Аннотация: Очерк представляет собою размышления о творчестве писателя Дмитрия Стешина.
Елена Лаврова
НЕМИЛОСЕРДНЫЙ ВЕК:
ДМИТРИЙ СТЕШИН: "Я был на войне дольше, чем некоторые люди на свежем воздухе".
Я прочла сборник рассказов Дмитрия Стешина "Коротко и жутко".
Эта книга для читателей с крепкими нервами. Эта книга для читателей, любящих правду жизни и войны. Эта книга для читателей, умеющих смотреть правде и войне - в глаза. Это книга для читателей, умеющих держать удар. Это книга для милосердных людей.
Если вы предпочитаете накидывать на правду жизни и войны розовый флёр, то вам не сюда, а вон туда - налево, к Прилепину в роман "Некоторые не попадут в ад". В романе Прилепина вы найдёте милые приключения героя в новенькой горке за рулём крутого "круизёра". Вы найдёте заседания в ресторанах и кафе в кругу собутыльников, путешествия за границу на встречи со знаменитыми людьми современности, и не найдёте следов настоящей войны. Там всё чистенько и прибрано. В романе Прилепина вы не найдёте размышлений о жизни, мире и войне. Он и сам не напрягается и своих читателей не напрягает. Вам - туда.
В Предисловии к своей книге Стешин делает важное и принципиальное заявление: "Я был на войне дольше, чем некоторые люди на свежем воздухе. Но я никогда не брал в руки оружие, свято соблюдая журналистский кодекс" (с. 5). Быть на войне без оружия это своего рода испытание, потому что, держа в руке АК, человек чувствует себя до какой-то степени защищённым. Он может ответить огнём на огонь. А человек без оружия, человек с камерой в руках вместо АК, чувствует себя мишенью.
Стешин объясняет, кто такой военный корреспондент, какова его миссия: "...война это разговор человека с Богом без посредников. Бог назначил тебя ретранслятором чужого горя" (с. 6).
Легка ли эта миссия? Об этом знает только Стешин. Другие могут только догадываться.
Почему вдруг военный корреспондент, пишущий репортажи с места событий для газет и журналов, вдруг ощущает настоятельную потребность передать свои мысли и чувства в художественном слове?
"В газетных репортажах невозможно передать, что ты ощущаешь сам, оказавшись в таких "звиздорезах". Там нет смутных сбывающихся знаков-предостережений, внезапных озарений и видений. Почти нет цинизма и жалости. Все эти чувства и драматургию я оставил для этой книги" (с. 6)
Другими словами, у военного корреспондента Стешина болит сердце. Не физически болит. Не в прямом смысле этого слова. А, может, и в прямом смысле - тоже. У него болит та часть сердца, что незримыми каналами соединяется с совестью и милосердием. И эта боль требует выхода, которого не могут дать военные репортажи. Этот выход может быть только честное, правдивое, долговечное художественное слово. Оно - спасение. Иначе - беда! Вполне реальная физическая беда.
Книга рассказов Стешина написана на основе его личного опыта переживания войны. А некоторые рассказы - на основе личного опыта свидетелей войны.
Это не придуманные, не сочинённые в рабочем кабинете, за рабочим столом истории. За рабочим столом они записаны.
Рассказы Стешина распределены по циклам. Это рассказы о Великой Отечественной войне, об осетинских событиях, о киевском майдане и войне в Донбассе, о войне в Сирии и раздел рассказов на разные темы.
Главные темы его рассказов - вечные темы литературы: жизнь и смерть, война и мир, любовь и ненависть.
Но так уж получается, что в стешинском мире никакая тема не существует в чистом, беспримесном виде. Жизнь постоянно ощущает дыхание смерти, в смерти пробиваются ростки жизни, мир чреват войной, а война живет в ожидании мира, любовь удивляется чужой ненависти, ненависть завидует чужой любви. Но ведь и в реальной жизни одно не живёт без другого, одно проникает в другое.
Меня поразило высказывание в одном из его рассказов (цикл "Новороссия"): "Подвала у них не было, и они просто ждали смерть, лёжа на полу в доме" (с. 141).
Это было сказано о жителях разбомблённой Семёновки, но это было сказано и обо мне, горловчанке, три года пролежавшей на полу своей квартиры в ожидании смерти, ибо линия фронта проходит почти под самым носом моего дома. Эту линию я до сих пор вижу из окна моей квартиры.
В силу естественных причин Стешин не мог быть военным корреспондентом в Великой Отечественной войне. Его рассказы о ВОВ основаны, во-первых, на рассказах свидетелей этой войны, и, во-вторых, на личном опыте поиска останков бойцов среди болот, где когда-то гремели взрывы.
В конце первого рассказа "Контрибуция" Стешин даёт справку: "Рассказ написан по воспоминаниям жителей Новгородской области. Последние описываемые события - отступление немцев в 44 году" (с. 23).
У Стешина в рассказах нет развёрнутых батальных сцен, а если и есть, то показаны они предельно лаконично: "В первый год войны по лесу кто-то бегал друг за другом, бабахало громко из разных калибров, и вдруг схлынуло куда-то всё бесследно" (с. 9). Этот лаконизм совершенно оправдан, потому что война показана, к примеру, через восприятие деда ("Контрибуция"), сидящего в подвале: "...не видел, а только слышал, как кочующая немецкая батарея размолотила деревушку Залучье а труху" (с. 9).
Война это "мерзость запустения и гноище" (с. 11).
Среди этой мерзости запустения, дыша мерзкой трупной сладостью, бродят и пытаются выжить живые люди.
"В первую же весну образовалась у него внучка Евлампия, ..." (с. 10).
"Образуется" здесь очень точное слово. Я это знаю. Образуется, значит, появляется внезапно, неожиданно, негаданно, при самых неподходящих или странных, или даже невероятных с точки зрения здравого смысла обстоятельствах.
В войну у живых всегда кто-то образуется: друг, ребёнок, щенок, котёнок. У меня, например, один за другим образовались четыре бездомных и беспомощных щенка. Можно пройти мимо, заметив, но рассудительно прикинув: не возьму, самому есть нечего. Недаром Марфа, навещавшая и подкармливающая деда, сестра его покойницы-жены, спрашивает: "Куда тебе ещё одни рот?" (с. 11).
На что дед отвечает: "Прокормимся, не маленькие". (с. 12)
"Образовавшийся" ребёнок, как мотив для выживания. Это, может быть, самый мощный в жизни мотив.
И начинается эпопея выживания старика и ребёнка в деревне, разбитой вражескими орудиями в труху. На останках деревни и леса.
Останки - главное, ключевое слово этого рассказа. Впрочем, и в других рассказах о войне - тоже, где бы и когда бы она ни случилась: "останки Залучья" (с. 12), "останки Семёновки" (с. 151),
Не всякий сможет дочитать этот рассказ до конца. У кого-то сдадут нервы. Кого-то затошнит. Найдутся и такие люди, кто осудит старика. Замечу, между делом, что осуждать у нас мастера! Обычно это благополучные люди, те, кого до поры до времени не тронуло лихо.
После последних и окончательных боёв, когда лес гремел и полыхал, осталось в нём много мёртвых немецких солдат. Наступила тишина.
Меня поразила в этом рассказе фраза: "кромешная тишь" (с. 13). Обычно эпитет "кромешный" используется со словом "тьма" или его синонимами: кромешная темень, кромешная темнота, кромешная чернота, или даже кромешный ад. Но словосочетание "кромешная тишь" встречается редко. Это уж такая тишина, что даже природные звуки отменены войной: не шумит лес, не шуршит снег, не слышен шорох крыльев летящих птиц, не пробежит заяц или лиса, не завоет ветер. И в деревне звуки жизни некому производить: не пропоёт петух, не залает собака, не замычит корова, не завизжит пила и не застучит топор. Полная тишь! Кромешная! Безжизненная! Абсолютная!
