Лазаренко Ирина Вадимовна : другие произведения.

Хмурь, глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Я - наконечник стрелы, разящей зло!" - рявкает герой и сносит злодеям головы во имя добра. Загадки, интриги, расследования, ведьмачий детектив на траченых войной землях - всё запутано, но всё и просто, ведь герою указывает путь высшая сущность - воплощенное стремление к справедливости. Стреле, как известно, ничего не снится по ночам; героя заботит только признание, возможность исполнять свой долг и еще - чтобы окружающие не слишком окружали. Однако у покровителя хмурей собственные планы: он собирается использовать их как таран для захвата соседних земель, как орудие собственных интриг, шантажа и запугивания. У него на руках все карты, а у героя - только одна. Но если он правильно её разыграет, то из орудия превратится в оружие, а потом станет рукой, способной его направлять.
  - Почему ты отобрал у меня вторую стрелу?
  - Я отобрал не вторую стрелу, а первую: она всё равно не попала бы в цель.
  - Почему ты так думаешь?
  - Потому что, стреляя, ты бы знал, что у тебя в запасе есть еще одна попытка.
  Старая притча
  
  Глава 1. Тварь подколодная
  - Это ты, начт, нас всех спаситель, - косматый ва́рка недоверчиво прищуривает ярко-голубой глаз. Второй скрыт под шелковой повязкой.
  - Дознаватерь, - густым басом уточняет рыжеволосый мужик и еще беззвучно шевелит губами под густой бородой. На руках-окороках, лежащих на столе, выпячиваются и тут же опадают бугристые мышцы.
  Третий человек за столом продолжает жевать, не подымая головы от своей тарелки. Худые пальцы, блестящие от жира, держат шмат баранины на кости, волосы мышиного цвета закрывают низко склоненное лицо и почти касаются мяса, когда парень откусывает очередной кусок.
  - Ну я и говорю, - варка неспешно набивает трубку сушеной травой, смотрит на рыжего сверху вниз, - дознаватерь. До всего, начт, дознаешься и всех нас спасешь. И работников моих беспутных, и дело мое семейное, и окрестные выработки, на которые эта дрянь может перекинуться. Так?
  - Не так.
  Варка кхекает и откидывается на спинку скамьи, пыхтит трубкой. Расползается над столом душный белый дым с горьким запахом, протягивает пухлые лапы к блюду с нарубленным мясом, повисает над тарелкой с зеленью и маринованными огурчиками, заглядывает бельмастыми глазами в кувшин с квасом.
  Рыжебородый буравит варку взглядом. Ему не нравится, что приходится задирать голову: человеческий мужчина, даже такой рослый и крупный, мелок в сравнении с варкой.
  - Нам прежде не доводилось иметь дел с чародейскими творинами, - говорит он, вдоволь наглядевшись на варку.
  Тот оглаживает длинные усы, заплетенные в толстые угольные косы, и кладет локоть на спинку скамьи. Шелковая рубаха с вышивкой задирается, приоткрывая волосатый живот.
  - Оно понятно. Только кого было звать на творину, если не хмуря? Вы, бают, уже много всего разведали и распутали в своем Полесье. Говорят, зрение у вас нечеловечье. И что вы можете ходить туда, куда до сей поры знали путь только чароплёты. И что там вам вся правда открывается, и сила появляется нелюдская, и вообще мрак вам не брат, когда вы под этими своими пойлами. Выходит, ты, хоть и почти человек, а не без чего-то эдакого, чародейского, и получаешься ты самым близким родичем им, творинам. Так?
  - Не так.
  - Тьфу на тебя, - говорит варка и пыхтит трубкой.
  Парень кладет на тарелку обглоданную кость, задумчиво облизывает пальцы.
  - Этот, - варка небрежно кивает на него, - малоумный, штоль?
  - Нет. Просто дичок, - взгляд рыжебородого перебегает дальше, на дверь, на окно, на другие столы.
  Зал понемногу наполняется людьми, хотя время утреннее, самое что ни на есть рабочее. На закуток, отгороженный с двух сторон низкими ширмами, люди поглядывают с любопытством. Они грязны и плохо одеты, и это особенно бросается в глаза, когда рядом сидит чистенький откормленный варка - зато люди бодры и веселы, в отличие от него. Болтают, шутят, азартно стучат камчётками, заказывают жбаны дешевого пива и сидра с немудреной закуской. Знают, что сегодня работать не придется. А за прошлые выходы им заплатили вдвое - всем, кто выжил.
