Аннотация: Первая часть трилогии повествует о династии сибирских золотопромышленников Широковых, в частности о Петре Широкове.
ШИРОКОВЫ: ПОКЛОННИКИ СВОБОДЫ
"Судьба: то, что задумал Бог. Жизнь: то, что сделали (с нами) люди" -
Марина Ивановна Цветаева
ПЁТР ШИРОКОВ
Глава 1
В доме иерея отца Василия был праздник. Праздник был домашний, не церковный. Окончив ученье во Владимирском духовном училище, вернулся домой младший сын Пётр. Вернулся он накануне вечером, а сейчас спал в комнате, в которой провёл свое детство, где ему к приезду было сколочено ложе по росту из старых досок.
Праздник был двойной. День возвращения сына был приурочен к важному событию 1814 года: 31 марта союзные армии во главе с Александром I торжественно вступили в покорённый Париж.
Пока Пётр спал, отец Василий сидел на лавке у длинного стола, покрытого белой скатертью, вышитой посередине и по краям красными, коричневыми, оранжевыми, белыми и зелёными нитками, в горнице - комнате небольшой, но не тесной для семьи в десять человек. Горница была скромно обставлена, Кроме стола и лавок вокруг него да русской печи была ещё икона Рождества с лампадкой в переднем углу, яркая и нарядная. Икона была обернута полотенцем, с тем же вышитым рисунком, что и на скатерти. Тот же вышитый рисунок был и на занавесках окон. Эти древнерусские вышивки на белоснежном полотне придавали особую праздничность и свежесть горнице.
Было раннее майское утро. В распахнутые в сад три окна, лился свежий ароматный воздух, и доносилось пение и щебетание птиц.
Отец Василий отслужил заутреню в церкви Николая Чудотворца и теперь наслаждался утренним покоем. Сына он не велел будить к заутрене.
"Пусть поспит вьюноша, - думал отец Василий - Небось, в училище-то рано поднимали. Чай ещё наскачется в жизни-то. В молодости сладко спится".
К заутрене пришло немного прихожан. Да и откуда было взяться многим, когда в городе и триста жителей не набиралось.
Большинство людей в Судогде ещё спали, и никаких посторонних звуков, кроме пения птиц, отец Василий не слышал.
"Благодать! - думал он. - Благодать и благолепие! И супостата, говорят, заточили. Говорят, что Эльба - место его заточения. Надо бы узнать, где эта Эльба находится. Должно быть, название тюрьмы".
Попадья Агафья Дмитриевна хлопотала на кухне, и оттуда доносился аромат рыбного пирога вперемежку с ароматом сладкой выпечки.
Отец Василий повёл носом в сторону кухни. Он был голоден, но надо было дождаться, когда проснётся Петруша, чтобы всем вместе сесть за стол.
Отцу Василию этой зимой исполнилось шестьдесят лет. Он был высок ростом, держался прямо. Начавшие седеть густые русые волосы крутыми завитками падали на его широкие плечи, покрытые порыжевшей от времени рясой. Седина пробивалась и в его бороде и усах. Черты лица иерея были правильными. А серые глаза под тёмными дугами бровей глядели внимательно и пристально. Взгляда отца Василия боялись его дети, когда были маленькими. Когда они шалили, он мог одним только взглядом пресечь их чрезмерную живость. Всего у отца Василия и попадьи Агафьи было десять детей. Выжили восемь: шестеро сыновей и две дочери. Пять сыновей были выучены во Владимирском духовном училище, женаты и хорошо пристроены. У каждого был свой приход по разным губерниям. Дочери были выданы замуж за священников, тоже имевших своих приходы, и жили своими домами. И внуков было уже много, так много, что отец Василий, начав их перечислять, сбивался со счёта. И только попадья Агафья Ивановна помнила всех по именам, и даже дни рождения каждого, чему её супруг немало дивился.
Шестой сын, младшенький Петруша тоже не остался без родительской заботы. Никому и никогда не рассказывал отец Василий, как он унижался перед владимирским архимандритом Сергием: только что на коленях перед ним не стоял. Не погнушался и мздой архимандрит.
Никогда и никому не рассказывал отец Василий, как он уламывал крестьян той деревни, где предполагал устроить Петра иереем в деревенской церкви, сколько ему платить натурой: яйцами, мукой, маслом сливочным, маслом постным, курами.
Никогда и никому не рассказывал отец Василий, как он унижался перед помещиком, чтобы тот следил за крестьянами, своевременно ли, и полно ли они будут выполнять свои обязанности по отношению к молодому иерею.
Всё, что можно было уладить и устроить, отец Василий уладил и устроил, как ему казалось, наилучшим образом. Что только ради своего чада не перетерпишь!
