Хохряков Андрей Иванович : другие произведения.

Портрет Деда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    АвтоБиографический рассказ моего дедушки Андрея Ивановича Хохрякова. С виду он обычный дедушка, как много других дедушек которые живут в нашей стране, но для меня, а точнее для нашей семьи он особенный - человек Эпоха. Родился ещё при царе Николае-2, был раскулачен, после пришлось скитаться по стране в поисках жилья и работы. Побывал в сталинских лагерях за то что в голод собирал на колхозном поле остатки кукурузы. Потом бежал... Всё бы ничего и даже смог обустроиться, но началась ВОВ война 1941-1945 года. Дедушка выжил пройдя всю войну от Ленинграда до Берлина, но долго не мог успокоиться пока не начал писать автобиографическую книгу о своей жизни. Это обыкновенные 3 школьных общих тетрадки. Но эти необыкновенные тетрадки очень бережно хранятся в нашей семье. Мама часто их перечитывала, чтобы успокоиться. Незадолго до смерти мамы у нас с ней был разговор, в котором Она сказала что это тетрадки, не просто фамильная ценность, но ещё и культурно-историческая ценность и будет хорошо, если о правде жизни узнают другие люди.
  Авторские права на Семейную Летопись автобиографической книги 'Портрет Деда' защищены на законодательном уровне.
  
  Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
  Владелец авторских прав: Андрей Викторович Лебедев.
  Российская Федерация, Удмуртская республика, г.Глазов.
  
  Для связи:
  номер телефона: +7 (912) 871-13-76 (МТС)
  E-mail: PoRtRetdeda@yandex.ru
  Сайт: www.PoRtRetdeda.ru
  
  
  
  + + + + + + + + +
  
  Реквизиты счёта ПОМОЧИ:
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
  
  
   СберБанк:
  
  По номеру карты: 4276 1609 7797 8056
  
  
  
  Номер счёта - 40817810968094515515
  Банк получатель - УДМУРТСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ N8618 ПАО СБЕРБАНК
  БИК - 049401601
  Корр. Счёт - 30101810400000000601
  КПП - 183502001
  ИНН - 7707083893
  ОКПО - 09269502
  ОГРН - 1027700132195
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
   TINKOFF
  
   По номеру карты: 2200 7004 1879 6891
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
  
  
   Альфа-Банк
  
   По номеру карты: 5559 4941 4834 5506
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
  
  
  
   Яндекс Деньги 'ЮМонеy' - 4100 1175 5514 3689
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
  
  
   QIWI Кошелёк - +7 (912) 871-13-76
  
  
  + + + + + + + + +
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Предисловие.
  Сейчас в руках Вы держите необычную книгу Семейную Летопись -АвтоБиографический рассказ моего дедушки Андрея Ивановича Хохрякова.
  С виду он обычный дедушка, как много других дедушек которые живут в нашей стране, но для меня, а точнее для нашей семьи он особенный человек - Человек Эпоха.
  Дедушка родился 30 октября 1905 года при царе Николае-2, детство прошло в трудах и было счастливым, а вот взрослая жизнь была наполнена житейскими приключениями. Был раскулачен, после пришлось скитаться по стране в поисках жилья и работы. Побывал в сталинских лагерях за то что в голод собирал на колхозном поле остатки кукурузы. Потом бежал из лагерей... Всё бы ничего и даже смог обустроиться, но началась ВОВ война 1941-1945 года.
  Дедушка выжил пройдя всю войну от Ленинграда до Берлина, но долго не мог успокоиться пока не начал писать автобиографическую книгу о своей жизни.
  Это обыкновенные 3 школьных общих тетрадки. Но эти необыкновенные тетрадки очень бережно хранятся в нашей семье. Мама часто их перечитывала, чтобы успокоиться.
  Незадолго до смерти мамы у нас с ней был разговор, в котором Она сказала что это тетрадки, не просто фамильная ценность, но ещё и культурно-историческая ценность и будет хорошо, если о правде жизни и Великой Отечественной Войне из первых рук узнают другие люди.
  Я долго думал как сделать так, чтобы как можно больше людей могли познакомиться с исторической правдой и решил, что самый простой способ - это выложить книгу в интернет в открытый доступ. Чтобы каждый читающий мог познакомиться поистине с живым историческим документом. В случай необходимости: - Достоверность архивов (информации) может быть подтверждена фото или видео.
  К сожалению в связи со сложившимися обстоятельствами автобиографическая книга моего дедушки только в электронном виде. Вы можете распечатать её дома на принтере или при желании помочь её выпустить в бумажном варианте.
  У каждого Человека разная степень осознанности, разный уровень: ума, чести и совести, ну а также финансовой самодостаточности, поэтому:
  Размер и объём помочи определяет сам читатель!!!
  
  
  
  
  Размещено в интернете 22.01.2022 года
  Литературный вариант подготовленный к печати.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  РОДОВАЯ КНИГА.
  
  АвтоБиографическая повесть.
  
  
  
  
  
  портрет деда
  Андрей Иванович Хохряков
  30 октября 1905 - 01 января 1991 года
  
  
  
  
  Часть первая
  Из детских воспоминаний
  (с рассказов бабушки моей)
  
  
  Мой отец, Иван Захаровичь был сирота, семи недельный остался от отца. Мать его, то-есть бабушка моя, жили в общем семействе с дядей отца моего, до женитьбы его.
  Когда отец женился, то дядя отделил его от своего хозяйства с бедным наследием, и он с бабушкой построили себе избушку. Земли было мало, так смеялись соседи, корова ляжет поперег полосы, так хвост еже некуда протянуть, на соседнюю полосу.
  Отцу не пришлось долго жить с женой, она померла молодая, оставила сына и дочь. Николай и Ираида они были от первой матери, а я от второй матери. Сестра старше меня на одинадцать лет, а брат на семь лет. Я был младший.
  Трудно сначала жилось отцу. Он летом обработает землю, соберёт урожай, а осенью в сентябре отправляется на рудницкие шахты, заработать на возтановленье нового хозяйства, весну и лето снова дома. Таким упражнением он занимался лет 10 приблизительно.
  Бабушка моя Зиновья была домовая, скупая, руководила хозяйством, была работящая заботливая и скопила кой какую сумму денег. И вот пожалеючи сына своего, она предложила (или он отец это точно я не знаю) легкую работу: торговлю всякими бакалейными товарами. На рудники ходить не стал, а занялся торговлей. На рудники ходил на Урал, а торговля шла дома и по ярмаркам.
  
  
  
  Дошкольные воспоминанья.
  
  Деревня наша Б.Хохряки была на просёлке, летом тянулся по деревне гужевой транспорт.
  Мы жили в конце деревни в деревне густо заросшим деревьями: берёзы, рябины, черемуха, тополи, липа, осина. Столь было густо летом, так что подойдёшь к самому дому и тогда увидиш его. Это был густой лиственный лес.
  Усадьбы были больше чем гектар.
  Придет лето, весна, кругом черёмухи рябины цветут а на лужайке цветы.
  Вблизи речька Быстрица, широкий пруд который уходил далеко в лес, тут же мельница водяная, и на берегу пруда стояла старинная обшитая и огороженная паллисадом часовня Св.Николаю Чудотворцу, в которую три раза в год приезжали священники из Верхобыстрицы служить молебен.
  Весной и летом какая была живописная наша моя Родная местность, это просто сказать курорт. Я никогда не мечтал разстаться со своим домом, садами, прудом, полями и лесами благоухающими ароматами чистого воздуха. Всегда чистая радость была на душе. И эта радость детского сердца не знала впереди своей судьбы.
  
  Бабушка моя Зина, любила больше всех Колю и Ираиду так как они сироты. Когда дает что кушать, то меня обделяла и брат и сестра всё ей говорили: 'Зачем Андрею даёшь меньше?', и они отделяли от своей порции сами и давали мне.
  Как-то раз был у крёснова, они меня спрашивают:
  - Андрей ешь ли колачи-то которыми торговал отец? - их было пуда три прицеплены в амбаре к потолку, так что мне недостать. А он говорит:
  - Ты возьми бадог и бей по ним они сами отвалятся. - я так и зделал, и посыпались на пол обломки. Это заметила бабушка, застала меня на месте преступленья, и выгнала меня из амбара.
  Вот ещё: Бабушка как устряпается утром, идёт жать на ближнюю полосу одна и берёт меня. И вот привела меня, положила спать под бабку от солнышка, говорит (я не помню), а сама жать рожь. А я видно проснулся и вижу нет некого пошол вдоль прожатой полосы и она невидела как ушол я в чужое поле. Потом она хватилась и чуть разыскала меня. Тогда мне было точно не знаю, приблизительно лет пять.
  Много в детстве было незначительных приключений.
  Играл я один пред домом, был палисад огороженный черёмухой, я тут лепил из глины церкви колокольни.
  Как-то раз летом с отцом ездил в город Вятку за товаром, как всё было интересно. А интереснее ещё когда въехали на трактовую дорогу, где по оба бока берёзы стоят стеной и по столбам по три телеграфные проволоки. А когда подъехали к железнодорожному полотну близко, поезда еще небыло. Отец сказал: 'Смотри вон поезд идёт!!', а я увидел такое чудило, соскочил скорее с телеги да бегом в лес. Отец кричит: 'Андрей куда ты куда ты?' а я помню стал за толстую берёзу и стою пока не ушол поезд.
  
  Бабушка была низкого роста, а отец и мать выше меня.
  Мама была худенькая, Помню шила и что пряла или другое что делала всё тихонько про себя пела Божественные пропевы, один из них куплет еще в памяти: 'Жизни светлая дорога, вьется лента пред тобой. Помни друг мой в сердце Бога и люби Его душой'.
  Мать конечно всякому дитя бывает ближе. Я её боялся меньше, но наказ я выполнил и очен благодарен, дай ей Господи царствие небесное.
  Я уж наверно был в школьном возрасте, как с товарищами играли в краденую палочку в лесу, за концом деревни. И вот товарищи завлекли меня курить, она заметила и ошпарила меня, и сейчас я говорю ей Большое Спасибо!!!
  Мать мою звали Александра.
  Помню как она брала меня в церковь, я уставал стоять и она держала на руках своих. Помню и с отцом своим бывал в храме.
  Сказывали мне: маленький, году на втором или третьем болел сильно, был при смерти, но не умер.
  Я родился 30-го октября 1905 года.
  
  
  
  Школьный возраст и 1914 год.
  
  Сестра моя Ираида была учительницей и первые её годы учительства проходили в Слободском уезде, в разных школах. Приезжала домой на Рождество и на лето и учила меня до школы.
  Я пошол в школу на 8-м или 9-м году, умел считат, писать, читал по мелким шрифтам хорошо, даже меня хотели посадить сразу во 2-й класс. Учился я в Верхобыстрицкой школе за рекой, стоя на квартире у Изергина Ивана Гавриловича. Домой приезжал, через две недели, на один воскресный день, помыться в бане.
  А в воскресение через каждые две недели, учителя водили всех учащихся, в церковь к утренней и обедне. Школьников заставляли читать псалтирь в церкви громко, и учителя ставили нас в церкви впереди себя отряд как солдаты рядами, если замечали кто шалил в церкви, то потом наказывали в школе ставили на колени или стоя на ногах в угол (в зависимости от степени вины). Стояли в постойке смирно не шевелясь от получасу и до трех часов, кто как исправлял свое поведенье. Так же наказывали, кто дурел, или нерадиво учился. Оставляли без обеда или после уроков оставалась с ними учительница и занималась по часу и больше, по ихнему исправленью.
  Утром с 9 часов ставали всех школьники в классе на молитву: Один читал, а остальные все пели хором 'Отче наш'. Перед обедом тоже на молитву, и когда шли обедать, вечером после вечерних занятий тоже молитва.
  Занятия были с 9 часов утра, в 1-м часу обед, в четыре кончали, перерыв два часа, потом вечерние с семи и до 10 вечера занятия. Вечерние занятия были два или три раза в неделю, значит иногда было по 9 уроков в день. По-многу за раз учились для того чтобы быстрее и качественее пройти школьную программу и таким образом приучали к труду с измальства.
  
  Была отечественная война 1914-1917 года. Мы школьники, в то время жертвовали, кто чем мог: приносили холст, суконную пряжу, вязали рукавицы, носки, полотенца, портянки воинам.
  Когда я учился в классе, был второй ученик по знанию на 'хорошо', но по арифметике было 'три'.
  Сестра моя, когда приезжала на Рождество, я с ней просиживал ночи. Всё говорили читали писали, а когда она уезжала на работу, я провожал её удаляющююся своими глазами дальше чем за километр, и скучал потом долго о ней.
  В 1915 году, 17 июня был у нас пожар. Дело было так: дядя отцов от которого, который отделил отца и бабушку, жил в старинном доме, очень был большой дом. В него ударила молния так что крыша тесовая на землю слетела. Был дождь, сильный ливень, но дом сгорел полностью дотла, мало головней осталось.
  Отец мой торговал. Ездил по ярмаркам торговал в палатке, сверху телегу обтянет пологом (полотном), получался как домик от дождя или солнца. Я часто бывал с ним на ярмарки.
  Как-то раз ездили в село Каринку, там один торговец поручил брать топленое скромное масло. И вот мы набрали две кадки, наверно больше центера, и вот мы это масло сдали куда полагается и на краях кадушек масла осталось много, и мы сколь поели а остальным давай телегу-колёса мазать. Масло тогда было очень дёшево приблизительно копеек десять фунт. (Фунт - примерно полкилограмма, 409 грамм)
  Яиц было вдоволь, по многу сот продавали от своих кур, масло тоже продавали. Было две коровы и было две рабочие лошади, овец штук шесть восем старых, свиней штуки по две и когда больше.
  Земли тогда всей пахотной было гектар шесть да лесу своего строевога и другова, гектар девять. Подать так называли налог теперешний, подати в круглый год за все удобства три рубля, а когда и это не платили.
  В простую пору носили лапти на ногах, в праздники одевались лучше. Работали, всяк своей семьей все вместе, никто не сидел без дела даже маленькие дети. Поэтому работа спорилась, по десять раз одну работу не делали и не переделывали, как это сечас вошло в моду.
  Летом когда горячая пора работ, то работали без выходных с раннего утра до позднего вечера. В потёмках ночью не работали, но и в жаркий полдень в самый солнцепёк не работали. В это время (солнцепёк) отдыхали сами и давали отдыхать и по-кушать лошадям. А если подойдет в то время два или три праздника подряд религиозные праздновали. Больше чем 3 дня подряд не отдыхали. Но хотя машин не было, а уборка с полей шла вовремя. Хлеба скирды стояли стеной, но зиму почти всю молотили.
  Да!!! Была жизнь спокойная вольная и безпечная, негде было разстроить свои нервы рабочему человеку, всего было вдоволь, а если кто жил бедно, то это от своей лени, конечно несчитая сирот, вдов и калек.
  
  Начальников раньше было три человека на всю волость (теперешний район). На всё Всявышняго всякая власть от Бога, и власти надо подчинятся и начальникам повиноваться. Но только, что если попрут против Бога, то нужно бороться до последняго воздыхания ради Господа нашего Иисуса Христа, и твердо стоять до конца, чтобы наследовать жизнь вечную.
  
  
  
  1916-1917 годы. Речь о брате.
  
  Война длилась, на престоле еще был государь Николай II-й (второй),
  Вот объявили мобилизацию новобранцам и попал мой брат Николай на 18-м году взяли на фронт, бабушка сильно плакала. Шли недели, месяцы... И вот слушаем свержение государя в 1917 году в феврале. Заступило временное правительство, и солдаты были демабилизованы, пришол и брат мой с фронта которого не было восемь месяцев.
  Отец придумал женить его. И взяли из деревни своей: дочь Леонтия - Марию. Свадьба была в мае, а в ноябре снова его мобилизовали воевать, когда окружали Колчак, Деникин, Врангель и другие банды.
  ______________________________
  
  Когда свергли государя, я окончил три класса начальной школы, но отец мечтал меня учить, и вот меня отдал учиться в среднюю школу село Вожгалы за 10 килом. от дома.
  На квартире стоял я один год-зиму у дьякона Черезова, а потом у богатого торговца Алексея Мартыновича Пикова в двух этажном каменном доме который и сейчас стоит как новенький.
  Помнится прошлое детство: бывало придешь с ученья, то дров попилиш, то на дворе подметёш или снег огребёш. Любил меня больше всех дедушка Алексей. Рисовал я неплохо, тогда такой перелом был жизни, ничего небыло в магазинах, ни продтоваров ни промтоваров ни книг. Я тогда народному судье Китовскому А.С. нарисовал численник на круглый год, на каждый день листочик, много колод картей нарисовал. Продавал. Рисовал и другое многое что, красками.
  Помню, в марте м-це влезеш на крышу у Пикова и слышны были пушечные выстрелы из Вожгал по направлению на восток, оттуда шол Колчак, до Вожгал. Этот прмежуток шесть-десять километров, были везде накопаны окопы и рогатки из колючей проволоки. Когда шёл, то засылал весть такую 'Вятка мой пятки, в гости идём'. Но больше он не продвинулся. Сибирь, Урал, Пермь, Глазов, Зуевка, уже всё было в его руках, и вся Украина забрана другими, государствами, оставалась Москва да вот этот небольшой кружок. Но прошло время и вот снова все фронта отступили и наступила тишина.
  
  И долго не было вести от брата Николая. Но вот получил я как то письмо из города Люблина что на Украине. Пишет медсестра на отца и жену, что мол приезжайте, состояние здоровия очень тяжкое. Вся семья, кроме жены его Маши знали, но ей почему то не сказали тогда. Наверное боялись за её жизнь и здоровье. Потому что куда де она одна поедет. Да и в те времена были частые крушения поездов.
  И вот через две недели после письма, от той же сестры пришло второе письмо и похоронная брата Николая.
  Долгое время рев вой стоял в нашем дому, особенно бабушка ревела, так что я боялся заходить в избу. Не один год зарастала эта сердечная рана. Пять или шесть месяцев, жили вместе новобрачные, и разлучила их навсегда горькая година, и нашолся-остался у них наследник сын, Серафим, который невидал отца.
  Мне тогда было 15 лет, а отец лежал в больнице, когда от брата пришла похоронная. Он тогда был прогнан начальством в лес рубить дрова Петроках, и вот на его упала мёрзлая ёлка и его полумертвого увезли в больницу, лежал три месяца, кой как направился.
  
  В средней школе я начал учится четвёртую зиму. И вот перед Рождеством я кончил учёбу, по усмотрению отца. Говорит брата нет, будеш в деревне жить, а если бы брат был то хотел выучит в светские работники, и плюс к тому еще говорит закон Божий отвергли, хватит говорит. Шесть зим на седьмую начал учится.
  
  Помню как-то ходили в Верхбыстрицу в церковь и там у амбара на улице были прибиты много ящиков для голосованья. На каждом ящике была надпись партии: большевики, меньшевики, эссеры и другие партии. И вот спускали туда записки. Я в голосовании тогда еще неучаствовал по малолетству.
  
  С год или больше, (я забыл) было временое правительство и деньги были сороковки, двадцатки, керенки, а потом смута, безправие. Потом постепенно стало налажаться.
  Всё это было!!!
  
  Помню как ездили отряды солдат человек по 30 вооруженные, обыскивали весь дом и отбирали хлеб у тех людей которые трудились хорошо. Они были как бандиты.
  Как-то раз, это было 1920 году зимой, амбар наш был далеко от дороги в зади усадьбы и мы запирали на два запора. И вот я долго не мог отпереть дверь. Солдат меня ткнул прикладом винтовки, я упал и видел как они сами давай бить в дверь и открывать. Когда попались в амбар, то выгребли всё жито, и семянное. Всё увезли! Весна пришла 1921 года сеять было нечем. Мама не одна ездила в город Кичьму килом. за 300. Оттуда привезла овса, дали три пуда или 48 кг., это на семяна.
  
  Был еще такой случай, я еще учился в средней школе, году в 19-м в мае месяце, услыхал, что в Хохряках бандиты зарубили всю семью.
  Дело было так: Хозяин дома Иосиф Кельсеевичь, а сын его Стефан - был комунистом. И когда он участвовал в отборе чужого имущества, кулацкого стало быть, люди позавидовали сему, и в мае месяце ночью, пять человек из которых было его семейство включая детей, зарубили топорами.
  Долго велось это следствие. Много потерпели и невинные люди, но в конце концов лет через пять, это выяснилось окончательно. Выявились убийцы, но уже наказаны не были.
  
  Я с издетства стремился к ремеслу и более для меня интересным было кузнечное.
  1921 год был неурожайный год, трудно тогда было жить, и вот в этот то и год мой отец отпустил меня учится кузнечному делу, у дядевей, то-есть маминых братовей, которые были кузнецы имели свою кузницу работая единолично.
  Вот мое начало кузнечной деятельности. Это как говорит пословица, 'не в сказке сказать ни пером описать'. Тогда были мои молодые годы, сильное настроение и любовь к самому кузнечному делу.
  Когда я научился кой что ковать, отец мой купил, весь инструмент и мех для раздувания горна, и я работая не знал устали в этом ремесле. Очень уважал свое дело, конечно это уже в своей кузнице дома. Я от зари и до зари всё работая доучивался самоуком.
  И в те времена уже были плуги которыми пахали. И вот крестьяне нашей деревни, пахавши свою полоску, лемеха тупились и как поедут на обед, они открутят лемех-реальник и попути оставляют у меня для отлепки ральника, во время обеда.
  Тогда обед продолжался 2 и 3 часа чтобы лошадь-работницу накормить.
  А я в то время вместо того чтобы отдохнуть клепал вот эти ральники. Конечно не забольшую оплату, кажется по 20 коп. штуку. Люди очень рады были этим, что не ходи не езди в чужую деревню по этим делам. Очень возлюбили меня, относились с большим уважением ко мне.
  Те самые цветущие мои годы были перед женитьбой.
  
  Отец мой, некогда был большой рыболов. На реке Быстрице был пруд который служил для мукомольной мельницы, и он был очень богат рыбой. В зимнее время от нечего делать, я на лыжах схожу в болото и нарежу ивовых виц наношу домой, а отец умел плесть из этих ивовых виц морды, и морд было наплетёно до 40 шт.
  И вот начинается весна ледокол, в то время я и ставил эти морды.
  Вместо лодки были выдолблены два бревна толщиной на 30 см. длиной 3,05 мт. И эти два бревна то-есть две колоды сшиты в одно место. Вот я и ездил рыбачил на своей лодке.
  Рыба ловилась хорошо, пожалуй помнится мне чтобы я когда домой пришол ни с чем, этого небыло, уж самое меньшее два 3-кгр. А были исключительные случаи, что удавался лов более 30 кгр. в один обход морд. А морды осматривал два раза в сутки: утром и вечером.
  Помню были такие весны, что продавали рыбу, солили в кади и сушили, не рады были мама и сноха Маша с рыбой, ведь каждую рыбку надо очистить.
  
  Помню был случай, Шол лёд и я выкупался в месте со льдом. Дело было так: Когда был ледокол на реке, в то время на плотинах, то-есть на мельницах водяных, затворы отпускали до основания. Так было и тогда. Вода была вся только в русле то-есть не в разливе, и она на перекатах текла с большой быстротой. А в этих перекатах чаща, то-есть сучья колья. А так как в реке-пруде рыбы много, она ищет убежище чтобы её не снесло ниже. А тем более рыба всякая стремится к истоку воды вверх и в этой то чаще она ищет защиту. И вот, мы рыбаки ставили эти ивовые морды и столько наставили что одна возле другую.
  И вот я поплыл на своей лодке-колодах осматривать морды.
  Заезжаю на эту стреж, а с притыком подъезжаю к первой морде и рядом всаживаю притык, как бы якорь, чтобы не унесло водой ниже. Вынимаю одну морду, а она полна рыбы, кг. 7 или 8-м. А тут люди сакали намётами рыбу.
  С берегов увидав, что у меня рыбы много в морде, и кричат мне:
  - Андрей вынимай скорей все морды, а то рыба выйдет, пока ты будешь вытряхивать по одной морде.
  А я еще мало имел опыта и послушал их. Одну за другой стал вытягивать морды из воды, почти полны рыбы.
  Но вот груз самих морд и рыбы и сильная стреж, мою лодку перегрузили, и я вниз головой в воду со льдинами нырнул, обрадел в ледяной воде. Лодка моя перевернулась вверх дном и морды мои с рыбой уже далеко унесло. Я всё же не растерялся при помощи людей выбрался на берег, и тёку домой. До дома было бежать больше километра. И так я выкупался в апреле со льдом, а морды уж и не нашол.
  
  С наступлением новых законов, земля была поделена по едокам.
  На нашу семью добавили земли порядочно, но перебутыренные полосы вдоль, накось и в поперёк. Потому как падалась очень плохая земля (лентяев). Такая плохая, что нужна была усиленная обработка земли и удобрения (навоз). И вот отец был трудолюбив. Он покупал солому для постилки скоту, чтобы потом было больше навоза, чтобы к сезону удобрить весь озимой клин. И даже покупали хлевы с навозом, у нерадивых к работе чтобы получить хороший урожай. И что же, благодаря нашим трудам, стала земля плохая - хорошей, а наша хорошая в руках лодырей, стала родить крапиву да жабрей.
  Года через три, лодырям снова захотелось делить землю, а власть на их стороне, и что же во второй раз был передел земли, и пришлось снова трудится сильнее прежняго. Но этот второй передел был последний единоличный.
  Когда земля выдобрилась при хорошей обработке, стал родится очень хорошо урожай.
  Плюс к тому, была у нас молотилка сеялка. Это было большим поспорьем, так как в те времена было это редкость.
  В то время в хозяйстве было: Две лошади и подросток, две коровы и подростки овец штук до десятка и более, свиньи (по разному) каждой год, куры. Хозяйство поднималось в гору.
  Те годы мои были цветущие 17 и 18 лет. Я любил трудится. Общество меня избрали в члены ревизионной комиссии на мельнице и в тоже время секретарем милиоративного товарищества, при разработке осушке болота.
  
  
  
  1924 год-
  
  Так как хозяйство поднималось в гору, мои силы и мои желанья осуществлялись, а работы всё прибывало, со стремленьем к богатству.
  Я грешный человек хотя и отец и вся семья были набожные ходили в храм Божий, но суетная жизнь, стремление к богатству тушили то-есть втаптывали в грязь духовную жизнь. Чтобы читать ежедневно слово Божие, было некогда, да и родители были ленивы в то время сказать 'ты де сын почитывай писание Божие', редко говорили, а у меня был ум жидкий.
  Мама моя погруженная в работу, была слаба здоровьем и ей первой понадобилось меня женить.
  
  Как-то раз я пашу полоску и вижу моя мама идёт по дороге нарядная, дойдя до меня остановилась и говорит Андрейка я пошла за тебя сватом, я смутился, незнаю что сказать, так как я не мечтал женится, и от неё неслыхал до этого времению. И что же я этому не обрадовался, а впал в уныние, так как мне шол 19-й год.
  Матери тогда не чего не приказали у невесты, потому что отец и мать невесты меня не видали, а может и видали, но точно не знают, поэтому назначили свиданье в селе. Но мать недождавши того дня, пошла к другой невестке к которой не отказали родные. Потом когда увиделись с первыми сватами и невесткой которой хотелось за меня, но уж было поздно.
  И так мой день свадьбы, венчанья был 1924 году в конце мая. Прибыла новая работница в семью, работа и жизнь пошла хорошо.
  
  Но вот, убыль из семьи, скончалась бабушка Зиновья в ноябре того же года.
  
  Настали дни НЭПА, вольная жизнь и торговля.
  Я по зимам занимался извозом. Ездил в разные сёла деревни на ярмарки: покупал зерно, рожь, овёс, ячмень, семя, жмых, лыка, лапти и оттуда и до Уней перевезёш, а когда до Вожгал или до Вятки. И вот от этого перевоза оставался небольшой прибыток. Себе развлечение и работа, чем зиму лежать да в потолок плевать. Вот от нечего делать и ездил мёрз.
  
  Шол декабрь 1926 год. Мы вместе ездили с кумом Костей Федоровичем и приехавши домой, узнал, что сын родился, которого назвали Виталий.
  
  Общественные собрания были частые.
  Как-то раз присутствовал на собрании приезжий начальник, тогда там был отец мой. И вот этот начальник спрашивает:
  - Кто у вас в деревне при царизме был ударник или стражник или торговец?' - и вот отца записал, что торговец и тем кончилось.
  Потом спросили его (приезжего начальника):
  - Для чего это? - а он сказал что:
  - Эти люди не будут участвовать на собраниях.
  Отец пришедший домой, порадовался, говорит теперь не стану на собранья ходить.
  
  Время шло, законы придумывали, и вот сначала налоги денежные были не большие посилные, но потом плюс к тому стали принуждать сдавать хлеб, зерно государству по низким установленным ценам.
  Это выглядело со стороны как-будто подарки организовывали дереревенской бедноте 'красные обозы'.
  Беднота - это близкие к власти лодыри. Но не все были лентяи. И были бедные и по нужде. Но подарки дарили всем безразбору. И вот из-за этой несправедливости начала зарождаться вражда в населении.
  
  Приказы, здавать хлеб по сниженным ценам были сначала добровольно с приманкой дефицитных товаров. Так что уже кто брюки изорвал, так по необходимости взять было негде. И вот и тащит мужик центнер зерна на брюки. Или к празднику понадобилось рыбы или сахару тоже давай зерно.
  Мельницы обложили безпримерным гарнцем, так что через размол зерна сильно страдал труженик. Не как не обойдешь, за гарец - гарец брали. Из-за этого Хлеб на рынках стал дорожать, в государственные лавки поступал с упорством. Чтобы восполнить полки в магазинах, опять возобновились отборы излишков у трудового люда.
  
  Деревенская беднота были главари в общественных собраниях и по указаниям их творили дела. Люди это видели и понимали эту несправедливость. Были случаи: трудовой народ, прятали излишки хлеба кто куда вздумает. Много было случаев отвезёт хлеб спрячет, а потом приедет его уже нет. Воровали друг у друга.
  
  Хлеб у нас в хозяйстве родился хорошо, вот нонче если я снял урожай (и без отбора бы), на свою потребности семьи из 7(семи) человек + 3 головы лошади, 3 головы короровы и овцы, то этот урожай который я ноне снял, то мог бы всем семейством и скотом прожить вперёд год ничего неработая.
  
  Потом пошел слух, что лес обрезной отберёт государство.
  А у нас в деревне лес был обрезной. Отец мой, когда ходили мы по своим лесным полоскам, показывал мне деревья и межи в каком направлении шли полосы. Некоторые полосы были наверно по километру длиной.
  И сколь было на них то-есть на этих полосах строевого матерьяла елового соснового!!! Просто можно отрезать хлыст метров 10 и всё без сучков - жаровые гладкие деревца точно карандаш.
  Особенность такого леса было то, что это был готовый природный материял для строительства: обработанный и защищённый самой природой от гниения на пару столетий. Это тоже самое, что если бы в наше время обработали этот лес креазотом которым обрабатывали шпалы на железной дороге.
  Вот сколько ценности ушло государству от одного только крестьянина, из этого лесу.
  Только у нас было жарового обрезного леса столько, что если бы с каждого дерева взять только по одному бревну, то можно бы построить 10 таких домов двуэтажных с пристройками, какой был последний построен в Хохряках наш дом. Конечно я этот лес неростил, но он приходился в наше наследие и дети мои бы жили так сказать припеваючи, не то что сейчас. Это было золото а не лес.
  В лесу раньше не было засоров - все сучки загребут, да свяжут для топлива. Не только что деревья, валежник всё приберут в годность.
  По словам дедушки чистота в лесу нужна была не только в первую очередь для пожарной безопасности, но потому что лес жалели и очень берегли как зеницу ока. Считалось, что это живое творение Бога.
  
  Узнавши мой отец что лес скоро будет не наш, он придумал строить новый двухэтажный дом со всеми новыми службами, под одну кровлю на равне с вторым этажом. Старый дом был крепкий и его продал в Коробицы.
  Трудов было очень много: нарубить в лесу брёвна, вытащить их леса, погрузить и везти. Лес находился за 3 и более километра от дома.
  Ещё вернусь: Когда рубиш хлыст, то он упадет в тесную чащу леса. Так что стараешся не погубить много мелкого леса. А ещо смотришь чтобы упал так чтобы можно было удобно обрубить сучки, или чтобы не упал в овраг, или яму или ещё как-то с ущербом.. Ещо на разных выдумках проводиш время и тратиш силу.
  И вот этот дом строился три слишком года, и он послужил мне телесной кабалой. Тогда горел желанием, а сечас очень жалею. Вот теперешний бы ум как я стал читать, ни за что бы не стал строиться. Сердце чувствовало и глаза видели что дела уже шли к краху, а мы громоздили постройку, на соблазн людям. И вот этот наш дом был первый (самый большой) по деревне.
  
  Председатель с/совета был сосед Верещагин В.А. Он жил на другом конце деревни. У него компания, беднота руководители власти, косо посматривали на наш дом. Наверно думали, что он построен на золото. Так как я золотых монет посовести признаюсь не видал вообще в жизни, а в те годы уж точно.
  
  Забыл, был у нас очень шустрый Скороход (имя) мерин. Едеш зимой на санях да народу едет гуж за гуж, а ты надумаеш опередить: свороти в сторону да натяни возжи вот и понесёт как стрела только держись в санях крепче чтобы не выпасть. Сноха Маша не раз вылетала из саней. И он прибегая домой, залетал в одно полотно ворот. Ну и была лошадка на память! Пожалуй с автомашиной может потягаться.
  
  Шол 1929 год. Рожденье сына Иоанна 5 февраля.
  В тот же год последовало приказанье снимать с церквей колокола.
  Отец строя дом думал, что сыну хватит, мне до конца жизни.
  
