Не могу не сказать о том, что в само название этого рассказа я сознательно вложил два смысла: прямой, и иносказательный, суть которого не столь уж завуалирована мною, и скрыто в ней обычное понимание жизненного пути, а оно у каждого из нас - своё.
Впервые, топонимическую обоснованность этого выражения - я постиг в раннем подростковом возрасте, получив от деревенского пацана, моего возраста, рекомендацию, сходить на рыбалку к тому месту, где кончается дорога. Мальчишка тот ткнул пальцем в сторону явно уже давно заброшенной дороги, в колеях которой буйно росла не только трава, но и мелкий кустарник. Дорога эта была как бы ответвлением от довольно новой грунтовки, которая, - я знал это, вела к мосту через местную речку. У самой развилки дорог видны были остатки строения, в виде сохранившего внешние очертания, сложенного из крупных валунов фундамента. Всё это заросло крапивой, пижмой, лебедой да люпином, и выглядело довольно живописно. В ста метрах от фундамента, рядом с заброшенной дорогой валялась искорёженная взрывом рама какого-то автомобиля, в нескольких метрах от которой виден был край глубокой воронки. Если исключить эти артефакты войны, до самой реки других, интересных моим глазам свидетельств её - я не увидел. Дорога в одном месте спустилась на дно оврага, оставив на дне его некое подобие деревянного настила: уже сгнившего, и не могущего служить опорой любому транспорту, вздумавшему, по какой-либо причине, им воспользоваться. Всё свидетельствовало о давней кончине этой части дороги, о чём напоминали и оголовья четырёх свай, торчащих из земли, которые остались последним свидетельством того, что прежде называлось мостом, но и они теперь были измочалены временем и гнилостным распадом. Следующие две сотни метров дорога более всего напоминала тропу, которая была пробита через сплетение буйно разросшегося кустарника, пройдя который, я внезапно обнаружил, что нахожусь на самом краю невысокого берега речки, ширина которой в этом месте не превышала трёх десятков метров. Только что бывшая тропой дорога, снова стала напоминать её, но только полутора десятками метров её конечной части, упирающейся в остатки мостового настила, на краю которого я увидел сидящего с удочкой в руке местного пацана. Свои ноги он свесил над водой, а на моё появление за своей спиной - он никак не отреагировал. Поплавок его удочки подрагивал на воде, и это объясняло отсутствие его интереса ко мне. Я дождался момента, когда пацан вытащил из реки небольшую плотвичку, и нанизал её на кукан, опущенный в реку у его ног. Только проделав всю эту процедуру, мальчишка обернулся, и, словно старому знакомому - кивнул, явно, заменив кивком приветствие. В ответ, и я кивнул ему, заметив, что рука пацана, свободная от удилища, указала мне на место, которое, по его мнению, я должен был занять. Оно было справа от него, и не совсем согласовалось с тем местом, которое я оценил как более приемлемое для моей рыбалки. Впрочем, спорить я не стал, и расположился там, где мне было указано сесть. Клевало же, как я и предполагал изначально, возле торчащей из воды сваи, расположенной почти в метре от мостового настила. К торцу сваи была прибита дощечка, ниже которой из сваи торчала прибитая к ней же одним концом плотницкая скоба. Оборудованная как сиденье свая, да ещё с этой скобой, - явно провоцировала меня на использование её по назначению, но мой сосед пока не торопился демонстрировать желания вступить со мною в словесный контакт, а делать шаг к осуществлению своего желания - я не спешил. И сделал, как оказалось, правильно. Рыжий мальчишка, рядом с которым я расположился, был не более удачлив в рыбалке, чем я, и уже минут через тридцать упорного, и, как оказалось, бесполезного сидения с удочкой, он сам довольно ловко перелез на сваю, лишив меня возможности даже обсуждения подобной темы. Но и на этом, - заманчивом, с моей точки зрения месте, моего соседа ждала неудача. Мне же - повезло чуть больше, и вскоре я вытащил небольшого подъязка, что вызвало у моего соседа лёгкий приступ обычной, в таких случаях, рыбацкой зависти. В итоге,- мальчишка снова перебрался на мостки, и уселся рядом со мною. Теперь, уже оба наших поплавка мирно дремали у наших ног, вовсе не радуя нас своей живостью. Похоже, подобное