Нас, - участников эксперимента - было двое: он и я. Он - подопытная собака, а я, - наиболее активно действующая составляющая проводимого эксперимента. Для собаки, наш совместный с ней эксперимент, начался с предательства, и закончился он - им же. Я же, до той поры считавший себя безгрешным в этой ипостаси, - завершил эксперимент ужасным предательством, и смыть этот грех не могу с себя до сих пор. Однако, - обо всём по порядку.
Третий курс медицинского института, не дающий, впрочем, ещё никаких оснований для того, чтобы называть себя полноценным медиком, чувству кое - какой сопричастности к этой профессии, всё ж - таки даёт разгуляться, пусть и не в профессиональной пока среде. Моё же желание стать непременно хирургом, оформившееся ещё до поступления в ВУЗ, постоянно искало способа реализовать его в конкретном деле, которое я и нашел для себя на кафедре "оперативной хирургии" института. С трудом, и как потом оказалось, неправильно переведя иностранную статью о проблемах выживания пациента лишенного значительной части тонкого кишечника, я вознамерился повторить чужой эксперимент, априори усомнившись в его достоверности, что для студентов второго - третьего курсов, довольно характерно. "Эти ребята знают больше своих профессоров!" Мой перевод другой статьи, выполненный с тем же уровнем профессионализма, что и первый мой перевод, и по той же теме, но уже с оперативным лечением, выполняемым другим способом, зацепил моё сознание возможностью объединения двух различных модификаций оперативного лечения этой тяжелейшей патологии, с чем я и обратился к зав. институтской кафедрой "оперативной хирургии, и топографической анатомии", профессору Маргорину, объясняя ему эмоционально, но крайне сбивчиво и бестолково, суть того, чего можно было бы добиться соединением этих двух методов, по отдельности не решающих имеющейся проблемы. По всей вероятности, я ему достаточно запачкал мозги своими выкладками, с которыми трудно было разобраться в моём путаном изложении, и он, в конце концов, предложил мне подготовить необходимый материал, и выступить с докладом на эту тему на ближайшем кафедральном совещании.
- После этого совещания, мы рассмотрим ваше предложение, коллега, - сказал профессор, на время, закрыв развиваемую мною тему.
Через две недели, уже на кафедральном совещании, я выступил со своим предложением, и, наверное, потешил своих преподавателей амбициями профана от медицины. Как бы там ни было, но закончилось это совещание вполне приемлемым для меня решением.
- Ищи собаку! - сказали мне, - и делай задуманное тобою; там посмотрим, включать ли твою тему в кафедральный план. По всей вероятности, доверия к своему предложению я не снискал, и мне предоставили возможность самому убедиться в беспочвенности своих претензий на полезный выход от моего предположения, тем более малоубедительного, что оперировать собаку я должен буду сам, без помощи своих опытных преподавателей. Всё, что на бумаге выглядело более или менее гладко, мне предстояло выполнить на живом объекте, и впервые в своей жизни, полностью самостоятельно. О сложности стоящей передо мною задачи, я пока не задумывался, решив, что любое дело, для кого-то первого, всегда было внове, а я никак не хуже тех, кто прошел этот путь раньше меня. Самоуверенности на тот момент, во мне было, - хоть отбавляй! К слову сказать, ни одна собака, оперированная мною, за три с лишним года проводимого эксперимента, от операционных осложнений не погибла, что в какой-то мере оправдало мою излишнюю самоуверенность на тот,- начальный момент.