  Варка глотает пахучий травяной дым, ждёт слова рыжебородого.
  - Сказывали, тварь забивает людей когтями и клювом, - ровным голосом произносит тот, отвернувшись от работяг.
  - Это они так говорят. Сам я не видал. Да и работяги впотьмах, с испугу могли такого наглядеть... Но следы на земле и правда похожи на огроменные когти, а по следам на трупах выходит, будто долбил их здоровенный клюв, крепкий, начт, как каменюка.
  - Что за следы?
  Варка поднимается, и в закутке тут же становится тесно. Поводит могучими плечами, поправляя рубашку.
  - Идем, покажу. Дичка своего тут оставь, нехай переждёт, там видок не для хлипких. Нет? Ну гляди, если наблюет в мертвяльне - сам прибирать будет, понял?
  
  **
  - Вот тут она когтем прошлась, - варка приподнимает палочкой почти оторванную щеку мертвеца, обнажая его черные обломанные зубы, - а по башке, начт, клювом. Ишь, до самой мозги достала.
  В черепе вмятина, в провале - запекшиеся от крови волосы и что-то желтое, и что-то серо-бледное.
  Рыжебородый стоит, сложив руки за спиной, смотрит на трупы с омерзением. У него на поясе висит меч в ножнах, на которых боязливо рисует узоры дрожащий огонек из плошки с салом. Парень, вопреки ожиданиям варки, не бежит из мертвяльни, зажимая рот, а достает из котомки обрывок пергамента и уголёк, начинает им шкрябать, поглядывая на мертвецов.
  - Ишь ты, - говорит варка со смесью недоверия и восхищения.
  Некоторое время тихо, только шоркает по пергаменту уголек, с присвистом дышит за дверью старый варка-сторож, низко гудит ветрогонная машина.
  - Что говорит про это лечитель? - спрашивает рыжебородый, намолчавшись.
  Варка пожимает мощными плечами, не отвечает.
  - Их что, не смотрел лечитель? Или собиратель? Кто тут есть у вас?
  Варка посасывает потухшую трубку. Молчит. Шорканье уголька стихает, парень недовольно смотрит почему-то на рыжего.
  - У тебя что, лечителя нет для людей? - повышает голос тот.
  Свистящее дыхание за дверью становится тише. Варка зло сплевывает:
  - Да на кой мрак им лечитель? Что ты пристал, как мытарь? Где у людей есть лечители, ну?! Вы ж над нами хохочете, когда мы лечим болячки, а не тупо пялимся на них и ждем, пройдёт или нет! Вы ж сами нудите, что это вашим духам угодно вас хворями портить - а я кто такой, чтоб им перечить, духам вашим, а?
  - Ну ты га-ад, - со вкусом говорит рыжебородый.
  За дверью свистит-всхрюкивает. Варка кусает трубку, перекатывает ее в другой угол рта. Парень, склонившись над головой мертвого рудокопа, возвращается к зарисовкам. В его карих глазах отражается пляска огня, и они кажутся яркими, теплыми. Шуршит уголек по пергаменту.
  - Начт, вам в ваших землях лечители не нужны, - спокойно рассуждает варка, - это вы говорите, не я. Так на кой я буду спорить с этим, когда без спора мне мороки меньше? Лечители тут есть только наши, варочьи, в ваших человечьих потрохах они ничё не смыслят. А собиратели здесь ни к чему. У нас не война, у нас рудокопное дело. Если чего случается - так обычно и собирать бывает нечего, а когда есть чего - так опять же, или выживет работяга, или нет.
  - И часто оно... случается?
  - Бывает. - Варка сплевывает. - Вот нынче случилось. И чего, я людей плетьми погнал на работу, что ли? Нет, я тебя кликнул, чтоб ты мне нашел то самое, которое случилось.
  - Кликнул, ага, - беззлобно огрызается рыжебородый, - когда творина ухайдокала восьмерых, а остальные и за тройную плату отказались продолжать работать.
  Парень берет плошку с огоньком, светит на руки мертвеца. Варка смотрит на него, склонив голову.
