадцать шагов. Два раза останавливались, делая короткий привал
  . - К вечеру придём в деревню Машуковку, - сказал Карп Савельич. - Там заночуем. Утром нас переправят на другой берег.
   - Там река? - просил Пётр.
   - Приток Ангары.
  К вечеру дошли до деревушки в несколько избушек на берегу реки. Проводник постучал в ставень одной из них. Долго никто не показывался. Наконец, вышел старик с длинной белой бородой, прищурился, узнал проводника и пригласил в избу.
  В избушке сидела у маленького окошка старушка и что-то вязала на деревянных спицах. Увидев гостей, встала, поклонилась и собрала на стол деревянные чашки с ложками и вынула из русской печи чугунок с пшённой кашей, и выложила гроздь вяленой рыбы.
  Спать легли прямо на полу, настелив елового лапника. Старик со старухой устроились на печи.
  Едва рассвело, снова поели тёплой пшённой каши, и вышли на воздух. Старик куда-то ушёл. Небо было обложено тучами, и накрапывал мелкий холодный дождь. Снова появился старик, но не один, а в сопровождении крепкого коренастого молодого мужика.
   - С богом! - сказал старик.
  Молодой мужик повёл путников на крутой высокий берег реки, где была привязан рыбацкий вёсельный струг. Разместились и поплыли. Мужик усердно грёб вёслами. Все молчали.
  На другом берегу, Пётр тихо спросил Карпа Савельича:
   - Сколько ему заплатить за перевоз?
   - Хочешь обидеть, заплати, - был ответ. - Это все наши. Они денег за услугу не берут. Они тебе помогли. Ты поможешь им.
  Пётр кивнул.
   - А река, как называется?
   - Тасеева.
   - А кто такой Тасей?
   - Тунгусы назвали. Был у них князь Тасей.
  Вскарабкавшись по высокому глинистому берегу, Пётр оглянулся на реку. Струг уже отплыл от берега.
  "Ширина саженей около двухсот, - подумал Пётр. - И рыбы должно быть много. Мост нужно будет строить. Желательно каменный".
  Дождь припустил сильнее. Снова вошли в тайгу в месте, известном только проводнику. И снова Пётр увидел зарубки на деревьях.
  "А они тут часто ходят, должно быть, - подумал он. - Путь проложенный".
  На пути им встретились ещё две реки поуже, чем Тасеева. И здесь была налажена переправа на лодках-плоскодонках, только надо было грести самим. Высадившись на другом берегу, друзья увидели ещё одну плоскодонку, привязанную к колышку. Карп Савельич отвязал её и, закрепив верёвку за банку, велел всем ждать, и сел на вёсла. Отведя вторую лодку на другой берег и привязав её, вернулся.
  "Как у них всё разумно устроено, - подумал Пётр. - Всем удобно. Каждый заботится обо всех и все заботятся о каждом".
  Ночевали в шалаше. Галсан покушался соорудить чум, но проводник ему отсоветовал это делать.
   - Чум для долгого проживания, - сказал он, - а нам только ночь пережить. Для этого сойдёт шалаш.
  Он протянул верёвку и закрепил верёвку между двумя деревьями на уровне человеческого роста и велел нарубить лапника. Ветви елей зацепили на верёвку внахлёст в два слоя, густо устелили пол лапником, разожгли у входа дымный костёр отгонять мошкару, и залезли внутрь. Внутри было сухо и тепло, несмотря на дождь, продолжающий моросить.
  На четвёртый день пришли в Юксеево, село на берегу Енисея. Здесь и заночевали. Крестьянин пустил их на сеновал, предварительно выяснив, не курят ли они, да кто они такие. Боялся лихих людей. Он же переправил их утром на плоскодонке с парусом через Енисей. Крестьянин не был старообрядцем и плату за ночёвку и переправу взял, не чинясь.
  Вечером следующего дня вошли в город.
   Все гурьбой отправились на постоялый двор, помыться в бане, поесть горячих щей, отоспаться в мягкой постели.
   Карп Савельич сказал, что уходит рано утром обратно в свою деревню. Друзья поблагодарили его от всей души и пожелали счастливого пути.
   Вымытый, выпаренный берёзовым веником, сытый Пётр, лёжа на свежих простынях, думал о Дарье Романовне, как она удивится, увидев его живым и здоровым. И как ещё больше удивится она, узнав, что он теперь богат.
   "Схожу по адресу, что дал мне старик, - думал он, засыпая, - возьму денег, куплю дом каменный, обставлю его не роскошно, но рационально, найму прислугу, горничную для Даши, кухарку, сторожа. Да, предложу Галсану место моего телохранителя. Думаю, он не откажется. Федю надо тоже пристроить. Кучером ко мне пойдёт, не откажет. Или своё дело заведёт. Как захочет ..."
   Мысли Петра стали путаться, и он заснул.
   Он ещё не знал, и не догадывался, как удивит его Дарья Романовна.
   Утром он вскочил, расчесал волосы, усы и бороду, умылся. Ему хотелось надеть хороший костюм, удобную обувь и чистое бельё. Он позвал к себе хозяина и изложил ему свою просьбу, потряхивая на ладони тряпицей с золотым песком, и уверяя, что как только он превратит его в золотые монеты, то тотчас отдаст долг. Через час было у него новое бельё, модный костюм, шляпа и отличные туфли. Вдобавок к нему пришёл брадобрей постричь ему волосы, усы и бороду.
   Через час, благоухающий французским одеколоном Пётр, обнаружил в зеркале изящного джентльмена и подмигнул ему.
   Теперь можно было отправляться к Дарье Романовне, а потом по делам.
  
  
  Глава 42
  
   Дарья Романовна и Ольга Ивановна, обе в прелестных пеньюарах, пили в столовой чай, когда вошёл дворецкий и доложил:
   - Вас барин спрашивают.
   - Кто такой? Почему фамилию не спросил? - строго допрашивала дворецкого Ольга Ивановна, швыркая чай и из блюдечка.
   - Не говорят-с имени и фамилии. Говорят, что по важному делу.
   - Пусть ждёт в гостиной, - сказала Ольга Ивановна, полагая, что явился один из поставщиков мебели, которую она заказала недавно. Ей хотелось прилично обставить дом на европейский манер. Она хотела избавиться от ужасных пузатых сундуков, обитых медными полосками. На эти сундук домочадцы наталкивались в каждой комнате.
   Дворецкий ушёл, но скоро вернулся и сказал:
   - Они говорят, что, если вы их тотчас не примете, оне разнесут весь дом к чертям собачьим.
   - Так и сказал? - изумилась Ольга Ивановна.
   - Так и сказали-с. К чертям собачьим!
   - Ладно, пойду, посмотрю, что это за разбойник, - сказала Ольга Ивановна, поднимаясь с места. Но идти в гостиную ей не пришлось. В столовую ворвался с криком молодой человек:
   - Кто тут меня принимать не хочет?
   Ольга Ивановна в ужасе от вторжения незнакомца хлопнулась на своё место, а Дарья Романовна закричала:
   - Пётр Васильевич! Пётя! - и упала в обморок.
   Общими усилиями её привели в чувство.
  Описать радость встретившихся после долгой разлуки влюблённых не может никакое перо.
  Ольга Ивановна, не признавшая в незнакомце бывшего работника в доме, разносившего по всем печам дрова, смотрела на него во все глаза и, молча, одобряла выбор дочери. Как можно было, не влюбится в этого высокого статного мужчину с загорелым пригожим лицом! Светло-русые кудри, усы и борода обрамляли его и подчёркивали мужественность этого человека.
  "А у меня будут красивые внучата, - с удовлетворением думала Ольга Ивановна, глядя на Петра. - Ай, да Дарьюшка! Высмотрела себе ладного мужика! Впрочем, на мужика он совсем не похож. Ведь он священник. Да, я вспомнила, что говорил Роман Алексеевич о нём. Говорил, что это человек работящий и честный. Как милуются влюблённые! Вот, удивится этот человек, что он уже мой зять! Кажется, я не прогадала".
  Наконец, первая радость встречи была утолена, и Петра усадили за стол и начали потчевать домашними пирогами, кулебяками, заливным из хариуса, компотами, и чаем с вареньями.