Главной мечтой отца Василия и его супруги Агафьи Ивановны было устроить Петрушу поближе к себе, что и удалось. В селе Троицко-Никольское, что близ города Коврова умер священник. На это место и удалось пристроить Петрушу. От Коврова до Троицка-Никольского почти 2 версты. От Коврова до Сугдоды 52 версты. Недалеко! Можно ездить друг к другу в гости хотя бы раз в месяц.
О лучшем и мечтать нельзя! Но мечты родителей Петра простирались ещё дальше. Они мысленно видели его иереем в соборе Рождества Христова в Коврове. Мало ли каким боком может повернуться к Петруше судьба! Сейчас всё удалось, удастся и в будущем. Так они рассуждали.
Устроив Петрушу, отец Василий вздохнул полной грудью. Теперь можно было пожить для себя и порадоваться покою.
В горницу тихо вошла Агафья Ивановна с поклоном и вопросительно взглянула на мужа:
Пока Пётр умывался и приводил себя в порядок, отец Василий предвкушал, как он обрадует сына назначением в Троицо-Никольское. Предвкушал, как они с супругой соберут Петра в дорогу. Предвкушал, как подарит сыну новое облачение. Предвкушал, как супруга напечёт пирогов и всякой вкусной всячины и наполнит ею корзинку. А потом они посадят сына в нанятую у крестьянина телегу и проводят до окраины города.
Все эти приятные мысли были прерваны появлением Петруши, который подошёл к отцу за благословением и почтительно поцеловал его руку. Отец залюбовался сыном. Высокий, стройный как кедр ливанский юноша с пригожим лицом, сел за стол с разрешения отца. Льняные кудри крупными локонами обрамляли его голову и падали на широкие плечи. Юная бородка и усы были немного темнее локонов. Серо-голубые глаза смотрели весело. Отец Василий остался недоволен только формой губ, видневшихся из-под молодых усов сына. Слишком полными и чувственными были губы Петра. Должно быть, слишком привлекали к себе женское внимание.
"Надо сказать ему, чтобы усы отпустил длиннее, - подумал отец Василий. - Пригож сынок. В мать лицом пошёл. Однако негоже священнику такими губами прихожанок соблазнять. Грех это".
Вошла с поклоном Агафья Ивановна, неся на деревянном подносе румяный пирог с рыбой. Она положила пирог на стол и отошла к стене, любуясь сыном, улыбавшимся ей. Молодой диакон Тихон, столовавшийся у батюшки, внёс кипящий самовар и поставил на стол рядом с пирогом. Затем вынул из недр рясы бутылку с черносмородинной наливкой. После чего сел к столу с разрешения батюшки. Отец Василий взял нож и принялся резать пирог. Агафья Ивановна, поставив рюмки на стол, присела к столу поближе к сыну. Они, в самом деле, были похожи лицом, те же полные губы, высокий лоб, правильный овал лица.
Отец Василий начал читать молитву. Закончив, он дал разрешение на трапезу. Агафья Ивановна принялась разливать чай и класть куски пирога на фаянсовые тарелки. Ели и пили молча. Агафья Ивановна несколько раз вставала из-за стола, чтобы принести из кухни очередное блюдо: щи с говядиной, пирог с куриным мясом, шанежки с творогом. Трапеза была непривычно обильной в честь Петруши. Наконец, все насытились. И Агафья Ивановна собрала опроставшуюся посуду и ушла на кухню.
Ушёл по своим делам и диакон. Отец и сын остались одни.
Отец Василий прокашлялся перед важной речью, которую собрался произнести, и начал:
- Пётр Васильевич мы с вашей матушкой Агафьей Ивановной похлопотали о вашем будущем.
Отец Василий сделал паузу и значительно посмотрел на сына. Агафья Ивановна, правда, ни о чём не хлопотала, а только подчинилась воле мужа, но отцу Василию теперь казалось, что они хлопотали вместе, как и полагается дружным супругам. Пётр Васильевич опустил глаза, и слушал, что скажет отец, как и подобает послушному сыну.
- Так вот, - продолжал отец Василий, - едете вы на днях в деревню Троицо-Никольское, что в двух верстах от Коврова. Там недавно преставился священник, и вы займёте его место. Будете служить в церкви святого и чудотворного Николая. Рядом с церковью дом покойного священника. В нём живёт его вдова, старушка древняя и немощная. Она согласна сдать вам комнату в своём доме, а буде пожелаете и две. Платы за жильё она не хочет, а хочет, чтобы вы досмотрели её за дом, который вам после её смерти достанется. Дом большой, тёплый, о семи комнатах. Думаю, вы останетесь довольны. От Троице-Никольского до Коврова - рукой подать. Две версты. Пешком дойти в хорошую погоду ничего не стоит А от Коврова до Сугдогды 52 версты. Заведёте лошадь и будете ездить к нам в гости. Мы и невесту вам присмотрели, дочь священника из Шуи. Девица пригожая, приятная и послушная. Она, правду скажу, перестарок, ей уже девятнадцать. Но зато за ней хорошее придание дают. Свадьбу сыграем через месяц.