  В те годы была ликвидация неграмотных и вот сестра Ираида была учительницей в селе Верхобыстрице. По ея предложенью я учил. Занялся учить неграмотных взрослых, в дер. Фролы, Гайны. Ездил обучал не помню сколько обучил человек грамоте, и за каждого человека получил плату.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая.
  Житейские приключения.
  
  Конец подходил 1929 года. Я ездил на паровую мельницу в Вожгалы. В те самые дни я видел как с саживали с колокольни колокола.
  Приехавши домой, отец сказал, говорит пришла повестка на твое имя: явиться на станцию Просница 3-го февраля 1930 года.
  Время шло, настал тот день, и вот жена привезла меня на Просницу утром 3-го февраля и весь день были там. Когда наступили сумерки, нас начали садить в товарные вагоны, и посадив поезд пошел. Было темно, только рёв женщин остался взади. Это была моя первая поездка на поезде и первая разлука с семьей.
  Ночь ехавши мы не заметили, а утром когда на станции выскочили за кипятком, стоп конвой с оружием не уйдёшь. Вот странно??? За что? Куда?
  И вот до места сопровождал нас конвой, целый эшелон набрал до Надеждинска. И вот если не неделю ехали то около этого.
  Приехали в Надеждинск на разсвете. Еще за десятки килом. увидал я пламя над доменными печами. Приехавши нас поместили в бараки.
  Конвоя больше невидел.
  
  Народу по приезду было видимо невидимо. Всё мужской пол. Были и молодеж неженатые, и средних лет, и старики. Любопытсво было узнать куда нас хотят.
  Там были люди разных специальностей: кузнецы, слесари, плотники. Но по объявленью Надеждинской конторы, нужны только лесорубы на гору Благодатскую или Богословскую.
  А кузнецы были люди пожилые, Аникин И.Ф. и Головизнин А.И. они добрались, что нужно на Филькинской участок на лесосплав кузнецов две пары, вот они подобрав себе в молотобойцы знакомых людей, записались в конторе и остались в ожидании в этом же бараке с лесорубами, до вызова.
  Со мною народ которые ехали из отбора был богатый. Из дома понабрали питанье и деньги, устроили пьянку.
  Когда я узнал, что контора приняла две пары кузнецов, я позавидовал грешный и давай у этих мастеров просится принять меня молотобойцем, но у них были приняты знакомые ихние. Иди говорит в контору и просись.
  Я пришол в контору споросил:
  - Надо ли кузнеца?, - мне отказали:
  - Кузнецов хватит надо слесарей пятого разряда.
  Я отказался, думаю ничего не понимаю в этом, а тут 5 разряд.
  Еще только захожу в свой барак на встречу паренёк спрашивает:
  - Куда ходил? - так то так, он говорит:
  - Пойдем ковать на пару, - да я говорю:
  - Кузнецы не нужны, а только слесаря и то 5-го разряда.
  Тут я забыл кто доумил, или сами надумались:
  - Давай Ваня, - так звали его, - пойдем и запишемся в конторе слесарями 5-го разряда, все равно дальше леса не вышлют, - так и сделали.
  Когда мы пришли в барак и я сказал соседу Клекавкину П.И., что иду работать слесарем по 5-му разряду, он усмехнулся и говорит: 'умеешь Андрей противни гнуть?'
  
  Потом нас скоро вызвали в вокзал на узкоколейную дорогу, мы и кузнецы ушли в вокзал, а лесорубы остались тут в бараке. Пришедши нас сразу не отправили, а ночью поднялся буран и перемело узколейные дороги, так что мы в этом вокзале мерзли двое ли трое суток, в ожидании перевозки. В вокзале было столь холодно, что снег занесенный ногами пассажиров не таял на полу. Тут мне пришлось испытывать первую морозную нужду в жизни, которую не забыть.
  Надоело всем нам трем парам, и стали приступать: 'отправляйте нас в барак обратно к лесорубам, где у них тепло или везите на лошадях, до участка'.
  Куда было направленье нам, около 20 кл., а усколейки всё еще стояли в бездействии. И вот с учаска Филькина пришли две подводы и мы на лошадях были с багажом перевезены.
  
  В Филькине мы ночевали у одной женщины О.Кудымовой. И я за дорогу соскучился о семье и послал адрест и мне письма посылали на эту женщину О.Кудымову.
  
  От села Филькина ещо за два кил. Нас привезли в мастерские на берегу реки Сосьвы, дер. Черноярка. Привезли нас вечером, начали розстанавливать по квартирам к рабочим, кузнецы были поставлены по два, а мы с Ваней по одиночьке.
  Мастер кузнецам и нам один по фамилии Пестов Андрей. На первый взгляд угадали: хороший лет 30-ти ласковый и снисходительный. Привел нас в жестянную мастерскую тёплое помещенье и с печькой, и тут работал.
  До нас работал один сибиряки старики и изготавливал какие-то изделия. Здоровье у них было незавидное и их куда-то отправили, наверное домой. Там где они работал мастерская большая, вполне можно разом работать 6 человек, а нас два, и нам сказали работать с 8ч. вечера до 5-ти.
  Кузница была рядом. Также и наши кузнецы пришли работать в одно время с нами. Но у них кузница холодная, а на дворе трескун мороз.
  Мы с Ваней только двое, пришли разтопили печьку разделись и за работу, какую нам велели делать - колена к самоварным трубам. Помещенье то и работа хорошая, да дело у нас не клеится. Сколь железа попортили ничего не получается, ладно мастера нет невидит.
  Час прошол кузнецы наши пришли к нам, озябли у них ноги, а мы раздетые работаем. Они заходят и говорят: 'вот ребята завоевали лучше нас, житье кошачье'. Но у нас не до того. И вот один старый кузнец, он и пожести видимо был мастер, увидел нашу работу, сжалился над нами и показал нам как надо делать. И вот с сильным желанием у нас дело наладилось и мастер Пестов незаметил в нас недостатков.
  И так наверно мы были пятиразрядниками, так как при разчёте заработка мы получили не меньше кузнецов.
  
  Продукты давали, муки, рыбы мяса, сахар, крупу, масло, мыло.
  У которого хозяина стоял на квартире, хозяйка пекла хлеб мне на неделю, а я им пилил дрова колол, огребал снег, хозяин был мной доволен. Даже после бани приглашал выпит 200 гр. Я ему сделал чемоданы из жести, тогда еще их в моде не было. Ему очень понраву, и за них он подарил мне болотные сапоги.
  В селе Филькине была деревянная церковь, я за свое пребыванье был в ней раза два у обедни.
  
  _________________________________
  
  Перед моей отправкой в Надеждинск, у меня с отцом, был прощальный вечер, в который обсуждали секретный вопрос по поводу прятаного овса. Мы предчувствовали, что наступают гоненья за свой труд. И он и я знал, что мы были лишоны права голоса. Нами была подана жалоба в верхи о востановлении прав. К жалобе были приложены рудницкие шахтерские книжки отцовы. И вот, так как отец был стар, то его вина что он торговал обрушилась на меня. Я советовал с отцом: 'если вас выгонят из дома то ты скажи про ларь который полный овса в соломе'.
  Да, жаль было меня отцу в тот прощальный вечер, но дело подчиненье власти дело Божие.
  И вот когда жена оставила отправила меня ехавши с Просницы, заехала к отцу своему и там уж узнали, что скоро семью нашу выселят из дома. И стали её посылать ее родные: поезжай к ребятам. И вот по ея разсказу говорит, вечером приходят к нам два соседа, один Верещагин Василий Адрианович, другой Верещагин Григорий Иванович. Видимо уж поздним вечером, и предлагают отцу запречь лошадь взять муки и кой какое имущество.
  Сноха Маша говорит: жена побледнела. Но эта беда ее некасается, потому что брат то мой Николай погиб, и Маша с сыном своим Серафимом осталась дома. А отец с матерью моей, женой моей Афанасией, и Витей было 3 года, Ване 1 года, позднею ночью покинувши дом подневольно приехали на другой конец деревни куда и привели их выше указанные начальники.
  В которую избу они надумали поместить, тут была пляска молодёжи. Избенка доходная, хуже дербеня, поморозница. Да досталось и моей семье без меня, хватили горя много.
  Они были назначены к выселке. Соседям запретили ходить, к ним и им тоже никуда нельзя было ходить.
  Когда поехал отец из дома, то он сказал что ларь овса стоит в соломе. Сноха говорит на другой же день всё увезли, и кой что имущества нашего.
  
  В те дни буторажили народ в комуны. Забирали туда скот, лошадей, хлеб. Дни были смутные.
  
  _______________________________
  
  Сердце мое видно чувствовало, всё печаль была на душе, но вот из дома получил я письмо в котором жена описала историю, и просит подискивать место 'ожидай нас'. Письмо это меня необрадовало.
  Но годы мои были молодые, хотя было горько, время шло.
  Научившись работать по жестяному, у меня желанье потянуло поработать с хорошим кузнецом.
  У Аникина Игнатия молотобоец был пожилой, да и столяр. Он подискал работу легче и ушол от него. А я сильно его просил принять, даже угостил его, и он принял. Очень тяжело мне тогда досталось молотобойцом, потому что готовили всё к сплаву на р.Сосьву.
  Ну что будешь делать, без худа и добра не увидишь...
  Всё же я научился варить железо. Эта варка металла старая, она много требует, опыта, не то что электро и газосварка.
  
  Шол март месяц.
  Как то раз принесли газету и заголовок написан крупными буквами 'ГОЛОВОКРУЖЕНЬЕ ОТ УСПЕХОВ' и в этой статье правительство как бы оправдывается, что очень туго начали впрягать.
  
  _______________________________
  
  Дело шло к теплу, как раз сказывала жена. Наш мерин был взят и на нём возили мешки на санях. Наложат с ним, то есть с лошадью наровень мешков, да крикнут на него, а он крику боялся, и несётся с возом. Бедная лошадка пострадала говорит, некормили, навоз говорит ест. На речку говорит пойду, а едут на нашей лошадке и непригласят садись де довезём. До реки было около километра.
  Была зима, начальники которые вывели из дома, и где жила моя семья проходя мимо и на окна не смотрели, а тут стало теплее и стали посматривать на окна.
  Как-то раз, отца моего вызвали в Вожгалы в милицию. 'Ты говорит что там бузотёриш из за тебя комуна распадается!?' Но его наверно это к смеху спросили, и после этого скоро приказали ехать в свой дом.
  Выведены, и дома не жили около трех месяцов.
  Комунарская путаница кончилась, остались снова всяк по себе.
  
  Из дома я получил второе письмо, жена пишет, если можешь, то приезжай домой мы начинаем жить.
  Апрель подходил к концу, а вместе с ним и конец нашей ссылки. Заявили мы все расчёт. Деньгами я получил 180 руб. Денег хватило на: Сукна тонкого на два пальто, муки белой, рыбы, сахару. Покупал только то чего у нас в деревне достать было негде. А те, которые работали в лесу товарищи, они проработались, им денег недали, даже взыскали когда, домой приехали. А вот нам подвезло хорошо шести человекам.
  
  У которого я квартировал, Димитрия Андреевича, разставались слезно, он проводил до вокзала и велел приезжать жить к ним.
  
  Там где я был, кругом лес нет конца ему. И вот настроены печи кирпичные. Эти печи величиной как наши деревяные или щитковые дома.
  Печь в длину метров 40, в ширину 15, вышину 6. Эти печи настроены в ряд как деревня печей 50 или 70 в одном пролёте. Между ними как по деревне проложена ускоколейная жел.дорога. И в эти печи ставят лес-дрова. Потом двери закрывают, подожгут, все щели замажут, а на верху там дымоходы через них регулируют пережог. Это происходит медленно. Уголь из печей погружают в вагоны как у нас торф и целым эшелоном везут в домну, пересыпают руду.
  Домна работает безостановки целые десятки лет.
  Домна - это завод рельсопрокатный и листопрокатный.
  
  Домой мы ехали в самый разлив. Когда приехал я домой, семья как бы негде небывала живет снова в своем доме.
  С большой радостью меня встретили дома моя семья. Позавидовали наверно некоторые, что я привез оттуда подарки, особенно те которые хотели утопить в этой неурядице.
  На жалобу посланную ранее, видимо вернулся ответ. Когда узнали начальники, что я вернулся, меня вызвали к себе и Вася, вручает мне справку, что возстановлен в правах и говорит: будеш работать кузнецом обслуживать четыре деревни - 'так снова за землю и кузницу!'
  
  Землю яровой клин приказали засеять до пласта, а семянной матерьял был весь увезён, так что пришлось выменивать овёс на рож или муку: пуд на пуд и засевать всю землю. Не помню, скольто не хватило засеять и на то был составлен матерьял.
  Одно горе сложили, а другое ещё тяжелей положили.
  Приурочили, 'Верхушка деревни', стали доводить разные не подсильные заданья, твердые заданья. Сколь дано рядовому гражданину, а мне в три или пять раз больше них выполнение.
  И так было по заданью: зерно, лён, семя, горох, картошка, морковь, лук, молоко, яйцо, мясо, корьё с ивы, утиль-железо, сено и прочее...
  
  И вот пришла осень 1930 г.
  Я и моя лошадь, возили хлеб государству в Просницу. Возил возил, почти всё свозил, а план добавляют, а у меня уж нечего возить.
  Прошло несколько, времени приходят с описью, за невыполненья твердого заданья зерновых.
  Но это, делалось не для только для того, чтоб я хлеб вёз, а для того, чтоб придраться было к чему, и раздеть, конфисковать, за собственный свой труд, всё имущество.
  Мы это предвидели. Поэтом до описи у нас произведен был раздел со снохой Машей, пусть хоть её часть будет цела.
  В эту зиму уж меня не послали на лесозаготовки, а взяли мерина и дали соседу, работать на нем в лесу, а меня зимой заставили учить неграмотных, а с весны снова ковать.
  На масленке в пятницу ли субботу был назначен мне суд, но я неходил и так это прошло благополучно.
  
  В марте 1931 года за невыполнение плана были назначены торги на описанное имущество. Из близ лежащих деревнь люди купить, что подешевле съехались на торги. Купили молотильную машину, сеялку увезли в Вожгалы, жеребенка 2 года третий я сам отвёл и сдал забыл в какую организацию.
  И так мы снова остались в избе снохи, которую ей на ее долю отдали. Остался один мерин, да одна корова, овцы, куры.
  
  Пришла весна, снова твердые принудительные законы: высевать землю до пласта, садить картошки больше, молока в 10 кратном размере против других, дорожное строительство в пятикратном размере и в кузнице давай работай.
  
  Тогда в мае 1931 года стал основываться колхоз в деревне. Я хотел подать заявленье о принятии в колхоз, но ответ был такой:
  - Не примем', а на вопрос:
  - Почему? - ответили:
  - Пока всё из тебя не вытрясем!.
  Я больше не стал набиваться. Потом мне сказал мельник В.А.Мокрушин, говорит: 'сматывайсь скорее, а то слух есть выслать'.
  И вот в июне приезжает ко мне, тот кузнец Аникин Игнатий с которым работал на Черноярке, и говорит: 'поедем Андрей вместе на Урал. Я возьму корову, а ты лошадь и будем жить вместе 2 семьи'.
  
  Несколько вернусь назад. Этот Игнатий жил от меня в 15 клм. Он у меня бывал в гостях весной 1930 года, а я ездил к нему осенью в сентябре. И во время моего пребыванья случился пожар такой, что всё сгорело у него. Поэтому ему как и мне тоже нечего было терять.
  
  Семья его, он с женой и три сына, старшему 15 лет.
  
  _______________________________
  
  Еще одно, когда я здавал жито, то давали на них квитанции на которых написано сколь центнер сдал.
  И вот как-то в селе Верхобыстрице в лавке давали рыбу треску на ячьмень. Я хотел взять рыбы по ячьменным квитанциям. Продавец не знал, что я твердовик.
  И вот он свесил, и уже я сложил в мешок. Рыбы было много, по объему зерна. Потом он видимо догадался и не выпустивши, по книге добрался, что я твердовик и не отдал рыбу, 'вытряхни говорит', и я вытряхнул из мешка.
  Вот такие были дела.
  
  ______________________________
  
  Продолжаю дальше.
  И вот мы, с товарищем Аникиным отправились на Урал в конце июня 1931г.
  Приехав туда на ст. Губаха нас с радостью приняли на работу. Даже не было паспорта и дав со слов документы спросили: 'нет ли еще таких людей? Если есть, то пусть едут'.
  И мы с товарищем снова вместе работали, но потом порознили.
  Хотя продовольства было по горло, но сердце болело рвалось в деревню.
  Жили в общем бараке.
  Вот получил деньги зарплату, купил рыбы, сахару, конфет и другое и послал посылку, на сестру в село Вожгалы.
  Писем я не писал до посылки, и семья ждала с нетерпеньем адрест.
  
  Добавлю в апреле 1931 года родилась дочь назвали Мария.
  
  _______________________________
  
  На второй день после моего отъезда из деревни, начальники хватились меня.
  И вот как разсказывают: Когда под вечер заметили в деревне милиционера, то мама отца из избы отослала говорит, 'поди из-за нас он приехал?'
  И действительно, через несколько время он в избу, спрашивает:
  - Где хозяин?, - они говорят:
  - Уехал работу искать, так как хлеб весь взяли,
  - А где второй?
  - Тоже ушол? куда не знаем? - а он им
  - Ну так ты бабушка собирайся со мной, вот я Верхобыстрицу съезжу, так за тобой заеду.
  Мама готовилась с милиционером, но он так и не заехал, а у жены 3-е ребят куда её.
  
  Был сенокос. Для жены дали покос где-то в самом зади и очень плохой, ну просто сказать всё издевательски.
  Рассказывали, Была сильная гроза и побило градом жито и даже в окнах стёкла в деревне почти в каждом доме.
  
  Когда получила сестра посылку сказали нашим. После того как прочитали письмо, то жена пошла к свояку Косте попросить его чтоб он привез её с ребятами на Просницу. Костя приехал вечером, и ночью с ребятами с двумя сундуками одежды привёз на ст.Просницу.
  Потом, через сутки, отец с матерью перекочевал на Просницу. Его перевёз кум Блинов.
  Лошадь-мерин, корова, телёнок, овечки всё осталось на произвол. Брёвен бунт на избу и много нового кровельного тёса полового, заготовлена на новую связку. Так как, по разделу это всё снохе Маше вместе домом-изба отдано.
  Все осталось.
  Когда они садились на поезд то видели, что много было таких бежавших семей. Милиция сновала, но как-то, как говорится Бог да добрые люди помогли им сесть в поезд.
  
  
  
  Нечаяная встреча.
  
  На работу я ходил, через перон. И вот как-то раз я иду с работы и предомной вдруг остановился пассажирский поезд. Народ преградил мне путь, и сходивших было как никогда очень много.
  Я стою, смотрю: С одного тамбора сходит мой отец, за ним мама, на руках у нее Ваня, за ней жена на руке дочька за другую руку Витя держится. Сошли с вагона, я вижу их: Они стоят вместе. А народу много. Я слышу голос отца: 'Матерь Божия помоги нам разыскать его!'. Я тогда стал протискиваться к ним и встретившись, О радость какая!
  Когда поезд отошел, то все пошли в мой дом.
  Приходим в общий барак, где одни мужчины. Койку свою уступил жене с девочкой, отец с матерью где то на полу, а я с ребятами Витей и Ваней в пристроенном чулане спали. Хомяков было там, уйма. Как уснём вот и начнут бегать по нам, чувствовал сонный как царапаясь бежали по лицу. Боялся за ребят как бы не покусали их. Днём когда загляну под пол, увидел там их целое полчище, фирма.
  
  Я работал на энергостанции, в механической мастерской по жестяному и слесарному. Заработок был хороший, коль вот я прожил до 1965 года, не где не зарабатывал как тут. Жена не работала только по магазинам ходила.
  Отец строил себе жилье и через небольшое время, мы зашли в свою каморку жить.
  Когда жили в общем бараке, сундуки с одеждой пришли, расколоты пополам. Мы их так и поставили и они стояли в чулане где мы спали. Они были прикрыты, а не уделаны. В чулан ходила техничка. И вот она видно заметила и из середины сундука повытаскала, по тогдашнему рублей на 200, а потом сама перешла на другую работу. Из нашего барака ушла в другой.
  Когда отец закончил стройку своей квартиры, поступил сторожем.
  
  Как-то раз была у него беседа, с не очень здоровым человеком, со слабым здоровьем. Говорит вот где хорошо жить - то в Крыму. Нахвалил моему отцу. Говорит: 'В Симферополе моя тётка живет лет 15, уж свой дом у ней и сад, там тепло, там и церкви в городе есть, поедем говорит туда вместе. Здесь смотри церкви нет, помрешь так как скотину с музыкой схоронят'.
  И действительно заработок хорош, снабженье хорошо и квартирка хоть не велика, но своя. Вместе с Игнатьем строили и жили вместе.
  Но Губаха кругом в горах как в котле. Снег и дома покрыты черной сажей. Воздух отвратительный, каменный уголь да коксовые печи. Хотя печенье на печенье конфеты на конфеты, Витя стал хиреть, как курица голову повесит, есть стал плохо. Бабушка его тоже стала не весела. От климата зависит многое.
  Я был молодой и не чувствовал никаких потерь здоровья при этом климате.
  Как-то раз вызвали меня в Воен-стол, а я уехавши не снялся с учёта и мне пообещали 200 руб. штрафу. Но прошло без уплаты.
  
  Прошло сколько-то времени и мой отец, не вытерпел и задумал съездить сам в Крым, и съездивши понравилось ему, потянул нас.
  10 месяцов тут я проработал, и пришлось надумал взять расчёт. Расчитали меня, пожитки сложили, багаж отослали, в Крым и сами поехали.
  Это дело было в первых числах апреля 1932 года.
  Народу тогда было, на жел. вокзалах, уйма.
  Мы в городе Перми на вокзале, пробыли 5 суток в ожидании.
  Прицепили в Перми дополнительные два вагона до Кирова и в Кирове снова пересадка, и тут мы с пересадкой потеряли два места багажу. 'Что делать?' - так и едем дальше.
  Приехали в Москву, пересаживаемся снова идём с вокзала на вокзал. На дороге лужи воды, а ребята в валенках. Ваня идёт в валенках.
  Когда, с Губахи поехали, так только признак весны наступал.
  Едем дальше. Подъезжаем к морю, а там уж весна в полном разгаре, земли яровыми засеяны. Стали въезжать в Крым по перешейку, смотриш с одного бока и с другова море.
  Приехали в гор.Симферополь, а там уже яблони цветут, черешня уж созрела продают.
  Но в тот день как приехали, шол дождь и этот дождь продолжался долго, и от мокроты было холодно.
  Отец когда ездил в разведку, то познакомился с одной женщиной. Поэтому приехавши, сразу поехали к этой женщине, к Марии Андреевне. Эта Марья тоже Вожгальская, но тут в городе уж прожила более 15-ти лет. Работала врачом, а тогда при нас ещё и в ресторане иностранцов. С ней ещо жила вместе, сверстница ей женщина, тоже Марья Григорьевна хохлушка. У них был свой дом. Они построили в свои руки всё, и свой сад посадили. Дом был из трех комнат, светёлка и кладовая. Стены из шлакоблоков, крыша железная, пол мазанка, печьки не было.
  Хозяка дома, конечно пустила нас, но встретила с такими словами: 'я говорила деду, дед нетряси с места семью, но не послушал меня'.
  
  Вот мы от дождя мокрые, и температура воздуха понизилась. Чувствовалось холодно, а тем более младенцу дочьке которой был год. Одежды было мало. Первое время спали на полу.
  На работу поступить было сложно. Сначала надо было заявить на биржу труда, а там когда придёт твоя очередь, жди.
  Я две недели ходил без работы, но вот пришол и мой черёд. Меня приняли по своему желанью. Как мне благословил отец, приняли на железную дорогу, в передвижную мастерскую С.Ц.Б.
  С того время наступила скорбная жизнь по заработку и продовольствию, а по климату хорошая.
  Отработал месяц, заработал 62 руб., когда на Губахе зарабатывал па 3 сотни и более. Продуктов там были вдоволь, а тут хлеба на рабочего стали давать 700 гр. на иждивенца 200 гр. Сахару тоже меньше. Вообще очень скудно.
  На переездку мы потратили сотни две и потеряли питанье сахару килограм 8. По приезду почти месяц не работал. Из продуктов по первости ничего не давали. Только когда потом уж вступил членом потребобщества.
  Есть по первости по приезду было нечего.
  
  Работая на путях по стрелкам и блокировке в городе, когда идёшь мимо разгрузочных вагонов, и видишь как выгружают пшеницу, то под вагонами накрошится, бывают грудки килограм по 5 и меньше. И мы рабочие, всегда в запасе носили с собой кошельки. Как только завидим насыпалось пшеницы под вагоном, бежим сгребать наперебой.
  Вот принесу эту пшеницу домой, а варить где? Дров нет, примуса нет, электра нет... Увидел как-то я на свалке ведро и взял его с собой. В нём сделал печьку, а дрова - наломал прошлогодний засохший бурьян, (трава). Вот на такой приспособе на улице и варишь кашу из пшеничных зёрен.
  
  Добрая Мария Андреевна, почти каждый день, приносила из ресторана то бетончик супу, то каши, когда что останется от посетителей ресторана, ребятам. Часто насыплет котелок семянки ребятам: - 'Нате, лузгайте!'.
  Голод ощущался, но ребята стали весёлые, бегали с городскими ребятами играли. Когда я возвращался с работы, Витя завидя меня мчался стрелой мне навстречу, брался за мою руку и шол со мной рядом домой.
  Но девочка Маша, когда мы приехали, погода была дождливая, холодная спали на полу и она видно тут простыла и заболела, сперва воспаленье легких, а потом, головного мозга. Бедняжка долго мучилась и померла, там схоронили на кладбище которое было недалеко от нашей улицы. Жила 1 год 2 месяца.
  Мария Андреевна нам определила жить сарайчик. Это помещение было без окон площадью метров 10 квадратных, высота 2 мет. Нас было 6 человек. Пока жили за квартиру-сарайчик не взяла. Если вздумаеш помыться, наведёш в таз воды, и в уборной на улице мылись.
  Лето в Крыму было очень жаркое.
  В виду голодной обстановки, жене пришлось устроится на работу. Работала на огородах и потом на лесозаводе. Потом на шалфейном заводе, была ударницей.
  Отец тоже устроился работать.
  
  Я работая на подвижной мастерской с каждым месяцем повышал разряд. Когда по первости в апреле был второй разряд, то в августе уж был присвоен пятый разряд и зарабатывал 180 руб.
  Когда первый день пришёл на работу, то я не знал ничего, но со временем я научился многому. Сперва был подручным, а потом монтировал Семафоры, блокировочную проводку, стрелки на путях. Это была очень ответственная работа: разбереш замок, отнимешь перо и ворочайся (работай) быстрее, а то вдруг сообщит телефон, что скоро, через несколько минут пойдёт пассажирский поезд. За короткое время надо очень быстро эту поломку временно уладить, чтобы после продолжить работу (сделать более качественно и надёжно) Это всегда был большой страх и риск. Потому как поезда идут часто, как товарные так и с курортниками. Вот мог бы натворить крушенье.
  Дома в какой-то несчастный колхоз не принимали, а тут до очень ответственной работы допустили работая в большом городе.
  От вокзала, до квартиры было 3 с лишком километра. Часто ездил на трамвае, с пересадкой. А когда пожалееш денег то бежиш пешком, прямой дорожкой чрез реку Салгир которая проходит по средине города, и придает красивую живопись. А так же через большие сады протянувшиеся на несколько киллометров из фруктовых деревьев. Весь город тонет в зелени, на улицах соблюдалась строгая чистота (вплоть до штрафу в 3 руб за брошенный окурок!)
   Бывало когда, проводишь блокировку и делаешь из тёсу сороковки жолоба, нарубишь щепок и (калчушок) обрезков от досок. Чтобы не выбрасывать наложу в куль в мешок и около вокзала в трамвай сяду с мешком щепок, и еду до дома. Много я навозил их домой. Но вот в конце мая работу в Симферополе закончили, переехали на станцию, Биюконларь.
  
  У нас было три вагона: в одном вагоне мастерская, а два вагона для жилья.
  Мы жили три человека: Я и Михаил Цеханевичь и третий Сергей Шаповал.
  В Вагоне у нас была: печька, койки и вся постельная принадлежность, а во втором вагоне жил старший слесарь и старый партизан Роман Шелкопляс. А так же с ним жили временно курсанты три человека.
  Приехав на станцию наши вагоны поставили в тупик, и мы ремонтом занимаемся до тех пор пока все стрелки, семафоры, блокировку неисправим. После это переезжаем на следущую станцию. Потому и названье 'Подвижная Мастерская'.
  Хотя и далеко от своей семьи уехал километров 40 или до 70, мог бы для каждой ночи ездить домой, так как поезда курсируют часто. Но в связи с недостатком, я искал работу постороннюю. Бывало кончишь смену 8 часов, а остальное время, берусь в столовой котлы лудить, посуду.
  На выходной день ездил домой и несколько раз не поспевал на посажирский поезд, садился на товарняк. А так как товарные поезда иногда не останавливаются на некоторых станциях, то несколько раз приходилось прыгать на ходу.
  
  Летом там в Крыму жарко. В три часа, в полдень, невозможно работать. Только сам себя намочишь под тендером с крана, то на несколько минут становится легче. Работать приходилось каждый день на открытой площадке когда солнце над головой, тени нет. (на солнцепёке). Задень вагон так прогреется, что невозможно там находиться, поэтому ночью спали на крыше вагона. Природа обвораживающе прекрасная, только любуйся.
  Как-то раз, управленье жел. дороги меня послали в командировку в город Кубань за смазочным маслом. Но сказали: 'По пути в город Керчь зайди в управленье, может тут получишь'. И я один без сопровождения начальника доехал до города Керчь. Это большой портовый город на Чёрном море. Зашол в управленье и тут получил бочьку масла. Еслиб тут не дали, то в Кубань надо ехать по морю 18 кил.
  И в Керчи был я в порту на берегу Чёрного моря. Очень красиво.
  По железной дороге я ездил бесплатно, так как и теперь это удостоверенье хранится.
  
  Как-то раз мы с мастером Михаилом Петровичем Богдановым и еще два других товарища, в выходной день в июле ездили за 60 кл. от дома, в горы за ягодами Кизелём и орехами. И вот погулял я тогда по Крымским горам...
  Эти ягоды немножко продолговатые, красные растут кистями на гибких деревцах. Нагнёш дерево и наломаешь. Я тогда много наломал.
  Горы крутые высокие посмотришь, кругом голубое море. От города Севастополя кил. в 20 тогда были мы, но в городе я в этом не бывал.
  На обратном пути мой мастер, спросил меня:
  - Твой отец плотник?, - я говорю:
  - Да.
  - Ах, кабы он сделал мне сарайчик из дерева.
  Так как там деревянного матерьалу мало, то плотников нет. И вот договорившись с мастером я потом показал отцу своему где он живет.
  
  
  
  Бахчисарайские фонтаны.
  
  Я уж точно не могу сказать, и я забыл, но знаю то что: или я работал на этой станции, или случайно поинтересоваться заезжал. Что помню, то и разскажу.
  
  Город Бахчи-сарай расположен, в гористой части Крыма близ Севастополя. Этот город напоминает, столицу татарского старинного господства над Крымским полуостровом, но в настоящее время как музей.
  В городе который расположен в горах, имеются 12 естественных фонтанов, татарских мечетей тоже есть.
  В городе я не был, но был в самой крепости, где раньше жили татарские ханы. Крепость обнесёна каменной и железной преградой. Сначала заходишь в крепость перед глазами два небольшие бассейна с водой напоминающие два моря: черное, и аральское моря, как бы география.
  Конечно много там, что я видел, многое осталось на эмоциональном уровне которое трудно передать словами. И поэтому могу неправду сказать. Только то что осталось в памяти разскажу.
  Был с проводником который объяснял: В одной палате, которая примерно площадью метров 30, вся уставлена стилажами и увешана хорошими нарядами.
  А в углу у стола сидит (статуя) как бы невеста татарская, которая подперлась на локоть. Проводник объясняет, что это образ, который символизирует жизнь тех времён: Если будет выходить в замуж невеста, то отец должен приготовить к ней такое приданное, чем увешана эта комната.
  Потом зашли в одну комнату, где стояла статуя как бы женщина, и слёзы навертывались на глазах и она произносила звук плача. Это обясняется так: внутри статуи устроены ковшики. Из ковшика в ковшик вода переливается и там устроены струны через которые вода проходит, и поэтому произносит звук плача. Эта женщина воображала, жену хана Гирея татарского, которую он очень любил и она померла молодая. Поэтому в честь ея устроил он такой памятник.
  Конечно много что было там интересного, но сразу не описал, а теперь забыл.
  
  ______________________________
  
  Иногда едешь поездом, окна в вагоне открыты, а там плантации усаженные помидорами, целые поля глазом не окинешь, как наши поля с картофелем, такими же рядами. Я видел, постоянно красные висят. На своей ниве женщины ухаживают за ними, полют, подпирают отягощонную ботву плодами. Женщины завидев поезд, подходят к полотну железной дороги и из своих (приполов) фартуков бросают в окрытые окна вагонов пассажирам хорошие помидоры.
  Видел я, как, на заготовительных станциях погружают в вагоны арбузы, один стоит в вагоне и принимает, другой с земли броском кидает ему в руки. И иногда арбуз падал, или на нём появлялась щель, кололся, и его уже не грузят, а в сторону. И таких арбузов очень много бывает, и их берут без денег кому не лень. Женщины уносят большими плетюхами для коз. Помидоры тоже ложат в ящики, в прозелень отправляют на дальнее разстояние к нам в Кировскую область, Урал и Сибирь, а зрелые на ближнее разстояние. А те которые порвало от жару, их на компот и маринады. Помидоры там большинство крупные и вкусные.
  
