И всё же, он наконец решился. Волнуясь, задыхаясь и бессвязно шепча что-то в полубреду, решительно вытащил из своего раскладного саквояжа живописца чистую палитру.
Щедро он плеснул туда толику послушно хихикающего словно от щекотки первозданного мрака. А затем молодой чернокнижник вновь повернулся к окну. Чувствуя, как от непонятного волнения колотится сердце, он потянулся дрогнувшими в волнении руками, зачерпнул обеими ладонями лунного света и осторожно вылил в пятно непроглядной черноты на палитре.
Художник в нём едва сдержал крик восторга. Не бывает в природе такого цвета! Здесь было всё - рождение и смерть, альфа и омега бытия. Первый крик и последний вздох. И творящий таким на время как бы уподабливался творцу всего сущего.
Но чернокнижник в нём, повинуясь внезапному, но всё сильнее крепнущему наитию, рассмотрел критически плещущееся озерцо непонятно чего. Затем достал засапожный кинжал и, легонько царапнув запястье, добавил в неведомое несколько алых капелек жизни.
О боги, что за чудо! Словно живой огонь потёк по палитре, бросая бешеные сполохи невиданного света на всё вокруг. И даже сова на каминной полке что-то одобрительно проклекотала негромким голосом. Факелы и свечи слегка померкли в этом сиянии, представая теперь только тщедушными искорками. А на лице склонившегося над палитрой очарованного художника безумным светом играли разноцветные блики.
Улыбнувшись радостной и удивлённой физиономии заглядывающей в окно луны, Валле выудил из пенала свою лучшую кисть - из меха водящегося только в далёкой стране орков колонка - и с лёгким поклоном вручил сам себе. И уже художник трепетно и бережно, словно драгоценную птицу, взял её в чуткие пальцы и немедля зачерпнул волшебной краски.
Меняющая цвет и оттенок по малейшему движению души, мягкая, ластящаяся и без тех надоедливых нерастёртых комочков, что так досаждают живописцу, она огоньком загорелась на кончике кисточки. И вот он, первый мазок, лёгший на угольно-чёрный холст - с тем ощущением, словно юноша первый раз возлюбил женщину. Словно птенец впервые выпорхнул из гнезда, смело и безрассудно распахнув свои неокрепшие крылья. Словно первый луч светила после бесконечной ночи...
И вот она смотрела с холста, прекрасная, желанная и недостижимая. Лукаво щурилась усмешка, в глазах забылся лунный блеск, а весь облик временами покрывался легчайшим туманом отстранённости.
- Жаль, что такие лапочки существуют лишь в моём воображении, - усталый художник наконец уступил место волшебнику.
А тот в свою очередь, со вздохом отложил в сторону кисть - у входа в дом уже заливался голосистым звоном колокольчик под чьей-то нетерпеливой рукой. Повелительного жеста оказалось достаточно, чтобы царивший в верхней комнате художественный беспорядок покрылся Завесой Мрака, и от того покинувшему свою лабораторию чародею на миг показалось, что прекрасное лицо на портрете нахмурилось.
- Что изволит госпожа... ma'daeni? - мгновенно поправился Валле, безошибочно приметив у дамы под дымчатой вуалью несомненно утончённые пропорции перворождённых, а во всей осанке замершей на крыльце женщины несомненно благородное происхождение.
Разумеется, волшебник мог парой-тройкой заклятий выведать не только имя-возраст и прочее, но и куда более деликатные подробности. И всё же, он того делать не стал - всё-таки, почти полночный визит весьма недвусмысленно смахивал на приватную аудиенцию инкогнито и имел свои особенности. Уж просто так к чернокнижнику не приходят, знаете ли... он задумчиво проследил, как дама почтила прикосновением своих каблучков сначала варварски пёстрый гоблинский ковёр в прихожей, затем прилежно пересчитала завивающиеся винтом ступенечки на второй этаж. Изящные туфельки чуть помедлили перед шкурой полярного медведя меж двух кресел у камина, и наконец оказались с чисто эльфийской легкомысленностью отброшены в сторону.
Как и ожидалось, представляться таинственная гостья не стала. Сидела в мягком кресле ровно, словно прилежная ученица под взглядом строгого наставника, и на осторожные и деликатные расспросы поначалу отделывалась лишь односложными ответами. А вся её точёная фигура даже в такой позе излучала прямо-таки вселенское горе.
- Я переспала со своим племянником, - наконец, решилась на откровение эта прелестная леди. При этом она замерла неподвижным кроликом, боясь оторвать взгляд от стоявшей на низком столике вазочки с лакомством и поднять его на могучего чародея. - И мне теперь нужен совет.
Валле еле слышно вздохнул. Всякого он ожидал, уж к волшебнику с простыми проблемами не приходят. Но такого? Увольте, не хватало ещё патентованному чародею с дипломом Университета Магии влезать в дела постельные и чуть ли не стоять там, как говорится, со свечкой.
- И что же вы хотите от меня, ma'daeni?
Эльфийская дама упрямо сверлила взором вазочку (уж волшебника какой-то вуалькой не обманешь) и по-прежнему едва дышала.
Волшебник скептически приподнял бровь. Да чего ж ей надо-то? Залила бы в себя пинту лучшего в обетованном эльфийского вина, намурлыкалась вдоволь со своим любовником - до звона в ушах - а потом, как говорится, ляг поспи и всё пройдёт. Уж у перворождённых, весьма скептически относившихся к самой идее брачных уз, подобные проблемы не должны были попросту даже и возникнуть. Ну, разве что, в данном случае могло смутить близкое родство...