Так что собирайтесь, сын мой. Через два дня едете. Я нанял у соседа телегу. Он вас и отвезёт. А пока, вот, примерьте. Это ваше новое облачение.
С этими словами отец Василий вынул из-под себя холщовый пакет, на котором сидел, и протянул его сыну.
- Благодарствую, - сказал сын и, привстав, принял подарок. Однако примерять облачение не стал, а положил пакет на лавку рядом с собой.
- Примерьте! - настаивал отец Василий. - Ну, хотя бы рясу накиньте. Я посмотрю, впору ли вам.
Сын не шевельнулся, и отец Василий почуял недоброе.
- В чём дело? - спросил он. - Вам что, примерить трудно? Уважьте батюшку!
- Хорошо! - согласился Пётр.
Он открыл пакет и вынул чёрную новую рясу. Он встал и надел её.
Отец Василий молитвенно сложил руки:
- Матушка, - закричал он, - пойди сюда! Да, иди же скорее!
Испуганная Агафья Ивановна появилась в дверях.
- Погляди! - волновался отец Василий. - Погляди на сына! Какой красавец! Как ему ряса-то идёт! Повернитесь, отец Пётр! Вот, так! Хорошо! Ах, как хорошо! А теперь пройдитесь! Да, не быстро! Не быстро, а степенным шагом, как подобает батюшке ходить, а не студенту. Прекрасно! Взгляните, матушка! Он прямо священником и родился. Наш сын! Наша кровь! Ни один наш старший сын так хорошо не выглядел! А теперь, батюшка, пропойте символ веры! Пропойте, пропойте, не стесняйтесь. Я хочу слышать ваш голос. Хочу знать, как у вас получается. Покажите нам голос!
- Батюшка, ну, потом как-нибудь. Не сейчас.
- Нет, сейчас! Именно сейчас! Давайте! Мне интересно, бас у вас образовался или баритон. По росту-то вашему, если судить, должен быть бас. Лишь бы не тенор. Тенор священнику не по чину. Жидковато будет. Ну, давайте! Голос!
Пётр мрачно смотрел от отца Василия.
"Он мне приказывает, как собаке, - думал он. - Голос! Шарик я ему, что ли? Не место и не время символ веры петь. Неужели батюшка этого не понимает? Не хочу я петь! Что за наказание!"
- У меня, батюшка, баритон, - сказал Пётр, снимая новую рясу.
- А петь в столовой я не стану. Не место и не время.
Он аккуратно сложил рясу и поместил её в холщовый мешок.
Отец Василий растерялся и молчал. Впервые в жизни он столкнулся с непонятным поведением человека, от которого вправе был ожидать, как ему казалось, полного и абсолютного послушания. В нём проснулся гнев и с каждой секундой он разрастался в бурю. Отец Василий изо всех сил пытался сдержать себя и не наговорить такого, о чём потом придётся горько сожалеть. Пока он пытался овладеть собой, Пётр сел и опустил глаза. Ему неприятно было глядеть в лицо отцу, на котором явственно отражались его мысли и чувства.
Глава 2
Пётр Васильевич поднял глаза: Его взгляд отцу не понравился. Слишком прямой и решительный был этот взгляд.
- Батюшка, дозвольте, я должен вам кое-что сказать.
Отец Василий нахмурился. Он не любил сюрпризов. Он почуял, что сейчас сын преподнесёт ему сюрприз.
- Говори! - дозволил он.
- Батюшка, я не стану ходить вокруг да около. Я не хочу ехать в Троице-Никольское. Простите меня!
Отец Василий, молча, взирал на сына и не находил слов. Внутри него забушевала буря.
- Верно ли, я расслышал? Вы не желаете служить в Троицко-Никольском храме?
- Вы расслышали верно, батюшка.
Отец Василий пристально смотрел на сына и глаза его наливались кровью. Сын не отводил взора. Так они смотрели друг на друга некоторое время и молчали. Ни один не опустил глаз.
Первым заговорил отец Василий:
- А где вы собираетесь служить? Вы другое место нашли? Окажите милость, поведайте отцу, что это за место? В каком храме?
- Пока что, ни в каком. Я хочу, батюшка, заняться миссионерской деятельностью. Обращать в православие малые российские народы.
- Вы с ума сошли, сын мой? Это значит, на месте не сидеть, вечно скитаться, как неприкаянный, среди язычников жить, их еду есть? Тьфу! Прости господи!
- Батюшка, кто-то должен и этим заниматься.
- Должен, но не вы. У вас другая стезя. Зря, что ли мы вас учили, поили, кормили, одевали и обували.
- Я учился на казённый кошт, - напомнил сын. - Меня учило, кормило, обувало и одевало государство. И свечи оно давало. И нужные книги. И писчую бумагу, карандаши, перья и чернила. По крайней мере, последние шесть лет моей жизни. А что касается первых четырнадцати лет, то разве родители не должны содержать своих беспомощных и беззащитных детей?