Поначалу, предложение искать собаку для проведения опыта, встречено мною было с энтузиазмом. Какая мелочь, - подумал я, - беспородных и бесхозных собак по улицам города шастает множество, а в пригородах, - так и вообще; каждая вторая собака хозяев не имеет! Одного я не учёл: любая поездка в пригород, требует массы времени, да и опыта отлова бродячих животных я не имел, и после первой же попытки обретения подобного опыта, - оставил эту затею. Скормленными мною впустую бездомным псам пирожками с ливером, я сам смог бы прокормиться, как минимум, в течение трёх дней. Кончилось дело тем, что на электростолбах Ленинградских окраин я развесил десяток объявлений, с предложением продать бродячего беспородного пса за трёшку. Нормальный человек, - рассудил я, - свою собаку продавать не будет, а если один бродяга БОМЖ, продаст другого бродягу, - то это ничего, кроме пользы принести не может. В объявлениях, расклеенных на столбах, я оставил институтский адрес, с пометкой - "виварий", предупредив заведующего виварием о цене за любого пса, и, оставив на его столе под стеклом злополучный трояк, который был востребован только почти через год, как награда моему бывшему однокласснику, опустившемуся к этому времени на самую низшую ступень социальной лестницы. В сей же момент, никто не торопился обогатить науку подопытными Бобиками, и Шариками. Только в середине октября, заведующий виварием как-то пригласил меня к себе в кабинет, где доверительно сообщил о том, что собака для меня у него есть, только, мол, мне нужно самому с нею поладить, и, по-возможности, - не мешкая. Мне показалась странной такая форма предложения, и я поинтересовался её первопричиной.
- Пойдём со мною! - пригласил он меня, - Посмотри сам, пригодится ли она тебе для опыта?
Мы прошли в ту часть вивария, где в отдельных закрытых помещениях были расположены клетки с кроликами. Через небольшое окошко, вделанное в одну из дверей крольчатника, я увидел крупную собаку чёрного цвета, явно имевшую близкую родственную связь с овчарками. Нижний край двери оставлял довольно большой просвет над полом, в который в эту комнату собаке пропихивались миски с водой и пищей, впрочем, оставленной нетронутой этим серьёзного вида псом. При нашем приближении к двери, пёс бросился на неё, обнажив в оскале ряд идеального набора зубов.
- Вот видишь, каков экземпляр мы тебе приготовили? Хороший, правда?
Я обошелся без комментариев, тщетно ожидая каких-либо других сведений о собаке, столь ненавязчиво предлагаемой мне. И дождался!..
- Мои работники уже два дня не могут попасть в крольчатник, чтобы напоить и накормить кроликов. Если и сегодня у них это не получится, - кролики погибнут, - а это - скандал. Забирай его себе!
Заведующий виварием столь откровенно демонстрировал широту своей щедрой души, что "забыл" о незначительной детали соглашения между нами; псина был без намордника, и демонстрировал отнюдь не мирные намерения, и не готовность протянуть лапу в знак приветствия. Дар, похоже, сродни Данайскому, и я осторожно задаю вопрос, пытаясь хоть что-нибудь узнать о собаке.
- Как она здесь появилась, и как её зовут? - Это вам известно?
К данному вопросу меня принудила обратиться явно видимая потёртость ворса на шее собаки, и полоски от ремней намордника на её голове, говорившие о том, что собака эта явно имела хозяина, а значит, возможно, она могла нести какую-то охранную функцию в своём доме, что может значительно осложнить моё положение, при первом же с нею контакте. Слова санитарки, стоявшей за нашими спинами, подтвердили мою догадку.
- Мужчина её привёл; прилично одетый, - не БОМЖ какой-нибудь. Он мне сказал, что о собаке договорился с нашим заведующим. - Санитарка мотнула головой в спину своему начальнику. - Сказал, что оставляет её у нас до утра. А утром, мол, оформит как надо передачу собаки. Снял с собаки ошейник и намордник, попрощался, и ушел. А собака, после его ухода, воет вот уже двое суток, и никого не пускает к кроличьим вольерам. Я не рискнула её разместить в общем с собаками помещении. Она же их там всех передушит! Там открытые вольеры, а к этому, чтобы надеть на него ошейник, и посадить на цепь, - мне не подойти!