  Пока Пётр утолял голод, Дарья Романовна сообщила ему, что в феврале они станут родителями.
  От неожиданности Пётр подавился куском пирога с капустой, и закашлялся, и присутствующие принялись хлопать его по спине ладонями и бить кулаками.
  Наконец, он оправился и попросил повторить то, что сказала его возлюбленная. Она ещё раз подтвердила, что он станет отцом, а Пётр не знал, как выразить свои чувства, потому что он ничего не чувствовал: ни радости, ни досады. Он был ошеломлён этим известием. Хотя, чему было удивляться, если они были близки с Дарьей Романовной и не единожды.
  Не успел он опомниться от первого сообщения, как Ольга Ивановна обрушила на его голову второе: он обвенчан с Дарьей Романовной, о чём в церковной книге имеется запись от двадцатого апреля 1815 года. И тут же Ольга Ивановна сообщила, в какую кругленькую сумму эта запись ей обошлась. Хорошо, что в этот момент Пётр ничего не жевал, а то подавился бы во второй раз.
  Последовало и третье сообщение, что нужно как можно скорее реально обвенчаться в церкви, желательно ночью, чтобы никто о том не проведал.
  Воистину Петра забросали новостями.
  Последней новостью шёл рассказ Ольги Ивановны о смерти Романа Алексеевича. Конечно, рассказ был с купюрами. Всё было подано, как событие неожиданное. Ведь апоплексические удары всегда бывают неожиданными, не так ли? А причин для такого удара было предостаточно: бесконечные хозяйственные хлопоты, переедание на ночь, несколько чарок водки, вот и - пожалуйста! Нет человека!
   Прилично помолчали в память усопшего.
  Последняя новость о смерти Романа Алексеевича была самой ошеломляющей. Конечно, Петру не рассказали о ней в деталях. Просто хозяина внезапно хватил удар. Ведь он совсем не берёг себя. Неумеренно кушал. Вот, излишества и сказались на здоровье.
  Пётр про себя удивлялся, потому что ни разу не заметил, что Роман Алексеевич предавался излишествам. Он был крепким, воздержанным, жилистым и поджарым мужчиной. Что-то было не так во всей этой истории. Но приходилось принимать всё, как есть.
  Пётр, в свою очередь, поведал Дарье Романовне, Ольге Ивановне и Ксении Степановне о своих таёжных приключениях. Рассказывал он, разумеется, не обо всём. Самое важное сознательно упустил. А главное женщины усвоили: Пётр Васильевич нашёл месторождение золота, и теперь он богат.
   Эту новость домочадцы встретили восторженными криками "Ура!".
   Пётр тут же пообещал тёще возместить убытки, чем весьма её порадовал. На это она не слишком рассчитывала.
   После обмена сногсшибательными новостями, свежеиспечённые родственники разошлись по своим делам.
   Ольга Ивановна помчалась в церковь договориться с отцом Феофилом о ночном венчании влюблённой пары.
  И хотя Дарья Романовна повисла не шее мужа, не желая никуда его отпускать, он всё же решительно разжал её руки и вырвался из объятий, объясняя, что его ждут неотложные дела по регистрации золотоносного участка. Это склонило Дарью Романовну в пользу его временной свободы.
  Вообще, Пётр обнаружил магическую силу слова "золото". Оно, как волшебный ключ, открывало все двери, и было властно даже над любовными объятиями. Это его неприятно удивило, но, впрочем, было бы куда хуже, если бы Дарья Романовна лишила его воли, как Далила лишила воли Самсона.
  Пётр поспешил вон и приказал слугам заложить коляску.
  Пока кучер запрягал лошадей, на крыльцо, где Пётр ожидал коляску, выпорхнула пышно наряженная в зелёное шёлковое платье и огромную шляпу салатного цвета, Дарья Романовна и объявила, что она поедет вместе с мужем, потому, что не хочет расставаться с ним ни на минуту.
   Пётр оторопел, поскольку не ожидал такой прыти от молодой жены, но был вынужден смириться, чтобы не огорчать её отказом. Он от кого-то слышал, что беременных нельзя расстраивать.
   Он был недоволен, хотя и не подал виду, и подумал, что жену придётся воспитывать, чтобы она поняла, что для мужчины на первом месте - дело, а потом всё остальное.
   "Может, ей самой надоест таскаться по присутственным местам, скучать, ожидая на стуле в коридоре, пока он разговаривает в кабинетах чиновников, - думал он, - и попросится домой".
   К Федоту Матвееву он не поехал. К нему он должен был поехать один. Жена была там ни к чему.
  Пётр поехал с женой в Городскую Управу записываться в купцы Первой гильдии. Он объявил свой капитал в миллион рублей, как посоветовал ему Савелий Карпыч. Мелкие чиновники забегали в комнату, где оформляли свидетельство на купца первой гильдии Пётра Васильевича Широкова. Всем хотелось посмотреть на живого миллионера. Миллионер оказался совсем молодым человеком, и у него была хорошенькая жена, имя которой тоже вписали в документ.
  Заплатив к Казначействе гильдейскую подать, Пётр получил документ, свидетельствующий о его принадлежности к купечеству первой гильдии.
  Теперь у него были развязаны руки. Он мог заниматься, чем угодно и в каких угодно масштабах.
  В Земельном Департаменте Пётр подал заявку на освоение земельного участка в тайге с точным указанием координат, которые дал ему Савелий Карпыч. Чиновники, молча, удивились, зачем нужен этот участок земли в тайге красиво одетому господину, пока не догадались, что это неспроста. Но свои догадки держали при себе, не будучи уверенными в их достоверности.
  К вечеру вернулись домой. Дарья Романовна устала, но на усталость не жаловалась. Догадывалась, что муж жалоб не одобрит. Глядя на него, делового, подтянутого, энергичного, вокруг которого подобострастно вились мелкие чиновники, она начала догадываться, что этим человеком она управлять не сможет.
  За ужином, Ольга Ивановна объявила, что договорилась с отцом Феофилом в сегодняшнюю ночь о венчании.
  Дарья Романовна запричитала, что у неё нет подвенечного платья и фаты, и кольца не куплены, и вообще, как-то всё слишком быстро происходит. Но предусмотрительная маменька вынула из сундука и подвенечное платье, и фату и кольца, лишь бы дитя её не огорчалось.
  Пётр и Дарья Романовна подивились расторопности Ольги Романовны.
  После двенадцати по распоряжению маменьки была подана коляска и вся компания, включая посвящённую в тайну Ксению Степановну, покатила в церковь, где им была открыта узкая боковая дверь. Сторожу за хорошую службу заранее был вручён штоф водки, и теперь он спал в своей сторожке мертвецким сном. Реальное венчание состоялось. А запись уже существовала.
  
  
  
  Глава 43
  
  Наутро Пётр собирался поехать к Федоту Матвееву и исполнить всё, о чём говорил ему Савелий Карпыч .
  Он осторожно, чтобы не потревожить молодую жену, выбрался из супружеской кровати и направился в ванную комнату. Но когда он, свежий и довольный, стоял на крыльце, ожидая коляску, выбежала Дарья Романовна в розовом пеньюаре и сказала, чтобы он подождал её, пока она умоется, оденется и позавтракает и они поедут вместе, как и вчера.
   - А что это у вас? - воскликнула она, указывая на холщовую сумку, которую он держал в руке.
   - Золото, - невозмутимо ответил он.
   - Ой, как интересно! Неужели? Можно я подержу?
  Пётр отвёл её руку:
   - Не надо! Это тяжёлая сумка.
  Лицо Пётра осталось непроницаемым. Дарья Романовна, поднявшись на цыпочки, чмокнула его в щёку, и упорхнула, как прелестная розовая бабочка, умываться, одеваться и завтракать. В это время кучер подал коляску, Пётр сел в неё и укатил один. Это был первый жестокий урок, преподанный им жене. Дорогой он размышлял, что вечером его ждёт скандал, истерика, упрёки и прочее, что полагается перенести своенравному мужу, но он твердо решил не поддаваться на все эти женские уловки и гнуть свою линию до конца, пока она не смирится. Пусть занимается своими женскими делами. Пусть шьёт и вяжет придание малышу.