  - За тройную-то плату они не пойдут - побегут, кирки роняя. Только я подумал, дешевле будет один раз уплатить хмурю, чем каждый день - рудокопам. А что тварь восьмерых ухайдокала - ну и мрак бы с ними, у меня таких еще полный посёлок. И лет через десять целых два поселка будет, только копать успевай. Вы ж, язви вас в уши, плодитесь, как мыши в амбаре. Лечителей вам еще, мрак вас забодай! Кайла ржавого, а не лечителей!
  Рыжебородый отчего-то ухмыляется, будто услышал нечто очень лестное, а дичок снова бросает на него укоризненный взгляд, словно это он ругается на варку.
  - Кто может рассказать про тварь?
  Парень впервые подает голос, и варка удивленно вскидывает брови, сжимает зубами трубку. Он думал, дичок так и будет следовать молчаливым призраком за рыжим хмурем, выполняя какое-то своё, непонятное другим назначение.
  - Кто проведёт до копальни, следы осмотреть?
  Говорит парень отрывисто и сердито. Словно ему омерзительна сама необходимость открывать рот, и ничего хорошего в ответ он не ждёт.
  - Да вот ребята видели, - отвечает варка с примиряющими нотками в голосе, удивляющими его самого, - первым тваря приметил Лещ, дней двадцать тому. Бает, облако пыли собралось в каменную птицу с когтистыми лапами и уходило отставшего рудокопа. Да тот рудокоп старый уже был, вечно последним тащился, я и не расстроился. Помер - туда ему и дорога.
  - А что пыль собралась в птицу - то не стоящее внимания дополнение, - пфыкает рыжебородый.
  Варка стискивает трубку зубами. За дверью воинственно всхрапывает сторож, и даже ветрогонная машина принимается гудеть иначе, низко и недовольно.
  - Знаешь чего, у рудокопов ведь тмуща забобонов! Всех и не упомню, хотя уже лет двадцать прошло, как я дело принял от батьки. Есть у работяг, начт, Однорукий Копатель, который подгоняет отстающих: кто с двумя руками за ним не поспеет, тот и вовсе ни на что не годен. И такого негодного, начт, Однорукий Копатель берет за руку своей единственной рукой и уводит сквозь породу, растворяя в ней. И рудокопы потом не могут сказать, куда делся тот негодный: был да сплыл, нет его, кирка вот только валяется да фляга с водой недопитая. Еще водится в копальне, говорят, Призрачный Карлик, который помогает выбраться из-под обвалов и заплут, ежели повезет. Он добрый, Карлик, только при виде его можно дубаря врезать: горбатый он, большеголовый, вавками покрытый и в соплях. Есть еще Скорбящая Бабуля, потерявшая внука в копальне при обвале. Та является рудокопам, которым случится задремать под землей в передышках. Подойдет она тихонько, вперевалочку, худенькая такая, начт, бледная, погладит рудокопа по голове скрюченной рукой, по щеке похлопает да как рявкнет: "А чойта мы в дрыхоту ударилися?! Дел по горло! Внучка-то моего ишшо не откопали, ась?!". Тут с рудокопа сон и сметает, как не было, только икота остается да зенки безумные.
  - И чего? - нетерпеливо перебивает рыжебородый, поняв, что варку может нести еще долго.
  - А того! Того, что я подумал, это еще один забобон! Отчего б среди всех этих бабок и карликов не быть клоку пыли, который охотится за рудокопами-перестарками, а?!
  - Потом что было? - сухо спрашивает парень.
  Варка косится на рыжего, ожидая, что тот одернет своего дичка, но рыжий и бровью не ведет.
  - На другой день эта птица за Сусликом кинулась, но не настигла: он поспел нагнать своих, она и отстала за поворотом. А недавно Заика в отвилке её углядел, но убрался, пока она его не приметила.
  - Других нападений никто не видал?
  - Не, всех, кроме первого дедка, она без наблюдателей укокошила. Почти каждый день - новый труп. И хитрая такая, зараза, как-то она приманивает людей, начт. Рудокопы ж осторожничали, по одному не ходили, а все равно получалось, что кто-нибудь непременно отбивался от остальных, а что потом от него оставалось - тут лежит теперь, всё исковерканное.
  Парень прячет уголек обратно в котомку, исчерканный пергамент скручивает плотной трубочкой.
  - Сизый что-то видел, - несмело доносится из-за двери.