Я не стану пересказывать в деталях, какими способами выживал старик и его приёмная внучка. Читайте сами. Скажу только, что русская смекалка позволила старику выжить и выращивать ребёнка, которого нужно было одевать и кормить. А основой для выживания были, если можно так выразиться, останки войны. Не пугайтесь, чувствительные читатели и читательницы. Старик и ребёнок не питались человечиной.
На мёртвых немецких солдатах была одежда, обувь и ранцы. А одежду и обувь можно было с солдат снять и продать. И содержимое ранцев - тоже. И получить за них деньги.
Переживал ли дед из-за того, чем ему пришлось заниматься?
Стешин верно подметил психологию человека во время войны: "Дед Саня за последние три года разучился удивляться" (с. 17). Чувство удивления на войне исчезает само собой. А вот чувства стыда и жалости сами собой не пропадают. Некоторые их проявления приходится силой преодолевать. В частности, по отношению к мёртвым. Чтобы от этого преодоления питалось чувства стыда и жалости к живым. "Посмотрел дед на себя внимательно, на старости лет в бане проживающего. Вспомнил и Залучье разорённое, и могилку жены-покойницы, на которой наша самоходка случайно развернулась, и немца с курёнком, насаженным на штык, тоже припомнил. На Ёлочку, сироту немую, пришибленную, ещё раз поглядел. И не стало в нём больше ни стыда, ни жалости" (с. 17).
Ради заботы о внучке, дед преступает какую-то черту внутри самого себя. Черту между допустимым и недопустимым, возможным и невозможным, разрешённым и запретным? Нет! Черту между жизнью и смертью. Если не преступить, погибнешь. А преступить, может грызть совесть, но ты выживешь. Дед правильно рассудил, что мёртвые ему не судьи. Он их, когда они были живыми, на свою землю не звал, в деревню не приглашал. Сами пришли с оружием. Поэтому, какая к ним может быть жалость! И какой может быть стыд от того, что он с ними, мёртвыми, делает! Они ему были должны за всё. И он брал с них контрибуцию.
Так смерть парадоксально питает жизнь!
Правильно это или нет, решать не нам.
Смерть деда Сани от подобранного им снаряда, разорвавшегося у него на коленях, не удивляет. Война деда настигла и убила. Потому что война не знает ни стыда, ни жалости. И ей безразличны были добрые дедовы дела.
А, может, это была месть мёртвых немцев за эти добрые дела.
Кто знает!
Рассказ этого цикла "Ноги" тоже быль, записанная со слов свидетеля. Это рассказ о случайности на войне, о превратностях военной судьбы. Это рассказ о том, как, в мгновение ока, живое, молодое, цветущее тело становится мёртвым и ни к чему уже непригодным. Разве только обувь может пригодиться живым. И ещё: шанс на выживание на войне имеют люди, опытные, смекалистые, знающие местность, по которой идут. Ну, и случай помогает таким. Если повезёт. И ещё это рассказ о том, что брезгливость и щепетильность на войне - непозволительная роскошь. Эта тема сближает этот рассказ с рассказом "Контрибуция".
Рассказы "Мёртвые ждут бессмертных" и "Они пропали за Родину" тоже о войне, хотя она давно закончена. Но на самом деле она ещё не закончена. Потому что война, раз начавшись, для некоторых людей с обострённым чувством справедливости и незащищённой совестью, никогда не бывает закончена, пока останки последнего солдата, лежащие в лесу или в болоте, не будут найдены и похоронены надлежащим образом.
Рассказы "Мёртвые ждут бессмертных" и, тем более, рассказ "Они пропали за Родину" написаны на основе личного опыта писателя - опыта "поисковика" останков советских солдат, павших в боях.
Но есть и проблема. "Поисковики" или "копатели" есть белые и чёрные. "Белые" - это официально зарегистрированные как общественные организации поисковые отряды. Они получают разрешение на работу от властей региона, где проходят раскопки.
Среди белых "копателей" есть и одиночки-энтузиасты.
Главная цель "белых" - поиск и захоронение останков воинов Красной Армии, установление личности. Необходимое снаряжение и проездные билеты они покупают из личных средств, денег за работу не получают.
Чёрные "копатели" это мародёры. Они работают нелегально. Они находят погибших солдат, чтобы заработать или пополнить личную коллекцию.
Сюжет в рассказе "Мёртвые ждут бессмертных" прост. Отец идёт с шестилетним сыном на поиски останков советских солдат. Подняв большое дерево и принеся его к костровищу, отец надрывается и умирает в палатке. Сын идёт за помощью через лес и выходит к большой дороге.
Повествование ведётся сначала отцом, а когда он умирает в палатке, сыном умершего "поисковика". Это своеобразная передача эстафеты: от отца - к сыну. Но это не просто передача повествования. Символика такой передачи от отца - к сыну глубже и объёмней, что подтверждается всей смысловой и художественной тканью рассказа.
Шестилетнего мальчика, который "вырос в лесу", лес пугает. Он полон подозрительных шорохов и шумов, диких зверей и призраков, буреломов и болот. Фраза "вырос в лесу" указывает на то, что отец постоянно брал ребёнка с собой, прививая ему определённые качества мужского характера, и обучая, какие ценности должны быть в жизни у настоящего человека.
Мальчик учится у отца преодолевать свои страхи, и многим премудростям выживания в лесу, что ему, в конце концов, пригодится.
Не случайно в ткани повествования встречается географические названия "Турция" и "Канары", когда отец, которому действует на нервы вой волков, развлекает себя размышлениями, по какому поводу ссорятся волк и волчица в своём семейном логове.
В подтексте читается информация: отец мог бы взять сына и поехать развлекаться в Турцию или на Канары, как это делают множество его современников-соотечественников. Писатель называет этих бездумных обывателей - "россиянчики". Отец мог бы поступить, как те россиянчики! Но он не может. А не может он потому, что: "Где-то в этом районе на берегу одной из бесчисленных стариц Глушицы выходящая из окружения группа лейтенанта Скоробогатова попала под перекрёстный огонь двух немецких пулемётов. До пулемётных расчётов было не больше двух десятков метров, и озверевшие окруженцы пытались их сбить штыками, расстрелять в упор. Из полусотни человек в живых остался только один - сам лейтенант. Он и рассказал мне перед смертью про эту атаку еле двигающихся живых мертвецов" (с. 29).
Память, чувство долга, совесть, милосердие побуждают отца ехать не на Канары отдыхать, а искать останки павших бойцов в дремучем лесу возле речки Глушицы.
Отец - участник войны. Какой: ВОВ или афганской? Неважно! Все войны одинаковы. Мы догадываемся, что отец был на войне, когда принеся к костру огромное дерево, он почувствовал себя плохо и подумал: "Такое было несколько раз после каждой контузии" (с. 30).
Повествование от сына начинается после фразы отца, ударяющей по сердцу читателя: "Я больше не проснулся" (с. 31).
Ребёнок не может поверить, что отец умер. Он пытается помочь ему "проснуться". И мальчик, преодолевая страх, идёт через буреломы, через опасные болота за помощью к большой дороге. Его трудный и долгий путь - своеобразная инициация - разрыв с миром детства и вступление в мир взрослых, где больше нет отца.
Через год мальчик прочтёт записи в его блокноте: "Я точно знаю, что буду здесь всегда - на торфяных болотах, среди теней солдат теперь скользит и моя тень. И под куполом церквушки на Перыновом скиту, в солнечном луче, дрожит эфирная часть моей души. Но самое главное - я останусь в своих детях, в их внуках и правнуках ...".
Рассказ "Они пропали за Родину" автобиографичен. Хотя и предыдущий рассказ "Мёртвые ждут бессмертных" написан в известной мере на основе собственного опыта писателя. И там, и здесь - картины "северных джунглей", лесных дебрей и болот, заросшая речка-лабиринт Глушица с глубоким, знаковым, говорящим названием. Речка течёт в лесных дебрях, в глухомани, в чащобе - в глуши.
Глушица затеряна в Новгородских лесах, где шли когда-то бои.