Мне стало всё понятно. К этой, грозного вида полукровке, вес которой ни как не менее сорока пяти - пятидесяти килограммов, работники вивария подойти не могли, и, используя мою заинтересованность в собаке, решили сплавить свою заботу на меня. То, что собака имела хозяина; было хорошо и плохо. Хорошо то, что хотя бы элементарные команды она должна была знать, а, значит, при налаживании определённого контакта с нею, могла стать послушной мне, что могло бы облегчить мою с нею работу. О плохом, - думать не хотелось!
Определённый опыт общения со сторожевыми собаками, хотя, и чисто созерцательного плана, у меня, после довольно продолжительного общения с кинологом Башайкиным, жившим когда-то со своими собаками на территории ЦПКО, - уже имелся, чем я и решил воспользоваться, но с известной долей осторожности, не лишней в данной ситуации.
- Мне нужны: большого размера ватник, шапка ушанка, два шарфа и валенки, а для собаки: ошейник и намордник! - говорю я заведующему виварием.
- Всё это у нас есть! - с готовностью отвечает он, - Сейчас Надя принесёт вам всё, что вы просите.
Мы вернулись в кабинет заведующего, где я облачился в принесённые мне вещи, обмотав шею поверх воротника ватника длинным шарфом, второй из них, сложенный в несколько рядов, заправил за пояс ремня, после чего моя ширинка грозно выпятилась вперёд, демонстрируя нечто, явно не соответствующее моему росту. Оба работника вивария развеселились, не забыв отпустить в мой адрес несколько двусмысленностей игривого толка. Мне самому было не до шуток. Чёрт её знает, - что может твориться в голове у этой собаки, преданной её хозяином.
Держа в руке ошейник с поводком, и имея в кармане намордник, - решительно открываю дверь крольчатника, сразу встретившись своим взглядом с желтыми глазами оскалившегося и зарычавшего пса, похоже, приготовившегося к нападению. Уши его чуть отведены назад, холка и крестец дыбятся поднятой шерстью, а верхняя губа морщится, чуть расширяя оскал зубов, и без того весьма внушительный. Говорю, по-возможности, ровным голосом, но жестким приказным тоном: "Гулять!" Происходит невероятное: уши собаки встают торчком, оскал зубов исчезает, с одновременным поднятием головы выше лопаток, а передние лапы максимально выпрямляются, делая собаку выше на несколько сантиметров. Делаю пока только шаг по направлению к ней, одновременно, тянусь рукой с зажатым в кулаке ошейником к её шее. Собака замерла, и не шелохнулась, пока я не застегнул на ней ошейник. Достаю из кармана намордник, от которого морда пса чуть отворачивается, но, хоть и с некоторой, неохотой, он позволил мне застегнуть и его. Все эти манипуляции я делал неторопливо, демонстрируя кажущуюся уверенность, что-то спокойно произнося в это время над головой замершей собаки, которая, как мне показалось, вслушивалась в интонации моего голоса. Снова встречаюсь взглядом с собакой, в глазах которой вопрос и нетерпение.
- Гулять! - повторяю я, и мы оба вылетаем из подвального помещения вивария на улицу, куда мой пленник тянет своего владельца с такой неуёмной мощью, что я едва не падаю, скользя огромными валенками по выбитым лестничным ступеням. На улице сухо, и, для середины октября, - достаточно тепло, так что моё появление в парке в столь странном одеянии, да ещё в сопровождении здоровенной собаки, было встречено снующими по дорожкам институтского парка студентами и преподавателями, с не совсем здоровым интересом. Мой разбухший гульфик, нагло выпирающий из-под полы ватника, явно приковывал к себе повышенное внимание окружающих, и стал на какое-то время темой для обсуждения, и не только в узком кругу. Было на что посмотреть! Мой ватник, с длинными, почти до концов пальцев надшитыми рукавами, шапка ушанка, шея обмотанная шарфом, и валенки; ничего смешнее, надо думать, видеть раньше никому не удавалось. И этот треклятый гульфик, привлекший всеобщее внимание!.. Обхохочешься!