уравнивание наших "успехов", моего соседа успокоило, и он, громко вздохнув, поднялся со своего места, предварительно аккуратно уложив на доски удочку. "Рыба отдыхает!" - сказал он, - "Можно и нам перекурить!" Он сошел с мостового настила на грунт, и уселся около пустой и ржавой металлической бобины, скорее всего, очередного остатка военных лет. Из снятой со своего плеча противогазной сумки пацан вытащил кусок хлеба, завёрнутого в рваную, но чистую холстину, и бутылку с квасом, всё это выставив на плоскую поверхность бобины, после чего, обернувшись в мою сторону, вновь кивнул, впервые произнеся хриплым голосом: "Садись! Не стой за спиной!". Свой обед я тоже выложил на ту же железяку, придвинув свой кусок хлеба и бутылку с молоком ближе к мальчишке, чего, по моему мнению, было достаточно для того, чтобы принять мой жест за согласие разделить с ним и мою трапезу, принять которую можно было как пай в общий обед. Несколько малосольных огурцов дополнили наше молчаливое соглашение. Обедали молча, по очереди прикладываясь к горлышкам обеих бутылок, и хрустя огурцами. По очереди же сбегали и в ближайшие кусты, не оказав сопротивления природе, возмущённой варварским смешением трёх компонентов нашего обеда. Познакомились; обменявшись краткими данными своих имён, без поминания фамилий, после чего, Пашка, - мой рыжий знакомец упал навзничь в траву, предупредив, правда, что раньше чем через час рыба клевать не будет. Рядом с Пашкой растянулся в траве и я. Десятиминутное обоюдное молчание Пашка прервал первым, без всякой связи с отсутствием у меня к нему вопросов, сообщивший, что место это - его законное место, да, ещё, пожалуй, деда Матвея, из соседней деревни.
- Другие сюда не ходят! - сказал он. - А вот деду Матвею ходить сюда и раньше заказано не было.
- Что так? - лениво полюбопытствовал я.
- Так в прошлом годе, если бы не старый Матвей, я бы здесь и подох. - Ответил Пашка, цыкнув струёй слюны в траву.
- Что ж тебе подыхать здесь приспичило? - вновь не удержался я, теперь уже заинтересовавшись развитием наметившегося сюжета.
- А ты столб тот, который у мостков вбит, - видел? - Пашка сел, и теперь уже внимательно смотрит на меня, будто сомневаясь в том, что я его смогу понять.
- Сваю, что - ли? Ну, видел! Так, и что с того?
- Скобу, вбитую в неё - тоже видел?
- Видел и её! - отвечаю я, абсолютно не понимая, к чему клонит мой рыжий знакомец.
- Вот, из-за этой самой скобы, я чуть и не подох! - сообщил мне Пашка, понизив голос почти до шепота.
Ожидая продолжения его рассказа, я промолчал, и тоже сел рядом с Пашкой, уже понимая, что тему начатого им рассказа - он не оставит, и, как опытный в таких делах человек, он обыгрывает создаваемую им сцену, вплетая в неё трагические детали, которые, возможно, весьма далеки от действительно некогда случившихся событий, участником которых он стал. Пашка, по всей вероятности, решил выжать из меня максимум возможного в таких случаях сочувствия, и не слишком торопил себя. Только сейчас, он позволил себе вспомнить о своём предложении перекурить, и достал из кармана штанов маленький мешочек с махоркой и несколькими листочками газетной бумаги, из которой начал не слишком умело крутить что-то вроде "козьей ножки".
- Будешь? - почти галантно, предложил он мне, но я отказался.
Пыхнув пару раз вонючим дымом - он закашлялся. Как мне показалось, Пашка был начинающим курильщиком, и только вне своего дома он мог позволить себе это баловство, окончания которого я терпеливо пережидал, впрочем, не очень долго - на третьей затяжке Пашка зашелся в кашле, и, наконец, он выбросил недокуренную "козью ножку" в траву, внезапно застенчиво улыбнувшись. "Не пошла, курва!" - добавил он вслед своему окурку. Теперь, как я понял, пришло моё время выслушать его рассказ. Полуденное солнце излишне ретиво грело наши затылки, и, если бы не было мне нужды выслушивать Пашкин рассказ, я, скорее всего, уже бы минут пять как дрых, что называется, "без задних ног". Пашка же, похоже, уже закусил удила, и, вовремя поймав мои, оказавшиеся свободными уши, отступать от планируемого им рассказа - не намеревался. Для начала, он встал во весь рост, и, подцепив пальцем правой руки подпоясывавшую его брюки верёвку, слегка оттянул опояску, узел которой был смещён на бок.
