Когда к V-VI векам японские императоры начали задаваться вопросом, собственно, империи, кроме прочего им пришлось решать проблему религии.
Родной синтоизм, только начавший оформляться из шаманских практик, в качестве объединяющей идеи подходил не очень. В силу местечковости божеств, покровительствовавших вот этой конкретной горе или вот этому конопляному полю, но уж никак не всем полям и горам вместе. Императорские божественные предки были, конечно, куда божественнее любых других, но провинциальные князья об этом периодически забывали. И это сильно огорчало императоров, вынужденных для решения теологических споров выделять войска. В связи с чем они обратили свой взор на цивилизованные западные страны: Китай и Корею.
Японии уже тогда хотелось, чтобы на западе ее принимали всерьез.
По результатам первого завоевательного похода на Корейский полуостров, кроме вещей практического толка и партии мастеровых, японцы привезли первые представления о конфуцианстве и буддизм.
Конфуцианство было приятной слуху и взгляду морально этической системой, провозглашавшей закон, порядок и действия по уставу. Но, увы, кроме прочего, говорило о возможности смены правящей династии, если она утрачивала такую эфемерную штуку, как Мандат Неба. Просеять одновременно Зеркало, Меч и Яшму было, конечно, труднее, но в таких случаях императоры предпочитали не зарекаться.
Буддизм на первый взгляд выглядел системой путаной, к тому же с начала переведенной с санскрита на китайский, и только потом - на японский. Зато он пояснял перипетии загробной жизни и даже обещал более-менее приличное посмертие не только божественным предкам-героям и императорам, но и простому люду. Только божественности правящей семьи не признавал ни разу.
В этой ситуации императоры впервые проявили свою поистине божественную мудрость и решили совмещать. С тех пор так и пошло - рождением занималось синто, похоронами - буддисты, а в промежутке - сплошная конфуцианская мораль и нравственность.