  "Я должен быть свободен от женских прихотей и капризов, - думал он, - иначе она сядет мне на шею и будет дёргать меня за уши, поворачивая мою голову туда, куда ей будет угодно. Как бы я её ни любил, на первом месте для меня - дело. Всё остальное - на втором и на третьем. Если я сейчас не объясню ей правила поведения со мной, ничего хорошего нас не ждёт в семейной жизни. Будет только взаимное раздражение. Я совсем не желаю притеснять свободы моей жены. Пусть занимается, чем хочет. Даже, если ей угодно заниматься каким-нибудь общественным делом, например, благотворительностью, или принимать участие в делах своей матери, которая совсем неплохо, как я понял, управляется с ними, пусть. Я буду только рад. Но путаться у меня под ногами и мешать мне я не позволю никому, даже жене".
  Вечером он твёрдо решил поговорить с Дарьей Романовной.
  А пока он сосредоточился на предстоящей встрече с старообрядцем Федотом Матвеевым.
  Кучер привёз его к названному адресу. Перед Пётром был глухой и высокий деревянный забор с резными воротами и калиткой. Ничего не было видно за забором, кроме железной красной крыши дома. Пётр велел кучеру ждать, подошёл к калитке и ударил медным кольцом о медную пластину. Раздался грозный собачий лай. По голосу собаки было понятно, что это крупный и злой пёс. Через некоторое время раздались чёткие шаги по деревянному настилу, мужской голос прикрикнул на пса, стало тихо, калитка слегка приоткрылась, и Пётр увидел перед собой высокого мужика лет под сорок в косоворотке с закатанными по локоть рукавами.
   - Кто таков? Что надо? - неприветливо спросил мужик, окинув Пётра проницательным взглядом серых глаз из-под густых бровей.
   - Я Пётр Широков к Федоту Матвееву от Савелия Карпыча, - робея сказал Пётр.
   - Ждите! - сказал мужик, и закрыл калитку.
   - Прошло несколько минут. Пётр ждал. Наконец снова раздались чёткие шаги, калитка распахнулась шире, и тот же мужик пропустил Пётра внутрь. Перед ним расстилался обширный двор, поросший утиной травкой. Посередине двора стоял двухэтажный дом с каменным нижним этажом и деревянным верхним. В разных направлениях от главного крыльца дома шли деревянные настилы разной ширины к хозяйственным постройкам по периметру двора.
  "Как разумно, - подумал Пётр, - в грязь, дождь и снег обувь остаётся чистой. Я заведу такой же дом и такой же двор".
  Мужик провёл его в дом. По внутренней лестнице они поднялись на второй этаж и очутились в просторной гостиной, обставленной добротной мебелью, обитой зелёным шёлком.
   - Присядьте, - пригласил мужик, указав на кресло, и удалился.
  Пётр сел и огляделся.
  "Если бы я не знал, что нахожусь в Красноярске, - подумал он, - то решил бы, что я в одном из лучших домов Петербурга или Москвы"..
  Двустворчатые двери распахнулись, и вошёл мужчина среднего роста, с приятным загорелым лицом, обрамлённым седеющей бородой с усами. Одет он был в серый сюртук и чёрные панталоны. Он протянул Пётру руку и представился:
   - Федот Матвеев, купец первой гильдии.
  Пётр, встав, пожал протянутую крепкую руку Матвеева:
   - Пётр Широков, купец первой гильдии со вчерашнего дня.
  Хозяин усадил гостя:
   - Я знаю, - просто сказал он. - Слухи здесь разносятся мгновенно. Принесли?
  Пётр протянул ему холщовую сумку, которую держал в руке. Матвеев вынул из сумки свёрток, положил на стол и развернул ткань. Пять тяжёлых брусков, завёрнутых в тряпицы, лежали перед ним. Матвеев осторожно развернул один из них. Блеснуло золото.
   - Вы хотя бы приблизительно знаете цену всего этого золота? - спросил Матвеев.
   - Весьма приблизительно, - ответил Пётр.
   - Здесь золота примерно на двадцать пять миллиардов шестьсот миллионов рублей, - сказал Матвеев, испытующе глядя в глаза Пётра,
  Тот остался невозмутим.
   - Теперь расскажите, что вы хотите сделать на эти деньги?
   - Первым делом, Савелий Карпыч велел мне купить хороший дом, обстановку, завести прислугу и выезд.
   - Отлично! Дальше.
   - Я хочу купить или заложить на верфи большой парусно-вёсельный баркас, закупить разнообразного товару и плыть туда, откуда я прибыл, чтобы обеспечить жителей по берегам Ангары зерном, железом, оружием, боеприпасами, тканями, медной и глиняной посудой, рыболовными снастями, лекарствами, словом всем, что необходимо людям и в чём они нуждаются.
   - Похвально. Советую покупать не баркас, а струг. Плоскодонное судно устойчивей и может поднять больше груза. Дальше!
   - Я хочу проложить сухопутную дорогу с мостами через таёжные реки через тайгу к берегам Ангары, чтобы постоянно не рисковать, везя товар водным путём через Казачинские пороги. Думаю, гильдия меня поддержат в этом. Купцам нужен безопасный путь, а не опасный водный. Там очень большой риск для судна перевернуться.
   - Об этом надо подумать и посовещаться с общиной. Дальше!
   - Эта дорога через тайгу нужна ещё для одного дела. Я хочу начать разработку золотоносного месторождения.
   - Хотите стать золотопромышленником?
   - Именно.
   - Что же, государству всегда нужно золото. Что ещё?
   Кое-что хочу сделать для города. Например, построить начальную бесплатную школу, учительскую семинарию, мужскую и женскую гимназии, ремесленное училище. Ещё хочу, построить богадельню для стариков и старух при соборе и приют для подкидышей, а также приют для бездомных животных. Ещё хорошо бы разбить городской сад и благоустроить набережную.
   - Что же, всё это богоугодные планы. Сил хватит?
   - Я хочу привлечь ко всем этим делам купцов и богатых мещан. Пусть вкладываются, контролируют, участвуют, всеми доступными им, способами.
   - Ну, что же, благие помыслы и планы. Мне известно, что через год-другой будет открыт Государственный коммерческий банк для кредитования купечества. Как только он откроется, мы пометим туда ваш капитал, а пока золото будет храниться здесь у меня, и вы сможете получить деньги ассигнациями или золотыми монетами в любое время в любых количествах.
   Что вы собираетесь делать сегодня?
   - Хочу поездить по городу и присмотреть подходящий дом для своей семьи. И нанять обслугу.
   - Понятно. Однако нет никакой нужды ездить по всему городу в поисках дома и обслуги. Я могу посоветовать вам подходящий дом с обслугой. Если вы не возражаете, обслуга набрана из старообрядцев. Это честные, надёжные и проверенные люди. Если дом вам понравится, вы можете сегодня же оформить купчую у нотариуса. Дать вам адрес?
   - Конечно. С радостью приму вашу помощь. Простите, а как вас по отчеству?
   - Так Федот Савельевич я, - улыбнулся хозяин.
   "Как же я сразу не догадался, - промелькнуло в голове Петра. - Это же его сын!"
   Федот Савельевич вынул из кармана небольшой блокнот, и, вырвав из него страничку с заранее написанным на ней адресом, передал Пётру.
   Гость понял, что аудиенция окончена.
   - Позвольте откланяться, - сказал он, поднимаясь. - И огромное вам спасибо за всё!
   - Подождите, - сказал хозяин и позвонил в серебряный колокольчик, стоявший на столе.
   Явился уже знакомый мужчина, но теперь переодевшийся в чёрный сюртук. В руках он держал коричневый кожаный саквояж. Его он поставил у ног Пётра.
   - Это вам на первые расходы, - улыбаясь, сказал Федот Савельевич. - Вы же должны расплатиться за дом и обстановку. Кстати, об обстановке. У нас в городе есть отличные мебельные магазины, где вы с вашей супругой можете выбрать мебель себе по душе. Это будет прекрасное развлечение для супруги. Женщины любят заниматься благоустройством семейного гнёздышка. Не думаю, что ваша супруга исключение. Она выберет всё самое лучшее, я уверен.
