Не самые приятные обстоятельства вынудили меня однажды оказаться на узких, утопающих в непросыхающей грязи улочках Первенца - поселка унылого и сырого. Настали тяжелые времена; погибший в результате наводнения урожай обрек всех на голод. Каждый выживал как мог. Во многих домах нашей деревни давно не видели нормальной пищи - да что там говорить! - даже мука вошла в дефицит. Повсюду царило злобное оцепенение, побуждающее превращаться в ожесточенных зверей. Все прекрасное отошло на второй план, а то и вовсе затерлось, выветрилось из мыслей, озабоченных лишь грузом непосильных забот.
Мне, как человеку размышляющему, в те времена приходилось особенно тяжело. Эмоциональное, одухотворенное начало было слишком сильно в моем существе, отчего и под тяжестью будничной жизни не мог остыть тот запал, который поддерживает в нас человечность. Однако под напором урагана ломаются даже вековые деревья: с течением времени мои порывы неуклонно пошли на убыль. Когда хочется есть - тут тебе уже не до сантиментов!
Как старшему сыну, мне выпала нелегкая доля "крайнего".
- Давай, Пофнутий, езжай на работу, - сказал отец. - Здесь тебе дела все равно не будет, а там...- он неопределенно махнул рукой, - там, глядишь, куда и пристроишься, нам денег привезешь.
С самого рождения я никуда не уезжал из дома и очень привык к своему тихому месту обитания. Пришло время с ним расстаться. Переживая, я упирался, как мог. На "своей" территории чувствуешь себя под защитой, подобно цепному псу, который смел лишь до первого поворота. Но когда на меня начали коситься соседи, я не выдержал. Совесть возобладала во мне.
- Давай, Нутя, - ободряюще сказала мать; своим ласковым, но вместе с тем настойчиво-крепким словом она всегда умела наставить на верный путь. - Есть хочешь? Тогда езжай, а то муки совсем нету. В городе не так тяжело.
Я решился. Тот дождливый мартовский день я помню как сейчас. Чувствовал себя разбито, как будто думал, что расстаюсь с родными навсегда. Вместе с тем меня не покидало твердое убеждение: только душевность и сострадание делает людей людьми; я был уверен, что эти качества можно сберечь в себе, какой бы тяжелой ни была ситуация, поэтому слова незнакомца в поезде особо меня задели. Заросший, одетый в потертую кожанку человек дымил самокруткой, сморкался в кулак и между делом разглагольствовал, посматривая на меня и сидящую рядом старуху:
- Вы думаете, на свете еще остались любови? В какой-нибудь заморской стране, где нет холода, грязи и слякоти, безденежья и пьяниц. Там все с утра до вечера горланят романсы под мандолину...
Я смотрел в тускло белеющий прямоугольник серого неба, застланного густым покровом облаков, сквозь которые давно не пробивались живительные лучи солнца, и думал: верно - должно быть, где-то действительно есть такая страна, ведь все то, что творится вокруг нас, не может быть единственно правильным. Нет, нет и еще раз нет! Скорее, это какая-то роковая ошибка! Для чего тогда мы наделены способностью понимать прекрасное? Разве для того только, чтобы в сравнении ощутить контраст?
- Любви нет - есть инстинкты, которые мы называем любовью, - продолжал "проповедовать" незнакомец. - Пока у нас есть деньги, пока мы не печемся о завтрашнем дне, нам хочется думать о других, хочется что-то для них делать. Но стоит наступить трудным временам, как вчерашний джентльмен превращается в животного, а животное способно пойти и по головам, чтобы самому выжить...
До города я не доехал - остановился в ближайшем поселке, где за умеренную плату снял комнату на улице Персиковой. Это название напоминало мне о лете и аромате сочных бархатистых плодов. Хозяйка оказалась скупой - наверное поэтому в ее погребе всегда водились такие продукты, о которых мы только мечтали.
