Когда-то, давным-давно, кем-то из зарубежных классиков фантастической литературы был написан рассказ, повествующий о том, как истреблять крыс, расплодившихся на корабле. Сутью этого рассказа, не такого уж, как кажется на первый взгляд, фантастического, явилось утверждение, что в любом, чрезмерно замкнутом обществе, можно искусственно выращивать особей, способных уничтожать себе подобных, т.е. каннибалов. Лет сорок назад, прочитанный мною рассказ, поразил меня точностью, с которой эта фантазия была воплощена в жизнь в нашем государстве, причём, в таком невообразимом масштабе, который мог называться тотальным внедрением в жизнь, словно кукуруза, возделываемая в штате Айова, распространившаяся в те годы, по территории СССР, аж, до полярного круга. Рецепт этого опыта прост: отлавливается десяток крыс, которые помещаются в замкнутом пространстве, где они полностью лишаются пищи. Борьба за выживание, в конечном итоге, приводит к каннибализму, демонстрируемому одним из самых сильных экземпляров пленников, со временем, уничтожающим всех своих сородичей. Эту, выжившую во внутривидовой конкуренции крысу, привыкшую питаться подобными себе, выпускают на свободу, ожидая от неё активного уничтожения своего племени. Я могу предположить, что рассказ этот был скомпилирован с жизни наших сограждан, с ранней послереволюционной поры вынужденных жить в этих, фантастических для иностранца, условиях: замкнутых пространств коммунальных квартир, и общежитий. Как бы там ни было, реализация этого фантастического проекта нашла подходящую для себя почву, оказавшуюся самой плодородной на нашей территории. Жизнь, как известно, многогранна, и тем же разнообразием одаривает характеры людей, когда-то вздумавших соединить свои судьбы в одной семье. Нет сомнения в том, что в большинстве создаваемых семей, основой их создания считалась любовь двух людей, плохо ещё представляющих чем может обернуться их жизнь на глазах множества соседей, а то, и родственников своих избранников или избранниц, с которыми они должны будут делить квадратные метры жилья, в лучшем случае, визуально, но не акустически, изолированного от, быстро становящегося назойливым, такого соседства. Иной раз, одна комната, да, в коммунальной квартире, становилась ареной происходящей ежедневно драмы соединения в ней трёх разных семей, в которых, с появлением в них детей, тяготы трагедий их существования, оборачивались каждодневными кошмарами. Среди моих дворовых товарищей, семей с такими условиями жизни было достаточно. Все они, в конечном итоге, - распались, изуродовав своим детям жизни, развратив их сознание слишком ранними откровенностями интимной жизни родителей. Теперь уже их дети, познавшие все откровения сексуальной жизни своих родителей, стали переносить обретенный ими опыт, в любой, скрытый от посторонних глаз закуток, в котором насилие, совершаемое ими, мало чем, по своей циничности, отличалось от родительской настойчивости, в сексуальном домогательстве, к некогда бывшей целомудренной матери. Всё имеет привычку, возвращать на круги своя. "Что посмеешь, - то и пожмёшь!" - как говорил мне один из моих коллег. Взращивая терпимость к половой несдержанности, а, проще - распущенности, своих сограждан, эту свою "Мичуринскую" методу, деятели из Ц.К. камуфлировали утверждением, развлекшим весь мир, о том, что в СССР секса, как такового нет. И, правда, какой, к чёрту секс может быть в коммуналке, слышимость в которой, позволяет соседям поутру комментировать перипетии полового контакта супругов? Чем такой секс отличается от обычного действия быка производителя, или дворовых барбосов? Опять, скажет кто-то, что война во всём виновата. Увы, - нет! Смею утверждать, что война здесь не при чём! Может, имеет смысл сделать не столь уж далёкий экскурс в историю, и заглянуть в Кулундинские степи, в пору освоения целины? Людей, словно скот, загнали в степь, в которой не предусмотрели никакого жилья, кроме, всё тех же "коммунальных" палаток. Война виновата? А много более позднее строительство БАМа, с теми же бытовыми щедротами, - это тоже война? Нет, - всё много проще: идеологи развивающегося, а, потом уже, и "развитого" Социализма, нагло врали о том, что человек в нашей стране, есть самая большая ценность. Чудовищная ложь!