В древнерусском языке глушица - глухой, непроточный рукав реки, старица. В общем, застойная вода. В рассказе реализуется новый смысл слова - место, где давным-давно шли бои, забытое и заброшенное государством. Место, о котором помнят лишь некоторые энтузиасты.
Место действия в обоих рассказах одно и то же. Герои разные. И события разворачиваются по-разному. И финалы разные.
Сюжет вроде бы тоже прост. Герой рассказа с супругой едет вглубь новгородских лесов, где когда-то шли бои, возвращается домой, едет корреспондентом в Ливию, возвращается домой снова едет с супругой в новгородские леса. Супруги находят останки советского солдата и хоронят его по-человечески.
За внешней простотой сюжета кроются сокровенные мысли и глубокие чувства писателя. И оказывается, что рассказ многослоен и сложен, как и предыдущий. Если в предыдущем рассказе отец приводит в лес сына, искать вход в Аид - много раз приводит искать останки погибших в войну солдат, то в рассказе "Они пропали за Родину" поисковик, давно нашедший берёзовую рощицу на берегу Глушицы, впервые приводит туда свою жену.
Рассказ состоит из трёх частей. В первой части первое посещение берёзовой рощицы. Вторая часть - поездка главного героя в распадающуюся Ливию. Третья часть - возвращение на берега Глушицы.
Первая часть рассказа усложнена втрое или даже вчетверо. Это реальный план - действительность, установка палатки возле реки, второй план - состояние на грани сна и пробуждения с элементами мистики, когда прошлое вторгается в настоящее звуками прошедшей войны, и, наконец, восстановление в памяти военных событий, имевших здесь место несколько десятилетий назад, что оказывается возможным после изучения главным героем исторических архивов.
В первой части рассказа важна символика воды: дождь и наводнение. Герои рассказа устраиваются на ночлег, ставят палатку: "...мы распахнули полог, чтобы выходила влага, лежали на животах и смотрели на дождь. ... Дождь был унылый, как примечания к научной работе по тригонометрии. ... Большинство звуков вязли, как в вате раскисшего матраса. Но появился звук бегущей воды" (с. 58).
Облака закрывают солнце, поэтому, с одной стороны, дождь ассоциируется с печалью, досадой, одиночеством: "унылый дождь", двое в лесу, где нет людей.
С другой стороны, дождь - это источник жизни. Он наполняет реки, даёт рост растениям, плодородию почвы, потому он ассоциируется с обновлением, возрождением жизни. И ещё, что здесь ещё важнее: дождь льётся с небес и ассоциируется с духовным возрождением, с прочищением мыслей: "Я чуть ли не в первый раз услышал речку со знаковым и глубоким названием Глушица. ... Глушица ничего не отдавала, только забирала. И вот как взбесилась, подала голос. С этими мыслями я заснул до сумерек" (с. 58).
Что забрала Глушица? Зачем она подала голос?
Начинается новый пласт повествования: "В сумерках прорывается грань между мирами; на стыке между светом и тьмой, есть непрочное место, шов. Иногда шов очень широкий, на много часов" (с.59).
В этом состоянии полусна, полу-бодрствования мужчина и женщина в палатке слушают голос ушедшего времени, принесённый водой.
"... мы лежали в спальнике и слушали вот эту радиопостановку для двух слушателей, там, у брода, где "Руссенвег" пересекала Глушицу" (с.60), "На "Руссенвег" немцы жили на насыпных островках, на которых стояли палатки с печками..." (с. 61). Немцы ждали, когда их будут атаковать русские окруженцы, находящиеся в котле.
Двое в палатке слушают голос прошедшей войны: "У брода, где гать с чужим названием "Руссенвег" пересекала речку Глушицу, уже несколько часов как бы прогревали танковые моторы. Щёлкал пускач, захлёбывался и " затыкался, дизель схватывало ... Потом его всё-таки завели" (с. 55).
Река ничего не забыла, всё сохранила. Река это граница между миром живых и мёртвых. Живые пришли и слушают, сжимаясь от ужаса, а река раскрывает свои тайны. Река Глушица это символ конкретного места, где чужое ("Руссенвег") пересекается с родным. Река живая, но она имеет силу жизни и смерти. Она что-то требует от живых. И, чтобы они это поняли, она приходит к ним беспокоить их и взывать к их сердцу и совести: "Проснулся я от того, что под полом палатки перетекала вода, мы всплыли, река разлилась" (с. 64).
Герои рассказа возвращаются в город: "Вернувшись в город, мы совершенно позабыли о случившемся. Непонятное стыдно вспоминать из-за лёгкого привкуса своего бессилия и невежества" (с. 66).
Но это кратковременное забывание. Подсознание не забывает никогда и ничего.
Вторая часть рассказа это повествование о пребывании главного героя в Ливии, "которая развалилась на части, как пирамида халвы под ударом мясницкого топора" (с. 66).
Эта часть рассказа не выглядит чужеродной. Она вырастает из первой вполне закономерно и органично. Война прошедшая, отголоски которой услышали герои рассказа, и война настоящая, реальная, в чужом краю, которую увидел главный герой. Что их объединяет?
Их объединяют общие черты, присущие всем войнам, где бы и когда бы они ни велись: хаос, трупы, лишения, боль, жажда, голод, вонь, нескончаемый ужас ожидания смерти: "И ты собирал заплесневелые лепёшки и недопитую воду в брошеных гостиничных номерах, стараясь не думать об унитазах, забитых фекалиями под верхний ободок. Мертвечиной, подсохшей мочой и дерьмом пахла эта война. Впрочем, так пахнут все войны" (с. 67).
Военный корреспондент видит реальный ужас: "... вздувшиеся тела на больничных каталках. Стометровая очередь из каталок с трупами заползает с улицы в приёмный покой" (с.66).
Свет и вода отключены, врачи разбежались: "Остались одни трупы и раненые, готовые стать трупами. И ставшие ими в конце концов" (с. 67).
Кто их хоронил?
Вид чужой беды удручает главного героя.
"Как только я вернулся из этой фантасмагории домой, мы с Юлей сразу же взяли отпуска и уехали в сентябрьский лес, какой-то совершенно родной и тёплый, как целебная припарка на больное место" (с. 68).
Зарядил дождь, на этот раз осенний: "Я выспался за весь прошлый месяц, но проснулся, как говорят, с тяжёлым сердцем. И было непонятно, что мучает и меня, и Юлю. Ей тоже досталось что-то необъяснимого. Говорить не хотелось - ни есть, ни пить" (с. 70). В пустом лесу герои рассказа снова слышат гудок автомобиля, а потом человеческий крик.
Вновь просыпается в них глубинная память. И вместо длинной прогулки по лесу, вместо продуманного маршрута, они идут, "описывая чудовищную дугу" и выходят точно на разъезд "Руссенвег": " ... основная колея, потом ряд болотных берёзок, проезжий карман на три-четыре грузовика. Металлоискатель, настроенный на цветной металл, тут же взвизгнул" (с. 73).
Женщина опускается на колени и начинает копать сапёрной лопаткой: "Сам лес отдавал нам солдата. Солдат входил из неприкаянного небытия" (с. 73). Вся природа: дождь, река, паводок, лес - принимала в этом действе участие. Эти звуки и голоса из прошлого были реальны: "Солдатик звал нас, как мог" (с. 74). И дозвался: "Плохо, должно быть, так лежать мёртвым - прямо на дороге. Хуже не придумаешь. Плохо и обидно, потому что смерть заслуживает уважения" (с. 74).
Неизвестному солдату повезло. Но, размышляет главный герой: "И мне повезло, что я могу это исправить, пусть и через много лет" (с. 74). "На одну неупокоенную душу в этом лесу стало меньше" (с. 75).
Главный герой начинает рубить крест: "С каждой стружкой в мох падала моя лютая тоска. Принёс длиннющий медный провод без оплётки - как специально под прибор попался, для креста. Подумал, что умение делать кресты павшим - это наше, русское, у нас в крови. Привитое и впитанное через десятки поколений и сотни войн" (с. 75).