  Как-то раз, работал на станции Бельбек. Эта станция от Севастополя в 25 килом. и железная дорога идет рядом с фруктовым садом, по лугам реки Качи, в плоть до Севастополя. Сад этот тянется на 25 киломеров, яблони и груши.
  Однажды после грозы и сильного ливня, мне довелось проходить возле большой груши и под ней вся земля усыпана плодами грушами, так что я набрал их большой кошель полумешечье.
  
  Как-то раз отец с матерью ходили куда-то по окраине города Симферополя и шедши по направлению к дому, они заблудились в саду. Мама разсказывала: 'яблоков под яблонями много, я говорит набрала в припол, идём и вот сторож сада, я спросила:
  - Можно ли взять эти яблоки?, - он сказал:
  - Возьмите, только дорогой не кушайте!', - и так пришли домой'.
  От города, перед нашими глазами не далеко, как будто, видна была белая ледяная гора или крутая сопка, как бы за четыре километра, но до неё было 40 килом. говорила Мария Андреевна. Я туда не бывал. Только что появится на горизонте облачко, то через 10 минут уже льется дождик.
  
  В городе Симферополе перед самым вокзалом был цветочный садик, и где проходят с перрона на вокзал, на клумбе из растущих цветов разнообразных, изображон цифрами, год, месяц и число. Меня интересовало, то как же каждый день, разное число из живых растущих цветов, всё менялось.
  
  В те годы как в 1932 году я нигде еще невидал асфальтов, особенно в нашей Вятке. А там вокруг перона всё было асфальтировано и трамвайная линия разворачивалась у вокзала. Город цветущий культурный. Климатическая жизнь была лучше некуда и церкви есть там.
  Но тот год на юге был голодный, из-за недостатка хлеба и питанья, толкало на хитрости и грешный иногда забывал о Боге и думал, как прожить с семейством.
  Помню, как-то на одной станции, я познакомился с одним пекарем, он мне предложил печёного хлеба по недорогой цене. Но наверно, он которую выпечку сдаст, а это как бы хитрил себе. Раза два брал я у него, буханки по 4 и больше, привезу домой мама сушила в запас на сухари.
  
  И так мы, на одной станции поработаем неделю две, закончим перекочёвываем на следущую, и вагоны наши ставят в тупик всегда.
  
  
  ___Арест.___
  
  Дело было в середине сеньтября, приехали мы с монтажом на разъезд, там и жительства было мало. А я всегда как приезжаю на новую станцию, хожу в столовую и добираюсь нет ли какой работы, а тут на разъезде столовой не было. Я зашол в некоторые дома, попросил нет ли что поделать и тут нашлась работа, пайка посуды, в ведра дно вставить.
  А мы от Симферополя находились в 60 кл. мастер Богданов М.П. каждый день ездил домой, и ключь от мастерской отдавал Роману.
  И вот закончился рабочий день, мастер уехал. Я пришол в свой вагон собираюсь есть, а товарищи мои Миша и Сережа песни поют, потом и они есть стали. За столом мне говорят:
  - Пойдём хохол за кукурузой!
  Хоть они сами были хохлы, а слово хохол считалось там, как бы презрительное имя. Я говарю им:
  - У меня посторонняя работа есть, - а они говорят:
  - А мы невелим давать ключь от мастерской Роману.
  
  Роман жил во-втором вагоне один. Тогда курсантов не было и он каждый день ходил в поля и приносил кукурузу, табак. И когда приезжала у него жена, часть увозила домой. И Миша тоже ходил несколько раз. А Серёжа не бывал ни разу и я тоже.
  Серёжа это был парень ухарский, я на нем редко видал рубаху, носил он только брючишки и то неважные, но Миша, то был, как настоящий человек. Они двое боялись нас, что мы не ходим и не носим с полей ничего. Как бы мы на них не сказали, но дело вышло иначе.
  
  Тогда 1932 года 8/8 вышел указ постановленье Сталина, что за малейшую кражу, особенно государственного имущества давали срок по 10 лет, а главарю, группы разстрел. За сборы колосьев, или везли и нечаянно разсыпали какой-то продукт, например картошку, сено, тоже давали по 10 лет. За сборку картошки или сена за спекуляцию тоже 10 лет, ну в общем был закон Ежова.
  
  Хозяйка Мария Андреевна говаривала: 'Андрей не алщничай, а то сейчас сторож сада или другова хозяйства, может стрелять в похитителя, сечас очень строго!'
  Я домой ездил только на выходной, редко ездил среди недели.
  Но когда они на меня оба, обрушились стали сговаривать, Миша и Серёжа, у меня ум и мысли, послушались их совета.
  В то время небосклон был закрыт тучей облаков и гремел глухо в дали гром. И я в своем помышлении держал, что вот будет дождь, и на кукурузном поле не будет ни какого сторожа. Мысли мои решили идти вместе с товарищами. Да и слух был такой, на который участок кукрузы имели цель, то этот участок, был уже под паздбищем скота (как бы ничей) и меня еще более воодушевило. Думаю всё пройдет хорошо, но не тут было.
  
  Было поздно уже, начинало темнеть, облака с севера медленно подвигались, и товарищи выждав этот момент пошли. И я нашол торбочьку, тоже пошол с ними. Пошли мы все четверо. Идти было до того участка километра два всё по железнодорожному полотну.
  Когда стали доходить до кукурузного участка, уже начал трусить дождик, но он был мелкий и перемёжками. К тому времени как пришли к месту, было темно, сверкала молния и гремел гром.
  При сиянии молнии можно было разсмотреть, какова была кукуруза.
  Кукуруза по несколько стеблей стояла кустами, в рост человека, но эти кукурузные кусты были столь далеки куст до куста, что камнем не до бросить, а меж кустами была голая земля. Но на этих кустах кукурузы были початки и вот сначала все мы четверо ломали початки, но потом розрознились по два. При приблеске молнии мы видели початки и рвали. Через какое-то время у меня торбейка стала полная и я говорю товарищу: 'Серёжа, у меня ложить некуда пойдём домой', и у него полная.
  При блеске молнии увидели, что те два товарища были далеко, и мы не стали их звать ушли тихомолком. Дождик всё моросил перевалками.
  Шли обратно полотном, было темно. Стали подходить к будке, у ней свет электрический. Я Серёже говорю: 'Давай пойдём откосом, там был стрелочник'. Он согласился и мы пришли в свой вагон. Я с себя снял верхнюю одежду которую намочило, кукурузу из торбы вытряхнул на пол сам сел на койку и стал обчищать початки от листов.
  Тогда приходит Мишка, который шол с Романом, говорит Серёже: 'Серёжка поди сходи в будку к стрелочнику по-курить, да поговори с ним чтобы он молчал не звонил бы по телефону, мы шли мимо будки и он подошол к нам и пощупал наши мешки'. Серёжа был такой стрелок по куриву, если увидит кто курит, то обязательно попросит докурить.
  
  Дождь начал стучать с большой силой в крышу, время близилось к 11 часам, а в 12 должен проходить пассажирский поезд из гор. Феодосия.
  В вагоне тепло, мы молча сидели и очищали всяк свою кукурузу. Дождь шол, но поменьше, начиналась дремота, близилась опасность.
  Под шорох дождя, начал слышаться стук в рядовом вагоне. Стук продолжался минут 10. Я не имел ни какого понятия в этом стуке, но вот послышались шаги у нашего вагона и влезают на тамбор. Тут я почувствовал, что попали.
  Стучат в дверь, дверь на крючьке, моя койка была первая у двери. Я открываю; входит милиционер и следовател. Я в нижнем белье был, сел на свою койку, рядом кукуруза.
  Один положил мне на плечо руку и говорит мне:
  - Ходил за кукурузой?, - я говорю:
  - Ходил?
  - Давай одевайся сечас же пойдем в станцию.
  Я всё ещё вроде думаю из станции отпустят, и сапоги надел на босую ногу. Пошол и с собой ничего не взял. Пошол со мной ещё Роман. Привели нас в станцию и составили акт.
  Следователь и милиционер, где-то взяли тут в посёлке лошадей и сели верхом, а нас погнали в переди. Я и Роман шли рядом. Дождя уже не было, до районной милиции от разъезда было около 15 кл. (Думаю, Он то есть этот стрелочник позвонил в милицию, и они приехали Федосийским поездом, нас забрать). Неспавши всю ночь мы на разсвете пришли в район-милиции Биюк-Онларь.
  На разсвете следователь снимал с меня допрос. Я ему говорил правду, что в Крым приехал с Урала, и он ещё стал до тонкости меня спрашивать. Он думал, что я сбежал из ссылки с Урала, но его тянуло на сон и он решил меня опросить на второй день. А сей час открыл замок и пехнул меня в камеру.
  А Роман был в другой камере. Немного поспал от утомленья на голом полу. Долго спать не дали, людей было в комнате много, разспрашивали меня за что попал. Народ больше всё хохлы и татары.
  И так началась моя тюремная жизнь.
  
  
  Тюремная жизнь.
  
  Хлеба давали 250 гр. Один раз баланды и раз чай-кипяток, два раза в сутки выводили до уборной которая была на дворе.
  
  На второй день с Романом увиделись, он говорит: 'почему тех не забрали они ведь тоже ходили за кукурузой? Я говорит он, на допросе сказал о них'. И вот на следующий день, и их привели. Когда мы с ним увиделись, Миша и Серёжа, очень ругались и обещали отомстить за доказательство. К счастью мы были в разных комнатах. Но после их слов я стал очень бояться их.
  
  Людей к нам всё добавляли и добавляли. В камере было нас столько, что нар и сидений не было на всех. И мы на ночь когда ложились на пол спать, то в одну сторону не могли поместится головами. Ложились через человека: моя голова была у товарищей в ногах, а мои ноги к товарищам в головы. Так помещалось больше.
  Людям приносили передачи.
  Сидим неделю, сидим вторую, мене никто непроведает. Следователь, видно тоже забыл опросить меня во второй раз. Но это я думаю вышло к лучшему, так как тогда были разстрелы, если кто-то пойман группами.
  Романа перевели в мою камеру, к нему была жена и принесла табаку. Он безпрерывно курил. Я сказал ему:
  - Зачем так много куришь?, - он говорит:
  - Чтобы заболеть.
  
  Вот наступила уж четвёртая неделя, как мы попались. И мы узнали от мастера, что скоро нам будет суд, а в нашей мастерской С.Ц.Б. никто не работает (наш мастер Богданов был наведать нас).
  Я сильно переживал, болел душой, о том как вышло не хорошо, и скучал по семье. Я тоже мечтал чтобы заболеть. Когда идти на суд, таких на суде освобождали, и я придумал есть мух, которых на окне было груды не летающих. Я горстью их набирал и ел помного, но от этого ни чего не было.
  
  Стояла на дворе прекрасная солнечная погода, сеньтябрь кончился. В Крыму это время называют бархатным сезоном.
  
  ______________________________
  
  Домой я ездил каждый выходной, но вот прошло три недели четвёртая, обо мне сильно забеспокоились, и незнают что со мной случилось. Думали что ушибся, или поездом зарезало, и где и как узнать не знали. Ладно мастер Богданов, когда просил построить ему сарайчик, как выше я указывал, и отцу показывал где он живёт.
  Когда пришли к мастеру отец и жена, то жена когда узнала что мне присудили 10 лет, то она потеряла сознанье, и долго стояла молча, не зная что говорить. Мастер Богданов М.П. сказал ей что в такой то день их привезут сюда в Симферопольскую тюрьму.
  На воле жизнь в Крыму ухудшалась, угрожал голод. При том еще строгое постановление; и народ за малейшую ошибку попадался в тюрьму.
  
  Нар-суд приговорил нас меня Мишу и Серёжу к 10 годам лишенья свободы, а Роману условно. У него кукурузы обнаружено 20 пудов, а у меня было 11 килограмм. И вот снова страх мине, потому что Роман остался на свободе, а товарищи меня в тюрьме прикончат, Была такая мысль.
  ______________________________
  
  Привезли наш этап поездом с Биюк-Онларя, в город Симферополь где жила моя семья. В первобытную тюрьму Екатерины Великой.
  Тюрьма была 4-х этажная очень обширная с наддворными постройками, обнесенная 8-м метровой каменой стеной. И на стене построены караульные башни для охраны заключоных в которых стояли с оружием посты.
  Чтобы дойти, то есть попасть в корпус самой тюрьмы, прошли трои большие железные ворота у которых стояли посты - часовые.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  (Продолжаю писать, через 19 месяцов)
   в виду переезда на Украину, 1967 году 6/ХI.
  
  Привели нас в самой нижний этаж, где дополуокон было в земле. Казарма была полна заключоных, куда поместили меня. Полны нары лежало до нас, и еще нас добавили. И мне досталось место под нарами сугобря. В камере было приблизительно 250 человек.
  
  Когда этап наш высадился на вокзале, жена меня видела и как вели нас до тюрьмы. В тот день, она пыталась передать мне предачу, но в тот день у ней передачу не приняли.
  
  Народ населенье на воле все были голодные.
  На второй день она скомбинировала передачу. Мне принесла мелкой картошки приблизительно кила два. Пока передача шла до меня услыхала, а как получил я на руки, эту передачу картошки, заключоные увидели и окружили меня. Много десятков рук потянулось ко мне. Давал давал я картошины порукам, вижу осталось три картошины, я говорю - 'Всё!', и мне в благодарность, по макушке закатили оплеуху.
  Вот так началась моя тюремная жизнь.
  
  По прибытии в тюрьму, мы должны выдержать две недели карантин. Ни куда и на работу не брали.
  Я находился спал под нарами на полу. Пол был из камня, нары были низко 40 сн. В камере нас было 'как в бочонке сельдей' теснота, клопов было полно в этих деревяных нарах, особенно мелких, они нам не давали покоя.
  
  Мы голодали. Хлеба нам давали 250 гр. на сутки да баланды раз в сутки.
  
  Я подружился с одним престарелым украинцем, так как спали мы с ним рядом, под нарами на полу. Он был добрый товарищ. К этому товарищу, была жена привезла ему передачу, сала и хлеба, он мне давал есть.
  
  В нашей камере были два урка, (это такие люди которые весь-всю жизнь желают жить в тюрьме не работая, такие нахалы) одному фамилия была Варапаев, другой незнаю как.
  Этот Варапаев спал в углу под нарами и лазил через наши ноги.
  И вот, мой товарищ хлеб ложил между мной и собой. В одну ночь у него хлеб утащили.
  Меня в ту ночь, клопы доняли так, что было подослано подомной. Я взял одежду и постель и в коридоре хлопал, ночью. Утром товарищ проснулся, видит хлеб утащен и завопил:
  - Кто у меня хлиб з*ив?
  А на нарах над нами лежал татарин, и говорит:
  - А твой товарищ выходил ночью с постелью, он, а я не брал и не видел.
  А я сказал что:
  - Варапаев лазил тут по ногам ночью, но я не видел он брал или нет.
  Тогда многие закричали на меня, и схватили меня, и железным полоником уж был поднят надо мной. Но мой товарищ заревел:
  - Не трогайте его! хоть и он з*ив, Не бейте!, - и меня отпустили.
  
  Клопы сильно безпокоили и зудело тело. В коридоре была под краном длинная цементовая колода. И я придя туда до нага раздевался, хлопал одежду, а потом под сразу под кран, мылся холодной водой.
  
  
  Как-то раз, в камеру вошел начальник или хозяйственик, спрашивает: 'кто здесь есть плотники?' Я сказал, и вот он взял меня и привёл в хлеборезку.
  Да я вернусь обратно. Когда сидел в Биюк-Онларь месяц и тут две недели, всё на пайке 250 гр., то очень надоело без работы. И вот когда пришол в хлеборезку и дали мне работу, я очень обрадовался.
  Где лежал хлеб, были полки-стилажи деревяные которые показились-повалились, и вот их начальник приказал исправить. А на полках было хлебных крошек очень много, и я их заметал в карманы и ел голодный. Когда закончил, приходит главный начальник и похвалил меня и дал еще хлеба 300 гр.
  
  И так коротал дни.
  На, работу больше не ходил.
  При заселении в тюрьму и переходе в другую - карантин две недели.
  
  В камере Нас было как в 'бочонке сельдей'.
  Жизнь была умирать не надо! (В том смысле, что не надо никогда сдавать и думать о смерти когда попадаешь в тяжёлую жизненную ситуацию)
  Иногда в полночь слушаешь гул машины. Что такое? да говорят: 'Чёрный ворон' пришол за смертниками. И вот почти каждую ночь, эта машина гудела у тюрьмы.
  
  
  ______________________________
  
  Одновремённо в тюрьме сидел с нашего предприятия механик Остапов, за провинность: ездил вдвоём с кем-то в командировку как и я в Керчь за маслом и одну бочку продали а деньги себе. И вот товарища его разстреляли, а он сидел.
  Он Остапов и наш мастер были друзья.
  Мой мастер Богданов любил меня за работу, так как я и плотничал и слесарил и резал стёкла круглые в семафоры, ну всё я выполнял что он заставлял.
  Механик Остапов, который сидел, имел вольный выход из тюрьмы раз в неделю в город. И вот они как-то раз встретились в городе, Остапов с Богдановым у них зашел разговор. Богданов мои мастер сказал: 'Вот там в тюрьме есть Хохряков, ты говорит возьми его к себе, он хорошой работник.'
  А Остапов, как механик известный был в городе, и в тюрьме он был главный механик.
  
  Вернусь назад, Когда следователь хотел меня допрос снять точный, но не смог и уснул, а по второй день забыл. И так я чувствовал, если бы второй раз допрос снял, то наверно был бы мне растрел, так как нас группа четыре человека, а обязательно одному разстрел, из группы.
  
  Прошло две недели карантина, как то утром в подземелье к нам приходит посыльный и спрашивает:
  - Есть ли здесь в камере Хохряков?, - я отозвался и он сказал:
  - Забирай вещи и со мной!
  Ну думаю, куда меня? Он идёт я за ним. И вот пришли на самый верхний этаж, он открыл камеру, вхожу туда, но эта камера не находила на тюрьму. В ней стояли чисто убранные койки, с матрасами подушками одеялами. В этой камере чистота была и стояло 12 коек, одна была порожняя.
  Один человек обратился ко мне спросил, это был Остапов:
  - Ты Хохряков будеш?', - я сказал.
  Он показал на свободную койку, сказал:
  - Занимай её.
  
  Тогда в 1932 года ещо редкость было, чтобы радио кричало на всю комнату, а тут оно кричало. Так как Остапов был в курсе дела чтобы направить всё. (Мастер на все руки)
  
  На второй день, отводит он меня в маленькую мастерскую. И начал работать по слесарному.
  Я работаю день, два, неделю, месяц. По всей тюрьме стал ходить свободно, и почти во все камеры заглядывал, и делал ремонт полов у одиночек.
  Да, это действительно были узники. Некоторые по одному сидят годами в камере в которой, одно окно под самым потолком очень маленькое, переплетёно железной решеткой. И на чердаке тюрьмы был, и в тюремной больнице блат завелся: ходил обедал, а там больных хорошо кормили.
  И так я работал три смены в сутки, и за каждую смену получал по 500 гр. хлеба и основная 250 гр. Это выходило, я получал в сутки 1 кл. 750 гр. чего не видано было даже на воле.
  Мать приходила, приносила мне передачу яблоки, а я из тюрьмы в чемодан клал хлеб. Давали свиданье, принесла мне документы.
  Жизнь была хороша. Я в тюрьме спал на матрасе и подушке, а с четвёртого этажа было видно весь Симферополь.
  Остапов мне давал утром заданье работы, и до вечера я его не видел. У него тоже было немало работы, так как в этой тюрьме было заключоных около 5 тысяч и каждую неделю всё было пополнение, всё приводили этапы заключоных.
  
  ______________________________
  
  Как-то раз приходят ко мне на работу и вызывают меня с вещами.
  Я прихожу за вещами за котомкой. В комнате никого небыло. Я взял котомку, и в какую велено камеру приходить я пришол. Меня в списке отметили и сказали никуда не ходить. И тут я узнал, что набирали этап 300 человек отправить в Магнитогорск. Тут же были вызваны мои друзья, Миша Серёжа, и вот опять мысли, я их боюсь отправят вместе. Но на вторые сутки, приходит посыльный от Остапова, говорит:
  - Забирай вещи и пошли.
  Я забрал и прихожу. Остапов сказал:
  - Я отпросил у коменданта тюрьмы, чтобы тебя оставили, здесь побудеш 3 года и тебя освободят.
  Но я был доволен тем, что моих товарищей отправят.
  После того как их отправили я вздохнул облегчённо. Это было в конце ноября 1932 года. И я снова в той камере с начальством, и за усердную работу заслужил большой авторитет.
  
  Недели через две меня снова вызвали на этап, так как пополнение тюрьмы продолжается и надо разгружать. И второй этап направляли под Ленинград на Медвежью гору. И вот от Остапова снова посыльный и снова возвращаюсь обратно. Остапов мне говорит:
  - Когда тебя будут вызывать потом ты не ходи, а скажи на меня, что он не велит идти от сюда,
  Но я Остапову заявил что:
  - Я пойду отсюда на этап.
  Так как мои мысли были бежать, но из этой тюрьмы бежать было без надёжно. И вот Остапов видит, что меня не сговорить, сказал мне:
  - Подбери на свое место такова же работника как ты, тогда поди.
  А ко мне просился один человек в помощники, это был немец по фамилии Левинштейн, он часто покупал у меня пайку хлеба за 3 рубля.
  
  Я хлеб посылал домой. Другим арестантам несли хлеб в тюрьму, а я посылал из тюрьмы. Так как, если я и третью смену не работал, то две смены всегда работал, за две смены 1 кило и основная 250 гр.
  Читатель подумает как я работал две и даже 3 смены подряд?
  Это было так: Первую смену с утра работал полностью, а остальные две как бы на дежурстве. Если в те часы неслучится ничего, по всему корпусу тюрьмы, то я ничего неделаю, а хлеб дают.
  
  И вот мы стали работать с этим Левинштейном, к нам ещо присоединили третьяго еврея, Благовер его фамилия.
  Моей семье жилось на свободе без меня хуже, тюрьмы. И вот в октябре месяце отец и мать, Витя и Ваня с Крыма уехали на Родину. Осталась одна жена.
  Вскоре после отца и матери, в январе уехала и жена на Родину.
  
  Стоял январь месяц 1933 год, погода была почти дождливая.
  
  
  На этапе в Астрахани.
  
  Снова попадаю на этап и этот этап отправляли в город Астрахань. Тогда Остапов не держал уж меня. Туда попал и мой помощник Левинштейн, вместе.
  Наш этап на Астрахань сопровождался 27-го января 1933 г.
  
  Когда садились в вагон нас раздевали до гола, всё тщательно обыскивали, не давали с собой деньги документы. А документы у меня и деньги не нашли.
  Посадили в товарный вагон 42 человека. Были двои нары на той и на другой стороне. На одни нары помещались, 8 человек спали. Если все лежали боком то помещались 8, а если на спине, то одному лежать было не где. Очень тесно.
  От Симферополя до Астрахани мы ехали 14 суток. Хлеб был взят на всю дорогу, под конец хлеб рубили топором и пилой пилили. Хлеба давали 250 гр. да рыбы камсы по 50 гр. Вместо воды давали в дороге снегу. После еды рыбы сильно томила жажда. В вагоне на полу была проделана дырочка, оправлятся. Нас заедали вши в дороге. В вагоне, часто нас обискивали.
  Когда мы прибыли в Астрахань это 10 февраля, 14 суток нога не касалась земли и как мы высадились я не мог идти и всё падал.
  
  И вот привели нас в лагерь на берегу реки Балды. С трёх сторон обнесен колючей проволокой в два яруса, высота больше двух метров, а четвёртая сторона была река. Река была широкая, но она тогда замёрзла. Морозы были тогда там 35 градусов.
  Нас завели в брезентовую палатку в которой были двои нары на обоих боках, а по средине проход. Эта палатка была в длину приблизительно 150 мт. На обоих концах стояли жестняные печьки форсунки. Когда на улице поднимался ветер брезент закидывался от земли. И вот поместили нас тут жить.
  Стояла морозная погода 25 градусов, 30 градусов, и 35 градусов.
  Мы с товарищем Левинштейном постелем и укроемся в одном месте, а какое тут спаньё: голову высунул из под лохмотья, а она уж закуржевеет. Или в котелке уж не оставляли воду, всё промерзнет. Вот в таком положении ночевал я 2 недели.
  
  На работу ходили два километра на Волгу, лёд я таскал в ледники.
  Партия заключоных, человек 10 лёд пилят в реке дольной пилой другие, на эти отпиленые куски льда накидывают аркан петлю, третьи эти куски льда таскают в склад в яму, и яму набивают плотно. Вот такие куски льда таскал, с метр кубический. Тащишь в гору, тяжело.
  И пробовал льдом набивать яму. Ходишь по льду, как о стекло обувь очень рвётся. Устанеш ести захочешь, а хлеба тоже порция 300 гр., идёш на отдых в палатку.
  Вши заедают. Приду, раздену нижнее белье и надену лохмотья и сяду вшей искать и бить. Вшей выбью, оденусь, и плясать вдоль палатки, так как ноги в ботинках зябнут. Потом проверка каждое утро и вечер, всё нас считают, И снова лед таскать. Всё мы с товарищем Левинштейном замышляли бежать. И в тоже время искал работу по своей профессии.
  
  Время шло наступал март месяц, а зима мало отступала почти в одну меру.
  У меня от простуды на теле пошли чирьи, и даже один уселся в задний проход из-за которого нельзя было оправлятся 4 сутки пока непрорвало.
  Нас в тоже время беспокоили обыском каждую неделю 2 или 3 раза. У кого найдут документы или деньги всё отберут.
  В лагере был ларёк, кой что было кроме хлеба.
  Деньги были лагерные, 'Боны'.
  
  Вот уже прошло больше двух недель как мы поживаем в этих палатках. В баню не бывал Бог знает, летом мылся когда было жарко.
  
  Но вот я добился до работы по жестяному. Меня принял мастер авто колонны, тов. Фёдоров. Стал ходить к нему работать, лёд таскать надоело. И из палатки брезентовой, перевели в бревенчатое помещенье, и тут уж было спать тепло.
  Работал я у Фёдорова полтора месяца. Какие работы давал я их выполнял, и он полюбил меня.
  С товарищем Левинштейном договорились бежать по реке, но там стояли часовые.
  Шол апрель месяц. Из лагеря отправляли людей группами человек по 20 в город. Мине тоже захотелось с лагеря уйти, я заявил Фёдорову, что я желаю уйти. Тогда я заказ дал ему, что будет этап в город, меня выпиши. И я работать не стал, приду сижу не работаю. Фёдоров видит, что я не работаю.
  И вот понадобилось в Астрахань на судоверфь 12 человек, меня взяли. С Фёдоровым разстался.
  
  Привели нас на берег реки Волги. Там стояли два большие барака, нечем небыли заграждены. Вот говорим отсюда хорошо уйти. И вот на второй день повели нас на работу. От бараков до судоверфи будет километр.
  Смену то есть день проработал, обивал в судне стены кошмой, а на кошму листовое железо. Нас работало 4 или 5 человек бригада, бригадиром был я.
  На утро вызывают нас в другой барак к коменданту. Он записал у всех нас фамилии у миня и тех трех людей которые были со мной. Сказал, что если из них кто уйдет, то тебя обратно посадят в тюрьму. И пошли мы на работу. Мои друзья идут дорогой и разговаривают. Вот сейчас только и бежать.... Идём полем, один и говорит: 'Я старуху убил', другой тоже навроде того. Но я думаю, а я за 11 кг. тоже вместе с вами.
  День отработали пришли в барак. Только что я поужинал, кто то кричит, спрашивает где Хохряков, я отозвался. Подходят два человека, один говорит мне: 'давай забирай вещи', а тому с кем пришол, сказал: 'ты занимай его место' И он взял меня с собой, а тот остался в бараке.
  
  А меня привёл на судоверфь. Там была избушка и в ней помещались механики, бригадиры и другие начальники. Я был двенадцатый. Я очень обрадовался, что меня тут привели хотя и судоверфь была обнесёна с трех сторон двух метровым забором, и с верх забора колючие две проволоки, и лампочки освещали, и часовые ходили между суднами, а четвёртая сторона это р. Волга.
  Было средина апреля снегу не было, все арестанты ждали 1-й май, говорили что будет амниссия.
  
  Я работал со своей бригадой во вторую смену. Так-как в каюте работали устанавливали моторы и трубопроводчики, то мы с трёх работали. Мои друзья ночевать ходили в барак, а я вместе с механиками.
  Но я мечтал, если амнисси не будет, то всё равно уйду. Потому что, мне было жаль отца мать и детей и мечтал, буди пан или пропал. Для побегу я готовил табак, деньги и продукты.
  Вот и первый май прошол.
  В май я на Волге ловил рыбу, опускал круг до дна, 6 метров у берега, а рыбы непоймал.
  Рыба там я видел большая. Тамже коптильни на которых коптят рыбу, а потом увозят. На длинных жердях навешана и коптят опилом.
  Там видел как вяжут сети. Сетей тысячами выпускают.
  Лёд в ледники мы таскали для рыбы. Горы льду лежат многими годами. Там же лежат горы соли, тоже для засола рыбы.
  Там я слышал разсказ..
  
  
  О рыболовах.
  
  Когда Каспийское море замерзает от берега, тогда бывает хороший лов рыбы. И многие рыбаки собираются и едут.
  Это было в прошлые годы.
  Вот рыбаки, уж забыли сколь человек очень много, поехали на лошадях ловить рыбу. И вот отъехали от берега больше 10 км и лёд у берега отстал и их унесло в море.
  
  
  
  Побег.
  
  Уже было 3е-4е мая амниссии ни какой не было.
  Я готовился к побегу.
  В один день мы работали обивали каюту, и тут же работали трубопроводчики. Но так как тесно и мешали друг другу, нам приказали работать, третью смену. Товарищи пошли в барак и сказали, что:
  - Придём среди ночи работать, - но я сказал:
  - Не ходить, я мол один по-работаю, тут дела было мало.
  Я закончил работу, к 11 часам ночи, прихожу в свою квартиру. В комнате спят только два человека.
  Снял я казенный бушлат, повесил на стену, табак завернул в полотенце и опоясался табаком под рубаху. Взял полушубок, котомку, котелок и направился к кипятилке, которая стояла у забора. Тут же в углу стояли два кряжика дров, один низкий другой высокий. Кругом горели электрические лампочки. Часовые как петухи, свистами перекликивались, во множестве строящихся судов. Свисты ихние было слышно, а их не видно.
  Шол на риск: или убьют и повешусь на колючей проволоке, или свобода. В зимнее время, говорят стреляли в перелезавших почти каждую ночь, по 2 по 3 и 5 человек в ночь.
  Не останавливаясь сразу подхожу к этим кряжикам, по им влез на двух метровый забор, а выше забора ещо два ряда колючей проволоки.
  Это я пишу эти слова долго, а тогда: один момент и за забором. Только по ту сторону, при скачке котелком сильно звякнул. Вскочил да быстрее в темноту от электрического света долой.
  Шол шол по улице, увидел лог широкий заросший бурьяном густо, я туда.
  Начинало светать и я нашол логово, чтобы сохранится от бела дня. Я лёг в густерню.
  Майское солнце высоко взошло, и ласково приветствовало беглеца. Принялся за кусок хлеба, смотрю бежит собака ну думаю пропал, а за собакой человек. У него на бедре сумка и оттопыреная. Это рыбак, идёт с рыбой таится, так как рыбу частно запрещали ловить.
  Хлеба у меня было небольше пятьсот грамм, да момпосе семьсот грамм. Вот и вся провизия. Денег приблизительно 60 или 70 рублей.
  День был на счастье солнечный, тёплый. Я весь день лежал (сидел), в этой густерне бурьяна, до тёмной ночи. В уме направленье держал попасть на станцию вторая Астрахань. На эту станцию чтобы попасть, надо переплыть два судоходных рукава дельты реки Волги. А эта станция от меня в пяти кл. Я это видел, когда ехал эшелоном.
  В предостережении, чтобы меня непоймали, я дождал глубоких сумерек, и тронулся в путь. Иду по берегу Волги вижу рыбаки на лодках двух ловят рыбу, не так далеко от моего берега, я им кричу:
  - Перевезите на тот берег, я вам дам табак за переправу, - они мне:
  - Подходи.
  А от берега очень мелко, я метров 10 до лодки шол по воде, сел перевезли. Я дал им восьмушку табака 250 гр и спросил:
  - До второй Астрахани, ещо есть дельта?', - они сказали:
  - Да, есть.
  И я по берегу пошол. Дальше иду и вот дремота одолела, я прислонился к полонице дров, подремал трошки.
  Иду дальше, смотрю мост новый, остановился и размышляю, если мне идти по нем там должна быть охрана. Долга размышлять некогда, иду по мосту, свет электрический горит, нет ни кого. Прохожу по мосту метров сто, вижу на конеце моста - остров, а на острове дома и электро светит. А я свету боюсь. На конце моста будка, я не дошол до будки махнул через перила и бегу за дома, где тень. На встречу мне идут люди, и слышу я громкий голос: 'Кто есть там, быстрее сюда!' Я тотчас догадался и спешу к реке, тут стояла лодка и два человека. Я прибежал и сел в лодку, поехали.
  Река была широкая и наверно глубока, так что ходили пароходы.
  Доехали до берега я отдал им 20 коп. и пошол к вокзалу.
  Иду иду, слышу свистки, смотрю забор колючка и на столбах электро, ну думаю какие то склады наверно.
  Дальше иду, смотрю.... Тут и опешил: пришол на то самое место, где в прошлую ночь скакал через забор. Что делать? Начинает светать. Всю ночь ходил бродил и опять обратно пришол. Утомился и присел, задремал.
  Утро началось с дождика. Пришлось снова возвращаться в старое логово на день. Сижу в бурьяне, а дождь идёт. Подумал подумал давай пойду на пароходную пристань. А на пристань надо пойти через город. Мимо базара, было идти опасно, так как, что, там меня уже должны хватится и кинуться в поиски. Но я не долго думавши, надел старый рабочий костюм и среди дня пошел через город на пристань. Но что будешь делать, риск благородное дело, воля Божия. Ежели поймают, то отберут документы и деньги и отправят в тюрьму, добавят срок. Пан или пропал. Вот такая была мечта.
  