- А ты дерзок. Не боишься, что я тебя розгами выпорю за дерзость?
- Не боюсь и не советую. Я выше вас ростом, и сил у меня больше. Не справитесь.
Отец Василий задохнулся от возмущения. Сын ему перечил! Сын его не боялся! Хуже всего было то, что сын говорил чистую правду. Последние шесть лет его полностью содержало государство. И действительно, родители обязаны содержать своих несовершеннолетних детей. Как с этим спорить?
- Вы непочтительный и непослушный сын! - выпалил отец Василий, не найдя других аргументов.
- Неправда! - спокойно отвечал Пётр. - Я не выказал никакой непочтительности. Я вас люблю и уважаю. Просто я не хочу ехать туда, куда вы велите. Я там никогда не был и места этого не знаю. Зачем вы меня заставляете? Я не хочу жениться на неведомой девице, которой я в глаза не видел. Я не хочу досматривать незнакомую мне вдовицу за дом. Не хочу!
- Неужели все наши заботы впустую?
- Нет, батюшка. Не впустую. Я очень вам благодарен. Но я хочу жить не по-вашему повелению, а по зову своего сердца. Я сам хочу строить свою судьбу. Сам, а не по вашей указке. Хочу, чтобы моя деятельность была мне по сердцу. И жену себе хочу выбрать сам.
Снова наступило напряжённое молчание. Отец Василий лихорадочно подыскивал нужные слова, и не находил. Против сыновнего заявления "не хочу!" аргументов не было. И вдруг отца Василия осенило.
- А я вот поеду во Владимир, да пожалуюсь архиепископу, что вы служить в Троице-Никольском не желаете, и пусть с вас за шестилетнее содержание денежки взыщут! Есть у вас такие деньги? Нет у вас таких денег! И у меня нет! А если бы и были, я бы не дал.
Этот выпад отца Пётр предусмотрел, но промолчал в ответ. Пусть отец думает, что напугал его. Он знал, что надо делать в таком случае, но не хотел раскрывать свои планы, чтобы они не были разрушены.
- Что молчите, сударь? Не понравилось? А ведь я это сделаю. Завтра же и сделаю. Поеду и заявлю на вас. И куда вы тогда денетесь? А никуда вы не денетесь! Поедете, куда я сказал. Женитесь, на ком я сказал! И вдовицу будете досматривать за дом, как миленький!
Пётр пожал плечами::
- Да ведь это ябедничество, батюшка! Ябедничество и насилие!
- Молчать! - крикнул отец Василий. - Не сметь, так со мной разговаривать! Молоко на губах ещё не обсохло, а туда же! Отцу перечить! Слыханное ли дело? Сколько поколений до вас послушны были. Как отец приказал жить, так и жили. Так и я жил. И ничего! Стерпится, слюбится!
- Допустим, что вам удалось бы таким насилием заставить меня делать то, что вы хотите, и не хочу делать я. Разве вы не хотели бы, батюшка, быть со мной всегда в добрых отношениях?
Отец Василий оценил угрозу, но не отступил.
- А мне всё равно, коли всё, как я хочу, будет, и вы станете жить неподалёку. Ничего, поартачитесь и смиритесь. Все смиряются. И вы не исключение. Как до вас было, так и впредь будет. От века так было!
Потревоженная повышенными тонами собеседников, в дверь заглянула Агафья Ивановна.
- Почто лаетесь?
- Зайди! - сказал отец Василий, и сделал приглашающий жест. - Послушай, что сынок-то наш удумал. Без ножа зарезал, негодник! Он не хочет ехать в Троице-Никольское. И жениться не хочет на девице, что мы ему подыскали. Теперь, как отцу её сказать? Стыд-то, какой! Девицу обнадёжили. А теперь, что!
Агафья Ивановна охнула, села на лавку и прижала ладони к щекам:
- Быть того не может!
- Может! - рявкнул отец Василий. - Сама у него спроси.
- Сынок, это правда? - тихо спросила матушка Агафья.
- Правда, маменька, - отвечал Пётр. - Не хочу ничего из того, что мне предложил батюшка.
- А что же ты хочешь? - догадалась спросить Агафья, и не догадался спросить отец Василий.
- Я хочу, матушка, свободы. Хочу миссионером быть среди малых народов. Хочу свет христианства до них донести.
- Какой такой свободы? - изумилась Агафья Ивановна.
- Я хочу быть себе хозяином, - отвечал Пётр. - Хочу сам выбрать место жительства и служения, и жену хочу выбрать сам по любви, а не брать кота в мешке. Поповну зря вы обнадёжили. Надо было сначала меня спросить, хочу ли я куда-то ехать и брать в жёны неведомо кого. Это ведь не шутки! Это ведь на всю жизнь!