  
  
  Глава 44
  
   Пока Пётр ехал в экипаже по указанному Федотом Савельичем адресу, он раздумывал о том, что теперь старообрядцы контролируют его не только его будущую деятельность, но и его личную жизнь. Однако этот контроль таким удивительным образом совпадал с его устремлениями, что ни связывал и не оскорблял его самолюбие.
   "Но почему именно я? - размышлял Пётр. - Одно объяснение я получил от Савелия Карпыча. А ведь я набрёл на него вроде бы случайно. Но на самом деле, случайно ли? Сдаётся мне, что нет ничего случайного, всё как-то взаимосвязано. Наверное, это и есть судьба. Не пошёл бы я бродить по деревне, не встретил бы старика. Но ведь что-то побудило меня пойти по деревне? Ведь был какой-то внутренний толчок?
   Похоже, что старообрядцы смотрят на меня, как на промежуточное связующее звено между собой и миром, которого они сторонятся, не ожидая от него ничего хорошего. Зачем-то я им нужен. Может быть, среди других причин, которые мне ещё не вполне понятны, есть и такая: общество должно через меня убедиться в том, что старообрядцы мирные, работящие, добрые люди, никому не желающие зла, и желающие приносить пользу государству.
   Как бы там ни было, до тех пор их воля совпадает с моей волей, противиться я не стану. А дальше, посмотрим".
   - Приехали, - сказал кучер, наклоняясь к окошечку.
   Пётр вышёл из экипажа.
   Перед ним был точно такой же высокий деревянный забор, как вокруг усадьбы Федота Савельича. Точно такие же резные ворота с крышей наверху и калитка с медным кольцом.
   Пётр ударил кольцом о медную накладку на калитке. Через некоторое время раздались шаги, калитка приоткрылась, и выглянул мужчина средних лет.
   - Проходите, - сказал он. - Вы покупатель?
   - Да, - отвечал Пётр.
   - А я управляющий этим имением, Иван Иванович Тихонов.
   Пётр вошёл во двор.
   На другой стороне обширного крытого крышей двора, стоял просторный двухэтажный дом. Первый этаж был каменным, второй деревянным.
   Пётр с удовольствием отметил, что к хозяйственным постройкам по периметру двора вели деревянные мостки, разной ширины. По ним от ворот к дому мог проехать свободно экипаж, и у дома развернуться на широкой площадке у крыльца.
   Сопровождаемый управляющим, игравшим роль проводника, он осмотрел дом. Нижний этаж предназначался для обслуги. Комнаты были обставлены всем необходимым для жизни. Просторные пустые комнаты верхнего этажа ждали обстановки.
   Пётр и Тихонов обошли хозяйственные постройки: дровяник, коровник, птичник, псарню, конюшню, овчарню, кузню, каретник. Помещения были отапливаемы голландскими печами и производили отрадное впечатление заботы и основательности.
   Они вернулись к дому. На крыльце выстроилась обслуга дома: дворецкий, повар с поварёнком, буфетчик, истопник, горничная, и два сторожа. Все, кроме солидного дворецкого, молодые и улыбчивые.
   - Я взял на себя смелость нанять обслугу дома, - сказал управляющий Тихонов, но, если вам кто-то не понравится, скажите, я заменю вашим кандидатом.
   - Я не видел их в деле, - сказал Пётр. - Пусть остаются.
   - Уверяю вас, - сказал Тихонов, - это очень ответственные люди.
   - Не сомневаюсь, - улыбнулся Пётр. - Впишите в обслугу также Галсана, моего телохранителя, и Фёдора Порохова, моего кучера.
   - Слушаюсь! Осмелюсь доложить, что обслугу хозяйственных помещений я ещё не нанял.
   - Наймите. Я покупаю дом.
   - Слушаюсь!
   Обслуга исчезла в доме.
   "Ещё немного, - смеялся про себя Пётр, - и он скажет "Ваше сиятельство!"
   - Когда вы переезжаете:
   - Завтра завезут обстановку. Думаю, послезавтра.
   - Отлично!
   Вторую половину дня Пётр оформлял документы на покупку дома. Он был рад, что уедет из дома тёщи, где всё напоминало ему о том, что он разносил дрова и топил печи. Теперь всё переменилось.
   Вечером он приехал домой, когда семья ужинала.
   Пётр вошёл в столовую, поздоровался с домочадцами, сел за стол и весело сказал:
   - А разве вежливость не обязывает мне ответить на приветствие?
   Молчание тёщи и жены было ему ответом. Только Ксения Степановна робко пробормотала "Добрый вечер!" и глаза Ольги Ивановны в неё метнули ядовитую стрелу. Яд Лернейской гидры, пропитавший стрелы Геракла и случайно поразивший кентавра Хирона, был ничуть не более страшен. Ксения Степановна поняла, что совершила непростительную ошибку и, скорее всего, ей будет отказано от дома.
   Это понял и Пётр и подумал, что надо будет взять Ксению Степановну в свой дом или купить ей собственный подходящий домик.
   - Благодарю вас! - обратился Пётр к Ксении Степановна, - а то я, было, подумал, что нахожусь в столовой один.
   Его фраза окончательно решила судьбу бедной дальней родственницы и приживалки. Если бы Ольга Ивановна могла, она немедленно выгнала бы её из дома. Но при Пётре она не посмела этого сделать, чтобы не прослыть в его глазах жестокой женщиной.
   - Хорошо! - сказал в пространство Пётр, кладя себе на тарелку кусок жареного поросёнка. - Имеющие уши, да слышат. Я сегодня купил нам дом, дорогая Дарья Романовна. Обслуга дома уже на месте. Осталось только выбрать и купить обстановку.
   Тёща не выдержала обета молчания, бросила на стол нож и вилку и визгливым срывающимся голосом передразнила зятя:
   - "Я сегодня купил нам дом!" А кого вы спросили, прежде, чем покупать дом, хочет ли кто-нибудь в него переезжать? Разве дом не покупают, прежде посоветовавшись с семьёй и поглядев на него? Разве у моей дочери нет родительского дома, к которому она привыкла? Разве моей дочери в её положении не нужна забота матери? "Я сегодня купил нам дом!". Это возмутительно, особенно после того, что произошло утром!
   Пётр невозмутимо жевал, как будто не слышал, что выкрикивала тёща.
   Покончив с поросёнком, он положил себе на тарелку кусок пирога с капустой и вновь невозмутимо принялся есть.
   Тёща смотрела на него злыми глазами. Дарья Романовна смотрела в свою тарелку и не смела ни есть, ни поднять глаз на мужа или на мать.
   Покончив с пирогом, Пётр налил себе смородинового компота, и негромко повторил:
   - Имеющий уши, да слышит! Завтра в девять утра я жду вас, Дарья Романовна, чтобы поехать вместе в мебельный магазин, чтобы выбрать обстановку для нового дома. Ксения Степановна, угодно вам сопровождать нас? Один ум хорошо, как говорится, а два женских лучше. Поможете советом?
   Ксения Степановна робко пробормотала:
   - Конечно. Я с удовольствием!
   И приговор был Ольгой Ивановной тут же подписан и пересмотру не подлежал.
   - А теперь благодарю всех за отличный ужин и содержательные беседы, - сказал, поднимаясь, Пётр. - Дарья Романовна, я жду вас в спальне.
   Ольга Ивановна вскочила:
   - Я никому не позволю игнорировать меня в моём доме! - выкрикнула она, и уже не могла остановиться. - Вы обидели утром жену, она целый день плакала! Она страдала! Вы - бесчувственный чурбан! После того, что я для вас сделала, вы смеете не отвечать мне в моём доме, за моим столом. А чей это был поросёнок и пирог?
   Пётр насмешливо смотрел на тёщу.
   - С моей женой я разберусь сам без вашего участия. Ваш дом я освобожу послезавтра. Потерпите. И примите вот это за ужин и за постой. Это за троих. Кстати, этого хватит, чтобы вернуть вам долг за запись в церковной книге, о которой я вас не просил.