  Хлеба уж небыло ни крошки. Я шол мимо базара мог бы зайти и купить, хоть дорогова хлеба, но не зашол. Боялся что меня поймают. Хлеб тогда был в Астрахани 20 р. кг.
  Не смотрю по сторонам, добрался до пристани номер 19. Вижу идёт мне навстречу, носильщик я обрадовался и спросил его:
  - Скоро пойдет пароход на Казань?', - он ответил:
  - Беги скорей там идёт посадка!
  Я его попросил, купить мне билет, и принесть на указанное мной место чтобы мне не шляться и не попасть на злые глаза. Сижу в углу, смотрю подходит носилщик, даёт мне билет. Я расчитываюсь с ним и сажусь на пароход к якорю. Ну слава Богу думаю, скорей бы отчаливал от берега.
  
  Отчалил, поехали. О беде я и забыл. Рад был тому что моя мечта исполнилась.
  
  Но наследущие сутки ести я захотел, а хлеба ни крохи, только были леденцы-момпосе. В пароходе был буфет. Хлеб не продавали. В буфете была рыба жареная стерлядь. Вот куплю рыбку съем, с рыбы жажда, пью бесконца. И так четвёры сутки я хлеба не ел.
  Пароход тащил на буксире баржу и шол тихо.
  Во время плаванья в параходе помер человек с голоду.
  Ехали по Саратовской области. На пристанях хлеб не продавали, его не было, в ту весну. В Саратовской обл. был сильный голод. Люди вымирали целыми колхозами.
  На пятые сутки плаванья, от Астрахани подъехали к городу Самаре-Куйбышеву. Я сошел на пристань, и тут продавали хлеб. Буханка круглая деревенский хлеб, килограм весом 10 рублей, поллитра молока 2 руб. Купил я и после четырех дневной голодовки поел.
  Весна, май, делает свое дело. Волга местами разлилась на большие километры. Пароход наш шол медленно, но всё же подъехали к пристани Богородской, последняя пристань перед г. Казанью. И тут я сошел с парохода, чтобы на Камскую пристань взять билет. Была очередь, я не мог стоять и на корточках подползал в очереди. Некоторые люди видели меня таким доходягой по жалости давали кусок хлеба.
  
  По Волге я ехал шесть суток с низа в верх по теченью.
  Потом поехал, взял билет за 13 р. до реке Вятки, до пристани Соколки. Тут тоже взял билет из Соколок по реке Вятке, до пристани Медведок. Ехали двое суток. В Медведок приехал вечером, хотя было светло, но ночевать меня ни кто не пустил, такого доходягу.
  
  Направленье взял, идти на родину, а с Медведка, до Хохряков 90 кл.
  
  За посёлком Медведок на моей пути попался лес 4 километра. Не далеко от посёлка в лесу попала на пути кузница и я подошол к кузнице, но она на замке. Посмотрел с зади, было можно влезт на потолок, я влез на кузню и переночевал. Было не тепло, но утром двинулся в поход.
  Прошол лес попала деревня. А у меня табак ещо был, я в деревне пытался обменить табак на хлеб, но не мог нигде достать куска хлеба. Ради Христа я стыдился просить, пошел дальше.
  На пути попалось село Сретенское. Я зашол в церков, но служба уже окончилась, отпевали покойника и после отпеванья мне подали милостиню. Я тут поел и пошел дальше, но есть охота.
  Иду по одной деревне, на смелился попросить ради Христа. Подходил под окно, в некоторых домах открывали окна и подавали хлеб кусок, а в некоторых отказывали, говоря: 'Бог с тобой, работать можеш' и так поел, что подали.
  Иду дальше полем. И вот на пути попался старичок, пасёт в поле коров. Я поздоровался и подошел к нему. Он смотря на меня доходного заинтересовался и начал мне вопросы задавать. Я ему отвечал всё не скрывая секретов. Он мне сказал: 'Зелёный прокурор' остерегаться тебе надо', и дал мне поесть. У него был каравай хлеба и поллитра молока. Я говорю:
  - Дедушка я у тебя съем так ты будешь голодной до вечера,
  - Ничего ничего я дома', - и отдал мне весь каравай. Я поблагодарил его и пошел дальше.
  День склонялся к вечеру, а я направленье держал, к дяде Володе, который должен был знать где моя семья находится, которая после того, как я попал в тюрьму переехала на Родину.
  Отец, мать, Витя и Ваня, отправились на Родину в октябре м-це, а жена в январе.
  
  Вот и сумерки наступили, иду по деревне прошусь ночевать никто не пускает, даже в окошко ни чего не говоря покрестят. Забыл уже где я, спал. Как будьто в срубах за деревней.
  
  На следущее утро и день всё плетусь иду. Стыдно сказать, что нет силы. Добрёл до тётки Маминой сестры Иустины в дер. Башарах. Вечером захожу в избу, она спрашивает: 'Кто ты?', я сказал она тут и ахнула. Накормила напоила и спать уложила. Я у ней жил больше суток. От ней дядя Володя, в Овечки деревня, в семи кл. И я под вечерок ушол от нея.
  
  Прихожу к дяде. Я по ихней встрече понял что они испугались, что я пришол. Пробыл я у них не больше суток.
  Так как у меня были вши, то я спал у дяди на голых полатях.
  У дяди я узнал где моя семья находится. И так он сказал: 'Живут близь зятя Блинова, в Куменском р-не' и от дяди до них 60 кл.
  
  Путь мой лежал идти через Фролы мимо моего тестя, а я у него не бывал около трёх лет.
  
  _____________________________________
  
  Я боялся зайти к тестю и тёще. Первое дело, что я убежал с лагеря, второе что некоторые люди на нас смотрели с призрением, как на раскулаченых.
  
  ____________________________________
  
  От дяди Володи я пошёл перед вечером, чтобы мне родные места пройти ночью, чтобы никто не видел.
  И вот пройдя 10 кл. от Овечок от дяди, ещо было светленько, но предстояла деревня Кондаки где надо было идти у сродствеников под окнами. И не доходя деревни я прилёг в лесу, уснул. Проснулся было темно, и снова стал продолжать путь.
  
  Где жили тесть с тёщей и шурьяки я обошел эту деревню. Шел по Хохряковской с Гайнами перёгороде и в Хохряки не зашол.
  Прошол Вожгалы всё была ночь. У Ключей за Вожгалами начало светать.
  
  Ночью прошел всю родную местность. При свете иду по деревеням и добираюсь, где дер. Перуны - где занимались в школе зять Блинов и сестра.
  Я пришол к ним часов в 10 утра, меня плохо узнали. Всё с себя я рваное грязное снял надел зятево. Он мне за обедом подал стакан водки, который я опорожнил, лег спать и проснулся уж вечером.
  Моя жена и мать и дети были от Перунов в пяти километрах на маслозаводе. Я от сестры и зятя пошёл их разыскивать на второй день.
  
  Иду полем, потом предстоит мне переходить большой лог. Смотрю на противоположной стороне лога спущаются, женщина с двумя мальчиками. Оодин из них и говорит бабушке своей:
  - Вон тятя идёт, - а бабушка им:
  - Ну какой тебе тятя?, - и повстречались на самой середине лога. Мама заплакала говорит:
  - Мы думали что тебя и живого нет. 8 месяцов не было писем.
  Мать моя продолжала путь ушла к сестре, а ребята Витя и Ваня бегом унеслись к матери сказать новость. Повстречался с женой, которая работала на маслозаводе. Отец гдето работал в людях за кусок хлеба, а жена на заводе выполняла тяжолые работы, а зарплату получала очень скудную, и за квартиру платила очень дорого. Так что у ней жизнь была голодная и холодная.
  Я убежал, боялся что найдут меня. Я недолго погостил у жены на квартире. Хозяева были нехорошие нас выгнали с квартиры и мы жили в амбаре в пустом.
  А вшей я принес уйму, так что, гниды облебастрили всю мою шубу как бисер. Потом очень долго не мог от них избавиться.
  
  Тут я побыл дня два или три и отправился где-нибудь на работу поступить. Ходил всё пешком килом. за 120 до села Уней, нигде не мог устроиться работать. Потом обратным путём устроился на работу, близ села Ухтым в дер. Мельчаки кузнецом. Работал почти неделю, потом отказали.
  Шол обратно, и решил прийти в Хохряки. Я думал принимут дома. Прихожу в с/совет, где возседал в те дни председателем Верещагин В.А. просил чтобы они приняли меня в колхоз, но он непринял и дал справку не хорошую.
  Тут, я побыл, кой у кого как в гостях. В это время разнеслась молва о мне, и вот в Малой Хохряковшине некто Иосиф Игнатьевич сказал про меня в своем колхозе. Меня призвали и я у них порядился ковать за трудодни.
  Заключили договор с 17-го июня 1933 г.
  Я начал работать. Кормили меня поочереди в каждом хозяйстве, на работе помогал в кузнице сам Иосиф Игнатьевич.
  
  Узнали, мать и жена, сначала пришли мать с ребятами.
  Витя и Ваня идут с бабушкой по полю мимо коров Ваня устал и говорит 'Бабушка посади меня на корову я поеду на корове на чужой', и так доплелись до меня около 40 клм.
  Стали жить у меня и мне дали квартиру, а потом, на заводе уволили жену и она пришла и стала работать в МалоХохряковском колхозе. Хотели взять у них усадьбу, но узнавши о том Хохряковский Верещагин, недозволил меня принять. И так мене и жене пришлось работать в колхозе за трудодни. Я брал муку в колхозе вперёд.
  И вот сняли свежий урожай правленье колхоза подсчитали нам за работу 1 пуд муки, а семья 5 человек. Что делат? Жить как-то надо и я расторг договор.
  Жена ушла в Вожгалы копать картошку. Мать моя с ребятами дома у Аксинни, где и жили мы.
  
  Я решил ехать в Пермь на работу, но сначала остановился в Вятке, пошёл там искать работу, так как до Перми ехать было не с чем, денег было всего 10 руб.
  Вот в городе Вятке во много предприятий заглядывал и всё смотрели документы. Справки о работе были хорошие по ним принимали, а как посмотрят справку о социальном положении, которую дал Верещагин, так и не нужен, откажут. Почти все предприятия спознал в Вятке, негде непринимают. Дело до великого горя.
  Пришол в юридическую консультацию, посмотрел юрист документы, говорит:
  - Плати 5 ли 10 рублей, - (забыл уж) уплатил я. И он сказал:
  - Иди где нибудь примут в колхозе кузнецом понайму там и работай.
  Я от него вышел и увидел соседа из Хохряков Василия Ларионовича, поговорили с ним он говорит:
  - Садись, уедем из Вятки обратно в М-Хохряки где жила моя семья.
  
  Приехал я, захожу в избу, как увидела меня моя мама испугалась, что я вернулся, дома есть было нечего. Я обзсказал ей всё, переночевал, на утро пошел в Вожгалы к жене. Она мне сказала, вот где нужен кузнец в дер. Салтыки и я направился туда.
  В Салтыках меня не приняли поди говорит на Гаинци, туда ходил тоже не надо. Потом узнал, что надо в Пургасы кузнеца, пришол в Пургасы и там заключил договор с 1-го октября 1933 г. работать кузнецом. В месяц 3 пуда муки и 50 рублей денег, плюс 1 пуд картошки. И жена в Вожгалах заработала на уборке картофеля 5 центеров.
  И вот я взял в колхозе лошадь и поехал за ребятами и матерью в малую Хохряковшину и привёз их в Пургасы где дали нам квартиру.
  Всю зиму я работал в холодной кузнице в лаптях, но питанье хоть было бедное, но досыта. Так я в Пургасах проработал два года.
  
  В период этих лет в 1934 году 2-го декабря родился сын Николай в квартире у Кузьмы Епифовича, был тот день мороз 40 градусов. Первый год жизни его томил кашель коклюш с полгода он кашлял.
  
  Там я заработанные деньги купил козу, она хорошо доила. Но вот в Пургасы поступил новый председатель Проня. У меня с ним неполадилось и я перебрался работать кузнецом на Пузырёво. Там заключил договор: 5 пудов муки, 100 р. денег в месяц. Жизнь стала направлятся. Козу продал, купил корову очень хорошую.
  Но в 1936м году 13 октября померла моя мать. Пока она была жива, отец мой ходил по стороне кормился сам собой, но с того дня как похоронил маму, он стал жить с нами.
  
  Я вздумал построить свой дом. Купил сруб в Шмон (назавание деревни в Вятской губерни) у Семёна, перевёз на Пузырёво. Отец помог мне построить и к избе пристроил хлевы, клеть и сени, обзавелся хозяйством.
  Жена работала летом на казне заготском. За работу получала покос и деньги. Так быловыгодно, потому что держал корову и корму хватало даже зимой, иной раз нескармливал и весной продавал. Иногда держал свиней штуки по две.
  
  А я в летнее время, работал ремонтировал жамки сенокосилки даже из Вожгальского М.Т.Эса привозили мне работы.
  Я временно работал в следующих колхозах: Трутниха очень много тут работал, в Заостровице, в Труженике, у Мотов, у Шабалок, у Онашинцов, у Пургасов и в Кузиках. Во всех этих колхозах я работал, по временам. В Кузиках ещо строилось предприятие нефтеразведка и я работал для них жестяные работы.
  Иногда ковал Битюга у которого подковы были по моей фуражке.
  Много я зарабатывал от нефтеразведки по жестяному.
  В зимнее время работал в своей собственной избе жестяные работы, ночами работал, а днём шол работал в кузнице. Привозили мне работу частные люди сделать: печьки, ведра, самовары лудил поял. В один год был обложен налогом за частную работу.
  
  В 1938 году в своей избе в Пузырёво родилась дочь Мария в марте (было написано в апреле почему-то) м-це.
  
  В этот период времени побывали у меня в доме: Верещагин В.А. звал меня кузнецом работать на льнозаводе и второй его друг Григорий И., которые ночью непостыдились вывести, из своего собственного дома в Хохряках, мою семью.
  Григорий И. работал лесником и у него была лошадь, и вот как то раз осенью по грязной дороге он ехал с Просницы мимо нас. Я вечерком сижу у окна, вижу кто то остановился на телеге против нас, смотрю идет к окну стучит в окно и говорит:
  - Андрей Ивановичь, пусти переночевать.
  Я его узнал по голосу и сказал:
  - Что у меня одна изба, а лошадь поместить негде, ночью волки съедят.
  Но он сказал:
  - Что пусть будет лошадь на воле.
  Я пустил его ночевать.
  Верещагин В.А. помер до войны, а Григорий с войны непришол.
  
  ______________________________
  
  Начало моей работы в Пузырёве с 1 го октября 1935 года, а конец, после Войны в 1949 м году в марте м-це. Столько я жил и всё говорили, чтобы я вступал в члены колхоза и мы дадим усадьбу не брал, и в колхоз в Пузырёве не вступал.
  Ещо заимела большую дружбу со мной, из Шмон (название деревни), Фёдориха Ефросинья, у которой сын Сергей и Василий. Эту старушку как магнитом тянуло ко мне, то чашки худые несёт запоять ко мне, то самовар починить, и в последнее время оказалась нам сватья.
  
  Время, в которое человек живет хорошо, и счастливой жизнью идёт быстро и оглянешся назад в прожитую жизнь она не даст ни каких героических воспоминаний и пережитков, эта жизнь неинтересна и душевно грешна.
  
  Хочу сказать читателю, где написано аляписто и с помарками, это я сидел писал сочинял сонный, сидел вечерами до часу, вспоминал прошедшую жизнь, но много много упущено, где вспомниш всё, да и всё писать подробно много времени нужно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть третья
  В годы Великой Отечественной войны.
  
  Вторая половина июня м-ца 1941 года. Работая кузнецом я в Пузырёве, жили не плохо. Но не так, что очень хорошо, а всёже сходно.
  
  Вот как то, ранним утром, просыпаюсь я и жена мне говорит: 'Сегодня ночью 21 июня немцы бомбили наши три города Киев, Каунас, и Вильнюс.
  Я ей сначала неверил, и потом пошол на работу в кузницу и услышал от людей тоже самое. В тот день по радио был призыв Сталина к народу, о защите Родины и дать отпор врагу. С того дня началась мобилизация людей, лошадей, машин и разнообразного транспорта.
  Началось кошмарное время, которое продолжалось четыре года. Забывался ужас войны, тогда, как крепко уснётся.
  
  Работая в кузнице я каждый день ждал и готовился, вот-вот скоро вручат повестку. На фронт мои товарищи каждый день отправлялись, от родных семей, только и слышится унылая гармошка да плачь жён и детей.
  Вот и мне настал жданный день 22-го августа.
  Приехавши в военкомат, у меня был билет белый. Когда обирали (раскулачивали) считали врагом, запрещоно оружие дать в руки. И на этот раз отобрали Военный билет и отпустили домой. Прибыл домой, были рады, отец жена и дети. Гостил дома одну неделю и с 1 го сентября снова меня призывают в военкомат и уже берут на фронт.
  Со мной был товарищь с Безпалихи, Яша Гришин.
  
  С начала поехали в сельсовет на Трутниху. Нас населенье, много знакомых и незнакомых людей, с плачем провожали. А потом повезди в Вожгалы, из Вожгал некоторых отправляли в Киров а иных на Просницу.
  В Вожгалах со мной встретился Михаил Михайловичь, отцов друг. Он мне предложил взять с собой псалом 90-й. И когда, мине дали направленье ехать через дом на Просницу, заехавши домой я списал этот псалом на бумагу.
  
  Поздним вечером я простился с семьей. Дочка моя Мария была трёхлетняя спала и я поцеловал её сонную. Отец меня благославил, иконой Серафима преподобного, которую храню по сей день. Провожать меня поехала жена и Витя. Доехав до Кузиков была остановка и нас собралось тут наверно сто человек. В потьмах нас перекликали по фамили, многих оставили из Кузиков, вернули и моего товарища Яшу домой, а нам скомандовали стать в строй и от Кузиков пешком на Просницу. Но тут была ночь и не могли навести порядок.
  Повезли жоны мужей на лошадях до Просницы. К утру прибыли в Просницу новобранцов полно, пока нас формировали время обед.
  
  По железной дороге шли поезда целые эшелоны с ранеными и эвакуация заводов с юга, вот и нас посадили в товарные вагоны, кругом рёв жон и детей словно переведенье.
  
  Наш эшелон двигался взад и вперёд маневрировали вагоны, кого на фронт сразу, кого в сторону Перми. С громкими воплями жон и детей, мы отправлены.
  
  
  Так нас готовили в бой.
  
  Едем, проехали город Пермь повернули на юг и привезли нас, через Красноуфимск, Сарапул, Агрыз и высадили в Удмуртском городе Можга.
  Нас привели в лагерь, началась сортировка кого куда. Сортировка длилась три дня, больше половины отправили сразу на фронт. А я и ещо со мной был товарищ Черкасов Василий Андреевичь он старше меня был, у него и у меня были большие усы. Военный комиссар ходил мимо нас и говорил:
  - Ну что Будёновцы куда вас?', - мы говорим:
  - В обоз.
  И так в конце концов нас зачислили в роту.
  
  Начались занятия с 7-го сентября.
  Настает утро с призыва: 'Пооднимайсь! Снимай одежду до горла, только в одних трусах, зарядка нагишом!' После построения на весь мах гонят нас вдоль дороги с километр далеко, потом обратно и к пруду умываться. Такая процедура продолжалась более месяца, а иногда были утреники и снег на пруде и лёд. Сначала лед пробьёшь потом умываешься, а мы нагишом. После умовенья гимнастика 15 минут, а мы нагие.
  Вот так закаляли нас готовя в бой.
  После гимнастики завтрак, в лесу. Под ёлками было положено несколько досок, около кухни. Кто первый получил кусок хлеба и баланды, стоя на доске около доски стола ел. Садится было неначто. А если опоздал, то сажусь на землю под ёлку с которой хвоя и снег или капли падала в ложку. После завтрака на тактические занятия, потом обед, а после обеда на работы строишь казармы в лесу.
  Под ёлками копалась большая траншея, а в ней крепили стены внутри заплотом чтобы не обваливались, верх на конус и обсыпали землёй.
  И так мы, из этих казарм выползали как кроты. В некоторых казармах не было печек, нарами служила земляная завалина. Одежда и обувь была пока та, в чем кто приехал, скудная плохая.
  
  Один раз помню как-то, ночевали было холодно в казарме окон не было. И вот все мы легли сколь было нас в казарме в одну груду спать человек на человека. Хотя тяжело что на мне кто-то лежит, но так самим тепло. А ноги нечувствовали, так как было холодно. И вот работая одновременно учились к военному делу и к приемам как ходить в бой.
  Нас готовили на фронт.
  Незадолго до отправки нас сводили в баню, дали обмундированье: шинель, ботинки, шапку, гимнастёрку, брюки. А своё старое кто бросил, а кто отослал домой.
  
  Да вернусь обратно. Находясь тут около двух месяцов, люди которые из дома оделись в плохую одежду, и обувь, то и до служились до того, что обувь порвалась. И мне как кузнецу дали заданье, сделать в кузнице колачиги лапти плести, и сделать лапы для починки кожаного обуя. Всё это происходило в свободное от обученья время. Никто не сидел без дела. Одни товарищи плели лапти, а другие починяли сапоги и ботинки, третьи занимались уборкой и благоустройством территории: починяли казармы, мебель, утварь.
  
  Буквально на следующий день как нам выдали обмундирование, навалился снег сантиметров десять. А нас не только учили военному делу, но и заставляли работать.
  Как-то раз рубили брёвна и носили, с корня сырые на плечах. Но хотя работая грелись, а ноги замерзали. И вот надумал погреть ноги у костра. Грел носки ботинок так-как зябли пальцы. Догрел до того что из носков ботинок вытопилась жидкость, а наследующий день носки продырились, а на фронт отправлять нас будут ждём с часу на час.
  Я задумался: 'в худых ботинках ехать на фронт, или доложить командиру? Очень вопрос щекотливый, позавчера дали обмундированье новое, ботинки новые и на'. Решил доложить, думаю за это не разстреляют. Ой-й-й-й- какую мораль я выслушал от комиссара, но ботинки мне обменил.
  
  Время шло, подходил праздник октябрская, и числа 25 октября Нас готовили на фронт. Пришол тот день бойцы поехали на фронт и их, провожали свои близкие и родные. А у меня родные далеко, и я сказал в письме, что нас отправлять будут.
  И вот приняли присягу и погрузили нас и поехали, через Казань. Подвозят нас к самой Москве. Состав наш остановили в ста километрах от Москвы и на раздумии сидели сутки. В то время немец был у самой Москвы. Были бои страшные, но нас повезли на Вологду, с Вологды повезли на Ленинград.
  Погода стояла морозная.
  В городе Тихвин привезли нас ночью. Лучи прожекторов полосовали небо, постояли немного, поехали дальше из-за опасенья самолетов, которые бомбили город.
  От Тихвина ехали к Волховстрою. Подъезжая к станции Данилино, в куветах лежали битые вагоны одни рёбра, кой где лежали убитые люди.
  Проехали дальше. От станции Данилино отъехали 2-3 киллометра послышалась команда: 'в лес!' Поезд остановился и все выскакали в лес, немецкие три самолёта пролетели над нами но ничего, нестреляли.
  В нашем составе были зенитная (артилерия) орудия.
  Час посидели в лесу, послышалась команда по вагонам, и все бойцы сделали посадку. Поехали. Непроехали два километра, как снова самолёты, эшелон остановился бойцы повыскакивали. Я посмотрел, самолёты были уж над эшелоном, я не побежал а остался в вагоне. Немцы спустили бомбу в паровоз но не попали а угадали возле линию, все столбы повыворачивало проволоки перекрутило, и ещо с пулемёта по лесу строчили. Одного ранили бойца, его вернули в тыл.
  
  Продолжение следует.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  тетрадь вторая.
  
  
  Продолжение.
  Часть третьяя.
  Период отечественной войны.
  ______________________________
  
  Сопровождавшие нас на фронт решили, чтобы мы шли пешком. А состав с зенитной артиллерией ушол вперед и продукты тоже ушли вперед, которые были выданы для нас. А мы шли пешком.
  Ночь ночевали, где я уж забыл, помню, то, что утром, мы пошли рядом с железнодорожным полотном. Путь наша лежала всё лесом.
  Снегу в этой местности было, сантиметров 7-8. Зима была морозная. И вот шли полями и лесами придерживаясь полотна жел.дороги.
  ______________________________
  
  Когда мы в Можге обучались, там купили гармонь.
  Как раз в это время меня как кузнеца послали в кузницу сделать лапы шилье для ремонта сапог и колачиги для плетенья лаптей. Ходил я в кузницу на стекольный завод в Можге, выполнить заданье.
  
  Идем вразсыпную по одной деревушке, а гармонь таскал один боец. Попадается встречу парень лет 15 ти, говорим: 'возьми гармонь!', он стоит смотрит на нас: 'да возьми, нам не нужна она мы идем на фронт'. А на гармонь собирали в Можге гроши, по 2 р. или по 3 р. с каждого бойца кому сколь не жалко было.
  Идем а немецкие самолеты как вороны, всё летают выслеживают цель. И вот время обед, есть хочется. Подходим к какой-то станции, дошли смотрим 'да что ж, та самая станция с которой утром отчалили 'беда? Устали, есть охота, мороз, ноги отмерзают в ботиночках в снегу, да то не беда-беда ещо впереди'.
  Воевать идти с оружием, Человек убивает Человека - вот что страшнее беды.
  
  Потужили поплясали, что делать. Тут узнали, что пойдет состав с площадками и посадит вас. Так и вышло. Сели на площадки, и к ночи приехали на какую-то станцию, нашли свой эшелон и тут сели на свой, и дали на по куску хлеба. Всю ночь летали самолеты немецкие и где-то бросали бомбы.
  
  Утром двинулись ближе к фронту, день ехали спокойно.
  Этот день был моих именин, 30-го октября 1941 года исполнилось 36 лет.
  К вечеру мы, этого дня прибыли в г. Волховстрой, где немец спустил несколько бомб.
  'Доехали!', - сказали нам, и в сумеречки мы вышли из вагонов,
  Команда 'Стройся!', построились. Дали на по 8 сухарей и сказали: 'Пройдете 10 кл. там будет кухня и Вас накормят'.
  Валился сухой пушистый снег.
  
  Вернусь назад; от Волховстроя к фронту нас везли ещо один перегон, а потом уж нас построили пойти на фронт.
  
  Ночь. Идём на фронт, прошли 10 кл. сделали привал на снегу, приказ 'не курить' а то немецкие самолеты летают и засекут нас.
  Слышны с передовой пулеметная очередь та-та-тра-та-та, и вдали в ночной темноте было видно веревочку трассирующих пуль сверкающих разноцветными огнями по линии фронта. Взлетали ракеты, горя, висели на парашютах в ночной темноте. Очень интересно открывался перед глазами вид коварной фронтовой линии и уходил вдаль, обозначая себя перестрелкой пулеметной огневых точек.
  'Пооднимайсь!!!' - послышалась команда, и мы пошли дальше.
  Через какое-то время в строю пошли возмущения, что мол сколько идём, а кухни нет. 'Пройдем 10 км., там кухня', - сказали командиры.
  Идем, самолеты немецкие все курсируют на фронте и до нас долетают. Все ближе и ближе слышна перестрелка. Вот и прошли ещо 10 км., снова привал, снова команда не курить, но кухни не было.
  До передовой оставалось 13 км. Снова двинулись в путь.
  
  Ночь: осенняя царствует долго. Все двигаемся ближе к передовой, устали и ести хочется, почти сутки не ели. Вот наконец то, сказали: 'стой!'. Стоим в лесу. Пошли искать кухню некоторые начальники, но вернулись с печальной вестью, Нет кухни.
  
  Прошли ещё сколько-то, видим, к лесу приткнулась деревня-село. Командиры сказали: ' Располагайтесь в этой деревне в домах кто где сможет'.
  Деревню-село, эту называли Назия.
  Была ещо ночь. Я вошел в крайний дом, но тудаже вошло наших очень много. Ноги по колен были мокрые от снега. Немного погода потеплела.
  Мы находилисья от передовой в 3-х кил., оружия у нас ещо никакова дано не было, хозяев в доме небыло. Нас бойцов в дом зашло много так, что пришлось здремнуть сижа. Уставший я заснул быстро и когда я открыл глаза на улице было светло.
  Все встали пошли искать командиров и есть хочется. До обеда прошлялись ничего не добились, голодные. Я зашол в один хороший дом, смотрю наши бойцы гдето раздобыли картошку и варят в ведерном чугуне едят! Сварили едят, чугун съели снова закладывают второй чугун. Картошку нашли в подполье, картошка мелка как дыньки, а мы и этой рады. Всю картошку из подполья переносили и съели и так день прошол. Ночевал в этом дому.
  В домах была обстановка, комоды, буфеты шифанеры, столы стулья иконостас в углу, от пола до потолка с иконами. А мы всю мебель ломали и жгли в печке.
  
  Вернусь обратно, когда шли на фронт колонной, встречу попадали с орудией громовские тягачи. От них был сильный ветер аж шинели раздувало в бок. И вот один зацепил товарища и под гусеницу затянуло, а тут грохот от десятков тягачей, аж земля дрожит, и не слыхали как он кричал. Раздавило в блин и осталось от него только кровавое месиво.
  
  ______________________________
  
  Вот уж прошло двое суток как нам не было ни кухни ни хлеба. Мы лазили везде, шныряли во всех домах, подвалах, чердаках, ничего съестного не было кроме дуранды, (жмых хлопковый) но он был как кирпичь и его не брали.
  Наступило второе утро в этом поселке 'Назия'. Я встал умылся оправился и вдруг грохот, рвануло недалеко от дома, послышались взрывы там и сям, рвались снаряды. Мы все врасыпную убежали в лес который был за усадьбами. Часа 2 рвались снаряды пока мы были в лесу.
  
  ______________________________
  
  Около полудня, послышалось: 'Сюда сюда, обед привезли!' и я прихожу и действительно кухня. Дали нам хлеба и суп, мы пообедали подёлками.
  После обеда построили в строй и спросили:
  - Кто больной? кто специалист?, - я заявил что:
  - Я больной бранхитом и кузнец.
  Нас несколько человек забрали санитарами, носить раненых с поля боя.
  
  Привели нас из леса в это же село Назию в один громадный дом.
  Жителей в селе никого не было, только воинская часть. Из близких товарищей был со мной, только один черкасовский, Василий Андреевичь.
  
  Приближалась октябрские праздники. К праздникам нас готовили в бой. Выдали винтовки и противогазы фронтовая линия была в трех км. от Назии.
  
  Восемь киллометров от нас Ладожское озеро и 50 км. Ленинград, а Волховстрой взади 60 км.
  ______________________________
  
  Когда мы шли колонной к фронту и попадали встречу тягачи и орудия, это они шли назад.
  Город Тихвин, через который мы ехали на фронт, был вскоре после нас занят немцами мы находились окружонные вместе с Ленинградом в блокаде так, что доставка по железной дороге к нам прекратилась.
  Продукты и боеприпасы везли машинами по льду ладожского озера.
  Да было время, взрывы бомб по транспорту в Ладоге не смолкали день и ночь. Сколько бедных шоферов гибло в озере.
  
  
  
  В боях за Родину.
  
  Вот настал, тот день перед праздником, первый раз в жизни понюхать пороха, Нас на машинах подвезли поближе к передовой всюду был лес. Немец стоял в обороне сильно закрепившись на крутой горке так называемый 'Восьмой посёлок'. Было снегу 7-8 сн.
  Немец не хотел двигаться вперед, закрепившись, как крот в норах на зиму, но был приказ нашего командованья, выбить неприятеля из восьмого поселка. Предполагалось пройти пячась за кустарниками в лесу, приближаясь к 8-му посёлку.
  
  Перед походом в бой нам давали водки сто пятьдесят гр. я табак не курил и променивал на водку.
  
  В начале била артиллерия наши и ихняя. На близкое разстояние, враг допускал и кричал по радио сдавайтесь в плен, но когда не сдавались то пошла косить наших с пулеметнов с минометов.
  Он укрепился, а наши на чистом поле подходя к нему были живой мишенью. (Кто не шёл в бой, или не выполнял приказа командира, тех считались трусами и дезертирами. К таким принимали решения вплоть до расстрела на месте)
  Наших братьев раненых убитых лежало грудами. Я носил раненых с передовой в тыл, иным делал перевязку. Кошмар вокруг: стон, крик, кровь на снегу трофеи и винтовки лежали. Раненых относили в тыл с полкилометра. Со мной носил раненых, с Архангельской обл. забыл как его звать.
  Был ураганный огонь, пули стаями шипя летели над головой, мины рвались вокруг густо. В это время мы с товарищем выше указанным сидели в окопе, вблизи нас стонал раненый. Сёстры милосердия, нас посылали перевязать его. Мой товарищ не шол посылал меня, а я его посылал, так как пули и мины кишели вокруг.
  Я (раз надо) пошол к раненому, тут один боец уж возился около его, перевязал и понесли его в тыл, отнесли возвращаюсь обратно, а мой товарищ Архангельский убит. И вот день ползаеш по снегу по пластунски и по всякому, намокнешь, а ночь придет на тебе шинель как панцирь, как железо замерзнет, так что движенья сделать трудно. В ботиночках ноги зябнут.
  
  В бою находились двое суток подряд одну ночь неспавши. Потом сутки отдыхали и снова заводили бой на двое суток без отдыха.
  Приходило пополненье 8 раз (таких приемов было 8 раз).
  