Осторожно и деликатно, словно как если бы он прослеживал вдоль звёзд прихотливо извивавшуюся нить чьей-то судьбы или работал с опасными компонентами иных эликсиров, волшебник принялся выяснять подробности. Почти во всём приходилось довольствоваться полунамёками и с чисто эльфийским искусством вовремя вставленными паузами и недоговорками, но вскоре волшебник со вздохом покивал сам себе и устало откинулся на спинку мягкого кресла. Что ж, понятно. Причём - абсолютно всё теперь понятно.
Некоторое время он следил за причудливой игрой пляшущих на углях язычков пламени, и лишь потом вернулся вниманием в полутёмную комнату, ввиду деликатности разговора мягко освещённую лишь мерцанием камина да бесстыже заглядывавшей в окно Луной.
- Что ж... во-первых, инициатива исходила не от вашей стороны, - с этими словами волшебник серебряными щипчиками выудил из вазочки ломтик и протянул недоумённо отшатнувшейся гостье. - Это всего лишь символ. Съешьте его, если вы согласны с моими словами.
Некоторое время знатная как чёрт знает кто гостья с сомнением и недоверием разглядывала предложенное ей лакомство, и лишь потом - впервые - отважилась посмотреть на хозяина дома. Наконец, изящные пальчики на её колене дрогнули, и поднявшаяся рука осторожно приняла угощение.
А таки не соврала молва - руки у этих высокорождённых эльфок такие же холоднючие, как и у наших девчонок!..
- Согласна, - не услышалось, не прозвенело, а словно выплелось из тишины одно-единственное слово, и в этом безжизненном голосе впервые прозвучала даже не надежда - один лишь намёк на неё.
- Во вторых, - хриплым карканьем ворона показался бы по сравнению с чарующей речью перворождённых голос волшебника. - Насилия не было, вы сами оба решились на волнующее приключение. Так что, это дело добровольное и не касается никого.
И второй раз блеснули в свете камина щипчики, и поднесли они перворождённой второй символ. И во второй раз не сумела возразить женщина, согласилась и в знак того съела ещё один ломтик лакомства.
- И третье... ни в одном законе и ни одном параграфе эльфийских уложений нет ничего по этому поводу, а уж мне как чернокнижнику кодексы необходимо знать и соблюдать как никому. В общем, что не запрещено - то разрешено.
Дама рассматривала угощение в руке волшебника так, словно ей предложили отравленное яблоко или ощетинившегося ежа. И всё же, символ согласия с правотой чародея и на этот раз оказался принят с благосклонностью. А летящий и чарующий голос её словно ожил и непостижимо ухитрился одолеть две октавы к радости всего лишь в одной прощальной фразе:
- Молва не соврала о тебе, колдун...
Некоторое время волшебник сидел в одиночестве за своим столом, не в силах избавиться от смущающего обоняние запаха парфюмов и собрать смешавшиеся мысли. Со стороны могло бы показаться, что пальцы его вдруг принялись в задумчивости барабанить по бронзовой подставке покоившегося на столешнице хрустального шара - однако на самом деле Валле отбивал там код связи.
Наконец, с той стороны отозвались, изделие гномьих мастеров и магов из башни Высокого Волшебства озарилось изнутри белоснежной искоркой. Она росла и крепла, и постепенно в разгоревшемся свете появилось лицо собеседника. Это оказался гоблин с кругленьким и весьма живым лицом.
- Привет, Мых! Думается мне, что последняя партия нашего лакомства это уже самое то, и новый рецепт признаю безукоризненным, - без велеречий начал волшебник.
Далее он поведал, что дом его пережил уже две попытки ограбления, локальное наводнение и даже нашествие бешеных белок - новая сладость притягивает женщин куда сильнее, нежели пресловутый мёд мух.
- А только что, представь, одна чертовски высокородная daeni эльфийского Двора рассказала мне такую душераздирающую историю... - Валле в восторге закатил глаза и добавил - всё было проделано с таким блеском и несомненным актёрским мастерством, что с его стороны было бы вопиющей гнусностью не наградить леди аж тремя ломтиками. - Поначалу я даже на свой лад испытал некоторый шок, настолько меня проняло.
Гоблинский колдун с той стороны добродушно хохотнул, отчего его лицо стало совсем уж похоже на милого хомячка.
- Шок на свой лад, говоришь? Тогда предлагаю наше новое кондитерское изделие так и назвать, шоко-лад.
Вы думаете, грозный чернокнижник, чьё имя в иных местностях боялись произнести даже шёпотом и с оглядкой, возражал? Да ничуть. Некоторое время оба колдуна ещё посовещались, обговорили размеры и цены пробных партий, сроки поставок и прочие низменные, напрочь меркантильные и никак не приличествующие почтенным волшебникам соображения. И наконец, в самых дружеских выражениях распрощавшись, Валле оставил вниманием медленно угасший шар связи и в задумчивости вернулся в ту комнату, куда так и не смогли проникнуть ни бешеные белки, ни даже лучшие шпионы её величества Императриссы.
Завеса мрака растаяла, едва хозяин вернулся и со странным волнением вновь всмотрелся в портрет прекрасной незнакомки, в чьих глазах, казалось, сейчас плясал сам дьявол. Сердце его гулко забилось вдруг, когда волшебник бегом, сам себя уговаривая не спешить, принёс сюда в руках серебряную вазочку и, упав перед холстом на колени, словно священное жертвоприношение поставил её перед своим хохочущим в лунном свете творением.