В 1962 году, на нашей территории Кольского полуострова, зарубежные Финны принимали участие в строительстве Нижнетуломской ГЭС, и первым, что они стали строить - было жильё для своих рабочих, и обустройство его бытовыми удобствами. Судя по всему, именно зарубежные финны были более внимательны к нашим декларативным заявлениям К.П.С.С., чем наши партийные прохвосты: обретаться изволившие; что в центре, что на местах, в несколько иных бытовых условиях. Корчагиных среди них не было, - повывелись.
Сколь угодно длительный процесс угнетения человеческого достоинства, рано или поздно даёт всходы, выражение находящее в постоянном раздражении людей живущих этой скотской, по сути, жизнью, выхода из которой практически не было. Тупая безнадёжность существования большинства городских семей, в конце концов кумулировалась в агрессию по отношению к ближайшему своему окружению, что в милицейских протоколах находило отражение в графе бытовых происшествий, всё чаще заканчивающихся кровопролитием. Позволю себе короткую ретардацию, уводящую меня на несколько минут в школьный курс обучения, в процессе которого было изучение романа А.М. Горького "Мать", с его критическим, скорее, даже, - клиническим разбором условий существования семьи героев этого романа, и их бытового окружения. Меня не покидает ощущение, что ни один из наших властьпредержащих, этого романа в руках не держал, иначе бы, задумался над возможностью исхода длительно накапливающегося в обществе раздражения, однажды, нашедшего-таки выход в массовых многочасовых беспорядках, случившихся, если не ошибаюсь, в 1956, или 1957 году на стадионе С.М. Кирова, в городе Ленинграде. Наше Российское: "раззудись плечо..." - не было актом массового хулиганства сразу десятков тысяч людей, а выбраживалось оно в своих домах, - в своих конурах. Всё, как всегда, закончилось тюрьмами, для попавших под горячую руку, с трудом, и не сразу пришедшей в себя милиции, - совершенно случайных людей, имевших несчастье отстать от общей массы, десятков тысяч взбудораженных демонстративным милицейским насилием недавних болельщиков. Но, массовость-то, - впечатляет, хотя и выглядеть всё это могло, как экстренный сброс пара с перегретого котла! Домашние, так называемые, - бытовые разборки, никакому анализу не подвергались, и всё списывалось на неуравновешенность большой части населения, в недавнем прошлом бывшего активными участниками войны. Всё, скорее всего, было элементарней, и много хуже, чему примером может служить наша семья, - одна из многих, условия жизни в которых были скопированы бытовым равенством.
Мы жили в небольшой коммунальной квартире, состоящей из шести комнат, в которых жило шесть полных семей и одна одинокая женщина. В одной из двенадцатиметровых комнат, которую занимали Максаковы, жили они сами, и их взрослая дочь Лида со своим мужем, безответственным, как тот шутил, работником какого-то института, где он занимался наладкой и ремонтом приборов. Дядя Вася Максаков - глава семьи, называл всю нашу квартиру "овечьей кошарой", и в этой его шутке было слишком много горечи. Из бытовых удобств, в наличии была небольшая кухня, с единственным на всю квартиру умывальником, и туалет, расположенный в микроскопической прихожей, куда выходила и сама кухня, не имевшая двери: всё, как говорится, - в одном стакане. Квартира некогда имела анфиладное строения, комнаты в которой были соединены между собою дверями, что предполагать должно устроенность её под одну семью. Одна из комнат, выходившая дверью тоже в прихожую, некогда была ванной комнатой, с определённым отпечатком бывшего своего предназначения. Теперь, она стала жилой: примерно, восьми квадратных метров, в которой жила полная семья, состоящая из трёх человек, младшей из которых была дочь, на два года старше меня возрастом. Самую большую комнату этой квартиры занимала наша семья, состоящая тоже из трёх человек. Три первых года жизни с отчимом, были для меня самыми счастливыми годами моей жизни. Пожалуй, и свою мать я никогда не видел в столь уравновешенном состоянии, в котором она пребывала в эти годы. Отчим, которого я, с первого дня с ним знакомства, стал называть отцом, постоянно пребывал в работе, продолжая, в вечернюю пору и дома, что-то пилить, строгать и вытачивать: для дома делая кое-какую мебель, а для пополнения домашнего кошелька, мудрёной конструкции замки. Зарабатываемых двумя родителями на работе денег, явно не хватало для более или менее сносной жизни нашей небольшой семьи. Я в эти годы интенсивно рос, и одна моя одежда требовала чересчур многих денежных вложений, не окупаемых работой на государственном предприятии. "Халтуры" отчима