  Он опустил руку в карман сюртука, вынул золотую монету и, обойдя стол, положил её перед Ольгой Ивановной.
   - Я вас жду! - сказал он жене. - Мне необходимо с вами поговорить.
  Пётр вышел, оставив поле сражения.
  Ольга Ивановна стояла, как молнией поражённая, хватая ртом воздух. Взглянув на неё, Дарья Романовна испугалась, что матушку хватит апоплексический удар, как батюшку.
   - Щенок неблагодарный! - пустила стрелу тёща вслед зятю, но промахнулась. Зять был уже далеко. - Взор её пал на Ксению Степановну: - Вон! Завтра же вон из моего дома!
   Приживалка с рыданиями выбежала из столовой.
   Дарья Романовна, бледная, смотрела на мать и пролепетала:
   - Матушка, да успокойтесь вы! Что это с вами?
   - Неужели ты после всего, что он сделал, пойдёшь к этому извергу в спальню? - продекламировала мать, встав в соответствующую позу. Видимо, в ней погибла трагическая актриса.
   В Дарье Романовне пробудился дух сопротивления.
   - Пётр - муж мой, - сказала она, вставая. - Конечно, пойду!
   - Но мы, же договорились! - возопила несчастная мать. - Ты тоже предаёшь меня!
   - Никого я не предаю, - отвечала дочь. - Вы мне - мать. А слушаться теперь я должна мужа. Мы сами разберёмся.
   И непокорная дочь покинула столовую.
   В спальне её дожидался муж. Он не сомневался, что она придёт.
   Он ласково обнял жену, поцеловал и усадил её в кресло.
   - Я должен перед тобою извиниться, - мягко сказал он, - что утром уехал, не дождавшись тебя. Но мне, во-первых, было некогда ждать. А во-вторых, туда, куда я ехал, я не мог тебя взять. Если бы ты вечером сказала мне, что хочешь поехать со мной, я объяснил бы тебе это, и не получилось бы недоразумения и обид. Ты меня простила?
   Он поцеловал её руку.
   Дарья Романовна расплакалась.
   - Отчего ты плачешь?
   - Я думала, что ты меня больше не любишь.
   - Неправда. Я люблю тебя теперь ещё больше, чем прежде, потому что ты станешь матерью нашего ребёнка.
   - Мне показалось, что приехал и ведёшь себя как чужой человек.
   - Я не чужой человек, но я действительно изменился. Ты увидела меня новым, не таким беспечным и пылким юношей, как прежде. Я стал мужчиной. На мне теперь лежит груз ответственности за семью, за общество, за многое другое. Ты родишь ребёнка и поймёшь меня. Ты тоже станешь новой. Ты не будешь больше беспечной девочкой, и на тебя тоже ляжет груз ответственности за ребёнка и за семью. Понимаешь?
   Она кивнула и утёрла слёзы ладонью.
   - Давай, уговоримся с тобой сразу, с первого года нашей новой жизни вдвоём.
   - О чём?
   - О правилах, которым мы должны следовать, чтобы жить согласованно и дружно. Ты ведь хочешь жить согласованно и дружно?
   - Конечно, хочу.
   - Тогда, давай, пообещаем друг другу всегда спрашивать, что можно, а что нельзя делать, чтобы потом не дуться по углам и не играть в молчанку.
   - Это матушка придумала. Она не велела мне разговаривать с тобой, чтобы проучить тебя.
   - Так вот, о твоей матушке. Ты должна любить её и почитать. Это непреложно, но ты не должна позволять ей вмешиваться в нашу семейную жизнь и управлять собой. Это даже не правило. Это закон. Если ты позволишь ей вмешиваться в нашу жизнь и указывать, как себя вести, как нам жить, наша семейная жизнь будет быстро разрушена. Мы с тобой - одна семья. Мы - отдельно. Твоя матушка - отдельно. Она, кстати, ещё довольно молода и может второй раз выйти замуж. Я бы это приветствовал. И договоримся заранее, что наших детей мы будем воспитывать сами, а не спихивать их воспитание на бабушку. Пусть она их любит, пусть приходит в гости, но - тот, же закон! - она не должна вмешиваться в воспитание наших детей и указывать нам, как поступать с ними. Дети должны знать одни руки.
   - Но ведь у них будут кормилицы и няни?
   - Будут, но и разговор с ними другой. И обязанности их крайне ограничены. Она не воспитательницы. Они твои помощницы, которые обязаны тебя слушаться беспрекословно. Теперь вот о чём.
   Я - деловой человек, скоро я стану золотопромышленником. Я часто и подолгу буду в отлучках. Не надо мне мешать, меня упрекать, и висеть гирей на моих ногах. Я должен быть свободен от всего этого. То, чем я собираюсь заниматься, есть дело общественное и я бы даже сказал, государственное. И нашим будущим детям - на пользу. Ты меня понимаешь?
   - Мне кажется, что понимаю.
   Пётр привлёк жену к себе и поцеловал в висок.
   - Умница! Знаешь, я обожаю умных и сообразительных женщин. У нас с тобой будет счастливая и долгая жизнь.
   - Петя, возьмём к себе Ксению Степановну? Мне кажется, матушка на неё сердита и выгоняет из дома. Куда она пойдёт?
   - Конечно. Прямо сейчас беги к ней и скажи об этом. Да, и прибавь, что я беру её не просто в твои компаньонки, а в экономки с хорошим жалованием, которое она будет откладывать на старость, потому, что будет жить на всё готовом. И скорее возвращайся. Я уже соскучился.
   Дарья Романовна просияла и побежала в комнату Ксении Степановны сообщить ей радостную новость.
   Ксения Степановна лежала на кровати и рыдала. Пойти её было некуда. У неё никого не было, кто мог бы приютить её.
   "Наймусь в гувернантки, - думала она, всхлипывая и вытирая простынёй лицо, залитое слезами. - Или в няньки".
   Дальше этого её фантазия не простиралась.
   Дверь её комнаты распахнулась и влетела Дарья Романовна.
   - Ксения Степановна, миленькая, поедете жить с нами в новом доме? Петя предлагает вам место экономки с хорошим жалованием. Вы будете его откладывать на старость, потому, что будете жить на всём готовом.
   Услышав это, Ксения Степановна зарыдала ещё пуще, но теперь уже от радости.
   Обе женщины обнялись и плакали вместе.
   - Он добрый! - говорила Дарья Романовна. - Он самый лучший на свете. Я его так люблю, что мне даже страшно!
  
  
  Глава 45
  
   Фёдора Пётр нашёл в придорожном кабаке.
  Друг был изрядно пьян.
   Пётр вытащил его во двор, где стояла колода с водой для лошадей, заставил опуститься перед ней на колени, и сунул его голову в холодную воду несколько раз. Фёдор отряхивался, как пёс, и орал:
   - .Караул! Тону!
   - Не утонешь! - приговаривал Пётр. - Вставай!
  Он помог Фёдору подняться на ноги. Тот стоял, покачиваясь и тупо глядя на Петра.
   - Чем заплатил за водку? Песком?
   - Песком, чем же ещё!
   - Покажи песок.
  Фёдор полез за пазуху и вынул тряпицу с золотым песком. Видно было и на глаз, что вес его поубавился.
  Пётр поволок Фёдора назад в кабак.
  Кабатчик с огненно рыжей шевелюрой и бородой, горбатым кривоватым носом и голубыми злыми, близко посаженными к носу, глазками, поклонился и спросил:
   - Чего изволите?
   - Я изволю вот чего: верни этому человеку золотой песок. Он выпил не насколько, сколько ты у него взял, а взял ты раз в пятнадцать больше.
   - А если я не верну, то чо будет? - ёрнически сощурился еврей.
   - Чо будет? - вскричал Пётр, хватая с засаленного прилавка штоф и поливая прилавок и пол водкой, - Завтра здесь будет винный пристав, которого ты не успел подкупить, и ещё доложу Федоту Матвееву о твоих художествах, и не будет здесь ни твоего кабака, ни тебя. Понял?
  Кабатчик переменился в лице.