- Да, где это видано, чтобы сын от таких благ отказывался? - запричитала Агафья Ивановна. - Мы ведь на тебя рассчитывали. Ты у нас младшенький. Жил бы неподалёку. Всегда можно было бы увидеться. Старшие-то поразъехались. Надежды на них нет. А кто нашу старость досмотрит? Нехорошо родителей одних оставлять. Не по-сыновнему это.
- Матушка, я не виноват, что последним родился. И что же, теперь мне на себя рукой махнуть и забыть о своих желаниях и мечтах? Справедливо ли это? Правильно ли это? Я знаю, что в прежние времена родители определяли судьбу детей, но на дворе 1814 год, всё меняется в мире, отчего же, этому старому укладу не поменяться. Отпустите меня! Если вы меня не отпустите, я буду несчастлив всю жизнь. Разве я не имею права распоряжаться свой судьбой? Отпустите меня, Христом-богом вас заклинаю.
Глава 3
Агафья Ивановна залилась слезами.
Отец Василий сжал кулаки:
"Дать бы ему хороший подзатыльник, - думал он, - чтобы неповадно было даже думать о свободах. Какая такая свобода манит его, если всё так хорошо сложилось и устроилось. Веками так было. Родители устраивали судьбы детей. И меня родитель мой определил служить в этом приходе. И меня женил на девице, которой я до свадьбы в глаза не видел. И ведь хорошо жили, дружно. И детей родили. Сыновья, как на подбор! Высокие, плечистые. И ни один слова поперёк не сказал. Благодарны были. И дочери не только пригожи, но и послушны. И только вот этот, Иуда, свободы захотел. А на что ему свобода? Куда он её приспособит, свободу эту?"
Агафья Ивановна ничего не думала, а просто плакала, потому, что не понимала, чего хочет сын и почему он отказывается от благ, которые приготовила ему судьба руками отца.
А Пётр твёрдо решил не поддаваться ни на угрозы отца, ни на слёзы матери. Он только опустил глаза и молчал.
- Идите в свою комнату, - приказал отец Василий, - и крепко подумайте, от чего вы отказываетесь. Из комнаты без моего разрешения не выходите. Сидите и думайте! Если передумаете, я прощу вас и благословлю на новую жизнь и служение. Если не передумаете, не будет вам ни благословения моего, ни поддержки, ни помощи. Ступайте! Всё!
Пётр поднялся и ушёл в свою комнату. Подарок отца - пакет с облачением - остался лежать на лавке.
В своей комнате Пётр лёг на кровать и задумался.
Учась во Владимирском духовном училище он подружился с казеннокоштным, как и он сам, студентом Тимофеем Авдеевым. Тимофей ничем не походил на Петра. Было даже странно, что они сдружились. Тимофей был среднего роста, чернявый и юркий. Учился он ни шатко, ни валко, и, смеясь, говорил;
- Зачем зря силы тратить на ученье? Учиться надо так, чтобы не выгнали.
Эта нехитрая философия была не понятна Петру, привыкшему всё делать на совесть. Однако со временем, он понял, к чему клонит Тимофей. На последнем курсе тот признался, что вовсе не собирается становиться священником. Когда выпадала свободная минутка, а выпадали такие минутки редко, друзья гуляли в саду и вполголоса, чтобы никто не подслушал, беседовали о настоящем и будущем.
- Не хочу служить в храме, - говорил Тимофей. - Одно и то же, одно и то же, одно же каждый божий день, из года в год на одном месте, если не сделаешь карьеры и не переберёшься в большой город. Да и в большом городе всё одно - кабала! А как сделаешь карьеру без денег и связей? Никак! Посмотри, как нас здесь держат в ежовых рукавицах. То нельзя, это нельзя, ничего нельзя. Вздохнуть не дают. Всё под наблюдением. Ни шага без разрешения. А станешь попом, тоже кругом ограничения. И постоянно надо унижаться перед церковным начальством, перед помещиком, перед крестьянской общиной, чтобы самому прокормиться и семью прокормить. Нас женят насильно на поповских дочках, чтобы по-новому закабалить. Семья растёт из года в год. Куда деваться! И так до гробовой доски.
А я свободы хочу. Хочу видеть Россию, мир, новых людей. Хочу посмотреть, на что я способен, кроме бормотания молитв и помахивания кадилом, да делания детей с попадьёй. Вот только экзамены сдам последние, так меня поминай, как звали. Уеду я! Ничто меня здесь не держит.
- А родители?
- А что, родители? Я их почти шесть лет не видел. Ни я - к ним, ни они - ко мне. Сдали меня в училище, как ненужную в хозяйстве вещь, да и забыли. Ну, ладно, не забыли. Это я так, чтобы себя жалко было. Почти сирота. А всё почему? Потому что у них денег не было меня навещать и подарки делать. А у меня, тем более, деньги - откуда? Я из-под Пскова. Деревня там есть Стремутка. Небось, не слыхал?