  Я был жив и не ранен. Участвовал в боях, от 4-го ноября и до 20-го приблизительно я забыл. Ранен не был.
  
  Вот некоторые происхожденья.
  Как-то раз, я попросил своего командира, чтобы не таскать винтовку с собой, так как на передовой их валялось как колья, любую возьми от убитых. Он разрешил.
  И вот иду по лесу, товарищ вперед ушол, вдруг где нивозьмись офицер другого подразделенья, увидя меня без винтовки, говорит ко мне:
  - Паникёр-дезертир!, - и полез в кабуру за наганом, говорит:
  - Я тебя пристрелю!!
  Но в то время вдруг налетел ураганный огонь, пули, мины стали рваться вокруг и он метнулся куда-то. И с тех пор хотя тяжело, но винтовку носил свою.
  
  Однажды ползу, видно снайпер немец меня заметил, чик пуля возле ухо правое, я ползу, потом чик возле левое и где явилось сразу соображенье я сразу метнулся направо и лежал долгонька и он подумал что убил.
  
  Была лунная ночь, несли раненого, вдруг раздались миномёты врага, зашипели мины и начали рваться в близи нас. Несли во весь рост, широко шагая, и одна мина рванул близко и меня ударило в шинель, но тела некоснулось. Я подумал что ком земли ударил, но утром, когда разсветало увидел шинель была прострелена.
  
  Однажды носили носилками раненых, принесли на командный пункт два кл. от передовой, было темно вечер, ну думаем: 'придём тут, немного отдохнём в блиндаже где тёпло.' Только пришли, тут один говорит:
  - Санитары, здесь недалеко раненый лежит унесите его.
  Нам не хотелось но что делать он зовёт, дескать я вас доведу, укажу где он. И вот пошли за ним всё лесом. Лес высокий темно, тропинка по узкой просеке. Идём, идём раненого нет спрашиваем:
  - Где, раненый?
  - Вот скоро дойдём.
  Прошли километр и больше всё лесной тропинкой. Подходим близко к передовой, ночь: рваные облака плывут по небу, луна как бы в прятки играя, то выглянет, то скроется снова за тучи, мороз-морозец снег скрипит под ногами. И вот мы вышли на полянку, в то время луна осветила нас, и вражеский пулемёт заговорил тра-та-та-тра-тата, пули шипя лезли в землю у наших ног.
  Мы сразу метнулис в лес, а незнакомец тут где то от нас отстал. Немецкий пулемет был перед нами метров 80. А этот незнакомец был наверно связной и боялся по лесу один идти, обманул нас.
  
  Хлеба нам давали мало, цевильное населенье много находились в окопах вместе со своими пожитками и тоже голодали.
  Как-то раз, один прислужник кухни продал мешок картошки с кухни у нас, картошку на часы сменил и его разстреляли.
  
  И вот, тысячи положили нашова брата, под '8-м посёлком', но немца не могли сдвинуть с места, хорошо укрепившегося на зиму.
  Видя огромные потери командированье наше не стали наступать.
  
  Как-то меня, вызывают и посылают работать в кузнице от Назии в тыл на три км. в деревню Антоновку, а мой близкий товарищ Василий из Черкасов, остался тут. Я больше его не видал.
  В Антоновке стоял обоз и были лошади 250 шт. надо было ковать лошадей и оковать сани. Там в кузне работал один сибиряк, Чаленко. Меня поместили в блиндаже. Было морозное время. Ночь спали, день работали вдвоем в кузнице. Работы было полно: сани оковать, а лошадей ковали всё четыре ноги и на своем колене, на морозе без рукавиц, с работой несправлялись, нам ещо дали двух ковалей фамилии их Груздев и Гунявый.
  Лошадей было много. Корм - сено. Которые были на передовой стога возили сено из под обстрела врага. Все что стога были, свозили и скормили. После стали возить со всёй блокадированой местности. После того как сена уже нигде не стало, стали возить солому. Я тоже ездил раза три.
  Мы были голодные на морозе, друг у друга воровали кусок хлеба.
  
  __________
  
  Был такой случай, я ездил за соломой за 50 километров. Приехавши в Тую (деревню). Населенье жили в своих домах, хотя немецкие самолёты, сбрасывали бомбы и много разрушали и убивали.
  Где мы остановились три подводы, хозяйка дома, пригласила пообедать, пожалости нас. Сели за стол, принесла капусты и только что сваренной картошки, а хлеба не было: 'чем богата тем и рада'. Поели с аппетитом, поблагодарили хозяйку, колхозной соломы наложили. А тут у одного старичка я выменял табак на картошку, картошки было приблизительно 5 кг. Картошку положил под бастрыг привязал и укрыл хорошо.
  С возами едем шагом, холод одолевает одну шинелку. Идём греемся всяк за своим возом, устанем на возу поедем. Я ехал взади. Была ночь. Мои спутники уехали я отстал от них. Проезжая по одной деревне, там стояли воинские части, думаю: 'Дай зайду погреюсь и немного лошадка поест' Привязал ее дал корму сам в избу, где топилась печька. У печьки были два бойца, прочие отдыхали. Я грелся и балакал с ними, нагрелся прихожу к саням ночь темнота, щупаю лежит ли картошка под бастрыком, а её уж след простыл, так и поехал домой на передовую, картошку мою украли.
  
  Побыли мы в Антоновке недели 3 или 4 и наш обос перекочевали в Назию.
  Я заболел чирьями покрылось тело. В санчасти дали мне находиться в тепле и командир роты взял меня временно адьютантом. Командир со связной с писарем жили в одном доме и я третий.
  В прифронтовой деревне населенья не было в деревне.
  (Как то раз) Я ротному командиру носил обед, ужин, печь топил, комнату убирал. Печь сильно дымила, так что глаза ело, он приказал исправить трещины на печи, я исправил.
  И вот прошло 2 недели, чирьи сошли.
  Видя моё уменье, комроты послал переложить котлы на дворе для лошадей, потом сложил в новом помещении печь газо-камеру для лошадей. В кабину заводят лошадь, голову лошади наружу, а тело в газу, чтобы вымерли микробы. Потом в одном дому сделали баню я: сложил для 25 ведерного котла печь, провёл по дому внутри трубы чтобы обогревалось помещенье (грешный я сам лазил раскрывал железом крытую церковь в Назии, железо для труб), и ложил газокамеру для выжариванья одежды.
  День ото дня становились голоднее и холоднее. Немецкие снаряды посещали нашу деревню. Как-то в кузнице крышу сорвало снарядом ночью.
  После печьного дела я снова днём работал в кузнице, а ночь в гарнизонном карауле, в лесу на дороге около передовой.
  
  Раз ночью лунной бегал около меня заяц я выстрелил в него нарушил правила, пришли нач-караула с разводящим и мне дали натацию.
  
  Ходил в караул, ковал в кузнице, да ещо по утрам с двумя лошадкам занимался туалетом, чистил каждое утро, кушать им давали одну соломку и то помалу.
  По ночам где жили в каких домах, окна были забиты, маскировали свет.
  Часто по ночам были и учебные тревоги, чтобы раздетые до белья собраться в полную боевую готовность в потьмах, не чиркать спички взять с пирамиды свою винтовку и противогаз за номером своим 'в пять минут'. Часто свалим товарища в потьмах и топчём его. Вот какое бывало переведенье.
  Как-то раз было так, и когда выстроились скомандовали запречь лошадей. И вот среди 250 голов лошадей надо надеть найти свой хомут и остальную упряж в потьмах и запречь в сани.
  Это было около 20-го декабря 1941-го года.
  Я в такой тревоге запряг своих двух лошадок, а вожжей не нашол и седельников не нашол. Ночь была без луны холодняя темная и вот поехали. А я пока искал вожжи оказался взади всех и так и поехал, без седельников и вожжей. Сани были двои и две лошади.
  И вот нас последних 18 подвод отцепили и послали за 20 кл. вдоль фронта в другую часть. Те остались, а мы едем, почти ползём сами пешком за санками, лошади тоже шагом идут в снегу вязнут.
  Начинает светать, мороз, дорога больше всё лесом.
  Немецкие самолеты летают днем и строчат с пулемета по дороге.
  А нам деваться некуда так мы и едём. На дороге попадаются мертвые наши убитые. Нам повезло выжить, потому что мы почти больше полпути ехали темной ночью и рано приехали в указанную нам часть. Там заявились (доложили дежурному при въезде). Вышел начальник принимать, увидел что у моих лошадок нет ни седельников ни вожжей, говорит мне: 'Ты пропил! Найди где хошь, а то я тебя судить буду.' И вот я пошол в деревне по чердакам и нашол там веревки были для белья протянуты. А седельники у их же в части с походной кухни снял ременные, и сдал своих лошадок.
  Нас ехало забыл 9 или 10 человек, те тут и остались, а меня и ещо одного сказали вы идите обратно в свою часть. И вот день кончился стало темно, я говорю своему другу, с которым отсылают обратно:
  - Пойдем сейчас ночью, - но он говорит:
  - Днем пойдем.
  А я решил идти ночью, так как шёл снег и его было уже почти до колена. А над дорогой летают самолеты днём и строчат с пулемета. Поужинал, сварил в лесу концентрат гороховой поел и пошол один, товарищ не пошол.
  Ночь холодная и темная, в шинелке и ботинках иду всё лес. Время 10 или 11 часов, снег скрипит под ботинками, смотрю в стороне убитый.
  Я подошел к нему, думал что на нем валенки, но нет тоже ботинки. Иду дальше, прошол километр или два смотрю опять лежит мертвец, подошол и тот был кажется в сапогах. Пошол дальше, опять лежит человек, подошол этот был в валенках а по дороге ни одной души не движется. Я грешный снял с него валенки на себя обул и пошол, но думаю: 'нет ли на нём какой поддёвки'. Снова вернулся к нему и снял с него фуфайка или бушлат забыл что и одел себе под шинель. Пошол вперёд, ещо попадали мертвецы но я не подходил к ним, и так уже утром пришол в свою часть.
  Старшина увидел меня и говорит с лихвою:
  - Где валенки себе взял?
  - Да взял.
  Если бы сказал, что снял убитого, то тут же бы пристрелил. Вот такие были правила.
  
  Вскоре сделалась оттепель на день. В валенках было сыро и я пошол на двор одел ботинки, прихожу обратно, а валенок уж нет, потом увидел на ногах взводного командира. День два побыла оттепель снова мороз. Вскоре меня отправили на караул. Перед заступлением старшина призвал меня спрашивает:
  - Что на тебе толсто? А ну сними шинел!, - я снял а там бушлат. Он увидел его и говорит:
  - А ну сними бушлат! - я снял,
  - Одевай шинель и иди в караул! - и так остался при старой одежде.
  Старшина на меня ел зуб, потому что я табак не курил и он не хотел мою порцию давать, хотел сам пользоваться, но я пожалобился выше и его номер не вышел.
  Мороз становился всё крепче и крепче, солдаты многие обморозились. А некоторые делали умышленно чтобы выйти с фронта. Я сам видел одного: он снял ботинок и стоит.
  
  Это был новый год 1942-й, был мороз 600 гр. меня и ещо одного товарища послали в О.В.С. за лыжами в тыл 12 кл. Ну такой мороз, аж дух зажимает за 10 мт невидать ничего.
  Вот мы туда приехали наложили лыж и палки и крепления два воза, подтянули бастрыгами и в обед поехали обратно. Немного проехавши, а дорога была на бок, раскатило сани и полоз слетел скопылков. Товарищ говорит: 'Выпрегай своего коня и давай я отвезу и привезу другие сани, а ты жди я скоро вернусь.' Он уехал, а я остался один на большой поляне на горке, на столбовой дороге, вблизи холоднаго Ладожского озера, в 2-х км.
  В 12 часов дня, смотрит солнце, но не греет, мороз взял победу. Стоять на месте это, закоченеть корокой. Я бегал от столба до столба, время шло очень-очень медленно. Но вот солнце скрылось и темно стало, а его всё нет. У меня уж вышли все силы всё бегать неостанавливаться, а присядь хотябы на минуту и закоченеешь, ноги перестают двигаться. Я в руки одну ногу возьму погрею потопаю, потом вторую ногу также потопаю и так упражнялся, часов до 8 вечера, с 12 обеда. И вот слышу далёкий скрип. Скрип саней, все ближе и ближе, а у левой руки пощупаю два пальца как палки не гнутся. И вот без отдыха, голодный плясал на морозе 8 часов. Подъехал товарищ когда было уже совсем темно.
  - Ну товарщь, как хотиш складывай лыжи, а у меня пальцы у рук замерзли, я побегу, - и пустился бежать. Добежал до деревни Шалдиха, чувствую пальцы стали шевелится отошли и я сам согрелся. Тут я увидел стоит машина я спрашиваю:
  - Куда едет?, - он говорит:
  - На передовую.
  - Возьми меня.
  - Садись!
  И так я приехал не замерз домой в окопы.
  После такой пытки морозом, как только пойду по снегу и ноги не стали терпеть, как на железе стою голыми ногами. И вот пошол по чердакам шнырять нашол там один валенок, а второго не нашол. Я у валенка отрезал головку в головку запеленал один ботинок, а в голенище второй, так и ходил до марта. И все прочие солдаты пригондили тряпки, намотали на ботинки. И армия наша находила не на солдата, а на тунгусов. Сначала запрещали, но потом видя наше отчаенное положение до марта разрешили нам ходить так.
  
  ___________
  
  В январе и феврале 1942 года находился всё в Назии работал в кузнице и ходил в караул когда произошёл этот случай.
  Товарщь которому отдавал табак, был послан за фуражом, и ещо с ним 5 других бойцов, всего 6-ть подвод на желдорожную станцию Шум, и Войбоколово. Когда они грузили овёс, то как-то стащили куль крупы, кладовщик не заметил. Поехавши домой в Назию, они дорогой поделили крупу и приехавши ночью варили кашу. Это заметил командир отделенья, просил поесть каши, они ему не дали.
  Утром командир заявил в особый отдел, их разоблачили и судили революционным трибуналом. Присудили моего товарища к расстрелу, а тех 5 сразу в окопы на передовую.
  И вот в один день нас всех построили и привели в лес, где выкопана была яма. Через несколько минут и ведут его. Подошедши он снял шинель, вычитали ему приговор, как расхититель изменник Родины. Приговор читал его близкий товарищь тоже сибиряк, и подошедши к нему с зади, с нагана выстрелил в затылок его, он полетел в яму.
  
  Находясь тут на одном месте, по разным служебным делам посетил много близь живущих сёл и деревень: село Путилово, Покровское, дер. Горгалы и много других.
  __________
  
  Наступил март месяц. Нас построили и отобрали человек двадцать и повели, на передовую линию в окопы. Когда привели в роту в взвод, меня встретил близкий товарищ Гаинский Иван Дмитричь южанин, и я попал в его отделенье. Это был 741-й стрелковый полк 1-я рота 1-й взвод и 1-е отделение. Полк стоял в обороне. Нас 20 человек распределили и я угадал вместе с южаниным.
  Тянулись траншеи и блиндажи, по берегу реки, так называли 'Черный ручей' но тут не ручей был а широкое русло реки через которую были переходы, а кругом был лес местами кусты.
  Немецкая линия была в 70-100 метров от нашей.
  
  Когда я спустился в траншею, то она была настолько неглубокой, что я сугорбя шол к блиндажу в котором я должен поместится с товарищами. А в это время немецкие разрывные пули щелкая рвались о брусвер траншеи и у самого носа. Если такая пуля попади в тело разрывалась и при вылете выхватывала кусок мяса.
  Я залез в блиндаж. Блиндаж был закрыт, вместо двери одеялом, топилась маленькая печька, было тепло и как топить перестанет опять как на улице, дрова были береза. Рубили с корня и топили.
  Ночью ходили вдоль передовой патрулировали. Помню двух патрулей ранили.
  Перестрелка была почти все время.
  Погода под Ленинградом была морозная, морознее чем в Кировской области. Вот и апрель пришол на дворе стало потеплее, за обедом ходили в тыл с термосом за спиной.
  
  Как-то раз я иду было тепло, начиналась потайка и на тропинке по которой ходили вижу человеческие пальцы руки начинали вытаивать. Прошол день, второй.... Снег таял вместо пальцов на тропинке появилось тело труп. А через неделю вся местность под солнцем открылась солдатскими трупами.
  Одни лежали на высоком на сухом месте, иные в ямах в лужах воды. С ними вытаяли и трофеи, фляжки с вином. Но вино не имело градусы. Потом как сошел снег полностью от трупов стало вонять. Когда дышать стало невозможно, их начали хоронить. Хоронить всех быстро не удавалось, это растянулось во времени и приходилось хоронить уже разлагающиеся трупы. Но много, в местах боёв оставалось и несхороненных по которым лазила разная ползучая нечисть.. Ещё какое-то время после войны, возратившиеся на свои места местные жители, находили на местах сражений всё что оставалось от тела и захоранивали.
  
  Как-то раз приходит в окопы посыльный и спрашивает:
  - Кто учился три класса или кто был тракторист выходите!
  Когда дошла до меня очередь я сказал, что 'Я учился 2 класса'. Таких людей отбирали в тыл учиться на 6 месяцов на лейтенантов, на командиров и танкистов. Видя несправедливость со стороны командующего состава, я не пожелал быть командиром и остался на передовой.
  
  Наступил май месяц, стало тепло.
  
  Как-то раз немецкая разведка с краю нашего полка пробралась в рядовой полк и много побили наших. И после того между полками 533-м и нашим 741-м сделали дзот впереди передовой. Наш был ближе к немцу на 60 м-ров. И вот посылали дежурить там (дзоте) поочереди.
  В то же самое время отойдя в тыл с километр, нас учили как истреблять танки противника, и пользованию новым оружием. Я учился и научился пулемету Дегтярёва и стоял на посту с пулемётом, первым номером. В дзоте и на ночном дежурстве.
  
  Наступил июнь было тепло комары летали тучами потому что тут болото, и трупы вокруг, как наших солдат так и около немецких окопов. От всего этого ветром разносило зловоне. Я чтобы избавится от комаров и от запаха курил табак и даже по 2 и 3 сигаретки сразу.
  Змеи всюду кишели ползая по земле.
  Как-то раз отстоял я смену, пришол в землянку лёг и укрылся плащ-полаткой. Проснувшись я открыл край полатки, а спал вверх лицом, вижу на мне на полатке лежит груда веревкообразная большая змея или уж не знаю кто. Я снова укрылся пока он не сползла с меня.
  
  Немцы когда пели песенки у себя в окопах, или разговор вели, или гармошку губную - всё было слышно, так же и от нас к ним наверно. Мой товарищь южанин не мог разговаривать в тихомолку и ему постоянно попадало от командира.
  Как-то раз ему не понравилась делёжка каши, а расположились делить на лужайке меж кустами. И вот он начал ругатся крупно и громко, немцы засекли нас и посыпались мины, разогнали нашу шумную делёжку.
  
  ________________________________________
  ________________________________________
  
  Забыл, вернемся. Когда находился в Назии был февраль месяц, лошадей было много, кормить было нечем. На лугу рубили мелкий лозняк и возами возили. Чтобы они могли есть, его рубили очень мелко и парили в котлах для лошадей. Бедные животные ели. Даже стены до половины бревен были изглоданы. Мы тоже голодали сильно. Дуранда которая как кирпичь упиралась сначала в ноябре и лежала на чердаках домов, но февраль зачистил всё.
  Много нашего брата отправились на тот свет и в госпиталь, оморозились и с голоду погибли.
  
  Боеприпасы снаряды и патроны хранились недалеко от конного двора.
  Я тоже стоял на этом посту. Была ветряная холодняя январская ночь, а я стоял в шинелке и меня сильно продувало. А в метров 7 от поста была дверь двора. Я не мог держать себя от холода взял ушол в эту дверь скрыться от ветра и затворил её оставив щелочку смотреть на то место боеприпасов. Руки закоченели, винтовку поставил к двери и стою.
  В то время поверял пост майор. Видя что на посту никого нет, он резко створил дверь, и винтовка моя повалилась на него. На утро меня вызывают в штаб. Н ну мораль читали и читали..... После этого заставили мыть пол в 2-х комнатах.
  
  Второй случай. Стоя на этом же посту ночью идут два человека. Подошли к дистанции после которой я должен спросить пароль, ночь темная, я спрашиваю:
  - Пароль!, - он говорит:
  - Свои!, - я говорю:
  - Стоп! Не открывать дверь! Стрелять буду!, - и стал переводить щелкая затвором. Он говорит:
  - С большого козыря, что не узнал что ли своих?, - и открывает браму (в огороде дверь). В то время я сделал выстрел вверх и пришли разводящий и нач. караула.
  Тот который шол и не сказал пороль, был полковник. На утро вызывают меня в штаб и читают мне благодарность.
  
  И так шло время. На переводой в землянка постепенно обустраивалась и была устроена баня в которой я тоже мылся.
  
  Однажды стоя на посту я следил за немцем и чистил винтовку и пулемёт, а когда пришол с поста то лёг отдыхать. Проснулся от того что в землянке шум, пришли поверять оружие. Слышу всем выговор за грязное оружие. А я ещо не до конца проснулся лежу, слушаю: 'вон у Хохрякова винтовка в полной чистоте и порядке!' И командир роты Комаров вынес благодарность, а потом присвоил званье младшего сержанта.
  
  Как-то с товарищем Спиридоном чистили в траншее винтовки сидели друг против друга, он вертел вертел винтовку и вдруг получился выстрел в упор рядом возле мой бок.
  В июне, ночи там были светлые, 'Белые ночи' темноты не было.
  
  Как-то раз из тыла приезжали на передовую за заслугами два отлёта снайперы и устроили себе гнездо на нашем дзоте. И вот полежали там постреляли в сторону немца, заработали себе заслуги.
  А как когда они уехали обратно, командир приказал открыт и нам счет на немцов. Дали снайперское ружье. И вот когда с товарищем на посту: он сидит в гнезде, потом зовет меня иди смотри в аптический прицел. Я прихожу и смотрю и вижу в близи немца такого же бойца, он нажал курок чик и смотрим в прицел немца нет, говорит 'убил', а кто знает убил ли он его, не ходили проверять.
  И вот так сидит и мой товарищ Спиридонов, зовет иди смотри свидетелем, а он уже чик. И вот если 27 немцов убьет в аптический прицел, то получит награду. Но я посмотрел как это несправедливо снайпера получают награды и не стал открывать счёта на немцов.
  
  Как-то раз ночью была канонада, длилась часа два не знаю осталось ли целое место где бы не упал снаряд. Вся местность была вскопана снарядами дым долго затмевал нашу местность. После того как кончилось всё это - это были разведки, с боем.
  
  Это было в июле месяце, часа в 4 дня мой земляк Иван стоял у пулемета в дзоте, а я в траншее сбоку. Вдруг его пулемёт застрочил я думаю, что он стреляет, залажу в дзот а он говорит сдеражно показывая, немец вот показывал голову в каске, иди кидай гранаты туда. Я вылез и давай кидать. Это услышали в штабе и подняли тревогу, прибежали с передовой к нам остальные.
  И что же, выяснилось: немцы подползли к нашему дзоту оставили две связки мин связанные по четыре в каждой связке и заложено кольцо для заряда, но земляк южанин заметил вовремя и не позволил им бросить эти связки мин, они уползли обратно, оставили мины в двух связках и заряженные. Сами немцы уползли обратно. Если бы сумели они бросить мины мы бы полетели в воздух.
  
  ___________________________________
  ___________________________________
  
  Письма с Родины получал я не часто но и им посылал, даже посылал 2 или 3 раза денег, которые давали солдатам. Получал письма и от отца своего, дома жили плохо голодали сильно, променивали всё что есть на картошку.
  
  Это было в конце августа. К нам в отделенье дали новеньких только что обученных сержантов, и вот дали одного со мной на пост в боевое охраненье в дзот. Я тогда был тоже сержант заслуженный на передовой, я первый номер пулемётчик, потом и 2-й номер со мной Иван Кузин и 3-й новенький сержант, только что послан с тыла с ученья. Он видать годами был старше меня.
  Ночь августовская тьма густая, я стою у пулемёта в дзоте, Иван Кузин с правого бока дзота в траншее, а новенький сержант слева в траншее.
  Вдруг среди ночи слева взрыв, вскинул ракету, нет никого, и Кузину велел кидать гранаты и от нас спереди была протянута проволока в блиндаж в тыл к лейтенанту там звонок для тревоги. Я дёргал дёргал проволоку и снова обернулся в дзот, а новенький сержант идет и стонет, ой руку мне перевяжите, а мне было некогда я к пулемёту. Он ушол по траншее в тыл, а я очереди даю с пулемёта и Ванька стрельбу открыл. Той порой бежат лейтенант с бойцами, в полголоса говорят: 'тише, тише не стрелять', мы прекратили панику.
  Оказывается, что новенький это сделал: сам себе оборвал гранатой руку как он говорит. Пришли с тыла на допрос из особого отдела. Он говорит: 'Стоял в траншее и граната была на брусвере, упала в траншею. Он стал поднимать, а она взорвалась.' Я думаю: что если бы было так, то бы на нем ещо были раны, или совсем убило бы, а на нем ран не было, а только винтовка была побита в 17 местах и даже магазинную коробку измяло.
  С меня и Вани Кузина снимали допросы. Его, того сержанта взяли на следствие, а нас отправили в бой в наступление весь полк и дивизию.
  ________________________________
  
  
  
  В немецком плену.
  
  Помню хорошо, то число как пошли снова в наступление, это было 26-го августа 1942 года, готовили нас, а 27-го был бой, в том самом '8-м поселке', где осенью наступали, где положено нашего брата десятки тысячь людей.
  
  Лето мы стояли в обороне, от восьмого посёлка в восьми килом. У реки, так называли Чёрный Ручей.
  И вот 26-го августа нас перевели, на тот участок, под '8-й посёлок'. В тот день я написал письмо что 'готовимся в бой, жив буду или нет, Бог знает'
  У меня был новый пулемёт. Он весу 14 кг. Шинели мы все сняли, приказали нам снять.
  Нас предупредили что: 'Сначала будет бить наша артиллерия, кононада будет продолжиться 2 часа, потом даст залп Катюша, и только тогда вы пехота должны сделать мощный и быстрый бросок на врага'.
  Я был правофланговый, на наш 1-й батальон 1-я рота 1-й взвод и 1-е отделение. Я был сержант и 1-й номер пулемётчик, а мой земляк южанин был командир нашего отделения, и предупредили: 'если командир падёт в бою, то должен заместить его я.'
  Вот наступила ночь и мы тихим образом подползли близко близко к немцу. Ещо было темно, когда мы окопались чтобы спрятать свое тело, так как место было ровное поле с редкими кустиками. Я с пулемётом и дисками, Ваня 2-й номер со мной рядом с дисками.
  Вот и ухнули с нашей стороны по немцу снаряды, немцы ответили на вызов. И пошол свизт и шипенье в воздухе, через наши головы, и около нас начали рваться мины. Пошел небольшой дождь и снизу в окопе где лежу вода копится, команды нет ещо делать бросок, но и в воде лежать не хочется.
  Кононада длится, до этого была тишина, которая сделалась адом. Но вот шум, шум большой-густой. Я думал летят множество самолетов, нет не самолёты, а снаряды от Катюши, залпами начали рваться впреди.
  Слышу, команда нам: 'Вперёёёд за Родину! за Сталина! Ура! Ура!'
  Звуками громкими 'Ура!', как будто заглушили взрывы снарядов. Все горело, немецкие пулемёты как швейные машины стучали ту-ту-ту-ту-ту, мы бежали во весь рост с криками 'Ура!', но ряды наши быстро редели, но и немецкие пулемёты постепенно умолкали, только один не молчал говорил: 'ту-ту-ту-ту'.
  Направление мое вперед было почти на него. Случано я посмотрел вправо где бежал командир Южанин и увидел что он пал. Я подскочил к нему хотел оказать помощь (он лежал в воронке), но он сказал: 'Не нужно, иди вперед', говорит: 'санитары помогу мне, а ты заместитель.' Но тут командовать мне было не кем, от нашей роты осталось 4 человека.
  На мгновенье вся стрельба умолкла.
  Мы заняли '8-й посёлок'.
  
  Бродили по деревне, нас 4 человека 1-й роты присоединили к 2-й роте. В одном месте мы заметили цементированный подвал и окружив его начали стрелять. От туда вылезли немцы, я уж не знаю куда их дели.
  Поселок был взят нами, но приказ Сталина был: 'Вперед, назад ни шагу!'. И мы (уже нас стало меньше), двинулись вперед. Впереди было болото около села Синявино. На болоте кустов не было, чисто множество канав в которых не во всех была вода.
  Командиром был не знаю кто, от 8-го поста.
  
  Шли вперёд, болотом, зашли уже киллометра три, как вдруг над нами начали рваться шрапнельные снаряды. Нашей братвы опять полегло, а мы всё двигаемся вперед в розсыпную. Со мной радом шёл Иван Кузин, его тоже шею царапнула шрапнель немножко.
  Где идём по колено в воде где по пояс, и на себе груз, пулемет 14 кг. Да банки цинки с патронами. Груз носил по болоту, пуда два. Тоже было и у Вани диски и цинки.
  Когда снаряды и мины стали рваться, жидкий грунт болота дрожжал от взрыва. От этого наша братва где-то поредела, очень стало мало нас. Нам на подкрепление никого не было, ни провизии ни боеприпасов. Время к вечеру, это 27 августа. Близимся к с.Синявино, стоим на горке, смотрим появляются колоны немцов с Синявина идут на нас, издали застрочил пулемет крупного калибра.
  Мой напарник схватил живот: 'Ой, ранили', просит о помощи. А наша братва я видел в разсыпном порядке далеко он нас, и их там не больше десятка.
  Подошёл, вижу что сильно ранили напарника. Я взял индивидуальный пакет-бинт разделся он, а у него пуля на вылет где-то в грудь. Пакета не хватило я ещо полотенцом подтянул. Милый просил меня, чтобы взять его в тыл свой, но я вижу колонны немцов идут все ближе и стреляют с крупнокалибра пулемёта, пули как воробьи летят даже их видно.
  Я с ним возился на бровке и меня задела пуля в ногу, ниже колена. Я спустился в канаву, а товарищь, надеялся на меня что я уйду в тыл с ним и дам ему помощь. Но он наверно был без сознанья и не понимал что гворил. Назад идти к своим было невозможно, там слышно строчил немецкий пулемёт. Тут мне стало понятно, что мы были в окружении.
  
  Советский наш самолёт кружил над болотом наверно смотрел на нашу гибель полка, видел что от полка не осталось ничего и дал знать главному командованью, что 741-й полк уничтожен.
  
  Я думаю если пойти назад от немцов всё равно не уйти. У их большой отряд и двигаются быстро. Всё ближе и ближе они подходят, да и ногу сначала было меньше боли, а потом и ступать стало больно.
  Хотя и нас учили, при безвыходной обстановке, один патрон пасти для себя, но ведь я власти то подчинился, а против заповеди Божией не пошел 'не убий!' Решил так: или через несколько минут немцы придут и убьют меня, или же сколь нибудь ещо поживу.
  Сижу в канаве в болоте, один в поле не воин, да и патронов то уж нет. Решающая минута: жить или умирать!?
  Отряд немцов идет прямо на меня не стреляют, все с автоматами, говорят меж собой, заглядывают в канаву:
  - Люсь ком ком!
  Не стреляют. Я вышел хромаю:
  - Э, кранк (значит ранен).
  Снимают у меня с пилотки звездочку и показывают: 'Иди де в их тыл в посёлок'. А сам их отряд двинулись вперёд к '8-му посёлку'. Я покостылял к посёлку. Впереди горела куча торфа у которого стояло несколько немцов у огня, там было и наших русских бойцов забыл сколь человек. Они были не ранены и нас всех повел один немец в деревню.
  
  Вернусь обратно, забыл описать, когда стояли в обороне у 'Черного ручья', там все почти кусты были увешаны шелковыми парашютами от сгоревших ракет, и земля покрыта листовками немецкими прокламациями, и воронками и невзорвавшимися снарядами, и осколками от взорвавшихся снарядов, и мин, а лес высокие деревья как столбы стояли без сучья.
  Сучья и вершины были порублены пулями.
  Везде на доргах противотанковые надолбы, и громадные рвы, и скирды сучьев тянувшиеся на километры для того: когда пойдут танки зажечь сучья. Всё это делалось в ручную, руками солдатов, офицеров, и гражданского населения включая детей в перерывы между боями, на сон и обеды.
  Я тоже обучен танковым истребителем и когда учился, танк ходил по мне. Была практика: выкопал яму и с винтовкой и бутылками воспламеняющихся вещества со мной, танк пройдёт по над голове только песок покрошится. Танк пройдёт и сразу выскочишь и бросаешь бутылки с горючим, в башню танка, бак воспламеняется и танк горит, такое же было и ружье противотанковое, длина его метра два П.Т.Р.
  Учили колоть чучело, всё это научился на передовой, и пулемётчиком научился на передовой.
  
  Деревня ли, село ли Синявино, пришли мы уже темно. Те товарищи у костра которые шли с нами, были наши бойцы. Говорили от полка нас осталось восемь человек живых. Я уж не знаю так ли это? Это я слышал от них.
  Привел нас немец в какой-то дом. Там наших было много, а из раненых оказался только я один.
  Было темно, тех бойцов оставил в этом доме, а меня повёл куда-то. Я шол с палочкой, шол хромал. Он немец доведя меня до какого то убежища сказал: 'тут стой!', а сам ушол куда-то, по полотну железной дороги.
  Дверь в подвал была отворена. Я заглянул туда, увидел на земле кровь; тут я и струсил. Я слыхал, что немцы тяжело раненых убивали. Ну думаю, вот вернётся он и приведет ещо другова и пристрелят меня. Жду его, нет долго, ночь, а бежать не могу, от боли даже стою на одной ноге.
  
