В конце мая 1986 года, я в последний раз посетил Сугой, оставшийся после смерти Юры Ротова без настоящего хозяйского догляда, в чужих, пока-что, непонятно чьих руках. Другой цели, кроме рыбалки, у меня не было, а сюда меня привела ностальгическая память по ушедшим дням; одними из лучших из всей мною прожитой жизни. Прошедшей зимой на этом участке здесь кто-то охотился, но кто был этим охотником - мне так толком и не сказали: ни сами охотники, ни в руководстве Госпромхоза, за которым этот участок числится. Впрочем, никаких недоразумений в связи с посещением осиротевшего участка, - я не ожидал. Всем охотникам района - я известен достаточно хорошо, а отсутствие у меня желания добывать что-либо, кроме рыбы, и то - на спиннинг, ни у кого, даже у нового хозяина, если такой объявится, не вызовет протеста, и сделает моё посещение Сугоя абсолютно бесконфликтным. Заниматься выловом рыбы по Сугою, в промышленных объёмах, имеет право только охотник-промысловик, типа Юры Ротова, за которым этот участок был закреплён. С ним самим, мне неоднократно приходилось принимать участие в такого рода лове рыбы, и, поэтому, все использовавшиеся им для установки сетей затоны - мне были хорошо известны, а я надеялся поспиннинговать именно в них - свободных пока от сетей промысловиков. Подгоняя лодку к небольшому затону, находившемуся под береговой кручей, в глубине которой, в самом лесу стоит базовый домик Юрия, я, прежде почувствовал, чем увидел, горьковатый влажный дым от костра, серовато-голубая тонкая плёнка которого стекала на устье Сугоя, а не на Колыму. Причалив в затоне, поднимаюсь на береговой обрыв, где встречаю своего приятеля, Богданова Виктора, одно время бывшего напарником и соседом по участкам с Юрием. Оба они тоже были дружны. Каждая таёжная встреча - это обязательно разговор, темой которого, как правило, становится тайга и река. Виктор прибыл на Сугой получасом раньше меня, и над костром уже висит котелок, в котором он намерен сварить себе обед.
- Подожди! - говорю я, - у меня есть пара селезней шилохвости добытых в дороге попутно, и мы сварганим отличную шурпу, которой и заправимся.
- Годится! - кивает головой Виктор, и принимается чистить несколько картофелин, а я вновь спускаюсь к лодке, откуда к костру несу свой рюкзак с провизией, и пару добытых уток.
За обедом, наш разговор обходил тему смерти Юры, словно он ещё присутствует рядом с нами, а обсуждать присутствовавших мы не решались, оставив это обсуждение на вечер. Временами, ненароком возникавшую необходимость вспомнить работу бывшего хозяина этих угодий, мы заменяли его имя словом "Он". Нам было будто неловко от своего присутствия здесь, в отсутствие, как бы, временно убывшего хозяина. Пообедав, мы на "Казанке" Виктора вышли на Сугой. Виктор, как и я, надеялся наловить здесь ленков, обычно, к этому времени скапливающихся в глубоких затонах под скальными прижимами. Едва поднявшись на пару километров, увидели следы таёжного пожара бывшего на этом участке летом прошлого года, - уже после смерти Юры, что не исключает умышленного поджога его участка теми, кто, будучи соседом с ним, надеялся вытеснить соболя с Сугойской долины, на соседствующие участки. По крайней мере, такое предположение я слышал среди профессиональных охотников, и повторялось оно неоднократно. Подошли ко второй скале, и на первом же моём забросе блесны, я за что-то зацепился, и потянул на себя. Оказалось, я зацепил верхнюю тетиву сети, стоявшей в этом затоне слишком давно: половина находившихся в ней ленков была не только снулой, но - и уже разложившейся. Сама сеть была скручена жгутом. Сеть мы сняли, и, несмотря на половину рыбы, выброшенную нами, как не годную к употреблению, вторая её половина составляла улов почти в полсотни килограммов. Пойманную рыбу мы сложили в оставшийся ещё нерастаявшим снежный нанос, найденный нами под береговым завалом. Пропавшую, уже с тухлятинкой рыбу, перевезли на другой берег, где и вывернули её на камни. Придёт медведь, и пусть попользуется ею. Весна, самое голодное для него время, и эта рыба будет ему нужным подспорьем.