- Нет!
- Не удивительно. Тьмутаракань и та ближе. Отец мой там попом в деревне этой. Мой отец землю пашет, как крестьянин, чтобы выжить. Да, если бы и завелась добавочная копейка, разве это помогло бы? Пока из Стремутки с оказией до Пскова доберёшься, пока из Пскова до Великого Новгорода, а оттуда до Твери, а из Твери до Москвы, а из Москвы до Владимира, сто потов сойдёт.
- А разве ближе, чем во Владимире духовного училища нет?
- Отчего же нет? Есть. Да только, где место было для казённокоштного студента, туда и отдали.
- Понятно.
- И не спрашивал меня никто, хочу я на попа учиться или не хочу.
- Так, и меня не спрашивали.
- А я так понимаю, что спрашивать надо. Хотя, с другой стороны, что ты о себе знаешь в четырнадцать лет? Знаешь ли ты, чего на самом деле хочешь? Нет, конечно. Я только к восемнадцати понял, что не моё это дело, быть попом. И план наметил.
- Какой план?
- Как не стать попом! А ты хочешь им стать?
- Честно? Не слишком тянет. Совсем не тянет. Но я выхода не вижу.
- Балда! Выход всегда есть! Это только из гроба выхода нет.
- И какой же выход? Откажешься служить, тебя заставят деньги вернуть за обучение и содержание. Так мне мой батюшка сказал. Может, припугнуть хочет?
- Сбежать!
- А если поймают?
- С умом надо бежать и знать, куда.
- И куда?
- Так я тебе и сказал! Держи карман шире. Велика Россия! Вот, если ты со мной, тогда скажу.
- Хорошо! Я подумаю.
Пётр думал два дня. Прикидывал так и этак. Уж больно соблазнительной казалась перспектива. Не придя к окончательному решению, он вновь разговорился с Тимофеем.
- А если я с тобой, куда побежим и как?
- Ладно! Скажу! Из Владимира по Московскому тракту через Муром, Казань Пермь, Тобольск и так далее ходят обозы в Иркутск. Смекаешь?
- Нет.
- Тьфу! А ещё лучший студент. Обозы ходят по Московскому тракту в Сибирь. Смекаешь?
- Кажется, да.
- Кажется ему! Как есть, дурень! Объясняю! В нужное время оказываемся в Муроме, присоединяемся к обозу и вперёд - в Сибирь! Хошь, в Иркутск. А хошь, в Красноярск. Или в Томск. Или в Тобольск. Это сибирские города. Сибирь большая - конца и края нет! Нас там не найдут.
- И что мы будем там делать?
Тимофей захохотал, но тотчас спохватился и оглянулся:
- Ты о Ломоносове Михайле слыхал?
- Разумеется.
- Так вот, Ломоносов сказал, что богатство России будет прирастать Сибирью. Пушнина там, рыба разная в великих реках, золото. Да мало ли что ещё! Вот, послушай;
Напрасно строгая природа
От нас скрывает место входа
С брегов вечерних на восток.
Я вижу умными очами:
Колумб Российский между льдами
Спешит и презирает рок.
Пётр во все глаза глядел на Тимофея, не веря своим ушам. Нерадивый студент стихи Ломоносова наизусть читает.
- Так чего же нам не стать Российскими Колумбами? - вдохновлялся всё больше и больше Тимофей. - О Колумбе слышал?
- Слышал. Он Америку открыл.
- Он - Америку, а мы - Сибирь откроем!
- Так Сибирь давно уже открыта.
- Неважно! Народу там мало, значит, мы будем среди первых. Золото будем искать и найдём! Богатыми будем. Богатыми и свободными! Ни от кого зависеть не будем. Ни от архимандритов, ни от архиепископов, ни от епископов, ни от помещиков, ни от крестьян. Сами себе хозяева!
- Это из священнослужителей - в купцы?
- Да хоть и в купцы! Священнослужители нашего ранга зубами от голода щёлкают, а купцы хорошо едят да сладко спят. В общем, ты как хочешь, а я, как документ об окончании училища получу, присоединюсь к обозу. И прощай! Россию увижу. Буду в Сибири золото искать. Найду, путешествовать стану. В Китай поеду, в Европу. Не могу я на одном месте сидеть. И так уж засиделся.
- А что за обозы-то?
- В Сибирь везут на телегах муку, крупу, толокно, ткани, оружие всякое, патроны, лекарства, книги.
- И книги?
- И книги! Много всякого везут, чего нет в Сибири. А обратно чай везут, всякие китайские товары, пушнину, продовольствие, какого в России нет, орехи кедровые, рыбу замороженную зимой,, например, да мало ли чего ещё! В Сибири всего много
- Заманчиво.
