После ужина Полковник приказал сержантам заняться с личным составом строевой подготовкой.
- Не меньше часа, - сказал он. - Или строевым, или с песней, или одно из двух.
Сержанты закричали наперебой:
- Взвод!.. В колонну по четыре!.. Становись!.. Шагом марш!.. Взвод!...
Плац опустел. Сержанты развели взводы в разные стороны - маршировать по запутанным дорожкам военного городка.
Я тоже выбрал направление, отдал команду, и мы пошли.
Я был как во сне после предательства Полковника. Я сдавленно ненавидел Полковника, лётчиков, синих, военный городок, гениально сделанный тренажёр и больше всего - себя. Что я здесь делаю? Почему не ухожу отсюда? Почему выполняю чьи-то дурацкие приказы? Чего я боюсь?
Но думать было лень. Над городком нависли сумерки. Я вёл взвод по неосвещённой аллее. Странно, весь городок был разбит "параллельно и перпендикулярно", газоны всюду выстрижены, кустарники обкорнаны в чудовищные кубы, комли деревьев выкрашены известью. А эта аллея петляла между узловатыми некрашенными стволами, буйными зарослями тиса и уж совсем неармейскими пучками лопухов.
Синие и слушали и не слушали мои команды. Шли вразвалку, для порядка громко шлёпая сапогами по асфальту. По моей команде с деланным усердием поднимали головы, начинали зверски махать руками, остервенело бить подошвами асфальт. Но команда смолкала - и снова понурые головы, вялые руки, небрежное шлёпанье сапог. Синие были измотаны военно-спортивным праздником.
"Какого чёрта?!" - подумал я и сказал:
- Вольно!
Взвод вздохнул.
Мы свернули раз, еще раз, еле разминулись с каким-то обреченно марширующим взводом и исступленно командующим сержантом. Встречные синие покосились на моих с недоброй завистью, а сержант посмотрел на меня и презрительно ухмыльнулся.
Мы выбрели на плац. На плацу не было ни Полковника, ни лётчиков. Был только Капитан. Капитан орал как сумасшедший, видимо, для того, чтобы его услышало как можно большее количество взводов, то приближавшихся к плацу, то удалявшихся от него.
- Ещё сорок минут! Не слышу песен! Не слышу строевого! В чём дело?!!
Я побыстрее повёл взвод с плаца, подальше от орущего Капитана, но на всякий случай скомандовал:
- Запе-вай!
Синие закашляли и кто-то затянул:
Льют дожди, льют дожди,
Будто в небе дыра.
Синие подхватили:
Никуда не ходи
До утра, до утра.
"Что за чушь, - подумал я. - Ничего себе строевая песенка!"
Но синие продолжали:
Завтра снова враги,
Завтра снова война.
А пока посиди,
Покури до утра.
Песня все же была военной. Дальше события ещё более драматизировались:
На болоте огни,
На болоте стрельба.
Третий взвод с тех болот
Не придет никогда.
Дальше шло лирическое отступление, в котором фигурировало неизвестное географическое название:
В Байа-Негро постель,
В Байа-Негро еда,
Там за триста песет
Нам всегда скажут "да".
Тут мы снова вышли на странную аллею. Было тихо. Только откуда-то издалека, из дальних концов городка, доносились отголоски удалых песен и крики сержантов. Я скомандовал:
- Отставить песню!
Синие замолчали, как если бы кто-то выключил магнитофон - на вдохе.
- Тише шаг!
Синие брели как тени. Было видно, что у большей части полушария мозга глубоко спят, бодрствует только мозжечок. Их можно завести в пропасть, в болото, куда угодно - они ничего не заметят.
На этот раз я не стал сворачивать с аллеи - погуляем подальше от лишних глаз. Синие не хотели маршировать, я не хотел командовать - зачем создавать друг другу проблемы?
Впереди, за деревьями, мелькнул огонёк. Мелькнул раз, мелькнул два. Вблизи оказалось, что это наполовину перегоревшая неоновая вывеска над латаным фанерой стеклянным павильончиком. Дорисовав в воображении недостающие лампы, я прочёл: "Чайная". Возле дверей стояла женщина и запирала замок. Мы появились из-за деревьев так тихо и неожиданно, что она встрепенулась. Неоновые червяки осветили лицо. Лицо было вполне милое, но безнадёжно усталое. Нельзя было понять, то ли ей 20 лет, но она многое успела пережить, то ли ей 40, но она хорошо сохранилась. На плечи ее была накинута потёртая джинсовая куртка, явно не её - мужская, объёмная, рукава длиннющие. Юбка чуть выше колен. Так вот куда вчера ходили синие вместо того, чтобы спортом заниматься! Ноги действительно хороши. Вот только вены местами проступают. Значит, не 20. Но и не 40 - лодыжки ещё не высохли.
Я почувствовал себя неуютно. Шёл шаркая, ссутулясь, гимнастёрка выбилась из-под ремня. А синие мои - и вовсе. Строй потеряли, плетутся, как на похоронах. Я захотел понравиться этой женщине. Так военные перед дамами не ходят! Я негромко, но жёстко скомандовал:
- Взво-од!
Синие проснулись, взяли ногу и из последних сил, но довольно бодро дали строевой шаг. Сам я поправил форму, притормозил, тоже поймал ногу, расправил грудь.
- Смиррно! Равнение на - право!