Денег мне катастрофически не хватало, и не за горами оказался тот день, когда они кончились вовсе. Чтобы совсем не оголодать, я втихомолку пробирался к хозяйкиному тайнику и отрезал тоненький, почти прозрачный ломтик вареной колбасы. Убыток незначительный... Только не для моей домоправительницы! Нагоняй был неотъемлемой частью подобной операции. Отец говорил: "Бери в неделю на еду по десятке. Остальное на жилье". Хозяйка знала мои затруднения, но все равно драла с меня больше положенного. Порой все сбережения уходили на оплату комнаты - даже жалкой десятки не оставалось.
На улице стоял пасмурный март, а холода все не отступали. К тому времени я устроился продавцом удобрений (их продавали в здании местной почты), да еще по вечерам ходил по дворам, подрабатывая огородными работами. Теперь все старались что-нибудь посадить и вырастить. Дела шли у меня медленно, первое время совсем не платили. Спустя неделю наступила робкая оттепель, и из сырой земли повылазили остренькие стрелы нарциссов и нежная, словно пух, трава. Очень скучая по дому, я с тоской понимал, что вернусь туда только к лету. Трудно было даже подумать, сколько еще мне предстоит жить здесь, среди чужих, неразговорчивых людей, в атмосфере скованности и постоянных нападок хозяйки.
Как-то раз в моем дырявом кармане обозначилась десятка - помятая и замусоленная, похожая на использованную салфетку. Счастливый, я отправился прямиком в город, на базар. Там, между оскудевших рядов, пахло чем-то несбыточным. Люди сновали взад и вперед, оживленно переговаривались, разогревая аппетит, который впоследствии забивался ломтем черствого хлеба.
Ограничившись двумя банками тушенки, я двинулся дальше и таким образом оказался перед прилавком, где продавали цветы. Теперь они не пользовались спросом, да и вообще было непонятно, как они оказались здесь, среди запустения. Головки даже не красных, а каких-то выцветших бледно-розовых тюльпанов никли рядом с горнами нарциссов - мелких, с яично-желтой чашечкой, обрамленной белыми лепестками. Нежные букетики возвышались в баллонах с водой под равнодушными взглядами прохожих. Действительно, кому они теперь нужны? Я был единственным чудаком, который остановился перед этой бесхитростной красотой...
Рядом стояла девушка с протертой плетеной корзиной. Из шерстяного платка горчичного цвета выглядывали пряди русых волос, а большие темные глаза смотрели легко и открыто.
- Нравятся, - пролепетал я после того, как поборол удивление.
- Мне тоже, - радостно кивнула незнакомка. - Я смотрю на них каждый день с тех пор, как они здесь появились. Теперь весна, а так хочется живых теплых лучиков. Они совсем как золото, эти цветы...
Мы разговорились и не заметили, как пошли вместе.
- А вам куда? - спросила она.
- На Первенец.
- Ой, а мне ведь туда же! - с заметной радостью в голосе воскликнула девушка, поправляя корзину.
Волей-неволей я изумился: это светлое существо живет в столь темном, сыром поселке? Ей непременно надо обитать в чудесном сказочном дворце с живописным садом и белокаменными беседками. Ей надо благоухать, подобно весеннему цветку, будучи окруженной теплом и заботой.
Как оказалось, жила она небогато - впрочем, как и все: на дне ее пустой корзины был только пучок петрушки. Я же рассказал ей свою судьбу, которую Маша - так звали девушку - восприняла с живейшим участием. Особенно ее потрясла моя тоска по малой родине.
- Хотите, я за вас поторгую, а вы бы съездили на день домой, - внезапно предложила она.
Такая нелепая мысль - пожертвовать своим временем ради совершенно чужого человека, - показалась мне абсурдной. И все же... это был поступок настоящего друга.
Я поспешил отказаться:
- Не надо! Поеду летом. Что ж тут поделаешь!
Маша слушала меня по-доброму, с сопереживанием и легкой, поверхностной грустью - она вообще смотрела на жизнь легко. Необремененная жеманством и предрассудками, эта девушка совершенно не стеснялась простого дружеского общения. Ей, например, ничего не стоило подойти к постороннему человеку на улице и заговорить с ним - как это произошло сейчас со мной. "Все мы - обитатели этой планеты - в какой-то степени дальние родственники, - считала Маша, - нам совсем ни к чему сторониться друг друга. Теперь трудное время, когда в поддержке и сплоченности заключается наша сила".