  - А, ну да, - варка взмахивает рукой, словно отгоняя нечто приставучее. - Ходил за мной третьего дня, был в подпитии, начт, и всё ныл, что видел чего-то эдакое в копальне, о чем непременно должен мне рассказать, но только так, чтоб никто этого, начт, не знал.
  - И?
  - Ну, я ему сказал, чтоб вечером приходил ко мне в писарню, а он... - варка снова машет рукой.
  - Что он?
  - Да ничто он! Лежит вот, вишь, весь синий, с пробитой башкой!
  - А что он видел и что хотел рассказать - того, значит, уже не дознаешься, - бормочет рыжий.
  - Смотри-ка, - ворчит варка, - головастый ты мужик, а с виду и не скажешь!
  Рыжебородый словно и не слышит его, обращается к парню, который уже нетерпеливо мнется на пороге:
  - Ну что, пойдем на следы глядеть или с рудокопами поговорим сначала?
  Варка, отчаявшись понять роль дичка в этой паре, качает головой и принимается выстукивать трубку об лавку, на которой лежит мертвец с порванной щекой. Пепел с тихим шорохом падает на земляной пол, смешивается с другим мелким мусором.
  - С рудокопами, - без колебаний решает парень, - а следы потом. Всё равно ж искать начнем от копальни, чего к ней ходить два раза?
  
  **
  Первым нашли Заику, перехватили на входе в таверну. Рудокоп вниманию не обрадовался, на варку смотреть избегал, на вопросы отвечал нехотя, косо поглядывал на меч в ножнах рыжего. И, маленькими шажками продвигаясь к двери, бубнил:
  - Что ты прицепился, как пылюка копальная? Я ту творину и не видел толком. Здоровая она была, ясно? Цвету непонятного, как патлы у этого парнишки. Клюв огроменный и лапы еще. Да не разглядывал я ее, ясно? Увидел и драпанул.
  Представить "драпающим" этого лысого грузного рудокопа было непросто, и рыжий, слушая его, недоверчиво кривил губы.
  Лещ нашелся у рудокопного дома, где в тесноте жили несколько больших семей. Сварливая с виду женщина, устроившись под маленьким окошком длинного каменного дома, ощипывала курицу. Вся трава вокруг нее была в мокрых белых перьях и тощих жадноглазых котах. По небольшому двору с воплями носились малыши, дети постарше таскали воду в бадейках куда-то за дом. Лещ возился с покосившимися досками изгороди, от которой не было никакого толку в открытом всем ветрам селении.
  - Да я и не скажу ничего, - бормотал он, уставившись на свои руки, поворачивал их то вверх, то вниз ладонями, - здоровая она была, серая, будто мышь. Я ж все рассказал уже, что запомнил. А хочется забыть, понятно? Каждую ночь просыпаюсь! Чудится, будто тварь за мною пришла и в ставень клювом шкрябает...
  Суслика не нашли. Сделали круг по поселку, заглянули в таверну и отправились смотреть следы у копальни.
  С пригорка, облепленного домишками и двориками рудокопского поселка, можно было разглядеть кусочек варочьего поселения на соседнем холме. Дома там были тоже каменные, но крытые фигурной черепицей, между ними буйствовали фруктовые сады. По широкой дорожке у ограды неспешно прогуливалось семейство. Рубаха на варке была расшита так густо, что казалась сшитой из цветных лоскутов. То ли он взял на прогулку только одну жену, то ли она вообще была у него одна - скорее, второе, очень уж важно вышагивала эта варчиха. Трепетал вокруг её ног длинный невесомый подол платья, блестели нитки бусин, пришитые на плечах и груди. Единственного ребенка оба крепко держали за руки.
  На камнях и земле у копальни виднелись пятна засохшей крови.
  - Вот тут Сизого нашли, - варка закладывает руки за спину. - Остальных изнутрей выволакивали, там следов не разглядеть толком, темновато все ж. Тут лучше видно. Вот это - вроде как след лапы, так же? Я велел камешками оградить, чтоб не затоптали, начт. А вот она словно когтем скребнула. Еще перья тут были, на голубиные похожи, я сразу не сообразил, что они могли с творины нападать. Куда-то они задулись потом ветром, те перья.
  Парень присаживается возле следов, оглядывает их так и эдак, потом разворачивает пергамент и внимательно рассматривает свои наброски. Только теперь варка может их разглядеть и удивляется, как хорошо и правдиво срисованы пробитые головы и разорванные лица рудокопов из мертвяльни.
