Нет никакого сомнения в том, что многое, из уже описанного мною, всего лишь малая толика увиденного, и пережитого. Описать последовательно всё пережитое - невозможно: ни времени не хватит, ни эмоций. Естественным образом, в жизни любого человека выделяются наиболее яркие её моменты, праздничный окрас которых - вовсе не обязателен. Однако, и в самых, казалось бы, драматичных моментах жизни, нет-нет, да и отыщется сочетание эмоциональных красок, согревающее зябнущую в неминуемой старости душу, или, наоборот: отыщется заноза, извлечь которую в молодости, не сумел; и тянешь её - саднящую старой болью, медленно, словно мазохист, впрочем, испытывая некоторое удовлетворение от чувства - и это прошло!
Я не последователен в своих воспоминаниях, и пишу - как вспомнится: перемежая медицину с охотой, рыбалку, - с детскими, или юношескими воспоминаниями, а то, и помяну не совсем добрым словом школу, или армейские свои годы. В этом временном калейдоскопе, изложено столь же непоследовательно, есть чередование радостных в моей жизни событий, и самых грустных её моментов. Вот и сейчас, я вспомнил одного из своих маленьких пациентов первых лет моей хирургической практики - Войтенко Васю, трёх, или четырёх лет отроду.
Он появился в моём кабинете хирургического отделения Вилюйской районной больницы, в один из дней ранней осени, завёрнутый в простынь, на руках, ворвавшейся в отделение женщины, его, как оказалось, матери. Мальчишка истошно орал, - и было отчего. За десять минут до появления его в моём кабинете, он, после завтрака, вместе со своей детсадовской группой был отправлен в туалет, где уборщица этого детского сада, и воспитательница, рассаживали галдящую ораву детей на горшки, садиться на которые, хотели далеко не все. Дети устроили возню в тесном помещении "горшечной", в углу которой стояла жестяная ванна с кипятком, в которой уборщица этого детского сада - мама Васи, после окончания горшечной процедуры, предшествующей прогулке детей, мыла эти самые горшки. Васю кто-то из детей толкнул, и он упал в ванну, наполненную кипятком. Над водой осталась только голова Васи, обе кисти рук, которыми он схватился за борта ванны, и стопы, упёртые в торцевой её край. Со слов матери ребёнка, своего Ваську она практически мгновенно выхватила из воды, и достаточно быстро содрала с него всю одежду. Как только простынь была развёрнута, почти всякие надежды на то, что мать ошибочно назвала умеренно горячую воду, кипятком - у меня исчезли. Почти весь эпидермис от вскрывшихся пузырей, уже образовавшихся на коже ребёнка, - остался на простыни, а остатки его, лохмотьями прилипли к ставшей багровой коже. Несколько узких полосок в складках кожи упитанного ребёнка, оставались незатронутыми ожогом, общую площадь которого, я сразу определил не менее, чем в 80% поверхности тела, с глубиной ожогового поражения второй - третьей степени, где большая часть ожога третьей степени, - не вызывала сомнений. Перспектив на благополучный исход лечения - практически не было. Ребёнка обезболили, и перевязали, отправив его в палату уже заснувшим. Прибежал в отделение, кем-то вызванный отец ребёнка, и уже оба родителя малыша обступили меня, требуя обязательного его излечения.
Когда-то, ещё в пору моего студенчества, мне довольно часто приходилось быть свидетелем разговоров лечащих врачей с родителями, практически безнадёжных, в плане лечения, детей. Меня часто коробила та жесткость, с которой, некоторым, потерявшим от горя голову мамам, объяснялась суть заболевания ребёнка, и отсутствия, на данный момент, эффективного способа его лечения. Однажды, после завершения такого рода беседы с мамой умирающего от лейкоза ребёнка, я спросил лечащего врача: "Нельзя ли, говорить с матерью ребёнка, не лишая её надежды на лучший исход"? Доктор, довольно милая женщина, - едва не накричала на меня.