помогали нам держаться на плаву, но всё это продолжалось не слишком долго: отчим всё чаще стал появляться в нашем доме в состоянии подпития, а, нередко, и откровенно пьяным. Я не берусь обсуждать причины бытового пьянства наших соотечественников; есть для этого масса социологов, но то, что одной из причин такого явления служить может бесперспективность усилий, вложенных в попытку подняться над уровнем усреднённого серого быта - сомнению, на мой взгляд, - не подлежит. Начались домашние скандалы, свидетелем которых всё чаще я становился, и с целью их предупреждения, я стал регулярно обходить все окрестные питейные заведения, приурочивая свои походы по ним, ко времени довольно рано заканчивающейся работы отчима. Школа для меня, в эти годы, отодвинулась не на второй, - на третий план, а постоянные конфликты домашние, соединённые, уже со школьными конфликтами, стали быстро приводить к неуравновешенности моего характера, со столь бурными его проявлениями, что, в конце концов, ненормальность моего поведения стала причиной довольно пристального внимания ко мне учительского коллектива в школе, и в "детской комнате" милиции, приводы в которую стали для меня регулярным явлением. Некоторые аспекты этой части моей жизни можно найти, прочитав рассказ "Трудный ученик". Несколько лет такой жизни, привели, наконец, к логическому завершению: я стал ненавидеть своего, некогда любимого отчима, а ненависть - плохой контролёр ситуации, с неумолимой последовательностью продолжавшей ухудшаться. Наша семья в начале шестидесятых годов формально распалась, но оба бывших супруга продолжали жить в одной комнате, откуда выхода, ни для одного из нас троих, уже не было. Единственная комната, - настоящая петля для всех троих, - подлинная удавка, которую, с возвращением своим из армии, мне пришлось накинуть и на себя! Отчим, - вроде, уже не член семьи, а посторонний, по сути, человек, живёт в одной комнате с посторонней ему женщиной, и я - третий угол этого, отнюдь, не любовного треугольника. За время моей длительной армейской отлучки, стиль жизни отчима нисколько не изменился, приобретя, разве что, большую развязность в бытовом поведении, прежде демонстрировавшего только несдержанность в употреблении дома мата, да, и то, случавшегося не каждый раз. Моё возвращение из армии, естественным образом накалило обстановку в нашем доме, так как выслушивать в нём матерщину я не выразил желания, всё настойчивее требуя от своего бывшего отчима домашнего покоя. Учась на первом курсе медицинского института, на котором большинство дисциплин требует запоминания проходимого материала, постигаемого зубрёжкой, я, естественным образом, нуждался в спокойной домашней обстановке, способной дать мне такую возможность, о чём и предупредил своего отчима, попросив его не мешать моим занятиям. Чёрта с два! Именно в этот день, будучи в лёгком пока подпитии, он выдал всё, на что был способен. Вмешалась мать, сразу позвавшая меня к себе на помощь, и,.. словно багровая стена оказалась в этот миг перед моими глазами: бешенство, которое я вложил в один удар, стоило моему отчиму трёхнедельной госпитализации, с оперативным лечением в клинике челюстно - лицевой хирургии. Я покинул свой дом, и больше, в качестве жителя, в него уже не возвращался. Четырнадцать лет уродовалась моя жизнь, слава Богу, не приведя к более тяжким последствиям совместной жизни в этом доме, с ненавидимым мною человеком, а, значит, сохранив меня для общества. Мать моя, в одной комнате с отчимом, уже после развода прожила ещё восемь лет. Мне, в конечном итоге, повезло, но скольких бытовых драм могло бы избежать наше государство, сколько мест в тюрьмах и лагерях освобождено было бы так называемыми "бытовиками", имевшими несчастье быть навечно повязанными: не узами Гименея, не узами кровного родства, а узами навязчивого общежитейского, по сути своей, быта, истребляющего в человеке индивидуальность, превращая его в животное, в котором разум индивидуальности исчезает, растворяясь в стадной рефлексии; той самой, что была некогда продемонстрирована на стадионе имени Кирова.
Всё прошло, и в этих прошедших годах нашлось место успокоению длительно существовавшего конфликта, и пересмотру всего того, что изначально способствовало его возникновению. Нашлось место и объективности в отношении отчима: малограмотного деревенского человека, имевшего, однако, массу человеческих качеств, за которые его можно было любить, и теперь уже жалость к нему, и сочувствие, занимает в моей душе основное место, вытеснив прошедшую с годами обиду.
Многому нам предстоит ещё учиться, но всем ли этот процесс может доставить удовольствие?