Разговаривая, я проводил ее до дома. Жила она на другом конце поселка. Остановившись у дощатого, давно некрашенного забора, моя новая знакомая порывисто обернулась ко мне, чем-то напомнив стремительный теплый ветер, и сказала на одном дыхании:
- Айда ко мне, попьем чаю!
Мы вошли в дом. Здесь было тихо и пахло старыми книгами. Атмосфера, казалось, была пропитана заботой о каждом, кто переступит этот порог, однако я с неподдельным изумлением узнал, что Маша ведет уединенный образ жизни. К ней почти никто не приходил! Это, учитывая ее характер, было непостижимо! Оказывается, соседи сторонились Машу, ибо ее щедрость казалась им прикрытием некоего умысла. Люди поселка привыкли к прямой атаке или равнодушию, отчего чья-то сердечность вселяла опасение в их замкнутые, пугливые сердца.
С большим удовольствием попив чая из маленькой сервизной чашки, я сказал:
- Я бы пригласил вас к себе, да хозяйка будет ругаться.
- Ну что вы! - Маша только засмеялась и махнула рукой. - Приходите еще, Пофнутий!
Она проводила меня до калитки и долго глядела вслед - еще никогда меня не встречали в чужом доме с такой вниманием и лаской!
* * *
Хозяйка встретила меня бранью - накануне я брал молоко (это единственное, что мне здесь позволялось, ибо она где-то доставала его бесплатно), и забыл вернуть остатки в погреб, в результате чего бесценный продукт скис. Виновато понурив голову, я юркнул к себе и затаился в уголке у маленького оконца. Из-за прикрытой двери еще долго доносились звуки возни и ругани - я же был от них далеко... Я думал о Маше. Наша встреча казалась мне чем-то из рода чудесных совпадений. Отныне все вокруг словно окрасилось в цвета радуги - даже поселок перестал быть угрюмым. Своим внезапным появлением Маша затмила убогость и неустроенность, наполнив окружающий мир светом. У меня теперь появился какой-то смысл, правда, я еще сам не знал, в чем конкретно он заключается.
В дальнейшем наши встречи участились: моя знакомая непонятно каким образом оказывалась в том же месте, где и я, и после этого проводить ее до дома было не только моим долгом, но и неосознанной потребностью. Неделю спустя чаепитие (если то, что мы пили, вообще уместно назвать чаем), стало нашей традицией. Я испытывал острое отвращение к своей работе, как и ко всему, что не имело отношения к моей новой знакомой. Куда больше мне нравилось помогать ей по хозяйству, возиться в ее огородике, таскать в ведрах воду, колоть дрова и затем получать благодарный взгляд лучистых глаз, вдохновляющий на новые "подвиги". Маша нравилась мне все больше, и я из кожи лез вон, чтобы ей угодить. Впрочем, заслужить похвалу Маши не составляло большого труда, ибо эта девушка была необыкновенно щедра на теплые слова.
* * *
В упоении мечтой о взаимности нарциссы я возводил чуть ли не в ранг одушевленных существ, обладающих магической силой. Называй их солнечными или золотистыми - они все равно оставались носителями желтого, как яичный желток, цвета, столь приятного после хмурой зимы, и пахли "шариками". Этот аромат не дурманил, а согревал; не окутывал, но поднимал настроение. Именно им - светлым пятнам на фоне еще голой влажной земли, я был обязан своим негаданным счастьем. Нет, тот человек в поезде ошибался - в трудные времена все чувства воспринимаются острее, в том числе и любовь. Ее начинаешь ценить даже больше, чем любое другое благо.
Нарциссы стали символом нашей дружбы с Машей - дружбы, которая, как я думал, перерастет во что-то большее... А как она любила эти цветы! Поэтому, не долго думая, я решил во что бы то ни стало подарить ей их. И пусть это послужит первым шагом на пути к нашему сближению.