  Слышу идёт паровоз с несколькими площадками, остановился против меня, соскакивает один, тот немец, кричит: 'Ауф' (садись де). Я подошол к площадке, а сесть то немогу. Он подбежал и помог мне вскарабкаться на площадку. Он сел в паровоз и поехали. Километра 3 или 4 проехали, паровоз остановился немец тот слез 'ап' пошли де...
  И вот он привел, где-то недалеко от полотна в большое помещенье и тут меня оставил. Тут был немецкий 'ревир' санчасть. Мине дали место где лечь, перевязали ноги и я уснул.
  
  Утром проснулся от того что сильно озяб, так как я был только в одной гимнастерке. Гимнастерка очень была хорошая сержантская. Шинель оставил там как пошли в бой, а плащ-палатка осталась на болоте вместе с пулеметом.
  Это утро было 28-е августа Успенье Пресвятой Богородицы.
  Первой завтрак по человечески, дали мёду 200 гр. и хлеба сколь хошь. Тут жил я одни сутки, на второе утро, подошла машина и нас раненых забрали. Меня вынесли носком на спине.
  Привезли нас во Мгу, маленький городишко под Ленинградом.
  Тут я встретил земляка почти сродника Овечькина. Он был тут санитаром. Его кормили очень сытно и он делился со мною хорошим супом, половину котелка мяса. И я очень ему обязан за его добродетелью. Тут только я пожил, как в гостях одну неделю и снова нас подвинули в город Гатчину, тоже близь Ленинграда. Видя, что я плохо одет, немцы дали мне неважную шинельку. В Гатчине был небольшой лагерь. Кормили плохо.
  
  Тут в памяти остался один наш русский пленный, который курил так сильно, что прокурил с себя всё: и котелок и ложку прокурил. А уж если нет своего котелка, то нужно ждать когда у товарища освободится. К тому времени иногда и баланды не останется. И вот из-за курива человек погиб.
  Тут в Гатчине пробыл не знаю 2 или 3 недели и снова нас повезли, через Брест, Вилнюс в Белорусию. В шестидесяти километрах от города Минска есть городок и станция Молодечно, в этом Молодечне большой лагерь в котором нашего брата было 40.000 чел.
  
  
  В немецком лагере Молодечно.
  
  Очень большую территорию занимал лагерь. Он был обнесён двух ярусными высокими колючими загородками, а между этими двумя сетями колючими, ещо кругом клубом, а потом поверх него ещё одним кругом клубом. Там было по всякому наплетёно, что не поймёшь. Наваерно, сотни тон колючей проволоки пошло для этого лагеря снаружи.
  Внутри громадные каменные казармы, длиной метров 200. В казармах, на том боку и на другом трёх этажные нары. В каждую казарму помещоно нашего люду по 2 000 тысячи человек. Хлеба нам приходило на голову 100 гр. в сутки, да один раз в сутки баланды в которой попадет одна картошина в мундире в воде юшка.
  На работу ходили пешком за 5 кл., работа была земляная.
  Как привезли тут в Молодечно, у всех сняли кожаную обувь дали деревянные долблёные колодки, в складе я видел этих колодок гора, все пленные ходили в колодках. Когда идём по дороге, ведут нас колонной на работу и с работы, а дорога камень булыжник, стукотня как кавалерия едет, идём выколачиваем колодками, 2 недели поносиш и дыры на пятах.
  
  Наступают холода. Холод и голод, делал перевод нашей братве на тот свет. Там было одно помещенье совсем холодное, туда еще живых, но немогущих ходить относили и там они постепенно кончались. И каждой день человек по сто отвозили в траншею, где ложили поленницей по 300 человек и тогда зарывали.
  Травки ни где не было видно, всю выдрали и с корнем и съели.
  Когда в лагерь привезли, записали адрест и спрашивали даже мамину девичью фамилию, это для вылавливанья евреев.
  На рисунке примерно только сотая часть лагеря поделённая на зоны.
  На средине дом трехэтажный: внизу кухня и столовая, а в верхних этажах комендатура, и все немецкие лагерные прихлебатели.
  Дом очень большой и очень большая вокруг дома площадь. Все мы туда ходили за юшкой чаем и куском хлеба.
  Смотрите рисунок - План лагеря Молодечно.
  
  
  
  
  Где двойка на рисунке тут караульный пост с пулеметами, а кривые домики это казармы, по 2 тысячи в каждой домик-казарму входило, нас помещалось.
  Каждая казарма огорожена стеной колючей и в дверях в каждых стояли часовые, наружная колючка в два яруса.
  Тут склад кузница и все мастерские.
  
  Тогда были, евреев бригада 20 человек очищали уборные бочьки с вонючим таскали на себе за город, а потом их стало не видно 'растреляли немцы'.
  Мы сильно голодали ели всё что можно было съесть: мышей, кротов, лягушек, гусениц, мух.
  
  Как-то раз, шли утром на работу колонной; видим в стороне от дороги близко, свинья гложет целую буханку хлеба, все увидели заговорили, а с боков идут немцы с винтовками канвой. Из колонны выходить опасно, могут пристрелить. Один смелый выскочил к свинье, пинает свинью и отбирает оглодки, а за пленным немец, бьёт прикладом пленного. Вот были такие дела.
  
  Ходили на работу за 5 километров, там выдирали на логу дёрн, для железнодорожного полотка. В ноябре было уж холодно в Белорусии Молодечно, были лужи воды и слегка покрыты льдом. Каждый пленный старался корчевать на сухом месте, в воду в колодках лезть некому не хотелось.
  Но вот к одному брату камрату (камрат товарищь) подошол седой старый командир немец, заругался по своему достал наган, наставил в грудь и столкнул его в воду 'Люсь арбайтен!!'
  
  На обед привозили бочьку горячей воды в которой попадала одна в мундире картошина и всё. Снова работали. Вечером шли обратно 5 км. в лагерь. Кто из товарищей не мог идти, его два товоарища берут один с одного бока, а другой с другова, но чтож он еле ноги ставит. Подбежит, немец конвоир, ещо беднягу давай бить прикладом, ну хоть убей неидёт и так беднягу сложат в сторону. Да пока до лагеря идем, так 3 или больше человека сложат таким образом в сторону. А потом посылают лошадь и на тачанке привозят в лагерь в тот самый барак-сарай где десятки других таких же, еще смотрят глазами не умерли, но им не приносят пищу и холодно. Так и бедные души отходят к Богу, а потом возом отвозят за город в траншею тела их.
  
  Когда нас регистрировали в лагере мне дали номер. Когда бывает поверка, то вызывают по номеру, а не по фамилии, это всех так.
  
  Жилось неважно, спали на голых досках, да и во сне видится, что ешь и проснешся чавкаешь, а на боках на ледвяжках черно, как печёная кожа, потому, что у нас были кости да кожа.
  Из лагеря пленных отправляли по-немногу куда-то. И вот как появится у ворот казармы какой немецкий начальник, бежат со всех ног, кто как мог к нему.
  Также и в одно время и я выскочил, и нас приблизительно 20 чел. взяли и отправили в другой маленькой лагерёк тут же в Молодечне. Здесь было ближе ходить на участок работы.
  Там было не больше 20 бараков и они были щитковые.
  Меня поместили в такой барак, а работу выполнял: обивали, колючей проволокой, этот лагерь кругом.
  В этом лагере было спокойнее, но питанье было плохое. Гимнастерка на мне была хорошая сержантская. В одно время я её продавал цевильным, на хлеб. Две буханки мне обещали хлеба.
  В лагере в этом не было бани, зато мы спали на койках и были матрасы набитые соломой. Спать было мягко, но питание было плохое.
  Прошло Прожил я тут недели 3 (три) нам заявили, что пойдём в баню. В баню в тот лагерь откуда взяли. И вот сам собой думаю, гимнастёрку я сниму и положу в матрац в солому, вздумано - сделано. И вот привели нас в тот лагерь, часу в десятом дня. В бане сказали: 'поломалось, ремонт скоро де исправят', и нас отряд человек 30 пехнули как скотину в холодную и со щелями светящуюся казарму. Пехнули и заперли, а многие как и я оставили там лишнее в лагере, пришли легко одеты как в баню. А стоял ноябрь вода замёрзла в лужах. Нам сказали, что после обеда, сводим в баню, но прошол обед и вечер, но в баню нас не вели и есть нечего не давали.
  Наступила ночь погода похолодала. В Минской области погода наравне с Москвой. Поплясавши потопавши по ахавши, надо ведь и поспать, ночь тёмная глубокая. Стали ложится спать, как куры на верхние доски. И вот ложились прижимаясь друг к другу плотно и в два слоя. Кто был с краев соскакивал и втирался сверху в средину, и не кому не хотелось быть крайним, потому что крайнему холодно, а мы были одеты по летнему. И вот наверно с час продолжалась у нас такая перебежка. Успокоился, когда оказался в средине в нижнем ряду, на мне лежал человек, но это одеяло было тяжело, но ничего, зато тепло с боков и сверху. А ноги в колодках не чувствуют ничего, тепло ли холодно.
  Один товарищь, ночью захотел оправиться и упал с наседал - с досок вниз, закричал и часовой вызвал людей, унесли куда то его не знаю.
  И после того ещо день и ночь сидели мы в этой тюрме. Уже на 3-е утро нас помыли и оставили нас в этом лагере, а взамен нас отослали такое же количество пленных туда в лагерь.
  И так моя гимнастёрка осталась там, за которой уж несходиш. И думаю, всё пропало не продал за 2 буханки.
  Теперь с этого первого лагеря нас опять стали водить на работу, туда же за 5 кл. Идя по дороге попадали под ноги тряпки и окурки, я поднимал их. Тряпки я подшивал на спину к своей епанче и на те места где поступал холод и подпоясывался верёвочкой, а окурки собирал и на них выменивал ложку или до десяти ложек той баланды.
  
  Как-то раз работавши я всё шевелился немцы любят, чтобы человек работал без остановки но видимо не все так поступают. Я работая все шевелился. И вот товарищи остановились работать, а я всё легонько копаю. А конвой немец подошол ко мне и говорит 'никсарбайтен', а я всё копаю. Он меня за плечо давит к земле, ну я сел и думаю что добрый он человек. И думаю на обратном пути я попрошу его, чтобы сходить в тот лагерь за гимнастёркой, так как лагерь был на пути по которому ходили мимо. И думаю время уж прошло больше недели, как я оставил гимнастёрку, разве ее там найдёш. Думаю пан или пропал. Всё же уговорил немца-конвоира, он согласился.
  Вечером мы пошли обратно, нас команда человек 60-70, да конвоя человек 6. И вот остановились против того лагеря где осталась моя гимнастёрка. Пошли с этим немцом, пришли к воротам лагеря. Немецкий пост стоит у двери 'вонинь' куда. Да вот, так то так объяснили ему. Он пустил.
  Я иду вперед к тому бараку, где жил и к той койке где спал. Подошол к койке стал рыться в матрасе, и нашол там где ложил, там и лежит моя гинастёрка и я обрадовался. Взял и удивился, как она тут сохранилась, а потом продал за 2 буханки хлеба.
  
  Ещё не раз приглашали на другие работы, но из-за бани возвращался и снова остался работать в большом лагере. В других частях лагеря где бани не было, пленные мылись очень очень редко. Положенье было очень прискорбное.
  Утром в 5-м часу гонят за завтраком, а завтрак литр самой редкой юшки, да одна картошка в мундире, а если в котелок попали 2 картошины, то великое счастье. На обед, та же самая юшка, только ее привозят на работу, где мы ходим от лагеря за 5 клом. А вечером, приходим с работы и идём мимо хлеборезки, дают буханку хлеба на 12 человек и литр горячей воды пустой без сахара, а буханку поделим на 12 гавриков и сто грамм недостанется.
  Такая порция 100 гр. ежедневно, отправляла нашего брата на тот свет, ежедневно по 100 человек возами отвозили мертвецов в траншею. Плюс к тому ещо зверские отношенья к нам.
  Часть наших братьев которые спасая свою шкуру, сделались подлизами немецкого командованья, превратились в полицаев. Они били палками нас нещадно. Вот такие случаи были.
  
  (Я) Как-то утром шли за завтраком, от своей казармы к столовой, а в воротах стоял полицай, не русский. Может украинец, может белорус, может ещё какой нации. Он видимо считал нас я не знаю, и во тьме было темно. И как закатит мне по самому носу не знаю палкой не знаю кулаком, и сам не знаю за что, так что я еле устоял на ногах и кров хлынула из носа.
  
  Второй случай ещо почище.
  В один прекрасный день, вечером приходим с работы и колонной в четыре человека идём мимо хлеборезки, значит 3 ряда отсчитывают и дают буханку хлеба. Так же и нам дали, хлеб дали. Рядом шол в одном ряду товарищ, Мишка.
  И вот с этим хлебом заходим на территорию казармы, расстилает один с себя одежину режет хлеб на 12. Потом один отвертается, второй показвая на кусок говорит кому, а отвернувшийся сказывает тому то тому. И вот тогда было так.
  Когда вошли на территорию казармы и стали кружком у нас где то взялся 13-й человек. А люди были незнакомые ещо, Бог знает как тут случилось. Но только меня предупредили иди от нас, мы тебе хлеб не дадим. Ну что с ними драться не будеш. И так отработавши день, поглотал только горькие слёзы.
  Я пожаловался. Стоя у ворот часовой, хотел достать на кухне юшки, но сходивши там остатка не было, отказали говорит - дадим завтра.
  И вот наступил завтрак. Мы шли на кухню получать юшку, а заходиш в дверь и снимай шапку, а то полицай сшибет палкой. Идём гуськом. В очереди у окошечка где наливают, тут второй полицай с палкой. Дошла очередь до меня, мине влил черпак в котелок, а я стою и говорю 'вчера обещали дать добавки'. А в то время тут стоявший полицай, кроит палкой мне по голой голове, так что, негорюхой пришлось бежать. Он раз пять успел меня ударить, и пришедши в казарму я почувствовал сильную боль и пощупал голову, а на голове всплыли большие шишки. Я совсем незамог и лег. Послышалась команда на работу а я лежу, все кто мог вышли и в строю стояли.
  Потом по казарме идёт полицай палка у его два метра, кто лежит на нарах, он тычет палкой, если человек не подает звука он берёт за одежку и швыряет на цементный пол, как безжизненное тело, без всякой жалости, хотя еще товарищь жив. Вот какие были палачи.
  Дойдя до меня тычет палкой:
  - Иди на работу!
  - Я не могу. - Он говорит:
  - Иди к переводчику-немцу.
  Ну я едва сполз и иду к строю, к переводчику высказываю причину, а он и слушать нехотит, как скотину гонит палкой и кричит:
  - В строй становись!
  И вот приполз еле до работы 5 кл. а у меня руки простую лопатку с большой болью поднимают. Копаю песок кидаю по 2 или три ложки на вагонетку, с большим трудом. Смотрю товарищи стоят кучькой и чтото чавкают.
  Я подошол к ним смотрю едят глину. Я (подошол) попросил у них. Они отломили мне, я поел и она мне показалась очень вкусна, как помазана маслом. Я стал просить у них побольше, а они говорят:
  - Сам найдёш,
  - А где?
  - Да вот в песке попадают такие прослойки глины словно щуки.
  Я стал копать и мне попал такой прослоек, я поел его и наложил в карман с собой. Долго ел я эту глину, но оправлялся на 5-е сутки. Очень тяжело было носит ее в животе.
  
  Как-то раз стою в строю, недалеко с краю, приходит немецкий начальник и спрашивает: 'кто жестянщики?' Я выскочил уже третий. Он замахал рукой, говоря: 'хватит хватит!'. И нас троих взяли в кузницу. Я делал, из бочек печьки и трубы в казармы. Это был декабрь месяц, когда я попал в кузницу.
  Если бы не попал, то наверно погиб бы от этой работы земляной.
  В кузнице работал Шмит - кузнец, Петро Шлюсарь - слесарь, Михаил Васильевичь Бошкин и нас трое.
  Рядом, была столярная и сапожная, далее швейные и ещё разные подсобники. Все мастерские были в куче.
  Тут стало мне полегче:
  1-е - в тёплом помещении,
  2-е - ходьбы за 5 кл. прекратились,
  3-е - стал прирабатывать с боку лишний кусок хлеба,
  4-е - с двух тысячного помещенья меня перевели в тёплый барак в отдельную комнату где спали на двухспальных койках.
  5-е - нас было в одной комнате 8 человек и соблюдалась чистота.
  
  Когда я работал за 5 кл. ходил был очень слаб. Придёш в баню так снявши с себя всю лоскутную одежду, стоя в очереди сдавать немогу держать её.
  
  
  
  как жили в немецком лагере
  мастеровые умельцы.
  
  Жизнь стала посытней и веселей, но уже всё ходишь за колючей сеткой проволок. Грешный позавидовал птицам, которые летают около меня. И глядя на них часто думаю: последнее письмо писал домой, что пошол в бой. Сечас дома о мне безпокоятся, предполагоя, что убили, но я жив и весточку послать нельзя. Вот такие были мечьты. (Пришла похоронка, так и думали что погиб.)
  
  Работая в кузницу, со мной рядом находившиеся товарищи сделались друзьями, особенно слесарь Михаил Васильевичь Боткин, он из города Маршанска механик текстильной фабрики. И он же партийный был на фронте политруком, и он в мои годы, и сын также по возрасту как мой старший.
  Мы с ним спали на одной койке. Он себя выставлял интилигентным человеком. Я за него вёл дневальство по комнате, и для него приносил суп. Все живущие в одной комнате меня звали адъютант Михаила Васильевича.
  Он был отличный слесарь, знал немецкий язык и читал нам немецкие газеты на немецком языке и разъяснял что делается на фронтовой полосе.
  Он делал зажигалки и сдавал тем пленным, которые работали вне лагеря.
  За зажигалки ему приносили: горилку, масло, яица и он со мной делил пополам. Пили горилку а когда водку, и я из яиц приготовлял то яичницу то глазуню. Он меня сильно уважал и я его, и жили мы как два брата камрата.
  Все работающие люди в мастерских: в сапожной и в портняжной, жили очень богато потому что сбуривали одежду и обув цевильному населенью, а за товар получали что им надо: и водку, и горелку, и деньги. Часто бывало, что они вечером после работы собирались в одной комнате и играли в карты на деньги.
  Мой друг Михаил, играть в карты, был первейший плут. Только первый кон сыграет а потом все запоминает и все его деньги, всех портных и сапожников всех окалпачит.
  Там деньги были немецкие марки и пфеники, марки - рубли, а пфенег - копейка. С переводом на русские деньги, русский 10 руб, ценилась стоимость 1 марка. И вот мой друг иногда за один вечер выигривал по 80 по 100 марок, и он давал мне хранить их.
  
  Однажды из лагеря ушли два русские переводчика, и не знаю как их выпустили. Они знали чисто немецкий язык, а может надели немецкую одежду и вышли. Но немецкие лагерное начальство подумали, что они выбрались через кузницу и сапожно-швейные мастерские, так как эти мастерские стоят у самой колучей ограды.
  И так в одно прекрасное утра января, видим собралось с десяток немецких начальников, всё ходят смотрят близь мастерских.
  И вдруг раздается команда выходить, и всех мастеров сапожников, портных столяров и нас из кузницы. Всех построили и повели на площадь, перед пулемётом остановили и всё ходят меж собой говорят, эти начальники, а мы догадались и ждали смерть. Что вот-вот только отойдут от нас начальники и дадут очередь с пулемёта и прощай. Ходили перед нами калякали спорили, нам показалось долго, с полчаса или час, но потом видно жалко стало расстрелять специалистов, скомандовали по местам и снова работа в тёплом помещении.
  Жилось хорошо и ел хлеб досыта.
  
  Был случай. Команда 60 человек ходили рубили лес на дрова, и с ними немцы конвоиры. Незнаю сколь человек наверно от 6 до 12 чел. было конвоя.
  И вот в один день, убили топорами немецкий канвой и сами ушли, после того немцы были к нам очень злы. Часто нас обыскивали и с большим запасом жить было нельзя.
  
  Запас продуктов пополнялся по разному:
  Как-то раз немцы разгрузили склад и склад был открыт, а там осталось ещо гороха полно, я набрал пуда 2 когда ходил мимо него по работе.
  На територии стояла цистерна с растительным маслом. Мой товарищь ходил ее открывал когда набирали для кухни и он приносил литра по два масла.
  
  Был март месяц. Нас каждую неделю в воскресенье посылали с 8 утра в баню, а как шли из бани, то силом заворачивали пилить дрова и колоть до самого вечера. Нам так надоело, хоть через 2 недели бы.
  И вот мы из 8 человек, одного откомандировали в баню, и договорились, когда он выйдет и нас запер бы на замок комнату снаружи, так что полицай увидит замок и подумает, все ушли в баню. И так товарищ нас запёр на замок ушол рано утром, помоется а потом до 5 веч. будет пилить колоть дрова.
  На улице холод, мороз, на дворе снег. Мы сидим, договорились не подавать ни звука, а то услышат: 'что дескать такое висит снаружи замок а там люди.'
  Вот один захотел по лёгкому, спустился в западню, а други заеготали. Второй захотел оправиться полез тудаже. Другие стали препятствовать, завязалась возня, почти драка шум. Но что в себе держать не станет, и пошла вонь. Просидели до 5 часов, тот и отработал и помылся пришол отпер нас. Всё прошло благополучно.
  
  
  
  Вразумительный случай.
  
  Когда поехал из дома, то Михаил Михайловичь сказал что возьми 'Живый в помощи'. У меня этот псалом был писан на бумаге. Всё время был при себе и в боях, но меня невразумило это выучить наизусть.
  Но вот в конце февраля или начале марта 1943 года, я ходил в баню с 8 утра. Одежду сдавали жарить, а из карманов убирали всё воспламеняющееся. Если до этого я всё вынимал в котелок и котелок стоял на определеном месте, то на этот раз почему то я отцово благословенье вынул, а псалом остался в кармане. А одежду сдал в 8-ю камеру. А там до того топят, аж пол красно накалится.
  Вот я моюсь под душем и вдруг шум 'горит горит', что горит 8-я камера горит. И в тот момент мое сердце кольнуло, и сделалось мне жаль молитву, что я дурной почему я её до сих пор себе в голову невдолбил. Мне было ничего не жалко только сам себя укоряя мысленно, 'дурак дурак', что сделал. Я не имел надежды, где бы снова ее взять.
  Помылись, ушли в сторону там другая пришла смена. Из окошка видим как горит и заливают из шланга, а баграми вытаскивают намокшие огорелые лоскутье.
  Стоим голые в груде, и вдруг идет сотрудник, шумит:
  - Кто Хохряков?
  - Я!
  Он протягивая руку, подает мне эту бумагу. Ну диво, не чудо ли сухая водой незалита и огнем не горела.
  И с той поры я стал вдалбливать себе в голову. Вот когда дошло, а видел смерть, в глаза ей смотрел и не знал это.
  С 8 часов и до трех просидели мы нагишом, а потом принесли нам обмундированье.
  И при выходе из бани я видел небольшую погоревшую залитую водой кучку лоскутья, от нашей одежды с 36 человек.
  
  Время шло, наступала весна, в апреле месяце из лагеря, кто остался жив стали отправлять.
  В лагере осталось мало и питание стали давать лучьше, хлеба гр. 200.
  
  Стал приходить к нам в лагерь пропагандист, он делал беседы, сговаривал нас писаться в во власовскую армию, объяснял все законы свои. Но что он говорил, мне это неверилось, это была ловушка, не только телесная но и душевная. Предать свою Родину и пойти с оружием против сына я считал это не допустимо. Я так мечтал, лучьше пусть расстреляют, но писаться не буду.
  Прапагандист приходил часто, делал лекции беседы, я иногда не ходил слушать.
  Как-то раз мой друг, Михаил, приносит анкеты говорит мне:
  - На камрат, заполняй анкету! и себе я взял.
  Я испугался и наговорил ему очень крупно, говорю:
  - Что ли против сыновей своих пойдем, воевать!?
  И мы с ним не говорили три дня, как бы по ссоре. После этого он так и отнёс здал эти листы анкеты незаполненные обратно.
  
  Май, июнь снова ходили работали на станции за 5 кл. но уж было веселее, не то что осенью, сытнее и теплее.
  
  Видел сон и он исполнился, через два месяца: 'Будто полетел я на своей койке как на самолёте. Лечу, смотрю вниз: леса, поля, луга вижу. И вдруг залетели в красное облако. Я спрашиваю: 'Куда летим?' - голос мне отвечает: 'В Америку.' И вот самолёт стал спускаться и остановился, и я очутился перед громадным домом и на песке мёртвая большая собака'.
  Сон сбылся в сентябре я очутился в Германии в громадном доме. А собака мёртвая как я понял - друг человека. Это были нам первые друзья поневоле Бельгийцы, Французы, Итальянцы. Они тоже пленные и сначала мы разговаривали с ними знаками, друг друга плохо понимали.
  
  В одно время как то я попал работать на огороды. Нас было 12 человек и нас охраняли два немца конвоира.
  Огород был одного старичка Поляка. Он да старуха его жили двое. Дом его и усадьба были близь леса и это разделяла река.
  Вот лежим и полем грядки, слышу мои друзья балакают тихо и меня предупредили, что хотят схватить немцов и спустить в колодец и бежать через реку в лес. Через реку собака след потеряет, а, если будут искать нас.
  Этот огород был на окраине города, и вот станут подходить близко, к немцам, те товарищи которые посильнее, немцы как чувствуют отходят дальше.
  Так я ходил с ними с неделю, и всё искали момент набросится на немцов. То у речки куда бежать немцы пасли лошадей на лугу, то ещё что-то.... Так каждой день и час на чеку, выжидая момента готовились.
  В один день я что-то заболел и мне в ревире дали освобожденье на два дня, и в то время с огорода они утекли, немцов спустили в колодец, а старику и старухе дали крепко, так что через несколько время померли. В лагере сделалась тревога, на верховых погнали немцы искать их, но никого не нашли.
  
  Когда отправляли пленных, то вместо солдат нагнали в эти казармы гражданское населенье; стариков детей и жон и вместе со всем имуществом: с одеждой, утварью, ещё с чем-то... Кто что успел и смог с собой взять в узелках. Были и со скотом, полным домом. Они были в больших казармах, голодали сильно.
  Тут неподалеку от них, были бурты с картошкой. Мы ходили эту картошку набирать в мешки, а потом мешки грузили восем жен на машину.
  Обратно идем и набираем большие сумки картофеля. Когда идём мимо, то из сумок кидаем через проволоку. А они, как рады тому, собирают напребой.
  Мы ходили грузили недели по две и всё, им мимоходом покидывали картошку через проволоку. Это было в конце июля 1943 г.
  
  Нас небольшое количество пленных отправили с Молодечина во второй лагерь, близь Минска, станция Красное. Товарищь мой остался, и с тех пор я его невидал.
  В Красном лагере мы побыли две недели и нас переправили в самый город - Минск, в большой лагерь.
  В Красном лагерь был в лесу и немцы забоялись нас держать тут, потому что подходили ночью партизаны и хотели убить посты, и мы были бы на воле.
  В Красном остался в памяти разсказ, как немцы сожгли сарай наполненный евреями, старики дети и жоны.
  
  В городе Минске, в лагере мы пробыли один месяц. В это время, мы выполняли работу. В двух кил. от лагеря корчевали пни, выворачивали, кокорами наполняли телеги, а что не влазило таскали на себе возом, для кухни и столовой в лагерь.
  Тут в церкви у службы я побыл, которая была устроена в бараке. И больше воспоминаний нет.
  
  В сентябре нас повезли в Германию, везли через Барановичи, Варшаву, Познать (Восточная Пруссия).
  Сажая в вагоны предупредили немцы, чтобы стуку не было, а то стрелять будем по вагонам во время езды чтобы не стучали. Во всех вагонах были малюсенькие окошечки 2 на весь вагон и они заплетёны колючькой.
  В вагоне, был ящик - параша в который мы должны оправлятся. Погода стояла жаркая и в этот ящик никто никогда не оправлялся потому что он стоял как новый. Оправлялись всяк на своем месте, где сидим-лежим и выбрасывали в окно в дырочку.
  Потом кто-то начал оправлятся в ящик, и пошла вонь, близко к ящику никто не ложился. Пошла возня за место по-дальше от него. И в конце концов этот ящик с добром, привязали к потолку. Едем где мотнет в бок и он покачивается и начинает вонять от него. Под ящиком - близь его пришлось и мне ехать, но ящик немцы выкинуть не разрешили.
  Остановили нас где-то в одном лагере, против Берлина севернее - то есть правее Берлина.
  
  
  в Германии, в плену.
  
  Невидаючи! в России в те времена не было асфальтных дорог, а там все дороги асфальтированы, вычищенные так, что блестят как стекло. И по дороге едут на велосипедах малые дети и старые старухи, неговоря о зрелом возрасте, что мне и показалось небывалым и удивительным.
  Невидаючи - сколько лет живу, не видал такого. Очень красиво и удивительно. Как в какой-то сказке.
  
  В этом лагере мы побыли неделю приблизительно, и нас повезли, за Берлин, к Рейну, близко от Голандии.
  Этот лагерь был в лесу, в этом лагере были пленные со всего земного шара всех наций. Тут нам была сортировка, - баня и комиссия.
  
  Пришли в баню, сняли с себя всю одежду. Потом велят вещи и котомку повесит на крючок вагона и этот вагон с одеждой от 25 человек укатывают в дезинфекцию, а нас всех нагишом направили в большой зал. Там на окне лежат поленница опасных бритв, и приказывают, чтобы 'Сбрить на всём теле нигде не было ни одного волоска'.
  Нашего брата битком набито, - в этой комнате. Я сбрил, иду во дверях сидит немец с лампочкой и светит вокруг. Если видит, что ещо есть волоса где несбриты, не пропускает, иди снова брейся.
  Прошол я это мытарство иду дальше.
  Во-второй комнате: проверили боты и бритву не взяли.
  В третьей: боты в кадушку в раствор бросили.
  в 4-й на голову мыла жидкого мазнули.
  в 5-й душ,
  в 6-й укол сделали в руку,
  в 7-й получил боты из разсола,
  в 8-й получил одежду свою.
  на 2-й день комиссия: нагишом шли от стола к столу.
  У одного стола я переправил год рожденья, я заявил что: 'когда в начале регистрировали в лагере, записали неправильно год рождения 1905-й, а я рожденья 1895 года.' И он это мне переправил, так что я стал на 10 лет старше. Интерес мой в этом был такой: комиссия отбирала молодых летами на шахты, и оттуда возврата уж не было никому.
  
  И так поживши в этом лагере неделю, нас снова повезли 300 километров на юг, ближе к Франции в 300 кл. от Парижа. Мы вышли, нас высадили в фашисткой столице г. Нюрнберге область Боварии. Чехословацкая столица Прага на 400 кл. ближе к ССР. А Берлин остался на север.
  
  Приводят нас в лагерь, уплетеный колючей проволокой. Лагерь огромный, с небольшими бараками, некоторые из них погорели от бомбёжки. Показали и нам место. Лагерь находился в лесу, от города в 10 кл. хлеба нам дали 250 гр.
  Этот хлеб был печон в 1938 году клемо на буханке и в стеклянной бумаге заклеен, а мы ели в сентябре 1943 года.
  Местность весёлая, солнце, тепло, ночью мяукал сирена: мяу-мяу-мяу. Это летели американские пираты, но бомб в лагерь не бросили.
  На второй день нас подвели к выходу лагеря, а там стояло десятки автомашин. Нас посадили и повезли в город.
  
  Проезжая городом Берлином он очень понравился мне.
  Улицы все гладко асфальтированы, чистота неописуема. В ССР, я таких чистых городов встречал только Симферополь. В исключительных местах встречались развалённые дома от бомб. Но и вокруг этих домов наводили порядок. Где разбомбили, то тут же наводили порядок.
  Дома были некоторые через весь квартал. Если три этажа то весь квартал в три этажа, а если пять этажей то весь квар. 5 этажей. И 8-и этажные встречались.
  Город раскинутый на 15 кил.
  В средине города стояла крепость: высота 8 метров, ширина этот вала 15 или 20 метров в валу есть земля, есть бойницы из помещений в ней. На верху этого вала - крепости местами вырасли высокие деревья, да и по валу наверно там в верху есть дорога потому что в одном месте я видел отлогий подъем дороги на крепость.
  С наружной стороны крепости глубокая канава - канал из которой взята земля для крепости. И видел прошла посредине города река многоводная, но неширокая. И канал раньше заполнялся водой.
  Сказывают, что эта крепость старинная с первых веков от Рождества Христова и поэтому немцы её очень берегут и охраняют.
  В обнесенном городе крепостью: улицы узкие, кривые дома 3х этажные, окна узкие маленькие. По улице если встретится автомашина с машиной то не разъехаться ни как.
  Крыши высокие крутые, крыты черепицей красной.
  В старом городе много кирх. Кирхи наподобие татарских мечетей. На одной кирхе я видел современные часы позолоченные, стрелки их были по 2 метра. Кирха была на горке так, что когда идёш видать блеск стрелок очень далеко.
  Немцы город этот называли Альте-Штат, значит старый город. Он был в окружности на 3-4 километра, в самом центре новаго города.
  