- Давай, думай, ты со мной или остаёшься. Думай, орёл ты или петух в курятнике.
- Так ведь страшно! В Сибирь, я слышал, каторжников по этой дороге отправляют.
- Нам-то что до них? Они сами по себе. А мы будем с обозом. В обозе купцы, переселенцы, учёные, путешественники, охрана идёт с обозом. Дорога опять же обустроена. Чтобы путники не плутали зимой, верстовые полосатые столбы стоят. А чтобы зимой дорогу снегом не заметало, Императрица наша Екатерина Великая велела по обочинам берёзы сажать на расстоянии трёх метров друг от друга, чтобы они снег задерживали. Берёзы те в народе называются "екатерининскими". Каждое крестьянское хозяйство в деревнях вдоль тракта стоящих обязано было посадить по несколько берез и следить за их выживанием. И следили. Вдоль тракта сотни почтовых станций построены, постоялые дворы, тележные, санные и сбруйные мастерские. Так что, кругом порядок.
- А откуда ты всё про это знаешь?
- Узнавал у людей, которые по этому тракту туда-сюда катаются.
- Ну, допустим, уедем мы в Сибирь, а мы-то, кто там будем? Не купцы, не переселенцы, не учёные, не путешественники и не охрана. Кто мы?
- Мы - выпускники Владимирского духовного училища и едем в качестве миссионеров, духовно окормлять малые народы Сибири. Это для начальства объяснение. Для блезиру. Никакого обмана, А что мы будем делать на месте, никому до того дела нет. Кстати, если малые народы подвернутся под руку, будем окормлять. Почему, нет. Жалко нам, что ли! Имеем право! Ну, как ты? Едешь со мной?
- Погоди! А вот те люди, что туда-сюда ездят, они что, все золотопромышленниками стали?
- Вот, что у тебя в голове, Пётр? Химеры какие-то. Золотопромышленниками не скоро становятся. Чтобы стать золотопромышленником, надо сначала по лесам и горам побродить, землю покопать, золото найти, потом его накопить довольно для того, чтобы самому не копать и не мыть породу в лотках, а нанять рабочих, которые этим всем заниматься будут. Вот после этого ты можешь называть себя золотопромышленником.
- Долгая история!
- Не такая уж она и долгая, если повезёт, и золотишко найдёшь и накопишь. Говорят, некоторые в год богатеют.
- А если никогда не повезёт?
- Да, ну тебя! Надо верить! Вот ты говоришь о людях, которые в Сибири бывают, что они золотопромышленниками не стали. А когда им стать? Они на государевой службе и им некогда остановиться на одном месте и начать искать золото. Они на жалование да на взятки живут. Суетятся они, понимаешь? А я понял одну истину через других людей. Золото суеты не любит. Оно тишину любит, труд и терпение уважает, и открывается только человеку трудолюбивому, спокойному, и уверенному в себе. А когда человек на государевой службе суетится, то ему некогда о себе и своём благосостоянии подумать. Снуют туда - сюда, туда - сюда. Да они даже и природы за окном своей кибитки не замечают. А природа, говорят, там такой божественной красоты, что дух захватывает! Едешь со мной?
Глава 4
Зачарованный речами однокашника, Пётр по некотором размышлении решил, что игра стоит свеч. Что он терял, если бы согласился на его предложение? Отец добыл ему тёпленькое место до конца жизни? Такое ли оно было тёпленькое? Сколько там прихожан? Есть ли там диакон? Неведомую девицу в невесты добыл? А вдруг девица-то была некрасива или уродлива? Случалось, и таких девиц родители сбывали с рук.
Что он приобретал, если бы поехал в Сибирь? Новые впечатления, Неведомые приключения. Возможность увидеть просторы России, новые места. Встречи с незнакомыми людьми, среди которых, быть может, была его единственная девушка, которую ему суждено полюбить. Возможность разбогатеть, заведя своё дело.
Его тоже прельстило слово "свобода", прозвучавшее столь упоительно из уст Тимофея.
И Пётр решился.
Но у него, в отличие от Тимофея, были трудности.
Тимофей был, хотя и несправедливо, обозлён на родителей и не хотел ехать к ним. Он отвык от дома и родительской опеки. Он мог сам выбирать свою судьбу, тем более, что родители о ней совсем не позаботились.
Пётр во время учения не один раз приезжал домой, навещал родителей. Ему не хотелось исчезнуть незаметно без благословения отца и матери. Он должен был сказать им о своём решении. И он отправился домой.
С Тимофеем они обо всём договорились. Он должен был приехать в Судогду из Владимира на почтовой тройке и забрать Петра. Далее их путь лежал бы в Муром, где они собирались дождаться обоза, отправлявшегося из Владимира, и ехать с ним дальше.
И вот, всё рушилось.
Впрочем, так ли это?