  - И чего? - нетерпеливо спрашивает он. - Вы уже начнете творину искать или хотите еще погулять?
  Рыжебородый вопросительно смотрит на парня, но тот не видит его взгляда, погруженный в свои рисунки, и будто не слышит вопроса варки.
  - Накер! - окликает рыжий.
  Парень смотрит на него снизу вверх, прищурившись, и варке кажется, что он хочет сказать какую-то колкость. Но не говорит, отворачивается, пожимает плечами и поднимается.
  - Попробуем.
  До варки начинает доходить.
  Рыжебородый запускает руку в свою котомку, аккуратно достает оттуда коробочку. Открывает. Внутри - маленькие деревянные фляжки, переложенные стружками и тканью. Восемь штук. Он берет одну, так осторожно, словно она сделана из тончайшего стекла и может лопнуть в его руках. Передает парню. Тот стискивает фляжку и кривит губы, как от боли. "Она чо, пальцы тебе глодает?" - хочет спросить варка, но молчит, скованный напряженностью рыжего.
  А тот развязывает ножны. Парень вздыхает, морщится и в несколько глотков осушает содержимое фляжки. Глядя на его выверенные движения, на крепкую шею, варка вдруг понимает: дичок вовсе не недолеток и вовсе не тощий. Он жилистый, крепкий, гибкий, как неразрываемый ремень.
  Он принимает от рыжебородого ножны с мечом, возвращает опустевшую фляжку. В глазах появляется азарт.
  - Так это дичок - хмурь! - говорит варка с таким возмущением, словно кто-то утверждал обратное. - Дичок! Не ты!
  Рыжий хекает в бороду.
  - Вы поглядите, какой башковитый варка! А с виду и не скажешь!
  Парень повязывает ножны, закрывает глаза и запрокидывает голову, полной грудью вдыхая травный ветер. Дрожат темные ресницы, бегают глаза под сомкнутыми веками, чуть шевелятся губы. Вдох-выдох, вдох-выдох. Его тело медленно тает по краям, становится полупрозрачным.
  - Ну всё, - говорит рыжебородый, - ты на меня не гляди, на него гляди. Теперь Накер ведёт.
  
  **
  Хмурый мир - это такая смерть понарошку: как будто ты умер, недоумер и завис в миге перехода между жизнью и небытием.
  В сером мареве нет ни верха, ни низа, ни времени. Я знаю, что могу вернуться в любой миг, но мысли и чувства кричат иное, животный ужас бьется в горле пульсирующей жилкой, не дает вдохнуть, и серое ничто облепляет меня, заползает в поры, путается в волосах, растворяет в себе рваным клоком небытия... Неудивительно, что наставникам приходилось загонять нас сюда палками и плетками. Даже под Пёрышком.
  - Вступаю в тебя без гнева и сожалений, - произношу я одними губами. - Прими меня, как дитя своё, честно и чисто.
  Горло разжимается. Жадно, со всхлипом, вдыхаю воздух Хмурой стороны - он влажный и свежий, с привкусом цветов белой акации и осеннего тумана.
  Паника отползает вместе с серым маревом. Вместо нее приходит ощущение чьих-то взглядов - отовсюду разом, хотя Хмурый мир необитаем, а в Подкамне меня и до этого видели. Теперь я различаю крупные кочки с рожками и пушистыми травянистыми хохолками. Кочки умеют ползать, но они не двигаются, когда на них смотрят. Налетает коварный хмурый ветерок, урывистый и густой, как прикосновение - к шее, плечу, затылку.
  Отсюда все равно хочется бежать. Только теперь не в ужасе, не разбирая дороги, а деловито и сосредоточенно.
  Медленно вдыхаю-выдыхаю, расслабляю руки, чтобы перестали трястись пальцы. Пока Хмурый мир внимает и принимает - я должен узнать то, зачем пришел.
  - Позволь мне увидеть.
  Посылаю мареву свои воспоминания: варку с трубкой, работяг в таверне, борозды от когтей у копальни, пятна крови на камне, разбитые черепа с запекшейся черной коркой. Туман впереди густеет, укрывает дальние кочки, аромат белой акации сменяется запахом железа. Зябко. Сыро.