  Привезли нас к большому четырех этажному зданию. Это была школа, нас высадили, команда нас было шестьдесят человек.
  Конвой нас привёл на двор. Во двор стали подходить немцы, иные были нормальные человеки, иные пузатые купцы.
  И вот пузатый начал подходить к нам показывая, то на того, то на другова, а конвой выводил в сторону. 11 человек он взял, расписался у конвоя в книге 'за ответственность' сколько человек взял. Я тоже попался к этому старику. У его было большое брюхо ростом невысок звать его Пигель.
  Привёл он нас к себе в сарай, дал шафель-кирку, шафель-лопата. Привёл нас к одному 5 этажному дому, нас было человека 4 спустили нас в глубокий подвал, глубиной приблизительно 8 мт. Там мы равняли почву. Отработавши 8 часов нас он приводил обратно сдавал конвою. Приходила машина и нас 60 чел. увозила, обратно за город в лагерь.
  И так стала продолжаться наша жизнь.
  Работая в городе, немецкое населенье видя нас голодных, женщины стали нам подбросывать всё съедобное, остерегаясь своих жандармов. Если только поймают, кто дает русским пленным, того садили лишали свободы на 3 месяца или штрафовали.
  Мы большинство разживлялись картошкой, которую привезём в лагерь. Я вот положу в кошелёк кила три, а потом сколько-то наложу в свой котелок. Набросаем котели с картошкой в котёл ведер на 25 лт нальем воды и сварим. А потом вынимаем всяк свой котель, распознываем по разным знакам на нём.
  Так нас возили с месяц, а потом стали возить на электричке. От электрички до лагеря было ходить килом. 2, и в городе от работы на вокзал тоже не близко. Ходить надоело, да и дни стали короткие мы утром пойдём в потьмах и вечером в потьмах приходим.
  Недели две поездили электропоездом.
  Город стали бомбить чаще и чаще всё по ночам, нас перевели в город. На окраине города была двухэтажная школа и нас поместили в этой школе. Спать было мягко койки двух этажные пружинные, два одеяла байковые и подушка. Но спать приходилось редкую ночь. Американские самолёты и Английские, навещали город и бросали бомбы. Мы услыхавши вой сирены спускались в нижний этаж. Подвалу там не было. Вечером возвращаясь с работы заходя в свой дом говорили: 'сами идём в могилу, лучьше бы нас водили в лагерь за город, но что же мы подневольные'.
  Как-то в одну ночь бросали бомбы в нашей окраине города, и вот по-вторые сутки рядом с нашей школой бомба взорвалась среди дня. Развалила зданье, были жертвы. Мы потом расчищали.
  
  Первый сон сбылся, через 3 месяца, сейчас я видел второй сон. 'Будто я иду по отлогому логу, а пологу идёт бурным потоком грязная вода и этот бурный поток меня свалил и я не мог удержаться, меня понесло вниз по течению и затянуло в большую широкую и бурную реку. Я оказался в этой клокочущей реке в самой средине. Несёт бурным потоком меня, то очень глубоко меня швырнёт, то вдруг окажусь над водою, и вот волна вдруг меня метнула и я оказался на крутом берегу. На берегу я около себя увидел трех мальчиков спрашиваю: 'чьи они?', а мне голос отвечает: 'твои сыновья'.
  Тут я проснулся. Ужас и радость объял меня и вроде дух бодрости и надежда появилась во мне. Тут же перекрестился и мысленно: 'Все дела Господни, как надо Богу, пусть будет так!'
  
  На работе, у конвоя взял меня другой немец мастер, зовут Амшлер. У него был магазин и разбомбили, а остатки сгорели. Я у него убирал развалины. После того как всё разобрал, то он дал лопату и сито и я из песка-земли высевал гвозди чтобы не пропали зря. Вот такие они были очень бережливые.
  Как-то на работе вдруг завыла сирена и мы полезли в подвал и Амшлер с нами. Вот загудели над городом самолёты, там в убежище была какая то машина колотушка, Амшлер одного заставил крутить ручьку. И когда вертит, то машина стучит, заглушает, что там на верху творится, как остановимся вертет и тихо стаёт он заругается: 'вертите, чтобы помирать так нечаянно.' Выходит по его так, где бомба упадёт близко, так тебя словно, какая электро энергия, насквозь стегнет, и тогда смерть будет не мучительной как будто уснул.
  Этот Амшлер имел ещо двух братьев и все они были не стары и не знаю как они не попали на фронт.
  Вблизи места Амшлера, был разбомбен склад, с разными овощными консервами, наша братва ходили туда за консервами.
  
  Мы первоначально когда придём на работу, то заглядывали в мусорные бачьки. Там были, то яблоки то куски хлеба. Немецкие жены видя такое дело, специально к нашему прибытию, ложили в бачьки хороший хлеб и яблоки и огурцы, и другие продукты. И только в редких случаях давали в руки.
  
  Как-то раз я работая, носил черепицу, на крышу дома. Рядом был магазин свой одной немецкой купчихи. Кадый день пока я тут работал, она приносила хлеба 400-500 гр и яблоков ложила всё на ступеньки лесницы в бумаге.
  
  Нам хлеба давали 250 гр, утром чай и вечером суп. А в обед привозили на работу в школу суп такой: горох зелёный вылупленный, в виде стручьковых скорлушей. Все они законцентированы без гороха одни лишь скорлуши, наверно для скота. И вот варил нам из этих скорлушей суп и ничего тут не ложили. С ихней кормёжки можно помереть.
  Мы обедали на 3-м этаже в классе сидя за партами.
  Лазили, в шкафы смотрели немецкую литературу книги. Читать мы не умели, но нам нравились книги с картиками. Картинки в книгах были отчётливые и блестящи, как бы фотографические. Люди на них выглядели так как будто были как живые. Я никогда не видал таких картинок какие были в ихних книгах. Какие были у нас в наших книгах, далеко не то даже в 1970-х годах.
  На втором этаже, обедала команда бельгийских пленных, им привозили суп крупяной и с мясом. Они его недоедали и отдавали нам. Когда по черпаку нам доставалось ихнего супа, а иногда немецкий конвой нерозрешал нам раздавать бельгийский суп, и суп остаток отправляли обратно.
  
  У Бельгийских, Французких Итальянских Английских и прочих пленных в Германии Красный крест работал. Они переписывались письмами в свою страну с родными и получали из дома посылки. А у нас красный крест Сталин перекрестил и сказал 'Что нет у меня пленных, а если есть, то только изменники Родины!'.
  Это было написано во всех мировых газетах. Поэтому нас немцы считали хуже чем скотина. Поэтому мы, меж собой всегда говорили уныло: 'Наша песенка спета. Хоть и война кончится, нам уж жизни в ССР не будет, и тут свободы не предвидится. И ожидалась каждую ночь только смерть. И не было надежды жить. Это хуже всего быть остаться на фронте живым, а потом всю жизнь жить сидя на месте ждать смерть. На фронте хотя убьют на ходу, а тут мученья на долгие годы'. Вот такие мысли были.
  
  Как-то раз я увидел как немцы пашут свой огород и размечтался. Вспомнил тот день когда я последний раз был на своём огроде.... О том что вернусь домой, приду на свою землю и с большой радостью буду пахать свою землю и сеять на ней. Это было перед крещением в январе. Снега не было и тепло как у нас в сентябре.
  
  Нас из этой школы перевели в самый центр города в полковую школу, трёх этажную, а четвёртый этаж был развален сгорел от бомбёжки.
  Поместили на второй этаж, койки железные трехэтажные, и так же 2 одеяла и подушка. Вокруг школы далеко не было домов. А вокруг школы, были деревья и обнесёно палисадом. Там же были тенистые площадки для отдыха учеников и для занятий на улице.
  
  Город бомбить стали часто не пройдёт и одных суток, за исключеньем, хмарной погоды которая скрывала город своей непогодой и лётчики сверху не видели где бомбить.
  Из-за частых бомбёжек городские службы не успевали расчищать город и стали к работе привлекать военнопленных. Нам работы стало по горло, но и шамовка стала доставаться легче и больше.
  
  В одно время я работал с мастером немцом и бельгийцом, штукатурили мы трое. Бельгиец часто давал мне хлеба, и мастер немец поедет в субботу домой и отдавал мне хлеб даже по целой буханке.
  
  Работая у Пигеля я ходил работал штукатурил квартиры вдвоем с немцом.
  Когда приходим в новое место, немка смотрит на меня и на мастера и справшивает:
  - Русский гефангел камсы-камса? - Я понимал, 'Русский пленный вор ли?'. А я ей отвечаю:
  - Давай филь - больше бутерброт и филь вурст тогда никс камсы камса.
  Хозяйка смотрит на нас удивлённо и уходит из дома. И всё имущество покидает на чужих людей. Всё по квартире в разброску.
  
  Одна белокурая молодая женщина работала в полиции, а я работал у ней в квартире. Уходя на работу она на столе оставляла каровай хлеба, яблоки, калбасу и показывая на стол говорит: 'Эсен-ешь'. Сама уходит на весь день.
  
  На самом коньке - то есть на крышах домов всюду были статуи в больших размерах: Волчица, Конь, Тигр, Корова, Лев и другие....
  
  Некоторые немки давали брот-марки хлебный талон и деньги пфеники и марки выкупать хлеб.
  По магазинам нам ходить было нельзя. Если попадёшь на фашиста эсесовца, то может убить. Товарищь мой, как-то купил хлеб и выходя из лавки хлеб не спрятал с виду, и вдруг встречу немецкий офицер, и давай его бить. Бедный долго болел потом.
  
  А мирное населенье женщины уважали нас.
  С которым немцем работаешь тоже непросись в магазин, всё равно не отпустит. И вот на свой хамок, пан или пропал есть хочется. Как-то раз, ушол я от мастера несказался.
  Магазин, был от рабочего места, через два квартала, на углу на наперекрёстке улиц. По улице были две транвайные линии. Я зашол в магазин, несколько немок стояли друг за другом в очереди. Они зная нашу участь посторонились и продавщице сказал: 'отпусть де его первым'. Я подал деньги она (продавец) говорит: 'данкишеин' значит спасибо, и отвесила мне хлеба.
  У них бывал я во многих магазинах и продавцы всегда в первую очередь, тебе свешает хлеб, хотя там очередь, и деньги принимая все всегда говорят: 'Данкишён' (Спасибо).
  Тогда взявши хлеб, я ещо в магазине его спрятал во штаны и за пазуху. Выхожу с магазина, смотрю во все четыре конца улиц не поворачивая туловище, чтобы не попасть в подозренье. Смотрел: есть ли есть вблизи начальник, куда мне надо было идти.
  В это время шол трамвай, трехвагонный. Я трошки остановился, пока пройдёт, он проходит и я рас быстрыми темпами и вдруг на трамвай, на бежал. Трамвай шол встречный одновагонный. И если бы водитель сразу не затормозил трамвай, то смял бы меня, а может зарезал бы. Я стою между рельсами и упёрся рукой вперёд трамвая прямо. И он как то сразу спустил тормоз, и потом сидя там в кабине заругался. А я отскочил и бегом теку, на рабочее место.
  
  Мастера немцы были старики, лет 70-80-ти мобилизованы в трудармию.
  Когда меня чуть не сбил трамвай, работал я тогда с мастером звать Михель, а вот сечас я работал уже с другим мастером которого звали Фридрих.
  Разбомбили аптеку но неполностью. А я работал со своим товарищем из Горьковской обл. Уткиным. Собирали выгребали битую и целую посуду и отвозили на свалку. Мой тов. Уткин смотрю, чегото пьяный ходит я говорю:
  - Что лакнул, что-то? - А он говорит:
  - А вот сколько лекарств разных на спирту.... Я говорит из 10 пузырьков вылил почти стакан вышол, и выпил разом ничего неделается.
  Я тоже нашол в развалёном мусоре спиртовые пузырьки и тоже выпил. Потом нашли пачку грамм 200 сахарину. А лимонаду в сухом виде в порошке (бери и разбавляй водой), сколь хошь бери.
  Аптекарша заставила нас, в одной комнате навесить тяжёлое полотно. И вот как то нечаянно присекло мне палец, кровь сильно пошла. Я побежал к ней на перевязку, она как увидела кров и сразу отвернулась, закричала: 'веит веит веит русский веит', что значит 'больно тебе русский больно'. И потом перевязала палец. И последующие дни пока была кукла на пальце как встретится всё говорила: 'Веит'.
   Как-то раз в аптеке я нашол, в мусоре маленькую ложечьку, эта ложка была не простая, а золотая. И так жизнь висевшая на волоске, думаю: 'На что она мне?'. Я показал мастеру Фридриху он смотрел ее смотрел и сказал: 'Коле' значить золото и сам положил себе в карман. Говорит: 'Нох зухен' значит (поди ещо ищи), но я искал и больше не находил таких.
  
  Как-то раз я работал с товарищем своим Дмитрием, это было в январе. На улице не так было холодно, но и не тепло. Дом где работали был четырех этажный. Работать начали с верхняго этажа. Кастен ящик в котором наводили раствор, был на улице у подъезда. Мастер немец Михель работал, а мы с Митей носили в ведрах раствор на четвёртый этаж.
  На обед пошли я взял свою шинель которая лежала в подъезде, сунул руку в карман - полный карман хлеба, во второй карман сунул руку - тоже полон хлеба. Митя взял шинель у него тоже хлеба наложено. Я удивился кто положил хлеб, не видели, пообедали с хлебом. После обеда, шинели опять положили. В тот же день вечером в карманах опять хлеб.
  На второй день я сказал Мите:
  - Если ты будешь внизу у ящика, смотри кто кладёт хлеб, а если я то я буду следить. Я был в верху, а Митя был внизу и видел, говорит: 'Со второго этажа женщина спустилась и осмотревшись кругом и стала ложить в карманы хлеб, потом ушла'.
  После того, моего Митю забрали немцы я больше его невидал, а я остался работать в двоем с этим мастером. А эта женщина в карманы мне всё ложила хлеб, и когда дошла очередь до её квартиры, она положит на стол хлеба и калбасы и говорит немцу мастеру: 'Это гефангелу' - пленному.
  Когда закончили ремонт в этом доме и переехали мы на другий квартал, она разыскала и стала носить туда каждый день. Потом несколько раз менялось место. И где бы я не работал, на каком квартале она всё равно найдёт и принесет хлеб, яблоки, груши.
  А иногда работаю на такой улице, что движенье народа, как у нас в Москве на проспекте, тогда она проходя поднимает руку в знак привета, и я слежу за ней. Она наклоняется и в газете выкладывает в сторонке, в развалины что принесла, и уходит вперёд.
  Как-то шли строем, в рядах по четыре. Я шол с краю, она где ни возмись меня ткнула булкой хлеба отдала мне в руки. Так она кормила меня каждой день.
  Как-то шол волок тачку с материалом в друг в тачку прилетела булка хлеба, оглянулся а она идёт сзади.
  Когда идём строем на работу, мимо ея дома, а она со второго этажа открывает окно и высовывает голову смотрит: куда мы идём и где де мы будем работать, мой товарищь Сашка и говорит: 'Вон сова опять в окно смотрит'. Или бывало когда, с мастером немцом идём, а я уж знаю что она ждёт, иду за ним и ближе к домам. А она знала в какие часы мы проходим, стояла и ждала в подъезде за стеклянной дверью. Как увидит, что мастер идёт не обращая внимания а я ближе к двери, то после того как поравняюсь с дверью она приоткроет дверь и высавывает мне передачу.
  Однажды нашу команду поменяли местами работы. Нашу команду, значит по немецкий 'Шуль баг штраце', а по руски 'Школьный переулок', поменяли с командой 'Табо'. И после этого мы стали ходили работат по другому направлению, в другую часть города, а 'Табо' ходили работать на наши места 'Шуль баг штраце'. И вот на новом месте хлеба никто давать не стал, стало голоднее. И вот когда утром стали строиться на улице колонны, я попросил товарища в табоской команде, поменятся места. Он согласился и мы так и сделали: он ушол в 'Табо', а я в 'Шуль баг штраце' в свою старую команду.
  Когда привели нас, на разнарядку, пришол Пигель и увидев меня он узнал и сразу меня выдёрнул к себе. Потому, что когда мы приходили на рабочее место, то нам вся работа знакома, и все люди и мастера тоже знакомы. И им хозяевам интереснее работать с обученными и проверенными людьми.
  И так прихожу на рабочее место, мастера мне дал Пигель - Антона, малолетний парень немец лет 16-ти. Он привёл меня на работу одного. В перерыв я прошусь у Антона:
  - Я голодный и схожу покалымить, - он отпуская сказал:
  - Иди да не попадайся на начальство.
  А до этой женщины было идти 2 квартала, а мы были подписаные на одежде краской белой, буквами величиной по 20 см: 'С.У.' значит 'Советский Союз'. Вся одежда была писана: сзади на спине, на груди на коленах на пилотке. И так если руский идёт далеко видно.
  И тогда дошедши до дома той женщины, зверь была замкнута, а рядом с дверью на стене была медная дощечка с 8-ю кнопками. А я когда работал в этом доме знал какие кнопки в какой этаж. И вот нажал кнопку, и через мгновение, дверь зажужжала, и её нужно толкать в тот момент. Когда жужжит, значит она автоматически открывается. В каждой квартире тоже есть звоночек и такая же кнопка. Когда кто-то внизу нажимает кнопку, то сигнал по проводам подаётся в квартиру, и услышав его хозяин в квартире нажимает кнопку и внизу срабатывает механизм. Это очень удобно, не сходя вниз сверху.
  Я вошол, иду на второй этаж, дверь замкнута. Я нажал кнопку, дверь открылась, в двери стоял в форме немец полицейский. Спрашивает меня:
  - Вас браухен, - по русский 'что тебе нужно', я говорю:
  - Фрау - по русски жену.
  Он вернулся в комнату, и голос его раздался: 'Фрау!' Тот час выскочила та жена. Только увидела меня и вернулась обратно, и несёт мне два батона. Я грешный, ещо объяснил что работаю далеко и попросил брот марку. И она принесла ещо хлеба и дала талонов на 4 кила, и ещё марки (деньги) выкупить хлеб.
  Вот какие есть люди, в стране фашистов. И он полицейский слыша наш разговор мог бы меня тут же пристрелить, в такой обстановке. Но он не вышел и всё обошлось хорошо.
  После того недели две ещо ходили в команде 'Табо'. Но у них ничего не получалось на работе и снова нас разменяли рабочими местами.
  
  И вот думаю, как возблагодарить, эту женщину которая поддерживает у нас, у меня мене здоровье и силы.
  У нас на Родине из соломы плели очень красивые шкатулки. А со мной был мой друг - земляк из Кумён, Сашка. Я попросил его, и он сделал мне отличную шкатулку. Потому что знал что немки этим очень интересуются. И решил подарить ей шкатулку. Завернул в газету и положил в ведро. Иду по улице, квартала 2 пришол, вот ея дом. Позвонил, она вышла я отдал ей, сказал: 'через день я буду именинник', всё говорил по немецки 'Их монтаг наменстаг' (Я в понедельник именинник).
   Пришол тот понедельник. Я так же работал штукатурили, на улице 'кастен' ящик с раствором. На улице движенье народа как в Москве у вокзалов.
  Я ложу в ведро раствор и вижу в толпе людей прошла она та женщина. Ворочаюсь медленно, смотрю она вернулась и опять проходит мимо, но передать боится в народе, у ней два места под мышкой и в другой руке. Прошлась метров 20 снова идёт обратно, я взял вёдра с раствором и пошол в верх по лестнице. Поднимаюсь выше, она сустигла в лесницах и передала два места, там было пирожок забыл какой, из яблок, с кило колбасы, масло и буханка хлеба. И вот, что она дала, в день именин.
  Я считал с какого время она начала кормить и всё кончилось. Это было восемь месяцов. Она кормила почти ежедневно, и полностью.
  Всё о ней я не описал. Читатель подумает, что я имел с ней другую связь, но нет я негрешон. Она кормила по Божественой любви как я понял.
  И в конце-концов, весь город превратился в горы развалин так, что с большим трудом было даже пешком проходить из одного р-на города в другой р-н. А в последний раз шол мимо её дома, он стоял весь целый только с наружи он был весь изранен так что страшно было посмотреть. Вот за ея добрые дела бомба не коснулась, ея жилища.
  
  
  Знакомство с водителем трамвая.
  
  Из той школы где мы ночевали и до той школы где распределяли нас на работу, ходьбы было километра три. И вот это было в мае кажется, шли мы сильным дождём и промок я до ниточки. Прихожу так-же к одному немцу штукатурить у него была только жена, двое их, а комнат было 7. Он был водитель трамвая. Увидев меня мокрова, сказа жене: 'дай ему сухую одежду, а эту пусть повесит сушить, так и вышло. Но мне ведь не надо ничего кроме хлеба. И день я работал в его одежде и всё мечтал бежать.
  Наверное у него, как и у других проводили обыск, поэтому всё имущество было разбросано по квартире.
  А у него была карта географии. Я стою и смотрю карту. Он подошол и говорит:
  - Ту форштейн лезен доичь? (Ты понимаешь по немецки читать?)
  Я говорю:
  - Никсфиль, - значит (не полностью). Он говорит:
  - Я тебе принесу словарь с картинками 'Русиш Доичь и Украинить'.
  И потом он действительно принёс мне словарь с картинками и разъяснением который я привёз на Родину.
  Он был человек хороший. И потом когда кончил ремонт дома, я заходил к нему в гости, мы с ним беседовали, и он давал мне хлеба и бротмарки.
  
  Нас бомбили каждую ночь.
  В которой школе ночевали, там подвал был мелкий в окна из подвала смотрели на улицу. Но мы когда после работы шли, то брали с собой по два кирпича и несли 2-3 килом. Мы носили кирпичи чтобы заложить окна, и перед дверью сложили стену преграду от воздушной волны. И в подвале проходной коридор, перегородили зигзагообразной стеной, для того, чтобы если в одном конце бомба разорвётся, так чтобы не поразила всех.
  Нас в этой школе было восемьсот человек, да немецкого конвоя 100 чел. Как загудит сирена. А бывает всегда так: с работы придём, поужинаем и ляжем спать, только засну, как загудит сирена. Схватываю два одеяла кусок сахару и фляжку воды и вниз. В этот подвал, нас очень тесно набивается. Но как начнут спускать бомбы, так все начинают друг к другу прижиматься так плотно, что в этот же подвал ещо вошло бы ещё 800 человек. Вот как мы жмёмся друг к другу когда рвутся бомбы и земля двигается. Теряется самоощущение в пространстве и времени, теряется сознание и язык колет точно десятками игол. Когда всё замолкнет то не сразу очнёшся и всё во рту пересохнет.
  Потом поднимаемся вверх в свою класс-комнату, а там не скоро доберёшся до своей комнаты. Все в окнах и дверях выдрало оконные и дверные коробки и накострило везде. Даже все железные трех этажные койки, воздушная волна сгрудила к одной стене, а в окнах ни одной не осталось деревяшки, зданье снаружи изранено и дым в городе пожары всюду и гарь и туманы от них. Успокоившись немножко мы начинаем наводить порядок и обратно складывать кирпичи в оконные проёмы и восстанавливать наши временные перегородки.
  После бомбежки было много контуженных, а некоторые даже сходили с ума. Вот так было каждую ночь, и даже днём бомбили. Английские и американские самолёты днём не только бомбят, но и сшибают самолёты.
  В один день упали в городе 3 английские самолёта сбитые немецкими зенитчиками. После этого они озверели и стали бомбить безпощадно. Десятки тысяч погибало людей разных наций. В этом городе которые, большинство были пленные, и забранные разное население - старики, жоны, дети. Многие прятались от бомбёжек в подвалах и там и погибали под развалинами домов.
  
  Как-то я ездил (отправили) подбирал убитых, на машину и потом отправляли за город на кладбище.
  Шофёр везет нас сначала на склад за гробами. Складом было громадное зданье покрай города. Это зданье было пяти этажное без окон длиной приблизительно 500 м, стены толщина 3 метра железобетонные. На это здание если бросать сотни бомб и не повредишь его. Туда уходили даже близь живущие люди спасться. Это здание называли 'Конгресс'.
  Приедем, погрузим гроба на машину штук 15. Гробов наготовлено у него (у немца) тысячи... И год изготовления на каждом гробе 1938 год. И с гробами едем в разбомбёные районы города, там оставалось только собирать уже вынесеных мертвецов которые лежат на земле рядами.
  Большинство, человек согнулся в три дуги или так заколел или горел или задохнулся. Большинство умирали от ужаса - страха, нет никаких ран.
  Один наш брат, берёт за ноги второй за голову под мышки и в гроб в той одежду в какой он есть, накрываем крышку, он снова скорчивается и крышка не держится. Мы скочим на колена и жилы видно вытянутся тогда крышку накрываем и омотаем проволокой гроб в 3-х местах, чтобы она снова не сползла. И так нагрузим машину гробов и везём за город, а там? О ужас! Поле гробов белеет. Возят десятки машин с других мест города гроба и не по одному рейсу и ставят рядами, где наши же пленные роют траншеи хоронить.
  И я один день тоже копал.
  Выпокают яму, наставят тысячи гробов, ужасно смотреть. И вот потом идут два человека немца один с длинным ножом, а второй с книгой и с ними 2 солдата. Солдаты открывают гроб. Первый ножом порет все карманы и вынимает все золотые и драгоценные вещи которые у мертвеца с собой, а второй ходит с книгой и туда всё записывает.
  У каждого немца на груди есть медалион с его номером от рожденья, и до смерти он носит один номер. И этот номер с медальона пишут на крышке гроба и на кресте. А когда свои сродники потеряют человека ищут его на кладбище. На кресте приделана табличка и на ней номера, и по ним родственники узнают где их близкий человек схоронен.
  А русский если сгибнет, то мы хоронили без гроба и без имени, прямо кучей кто как упал в яму.
  
  Это было перед новым годом 1945-м за неделю, американские самолёты збросили по городу листовки в которых писано, чтобы все уходили из города, а то на новый год будет сильный налёт, так что останутся только одни горы кирпича. И вот всё же на сердце пала грусть, что скоро очень скоро все тут будем зарыты в землю в кирпич, и никто нас не найдёт. Смерть ожидали все.
  Но всё же пришол Новый Год 1945-й. Накануне вечером все толковал: 'кто что увидит во сне'. И как раз на самый Новый Год ночь была спокойна. Утром проснувшись, все разсказывали сны друг другу. Я свой сон видел и разсказываю, товарищу:
  'Будто я проснулся и Новом гробу и испугался, что я жив но уже накрыт гробой крышкой. Я упёрся в крышку рукой и крышка слетела, я сел в гробу.' После этого я проснулся в холодном поту. Ну-у-у думаю, что вот будет бомбёжка и смерть мне.
  Но товарищь слушая, мне сказал, что: 'Сон твой хороший. Что в нынешнем году свалятся с тебя все невзгоды.' И действительно вышло правильно.
  
  По вторую ночь был налёт и город обратился в развалины.
  В ту ночь это было землетрясенье. По немецким показательным аппаратам, самолётов было семь тысячь. Так что в городе после такой бомбёжке, не знаю осталось ли 3% процента неразваленых домов.
  На Великое чудо, мы в которой школе ночевали осталась цела, но рядом недалеко от школы упала бомба на тонну, и территория близь школы была изрыта воронками и все дома вблизи школы развалены, были до основания.
  
  В эту ночь разсказывают погибло в городе неселенья всех наций, сорок тысячь. Двадцать тысячь, были выбраны мертвыми а двадцать тысячь пропали без вести. Иных завалило заживо иных, может разнесло в грязь.
  
  Ещё до бомбёжки люди говорили так: 'У немцов когда ещо было где жить, в домах, у них чемодан стоял на готове, в него приготовлено всё что необходимое и ценное. На тот самый момент, когда незная когда придёт час тот, что собирать некогда. Каждый немец об этом знал: 'Что когда вдруг загудит сирена, то Он или Она схватывает этот чемодан подготовленый заранее и бежит в бомбоужежище. А если ночь то свет везде гасится и убежища далеко, то на груди вешают большие кружки покрашенные фосфоритом. И на углах домов фосфоритные указательные стрелы в ту сторону куда бежать'.
  В тёмное время суток по всему городу выключали электричество, и перед бомбёжками выключали. А если кому было темно, то тот должен плотно завесить плотными шторами окна, чтобы не было видно не лучика света, и тогда уже пользоваться свечами или керосиновыми лампами. Те кто не выполнял это задание, ночные сторожа порядков ходили по городу и выявляли нарушителей.
  
  У меня был набожный товарищь москвич. Он говорил: 'Благодарим Всевышняго, ничего нет лишняго. Хлеб во мне, гардероб на мне, хожу по базару не боюсь пожару!' Потом он и разъясняет, что: 'немцы убежали спасаться в подвалы, а сердце то у них нет потому что оно осталось в своей квартире и думает, что там разбомбят разтащат. А у нас, нет ничего лишняго поэтому мы думая о своей жизни и родных остались живы'.
   Так были ещо у нас такие случай: Когда небольшой налёт самолётов, как бросят бомбы, а немцы трусы прячутся и конвой прячется. А некоторые наши удальцы это зная, выходят на улицу и идут по магазинам и что им нужно берут. Вольшинстве случаев брот-марки, хлебные талоны. Тащили целыми пачками и раздавали своим товарищам. Так, что хлеба у нас было досыта, брали по 2 и по 3 буханки за раз. Немки глядя на нас удивлялись, нашей находивости.
  
  
  
  Вспоминая свою жизнь,
  я сидя вечером писал
  долго неспави и задремав
  над книгой, рука
  безподчиненья мысли
  водила набумаге каракули.
  
  
  Продолженье о пребывании в плену, следует.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Продолженiе
  
  Часть четвертая
  в период пребывания
  В Боварiи Нюрберг
  
  Ещё вспомнил. В 1944 году почти каждый день да иногда по два раза в сутки Американцы и Англичане бомбили город.
  Как-то средь дня завыла сирена. Работая в богатом квартале города, нас, подвели к невысокому дому для спасенья от бомб. Дом был без окон только одни тройные жел двери. Дом бы железобетонный с очень толстыми стенами в 3 этажа и подвал. В подвал шли начальники, а нас на третий этаж.
  В весь дом могло поместить несколько тысячь человек. Чтобы не задохнуться гудела вентиляцiя.
  Прошло некоторое время нас выпустили. Бомб не спустили тогда. А ночью.
  
  На обед ходили обедать в школу. На 2-м этаже пообедав там и оставляли свои миски на полке и когда сходили вниз больше всё по одному или по два.
  
  В классе в шкафах были множество книг с картинками. А картинки были такiе отчетливые, лучше чем наши фотокарточки, с блеском. Вот эти книги мы часто оставались смотреть.
  А я тогда захотел по-быстрее выти на улицу на солнышко полюбоваться и погреться. Спустился и сел на завалинку в ожидании товарищей. Канвой немцы были тут. А офицер был новенький может ещо первый день. Подходит ко мне и что-то мне шумит и громко и быстро говорит, а я не понимаю его. Он подошол ко мне, взял меня за шиворот и как бросит к воротам... Я катился по асфалту метра два. С трудом встал и опять хотел идти на завалинку, он заорал на меня снова, хотел ещё раз бросить, но тут другiе товарищи сошли и стали строится. Этот офицер ещо меня потом бил за что-то палкой.
  
  Ночью была бомбежка. Утром пришли работать разбирать развалины, а там бочки со згущёным молоком. Одну бочку побило и хозяин разрешил брать, набрали по полному котелку.
  Во втором доме старику ощепком руку нарушило. Он попросил кой что перенести со 2-го этажа в подвал. Я ношу, а немка мне даёт брюки и пиджак. А я не беру, говорю: 'что если офицер увидит меня в гражданской одежде, то может убить меня за это.' Но она всё же уговорила принять рубашку и я взял.
  
  В одном месте работал, дом в четыре этажа. Иду с вёдрами по лестнице вверх. Вдруг на 2-м этаже, открывается дверь, и выглянула девочка маленькая. Посмотрела на меня своими глазёнками и закрыла дверь. Слышу побежала и громко кричит: 'мама, брат'. Я думал Она испугалась меня.
  Обратно, когда я спустился эта девочка ждала меня удвери. Увидев меня подбегает ко мне и даёт хлеб. Вот тут кольнуло сердце: Думаю у меня точно такая же осталась дочурка. Потом я ей принес игрушку: карточки (картинки) разные цветные из школы. И вот она бегала с ними.
  Потом притащил на телеге песку к подъезду. Она увидела, вскочила на песок и за мою шею ухватилась ручонками повисла, а мать в окно кричит ей 'Елька Елька' и по-своему угрожает ей. Вот такие дети и немецкiе. Наверно с Машей (дочкой моей) ровесница.
  
  Как-то в одном месте спускались от бомб в подвал глубокий. Когда я спускался, то насчитал 40 ступенек. Подвал большой весь заполнен бочками с огурцами. Бочки лежат на боку в ряд и будут в рост человека. Наверно в одной бочке огурцов ведер около ста, а там этих бочек очень много. В каждой бочке есть маленькое заткнутое плотно пробкой отверстие в которое проходят два пальца свободно. Нашли проволоку и изловчились крючком удили огурцы пока так наверху бомбят. По много дней нас туда спускали. А потом заметили, что воруем огурцы, сначала огородили, а потом стали сторожа спускать. Она как заметит кричит на нас в подвале.
  
  
  Эту четвертую часть пишу, в 1982 году, через 37 лет.
  
  И так, когда наш город стал превращаться в непроходимые руины и силами пленных и местного населения уже не мог очищаться от завалов, то пригнали громовскiе бульдозера. Они проезжали прогребали горы кирпича и камня чтобы можно было пройти и проехать на разном транспорте, а мы шли за ними и складывали аккуратно кирпич в специальные штабеля. Потом эти штабеля специальным погрузчиком или краном грузили и куда-то увозили, наверное на специальную площадку для строительства и восстановление домов, чтобы потом не тратить время на его изготовление. И постепенно из груд и развалин город принимал свой прежний вид. Это было в апреле месяце. Было тепло.
  
  А немцы дивятся как в нашу школу непопала бомба. Школа в самом центре города, кругом развалило, а мы остались живы, это чудо великое милость Всевышняго и Матери Божiей.
  Спустя годы ходило мнение, что тайным приказом всем лётчикам запретили бомбить школы, больницы и церкви. Школы - потому что там могут спасться дети, в госиталаях были немощные больные, а храмы считались домом Бога который может потом покарать за злодеянье.
  