   - Тише, тише, господин хороший, не знаю, как вас зовут. Я всё верну, только, кто мне заплатит за водку, которую ваш друг выпил?
   - Я тебе заплачу! Гони золото!
  Тотчас из-под прилавка появился белый тряпичный свёрточек и лёг в руку Пётра. Пётр передал его отрезвевшему Фёдору, вынул из кармана ассигнацию и отдал кабатчику.
   - Это тебе за то, что он выпил, и за то, что я вылил. И запомни: зовут меня Пётр Васильевич Широков, и, если ты ещё раз кого-нибудь вздумаешь облапошить, на каторгу пойдёшь, подлец. Понял?
   - Понял, понял, Пётр Васильевич! - униженно кланялся кабатчик.
   - Ловко ты его! - восхитился Фёдор, когда они вышли из кабака. - А кто такой Фёдот Матвеев, что кабатчик его так испугался?
   - Федот Матвеев - богатый старообрядец и держит Красноярск пуще всех урядников, приставов и городского головы.
   - А ты откуда его знаешь?
   - Федя, тебе не обязательно знать все детали моей жизни. Давно ты в кабаке пьёшь?
   - А тебе, стало быть, нужно знать все детали моей жизни?
   - Да, это так. Я хочу, чтобы ты не пил, и, тем более, не пропивал золото, спуская его жидам, а занимался полезным делом. Удовлетворись знанием, что я - правая рука Федота Матвеева. Так получилось. Хочешь быть моим кучером и артельщиком? Я открыл золотой прииск? Мне нужен верный человек, но только если он не лентяй, и не пьяница.
  Фёдор смотрел на Пётра во все глаза.
   - Ты нашёл золотую жилу?
   - Нашёл. Ну, так, как? По рукам?
   - Заманчиво. Так я у тебя буду кучером? Это я у Дмитриева кучером был, а Дмитриев был барин.
   - Считай, что я теперь тоже барин. Я - купец первой гильдии с правами дворянина.
  Фёдор оглядел Пётра с головы до ног.
   - Одет по-барски. И бумага есть?
   - Есть, Федя, не сомневайся. Мне кучер нужен. Будешь артельщиком, поставлю тебя за главного. Будешь следить за простыми артельщиками, чтобы золото не воровали. Пройдёт немного времени, и ты станешь богат. Заведёшь свой дом и обслугу. Женишься. Детишки пойдут. Я буду тебе, хорошо платить за работу.
   - Собственный дом?
   - Да, дорогой друг, собственный.
   Фёдор почесал затылок.
   - Ну, ладно! Уговорил!
   - А где Галсан?
   - В тайгу убёг на недельку. Не может без тайги. Белку да соболя пошёл добывать.
   - Ладно. Я ему хочу предложить место моего телохранителя. Кстати, а чего ты запил? Или без причины?
   - Как без причины! - вскричал Фёдор. - Кто же пьёт без причины! Есть причина! Злодей наказан!
   - Какой злодей? Ты о ком?
   - Так Бонапарт! Бежал он с Эльбы, собрал войско, и дали ему последний бой в середине июня Россия, Великобритания, Австрия и Пруссия. Начистили ему морду! Никак не запомню название бельгийской деревеньки, возле которой это произошло. А через несколько дней Наполеон отрёкся от престола и сдался англичанам. А теперь те везут его куда-то далеко в ссылку на остров в Тихом океане. Оттуда не сбежишь!
   - Так ты, выходит, с радости пьёшь?
   - Отнюдь, нет! С горя! Никогда Дмитриев не узнает о том, что злодей наказан и больше не будет никому вредить.
   - Уверяю тебя, Федя, вредителей будет ещё много. Думаешь, Наполеон один такой? А если иной мир есть, то Дмитриев узнает и порадуется, что Бонапарту конец.
   - Ты сейчас со мной как священник говоришь или как человек?
   - А что, священник не человек?
   - Священник говорит, что велят. Человек может сомневаться или не верить в то, что говорит священник. И чёрт его знает, есть тот мир или нет его. Никто оттуда не возвращался и нам не доложил.
   - Наверное, ты прав. Как священник я обязан говорить, что иной мир есть. Но как человек я не знаю, есть он или нет его. Хочется верить, что он есть. Тогда мы с Львом Павловичем встретимся. Ладно, давай взвесим твой песок и я выдам тебе золотыми монетами и ассигнациями и идем покупать тебе дом. Нельзя человеку жить по постоялым дворам.
   Когда Галсан вернулся из тайги, Пётр переговорил с ним и заручился его согласием стать артельщиком золотоносного месторождения и личным телохранителем Пётра.
   - Только ты меня иногда отпускай в тайгу, - попросил Галсан.
   - Ладно, а кто меня в эту неделю охранять будет?
   - А Федя! Вон он, какой здоровый, и сабля у него есть.
   - Ладно. Договорились. А теперь пойдём покупать тебе дом.
   Дома для Фёдора и Галсана были куплены неподалёку от дома Петра.
   Устроив своих друзей, Пётр, первым делом, занялся обустройством своего нового дома. Вместе с женой он объехал все мебельные магазины Красноярска, и они выбрали недорогую, но прочную и красивую мебель.
   - Ничего лишнего нам не надо, - говорил Пётр, и его жена соглашалась.
   Обустроив дом, Пётр занялся общественными делами.
  
  
  Глава 46
  
  Он занялся покупкой парусно-вёсельного струга и товаров. Фёдор и Галсан помогали ему во всём. Они были прекрасными исполнителями его воли.
  Морально Пётр готовил жену к тому, что весной он снова уплывёт на струге вниз по Енисею и вверх по Ангаре, как обещал старообрядцам, с тем, чтобы снабдить их товарами первой необходимости. Он умудрился привлечь к этому делу и жену. Она выбирали ткани в магазине, которые, с её точки зрения, могли бы понравиться жёнам старообрядцев, а также посуду в посудной лавке и различные хозяйственные мелочи.
  Дарья Романовна занималась порученным ей делом с увлечением. Ей нравилось доверие мужа, и она гордилась быть его помощницей. Муж похваливал её за выбранные товары. Он, между тем, набрал несколько матросов для управления стругом, и, конечно, не без подсказок Федота Матвеева, с которым у Петра была постоянная и крепкая связь, постепенно переходившая в дружбу.
  В феврале 1816 года у Петра Васильевича и Дарьи Романовны родился первенец. Назвали его Павлом. Ребёнок был здоровый, спокойный, и, глядя на него, Пётр Васильевич предрекал ему большое будущее.
   - Он пойдёт дальше меня, - говорил он счастливой жене. - Он будет богат, уважаем, и займётся политикой. Вот, увидишь!
  За месяц до рождения сына Пётр случайно узнал, что в конце лета 1815 года на Казачинских порогах разбился вёсельный баркас. Тело того, кто управлял баркасом, и не справился с управлением, было выброшено ниже по течению на отмель. Пётр понял, что это был Тимофей.
  "Жаль, - думал Пётр, - хороший он был парень, но лучше ему было бы оставаться священником и не ехать в Сибирь за золотом. Он, к сожалению, не только с баркасом не управился, но прежде, со своим характером и с жадностью".
  Как только в начале июня Енисей очистился ото льда, чердачный струг, названный "Павлом" в честь сына Петра, спустили на воду, нагрузили товарами, команда села на вёсла и отплыла вниз по Енисею. Галсан с его зоркими глазами был назначен вперёдсмотрящим. Через несколько часов его сменял Фёдор. Пётр сидел на руле. Его сменял кто-нибудь из опытных матросов.
   Плыли быстро, к ночи приставая к берегу, разводя костры и готовя кашу с мясом и ночлег под руководством Галсана, научившего всех матросов быстро строить шалаши.
   Через Казачинские пороги проскочили без приключений, благодаря бдительности Галсана.
   Вверх по Ангаре до села Златогорово поднялись на парусе.