"Отец не велел мне покидать комнату, - думал Пётр, сидя на кровати. - Но разве я пленник его или раб? Разве я мальчишка, которого можно выдрать за уши и наказать за неповиновение? Я взрослый человек, окончивший духовное училище. Как можно так обращаться со мной? Это неправильно. Не хочет дать мне благословение, хочет настоять на своём? Но это моя жизнь! Моя! И я вправе жить так, как хочу, а не как хочет мой родитель. Я ухожу! Вот, сейчас я встану и уйду из этого дома. И будь, что будет!"
В его комнату осторожно вошла Агафья Ивановна. Он вопросительно взглянул на неё.
- Василий Петрович ушел в храм, обедню служить. Петруша, скажи мне, что ты задумал?
- Матушка, я хочу уехать в Сибирь и там искать своё счастье. Здесь мне счастья не будет. Благословите меня, матушка.
- В Сибирь! - Агафья Ивановна всплеснула руками. - Да ты в своём уме? Разве ты каторжник, чтобы в Сибирь себя упечь да ещё добровольно?
- Матушка, Сибирь это тоже Россия и там не одни каторжники живут. Я хочу уехать, чтобы сделаться самому себе хозяином. И не отговаривайте меня. Не благословите меня, я всё равно уеду без вашего благословения. Только это будет всю жизнь мучить и вас и меня. Не берите греха на душу.
Агафья Ивановна заплакала.
- Ну, что вы плачете, матушка, как будто, я заболел или умер. Я здоровый и живой.
- Мы ведь с отцом Василием думали, что ты наша надёжа и опора будешь в старости.
- Да разве я один у вас сын? Я шестой. И две дочери есть у вас. И живут все не так уж далеко. Отпустите меня, матушка! Христом богом прошу! Слезами меня не остановить. Меня теперь ничем не остановить! Хочу мир поглядеть, а не сидеть всю жизнь на одном месте и ничего не видеть, кроме церкви да дома. Благословите меня, матушка! Очень вас прошу!
Агафья Ивановна поняла, что слёзы её напрасны. Она вытерла мокрое лицо передником, встала, сняла со стены икону и перекрестила ею сына, вставшего на колени:
- Благословляю тебя! Будь счастлив.
Она повесила икону на место и перекрестила Пётра.
- Хотя бы ты найди своё счастье. Но зачем так далеко едешь? Неужто, нельзя поближе? Ну, поехал бы в Москву, или в Петербург. Или в Казань на худой конец. А то, в Сибирь! Почему в Сибирь? Это так далеко.
- Матушка, там тоже города есть и возможностей больше.
- А чем ты будешь заниматься?
- Буду малые народы в православие обращать. В Сибири ведь язычники живут. Без дела я не останусь. Бог поможет.
- Да, Бог рассудит и поможет. Тебе, наверное, нужны деньги?
- Деньги? Да, наверное.
- У меня есть немного. Для тебя и сберегла. Хотела подарок тебе к свадьбе сделать. Но, видно, Бог иначе решил. Погоди-ка!
Агафья Ивановна вышла из комнаты сына, а когда вернулась, то сунула ему в руки холщовый мешочек с монетами.
- Вот, возьми! Прости, что мало. Я все шесть лет собирала и копила для тебя.
Пётр поцеловал руку матери.
- Благодарствую! Я верну вам. Разбогатею в Сибири и верну в сто раз больше.
- Не думай об этом. Когда ты собрался ехать?
- Рано утром. За мной приедет почтовая тройка с приятелем. Мы едем с ним в Муром, а там присоединимся к обозу.
- Хорошо, что ты не один едешь. Притворись покорным, когда Василий Петрович вернётся. Собери всё, что хочешь взять с собой. Документы не забудь. Я тебе пирожков напеку на дорогу и оставлю на кухне. Не забудь взять.
- Спасибо вам, матушка.
- И пиши нам. Адрес-то помнишь?
- Конечно.
- Дай, я обниму тебя.
Они обнялись. Агафья Ивановна ушла печь пирожки. Пётр взял свои дорожные мешки. Паспорт и свидетельство об окончании духовного училища были на месте во внутреннем кармане. Ехать он решил в льняном подряснике. В мешок положил чёрную рясу, запасные сапоги, чистую рубаху, сюртук, шейный платок и жилет. Во втором мешке лежал бараний полушубок, меховой треух и валенки. Закончив приготовления, Пётр засунул мешки под своё скромное ложе и вышел на кухню к матери.
Увидев его, она замахала руками:
- Иди в комнату. Не серди отца, а то он запрёт тебя в сарае.
- Да что я, мальчишка что ли, чтобы меня наказывать и запирать в сарае. Пойду, погуляю во дворе.
Во дворе Петра и застал Василий Петрович, вернувшийся из церкви. Увидев сына, сидящего на брёвнах возле сарая, он нахмурился:
- Я сказал вам, чтобы вы не выходили из своей комнаты.