В тот день, казалось бы, ничем вроде не примечательный, всё это и случилось. Утро поначалу не предвещало ничего необычного - меленький дождик при температуре около нуля настраивает на какой угодно лад, только не на ожидание маленького чуда. А значит, стылая сырость, слякоть и распаявшиеся у прохожих носы. В наших донбасских широтах, да середина ноября во всём его великолепии, это не для слабонервных.
Впрочем, всего этого оказалось недостаточно, чтобы принудить к меланхолии столь жизнелюбивую натуру вроде меня. Рабочий день в родном заводоуправлении прошёл, как ему и положено, в суете и хлопотах. Как я иногда в сердцах говорю, сумасшедший дом - маленький, но великолепно организованный. И всё же, звание рождённого в год Крысы программиста к чему-то да обязывает? Я ухитрился свести с бухгалтерами баланс в шахматке, попить чайку со связистами и даже не поругаться с зав-финансовым-отделом. А потому, к концу дня ощущал этакую лёгкую и приятную усталость, как оно бывает после хорошо и на совесть сделанной работы.
Первый удар по восприятию я пропустил напрочь и бесповоротно, словно зазевавшийся боксёр лихо прилетевший в челюсть хук. Массивная и внушающая абстрактное уважение входная дверь мягко захлопнулась за мной - а я стоял и стоял на крыльце конторы, не в силах сделать далее ни шагу. И лишь тихо, как говорится, хлопал глазами.
Снег. Пока я там маялся дурью, в природе пошёл снег. Белый, пушистый и огромными хлопьями, он преобразил весь мир, ещё час назад мокро-серый при мимолётном взгляде из окна. И вот теперь я оказался просто не готов увидеть... да нет, скорее воспринять этот мир таким. Новым, преображённым и немного таинственным, как окутанная полупрозрачной фатой невеста. Надо же! Сколько ждал, готовился и лелеял в себе это предвкушение и ожидание первого снега - а тут всё произошло без меня. Обидно...
- Ты чего? Пошли, а то попутка уйдёт! - снова грохнула дверь, и мимо меня с цокотом каблучков пролетела Анька из расчётного.
С несомненным риском для жизни она ссыпалась по ступенькам, поскользнулась на подтаявшей и уже схватившейся под снегом корке. Тут же девчонка выправилась и с задорным смехом понеслась вперёд. Треугольник дом-работа-магазин не ждёт!
Что ж, и в самом деле пора. Темнеет... я кое-как оторвал ноги от холодящих даже сквозь подошвы плит крыльца и бодро затопал по направлению к остановке. Если уж быть совсем точным, то я прежде закурил. Да и шёл не спеша, с недоверчивым скептицизмом поглядывая по сторонам.
На перекрёстке мой нос сам собою презрительно морщится. Не только от забивающих лицо снежинок, и не только от шибанувшей в него гудроновой вони. А от мысли, что если класть асфальт в такую погоду - долго ли он продержится? Торопясь уловить последние отблески света, работяги сипло матерились сорванными голосами и спешили в этом чаду так, как будто каждый из них Стаханов собственною персоной. Груды разогретого асфальта парили и шипели от снега, в лучах фар мелькали косые неверные тени, и вся эта вполне достойная кисти сюрреалиста картина более походила на репетицию маленького ада...
Вот и остановка. Хоть злые языки и поговаривали, что прежний наш мэр был из бандюков, однако центр города и главную улицу он в порядок маленько привёл. И сегодня я тихо наслаждаюсь золотисто-оранжевым светом натриевых ламп, который с белизной первого снега образовал тот самый, неповторимый колорит, от которого я всегда тихо млею. Настолько, что моё зачарованное величество великосветски игнорирует напирающую толпу заводчан и даже (о чудо!) не кроет известными выражениями бабульку, пребольно заехавшую мне по ноге каким-то ящиком.
В восприятие ударило словно из жарко натопленной печи - в подкатившей маршрутке-Газели оказалось на удивление тепло. И моё мокрое лицо мгновенно запылало, словно от стыда. А пожилой водитель, немного похожий что физиономией, что несуетливой степенностью на Николая Крючкова из старых фильмов, вёл машину не спеша, осторожно. Несколько раз Газельку ощутимо повело на подмёрзшей дороге, и тогда видное мне в зеркальце лицо дядьки прорезала на лбу глубокая морщина, а сам он принимался бережно, с понятной осторожностью крутить баранку да выравнивать занос.
И радио что-то мурлычет уж больно знакомое. Лишь покопавшись на самых дальних и пыльных полочках памяти, я с трудом вспоминаю название. Спэйс... божечки, как же давно это было! Уже и не верится, что под эту музыку мы кгда-то танцевали с Веруней и целовались взасос... Водила, стало быть, слушает радио-Ностальжи?