- Видишь? - спросил он меня.
- Вижу! - ответил я, недоумевая по поводу столь странно выглядевшего вступления Пашки, который, судя по всему, был не слишком высокого мнения о моих умственных способностях. Не дай Бог, - думал я, - он начнёт показывать мне все части своего, не слишком богатого одеяния, и каждый раз спрашивать: вижу ли я их.
- Посмотри! - продолжил он - пояс мой завязан бантиком, до которого я могу легко дотянуться рукой, а, при возникшей надобности, одним рывком смогу распустить его. Понял? - Он смотрит на меня, видимо, ожидая знака понимания мною столь детально излагаемой сути верёвочной конструкции, поддерживающей его портки.
- Понял! - машу я рукой, - дальше - то, что? - Совсем недавно, нам обоим, после комбинации: квас, молоко, малосольные огурцы, пришлось продемонстрировать этот ускоренный вариант снятия своих порток, но никакого намёка на трагедийность ситуации, я в этом вынуждаемом обстоятельствами рапиде - не усмотрел.
- Вона оно как! Что? - спрашиваешь ты. А я скажу тебе, что до прошлогодней весны, я всегда свои штаны подвязывал верёвкой, у которой было два узла, и оба на брюхе. -
Пашка, как мне показалось, намеренно плёл околесицу, разобраться в которой ему самому было уже почти невозможно. Верёвочный бантик, или два узла - причём тут они? Приблизительно в таком духе я и спросил его, не выдержав его пыточного способа рассказа, тянущего из слушателя все жилы.
- Ладно! - сказал он - Та скоба, которая вбита, как говоришь ты, в сваю, была до прошлого года своим свободным концом загнута вверх, а я, переходя с моста на неё, не заметил, что на её торце, после утреннего заморозка, образовался лёд. Нога моя скользнула по торцу бревна, и я полетел вниз башкой, но своим верёвочным поясом зацепился за торчащий конец скобы, и повис на ней вниз головой, едва не касаясь ею воды. Удочка, чёрт с нею, - уплыла, а брюхо сдавило так, что дышать стало почти невозможно. Развязать затянувшиеся в плотный узел концы верёвки - я не смог, и нож мой, вывалившись из кармана порток, - утоп. Не помню: сколько времени я так провисел, но, думаю, довольно долго, потому что, уже мало что чувствовал, когда появился дед Матвей, для начала ставший тыкать в меня своей клюкой. Он решил, что я окачурился, тем более что моя голова уже касалась паводковой воды, которая всё прибывала. Дед сумел оторвать от мостового настила короткий обломок доски, и перебросил его на торец сваи, после чего он, добравшись до сваи, обрезал верёвку, держащую меня на крюке, а самого меня едва вытянул на доску, чуть сам не сорвавшись в воду, где уже нам обоим пришлось бы утопнуть. - Для пущей убедительности своего рассказа, Пашка задрал рубаху до подбородка, и показал мне длинный шрам, идущий почти вдоль всего его левого бока. - Видишь? - Это след от той рыбалки. - Окончив свой рассказ, Пашка смотрит на меня с видом явного победителя, но ему не терпится показать и своё великодушие, теперь уже, в отношении спасшего его старика, и он продолжил свой рассказ. - Деда -то того - Матвея, я ведь раньше не пускал на этот край мостков, где свая-то стоит: тут и клёв всегда лучше, и зацепов нет, а с другого края настила какая-то машина утоплая на дне валяется, вот туда я его всегда и спроваживал, но после того, как он спас меня, его я, как тебя сегодня - рядом с собою сидеть пускал. Даром, что ли, теперь эти мостки называются "Пашкиным мостом".
Смех и грех с этим Пашкой вышел! Я, действительно, неоднократно слышал это название, закреплённое за Пашкиным местом, но, не менее часто слышал и другое название его: "Там, где кончается дорога".