По иронии на ухоженной хозяйской грядке росли нарциссы, и теперь мой взор то и дело обращался за окно, в ту сторону, где желтели вестники долгожданной весны. Просить у жадной женщины что-либо было бесполезно, и я отважился на дерзость. Еще затемно, перед рассветом, едва в сарае заголосили петухи, я на цыпочках прокрался из своей комнаты на улицу, влез на грядку и, боясь быть застуканным на месте "преступления", сорвал пять цветков. Смешно сказать, даже еду я не воровал с таким азартом и упоением! От этих жалких цветков теперь будто зависела вся моя судьба... А дальше, из опасения, что скупая хозяйка со злости отберет у меня добычу, я сломя голову помчался к дому Маши. Не став ее будить, я заткнул жидкий букетик за ручку калитки - дело было сделано.
Потом Маша приходила ко мне на работу, но ее реакция оказалась совсем не такой, как я ожидал. Впервые она предстала предо мной в серьезном, даже немного суровом виде. Обычно приветливая и улыбчивая, эта девушка строго поджимала губки и осуждающе хмурила лоб.
- Я не хочу, чтобы из-за меня ты опускался до мальчишеского воровства, - решительно выпалила Маша.
- Я ведь хотел... Только хотел сделать приятное...- краснея, пролепетал я в ответ.
- Все равно, ты не должен был их мне приносить. Я ведь знаю, что ты не купил те нарциссы. Ты сорвал их с чужой грядки.
Прямое обличение встало мне поперек горла. Признаться, я совсем не ожидал, что моя маленькая проделка будет выставлена ею в таком преступном свете. Кем угодно, но только не Машей! Я ждал, что она засмеется, ласково похлопает меня по плечу, но... тщетно. Ее было не узнать!
- Полно, Маш! - воскликнул я после паузы, что мрачной тенью затмила все наши прежние радостные дни. - Это всего-навсего цветы! Стоит ли...
- Стоит! - выкрикнула девушка, вспыхнув. - Стоит! Все мужчины так делают, когда надеются на... Надеются...- Она мотнула головой. - Сначала ты сорвешь с чужой грядки нарциссы, а потом... Потом ограбишь ювелирную мастерскую! И также невинно скажешь, что хотел сделать мне приятное!
С этими словами Маша побежала прочь, едва я успел что-то сказать себе в оправдание. Но мое упрямство было неумолимо. Я решил снова принести ей эти символические цветы, только теперь уже купить их на базаре, как и положено совестливому кавалеру. Обижаться на высказывания Маши было глупо, ведь она искренне желала мне добра. Она просто не хотела, чтобы я сбился с правильной дороги...
* * *
С момента нашего знакомства прошло около двух недель, а мне уже казалось, что мы знаем друг друга целую вечность. Несколько дней, прожитых в разлуке с Машей, я переживал особенно тяжело. Не было времени, да и хозяйка, обозлившись на мою выходку, не давала прохода.
- Цветы на грядке что-то поредели, - ворчала она, крутясь вокруг меня, словно старая ищейка. - Я знаю: это твоих рук дело! Все волочешься за девицами - ни совести нет, ни стыда. Плати мне тройку!
Я заплатил. Куда ж от нее денешься, тем более, что я и так жил под постоянной угрозой выселения.
Но вот настал долгожданный день. Без задоринки выбритый, в старательно отглаженной выходной рубашке, не без неудовольствия накинув сверху замусоленный пиджак, я отправился к своей знакомой с большим, заранее купленным букетом все тех же желтых нарциссов. Сегодня все должно было быть по-другому. Сегодня я решил все ей сказать - пусть рано, пусть нелепо, - но все же признаться, ведь чем дольше тянешь, тем меньше остается решимости.
Подойдя к знакомому забору, я смело постучал. Да! Пусть знает, что я не из тех, кто обижается по всякому поводу! Я волновался, нервничал, томился - я не находил себе места, - а калитка все не отворялась. Наконец скрипнули ржавые петли, и напротив меня непостижимым образом очутился незнакомый мужчина. Рослый, с высоким чистым лбом и вопросительно улыбающимися глазами, он выглядел благородно - кажется, именно так про таких говорят. Да и одет, как ни прискорбно было это сознавать, незнакомец был куда лучше моего.
Взглянув на подрагивающий в моей до боли стиснутой руке букет, незнакомец улыбнулся шире:
- А, вы к Машуне? Проходите.