- Вы что думаете, мне самой не тошно говорить матери ребёнка такие слова? Надежда?! Где она? Чем она может быть подкреплена? Посмотрите на анализ пунктата костного мозга этого ребёнка, и вы убедитесь, что нет у него даже однопроцентного шанса на ремиссию, не то, что на излечение! Там, где есть этот самый процент - я не скажу тех слов, которые вы только что слышали от меня! Но, и я человек! Как, скажите мне, обнадёжить сегодня мать умирающего ребёнка, тем, что у него есть шанс на выздоровление, а завтра, известив её о его смерти, фактически, дать сомнение человеку в моей собственной компетенции, и, более того, вызвать недоверие к правильности проводимого ему лечения? Тогда, - берегитесь жалоб в свой адрес, и, в лучшем случае, - разбора на ЛКК, на которой будут придираться не к сути лечения, проводимого умершему ребёнку, а к вашей манере письма в истории болезни! Говорите родителям детей - всё, как есть, - ничего от них не скрывая! Пусть - это жестоко, по отношению к родителям ребёнка, но зато, - это даст вам возможность дольше принимать участие в их лечении, не хороня себя раньше отпущенного вам срока. Мне трудно было согласиться с тем доктором, но в этот день, я, наконец, понял то, о чём она говорила мне, и сам поступил подобно ей; как она, высказав сомнение в исходе лечения их сына, тем более, в условиях районной, по сути, - сельской больницы, крайне ограниченной в снабжении препаратами, необходимыми для лечения ожогового больного. Тут же, предпринятая мною попытка отправить ребёнка в Республиканскую больницу, после того, как я назвал площадь ожога, и его глубину, была пресечена рекомендацией лечения ребёнка по месту жительства.
- Ты, на сегодня, единственный на всю республику хирург, с классическим педиатрическим образованием, - вот, и продемонстрируй это своё образование; дерзай - одним словом. - Всё это было сказано мне хирургом Полятинским, заведующим детским хирургическим отделением республиканской больницы. Убогий набор средств лечения ожогового больного, которым мы располагали, не давал мне повода усомниться в своём скептическом отношении к исходу такого, с позволения сказать, лечения.
В моём кабинете, оккупировав его, мечется пара родителей ребёнка, не собирающихся верить в трагический исход травмы своего сына. Уже который раз, они оба, требуют от меня придумать "хоть что-то", для его спасения, а в моей голове, зацепилось за сознание какое-то, трёх - четырёхлетней давности событие, явно, должное иметь к этому случаю отношение. Что? Судорожно перебираю в памяти всё то, что могло уложиться в эти годы, захватившие последний курс обучения в институте. Перебирая в уме циклы хирургии, я вспомнил, что одно из занятий на кафедре госпитальной хирургии, было посвящено ожоговой травме, и её лечению, для чего, было организовано посещение нашей группой клиники "термических поражений" Военно-медицинской академии. Вспомнилась часовая лекция доцента кафедры, с демонстрацией плаката, с классификацией ожогов, и таблицы, на которой были представлены: степени ожогов, проценты поверхностей тела, занятых тем или иным ожогом, и, подводящая им итог, таблица летальных исходов, при той или иной степени ожога, и их площади, выраженной в процентах к поверхности тела травмированного им. Она, - эта таблица, и позволяла мне моё весьма скептическое отношение к исходу травмы ребёнка. Но, что-то другое беспокоило меня, что, как мне помнилось, произошло не в этой учебной комнате. Стоит только потянуть нить воспоминаний, выстроить события дня в последовательный ряд, не допуская малейших пропусков в этом временном ряду, и, можно, иной раз, найти то, что прозвучало когда-то, и, именно, в тот день, диссонирующей нотой ворвавшееся в безрадостное изложение принципов камбустиологии, изложенных нам доцентом кафедры. Трудно, через несколько лет вспомнить то, что едва зацепило твоё сознание. Так: выйдя из учебной комнаты, мы прошлись всей группой по палатам отделения, где нам демонстрировали новые, только что доставленные "функциональные кровати" для ожоговых больных, кажется, французских. Эти кровати были оснащены постоянно поддувающимися матрасами, предупреждающими пролежни у пострадавших. Затем, мы видели несколько перевязок, в ходе которых, кому-то из нашей группы сделалось дурно, после чего, - возвращение в учебную комнату. Стоп! Именно в этот момент, я услышал фразу, выхваченную моим сознанием из разговора двух походящих мимо меня молодых докторов этого отделения: "...ну, а спермацетом вылечить такой ожог - может и не доктор"! Врачи прошли мимо меня, а фраза эта осталась, словно повиснув в воздухе. Я не собирался заниматься камбустиологией, как бы выгородив её из общей хирургии, и, поэтому, фраза эта, для запоминания - мне была не нужна. Однако, - она всплыла. То, что спермацет добывают из убитых кашалотов - я знал, как знал и то, что употребляется он в парфюмерии. Ни того, как им пользуются, ни, как он выглядит, я, естественно, не знал. А где его можно достать? Мне никогда не приходилось слышать о наличии спермацета в свободной продаже, но употребление его в парфюмерии, предполагало весьма высокую его стоимость, что, опять же, исключало возможность получения его на тех же парфюмерных фабриках. Каких, и где они расположены? Слишком окольные, а, значит, длительные пути поиска спермацета, исключали этот поиск. Предполагая, что самым кратким путём поиска его может быть только прямой путь попытки его получения, я решил обратиться непосредственно к службе китобойного промысла: чем, дескать, чёрт не шутит, - возможно, они-то мне и помогут. Две известные мне китобойные флотилии: "Слава" и "Алеут", по моим предположениям, должны были бы базироваться во Владивостоке, где у них должна была бы быть и своя ведомственная больница. Решив таким образом испытать судьбу, - звоню на нашу городскую телефонную станцию, и прошу нашу телефонистку срочно соединить меня с Владивостоком. Девушка, сидевшая на нашем коммутаторе, пытается объяснить мне, что быстро сделать это невозможно, тем более что прямой связи с Владивостоком, из Вилюйска нет. Нужно звонить через Якутск - объяснила она мне, а там, как правило, получить срочную связь, минуя очерёдность - сомнительно. Я информирую телефонистку о том, что в наше отделение поступил крайне тяжелый малыш с обширным термическим ожогом, и ожидать какой-либо очереди - я не в состоянии, - ребёнок может погибнуть. "Попробую соединить вас с Якутском, а вы сами переговорите с тамошней телефонисткой. Может быть, она сможет вам чем-то помочь. Не вешайте, пожалуйста, трубку"! - попросила она меня. Две минуты спустя, в трубке слышу голос Якутской телефонистки, тональностью, как две капли воды копирующей голос её Вилюйской коллеги. "Что у вас за срочность такая"? - спрашивает она меня, и я вновь объясняю ей причину, столь необходимой мне связи с Владивостоком. Снова слышу её голос, попросивший меня не вешать трубку. Ещё через несколько минут она сообщает мне о том, что прямой связи с Владивостоком у неё пока нет, и она попытается добраться до него через Хабаровск. Жду! Слышу в трубке чьё-то дыхание. Судя по всему, кто-то из телефонисток, с любопытством, а, скорее всего, с сочувствием к несчастному ребёнку, ожидает разрешения столь трагической ситуации. Пауза затянулась. Наконец, слышу голос телефонистки из Владивостока: "Владивосток слушает вас. Говорите! С кем вас соединить"?
- С ведомственной больницей китобоев, желательно, с хирургическим отделением.
Девушка поправляет меня, говоря, что больница, в которой лечат работников китобойных флотилий, называется больницей "рыбаков и охотников". "Годится"! - отвечаю я. Слышу долгие гудки, и, наконец, голос какой-то девушки отвечает, что все хирурги в операционной, а она постовая сестра.