Прошло тридцать лет с той давней поры, и мне вновь пришлось услышать те же слова, но уже от другого человека, судьба которого имела чёткий излом в том месте, которое он сам назвал концом своей дороги. Дело было осенью 1979 года, и случилось мне познакомиться с этим человеком на переправе через Колыму, где наша машина "Скорой помощи" ожидала последнего в этом году парома, чтобы успеть домой до окончательного ледостава, грозящего запереть нас в Усть-Среднекане, куда я выехал ещё с утра по возникшей врачебной надобности. Пока паром, неторопливо собирая перед своим носом шугу, пробирался к правому берегу, я, в ожидании его, - курил, стоя под прикрытием борта своей машины. Спасаясь от тянущего вдоль реки холодного ветерка, рядом со мною оказался человек, ставший нашим попутчиком, в которые он только что напросился. На Колыме не принято отказывать случайным людям, напрашивающимся в попутчики, так как природные условия этих мест, только полностью обездушенного человека могут оставить равнодушным к чьим бы то ни было проблемам, внезапно обретших для тех критические формы. Окинув взглядом одежду нашего попутчика, я обратил внимание на некоторое её несоответствие ожидаемым в скором времени изменениям погоды, как всегда, сопровождаемым сильными холодами. Одет наш попутчик был в клетчатую суконную куртку, под которой был виден ворот свитера. На ногах же, обутых в обычные ботинки, под брюками не просматривалось ничего такого, что называется тёплым бельём. Менее года назад, я сам впервые оказался в этих краях, на западе граничащих с Оймяконским районом Якутии. Любопытствуя, я ненавязчиво поинтересовался у этого человека: давно ли он живёт в этих местах.
- Не живу, - ответил он, - но некогда жил там, где некогда добывался касситерит - руда оловянная, - добавил этот человек. В живых остался только потому, что вовремя закрыли нашу зону, и меня - полудохлым вывезли оттуда.
- Сейчас-то, что вас в эти края привело? - снова задаю ему вопрос.
- Хочу увидеть конец той дороги, которой я достиг, но не сломался. Гостиница, я слышал, есть в Сеймчане, и я бы хотел, для начала, в ней остановиться, так как вовсе не знаю, как мне суметь попасть на "Лазо", - к тому месту, где, как я вам уже сказал, мне удалось побывать, отнюдь, не по своей воле.
Я попросил нашего шофёра подвести пассажира до гостиницы, предупредив того, на всякий случай, что в случае отсутствия в ней мест, он может прийти в хирургическое отделение районной больницы, где он найдёт меня, и я постараюсь что-либо придумать для него. Сам я, в это время жил в ординаторской отделения, и видами на жительство мало чем отличался от этого человека. Интересно, что мы оба, так и не удосужились познакомиться: я пренебрёг знакомством, в первую очередь, потому, что помочь ему жильём, при всём желании - не смог бы. Его причины отказа от такого рода знакомства, полагаю, - были иного свойства. Мы расстались до утра, и мужчина вышел из нашей машины, остановившейся у гостиницы. Закинув на плечо рюкзак, он прошел в здание, так и не оглянувшись в нашу сторону. В половине девятого утра мы с ним встретились в ординаторской хирургического отделения, и первым вопросом, с которым он обратился ко мне, был вопрос о том, в каком направлении нужно теперь ему двигаться, чтобы попасть на "Лазо" - заброшенный в незапамятные времена рудник. Я и сам этого ещё не знал, и, в свою очередь, обратился с этим вопросом к первому попавшемуся мне на глаза шофёру нашей больницы. Попытавшийся было на словах объяснить дорогу до "Лазо" шофёр, скоро понял, что усилия свои он тратит даром, и пригласил в кабину машины вчерашнего моего попутчика.
- Садитесь! - сказал он, - до "Юртовского моста" я вас довезу, а дальше, ноги вас сами донесут до нужного вам места. Время, однако, для такой прогулки вы выбрали не совсем подходящее. Не замёрзнуть бы вам!
В ответ на такого рода предупреждение, мужчина только хмыкнул, и молча полез в кабину машины. Больше никогда я его не встречал... живым. Осенью следующего года, почти через год, больничному судмедэксперту был доставлен мумифицированный труп мужчины, найденного в районе лагерных построек рудников "Лазо". Похоже было на то, что конец своей дороги - тот путник нашел.