   Когда приплыли в пункт назначения, на берегу струг встречали не только жители этой деревни, но и жители многих других деревень, скрытых в чаще тайги. Жители помогли разгрузить струг, бережно перенеся товары на центральную улицу, где были устроены импровизированные шалаши. Пётр руководил разгрузкой и сортировал, в какой шалаш отнести тот или иной товар. Утром следующего дня началась ярмарка. К вечеру все товары были куплены. Пётр, занятый весь день, вечером отправился к тому месту, где прежде встречался с Савелием Карпычем Собакиным. Но на завалинке его не было. Калитка открылась, и средний сын Собакина Степан вышел и, поклонившись Пётру, пригласил его войти в дом. Это было неслыханной привилегией.
   Двор был крытый тёсом, с тесовыми дорожками, разбегающимися в разные стороны от ворот. Крыша, впрочем, не была цельной. В середине двора над головой оставалось "окно" саженей примерно на две в квадрате. Через "окно" виднелось небо, и лился свет.
   "Как у них всё разумно устроено, - подумал Пётр. Зимой двор не завален снегом. Подмёл и чисто. Хорошо, что и двор крыт".
   Войдя в дом, Пётр подивился чистоте некрашеных полов, застеленных домоткаными ковриками. Стены были бревенчатыми, не обшитыми тёсом, не окрашенными, и сверкающими чистотой.
   В красном углу Пётр сразу заметил иконостас, ничем не отличающийся от православных иконостасов. Так же мерцала масляная лампада.
   "Люди одной веры, а разделяемся, как враги, - подумал Пётр. - Нехорошо это! Неправильно преследовать и гнать их".
   По стенам комнаты располагались широкие до блеска выскобленные лавки. Ночью они предназначались для сна. Главное место занимала русская печь, подательница тепла, кормилица и поилица.
   Под иконостасом стоял стол. За столом сидел на лавке Савелий Карпыч. Пётр поклонился ему в пояс.
   - Садись рядом, - сказал старик. - Поговорим.
   Пётр сел на лавку.
   - Молодец! Сдержал слово. Народ очень доволен. Что дальше собираешься делать?
   - Завтра поплыву обратно, соберу артель работников, инструменты и привезу сюда, чтобы начать промышленную разработку жилы.
   Савелий Карпыч укоризненно покачал головой:
   - Какой ты торопыга. Так прямо сразу и начать?
   - Ну, а чего ждать?
   - И сколько человек ты собираешься привезти?
   - Думаю, человек двенадцать.
   -А жить они у тебя, где будут?
   - Можно чумы поставить. Или шалаши.
   - А зимой?
   - Ну, живут же тунгусы круглый год в чумах.
   - Ты тунгусов собираешься в артель брать?
   - Нет, конечно. Русских.
   - Русский человек - не тунгус. Сезон он, конечно, может пожить в чуме, но круглый год вряд ли. Разбегутся они у тебя.
   Пётр озадаченно молчал.
   Савелий Карпыч поглаживал бороду и тоже молчал. Вошёл мужик с самоваром, поставил его на стол, принёс чашки и баранки в берестяном коробе и удалился.
   - Давай чай пить, - предложил старик.
   Зная обычаи старообрядцев, Пётр отцепил от пояса жестяную кружку и поставил на стол.
   Старик одобрительно хмыкнул, налил в кружку Петра "чай", заваренный на смородиновых листьях и пододвинул короб с баранками.
   - Пей, и слушай. Прежде, чем от работника пользу ждать, надо, чтобы работник над собой хозяйскую заботу почувствовал. Русский человек привык в избе с русской печью жить. Негоже ему, как тунгусу в чуме ютиться. У всякого народа свой обычай. Тунгус кочует. Русский сидит на месте и обживает его. Пришёл русский человек после трудного дня, помылся в печи, горячих щей с мясом похлебал из горшка, чистый и сытый спать лёг, отдохнул и наутро снова готов к работе. Смекаешь?
   - Смекаю.
   - Вот этим и займись, прежде всего. А устроишь всё для людей, вези артель на прииск. Что ещё у тебя по плану?
   - Дорогу хочу сухопутную построить от Красноярска до этих мест.
   - А зачем?
   - Торговые обозы можно будет пустить. Это будет быстрее и безопаснее, чем по воде.
   - Ну, да, ну, да! А вместе с обозами хлынут сюда лихие люди с известными целями. Повадятся чиновники ездить, чтобы нас притеснять. И придётся сняться нам с насиженных мест и ехать выше на север по Енисею. Как думаешь, хорошо ты придумал?
   Пётр перестал прихлёбывать ароматный "чай" и задумался.
   Молчание затянулось.
   - Ну, чо? - прервал его старик. - Почто замолчал? Я тебе вопрос задал, хорошо ли ты придумал про сухопутную дорогу?
   - Что и говорить? Плохо придумал. Вернее, совсем не подумал. Конечно, я не стану этого делать.
   - Вот, и славно. Лучше баркас купи или ещё один струг. Плавай и торгуй. Плавай и вози людей и добычу. Река наша кормилица от века. Кормилица, дорога и спасительница. Рекой не пренебрегай. Дорога, сделанная человеческими руками, зарастёт и разрушится. Река - не от человека, а от Бога, потому она вечна. Наладишь жизнь на прииске, прииск станет прибыль давать, чем ещё займёшься?
   - Хочу в городе заложить здания начальной школы, гимназии, аптеки, больницы, библиотеки, суда, воспитательного дома и богадельни.
   - Похвально! А отчего в перечне храма или часовни нет?
   - А надо?
   - Это, как ты пожелаешь.
   - Думаю, надо оставить поле деятельности и для других купцов. Они и поставят часовни и храмы. А ещё хочу городской сад заложить для гуляний, и чтобы в том саду фонтаны били и оркестр играл по воскресным дням. А зимой там можно каток заливать. Пусть люди радуются.
   - Ничего не забыл?
   - Если что-то забыл, то другие напомнят.
   - Это всё траты. Прииск, конечно, деньгами тебя обеспечит. Но надо бы и ещё из чего-то прибыль извлекать.
   - Кажется, я вас понял. Открою гончарную мастерскую. Глины много. Если дело хорошо пойдёт, можно будет фарфоровый завод организовать. Зачем из других городов возить посуду? Вами себя должны всем обеспечивать и товар другим продавать.
   - Хорошее дело!
   - Дерева у нас много. Можно лесопилку открыть, да плотницкое и столярное дело наладить. Со временем и мебелью заняться. Краснодеревщиков выписать из центральных городов.
   - Хорошо! Ну, дай Бог тебе здоровья, сил и трудолюбия. А мы, поможем. Добрым делам, отчего не помочь! А теперь, давай прощаться. Пора мне отдохнуть.
   Пётр прицепил свою кружку к поясу, встал, поклонился старику в пояс и вышел вон. Степан проводил его до калитки.
   "Старик преподал мне несколько важных уроков", - подумал Пётр.
  
  
  Глава 47
  
   В то время как в течение десяти последующих лет Пётр Васильевич Широков проводил в неустанных, беспрерывных трудах и хлопотах по благоустройству Красноярска и Красноярского края, не ведая сомнений, что только так нужно и стоит жить во имя блага государства, общества, и семьи, которая у него росла и обновлялась новыми домочадцами, в столицах и центральных губерниях Российской империи производилось тайное копошение всем недовольных людей.
   Деятельный и энергичный Пётр не был один. Тысячи деловых людей по всей России, болеющих о процветании страны, поступали точно так же, как он.
  Недовольных людей было два типа. С одной стороны крестьяне. С другой стороны вполне обеспеченные и обласканные Государем и правительством военные люди в чинах и орденах, полученных вполне заслуженно за кампанию 1812 года.
   Если крестьян, бежавших от произвола помещиков на Дон, где, как казалось беглым людям, царствует вольница, можно было понять и, то благополучных, сытых, обеспеченных и покрытых военной славой русских офицеров понять было не только трудно, но и невозможно.
   Сбивались в стаи, писали программы и пощёлкивали зубами на власть. Как грибы в лесу множились: "Союз спасения", "Союз благоденствия", "Северное тайное общество", "Южное тайное общество", "Тайное революционное общество соединённых славян".
   Чего хотели?
   А чего всегда хотят заговорщики?
   Их всегда интересует власть и деньги. Уничтожить власть существующую, захватить её место, а деньги сами потекут.