Пёс, в это время обследовал все ближайшие кусты, скамейки, урны и деревья, не забывая у каждого из них, и не только у деревьев, задирать свою лапу, и ставить подпись. На появление двух институтских таксоподобных чёрных дворняг, кем-то из студентов названных именами двух конголезских диктаторов "Чомбе" и "Касавубу", вздумавших отметиться у только что помеченного моим питомцем дерева, он тут же ответил мощным рывком в сторону нахалов, протащив меня несколько метров по дорожке парка. Но тех уже и след простыл. Мой пёс тут же переметил испорченную чёрными братьями свою подпись, и уже спокойно продолжил обследование ближайших окрестностей. Знакомые мне студенты, пытавшиеся было почесать язык на наш счёт, встречались моим подопечным таким грозным оскалом зубов и рычанием, что те тут же забывали даже о том, что на нём в этот момент был надет намордник, и срочно ретировались от нас подальше. Эта первая наша прогулка длилась долго, - не менее часа, так как это время работникам вивария требовалось для чистки вольеров с кроликами, и их кормления. По договорённости с заведующим виварием, до следующего дня, - дня мною задуманной операции, пёс должен был остаться на прежнем своём месте, а для его дальнейшего размещения, ему пока готовили самую ближнюю к окну выгородку в собачнике вивария, делая соседство с ним менее опасным для остальных собак этого помещения.
Вернувшись в виварий, с моей собаки, уже названной мною незатейливой кличкой "Чёрный", я снял намордник, а сам вышел переодеться. Вернулся я к своему питомцу одетым в обычную свою одежду: брюки и рубашку, но с миской в руке, в которой была каша, с солидным куском мяса в ней, и, тут же совершил свою единственную за этот день ошибку, забыв на время урок Башайкина, когда-то преподанный мне. Пока я переодевался, "Чёрный" выпил почти полную миску воды, а над поставленной перед ним миску с едой, он наклонил голову, как мне показалось, демонстрируя нерешительность. "Шаг в сторону от собаки, которую ты кормишь!" - учил меня Башайкин, но я этот урок забыл. Скорее, наоборот, - я поверил в то, что "Чёрный" мне уже полностью доверяет, и, желая поощрить его, протянул свою руку, положив её на затылок собаки. Следущее мгновение подтвердило правоту старого кинолога. Удар клыков по моему предплечью, вернул меня к действительности, и я сделал шаг назад, но сопроводил этот шаг словом "Нельзя!", произнесенным совершенно спокойным голосом. Никаких резких движений и громких окриков около малознакомой собаки, - этот урок Башайкина я помнил, и спокойно вышел из комнаты, унеся на своём предплечье четыре точечных кровоподтёка; плату за плохо выученный урок. "Чёрный" меня предупредил об излишней, с моей стороны, фамильярности, но явно не хотел сводить со мною счёты. Так собаки предупреждают между собою возникшие недоразумения, не доводя их до серьёзных драк. Спустя пятнадцать минут, проходя мимо его двери, я через окошечко, вделанное в неё, встретился взглядом с "Чёрным", и вошел в его комнату, где сняв со стены намордник и поводок, вновь надел на него то, и другое, чувствуя себя без всякой защитной атрибутики первого с ним выхода, абсолютно спокойно. Гуляли на этот раз не очень долго, и расстались до следующего дня. Я мог бы, конечно, не повторять своей прогулки в этот первый день нашего знакомства, но мне была нужна уверенность в том, что "Чёрный" будет мне послушен во всех моментах послеоперационного исследования, которое могло длиться сколь угодно длительное время, и оно вряд ли будет доставлять удовольствие моему подопечному.