Враждебно оглядываясь на него, я прошел в дом, тогда как отвратительное чувство - чувство обмана, - подспудно захватывало мою душу. Оно меня не подвело, ибо уже возле самого порога гость Маши доброжелательно пояснил:
- Я ее жених. Мое имя Андрей Чистилин - будем знакомы?
В немом оцепенении я пожал ему руку.
Дальше началось самое трудное. За тем аккуратным чистым столиком, где мы на протяжении двух недель уютно пили чай, в уголке - на своем обычном месте сидела Маша. Но она стала совсем иной, она будто вся выпрямилась, расцвела, расслабилась и вздохнула полной грудью. Одетая в праздничный цветастый сарафан, который я никогда на ней не видел, девушка светилась от удовольствия, переполняющего ее. С распущенными, слегка завитыми волосами, она волнительно сжимала руки на груди, а перед нею в изящной старинной вазе возвышался букет желтых нарциссов...
Меня опередили. Когда я вошел, Маша смутилась. Тень сожаления мелькнула на ее лице - наверное, она почувствовала себя виноватой, но после быстро пришла в себя и как ни в чем не бывало представила меня своему гостю.
- Андрей врач, он постоянно в разъездах, - сказала девушка. - Мы собираемся пожениться в июне, как только появится свободный день.
- А помнишь, милая, как мы с тобой познакомились? - благодушно улыбаясь, он подошел к ней сзади и обнял за хрупкие плечи, а она, краснея под моим свинцовым взглядом и одновременно радуясь встрече с любимым, проворным жестом поймала его крупную жилистую руку в свою и сжала в тоненьких пальцах.
- Помню...- Девушка опустила глаза.
- Представляете, - Андрей обратился ко мне, - мы познакомились ровно два года назад в цветочном магазине. Тогда Маша еще жила в городе и работала там продавцом, а я зашел купить букетик на день рождения мамы. Маша сказала: "Вам нравятся нарциссы?" Я не знал, что ответить. Я вообще никогда не задумывался о своих предпочтениях, но она быстро сагитировала меня стать поклонником этой "желтой гордости". С тех пор я покупаю только нарциссы - они символ нашего знакомства.
Думаю, описывать мои чувства в тот момент излишне. Могу сказать только одно: я быстро откланялся, а мой скромный букет учтивая Маша поставила в стеклянную банку из-под давно съеденных солений, ибо в вазе им места уже не нашлось...
* * *
Идя домой, я долго думал и искал бесполезных теперь ответов. Хотелось как-то утешить себя, оправдать собственную наивность. В самом деле: почему? Почему эта простая и уж никак не распущенная девушка сразу не сказала мне о своем женихе? Боялась сглазить? Боялась спугнуть свое счастье с надежным человеком? Быть может, ей просто было скучно и она захотела заиметь друга, который бы скрашивал ей одиночество - а большинство мужчин теряют интерес к даме, как только узнают о существовании соперника. Маша хотела дружбы, тогда как все, в том числе и я, желали "большего" - стремились к азарту завоевания чьего-то сердца.
А может, она просто не считала нужным вести перед кем-то отчет о своей личной жизни... Сказать по справедливости, Маша ведь ни разу ни словом, ни делом в общении со мной не переступила черту товарищества. Все остальное: мечты, фантазии, планы - всего лишь мои домыслы. Я хотел выстроить в наших с ней жизнях историю любви, которая, увы, уже давно была построена. Я становился лишним...
Придя к себе, я как мог отпустил от себя груз обиды на судьбу. Право, ведь не произошло ничего смертельного! Впервые за полмесяца я попытался наладить более-менее сносные отношения со своей хозяйкой и, надо признать, она оттаяла и не ворчала... хотя бы в течение вечера.
Что было дальше с Машей, ее женихом или со мной - уже совсем другие истории. А на желтые нарциссы я зла не держу. Они не виноваты в том, что привели двух совершенно разных людей к одной замечательной девушке, как не виноваты и в том, что послужили причиной вспыхнувшей любви. Могу сказать одно: для меня эти дивные вестники весны на всю жизнь стали символом влюбленных, способных тихо ждать и нести добро окружающим. А прекрасная страна без холода и грязи, без ненависти и зла - есть. И она - в нашем сердце.