В костях солдата нашёлся массивный снарядный осколок: "Я забрал его себе. По поверьям, теперь это мой оберег от смерти на войне" (с. 75).
Я не знала об этом поверье. Когда я прочла это, то открыла шкаф, где хранился тяжёлый осколок от снаряда, предназначавшийся мне - я нашла его на своём разбитом балконе после обстрела "Градами" зимой 2015-го года. Случилось это как раз перед приездом ко мне в Горловку Дмитрия Стешина и Александра Коца. Военные корреспонденты брали у меня интервью и фотографировали спасённых мною кошек. Странно и причудливо пересекаются пути жизни. Осколок пролежал в шкафу пять лет. Кто-то сказал мне, что его надо выбросить, потому что он будет притягивать снаряды. Не притянул. И теперь я положила осколок на компьютерный стол, потому что я верю Стешину. Теперь этой мой оберег от смерти на войне, которая ещё не закончена.
Цикл "Южная Осетия" посвящён военному конфликту между Южной Осетией и Грузией. А также между Грузией и РФ.
Для меня явились открытием деяния М. Саакашвили, о которых автор повествует в первом рассказе "Грузинский прорыв". Мы привыкли смеяться над грузинским президентом, жующим собственный галстук. А дальше этого смеха дело не шло. Потом возмущались и смеялись над его украинским гражданством. И снова, не вникая в суть. Этот рассказ проливает свет на деятельность Саакашвили в Грузии. И поневоле начинаешь испытывать к этой деятельности что-то похожее на уважение. Разумеется, за исключением развязывания войны против Южной Осетии.
Волей случая герой рассказов оказывается в качестве военкора на грузинской стороне в Гори. Здесь он сталкивается с самыми разными и противоречивыми настроениями грузин по отношению к русскому корреспонденту. Одни грузины готовы его убить, потому что: "я журналист из вражеской страны, и мне это быстро объяснили" (с. 86). Другие грузины готовы его спасти и спасают: "Меня, сидящего на газоне возле пресс-центра, буквально подобрал Давид, грузинский близнец боксёра Валуева" (с. 88).
Давид приводит корреспондента к себе домой. Он высказывает здравые и горестные мысли: "Дожили, русские с грузинами воюют. Конец времён пришёл, дальше - только тьма" (с. 88).
"Утром в Гори начался ад" (с. 91) Начинается бомбардировка города русской авиацией. "Город вымер" (с. 91). Транспорта нет. Давид останавливает бешено мчащуюся маршрутку - последнюю и вбивает корреспондента в переполненный салон своими ручищами. И с лязгом захлопывает дверь. Другими словами, помогает ему уехать из бомбимого Гори и спастись. Но сам-то он остаётся.
В рассказе "Проклято верхнее, проклято нижнее" герой уже в Южной Осетии. В разбитом помещении он находит матрас, измазанный человеческой кровью: "Других матрасов для меня здесь никто не припас, я лишь перевернул свою находку кровью к земле. На этом жутком ложе не спалось душными ночами" (с. 93). Это красноречивая деталь условий жизни военкоров на войне. Но главная тема рассказа - ненависть к врагу, ненависть безумная и бездумная, доходящая до патологии, но легко объяснимая причинами её вызывающими. В госпиталь МЧС русские солдаты привозят забытую всеми в Курте старуху-грузинку. Ополченцы хотели её пристрелить, но русские не дали и привозят её в госпиталь.
Курта - село в Южной Осетии. Жили в нём этнические грузины. Жили, потому что "Курту и все соседние сёла сожгли осетины - рубли с плеча гордиевы узлы застарелой вражды" (с. 94). Старуху бросили или забыли родственники. Врач-осетин советует русскому врачу "усыпить старуху "как кошку, сбитую машиной" (с. 95). Дело в том, что старуха не ест и не пьёт, но уже третий день исходит злом: "... она проклинала наш и без того проклятый мир десятками часов. С надрывом, на хрипе" (с. 94).
Это яростно и открыто выражаемая ненависть грузинки к осетинам и русским. Но есть и другая, тоже безумная, тихая и упорная, осетина к грузинам: "На второе утро я заметил, что старуху выслеживают" (с. 95). Молодой осетин ополченец скрадывает старуху и пытается убить её из АКСУ (автомат Калашникова, складной, укороченный), а когда оружие у него отнимают, он начинает точить нож.
И так и другая ненависть легко объясняются. Дом старухи-грузинки сожжён. Родственники её либо убиты, либо сбежали. Осетин ополченец потерял всю свою семью под ударами "Градов" грузинской армии.
"Я лишь спросил: - Аслан, а причём тут эта грузинская старуха? Ты её знаешь?
Аслан ответил коротко: - Не знаю. Ни при чём. И они ни при чём" (с. 99). Они - его погибшие родственники, мать и сёстры.
При чём - застарелая вражда и война.
Автор не читает мораль, не даёт советы. У него нет рецептов, как разрулить все эти проблемы. Он показывает жестокие картины жизни, и людей с их безумными страстями. Какие тут могут быть морали и рецепты!
Цикл "Новороссия" объединён десятью рассказами. События начинаются на Майдане в Киеве, затем в Крыму, в Луганске, в Славянске, в Семёновке, в Горловке, в Дебальцево, в Донецке.
Стремительность разворачивающихся событий и быстрое перемещение главного героя из одного места в другое, сообщает повествованию не вдумчивую и медлительную эпичность, а такую же стремительность сменяющихся картин действительности. Их невозможно сразу осмыслить. Их невозможно сразу интерпретировать. Их можно только зафиксировать в слове. Эта часть книги вначале похожа на дневник. Свидетель событий, перемещаясь в пространстве территорий, охваченных повстанческим движением, торопливо записывает то, что видит вокруг. Рассказы этой части книги похожи на мгновенные фото со вспышкой.
На Майдане в Киеве герой рассказов видит начало разгорающейся гражданской войны: "В гостиницу в холл везут раненых. Десятки. Линия фронта прямо прямо по гостинице. Прикольно" (с. 104), "Майдан похож на муравейник - тащат стройматериалы во все стороны" (с. 105), "Выходим из лифта в холл гостиницы, а там похороны. Выносят трупы погибших утром. Весь день пролежали за ширмами" (с. 105).
Чувство юмора не покидает главного героя даже в критические минуты: "В наш номер, с видом на Институтскую, где стояла камера, уже пуль десять прилетело ... Хорошо, что у нас есть номер с видом на Майдан" (с. 104). Ага! Просто замечательно! Или это у меня сильно развито чувство юмора? А для героя рассказа - просто необходимое условие работы - видеть всё, что происходит. Я ведь тоже залезала на крышу своей девятиэтажки, чтобы лучше видеть танковый бой на передовой. Просто из любопытства
Из Киева герой повествования перемещается в Крым.
В этом рассказе уже просачивается мнение - в той или иной форме - противоборствующих сторон: "В крымском телевизоре - паника у киевских бандеровцев и примкнувших к ним местных татар" (с. 106), "По экспресс-опросу участников "обороны Крыма" их больше устроит автономия под протекторатом РФ" Дословно "штобы всё как раньше, но с Россией" (с. 107).
Современная литература существует не только для развлечения и наслаждения, но и для информирования читателей. Вот это "штобы всё как раньше, но с Россией" меня очень озадачило и даже огорчило.
Кое-что и рассмешило: "Двигаемся в сторону Херсона. Проехали придорожную корчму, стоящую в чистом поле, с двумя флагами: украинским и российским. Хуторская смекалка" (с. 110). Лучше и не скажешь. И нашим, и вашим. Вся суть украинского хуторянина - на ладони.
А суть украинского горожанина вот здесь: "В центре Херсона на постаменте памятника Ленину мемориал "небесной сотне". Напрягаются тут на нас. По-русски на камеру говорить не хотят" (с. 111) Это 2014 год.
Суть ОБСЕ тоже отражена: "Наблюдателей ОБСЕ не пустили в Крым. Видели их джип на блоке. Это им за то, что из Цхинвала свалили за три часа до удара "Градов" (с. 111). Знали! И не предупредили.