  Между ближними кочками вырастают мглистые фигуры. Одна пыхтит трубкой, другие передают по кругу рваный клок тьмы в форме кувшина, третьи бегут по узкому коридору из туманных клочьев, оглядываясь и пригибая головы.
  - Позволь мне узнать.
  Делаю шаг, и под ногами появляется тропинка - яркий травяной прочерк в серой мгле. Туманные фигуры совсем рядом, но я иду к ним долго, и тропинка виляет. Чувствую прикосновения к плечам - настоящие, не от ветра. Впереди появляются очертания препятствий - обхожу, не приглядываясь.
  Пальцы снова начинают дрожать - не от страха, от возбуждения. Во рту пересыхает.
  В горле клокочет - азарт, восторг. Я, только я могу сделать это! Мое призвание, мое назначение - здесь, теперь, лишь руку протянуть. То, ради чего были все эти лозины, плетки и кровавый кашель от избытка Перышка. Всё то, что сделало меня хмурем.
  Я найду творину! Я убью её! Потому что...
  - Я - наконечник стрелы, разящей зло! Я вершу справедливость!
  Растворяется варка с трубкой, пропадают работяги с кувшином, рассеиваются бегущие по коридору фигуры. Впереди - четыре силуэта.
  Люди.
  Все люди. Почему? На миг запинаюсь, присматриваюсь, ожидая, что тропинка уведет меня дальше, но она оканчивается прямо перед этими четырьмя фигурами.
  Иду вперед. Сверкающая под ногами тропинка виляет в последний раз и утыкается в очертания двери. Я взмахиваю рукой - дверь открывается. Теперь люди прямо передо мной, совсем рядом, они уже видят меня там, в солнечном мире, задают какие-то неслышные здесь вопросы, машут руками - неловкие, ненастоящие, как туманные клоки в безветрии.
  Вынимаю из ножен меч, взмахиваю, примеряясь. Меня хватают сзади за плечи, сильно хватают, решительно, пытаются выдернуть из серой мглы - я раздраженно сбрасываю чужие руки и ныряю глубже в хмурое марево, огораживаюсь непробиваемо-зябким коконом.
  Я - наконечник стрелы, разящей зло! Без промаха бьющей!
  Свист. С глухим хрупом отделяется от тела голова, описывает короткую грузную дугу, приземляется между замершими кочками. Кровь на Хмурой стороне тоже выглядит серой, но мне кажется, что её серость иная, что в ней проскальзывают цветные блестки. Влажные тяжелые капли повторяют дугу, описанную головой, и я ощущаю, как Хмурая сторона трепещет, вбирая их теплые соки.
  Я - наконечник стрелы...
  Взмах. Короткий, поспешный - возбуждение толкает меня под руки - и вторая голова не отлетает от тела, повисает на лохмах кожи. Человек, дергаясь, падает на тропу, на единственный яркий прочерк в туманном Хмуром мире. Кровь растекается по тропе, делая изумрудное - серым.
  ...разящей зло!
  Ощущаю ликующую дрожь Хмурого мира. Она впитывается в мою кожу влагой из поредевшего тумана, я вдыхаю ее вместе с воздухом, она бежит по моему телу, и пульсирует с кровью в венах, и распирает восторгом мою грудь.
  Третий силуэт я рассекаю мечом наискось, выдергиваю лезвие. Человек падает на первого, безголового, скребет по нему туманными руками-щупальцами, словно пытается обнять.
  ...Без промаха бьющей!
  Туман вокруг густеет. Хмурый мир успокаивается. Влажный воздух гладит мои щеки, запах железа растворяется в аромате акации. Пятна на мече впитываются в туман, исчезают в нем.
  ...Я вершу справедливость!
  Четвертый человек упал наземь, закрыл голову руками. Изумрудная тропа зарастает серостью. На этом человеке нет вины.
  Вкладываю меч в ножны. Закрываю глаза, прислушиваюсь к Хмурому миру.
  Воздух становится плотным. Скоро он начнет давить на горло. Мне было дано то, зачем я пришел, и больше тут нет ничего моего. До поры.
  - Покидаю тебя без печали и скорби. Отпусти меня, как дитя свое, без гнева и зла.