- Нет хозяина! - резюмировал результат нашей неожиданной рыбалки Виктор. Пошли вверх, до первого путевого зимовья, ставшего уже вторым, после того, как мы с Юрой поставили это промежуточное зимовьё. На одном из крутых поворотов Сугоя, замечаем переплывающую его русло рысь, за которой тянется "потаск" - толстая палка, соединённая тросиком с капканом. Какой-то балбес весной не закрыл капканы, и теперь это несчастное животное: либо погибнет от голода, либо найдёт иной вариант смерти. В данный момент, её сильным течением сносит к огромному древесному завалу, в который с силой бьёт мощная струя паводкового речного потока. Виктор направляет лодку поперёк направления, в котором несёт рысь, надеясь увести её от грозящей ей опасности. В этот момент мы оказываемся всего метрах в полутора от этой красивой кошки, и ближе подходить к ней желания не испытываем, так как, попади она к нам в лодку, боюсь, нам самим пришлось бы нырять в Сугой. Рысь, не понимает наших намерений, и почти вплотную приближается к лодке. Её зрачки темны, и заполняют почти полностью глаза. Неприятное зрелище они представляют, и снятым веслом, я пытаюсь ещё раз направить её в обратную сторону: к тому берегу, от которого она приплыла сюда. Тщетно! Она практически прижимает нас к завалу, и, в последний момент Виктор увеличив газ, проскользнул буквально в сантиметрах от ближайшего бревна, под который, как в воронку, нырял бешеный поток воды. Я оглянулся. Голова рыси, и одна её лапа, вцепившаяся когтями в торчащий из завала сук, были прижаты к бревну, всё же остальное тело ушло вместе с "потаском" под воду. Виктор снова вернул лодку к завалу, выровняв скорость лодки со скоростью течения, в пяти метрах от погибающей рыси.
- Добей её, - чтобы она не мучилась зря! - крикнул он мне.
Я поднял ружьё, и в последний раз мы встретились с рысью взглядами. После прозвучавшего выстрела, на душе у меня стало мерзостно, а взгляд её бездонных, с максимально расширенными зрачками глаз, до сих пор видится мне. Пожалуй, я именно тогда полностью оценил поступок Юры Ротова, который несколько лет назад вынужден был пристрелить лосиху с лосёнком, зимой провалившихся в Сугойскую полынью, и не имевших возможности выбраться из неё. Об этом он сам рассказывал мне, как о лично пережитой трагедии. Снова, уже который раз за этот день, на память приходит Юрино отношение к лесным жителям, на которых он охотился: ни одного капкана, не закрытого к окончанию сезона охоты - он не оставлял, беспокоясь о сохранности их жизни. Охота, - говорил он, - это профессиональное занятие, вынуждающее добывать животных, но охота на них - не должна сопровождаться тотальным их уничтожением, - это отсев тех, кто менее удачлив, как обычно происходит среди всех живущих в природе. Я же, - рядовой в их компании: не лучше, и не хуже других. Мне была понятна его философия, которой он легко подчинялся, рассматривая её как жизненный императив, основанный на общих законах природы.
Покончив с этим актом страшного милосердия, мы отправились снова вверх по течению Сугоя, сделав краткую остановку у промежуточного зимовья, - последнего Юриного творения, которое оказалось разорённым, - не медведем - человеком. К лабазу была приставлена лестница, так и оставшаяся неубранной, а сам лабаз опустошен. Печная труба из зимовья также исчезла. Виктор безадресно выматерился, обозвав козлом участника этого варварского набега. Теперь, случись, непогода застанет кого-либо в этих местах, и в зимовье не будет возможности истопить печь, чтобы согреться, и сварить себе еду. Разведя на береговых камнях костёр, мы сварили чай. Слегка перекусив, снова отправились к тому зимовью, которое осталось в моей памяти свидетелем самого тяжелого в моей жизни испытания, пережитого в зиму 1980 года. Оно поставлено чуть в стороне от русла Сугоя, сразу за древесным завалом, перекрывающим устье ручья - его притока, и, поэтому, с реки практически не заметно. Навестить его мог, разве что, человек, знакомый Юрию, бывший вместе с ним на этом участке. Тут же, с недалёким от него затоном, едва не ставшим местом моей последней рыбалки, мы и решили остановиться с ночёвкой. Это зимовье оказалось не тронутым: ни медведем, ни человеком. Лесной пал предыдущего года обошел стороной этот угол тайги, оставив его в неприкосновенности. Здесь даже запаха горельника не чувствовалось, а уже пробившиеся из почек метёлочки мягкой хвои лиственницы, одуряющей свежести таёжным ароматом нежно отмывали влажный воздух от запахов гари. Вечерело. Прозрачный воздух замутился, лёгкой дымкой сумерек размыв очертания противоположного берега Сугоя, чуть тронутого зеленью, словно залитого разбавленной гуашью. Мне этот вечер живо напомнил такую же ночь, и в такую же пору, поведенную с Юрием. Окружающая нас тайга заснула, и в разлившейся по ней тишине, слышатся только звонкое, но мелодичное треньканье бьющейся в недалёком завале воды. Даже вечно неугомонный Виктор, сейчас притих, и остановился за моей спиной, облокотившись на угол зимовья. Подумали одновременно об одном и том же.
- Год, как нет Юры: помянуть его надо бы! Здесь его душа осталась! - сказал Виктор, и я кивнул ему в ответ, вспомнив свою реакцию на известие о смерти друга.
За ужином - и помянули: тихо, - почти не разговаривая. Ощущение присутствия с нами Юрия, - так и не исчезало. В этом зимовье абсолютно всё напоминало о нём: каждый гвоздь вбитый им в стену, мелкие блёсны на поводках, развешенные на них, кружка, с чифирьной густой накипью на её стенках, так и оставленная стоять на столике накрытой, чтобы не попала в неё пыль, рукавицей. Ничего этого, мы в зимовье не трогали с места, словно, оставляя, - как ту же кружку, для хозяина этих мест, ненадолго отлучившегося из зимовья по таёжным делам. Во всём этом, уже потом, после отъезда нашего из этого зимовья, мне почувствовалась какая-то, почти мистическая ритуальность, не имевшая, впрочем, подтверждающих её аналогий. Всё происходило так, как будто что-то управляло нашим сознанием. Ночью мне не спалось, и почти всю её, я просидел на берегу реки: вслушиваясь и вглядываясь в сумеречность её тишины, вдыхая таёжные ароматы, прощаясь, - уже навсегда, с самим Сугоем, о чём я в ту пору ещё не предполагал..
Виктор проснулся рано, и сразу разжег костёр, подвесив над ним котелок с водою, взятой из соседствующего с зимовьем родника, даже зимой не перемерзающего. Позавтракав, мы попрощались с зимовьем, напоследок, накидав на нары и порог веток лиственницы - дар своему ушедшему другу. Почти час рыбачили в протоке, которая к зиме, чуть обмелев, превращается в затон. Там, несколько лет назад, я едва не утонул, провалившись на выходе из затона под лёд. Рыбалка была, довольно удачной, но, помня, что нас ещё ожидает рыба, уложенная в снег, - мы в этот раз не жадничали, ограничившись удовольствием от ощущений, получаемых от живой рыбалки на удочку, которой лишена ловля рыбы сетью. Торопиться нам было некуда, и большую часть пути к базовому дому Юры Ротова, мы проделали обычным сплавом, не включая мотора, как некогда я проделал этот путь с самим Юрой. И на этот раз, сплав наш по Сугою был спокойно-созерцательным занятием, но сопровождаемым грустным чувством прощания с частью своего прошлого, возврата к которому уже никогда не будет. В днище нашей лодки постоянно бьёт мелкая дробь речной ряби, которая колотит в тонкий дюраль словно высыпаемое на него драже; так же звонко, и коротко. Вода в Сугое необыкновенно прозрачна, - бутылочного цвета, и сквозь её толщу видны отполированные ею валуны, да обломки деревьев, некогда замытых галечником, а ныне торчащих словно колья крепостного палисада. Во всё время спокойного сплава, мы с Виктором не проронили ни слова, каждый; отдавшись только чувственной осязательности окружающей нас красоты. Вновь запущенный двигатель, своим воем разрушил её, и наиболее сложный участок реки мы прошли уже под мотором. Попутно, мы добыли несколько селезней шилохвости, к этой поре так и не обзаведшихся напарницей. Эти были обречены на холостую жизнь, и их отстрел не повлиял на местный приплод гнездовой утки. Ещё не доходя нескольких километров до устья Сугоя, мы услышали работу двигателя катера "обстановщика", по всей вероятности, спускавшегося вниз по Колыме. Два дня назад, ещё до моего выхода из Сеймчана, я встречался с некоторыми охотниками, собиравшимися на свои Коркодонские участки, которые планировали на этом катере дойти до устья Коркодона, экономя своё горючее. Они знали о моём плане посетить Сугой, и я не исключал того, что катер приставал к нашему берегу, тем более что моя лодка стояла причаленной в затоне, видной с фарватера Колымы. Вернувшись к Юриному базовому зимовью, мы получили подтверждение того, что катер ночевал здесь же, дав ночной приют охотникам и команде катера. Кое-чем, из наших припасов мужики подхарчились, но оставили на столике большой кусок сала, и бутылку водки, с короткой запиской, прижатой её донышком к столу: "Помяни, доктор, Юру!" Не одни мы, оказывается, помним о нём. На рыбу, которую мы прикопали в снег, без нас набрёл медведь, и всю её слопал - не подавился паразит, - значительно сократив нашу домашнюю заготовку её, что вынудило Виктора ещё на сутки продлить своё пребывание на Сугое. Мне же, поутру, предстояла дорога к дому, - ждала работа. Ещё раз, помянув Юру, улеглись спать довольно рано, тем более что предыдущую ночь я не спал вовсе. С наступившей ранней утренней зарёй, я отправился к дому, теперь уже навсегда расставшись с Сугоем, каждый поворот которого, и его бережливый хозяин, сохранились только в моей памяти. Прощай Сугой!