Настроение разных крымчан - разное. Оно не только на уровне "штобы всё было как раньше, но ...": "На предложение расплатиться рублями крымчане реагируют с радостью. Берут их из уважения к России, в том числе как билеты в будущее" (с. 113).
Это высказывание мне очень понравилось, потому что в Республиках российские рубли в ходу с 2015 года, т.е. уже пятый год. Пятый год у нас билеты в будущее.
Рубль и российские паспорта - символы России в цикле рассказов "Новороссия": "Бомж на Симферопольском вокзале попросил рубль! Не гривну и не доллар!" (с. 116). Простодушный симферопольский бомж не двурушничает, как хуторяне из Херсона. "На "русском майдане" у нас четыре раза проверили документы, лишь потому, что хотели посмотреть на документы российских журналистов и российские паспорта в целом. С каким-то восторгом проверяли" (с. 119).
Великолепный оксюморон "зловещее ожидание Праздника" венчает рассказ "Крым. Референдум", потому что это наступал праздник воссоединения Крыма с Россией, а это был праздник не для всех и каждого.
Иной настрой в рассказах "Славянск-гонзо", "Дышу и слышу", "Чаша страданий из нержавейки", "Пять сигарет", "Восточная прогулка", "Персты и раны", "Горловка - тишина навзничь", "Псы войны из Дебальцево", "Ревизия".
Это рассказы о разгоревшейся войне. Славянск - Горловка - Дебальцево - Донецк - наполовину пустые города, где идёт война между повстанцами и ВСУ. Обстрелы, разрушения, "белые мешки с песком светятся грудами рафинада, несъедобными сахарными замками из витрин дорогих кондитерских лавок" (с. 121), короткие минуты передышки: "качались на качелях" (с. 121) в опустевшем Славкурорте. Взрослые дядьки на детских качелях! Качели, как символ утраченной мирной беззаботной жизни.
Странно, но в опустевшей Горловке, почти одна во дворе, я тоже качалась на детских качелях, и соседка даже меня, "впавшую в детство", сфотографировала.
И минуты тишины, которые напрягает больше, чем обстрелы: "Тишина, в соседнем дворе кашляет кошка" (с. 124). Аллитерация усиливает напряжение от тишины, от которой можно ожидать всего, что угодно: "Перед сном плотно, тщательно и долго задёргиваешь шторки. Зачем? Этого ты не в силах объяснить даже самому себе. Возможно, чтобы, проснувшись от удара, не ворочаться в салате из стеклянного крошева" (с. 124).
Кто из нас не делал этого во время войны?
Всё узнаваемо в этих рассказах. Те, кто пережил обстрелы в донецких городах, знают, что "алкоголь не веселит, не коммуницирует и не глушит страх" (с. 127), мужественное увеличение громкости в наушниках тоже не очень-то помогает, а вид трупов на улицах городов не располагает к оптимизму и ударом под дых убивает надежду.
Писатель делает объектом внимания не только людей на войне, но и вещи. Это живые вещи, впитывающие энергетику окружающей среды и затем возвращающие её во внешнюю среду.
Рассказ "Чаша страданий из нержавейки" это повествование об обыкновенной литровой кружке из нержавейки, купленной в магазине Славянска, где начинается война. Вообще-то это рассказ о коллеге Стешина военкоре Андрее Стенине, погибшем 6 августа 2014 г. близ города Снежное. Ему было всего 34 года.
Писатель признаётся: "Такие здоровые кружки - моя слабость. Я их таскаю в лес. За пару походов кружка так пропитывается дымом, что наливаешь в неё под Новый год кипяток - и по всей квартире расползается запах леса, хвои и берёзового дёгтя" (с. 133).
Этот рассказ не только о кружке, а также о коллеге Стешина военкоре Андрее Стенине, находящемся, в эпицентре событий: "Когда осела пыль и осыпались стёкла, Стенин услышал дикие крики и вой и пошёл в эпицентр чьих-то страданий" (с. 131). Герой рассказа идёт и помогает "мужику откапывать из кирпичей убитую жену" (с. 132).
Кружка - тоже свидетель событий и впитывает не только запахи, но и отрицательную энергию войны и страданий людей.
Свою "славянскую" кружку автор рассказа, уезжая из Славянска, подарил Стенину: "Мы уехали, а Стенин остался. И кружка осталась, не повёз я войну домой" (с. 134).
Так простая кружка превращается в символ войны.
Стенин погиб 6 августа 2014 года близ города Снежное.
Где его кружка теперь?!
В символ превращаются и сигареты в рассказе "Пять сигарет".
Герой рассказа находится в растерзанной войной Семёновке близ Славянска. В этом рассказе автором высказана, да и не только в этом, мысль о том, что все войны, в какой точке земного шара они бы ни велись, похожи одна на другую: "Окраины Семёновки степенью своего несчастья ничем не отличались от виденного в ливийской Аджабии, чеченском Сельментаузене или в сирийской Дарайе. Лишь скорби моё сердце рождало больше - брошенный хлам в заваленных хатах состоял из привычных, родных образов..." (с. 138) И ещё одна ценная мысль выстрадана автором на развалинах домов в Семёновке: "Только стоя по колено в брошенных вещах, понимаешь остро один из христианских постулатов - нагим пришёл в этот мир, нагим и уйдёшь. Крестик - деревянный, венчик - бумажный, в подушке - стружка от гробовых досок, а всё остальное тлен и суета" (с. 139).
Одно дело, когда, эту истину ты вычитал из книг. Закрыл и забыл. И пошёл наживать деньги и добро. И совсем другое дело, когда ты постиг её на войне. Истину, усвоенную на войне, не забудешь, как и саму войну. В рассказе "Персты и раны" военкор возвращается домой и пытается расслабиться и забыть всё, что он видел: "Здесь всё вечное, незыблемое, размеренное, рациональное. Из этой вечности я леплю целебные пацифистските примочки на дырке в душе. Типа война выходит из меня наружу толчками, как рвота винегретно-водочная. И сейчас я тут забудусь в благодати на земляничной поляне вечной молодости в бабушкином саду. Никуда она не выходит, ничего забыть невозможно" (с. 162).
Ополченцы и герой рассказа, ведомые "сталкером" Андреем Стениным, идут на передовую, расположенную на окраине Семёновки. Герой рассказа спрашивает, далеко ли до передовой и получает неожиданный ответ: пять сигарет: "Что он имел в виду, никто не понял. ... Курили мы много, и как ни толкуй слова Стенина, выходило, что идти недалеко" (с. 142).
Это "недалеко" превращается в настоящее испытание для военкоров. На них охотятся снайперы, а потом подключаются танк, миномёты, гаубицы, пулемёты и автоматы.
В рассказе "Восточная прогулка" проводится параллель между деревней Залучье, разбитой фрицами, и селом Семёновка, разбитой ВСУ. Параллель проводится с помощью слова - останки. Ничего другого война после себя не оставляет. Останки городов, останки деревень, сёл и останки людей. Снова военкорам выпадают тяжёлые испытания, поскольку они должны быть на передовой, всё видеть и всё слышать. А вооружены они только камерами. И видят они последствия обстрелов, результаты войны: "Бог зачем-то определил нас ретрансляторами чужого горя ..." (с. 149).
В этом рассказе военкорам выпадает не только опасность обстрелов, но и ещё и общение с местным населением с "боевыми психотравмами".
Истерически кричит мужик, что у него разбомбили дом. Корреспонденты отправляются посмотреть на развалины: "Судя по трейлеру, нас ждала как минимум Хиросима, Но в реальности имелись вполне живые куры и нереальных размеров огород с разными сельхозкультурами ..." (с. 155). "Жертва войны" вопила, что поднимет на вилы первого же нацгвардейца, когда он появится на этой улице. Герой рассказа думает: "Никуда ты не пойдёшь воевать и ни на какие вилы никого не насадишь. У Стрелкова автоматов хоть попой ешь, иди и получай. А огородик твой кто поливать будет, *** ты свой огородик бросишь, есть кому за тебя повоевать" (с. 156). И ведь прав оказался! Ни одного протеста на территории Украины против войны! Ни одного митинга! Ни одного пикета! Ни одного лозунга! Шестой год молчания ягнят! Огородики свои поливают и деток выращивают под фашистскими лозунгами "Украина превыше всего", "Москаляку - на гиляку", "Резать русню".
