Женщина вела себя странно и непоследовательно. Она стояла у окна совершенно одетая, с устремленным в одну точку взглядом. Увидев ее, я медленно отложил лист бумаги с планами неотложных дел, залез на подоконник и приготовился ждать. Сейчас было важно ничего не пропустить. Перспектива была колоссальная. До окна на четвертом этаже дома напротив было не более пятидесяти метров. На таком расстоянии я чувствовал себя в безопасности. Ближе нельзя, вторгаешься в чужую жизнь. Дальше тоже нельзя, ничего не видно. Ярко освещенная комната без занавесок, приличный обзор. Я знал, что сейчас начнется борьба нервов. Девушка не спешила, испытывая мое терпение, не предполагая видимо, что испытать мое терпение невозможно. Если я поставил цель, то ждать ее достижения в комфорте я могу сколь угодно долго. Девушку надо было как-то назвать. Порывшись в памяти, выбрал для нее нейтральное имя Марина.
--
Так, опять, ничего, - неожиданно вздохнула она.
- Попробуй посчитать до десяти, - тихо подсказал я ей.
Девушка недоверчиво взглянула в окно.
--
Попробуй, - настоял я.
- Нет, не помогает, - вздохнула она через десять секунд. - Здесь в целом что-то не то.
Я пожал плечами. Сам знаю нелегко. Сделать первый шаг. Первая пуговица самая трудная. Главное, Марина, не торопись. Оно само придет. Я соскочил с подоконника и сходил за сигаретами. Вернувшись, я застал Марину в том же положении.
Ничего-ничего, все хорошо, у меня есть время, - поддержал я Марину. Я закурил. Какое наслаждение курить в предвкушении, растягивая удовольствие. Курил я по всем правилам Англо-Бурской войны, короткими затяжками и в сторону. Меня, курящего на подоконнике невозможно заметить. Я упивался своим опытом и удачливостью в сочетании с редким везением.
--
Давай раздевайся, в конце концов, тебе что, жалко, что ли, - сказал я, покурив и загрустив.
Тогда я еще не знал, с кем имею дело.
В ее голову пришла совсем другая мысль. Я не успел ей толком ничего объяснить, как она бросилась из комнаты, и пропадала неизвестно где минуты две-три. Не извинившись, она, как ни в чем не бывало, вернулась и, словно меня не было, опять уставилась в одну точку. Я, конечно, ее простил. Терпимость, терпение и тонкое понимание красоты всегда меня отличали от этих грязных подонков в кустах. Но она должна была понимать, что у любого человека, даже такого опытного, как я может кончиться всякое терпение. Полчаса я, конечно, могу любоваться тонкой красотой, а потом ведь и плюнуть могу.
- Смотри, не затягивай. У меня таких, знаешь сколько. - Я специально ей врал, зная твердо, наверняка, что не сойду с этого места, пока не узнаю, чем это кончится.
Неожиданно она закрыла глаза и отвернулась. Постояв так какое-то время, она вернулась в исходное положение, и открыла глаза. На лице ее отразилось разочарование. Видимо, опять не помогло. Она проделала тоже самое еще раз, только на этот раз она отвернулась в другую строну и задержалась чуть дольше. После этого последовали одна за другой несколько подобных манипуляций с разными временами замирания. Однажды, она замерла на пятнадцать минут. У меня открылся рот, и перехватило дыхание. И я был вынужден смотреть на это неуместное кокетство, словно мальчишка какой-нибудь. Мы же взрослые люди. Раздражение накапливалось, у меня и без нее была куча важных дел.
- Ну, давай, делай что-нибудь, - не выдержал я.
Не в моих правилах говорить другим людям, что им делать. Я привык от людей ждать чего-то большего на добровольной основе. Но в данном случае предвкушение затянулось. Она в ответ на мою истерику лишь посмотрела в окно.
Я на всякий случай сходил за другим биноклем. Открыл письменный стол и выбрал самый любимый. Мне для тебя, Марина, ничего не жалко. Когда вернулся на подоконник, за окном ровным счетом ничего не изменилось. Она оставалась одетой. Я рассмотрел ее увеличенную в бинокле фигуру и даже не расстроился, потому что выбора у меня все равно не было. На вид - молоденькая. Сейчас, не так важно, какой формы у нее трусы, все можно простить, сейчас, как никогда важен контакт. Сейчас необходимо принять человека таким, какой он есть. Полюбить его со всеми его и своими недостатками, и что сложнее со всеми его достоинствами. И он ответит тебе тем же, обязательно. Правда, Марина? Давай, родная, отвечай.
Марина, не смотря на мое признание, продолжала упорствовать с прежней силой. Только взгляд в точку стал внимательнее.
Шансы дождаться развязки у меня все еще были, но с каждым часом таяли. Я выпил чая, из-за Марины пришлось отказаться от водки, покурил, посмотрел, что нового в компьютере и вернулся к окну. К тому времени в доме напротив произошли значительные перемены. Марина по-прежнему смотрела в одну точку, она не собиралась раздеваться, ни одна часть одежды не претерпела изменения, зато голова ее была наклонена немного в бок.
--
Так, - сказал я. - Большой прогресс.
Внезапно, по-видимому, окрыленная успехом, Марина потянула руки вверх. Они замерли на уровне верхней пуговицы.
Началось, - мелькнуло у меня. - Вот оно таинство. Терпение и труд.
Я сглотнул и перестал дышать, боясь спугнуть девушку.
--
Тьфу, - сказал я.
Руки вернулись на место, а голова поменяла наклон.
Она вела себя со мной, как с маленьким мальчиком. Она играла. Ладно, поиграем. И у меня есть своя гордость, в конце концов. Я могу и в другой комнате подождать.
Я повеселел, пошел к телевизору. Посмотрел американское кино, из которого понял, что все убийцы сволочи. Прослушал новости и только тогда вспомнил о Марине. Взглянул на часы и забеспокоился. Она уже полтора часа, как была одна.
Она меня ждала. Черт, сколько всего я пропустил. За это время ее голова, как минимум трижды поменяла наклон. Я без сил опустился на стул. Мною овладело чувство, граничащее с отчаянием. Чем я ей не угодил? Я был близок к нервному срыву и, наверное, сорвался бы туда, если бы не спасительная догадка. Точка, в которую смотрела девица, могла быть ни чем иным, как зеркалом.
Справедливости ради надо сказать, что потом у нас все наладилось.