Утром следующего дня, перед началом занятий, я забежал в виварий, где, совмещая еду и питьё, налил в миску "Чёрного" мясного отвара, ограничив им, сегодняшний, предшествующий вечерней операции, рацион, после чего совершил с ним прогулку по институтскому парку. По окончании занятий, - новая прогулка, которую я совершил с собакой лишенной на сегодня намордника. Что меня побудило поступить таким образом, я сейчас не могу вспомнить, но свою оплошность, я заметил только по окончании этой прогулки, и, далеко не сразу после неё. Веду "Чёрного" на коротком поводке на кафедру "оперативной хирургии", где завожу его в пустующее в этот момент помещение, в котором стоит старый "полевой" операционный стол; простая конструкция о четырёх ножках, с металлическим покрытием, приваренным к нему. Мне нужно взять у собаки кровь на биохимический и общий анализы, долженствующие служить исходными показателями, для сравнения с другими, такими же анализами, которые будут браться в разные сроки послеоперационного периода. Только сейчас я понял, что поднимать огромного пса лишенного намордника, на этот стол, - штука рискованная, т.к. он к объятиям человеческим, по всей вероятности, не расположен, о чём только вчера он меня и предупредил, исключая, тем самым, любой, даже вполне невинный, интим. До объятий ли тут? На всякий случай, хлопаю ладонью по столу, подавая одновременно команду: "Место!" Чёрт побери! Я недооценивал своего питомца, который лёгким прыжком махнул на этот стол, и замер, разглядывая меня своими янтарного цвета глазами. Только теперь я заметил свою оплошность, а именно, отсутствие на морде "Чёрного" его намордника. Выйди сейчас собака из-под контроля, и одного удара челюстями по моей шее, будет достаточно, чтобы доказать, что эксперимент с глупостью, помноженной на лень - провалился, ввиду кончины экспериментатора. Азарт, и какая-то лихая самоуверенность, уже захватили меня, и я присаживаюсь на стуле около этого стола, а надо мною возвышается пока ничего не понимающий "Чёрный". Начинаю выстригать шерсть на его передней лапе, чтобы обнажить поверхность проходящей под кожей вены. "Чёрный", нагнув голову к самому моему лицу, внимательно следит за моими действиями, время от времени шумно вздыхая в мою шею. Обрабатываю выстриженный участок кожи спиртом и иодом, на что он отреагировал чиханием прямо в моё ухо. Следует, пожалуй, самый непредсказуемый по последствиям момент, так как я должен причинить собаке боль, пусть и не очень сильную; я прокалываю иглой кожу и вену, и набираю в пробирку кровь на анализ. Ваткой со спиртом прижимаю место прокола кожи. За всё время этой процедуры, я не заметил ни одного движения замершего на столе животного. Он, словно понимая важность этой процедуры, даже не пытался воспрепятствовать ей.
Три десятка лет спустя, другая собака, - годовалая кавказская овчарка, - так же безропотно давала мне скручивать в её пасти проволочную стяжку, проведенную вокруг её нижних клыков, которой я сближал отломки нижней челюсти. Но тогда, в шею мою дышали два её мощных родителя; и, опять же, - без малейших признаков агрессии с их стороны, что могло бы кончиться для меня плачевно. Я тогда доделывал работу начатую стоматологом, нервы которого на заключительном, и, довольно болезненном этапе сопоставления отломков челюсти собаки, - не выдержали, и он, надо полагать, не без облегчения покинул дом "заводчиков" кавказцев.
С "Чёрным" моя манипуляция прошла столь гладко, что я невольно проникся к нему не только уважением, но и любовью, за которую, со временем, заплатил дорогую цену. Все остальные инъекции, сделанные ему в качестве премедикации и вводного наркоза, он также перенёс, не только не препятствуя им, но, меня не отпускает ощущение того, что он сознательно помогал мне, чего у других собак я никогда не встречал. Судя по всему, наша любовь стала носить взаимный характер. Тяжелейшая для него, многочасовая, в моём исполнении, операция, закончилась почти к ночи, и я на своих руках отнёс "Чёрного" в виварий, на приготовленное для него место, вполне естественно не предполагая скорого его пробуждения после столь длительного наркоза. Я ошибался! Он не только проснулся, но и совершил два деяния, одно из которых мне в течение года поминал при каждой встрече доктор, пациенткой которого была соседствовавшая в ту, послеоперационную для "Чёрного" ночь, рыжая дворняжка. Она почти всё время лаяла, и, по всей вероятности, изрядно надоела своим лаем моему подопечному, который к утру - задушил её. Кроме всего прочего, он сорвал со своего живота наклейку, прикрывавшую ушитую рану, после чего я в течение недели переживал, опасаясь раневых осложнений у него. Но всё обошлось; рана зажила, что называется, - как на собаке. А в этот первый, послеоперационный день, он встретил меня воем, который я услышал ещё на улице, посылая его через решетку окна, которую достать мог, только встав на задние лапы. Он услышал, и узнал мои шаги, отличив их среди шагов сотен людей, проходивших мимо вивария по асфальтовой дорожке. С тех пор, мы с ним, до самой его смерти, - не расставались.