- Что теперь делать? - вновь спрашивает меня телефонистка из Владивостока. - Может, позвонить в их поликлинику?
- Звоните, - говорю, - в поликлинику! - и снова жду, ощущая, как с каждым новым гудком, раздающимся в моей трубке, надежда моя исчезает. Проходит ещё несколько томительных минут, и голос, судя по всему, пожилой женщины, спрашивает, - кто мне нужен? Прошу позвать к телефону хирурга.
- Так у нас сейчас обеденный перерыв. Позвоните позднее!
- Не бросайте трубку! - кричу я, - Мне до вас дозвониться очень сложно. Я звоню вам из Вилюйска!
- А где этот Вилюйск находится? - спрашивает она.
- В Якутии!
- Ого! Подождите! Я сейчас поищу хирурга. Он не всегда уходит домой на обед. Возможно, он сегодня остался в поликлинике!
Снова тянутся томительные минуты ожидания, не прерываемые ни единым словом, безусловно, контролирующих разговор телефонисток, всех перекрытых мною линий. По всей вероятности, все они были в курсе происходящего. Слышу мужской голос: "Хирург Куськало, - слушает"! Снова, я повторяю сведения, касающиеся травмированного ребёнка, с перечислением площади и глубины ожогового поражения его тела. Повторяю и фразу, слышанную мною когда-то в коридоре ожоговой клиники ВМА, и говорю о той надежде, которую, уже не только родители ребёнка, но и я сам стал возлагать на таинственный спермацет.
- Да, действительно, ожоги первой - второй степени мы лечим спермацетом, который получаем с плавбаз китобоев, при возвращении их с промысла, положительный же результат от лечения спермацетом такого огромного ожога, и такой глубины, как мне кажется, - сомнителен. По крайней мере, мы, - такими ожогами не занимаемся. Но, могу вас огорчить: флотилии недавно покинули порт, и ушли на промысел, а запаса спермацета, в моём кабинете нет.
- Чёрт возьми! - в сердцах, выругался я.
- Подождите пока у телефона, а я пойду в кладовую, где может быть, найду немного спермацета для вашего ребёнка. Снова жду, с трубкой, прислоненной к уху, и слышу женский тяжелый вздох сожаления, раздавшийся в ней. Прошло ещё семь - восемь минут ожидания, прежде чем я вновь услышал голос Куськало.
- Банку спермацета - я нашел, но теперь не знаю, как вам его переслать?
- Отправьте на машине "скорой помощи" в аэропорт, - советую я, - чтобы, с первым же рейсом, следующим на Якутск, передали эту банку на санитарную авиацию Якутска. Оттуда, его доставят к нам в Вилюйск. Я назвал свою фамилию, фамилию пострадавшего ребёнка, и название нашего города. Поблагодарив доктора за участие, которое он проявил, - попрощался с ним. Услышав четырежды продублированное женскими голосами телефонисток пожелание: "Удачи вам, доктор"! - попрощался и с ними, поблагодарив всех сразу, за отличную связь, и помощь, оказанную ими ребёнку. Непрерывная длительность моих телефонных разговоров, была близка к часовой, и, вряд ли имела когда-либо подобный прецедент столь длительного блокирования каналов связи, перекрывавших, как минимум, целых три линии. Через восемь часов, вечером этого же дня, литровая банка спермацета была у меня в руках. Получив банку спермацета, я открыл её, и только в этот момент понял, что не спросил Куськало о главном: как им пользоваться? Я, также не знал кратности перевязок необычным для меня препаратом, и, главное, - нужно ли его стерилизовать перед употреблением. В банке, которую я открыл, находилось странного вида бесцветное вещество, напоминающее своим видом тонкие пластинки слюды, которые казались очень плотными. Как такой плотный жир наносить на ожоговую раневую поверхность кожи, не травмируя ребёнка во время перевязки - я не понимал. Пытаясь определить степень его плотности, я макнул палец в спермацет, и уже через несколько секунд, он расплылся на нём, потеряв, казавшуюся плотной структуру. До момента этой первой перевязки