  Как-то 15 апреля мы складывали кирпичи. И вот тут на чистом месте я развел костёр, поставил варить картошку. Вдруг завыла сирена, а рядом был ход в подвал. Тут в небольшом помещенье кроме всего прочего лежала поленница дров и ярус мешков с цементом и известью. И вот сидим у мешков, и как буздырахнет бомба в проходе в дверь, от цемента пыль друг друга невидим и проход на выход завалило не выйти.
  Немец конвой разискал лазею вниз. Он конвой первый лезет вниз, а мы за ним и очень глубоко. Там было ещё одно большое благоустроенное помещенье в котором сидели люди и немцы. Там был свет который наверное питался от автономного электичества.
  Судя по погонам, там было очень много немецкого начальства. Когда мы все зашли, то они долго ругали наш конвой: 'дескать зачем де ты их сюда привел?' Но нас не не убили и не выгнали и всё обошлось.
  И вот отбой послышался часа через 1,5 часа. Обратно, ход завалило невыйти, и мы пошли очень глубоко под землей квартала два, потом вышли на верх. Наверно с самолета, заметил огонь и бросил тут бомбу.
  
  И проживши в этой школе полтора года до 16-го апреля 1945 года, рано утром в потьмах нас построили в колонну 800 чел, для эвакуацiя из Нюрнберга.
  От города шли в темноте, днём боялись американских самолетов, покосят де с пулеметов.
  И вот отошли от города кил. 10 разсветало набело. Нас в каком то местечке разсовали по сараям.
  Когда американцы подходили к городу, со стороны от Францiи, то немцы видя это взрывали через реки все мосты.
  
  В следущую ночь снова пошли и утром оказались в лесу. Днём свет ярко солнце, всё видно и летят снаряды, обстрел с дальнобойной орудии.
  Питанье нам дают по 7 штук галат. Они на вес небольше 30 грамм.
  
  Как-то идем и днём, колонной по дороге по чистому месту в гору. Видим, американскiе самолёты летят почти рядом, не высоко. Ну думаем сечас покосят, но ничего улетели. Видимо видят что мы разношорсные пленные.
  На ночь нас загоняют в сараи. А там все сараи каменные большие.
  По утру снова идём по возвышенному месту, летят американскiе бомбардировщики. И видим что летят на город там далеко какой-то и спускают там бомбы, из далека слышится грохот, взлетает дым и пламя. Мы говорим: 'фюреру Гитлеру гостинцы. 20 апреля Гитлер именинник.'
  
  Нас заводят в лес в полдень и скомандовали: 'привал!'.
  В лесу девевья стояли редко и было очень чисто. Периодический к нам еще откуда-то подводят пленных.
  Нас оцепили чтоб мы неразбрелись.
  Потом узнали, что тут за лесом крутые горки холмы, а внизу ложбина. Там вверху были поставлены пулемёты для нас угощенье. Как только бы спустились в эту ложбину, то там тут же угостили немецким свинцом. Но пока мы сидели в лесу, мы этого не знали, что там эсэсовцы хотели уложть нас чтоб мы им немешали.
  И вот начало смеркаться, нам дали команду, в колонну по 4 человека. Пошли. Сначала шли немцы конвой потом их не стало. Перед этим было дано указанье куда идти. Мы же не знали, что тут нам конец. Конвоя с боков не было. Ушли уже далеко. Видя что нас никто не слышит, разсуждаем почему нет конвоя. 'Неужели свобода думаем мы?'. Потом смотрим, издалека бегом бежит конвой и догнав нас пошли рядом. Один из конвоиров очень тихо сказал, что: 'где-то там наверху стоят пулеметы и вас хотели тут покосить, но неожиданно гафман изменил решение и приказал отвести в лагерь, тут рядом.'
  Как узнали об этом наша братва, многiе побежали. Началась стрельба, ночь была лунная и хорошо было видно бежавших. Я думаю: 'бежать нет сил, и если там наверху автоматчики, то я для них как на ладони. А если мы куда-то идём, то если захотят то всё равно пристрелят.'
  Идём, крутые горы рядом. Если вверх горы посмотреть, то пилотка спадёт.
  И вот между гор расположен лагерь. Подвели к воротам, нам открыли: 'пожалуйте'. Заходим на територiю лагеря, видим кругом земля и помещенiй для нас нет.
  На утре начался дождик. И я и все лежат на земле, хорошо что был апрель и было уже не так холодно.
  Разсветало. Мы выспались невыспались, но дождь усиливается и крыши над нам нет, есть хочем. Пошли просить питанье, а там сказали, что: 'Вас кормить не будем хозяина нет, поэтому получите отказ от помещенья и от пищи.' (Хозяин - Гитлер, застрелился).
  
  Как дикие звери пойманные в клетку сидим и ждём голодную смерть.
  В городе начали рваться снаряды тут и там. Ну думаем... Сейчас немцы нас спецiально угробят, дадут залп по нам... Но промысл Божиi не переменить.
  И вот уже много прошло время, непомню сколько дней. Нам немцы не давали есть и много нашего братв стало отправляться на тот свет.
  В этом лагере были французы. Они жили в двухэтажных домах. Тайком от немцев, видя наше прискорбное положение, они по одному по жалости нас запустили на чердак дома. И пустивши нас, стали выделять небольшую порцiю еды и воды нам.
  А американскiе самолеты низко летали над лагерем и высунув руку платками приветствовали нас. Канадская армiя недавала покоя артснарядами, но в лагере не падало.
  
  
  
  Свобода.
  
  И вот в начале мая, в один прекрасный день товарищи говорят:
  - Смотрите, смотрите немецких солдат сняли с вышек и распоясали (разворужили) американскiе солдаты и повели немцов под канвоем.
  Чрез час приходит к воротам лагеря Американский танк, распахнулась дверь в лагерь. Наша братва, увидела это и кто надеревья кто на карнизы залез и кричат:
  - 'Ура! Ура!! Ура!!!', - он фотографирует, потом закрылись ворота и слышим тот ушол.
  Час приходит второй танк, открыл дверь в лагерь, фотографирует, мы:
  - 'Ура Ура Ура!', - и опять ушол.
  Третиi танк пришол раскрыл дверь, всё повторилось, но уж больше не закрывал.
  
  Наша братва видя свободу побежала в расыпную, кто куда: по магазинам, по подвалам, а там в каждом подвале вино. В барак натащили всего и пальта и костюмы и пряники и конфеты, да всё что под руку попало. Спустя некоторое время вижу: кругом мусор в бараке и растоптаные конфеты и пряники.
  Я захотел рыбы. Долго искал нашёл лещ сухой. Я топором нарубил долго варил его в ведре съели, помогли. Не наелся. Потом, наварил каши манной ведро, это осталось. Я из лагеря неходил некуда.
  
  Многие русские где-то в подвале напились вина с голода и некоторые ослепли, а другiе обезножели.
  Пришол 9-й май радость, что войне конец. Вечером по радiо слушали Московское торжество.
  
  Буквально на следующий день после этого радостого известия, Американское командованье стали нас снабжать рацiонами, ящик упакованый на 10 человек. Такiе ящики будут лежать десятки, а то и сотню лет даже в воде и то продукт в нем не испортится.
  Каждый ящик был обмотан плёнкой и картоном в несколько слоев, который только топором острым можно раскрыть. В каждом ящике была подробная опись и всё законсеврировано в банках. Даже шоколад и галеты законсерированы.
  И когда разделили ящик на 10 чел. то пришлось килограмм жиров и килограмм сластей на человека не считая шеколад, табак, мыло.
  В этом рационе было более 50 названий кушаниi на человека.
  Это ежедневно шеколаду плитками по 200 гр ежедневно. Табачных изделий на выбор: папиросы, сигареты, развесной, жевательный и нюхательный табак. Мыло духовое через четверы сутки по печатке.
  Ещё были таблетки ложить в воду в грязную для обеззараживанья, чтобы она очистилась и её можно пить. Такие таблетки по несколько штук каждому Американскому солдату давали в походе если шёл, а там нет чистой воды.
  Жвачная паста была, противно смотреть: ходят всё жуют как козлы.
  Обратил вниманiе на порцiи жира в жестяных банках, с ключом маленьким. Заложи ключик в скважину и дерни только и с банки следает крышка. Вытряхнешь ком сала который лентои свернут в самой тонкой стеклянной бумаге. Аж серебрится когда развернешь.
  Да, это я написал только про одну банку жиров, а их больше десятка разных видов: мясных, говяжьих, разных птичьих и кролячьих разнородных. По нескольку грамм в рацiоне в день. Уже забыл сколько. Каждый вид в одной банке, а одна банка весит не меньше кг, а может больше. И это каждый день.
  Там же в ящике сыру банка, а сыр очень хороший жирный и питательный. Многие его сразу выбрасывали так как в желудк невмещался.
  В этом же рацiоне в день, в банках были: мёд, варенье малины и других ягод варенья, помадки сахарные, галеты тоже в банках консервировано. Всё это будет весом больше 2-х килограмм на день.
  Да ещо плюс к этому привозили каждой день большiе бачьки с молочным какаом, и каждый день суп мясной привозили. А этот суп редко кто брал.
  Вот такое питанье после войны было в мае. Мы только поедим, и ходили отдыхать на луг в траву или гуляли по лесу и живописным окресностям. Этот отдых и питанье не изгладится из памяти.
  А то что было натаскано братвой в барак, американцы приказали выкапать яму, и всё в неё сносили и зарыли. Всё седобное и одежду, и закидали землей.
  
  Из загона-барака нас перевезли и поместили в двухэтажных домах. Я находился на 2-м этаже. Принёс с каптёрки 7 одеял все подослал под себя, и грешный в такой роскоши находился 33 сутки.
  Плюс к тому, как смеркнёся, пред окнами на улице американцы установили кинопроектор и я на большом экране смотрел кино в окно.
  
  Да, некоторым такое пиршество пошло воздравiе, а некоторым в смерть с голодухи. Много умерли, только от того, что сразу ели без остановок с голодухи. Некоторые от чрезвычайной радости с ума сошли, я этому очевидец.
  
  Многих моих товарищей самосудом свои своих убивали, которые были даже в малейшем были замечаны подлизами немцев. И таких случаев было очень много.
  Американцы видя в нашей братве безпорядок усмирили это.
  
  Наши в чувствах победителей ходили по городу и заходили в дома. Забирали у немок что понравится, даже безобразничали в квартирах. Хозяйки убегали, а они в квартире все перевернут да и насерут. Вот какой Ваня безобразник русский.
  Наша братва гурьбой шлялись по городу и искали себе беду и находило в подвалах вино и от которого отравились сотнями.
  И ходили к бабам, их украинок было там полно. Да и молодых и красивых немок не брезговали. Но я негрешон.
  Я боялся до приказу выйти из лагеря. Когда захочу выпить, то иду в госпиталь и у врачей выменивал, на шеколад вина выпить. Знаю что тут не отравлено.
  Город этот называли Айн-штат, город или местечко.
  
  Дом в котором я жил - это был госпиталь огромной. Весь госпиталь я облазил и на чердаке кой что нашел. Даже и сейчас есть эти вещицы. В госпитале были шторы из чёрного сукна для маскировки света. И вот, я одну шторину снял и даже привез до дома из которой себе сшил пальто суконное.
  Пока жил и работал, одна немецкая женщина уговаривала меня остаться в Германии, но я не согласился с её вопросом.
  
  Приказ пришол с 15 iюня' 'Срочная эвакуация на Родину всех победителей и пленных до одного. Только могут остаться те, которые пожелают жениться на немке которая ждёт от них ребёнка.'
  Пошли на комиссiю. Многих сразу отсеяли, так как больных в Россiю не берут, которые заразились от нечистых жен развратных. Их по выявлению сразу изолировали и увези куда-то..
  У меня с этим было всё хорошо. И я дождался, когда пришол тот день когда пришли на станцiю железной дороги. Садились мы в товарные вагоны. После того как сели, толпа немецких женщин окружили наш эшелон. Они кидали нам букеты красивых цветов, а мы их ловили уже в вагоне. Поезд пошёл. А они побежали за ним и кричали нам: 'Витерзейн Витерзейн Ауф Витерзей!' значит 'До свиданья! До свиданья! До будущего сиданья!'
  Когда поезд пошол, у некоторых немок были слёзы на глазах. Рёву не слышно было, как нас свои жоны провожали на фронт, бежали да ревели. Немки были более сдержанными.
  
  Едем в Россию и ждём бурю. Сталин сказал, что у меня нет пленных.
  Проехали большой город Дрезден, поехали дальше, на пути появился город Заган. Тут нас высадили. В Загане жили недели, была фильтровочная комисья, которая была в лагере в двадцати пяти километрах.
  Поместили нас в бараки и вызывали на фильтр, по одному человеку в кабинет. Там сидели русскiе и всё им было известно из немецких документов кто как и за что попал в плен, где был в Германии, чем и когда болел, в каких лагерях был, чем там занимался.... Всё было известно во всех подробностях.
  Я когда ходил, то всё честно рассказал на одном духу как есть, и меня пропустили быстро. А других кто пытался скрыть правду выводили с конвоем в особый барак. Среди них были и Власовцы.
  Профильтровали нас, снова повезли уже через Польшу.
  Попал на пути город польскиi Катовица, в котором угольные шахты тянулись на протяжении 40 км.
  
  Всю войну почти четыре года голодали, были тощие, а тут в течении 33 суток заправились как были на хорошем курорте. И действительно, это был курорт. В России я сколько живу, такими не пользовался.
  Котовицы проехали, Краков проехали. От Кракова нас с вагонов пересадили на машины, ехали 800 кл. Колона машин наверно сто или больше.
  
  Но забыл. Был iюль месяц солнечная погода.
  Я познобил щёки, а нос, - испёк. И этот испёк хуже озноба. Где-то остановка была. Мине старичок мазал гусиным салом.
  
  Едем дальше, то есть ближе к Родине. Польшу проехали, приехали на границу с Украиной. На границе был городок 'Руская рау', тут нас с машин ссадили поляки и мы в 'Руской рау' жили с неделю.
  Давали нам питанье: мясо неварёное, хлеб вонял керосином потому что подмазывали солидолом вместо масла, да сахару по крошке. Вот как с американского то курорта, нам это было не по нраву.
  
  Тут было подразделенье которое занималось распределнием. Кто с какой области, на партiю давали аттестат на продовольствiе.
  Нас с Кировской области было 20 человек. Приказали садиться на товарняк который идёт чрез Львов на Кiев.
  
  Видя нас отьешившихся, своя солдатня заимели к нам большую вражду. Считали нас врагами народа, чуть ли не Власовцами. Говорили нам: что 'Мы подлица американцев. Что дескать пороха не нюхали, раз как быки отьелись в плену.' И стали насильно отбирать у нас вещи, кто что вёз домой.
  
  На Западной Украине в то время царил хаос и вражда из-за территорий. Каждую ночь бандеры делали нападенье на мирное населенье грабили и убивали в первую очередь тех кто был на руководящем посту.
  
  Мы едем до Кiева. Которому человеку был дан аттестат на питанье на всех, по дороге куда-то исчез. Доехавши до Кiева его не нашли и остались без пайка и направленья. В Киеве сидели суток двои, нас не садят потому что не было аттестата который выдали на нашу группу. Говорят, что мол мест нету так как едедут вояки победители войны.
  И вот ночью, я и ещо несколько человек влезли тайком на вагоны и ехали до разсвету на крышах. Солдатня патруль, на малых остановках, увидевши нас сгоняли, но мы не слушали их. И вот доехали до Брянска на вагонах. Тут бригада сменялась и нас тогда согнали окончательно.
  И вот с Брянска ехал ещо на порожных цистернах. А багажу было около или больше двух пудов. Убегая от патруля, с багажом пришлось лазат по крышам поезда на ходу.
  Перед самой Москвой нас пустили в вагоны на освобившиеся места. В Москве не давали жить долго. Я был два дня, потом сел в вагон и поехал до своей станции Просница с которой и отправлялся на фронт.
  Домой на Родину я прибыл пятого августа 1945 года, а на Войну взят был второго сентября 1941 года. Вот какая судьба человека. Почти четыре года смерти смотрел в лицо. И в плену ещо хуже было погибнуть, чем от бомб, от зверски издевающихся немецких подхалимов. И после победы мог отравиться едой или подхватить какую заразу. И от своих же со братьев сослуживцев ненавистников по пути домой мог погибнуть. Но вернулся живой.
  Вот это все помогала и спасала милость Божiя и Царица Небесая Ангель Хранитель, Слава Богу за всё и его провиденье.
  
  До дома от станции было 25 килом. Багажу было пуда два. Шол я домой в Английском кителе. Попала встречу одна женщина, конечно многiе встречали но эта именно остановила и спросила. И разговор зашол, что иду из плену. А она говорит: 'Неужели и мой муж жив? А я получила из его части похоронную. Война давно закончилась. Я думала что все уже пришли, и вышла за другова замуж.'
  Иду и думаю: 'Моя не выйдет, бремя ребят. Только живы ли они поди с голоду померли? Потому что переписка писем кончилась с 26 августа 1942 года того момента когда пошёл в бой и меня взяли в плен. Прошло 3 года. Да и думаю и меня уж считают убитым. Приду так могут обезуметь от радости. Думаю как бы не круто, не напугать. Сразу явлюсь или весточку заслать?, - иду и погрузился в мечту и размышленья.
  
  По дороге на лошади обгоняет меня человек. Он смотрит на меня и я на него. Я признал знакомое. И он признал меня, остановил лошадку, говорит:
  - Садись Андрей Иванович!
  А он от Шабалок, Семён. Сел, едем раговорами занялись. И я узнал что мои все живы, но крайная бедность. Я сказал ему:
  - Ты подедешь к дому, и выложь мою поклажу, чтоб круто не было. Я пешком с километр дойду. К тому времени они готовы к встрече будут.
  
  Тут вблизи дороги где мне сойти, пахали Пузырёвские партии. Они узнали меня, окружили разспросами. Тем временем смотрю, на телеге едет стоя на ногах девочька, а я не знал кто. Ребята говорят: 'твоя Маня.' Она мне показалась очень длинной. Когда я поехал на фронт, ей было три четвёртый год. И не доехав до места, повернула лошадь обратно, подехали к дому.
  И... Нууу дома была торжественная встреча с женой. Она три года считала меня погибшим, со дня прихода ей похоронной.
  
  Ваня сын в это время работал в кузнице у Мотов, Коля сын за ним бегал. Народу собралось много посмотреть на выходца с того света.
  Старший сын Виталий служил участвовал в войне с Японiей на Сахалине.
  
  Мой отец помер 1943 г. в марте.
  
  Приходят оба сына. Коле было 10 лет, Ване 14 лет. И как их увидел сердце на место улеглось. Зашёл в дом. Там крайная бедность, как только с голоду не померли. Досталось моей бедной старушке еще хуже моей фронтовой жизни.
  1) Смертельная скука по мне убитом.
  2) Надо чем-то накормить детей.
  3) И сама голодная ветром сносит, а надо работать. Ладно корову всем силами держала и это подкрепляло их четверых стаканом молока. Картошки то не было потому что участка приусадебного не было. Ноги у всех босы остались, сама в лохмотьях ходит всё променяли за кусок да за картошку. Ладно хоть трудно было но остались живы.
  Теперь Иван работал в кузнице помогал кузнецу. Но тот кузнец был не в курсе своего дела. Вперёд колхоза узнал о моем приходе и обрадовался. А мне вскоре пришлось идти работать в кузнице.
  
  Как-то раз сломалась самозброска. К кузнице жатку не повезли, и мне пришлось ехать монтировать в поле. Подъехал на дрожках мачуган-хлопец лет 8-ми за мной, я собрал инструменты в ящик, с досок пуда три положил на дрожки и сел на ящик. Лошадка была молодая и упитанная, он ямщик, пошевелил возжи и поехали в гору. Приехали и я принялся за ремонт.
  Так как эта техника мне была знакома, до тонкости, то через некоторое время ремонт закончил, инструменты сложил в ящик, сел на ящик взади дрожек а ямщик Лёнька, впереди.
  Пока ехали по ровному было ничего, но когда дорога пошла под уклон лошадка побежала быстро. И вижу он не может её сдержать, так как под гору дрожки ей набегают, а подбрюшника не было. Кобылица молодая племенная.
  Когда я взял у него возжи, она уж бежала во всю мочь. Я её наворотил на огород. У Безпалихи (название деревни) на конце тут домов не было, остались ямы заросшiе крапивой. Она умнее оказалась, даже пересилила меня, как повернёт на эти ямы. Телега подпрыгнула, и мы оба полетели. А мне по голове на знаю колесом от телеги, не знаю ящиком с железом ударило так что в голове зазвенело, ну думаю: 'Племенная кобылица обсекотся, беда мне, житья не дадут'. Как мне потом сказывают: она с одним огобелькам убежала в поперёг усадьбов на конный двор.
  А меня кунтузило так, что я долго лежал. Когда чуть приподнялся, смотрю бежит, председатель Южанин говорит:
  - Живы ли вы?, - а я спрашиваю про кобылу:
  - Не осеклась ли?, - а он говорит, что:
  - Она прибежала на конный двор.
  И так после кунтузiя не мог работать, а ходил с палочкой недели две.
  
  Время шло, колхозы нашего сельсовета, Воробьевского, все обращались ко мне за помощью по ремонту техники сельхозмашин, а так же по ковке лошадей.
  И вот в одно время, приехал к нам в колхоз подхалим жандарм оборотень Бушуев. Ненависник всей деревни. Который никого не щадил за малейшую провиность. Отобрал у жены трудовые документы, а меня приказал меня сослать в лес на зиму. Это был 1949 год. Мне пришлось бросить всё кузнечное дело и отправился, на Т.Э.Ц. оставив семью и дом. Работа вся встала.
  В последствии хватились колхозы послушавшие оборотня, не защитили. Видя что он товорит, одумались и вовремя его выгнали.
  
  И вот с 1 мая 1949 года устроился работать кузнецом в Просницком р-не Салтыковского с/с. Кузница была в дер. Орехово.
  Так же работая по всем отраслям механики прослыл на весь Салтыковский сельский совет. Мужиков после войны было мало, а если и были то многие были контуженные. Один я был боле или мене здоровым, поэтому за всякой мудреной работой по ремонту машин все колхозы обращались ко мне.
  Но вот и тут пришол конец. В Ореховцах был выдвиженец председатель. Он задумал меня втянуть в колкоз и обложил меня непосильными налогами. И чтобы выжить мине пришлось взят расчёт.
  в 1954 г с iюня начал работу на предпрiятiи, на водозаборе. Работал года два. Получилась аварiя и меня сняли на сторожа. А я через увольнение перёшел в механический цех ремонтников где и проработал до пенсии 1966 г. 12 лет отработал на предприятии ? 20.
  У меня было заболеванье легких (хронический бронхит) и врач посоветовал сменить место жительства на более мягкий климат.
  
  В Крым не поехал. Климат там мягкий, но летом было невыносимо жарко.
  
  После войны, по пути проезжая эту местность (Украину), мне понравилась и климат ея. Он был на ровне с Германией.
  Я ещо работавши на предприятии, два раз посетил Почаевскую Лавру и исцеленье у Стопы Божiей матери. И вот при выходе на пенсiю потянуло сюда как магнитом.
  Правда хотел устроится в Кiеве, и в Черкасской обл. в Тернополе, и во всех этих местах пробовал устроится, и в Смыге. Везде пытал устроится где лучше.
  
  В Киеве в покровском монастыре жил долго принимали кузнецом, но отсюда отправился в Черкасы. Там Николай Иванович хотел устроить нас где-то на предприятiе, но я захотел поехать в Почаев на святое место. Это было Успенье Пресвятой Богородицы, 1966-й год.
  Первую ночь ночевал в Богдановке у Циганюков, а от туда рано утром пешком ушол в Почаев.
  Успенье прошло, снова вернулся в Богдановку.
  На второй день хотел ехать обратно в Черкасы. Но тут какая-то сила удержала меня и я вернулся снова в Почаев искать Федосью. И отыскав её я начал где квартира, стал искать место работы. Я для себя нашол работу в аптеке.
  Главный аптекарь дал мне работу в помещенiи у самых ступенек в Успенский собор. В двухэтажном кирпичном помещенiи ремонтировал ящики и другую работу. Работал с утра и до вечера, а вечером уходил к службе в Троицкiй собор и до полночи стоял службу. С полночи спал прямо в храме на окне в самом взади. Утром уходил снова на работу и так работал больше месяца.
  
  Потом ко мне приехал сын Николай с невесткой Марией, и хотели в Кременце прописаться, но не тут то и было.
  Пузатый милицiонер высокий как старинный жандарм, сначала неохота разговаривал с нам, а потом своей пузой нас выпихал из кабинета. Наверно надо было могарычь руб. в сто, тут видимо так и ведется. Но я очень боялся что меня посадят за взятку, и ни копейки не кому не давал. А поэтому и полгода с лишком издевались по каждому поводу: не прописывали и отбирали паспорта с угрозой. Вот как над фронтовиками, так издевались. Война прошла и все скоро забыли. Как будто так и должно было быть: сходить на фронт как за булкой хлеба в магазин за дорогой.
  Работу нашли в Почаеве. Контора хотела принять и даже были готовы документы. Но за один день до начала работы, не позже и не раньше, из района прiехали господа начальники и не дали принять на работу. Если нет прописки, то есть приказ паспортного начальника за трое суток выбраться из Почаева.
  
  От туда переехали в Дунаев. Тут хотелi. В колхоз приняли и работали месяца два, но снова милицiя не дает покоя в свободной стране, тем более фонтовику. А я не отступаю, может и найду правду, но правда держится только в могарычах. Выгнали и с Дунаева.
  
  Выгоняли нас за то что украинцы жившие на Западной Украине не считали себя частью СССР, а считали себя если не отдельным государством, то частью Польши. Всех русских они считали врагами захватчиками и поработителями их народа и земель, а потому и не прописывали.
  
  Работаем с сыном Николаем в Бережцах по ремонту сельхозтехники. Ноябрь и декабрь работаем всё спокойно, но потом снова издевательство от управяющего Мущенко, дескать оба работают и не прописанны. Долго я ходил добивался. Пред.сельсовета Зибарев меня обзывал 'штунда', тайно включал спрятанный магнитофон при разговоре, и плотно закрывал дверь в другую комнату чтобы снаружи не было слышно. Но от меня подачи не было.
  Мущенко тоже исповедывал меня много раз. Последни раз приказал снова ехать в Кременц к начальнику милиции даже.
  В День Конституцiи, когда мы приехали с сыном Колей к назначенному времени, а его нет. Тут Коля решил позвонить Мущенке. Тот видимо позвонил к начальнику милиции, а тот был недоволен что его потревожили в праздник. И вот приходит начальник милиции с другим милиционером, и уводят нас в заднюю комнату на допрос с пристрастями. И снова отказ. Говорит:
  - Завтра твоих детей уволим с работы и вышибем вон с Западной Украины!
  Я говорю:
  - Я живу в свободной стране и я и мои дети желают тут работать!
  Эти мои слова его ещё больше разозлили и мы ушли.
  
  Недожидаясь пока он нас насовсем выгонит, я поехал в областной город Тернополь к начальнику общественного порядка Назарову в Н.К.В.Д.
  Когда пришёл, меня вежливо встретили и показали мне кабинет его. Я подошел к двери хотел войти, но дверь была на замке. Тут прямо в коридоре стояли стулья и я сел против двери. Сижу. Через несколко времени идущий по коридоу человек, (а я не знал в лицо Назарова) спрашивает меня:
  - Вы ко мне? - я говорю:
  - Да, к начальнику общественного порядка,
  - А что нужно? - не входя ещо в кабинет, я говорю:
  - Мне нужна прописка в Кременецком районе, - он сказал:
  - Мне некогда, - а сам обратно закрыл дверь, развернулся и быстро пошол вдоль коридора. А я бегу за ним и кидаю громкие слова:
  - Да что Вы!!! Воевал, воевал, по телевизору и радио называют нас героями, а по факту уже около полгода все меня гонят и я неможу прописаться. И если Вы мене не поможете, то я тотчас сяду на поезд и еду в республику (в Киев) искать правду.
  Услышав мои слова, он опешил и вернулся в свой кабинет и стал звонить по телефону. Я подумал, что он звонит в Кременец, но он оторвался от телефона положил трубку и идёт к двери, и говорит:
  - Иди в 6-ю комнату, - и сам вышел.
  
  В шестой комнате начальник потребовал документы.
  Я свой документы показал, документы у сына Коли и снохи Маши. Потом выложил много разных похвальных грамот. Он все просмотрел их, видит что их много и всё хорошие, просмотрел на меня и велел выйти в коридор.
  За дверью я слышал, что он с кем-то долго разговаривал по телефону. Наверное докладывал своему начальника о результате. Потом он вышел с бумагой, сказал мне: 'Ожидай!', а сам пошол по коридору, наверно к Назарову. Потом вертается и мне говорит: 'Через 8 дней мы вышлем вам, документы. Я сказал вашему начальнику 'пусть они работают там'', и ушол.
  Я вернулся с Тернополя и обрадовал своих, но тут снова беда. Утром голова сельрады, дал приказ Горецкому чтоб нас срочно выгнать с квартиры. А если через час не уйдём, то 30 р. штрафу. Ещё велел установить слежку и гнать с любой квартиры, пока мы не пропишемся.
  Это он был недоволен на то что пожалобился на него высшему начальству.
  
  
  О пребывании нас на квартирах
  пока были не прописаны 5 месяцев.
  (до того как пожалобился.)
  
   в Почаеве, несколько ночей у Якима и Анны, много ночей у Феодосиi, много ночей у Сувалчихи и Степана Антоновича, в прописке у Татьяны.
  Жили тайно, но везде Белик находил, отбирал паспорта и гнал нас.
  Переехали в Дунаев с трудом нашли квартиру у инвалида Пацгула Акилина.
  
  Чтобы жить работали где и как могли.
  Сын Коля несколько дней работал в Кременце, но потом без прописки уволили. Потом работал в Дунаеве столяром, а жена его Маша на колхозной работе работали. Были в Дунаеве два месяца, потом опять привязалась милицiя. После, Коля с Машей перешли работать в Бережцы в сельхоз-технику. Работали в Бережцах а ночевать ходили в Дунаев за 4 кмл. по полям и лугам лесом ночью, так как в ноябре были дни короткiе.
  Как то утром рана с Дунаева пошли Коля с Машей в Бережци, невидно ни зги и на ходу потеряли друг друга. Держались только голосом и еле-еле встретились. И вот из-за боязни чтобы не забресть в реку решили ожидать света в одном доме, и опоздали на час или два на работу и их выгнали.
  Я искал квартиру в Бережцах, нашол квартиру у брата Пацщлы, но тут жили только 2 недели.
  Потом нашол квартиру у Димитренко Кости, жили недели три.
  
  И вот после того как нам разрешили прописку мы начали успокаиваться.
  По рекомендации Шуры, Маша пошли смотреть нам квартиру.
  Квартиру готовила Фрося которая жила в селе Великие Бережцы. Пока она готовила, то провалилась с потолком. Мы с Машей зашли, был январь, а потолок обвалился и в крышу дыры видно небо. Вот я и говорю Маше:
  - Нашла же квартиру' - и пошли обратно до Коли в мастерскую. Дошли до почты и я говорю Маше:
  - Ты иди до Коли, я а вертаюсь обратно и посмотрю может там немного дела.
  Она пошла дальше, а я вернулся обратно, к хозяину и говорю:
  - Я посмотрю, что тут можно сделать.
  Оказалось дело небольшое, и за несколько дней сделал. Там и пришлось жить. Участок земли был с домом 6 соток.
  И жить по заправски начали только через два года, когда купили в Великих Бережцах в том же селе где жила Фрося.
  Село Великие Бережцы на ул. Подлесная д.4, Тернопольская обл., Украина.
  
  
  
  Вспоминая свою жизнь, я сидя вечером писал
  долго неспавши и задремав над книгой,
  рука без подчиненья мысли водила на бумаге каракули.
  
  
  
  Начало Житься здесь на Украине с 5 августа 1966 года,
  С начала 2 недели жил в Киеве в Покровском монастыре.
  Путь лежал через Черкассы в Почаев,
  В Почаеве с 27 августа 1966 года.
  В дунаеве у пациулы с вечера 24 октября 1966 года.
  В Бережцах у Дмитриенка К с 25 декабря 1966 года до 6 января 1967 г.
  Потом заключили договор на покупку хаты в мае 1967 года.
  
  
  Глазом левым не видел с месяц в сентябре 1959 года
  Правым глазом не увидел с 18 сентября 1975 года.
  Грыжа в паху с 1 июня 1964 года
  Грыжа в животе с 1953 года.
  Бронхит начался с 1929 года и продолжается.
  
  
  Я видел сон по старому стилю 7 сентября 1982 года
  'Сам себя видел мёртвым. Своё тело толкал руками'
  
  
  *** *** ***
  К сожалению, дедушка потом стал очень плохо видеть, а потом совсем ослеп и не смог продолжить писать. Но он своим талантом заразил меня писать.
  Свои первые строчки в моём дневнике датированы буквально через 3 месяца после его смерти, мартом 1991 года. Они были очень примитивные и отражали мгновенья из моего бытья. Вроде того что тогда-то я купил магнитофонную кассету такую-то, папа купил вот это, а мама вот это, а бабушка вот это.
  Я ходил туда-то, делал то-то,...
  И как ни странно... дневник вёлся почти каждый день, но не реже чем раз в неделю (с перерывом на армию 1994-1996г. ) до сентября 2001 года. Потом реже. Раз месяц. А последние 10 лет вообще почти ни строчки.
  Возобновил писать только с августа 2020 года. Надеюсь, что наверстаю упущенное 
  
  
  
  Текст в оригинале.
  
  В случай необходимости: - Достоверность архивов (информации) может быть подтверждена в виде фото или видео.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"