А снег идёт, густой и сильный. Потому кажется, что нет на свете ничего, кроме скупо освещённого салона, десятка метров фарами вырванного у темноты пространства, и этой полузабытой мелодии. Маршрутка словно плывёт по бурным белым волнам. Отчего-то на миг меня охватывает то самое, особое предпраздничное настроение, словно завтра Новый Год...
Мимо нас с шипением проносится надутая тачка кого-то из любителей экстрима, однако на то мало кто обращает внимание. Остановка возле обувной фабрики. Кто-то вышел, никто зашёл, дело житейское. Но моё внимание привлекает стоящий рядом немного поддатой парень, от одного только дыхания которого хочется закусить тугим хрустящим огурчиком.
- Ведьма ты, отстань! - роняет он сидящей напротив девчонке с пакетом на руках. Тут же он поводит плечами, словно стряхивая с них некий груз, и с брезгливой физиономией выскакивает из маршрутки.
В салоне почти свободно, потому и видно, как немногие оставшиеся пассажиры смущённо отводят взгляды или делают вид, что вдруг ужасно заинтересовались своими мобилками. А я смотрю в бездонные озёра глаз девчонки, в которых воду даже не надо особо и разглядывать, и никак не могу оторваться - она вот-вот разревётся.
- Ну, он тебе польстил, - неожиданно для самого себя громко роняю я. Присаживаюсь рядом, достаю из кармана чистый носовичок и осторожно утираю страдалице пресловутые зеркала души. А сам с доверительно-бархатистой, почти Элвисовской проникновенной интонацией вещаю дальше: - Ведьма, это ведь от старославянского ведать - то есть, знать тайное.
Маршрутка трогается было, но вскоре замирает вновь - впереди дорогу загородил давешний лихач, которого на скользком развернуло поперёк пути, и теперь там бегали и лихорадочно суетились несколько облепленных снегом фигур. Девчонка, по-прежнему прижимая к себе пакет, с сомнением и недоверием смотрит на меня. Пару раз она легонько, думая что незаметно, втягивает носопыркой воздух - да нет, девонька, не выпивши я.
Чёрт! Тушь у девицы, оказывается, совсем не водостойкая... что ж, придётся сказать супруге, что потерял платок. Ничего-ничего, совесть моя легко стерпит эту маленькую ложь. А я, приводя это довольно-таки симпатичное личико в соответствие со своими понятиями о приличиях, продолжаю нагнетать обстановку.
- А судя по твоим глазам, девонька, тебе не то что тайное - но и многое из явного невдомёк...
В глазах её на миг мелькает хорошо знакомый мне блеск. Вот так, вот так! Злись на меня, неизвестного и незнакомого, чьё лицо под отсыревшим беретом ты никогда не вспомнишь - а на своего парня не надо. Встретитесь завтра с ним вновь, тогда беспристрастно и решишь, как тебе поступать. А моя шея всё стерпит... ишь, как красивые губки в презрении скривила! Да знаю, знаю я, что ты мне можешь ответить насчёт свих знаний. Хм, интересно - отчего это каждое поколение думает, будто именно оно изобрело секс?
Зеркало заднего вида смотрит на меня глазами водителя, но кроме задумчивости в них сквозит ещё и одобрение. Похоже, всякого повидавший дядька без труда раскусил мою нехитрую терапию. Наконец, он отводит взгляд и осторожно трогает машину по раскатанной дороге.
Да ни черта вы не знаете... зря, что ли, на посёлок возле жэ-дэ станции, где жила моя бабка, за всю войну ни одна бомба не упала? А румыны и итальянцы, покрутившись, всегда уходили на постой в другие места... потомственная ведьма это вам не просто так, не гадалка-шарлатанка... участковые и уполномоченные за пол-улицы кланялись да фуражки сымали... а я ведь первый в поколении внуков - кое-к-чему это обязывает?
Вот и центр города, обычно шумливо-бестолковый, а сейчас принарядившийся и таинственно затихший. Парк с устремлённой в небо стелой и печально потухшим вечным огнём, кремлёвски-величественные заснеженные ели. Снова золотисто-оранжевое сияние фонарей, почёрканное беспорядочной штриховкой снегопада, и опять мазнувшее по сердцу предновогоднее ощущение.
Прежде чем захлопнуть за собой дверцу, я через плечо оглядываюсь. Девица уже пришла в себя. Она чуть наклонилась вперёд, едва не роняя на замызганный пол свой пакет, и вся её напряжённая фигура колеблется - выйти следом или нет?
Сиди, девонька, ты действительно не ведьма. Я ухожу в оранжевую зиму, а вослед мне грустно-грустно напевают ветхозаветные бонники эм: