Тех, кто склонен с избыточным доверием переносить на себя чужой опыт, зачастую, весьма сомнительной ценности - предупреждаю о необходимости десять раз подумать, прежде чем следовать моему опыту решения своих проблем, тем более, связанных с собственным здоровьем.
5 января 1991 года, в момент окончания мною операции, мне неожиданно стало плохо с сердцем, и уже через минут 15 - 20, я оказался в отдельной палате терапевтического отделения, с подключенным ко мне кардиомонитором. Заведующий терапевтическим отделением доктор Петров, нашел мои сердечные проблемы весьма опасными, пообещав довольно длительное с ним общение, большая часть которого планировалась им в терапевтическом стационаре, что меня крайне расстроило. Двое суток я с большим трудом выдерживал режим постельной неподвижности, но на третий день - сломался. Причины подобного явления, а их было две, и были они обе психологического свойства, - крылись в моём характере. Первой причиной было моё собственное неприятие длительного выдерживания больных на постельном режиме, в том числе, и тех, кто перенёс операцию. К себе, как и к своим пациентам, я относился и отношусь абсолютно равно с ними, т. е. сам, после выполненных мне операций, вставал с постели, едва выйдя из состояния наркотического сна. В данном же случае, я это своё госпитальное пребывание в постели отнёс к насильственному в отношении меня действию, что мне претит. Второе - проще: запах стен больницы, если я, случаем, становлюсь в ней пациентом, почти на рвотном уровне, вызывает у меня идиосинкразию. В большей своей части, именно этим можно объяснить моё обращение к доктору Петрову во время его посещения палаты утром третьих суток моего в ней пребывания. От доктора я, почти в ультимативной форме потребовал немедленной выписки из стационара, т. е. замены стационарного режима, - амбулаторным. Увещевания уважаемого мною доктора в излишней моей самоуверенности в деле собственного здоровья - ни к чему не привели, и уже вечером этих же суток я оказался у себя в доме, на чём я, вроде бы, должен был успокоиться. Но тут произошло вовсе не предвиденное мною событие: дома меня навестил мой приятель, с которым незадолго до этого мы договаривались о такой встрече. Он собрался выехать на свой охотничий участок, и, непременно, как сказал он, с моим участием, которое им давно планировалось. Дело в том, что я был владельцем карабина "Лось - 4", оптический прицел которого позволял удачливую охоту на сохатого в местах открытых тундровых зон, т.е. с пределов удаления от объекта охоты на расстояние в несколько сотен метров. Именно такие зоны тундры были на охотничьем участке Володи Б. - этого моего приятеля. Разговор о том, чтобы передать своё оружие в чужие руки - нами не вёлся, т. к. всякому из нас известно было ходовое изречение: "Жену и оружие - в чужие руки не передают!". Зная о безвыходности ситуации, в которой оказался Володя, имеющий большую семью, я тут же изъявил желание - помочь ему, и его товарищу в охоте. Нами была согласована даже доставка меня к месту охоты на прицепе мотонарт "Буран", что обещало саму эту доставку сделать для меня максимально комфортной. Услышав о моём желании провести часть своего амбулаторного лечения в столь экзотическом варианте, доктор Петров схватился за голову, но, понимая, что уговоры бесполезны, выдал мне, вместе с напутствием: беречь себя, - кучу флаконов со снадобьями кардиологического свойства, и несколько упаковок с таблетками, после чего, я, покидая терапевтическое отделение, и уже стоя в его дверях, оглянулся. В дальнем конце коридора я увидел фигуру доктора, смотрящего мне вслед, и, с явным осуждением, качающего головой. Высказываний своей супруги по этому поводу - я пересказывать не буду, т. к. это может испортить стройность моего повествования. В фильме "Тридцать три", главный герой которого, в исполнении Евгения Леонова, только что схлопотавший от своей жены мокрой тряпкой по лицу, сообщает своим визитёрам, приехавшим за ним, чтобы отправить его в космос: "Семья согласна!" Фильм этот - комедия, моя же ситуация с согласием супруги - была несколько иной, однако, она, ограничиваясь только словесным высказыванием, сопроводила её яростным комментарием, определяющим всю степень моей дури, породнившей меня с героем Е. Леонова.
Подогнанный под окна моей квартиры работающий "Буран" был полностью окутан густым морозным туманом, сквозь который доносились булькающие звуки двигателя, что очень напоминало собою кипящее в котле варево. Собравшиеся около "Бурана" любопытные соседи оживлённо интересовались нашей возможностью добраться на этой кастрюле, куда-либо дальше, чем ближайшая к посёлку свалка. Володя на колкости не отвечал, и, я думаю, только для того, чтобы не ввязываться в оскорбительные для него обсуждения достоинств своего механического коня, уже, наверное, десятый раз перекладывал в коробе нарт оленьи шкуры и овчинный полушубок, из которых создавал удобное для меня "лежбище". Не ожидая прощальных "тёплых" слов жены, я, в обнимку с карабином, трусливо бежал из дому, не поставив супругу в известность о дате предполагаемого возвращения с охоты, о чём наша троица и сама не знала. Охотничьи трофеи берутся не с магазинной полки, и определённых сроков их обретения они, увы, - не имеют. Погода в тот день была достаточно сносной, с морозом едва за сорок, что при полном безветрии обещало относительный комфорт. В зверовой охоте - всё относительно, если отсутствует в ней элемент экстремальности. Наш "Буран" бежит довольно бойко, а я в своём уютном коробе, закреплённом на нартах, мотаюсь по нему от стенки к стенке, но мои ноги, на которых разместилась Володина собака, плотно прижаты ею к какой-то угловатой штуковине упакованной в мешковину, и это вскоре вызывает у меня чувство онемения в них. Минут через сорок, во время кратковременной остановки, я вылез из саней, чтобы размять ноги. Узнав о причине моего неудобства, Володя вытряхнул собаку из короба, предложив ей самой размять лапы. Пока - что мы едем по накатанной машинами дороге, идущей вдоль реки Сеймчанки, и это самая лёгкая часть нашего пути. В какой-то момент мы свернули с набитой машинами дороги, и теперь уже по участившимся толчкам, на ставшей ухабистой дороге, я понимаю, что мы, наконец-то, попали на охотничий участок. Поверх борта нарт разглядываю окружающий нас ландшафт, который довольно скуден: лесотундра, с редкими островками чахлых лиственниц и кустов, в окружении высоких, накрытых снежными шапками кочек, сплошь, словно жабьи бородавки покрывающих тундровые поля. Для соболя этот охотничий участок не слишком хорош, и отдан он Володе и его напарнику, как вовсе бросовый, - не годный для работы на нём профессионального охотника, план по соболю для которого, является основным в его работе. Ныряю на дно нарт, ожидая, что скоро мы подъедем к Володиному зимовью. Внезапно, "Буран" встал, и я снова поднимаю голову, разглядывая Володю, который яростно жестикулируя, пытается мне что-то показать, находящееся в направлении ещё одного растительного островка, расположенного метрах в трёхстах от нас. Володя сидит выше меня, и, как я понимаю, может видеть что-то такое, чего я пока видеть не могу. Неудобство моего положения, заставляет меня подняться во весь рост, и мне стала видна спина сохатого, чуть возвышающаяся над покрытыми снежной кухтой кустами. Чуть повернув свою голову в нашу сторону, лось не демонстрирует пока попытки покинуть место своей дневной кормёжки, так как не видит в нас ощутимой опасности для себя. Мимическая сцена, которую изображает Володя, не оставляет у меня сомнений в нужности моего здесь присутствия, и я достаю карабин. Ещё не стих грохот далёкого раската выстрела, как на месте только что видневшейся горбатой спины сохатого вырос огромный ком снежной пыли. Всё, что произошло, выглядело до примитивного просто, и закончилось быстро. Теперь нам предстояло довольно сложное дело: через высокий кочкарник добраться до туши сохатого, разделать её на месте, и вытащить мясо на себе, до места, на котором его можно будет загрузить в короб саней. Всё это требует большой затраты сил, к чему я физически не был готов. Мне бы, в тот момент, суметь дойти по глубокому снегу до нашей добычи. Далеко отстав от своих товарищей, я, в конце концов, добрёл до лежащей туши лося, которого они уже свежевали. Крутившаяся возле их ног собака хватала пастью парящий от горячей крови снег, как ни странно, не обратив внимания на брошенное ей лёгкое. "Когда мясо остынет, - сожрёт!" - заверил меня Володя, тут же перестав обращать внимание на задурившего пса. Разделанную на куски тушу, мы разложили на снятой шкуре, оставив мясо до утра остывать на морозе. Уходя с этого места - я оглянулся. На вытоптанной нашими ногами площадке, в кровавом снежном месиве темнела шкура сохатого с разложенными на ней кусками парящего мяса - всего того, что осталось от красивого зверя. Чувство вины, если и посетило меня, - быстро погасло: не было нужды фарисействовать. Всего через неделю, промороженное стегно этого сохатого совершило путешествие в Петербург, где оно, в весьма трудное время смогло помочь выжить семье старшего сына и моей матери. То же самое, касалось и семей моих друзей. К зимовью мы подъехали уже по полной темноте. Собака, так и не притронувшаяся к лёгкому сохатого, всю дорогу до зимовья сопровождала мотонарты, в коробе которых лежал так и не востребованный ею ужин. Ночью, вышедший из зимовья Володя - своей собаки на месте не обнаружил, и, предположив, что она где-нибудь в кочках поблизости от зимовья