со спермацетом, ребёнок довольно часто просыпался, и тут же начинал плакать от боли. Обезболив его в очередной раз, я взял Васю в перевязочную, где сняв утреннюю повязку, лишний раз убедился в правильности своего предварительного диагноза. Глубина ожогов оказалась, преимущественно, третьей "А" - "Б" степени, что прогностически, при столь обширном ожоге, делает практически любое, традиционно проводимое лечение, бесперспективным. Вся надежда теперь на спермацет. Начав наносить на тело ребёнка этот новый для меня препарат, я заметил, что к середине перевязки мальчик перестал проявлять признаки беспокойства, а к её концу её, он и вовсе - уснул. Я отнёс этот факт к действию наркотика, и стал ждать утра. Ночью меня разбудила фельдшер "скорой помощи", которая сообщила о том, что в больницу поступило ещё две двухлитровых банки спермацета, с сопроводительной телеграммой директора одной из китобойных флотилий, к сожалению; не помню уже - какой именно. Доставлены обе эти банки были из акватории Желтого, или Японского морей, и путь, который они проделали до Вилюйска, мне кажется, был более чем замысловатым, а скорость его доставки - просто, фантастической. Дело прошлое, но одну из двух банок, доставленных на машине нашей "скорой помощи" из Вилюйского авиапорта, - в машине же и разбили. Удивительно, но ребёнок, двое суток после этой первой перевязки вовсе не проявлял беспокойства, и внешне выглядел вполне прилично. Я сгорал от любопытства, желая скорее увидеть результат от начатого лечения спермацетом. Повязка, которую я снял с ребёнка, отошла от ожоговых поверхностей совсем легко, нигде не прилипнув к повреждённой коже, что обычно сопровождается достаточно интенсивными болями. Гиперемия (покраснение) кожи исчезла вовсе, а островки здоровой кожи, оставшиеся в складках упитанного мальчишки, явно были готовы к началу краевой эпителизации. Ничего подобного, я не ожидал увидеть, и свою повторную повязку со спермацетом, наложил уже сроком на три дня, спустя которые, получил подтверждение правильности выбранной мною тактики лечения. Ребёнок, в конечном итоге, выжил. Мало того, что он выжил, - за всё время его двухмесячного лечения, у него ни разу не было отмечено нагноения ожоговых ран. Я несколько раз производил ему пересадку кожи от его матери, и все донорские кожные лоскуты прижились, без образования грубых келлоидных рубцов. Через год, родители Васи отвезли его в Киев, где показали какому-то профессору, который усомнился в подлинности столь обширных ожогов, и их глубины. Бог с ним - этим профессором! В день выписки ребёнка из стационара, его отец появился в моём кабинете, и напрямую спросил меня: во что я оцениваю своё лечение. В некоторых моментах, я, случалось, бывал груб. Оставим, однако, эмоциональную составляющую моего контакта с отцом мальчика. Я отдал ему в руки телеграмму директора китобойной флотилии, с указанием его фамилии, (о чём жалею до сих пор), и на обратной стороне той телеграммы написал фамилию хирурга Владивостокской поликлиники - Куськало. Отцу Васи я посоветовал через одну из центральных газет поблагодарить этих людей, спасших его сына. Просил также, не забыть и участие в спасении его, телефонисток, дежуривших в тот день на линиях трансляции, которые обеспечили меня бесперебойной связью, в присутствии, кстати, самого отца ребёнка. Ничего этого он так и не сделал. В это время, он занялся судебной тяжбой с заведующей детским садом, а о людях, спасших его сына - забыл. Через шесть лет, окольными путями я узнал, что мама Войтенко, и её сын, живут в посёлке "Толон" Магаданской области. Отец Васи - из семьи ушел. Своё же любопытство - я удовлетворил известием, о полном здоровье Васи. Этот же мой рассказ, - запоздалое благодарственное послание людям, которые спасли ребёнка.