  Туман расступается, ноги наливаются тяжестью, в нос бьет вонь прокисших ягод и свежей крови. У моих ног лежат мертвые горняки: Лещ, Заика и еще один, которого я не узнаю без головы. Над ним рыдает женщина. За моей спиной стоят Хрыч и варка, зеленоватые и с разинутыми ртами.
  
  **
  Потом-то жена Суслика признала, что всё так и было: это ее муж с дружками убивали рудокопов и заставили всех поверить в чародейскую творину. Цену себе набивали, премию за риск. И ведь получилось, это потом их жадность сгубила: один раз варка согласился поднять плату, и рудокопы решили, что так же легко он повысит ее снова.
  Суслиха клялась духом отчего дома, что сама узнала об этом лишь в тот день, когда я пришел к ним по Хмурому миру. А как было на самом деле - останется неизвестным. Хмурый мир не дает ответов на праздные вопросы.
  Пока всё это выяснялось, мы с Хрычом отсиживались в поселке варок, потому как рудокопы подняли страшенный гвалт, а ясность в этом деле появилась сильно не сразу. У варок нам было очень даже хорошо: спокойно, тихо, вкусно кормят, после ежеутреннего правила можно целыми днями бездельничать и шататься по улицам. Жители посёлка приветливо раскланивались при встрече, но с разговорами не лезли, за что я был им безмерно признателен. Даже немногочисленные варчата были тихими и спокойными. Над детьми тут тряслись все, не только родители: потомство у варок - большая редкость; вслух об этом не говорят, но малочисленность - единственная причина, по которой хваткие гиганты не посягают на соседние земли.
  Я был рад получить передышку. Не так часто мне доводится лоботрясничать и спать на простынях. Мы с Хрычом даже играли в камчётки - чёт-нечет с камешками, словно приятели какие-нибудь. И мне это даже не надоело, хотя Хрыч почти всегда выигрывал.
  Когда все выяснилось, рудокопы, костерившие меня на чем свет стоит, с той же страстью принялись покрывать руганью своих бывших собратьев, припоминали всякие случаи, свидетельствовавшие об их коварстве, вероломстве и подлой натуре в целом. Ужасались мысли, что следующей жертвой мог стать любой из них. Возносили до небес мои способности и заодно всех хмурей скопом. Клялись духом удачи, что век меня не забудут.
  Всеобщий восторг утомил меня гораздо быстрее безделья, так что я очень обрадовался, когда Хрыч объявил о нашем отъезде. Варка хотел закатить празднество в нашу честь, но Хрыч, к моему большому облегчению, сказал, что это слишком.
  И даже платы не взял. Хитро посмотрел на варку и сказал:
  - Считайте это дружеской услугой. От всего Полесья.
  И по лицу варки я видел, что он крепко задумался, каким боком может выйти Подкамню такая дружба.
  
  **
  Меня тянуло на запад. Отсюда не так далеко было до Загорья, до родных моих мест. Я понимал, что не могу поехать туда, что Хрыч меня не отпустит, и как раз поэтому мне так нравилось думать: а если бы было можно? А если бы я пересек северо-западную часть Подкамня, прошел через перевал и оказался... Где-нибудь там. Вдруг я бы смог найти родные места? Вдруг еще живы бабушка и дед? Вдруг между нами может быть что-то помимо моей детской обиды?
  Мне нравится думать об этом. И нравится, что я не смогу узнать наверняка. Я не хочу знать, я хочу хранить прошлую жизнь в своей памяти. Там ей точно ничто не угрожает.
  "Вот они и пришли за тобой..."
  Мы с Хрычом держим путь на юго-восток, и я лишь украдкой позволяю себе оглянуться на сизые горы за спиной.
  Я хочу спросить: впрямь ли земледержец полесский хочет соединить под собой другие земли, не маловато ли будет одиннадцати хмурей, чтобы все соседи уверились в особой полесской могучести... но не задаю вопроса. У Хрыча, как и у меня, могут быть на этот счет одни лишь догадки, да и теми он не поделится. Потому я спрашиваю другое - то, на что он ответит, хотя ответ известен заранее:
  - Может, теперь ты отдашь мне мой меч... наставник?
  Хрыч, придремывающий в седле, открывает один глаз, смотрит на меня, как на вошь, и бурчит себе в бороду:
  - Рано еще, мрак тя задери. Поранишься.
  - Кошка твоя поранится, - привычно огрызаюсь я и в последний раз оглядываюсь на горы.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"