   И все эти желания проворовавшихся казнокрадов прикрывалось бантиками и флёром лозунгов о всеобщем счастье свободного и процветающего народа. Слова: свобода, равенство, братство - были этими бантиками. Франция и французы были их подлинными кумирами. И если французы оттяпали головы своему королю и королеве, то отчего же было не повторить этот опыт в России, рассуждали они.
   До народа на самом деле им не было никакого дела. Народ они считали невежественным быдлом. Декабрист Николай Тургенев называл народ "хамом". У каждого из этих болтунов были имения и крепостные.
  Шайка негодяев, воспитанная французскими и немецкими гувернёрами, едва владела родным языком или вовсе не владела, считая русский язык подлым и низким.
  Они глядели с восторгом на запад, и единственной их заботой была сделать Россию такой, как Франция, или Англия, или Германия. Чтобы всё, как у людей! Чтобы всё, как за границей!
  Парадокс был в том, что, воюя с французами и проливая кровь за Россию, эти отщепенцы считали её недостойной родиной.
  Пётр Васильевич узнал о событиях в Петербурге с опозданием. Узнал от одного высокопоставленного чиновника бывшего проездом через Красноярск в Иркутск, и остановившегося на несколько дней в Красноярске специально, чтобы посмотреть на чудо природы - Красноярские столбы. Заодно и переговорить с властями города о насущных государственных делах. Пётр Васильевич, как один из выдающихся граждан города, был им принят, и между ним и высокопоставленным чиновником произошёл разговор. Случилось это после казни пяти декабристов.
  Потрясённый предательством офицеров, Пётр Васильевич с недоумением спрашивал:
   - Зачем они это сделали? Что они хотели?
   - А что хочет гниль? - вопросом на вопрос отвечал вельможа. - Гниль хочет убить царскую семью, хочет власти и контроля над финансами. Среди их лозунгов и заявлений есть и освобождение крепостных.
   - Но ведь они сами владеют крепостными. Отчего было не начать с себя, не отпустить своих крестьян и не наделить их землёй?
   - Вы совершенно правы. А всё оттого, что всё это безответственная болтовня, прикрывающая их истинные цели. Вы, верно, слышали об Указе Императора о вольных хлебопашцах от 4 марта 1803 года?
   - Нет, я тогда мальчиком был и не интересовался.
   - По указу помещики получили право освобождать крепостных крестьян поодиночке и селениями с выдачей земельного участка. Это был закон о вольных хлебопашцах, по которому каждый дворянин, буде того пожелает, мог сделать своих крепостных крестьян вольными хлебопашцами, оговорив за собой на какой-то срок получение определённого выкупа за землю. Все эти условия прописывались в двустороннем договоре с крестьянским обществом Впервые в истории России крепостные крестьяне признавались юридическими лицами. Причём лично свободными они становились уже с самого момента заключения договора. Так постепенно могло быть ликвидировано крепостное право.
   - Как же так! - вскричал Пётр Васильевич. - Так почему же эти люди не воспользовались данным Указом? Казалось, чего бы проще, начни с себя, подай пример, отпусти своих людей, дай им наделы и за тобой последуют другие помещики.
   - Ни один из них не подал пример. А ведь, в самом деле, это было так легко и просто. Но это не вязалось с их истинными планами и целями.
  Гнилые люди, что и говорить. Я присутствовал на допросах князя Сергея Петровича Трубецкого. Полковник, герой войны! На допросах Трубецкой запросто сдавал заговорщиков, падал на колени с мольбой о прощении. Другой заговорщик столбовой дворянин Кондратий Рылеев, как и Трубецкой, давал самые обширные показания, в результате чего было арестовано 64 человека. Рылеев сдавал своих товарищей с упоением. Государев чиновник! Поэт-с!
  Это Рылеев уговорил полковника Булатова убить царя. Булатову хватило совести не сделать этого.
  И обратите внимание: почти все они - казнокрады, мздоимцы, картёжники, кутилы.
  Ни чувства собственного достоинства! Ни грана благородства! Выродки! Гниль!
   - Я потрясён тем, что услышал от вас! - удручённо сказа Пётр Васильевич. Я знать не знал, что среди нас есть такие люди. Тем, более, среди аристократов, благородных людей. Я всегда смотрел на них снизу вверх. Я ведь из священнического сословия родом. Надеюсь, ни один священник не запятнал себя в этом грязном деле?
   - Насколько мне известно, ни один. Напротив, священники выступали с увещеваниями, обращёнными к бунтовщикам, не поднимать бунта, но их не послушали.
   - Как я рад, что священники не пошли против Царя и народа!
   Разговор с высокопоставленным чиновником из Петербурга оставил глубокий след в душе Петра Васильевича. Иллюзии в отношении аристократов растаяли.
   "Никто не знает, - думал он, - сколько ещё гнили среди наших аристократов, да и вообще в нашем обществе. Очистили один очаг гнили, но, сколько их ещё, кто знает? Я не видел этой гадости среди священства и купечества, но ведь кроме них есть ещё непонятные люди: журналисты, писатели вроде Радищева, тоже ведь дворянин, профессура университетов, студенты, всяческий сброд без определённых занятий и профессий. Кто знает, что бродит у них в головах? Что зреет в тишине? Что мне теперь думать о Дмитриеве, усердно растившего и питавшего крамольные мысли в наших незрелых умах? Он был хороший и добрый человек, но явно смутьян. Ладно, он мёртв и я не стану думать о нём плохо. В конце концов, он расплатился за всё свои прегрешения преждевременной смертью. Однако когда я думаю о событиях в Петербурге, мне становится не по себе. Где-то в будущем созреет новая каверна, полная гнили, и прорвётся в здоровый организм, отравляя его. Мне страшно за моих детей, за будущее внуков".
   К 1826 году у Петра Васильевича и Дарьи Романовны, кроме старшего сына Павла, был ещё один годовалый сын Фёдор. На этом Пётр Васильевич не думал останавливаться, и хотел ещё сыновей и непременно дочь, но теперь, крепко задумался о будущем детей. Будет ли государство стабильным и спокойным, если изнутри, да и снаружи, его подтачивают нездоровые и враждебные силы? Устоит ли оно? Какова будет судьба детей?
   Дела Пётра Васильевича шли в гору. Грех было жаловаться на судьбу. Он был богат, деловит, последовательно осуществлял все свои планы, работал, не покладая рук, и вдохновлялся новыми проектами, был уважаем в обществе. Его ставили в пример молодёжи. Он был счастлив в семейной жизни, берёг и уважал свою супругу, и она отвечала ему тем же. Пожалуй, со дня своей свадьбы они ни разу не поссорились. Не было причины. Дарья Романовна прекрасно усвоила урок, преподанный ей супругом в первые дни замужества. По мере сил она принимала участие в делах мужа и даже, случалось, что давала ему дельные советы, которые он с благодарностью принимал.
   Всё чаще Пётр Васильевич подумывал, а не съездить ли ему в Судогду к родителям? Его снедало беспокойство, живы ли они, здоровы ли они? С оказией он посылал им письма, рассказывая о себе и о своих успехах, о семье, но ни разу не получил ответа, что наводило его на печальные размышления. Он знал, что его матушка написать письмо ему не может, поскольку не владела грамотой, но она могла попросить кого-нибудь, например, грамотного дьяка, ответить сыну. Батюшка Василий Петрович грамотой владел, и непонятно было Пётру Васильевичу, что он не напишет ему. Мысль, которую допускал Пётр Васильевич, что родители не живы. Тогда им овладела тоска, и он хотел побывать на могилах родных людей.
   Помимо этого он решал, взять ему с собой жену или не брать? Детей он, конечно, не хотел везти так далеко. Но и оставлять детей одних без матери, на попечении домочадцев тоже ему не хотелось, и он всё более склонялся к мысли, ехать одному, и он начал исподволь подготавливать к предстоящей разлуке жену. Каждый вечер за ужином он заговаривал о родителях, о необходимости их увидеть, и, наконец, услышал от жены:
   - Поезжай, родной! Я справлюсь с детьми и хозяйством.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"