Синие прижали руки к бёдрам, повернули головы. Я взял под козырёк. Женщина посмотрела на моих синих как-то рассеянно, а потом на меня - по-другому как-то, как-то странно и внимательно. Где-то я видел эти глаза. Глаза-то видел. А вот взгляд... Странный взгляд. Как будто бы она чего-то ждёт. Нет, не ждёт. Она долго, очень долго чего-то ждала. Ждала, ждала, да и устала ждать. И больше ничего уже не ждёт. Нет, и не это. Она знает, что ничего не дождётся, но ждёт, всё равно ждёт, по привычке, по инерции. Как странно она посмотрела. А впрочем, как она могла посмотреть? Я высок, строен, подтянут, молод. Не офицер, конечно, но и не салага. С интересом посмотрела! А интересная она. Есть что-то в таких женщинах неопределенного возраста. Стрижка тоже у неё непонятная. Довольно короткая, но волосы очень густые - не прилегают к голове - а пышно, выбеленными прядями - в стороны. Как цветок хризантемы. Опять же, если бы ей было 20 - такая прическа её бы старила, а если 40 - молодила. Как бы с ней познакомиться?
Мы давно прошли чайную, синие снова плелись, как за гробом. Из-за деревьев ударили фонари на плацу.
- Песню давайте, - крикнул я синим.
Синие завыли с того места, на котором остановились.
А пока трёт плечо
Старый твой пулемет,
Под ногами - дерьмо
И вода сверху льет.
Пехотная какая-то песня, не лётная. А в конце совсем уж непонятно к чему:
Закопают в кустах
И душа летит в рай.
Обогрей, обласкай,
Парагвай, Парагвай!
На вечерней поверке Полковника не было, доклады принимал Капитан. Он долго не отпускал нас, держал на плацу. Подражая Полковнику, ходил вдоль строя, читал нотации. Но я его не слышал.
Как странно она посмотрела... С интересом... Да нет, не с интересом... Я вспомнил, каким проснулся сегодня. Лопоухим, глуполицым. Да что ж это со мной творится?!
С интересом... Как же, с интересом! Идёт какой-то дурачок, выпендривается, командира из себя корчит. Курсантики измученные, а он им - "смирно!" Как на идиота посмотрела. А на курсантов - сочувственно. Лучше бы я был курсантом. А на меня - как на идиота. Нет! Не как на идиота! Не так! Не то! А как? Как же, как же она посмотрела? Видел, видел я эти глаза и взгляд этот видел. Вчера, вчера я его видел! Я к самолёту пошёл, в котором я на лётчиков напоролся, а Любимая посмотрела... Как на предателя посмотрела. Вот. Да. Как на предателя. Так какого чёрта эта... Господи! Это ж - она! А я не узнал! Кретин!
Капитан закончил свою речь и скомандовал:
- Отбой!
Я сказал синим:
- Отобьётесь без меня. Только без разброда и шатаний. Ясно?
- Так точно!
Можно было не переживать. Им теперь - лишь бы до койки доплестись.
Капитан отвернулся, и я незаметно сделал несколько шагов назад - вышел из зоны действия фонарей. Обошёл плац. Где наша аллея? Кажется, вот она.
Но это была не та аллея. Кубические кусты, одинаковые, под линейку выкрашенные деревья.
Я принялся петлять по городку, но что-то плохо было у меня с ориентацией - нигде дорога не виляла, нигде не горела щербатая вывеска.
Я стал искать по системе. Пошёл от плаца по разматывающейся спирали. Нет. Нет лопухов, нет кривой дорожки, нет латанного павильончика. Казарма есть, ангар есть, плац есть. А чайной нет. Забор есть. Я обошёл его весь по периметру. Вдоль забора ходил часовой, но я шёл за ним, шагах в пятидесяти - он меня не видел в темноте.
Я остановился. Прислонился к забору. Долго стоял. Проклятье. Куда я попал? Что со мной? Что это за люди? Зачем они здесь? Зачем я здесь? Любимую потерял. Променял на кусок железа, навечно прикованный к земле. Подлое железо с его лживым фальшивым полётом. Из-за него мне теперь не взлететь. И Любимую тоже, кстати, теперь не найти.
Часовой сделал круг и приближался ко мне. Я спохватился. Здесь свои правила. Чёрт его знает, что будет, если их нарушить? Я легко взмахнул на забор. Бесшумно спрыгнул. Уйду!
Передо мной лежала чёрная тёплая степь. Не помню, сколько я шёл. Сбросил пилотку - давит голову. Вокруг меня ничего не было. Ни дерева, ни дороги, ни человеческого жилья. Даже степи не было. Не было и неба. Вселенной не было. Снаружи. Все оказалось внутри меня, все пространство, огромное, чёрное с изнанки. Гулкое,- полифонируя отголосками эха, в нём звучала музыка. Моя музыка, которую мне не на чем записать. А запомнить такое - невозможно. И эта пропадёт. "Падение Икара" уже пропало.
Пространство вывернулось обратно, в нём обозначилось звёздное небо, степь, косогор. Я лёг на на бурую мягкую траву. Я чувствовал себя невиданным музыкальным инструментом - я играю, а звёзды слушают. Жалко, что Любимая не слышит. И никто не слышит. И звёзды тоже не слышат. Плохо мне, плохо.
Я уснул.
(Продолжение следует)