мышкует - никак на это не отреагировал. Утро развеяло его оптимизм: собаки рядом с зимовьем не оказалось, а сохачье лёгкое, кинутое собаке ещё вечером, продолжало сиротливо лежать в снегу. Взволнованный возможной потерей собаки, не дай Бог, ставшей закуской для местных волков, Володя запустил двигатель "Бурана". Задача мясозаготовки нами была выполнена, и теперь мы могли уже вечером этого дня оказаться каждый в своём доме. Собаку мы встретили на полпути к оставленному нами накануне мясу. Раздутые бока пса неопровержимо свидетельствовали о том, что его ночная охота "на мышей" - была более чем удачна. Уже на месте нашей вчерашней охоты, мы убедились в том, что не мышами едиными жив наш пёс, ночью неплохо перекусивший крупным оковалком мяса. Я, вполне естественно, не упустил возможности проехаться по охотничьим талантам Володиной воспитанницы, чем самого Володю несколько смутил. Всё, впрочем, нами было обращено в шутку. Мои напарники: Саша и Володя довольно долго перетаскивали замёрзшие куски мяса к нартам, в короб которых сгружали его, укладывая пласты так, чтобы оставить место для моего ложа, выглядевшего теперь не столь комфортным, но, скорее, жестким, и с множеством острых углов, торчащих со всех сторон, с чем мне пришлось мириться. Теперь я возвышался над краями санного короба, рискуя замерзнуть на ветру. Впрочем, иного выбора у меня не было. Вернувшись к зимовью, мы перекусили остатками вчерашнего ужина, и произвели заключительную уборку помещения, постаравшись оставить местных мышей на голодном пайке. Сумерки ещё не наступили, что нам дало надежду на ужин в домашних условиях. Мои мужики за сегодняшний день вымотались основательно, но согреваемые мыслью о быстро проведенной операции по снабжению своих семей мясом, они чувствовали себя почти превосходно. День, однако, ещё не был завершен, а о том, что нас ждало очередное испытание, - никто из нас не догадывался. Я улёгся на своё ложе, нарты тяжело сдвинулись с места, и мы, наконец, покатили навстречу новому приключению, ждать которого долго не пришлось. "Медвежка" - речка, не речка, скорее, ручей, момента пересечения которого накануне я практически не заметил, стал на этот раз для нас трудноодолимым препятствием. Не сам покрытый льдом ручей, но свежая наледь, вырвавшаяся потоком на снег, толстым покровом лежащий на льду, превратила этот покров в полуметровой толщины вязкую снежную няшу, которая и стала для тяжело груженых нарт тем препятствием, в котором мы застряли. Под мясом, на дне короба захлюпала вода, а взревевший от надсады "Буран" впустую скрёб под собою лёд, не сдвигая полозьев саней ни на сантиметр. Понимая, что долгое стояние нашей мототехники в воде ни к чему другому, кроме её поломки - не приведёт, я и Сашка прыгаем в воду. Саша возится в воде, отцепляя от мотонарт сани, а, затем, мы оба начинаем выкидывать мясо из санного короба, и тут же оттаскивать его в огромный сугроб, громоздящийся на самом берегу. Володя, тем временем, выскочив на "Буране" на высокий противоположный берег, гоняет его по пробитой ранее дороге, пытаясь не дать окончательно замёрзнуть мокрому снегу, облепившему аппарат, предотвращая, тем самым, переход рядового происшествия в катастрофу, грозящую трагическим его завершением. Перекидав всё мясо в снег, мы вытянули на берег сани, которые облеплены быстро смерзающимся мокрым снегом, и, подхватив их за оба конца полозьев, вновь сошли на русло ручья, по льду которого пересекли коварную наледь. В моих валенках хлюпает вода, а ноги по колени мокры. Меховые рукавицы у меня тоже намокли, и теперь у меня одна надежда на скорость нашего "Бурана", который должен соревноваться в ней с моим окоченением. Володя, был из нас троих, единственным, кто вышел, в полном смысле слова, сухим из воды. Саша, оказавшись за кожухом "Бурана", за свои ноги и руки мог особенно не беспокоиться, так как они обогревались выхлопными газами двигателя. Моя надежда была только на тулуп, но я находился на открытом ветру, что нивелировало это жалкое преимущество. По дороге к дому Володя гнал свой "Буран", выжимая из него всё, на что он был способен. Из короба, затормозившего у нашего подъезда мотопоезда, я вылез с трудом, и на не гнущихся в коленях ногах, демонстрируя "походку Командора", прошествовал в свою квартиру. Рукава моей куртки до локтей, и штаны до колен - обледенели, и не давали возможности скинуть с себя одежду. Увидев меня, супруга вопросов не задавала, а сразу провела в ванную комнату, где меня ждала горячая вода, под струёй которой я стоял долго, не ощущая её температуры. Мясо, оставленное нами на берегу "Медвежки", Володя с Сашкой забрали тремя днями позднее, и свою долю его, я получил в тот же день. Всё, в конце концов, закончилось благополучно, а на следующее утро, после возвращения с охоты - я даже не чихнул. Со своими сердечными делами - разделался несколько позднее, и до этого года, даже не вспоминал о них. Наверное, не последнюю роль в довольно быстром моём излечении, можно приписать использованию мною старого принципа, рекомендующего во всех сложных случаях использовать принцип: "клин, вышибается клином". Мне этот принцип единожды помог, но повторять его, кому бы то ни было, - я не советую. Результат может оказаться совсем иным.