"Горловка - тишина навзничь" даже и не рассказ, а зарисовка обстрела города. Снаряды попадают в кафедральный собор, в трапезную, где ежедневно кормили тысячу человек - старух и стариков, которых лишили пенсий есть месяцев назад. В этой зарисовке обозначен день, когда это случилось - суббота 14 февраля 2015 года. Зимой этого года нас бомбили почти непрерывно каждый день. И каждую ночь.
Одна из самых трогательных тем цикла "Новороссия" - дети и собаки. На войне страдают все: мужчины, женщины, старики и старухи, дети, дома и животные. Военкоры в одном из разбитых домов Семёновки находят пса: "В одной из битых хат на полу кухни лежал, свернувшись калачиком, рыжий пёс с обрывком цепи на ошейнике, растянутом страшным, предсмертным усилием. Пёс был жив, худые бока чуть дрожали. Он нас не слышал - контузило сильно, мина приземлилась во дворе, в десятке метров от его будки" (с. 139). Видео с контуженным псом посмотрели люди: "Через три дня мне на почту пришло письмо от каких добрых, но сильно ***утых людей с иной парадигмой сознания. Они посмотрели сюжет из Семёновки и слёзно просили вывезти пёсика хоть на специальном санитарном вертолёте, они оплатят. То, что в том же сюжете и на соседней с пёсиком улице пока ещё жили двухлетний Антон, пятилетняя парализованная Вера и её сестра близняшка Люба, эти люди как-то пропустили мимо своего милосердного сознания" (с. 140).
Это не выдуманные люди. Такие люди с иной парадигмой сознания встречались и мне. В ФБ одна добрая и милосердная тётенька, проживающая в одном из городов РФ, прочитав про жестокие обстрелы Горловки, написала, что примет в свой дом семью порядочных людей без вредных привычек и детей. Тоже милосердное сознание, но весьма ограниченное.
Псам войны Стешин посвящает отдельный рассказ "Псы войны из Дебальцево", и начинает его сентенцией, что собаки меньше всего виноваты в происходящем. Здесь я хочу писателя поправить. Не меньше всего собаки виноваты, а вообще не виноваты ни в чём. Зато все мы виноваты перед ними. Виноваты за их бесприютную, бродячую жизнь, за голод, за холод, за войну, смысла которой не то, что собаки, люди-то не всегда понимают.
Улицы Дебальцево усыпаны осколками от "Града". Среди разбитых домов бродят растерянные старики. Пока военкор ждёт, когда товарищи поменяют пробитое колесо автомобиля, "Я жмурился на солнышко, медитировал, пока что-то влажное, похожее по ощущениям на перезрелый выкупанный персик, не ткнулось деликатно в мою ладонь. Громадный цепной кавказец пришёл пообщаться". Конечно, пёс был голодный. Конечно, военкор его накормил. И, конечно, пёс очень хотел уехать с незнакомыми людьми, куда угодно, потому что он истосковался по общению. Но взять с собой люди его не могли. И военкор стал ему растолковывать, что для него, пса, война закончена, надо идти домой и ждать возвращения хозяев. Потому что, кто-то должен ждать дома. Люди уехали. "Пёс потрусил в развалины, туда, где был его дом или то, что от него осталось" (с. 70).
Я видела в Горловке сотни брошенных собак. Среди них было много породистых. Они собирались в огромные стаи. Одна такая стая жила у меня во дворе. Люди бежали от войны и бросали питомцев на улице. Они погибали от обстрелов, голода и жажды.
Дождётся ли дебальцевский пёс войны хозяев?
Проблематично!
Многие хозяева бежали на Украину и уже не возвращались оттуда.
В одном я уверена: пёс будет ждать до последнего вздоха.
Цикл "Сирия" состоит из восьми рассказов. Это тоже картины жизни, но чужой, не родной. Это картины восточной жизни, городской, или жизни в пустыне, где практически никакой жизни нет и быть не может.
Этот цикл украшен юмором автора, потешающегося над своеобразной ментальностью арабов. Я не могу отказать себе в удовольствии процитировать хотя бы часть этой прелестной и смешной картинки: "Если в сердце безжизненной сирийской пустыни в полдень встать в тень телеграфного столба и блаженно смежить веки, через минуту появится араб и начнёт между тобой и столбом куда-то протискиваться. За ним полезут какие-то дети, бараны и рано облысевшие от непосильной работы ослики, женщины в никабах и глухих плащах из нелиняющей джинсовки, потом возникнет худой муалим с пустой тележкой, готовый на всё за 200 лир, и почтенный устаз, кушающий на ходу шаверму, и запивающий её родимую, "пепси". ... Местные барышни на выданье, конечно же, тоже будут напористо лезть. ... И всё закрутится вокруг меня и телеграфного столба" (с. 206-207).
Ценнейшая черта стешинских рассказов - ирония и юмор.
Пока человек среди ужаса, боли и близости смерти способен шутить и подмечать смешное вокруг, он остаётся человеком.
В противном случае, если человек в экстремальной ситуации поддаётся эмоциям и теряет разум, если он неспособен шутить, и иронизировать над самим собой, он становится букашкой, раздавленной страхом.
"В Джобаре, в промзоне, видели танк боевиков - здоровенный бульдозер "катерпиллар". ... Бульдозер похож на грустного подбитого меха-трансформера, из которого вытекла позорная лужа масла ..." (с. 186).
Обос**вшийся бульдозер врага это символично и смешно.
Автор любит одушевлять предметы, делая их живыми. Или мёртвыми, потому что прежде они были живыми: "Специально снимал на камеру, крупными планами, умершие велосипеды. Их в Дарайе - сотни. Есть даже велосипедные курганы из ржавых и гнутых двухколёсных Я не велосипедист, но как-то зацепило" (с. 187). Правильно зацепило. В руках хозяина велосипед - живой. Нет хозяина, велосипед умер.
Чашка, купленная в Славянске и подаренная Стенину, тоже живая - вбирает и отдаёт запахи войны. Недаром владелец не хочет везти её домой в мирный город. Матрас с кровавым отпечатком человеческого тела из госпиталя в Южной Осетии, насыщен энергетикой страдания человека, который на нём умер. Матрац мешает постояльцу спать по ночам. Намоленный чужой Коран, найденный в развалинах, загаженный птицами, заботливо почищен и греет ладонь журналиста. Горы настолько старые, что устали жить.
В разбитой сирийской Дарайе то же, что в Семёновке, Горловке, Цхинвале и т.д, повсюду, где рвутся снаряды: "Идёшь по куклам, а в распахнутых шкафах висят детские платья" (с. 186). Окраина Дамаска похожа на окраину Сталинграда.
В этом цикле рассказов Стешин даёт зарисовки сирийской пустыни и жизни в пустыне, или точнее - нежизни, потому что время здесь остановилось, или течёт так медленно, что изменения не видны столетиями. Скучный унылый пейзаж, серо-жёлтые горы: "Смотреть не на что. Иногда, правда, прилипнет к горизонту одинокий домик и долго стоит перед глазами, медленно смещаясь назад" (с. 195). Кто-то, наверное, живёт (не живёт) в этом домике "с толстой, глупой и некрасивой ханум, которая почти не говорит" (с. 195).
Если обыкновенно Стешин одушевляет вещи в своих рассказах, то в этом цикле он "раздушевляет" живое существо - ханум. Она - "жаркий печной кирпич. Не хочется до неё дотрагиваться, она пристройка к этому дому, безмолвный хозблок" (с. 196). Автор вовсе не хочет обидеть восточную женщину. Он только фиксирует и живописует существующий на Востоке порядок вещей. Так было, так есть, и, скорее всего, так будет до скончания веков: "Дни ползут, как скользкая и влажная змея по каменной крошке, годы сыпятся, как песок сквозь пальцы. Ты просто ждёшь, когда можно будет уйти наверх. Вот и всё" (с. 196).