Выполненная ему калечащая операция, с пластической коррекцией кишечника, безусловно, не восполнявшей полностью проблем, возникших после удаления более чем значительной его части, требовала от меня ежедневного участия в подборе специальной диеты для него, коррекции витаминных потерь, естественных в таких случаях, и не восполняемых обычным питанием. Ежедневные обязательные прогулки с ним, и другими собаками - оперированными мною, превратили, в конце концов, меня в заложника эксперимента, ни приостановить, ни прервать который, я уже был не в силах. Если остальная группа собак, мною, естественным образом, сокращалась, т.к. по условиям эксперимента, требовалось исследование всех изменений происходивших с кишечником подопытных животных, на разных стадиях послеоперационного периода, и через равные временные отрезки, то "Чёрный", мною охранялся от зоркого глаза кафедрального куратора эксперимента, подгонявшего меня с его завершением, т.к. длился он уже более трёх лет. Я, сколько мог, тянул с его завершением, и мне, из-за моей привязанности к "Чёрному", было трудно на него решиться. Он, хотя и значительно похудевший, всё ещё сохранял грозный вид, и нёс функции моего охранника столь бдительно, что даже моя супруга, в его присутствии, близко подходить ко мне не рисковала. Всё было кончено в один из дней, на очередном кафедральном совещании, на котором мне без обиняков было объявлено требование завершить эксперимент, и представить результат гистологического исследования кишечника моего экспериментального долгожителя, для чего, его необходимо было усыпить, и, по-возможности, выполнить эту процедуру мгновенным способом. Во всяком серьёзном деле, - требуется дисциплина, и наука, - одно из таких дел. Передавать свои ощущения, после вынесения фактически приговора, ставшему моим другом "Чёрному", - не буду! Я сутки не находил себе места, но опровергнуть логики решения кафедрального совещания - не мог. В последний свой день, после весьма длительной со мною прогулки, с предшествовавшим ей мясным ужином, "Чёрный" прошел со мною на кафедру, в комнату, где всё должно было свершиться. Он был необыкновенно спокоен в этот день, и, даже присутствие в комнате препаратора кафедры, готового завершить его жизнь, в этот раз не вызвало в нём никаких эмоций, обычно демонстрируемых им на присутствие посторонних людей. Только взгляд его немигающих янтарных глаз, напряженно искал мои глаза. Меня не оставляет ощущение, что он знал о том, что ему уготовано, и он искал ответа в моих глазах, которые я прятал от него. В последний момент, я, не выдержав напряжения, пошел к двери, открыв которую, - оглянулся, встретив прощальный взгляд предаваемого мною друга. В коридоре, за дверью покинутой мною комнаты, я заплакал.
Собаке не объяснишь логики занятых наукой людей, не понятна и их подчинённость этой логике. Собаке доступна только логика любви, предательству в которой не должно быть места. Я, с точки зрения "Чёрного", должен быть предателем, и вопрос: посчитал ли он меня таким предателем, в свой последний миг жизни, до сих пор мучает меня своей неразрешимостью. Признание моей работы лучшей из работ, представленных на Всесоюзной студенческой конференции по детской хирургии, мне удовлетворения не принесло. Цена этого признания была слишком велика.
Прости меня, "Чёрный"!
Никогда больше, я в экспериментах с животными не участвовал.