В цикл "Сирия" Стешин включает рассказы о военкоровском общежитии на заброшенной вилле в Дамаске "Орден военкорского общежития" и о пост-командировочном синдроме, когда ты возвращаешься домой "Позвонками в нутро". Первый рассказ не случайно назван "орден ...". Это профессиональное сообщество людей, живущих, как монахи, в тяжёлых бытовых условиях войны. Элементарный комфорт отсутствует. Поесть один раз в день "не подвиг, а критерии профессионализма" (с. 201), "Все общее, но все настороже" (с. 202). То есть жизнь по принципу, кто первым встал, того и тапки. "Через месяц такой жизни обостряется социопатия. Первый признак - человек уходит на балкон и зажигает свечку" (с. 203). Люди устают друг от друга. Нарастает напряжение, которое может взорваться.
"Все проживающие здесь умеют ждать. Мало кому известно, что это необходимый навык для журналиста. ... Мы умеем это держать в себе, умеем превращать бешенство в духовный подвиг" (с. 201).
Рассказ "Позвонками в нутро" - трогательное повествование о военкоре, вернувшемся домой из месячной командировки. У военкора, так называемый, отходняк. Он заболевает от лишений и впечатлений. Слишком много впечатлений! Человеческий организм и психика имеют свои пределы выносливости. Заболевшего военкора начинает лечить Дед - народный лекарь. Молотками и призмами из литой резины Дед выстукивает на спине мужчины "серенады Брамса и турецкие марши" (с. 227).
Но война это не только то, что слышишь или видишь.
О том, что видно и слышно на войне военкоры пишут репортажи.
Писатель пишет о последствиях военных действий, о следах, которые оставляет война. Писатель размышляет о том, что увидел и услышал. Писатель сострадает людям и животным, настигнутым войной.
Война оставляет следы: долго не заживающие раны и шрамы.
В мире физическом они могут зажить, зарасти, затянуться, но в мире сердечной памяти они не заживают никогда.
Что же это за следы?
Это останки! Останки убитых людей, останки разрушенных домов деревень и городов.
Война это труха, гниль, гноище, гарь, трупы.
А ещё война это запахи.
Война это смешанный запах гари и гнили, газойля и гноя: "гниющий лес" (с. 8), "пахнуло гарью" (с.8), "пахнуло мерзкой трупной сладостью" (с. 8). И ещё это терпкий запах мочи. Особенно в сирийских рассказах. Один из них так и называется "Пыль, порох и моча".
Не удивительно. Жара. При жаре обостряются все запахи.
В рассказах всех циклов нет дежурного, официального, бодрящего оптимизма, мол, больше войны не будет никогда. Были, есть и будут: "Потому что до "эры милосердия" ещё очень далеко, так далеко, что нет никаких надежд, что она настанет" (с.228).
Стешин не обнадёживает читателя. Он его предупреждает: не стоит расслабляться, война будет: "До следующей войны" (с. 76).
"Остывающий каменный шарик, на котором мы несёмся в ледяной пустыне, больше не убежище, а граната без чеки, которая катится вниз по водосточной трубе" (с. 227).
Последний в этой книге цикл "На стыке миров" состоит из рассказов, посвящённых разной тематике. Название цикла интригует читателя. Эту завораживающую тему мы встречаем в цикле "Великая Отечественная война": "В сумерках прорывается грань между мирами; на стыке, между светом и тьмой, есть непрочное место, шов. Иногда шов широкий, на много часов" (с. 59). В эту прореху времени входит прошлое и его можно услышать, и даже увидеть. Лёжа в палатке в лесу, где много десятилетий назад прорывались из окружения наши войска, муж и жена слышат гудки автомобиля, танки прогревают двигатели, что-то позвякивает. А между тем, в лесу, кроме двоих в палатке, никого нет.
Какой-нибудь упоротый атеист скажет, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Ну, значит, для тебя этого и нет. Так и живи дальше.
Последний цикл "На стыке миров" состоит из пяти рассказов.
"Во тьмах Беловодья" рассказ о группе людей плывущих на катамаране по реке Вишерка (река в Чердынском районе России, правый приток Колвы. Вытекает из озера Чусовское, течёт по северу края и впадает в Колву в 124 км от её устья по правому берегу). Группа людей плывёт на север к озеру Чусовскому. Озеро Чусовское самое большое озеро Пермского края, распложенное в глухой и труднодоступной местности на севере региона. В прошлые века через него проходил путь из Чердыни на Печору. А в советское время тут хотели построить канал Печора - Кама, для чего прогремело несколько ядерных взрывов. Образовалось озеро Ядерное.
"Локальный конец света в Беловодье устраивали сугубые материалисты, оставив после себя лишь чувство досады и недоумения: зачем? Остался и стремительно зарастающий техногенный пейзаж. ... На третий день без особой жалости мы отчалили от этого следа Антихриста восвояси" (с. 240).
Люди хотели взорвать перемычку между Печорой и Камой, пустить воды вспять. Не получилось. Люди ушли. Природа победила.
В эти глухие места в стародавние времена бежали старообрядцы. В этих местах они жили, а когда подступал голод, сжигали себя: "По весне, в самое голодное время, люди набивались в избы, чтобы принять "огненное крещение" (235). "Остались лишь тени, которые бродят и являются, - женщины, мужики и дети в белых рубахах до пола, младенчики в крестильных. ... Туман речной эти картины проявляет, а пение и круглый год услыхать можно. Если прислушиваться сердцем. Если сердце каменное, а душа чёрствая, сухая, можно смеяться до бесконечности над "глюками православнутых верунов" и "старушечьими россказнями", но лучше делать это в городе. Парма любит распрямлять горбатых и гордых и в наоборот и в ничтожество. Потом в низовьях приметную шапку находят" (с. 236-237).
Места, по которым путешествует группа людей, пустынны. Но им встречается отшельник: "За сеточкой с берега приглядывал человек, он как-то вдруг собрался из леса и проявился" (с.232).
Это немного похоже на булгаковское "И тут знойный воздух сгустился над ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида".
Проявился и соткался - появился - ниоткуда.
Отшельник в чёрной рубахе навыпуск и в монашеской скуфейке вполне реален. "Человек чистой жизни" - отец Владимир (с. 233).
Далее путешественники попадают в вымерший посёлок Чусовское. Последний житель её стреляется из ружья, не вынеся одиночества.
Самая трогательная часть этого рассказа - языческий обряд венчания ночью в реке любящей пары - через воду и кровь: "Опасливо пробуя дно ногами, по очереди окунулись в её непроницаемые воды... Я обмакнул в реку нож и, протирая его песком, тут же рассек левую ладонь воздушным, неуловимым движением - кровь отворилась и хлынула сама, потоком" (с. 252). Затем мужчина отворяет кровь женщине: "Наша кровь смешалась...".
К этому языческому обряду венчания пару подталкивает смерть Фёдора, последнего жителя вымершего посёлка: "мы почуяли её смрадное дыхание" (с. 253).
Рядом не было ни православного храма, ни священника, ни даже ЗАГСа. Но рядом была Природа. Она и повенчала.
"Через год мы расписались в унылом районном ЗАГСе. Потом мы венчались, уже как положено, в маленькой церквушке на заливном лугу ..." (с. 254). Но этот унылый ЗАГС, штампы в паспортах, запись в церковной книге после обряда венчания, плата за оказанные услуги - не слишком вся эта казёнщина романтична. "Услышанное "да" было весомее росписи в свидетельстве о браке" (с. 253). И в памяти останутся не унылый ЗАГС с заученными речами чиновницы, и не церковный обряд, как у всех, кто в церкви венчается, а чёрная полночная река, первозданная невинная нагота, и смешавшаяся кровь. И чудо останется в памяти: "Не понадобились ни бинты, ни йод - кровь встала сама, а в аэропорту мы не наши даже следов от порезов. Хотя, в реальности, не в Беловодье, такие шрамы на сгибах ладоней заживают неделями и месяцами" (с. 253).
Рассказ "Лешачка" упоротому материалисту может показаться странным, и он может воскликнуть, как Василий Семи-Булатов: "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда" (А. Чехов). Ну, да бог с ним, с упоротым материалистом! Пусть не верит.
В этом рассказе присутствует излюбленная тема писателя - на грани миров, встреча между мирами, шов времени.
Суть рассказа в том, что в глуши лесов, на заброшенной дороге, в войну обстрелянной, человек встречает лешачку, неизвестно откуда взявшуюся и неизвестно куда исчезнувшую. "В тот момент, когда мы должны были встретиться глазами, я вдруг посмотрел на землю" (с. 264). Позже ведун Коля объяснит: "Хорошо, что ты в глаза ей не посмотрел. Но тут есть момент - ты ей пренебрёг. А она тебя выделила, чем-то ты ей очень показался. Одинокий, терять нечего и искать не будут. Понимающий" (с. 267). И начинается тоска человека по иной реальности: "Только с каждым новым волосом хочется дожить до октября и вернуться в тот самый лес, где мне предложили уйти во что-то иное, где могло быть лучше" (с. 267).
В этом рассказе прелестны и полны любви и юмора строки, посвящённые псу Лорду - спутнику одинокого героя. Лорд, ловит пастью паркетины, летящие вниз с чердака. Одна из дощечек ударяет его по лбу: "Дощечку-обидчицу тут же прижали лапами к полу и начали разгрызать-наказывать. При этом Лорд интересовался моими делами - косил одним глазом в сторону печки" (с. 258). В сторону печки Лорд косит одним глазом, поскольку печка это тепло, а ещё хозяин готовит еду. Лорд деликатен в обхождении с хозяином: "Лорд невербально объяснил мне, что сосиски удались явно лучше ржаных гренок. Гренки он ел деликатно, как бы про запас и чтобы не оттолкнуть, не обидеть руку дающую" (с. 258). Хозяин, чтобы скоротать время, читает вслух подшивку старых "Крокодилов": "Лорд слушал внимательно. Даже слишком. При этом решительно ничего не понимал. Я как опытный журналист тоже обладаю такой способностью, это нас ещё больше сближало" (с. 259).
Весь рассказ построен на использовании чёрного и серого цвета, что усиливает его мистическую составляющую: вода цвета тёртого карандашного графита (с. 256), старые глубоко-чёрные доски домов (с. 256), серое небо (с.257), серенькое утречко (с. 259), окрас шерсти Лорда зонарно-серый (с. 260), серая хмарь (с. 263), речка с чёрной водой (с. 263), серое платье и серые волосы лешачки (с. 263), чёрные ветки (с. 264).
Весь этот чёрно-серый спектр не случаен.
Серый и чёрный цвет символизирует одиночество - (одинок хозяин Лорда, одинока лешачка), депрессию - ("В на воду глядишь не потому, что хочешь пить, а хочешь утопиться в этих безжизненных волнах цвета тёртого карандашного графита" (с. 256), отшельничество: "я уехал ... прочь, в глухие леса и болота" (с. 256).
Помимо этого серый цвет символизирует иррационализм: "Я растерянно оглянулся - сзади был пустой тоннель из чёрных веток, деревьев и буро-жёлтой листвы. И впереди было то же самое. И тогда я в первый раз подумал, что в этих глуховатых местах Лорд никогда бы не пропустил встречного человека без контакта. ... В данном случае собака была для меня детектором реальности" (с. 264).
Два последних рассказа этого цикла "Посмертная история" и "Сырная притча" о "святых и благословенных" 90-х, когда жизнь человека не стоила ни копейки, и была полна лишений, хотя и не было в это время войны. Но война была: война за передел власти, имущества и денег.
И, наконец, рассказ "Ливия. 90-й псалом".
Жизнь военного корреспондента во время командировок в страны, где идут военные действия, подвержена лишениям и опасностям. Бытовые лишения, живописуемые в других рассказах, неприятны, неудобны, дискомфортны, но не критичны. А вот природные катаклизмы, человеческая агрессивность и обстрелы это постоянная опасность.
Считается, что спасает от них случай или Бог.
"Случай может быть псевдонимом Бога, если Он не хочет подписаться", - сказал Анатоль Франс.
Как бы там ни было, помощи у Бога (Случая) просят через молитву.
Рассказ "Ливия. 90-й псалом" повествует о красоте православной молитвы, внезапной открывшейся герою. Внезапно, потому что иконка с 90-с псалмом постоянно лежит в его карманном молитвослове: "Я прочёл его буквально сотни раз. Псалом читался странно. Я не понимал текста, слова не складывались в предложения, а предложения в текст" (с. 269). Выучить псалом наизусть тоже не получалось.
И вот, однажды, когда военкор едет с водителем через пустыню, начинается песчаная буря. Есть опасность застрять в пути: "В духоте, с песком на зубах и без воды" (с. 270).
Военкор вынимает иконку с текстом молитвы: "Я вчитался в строки псалма и буквально вздрогнул - "и тьма одесную, к тебе же не приближется". Тьма и не приближалась, а просто тянула к нам свои щупальцы. Текст вдруг перестал быть абстрактным, не имеющим отношения к реальности, и потому - непостижимым" (с. 270).
Буря не догнала водителя и военкора.
Через два дня нас взяли в плен ливийские повстанцы" (с. 271).
И снова иконка с псалмом спасает пленников.
Но справедливости ради надо заметить, что иконка с 90-м псалмом спасает не всегда и не каждого.
В рассказе "Ревизия" из цикла "Новороссия" военкор едет в разбитый донецкий аэропорт: "Аэропорт, большая помойка. Трупы, трупы. У одного на груди картонная иконка с 90-м псалмом, у меня такая же, щупаю её в кармане" (с. 171).
Украинского "киборга" эта молитва не спасла. А в ней говорится: "Воззовёт ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его: Долготую дней исполню его, и явлю ему спасение моё".
Украинского "киборга", пришедшего с мечом, Бог не помиловал.
Рассказы Стешина богаты разнообразной лексикой. В них встречается военные термины и военный сленг: капониры, шноркеля, БСЛ, "мухи", ПВО, "Томгавки", военная лежнёвка, КПП, блокпосты, БМП-2, передок, промка и т.д.
Кроме того, встречаются политические и журналистские термины: интифада-стайл, свежий инсайд, ОБСЕ, хомячки, гонзо-трансляция и т.д.
Попадаются редкие слова, жаргонизмы и диалектизмы: драккар, снулые, старица, няша, голбец, чалка, урочище, китоврас и т.д.
И, наконец, географические названия: Парма, озеро Чусовское, Залучье, Глушица, Рогавка, Ольшица, Гори, Горловка, Донецк, Семёновка, Крым, Херсон, Дамаск, Дарайя, Беловодье и т.д.
Кому-то из читателей может это не понравиться. Трудно читать. Надо прилагать усилия. Нужно открывать энциклопедии и словари. И даже обращаться к картам. Но не понравится только ленивым читателям. А как они читают роман Льва Толстого "Война и мир"? Сцены охоты или войны без словаря, энциклопедии и карты не поймёшь. Там много лексики, многим неизвестной. А как они читают роман "Тихий Дон" Шолохова, где сплошь диалектизмы?
Так что претензии ленивых читателей я отметаю.
Рассказы писателя Стешина написаны не для них, а для внимательных, вдумчивых и трудолюбивых читателей.
Когнитивная ценность этих рассказов в том, что автор одновременно является героем этих рассказов и свидетелем войн, на которых ему пришлось побывать военным корреспондентом. Рассказы писателя не выдуманы в тиши кабинета. Они основаны на личном и профессиональном опыте и на переживаниях писателя.
Художественная ценность рассказов в том, что это не сухие репортажи для СМИ, а подлинно художественная проза, расцвеченная свежими метафорами и неожиданными сравнениями.