Я стою на берегу Финского залива и под своими ногами ощущаю хруст перекатываемой накатной волной гальки. Штиль, и волна эта пришла ниоткуда, которое, в трёхстах метрах от моего берега выглядит уплывающим за горизонт профилем сухогруза, поднявшим её. Три - четыре таких наката, и галечный хруст, словно устав, - стихает, сменившись на едва слышимый плеск воды в камнях. Близится вечер, и линия горизонта, который представляет собою северный берег залива, прикрытая лёгкой туманной дымкой, уже едва заметна. У меня нет желания шевелиться или как-то иначе обозначить свою активность, тем более, менять этот пустой пляж на неприятное в данный момент чьё-либо соседство. Хочу дождаться темноты: спокойной, и абсолютно лишенной всех звуков. Дождался! Комар - звонец делает пробный облёт моей головы, пытаясь найти наиболее лакомое для своего ужина место на ней. Приземлился на лоб, нахально игнорируя мою вечернюю нирвану, - за что и поплатился. Между тем, с Балтики на плечах бриза стала накатываться полоса тумана, успевшая закрыть от меня маяк, и закатное солнце, которое вскоре расплылось в серой туманной подушке розовой кляксой. Этот, относительно давний эпизод жизни вспомнился мне, как дополнение к другому эпизоду - трёхдневной давности, во время прогулки на катере по Ладожским шхерам, которая началась от Сортавальского берегового причала, и была она предпринята как гарнирное дополнение к посещению мраморных карьеров в Рускеала - замечательных своей красотой рукотворных образований, созданных людьми, вовсе не рассчитывавших на подобный результат своей деятельности. Вторая половина жаркого дня, который прошел в сутолоке массы посетителей парка и дополнился уже достаточно надоевшим автобусным салоном, потребовала от нас желания отдохнуть от подобного отдыха, при помощи местных лодочников - удивительно просто разрешившегося. Двое местных бойких обладателей небольших, но мощных катеров пообещали нам - обалдевшим от жары и галдежа толп гуляющих посетителей парка, незабываемую поездку по Ладожским шхерам, "позабыв", правда, известить нас о "незначительной" детали, способной осложнить наше знакомство с ними. Только покинув пределы видимости Сортавалы, дважды нырнув в узости межостровных шхер, и выбравшись на просторы озера, моточичероне обратил наше внимание на горизонт, в сторону которого мы в этот момент направлялись. В километре от нас возвышалась серая масса сплошного тумана, поверх которого, кое-где возвышались чёрные пики огромных елей, растущих, что понятно, на островных каменных гривах, скрытых от нас туманом. Наш катер, тем не менее, не снижая скорости несётся к стене тумана, пропарывает его, и теперь наш штурман ведёт своё судно пользуясь навигатором, у которого, надо полагать, данных о встречных - подобных нашему, катерах, на экране быть не может. Идём вслепую, прорывая туманную стену - словно нож, разрез которого этой ткани сразу за кормой закрывается столь же плотной стеной, звук в которой вязнет настолько, что даже гул двигателя собственного катера кажется приглушенным, - идущим будто издалека. Всё в тумане меняется быстро, словно сам туман имеет какую-то оболочку, за пределами которой внезапно обнаруживается прозрачная даль, с множеством горбатых и плоских гранитных островов, густо обросших величественными елями, и мелким ещё подростом, большей частью - сосновым, и можжевеловым. Проходит 5-7 минут, и уже новый нырок катера в белый мрак, в глухую неизвестность, тут же сменяемый идеально чистой картиной замысловатых гранитных выростов: от плоских до вертикальных утёсов, расколотых продольным разломом от основания до вершины. Мне уже кажется, что и сам наш штурман начал путаться в замысловатых шхерах, имеющих выходы на чистую воду под разными углами, мною не всякий раз угадываемыми заранее, как вдруг, мягкий поворот влево завершает наше путешествие в скальном углублении затейливо, словно хвост ящерицы прихотливо изогнутой узкой каменистой гривы, соединившей два фрагмента довольно плоского острова, между которыми имеются замысловатой формы бассейны, соединённые друг с другом узкими протоками. Двигатель катера выключен, и мы сразу погружаемся в окружающую нас звенящую тишину. Такая тишина стоит многого: всей этой суточной круговерти в шевелящейся массе туристов, в их гомоне, в поиске спасения от них на каменистых тропах маршрутов, поиска тени и покойных углов, отсутствие которых вскоре начинает раздражать. Нас на этом островке немного, - всего восемь человек, разбежавшихся в разные стороны - что и правильно, так как мы и друг другу уже успели изрядно надоесть. Этот - всего-то, полуторачасовой отдых в Ладожских шхерах пришелся весьма своевременной кульминацией исполнения своих желаний, точка которым нами была поставлена следующим утром, снова на катере, - поездкой на Валаам: в безоблачный, и на этот раз лишенный тумана штиль.
Туман, лёд, вода и тайга - все эти природные составляющие для меня имеют смысл, объединённый в единое осязаемое чувство природы: загадочное и прекрасное, и самым неожиданным из них, самым загадочным - я считаю туман, скрывающий великое множество таинств под своим покровом, порою самых неожиданных. Я люблю туманы, испытывая в их появлении таинственную притягательность, прячущую, словно за театральным занавесом нечто, что обещает появление разгадки, похожей на проявление незнакомой фотоплёнки. Мне в этом отношении везло, или я сам искал и находил то, что удовлетворяло мои желания. Мне нравилось наблюдать зарождение речных туманов с самого момента появления на поверхности воды белых завитков, словно некто невидимый выпускал дымок из своей трубки, сдувая его поверх глади воды, и тёк их поток, вместе с водой увлекаемый течением, но не ветром, свиваясь, - густел, и исчезала под возникшим плотным покровом тумана прикрытая им поверхность воды, и глохли звуки. Наступала самая чарующая пора отрешенности от всего мира. Именно туманы дарили мне самые неожиданные встречи с живой природой. Однажды, в такую пору, я, отдыхая после дня, прошедшего для меня довольно суетно, долго сидел на берегу Тюнга, ожидая приятеля, доставившего меня в это место, и вернувшегося в Вилюйск с тем, чтобы привезти к месту моей выгрузки нужные нам для отдыха недельные припасы. Выезд наш из Вилюйска - был мероприятием спонтанным, и, потому, не совсем подготовленным. День был не по- осеннему жаркий, безветренный и душный, а время для рыбалки не слишком подходящее, что и вынудило меня предаться обычному занятию бездельника - созерцанию местных красот, за малым исключением, довольно однообразных. День будний, и надоедливого зудящего воя лодочных моторов не было слышно, что позволило мне целиком отдаться своему тихому занятию, похожему на сон с открытыми глазами. Вечерело, и с первым намёком на приближающиеся сумерки стало заметно холодать, что заставило меня накинуть на себя куртку. Под моими, свешенными с края берега ногами, довольно гладкая поверхность реки закурчавилась завитками серого тумана, свивающегося в пока ещё не слишком цельные полотна тумана, рваные края которого напоминали ветхое, слегка шевелящееся полотно, словно оно накрывало какое-то живое существо. С любопытством рассматриваю эту живую ткань, на края которой набегают новые лоскутья тумана, словно заплаты, ложащиеся на пока ещё заметные его прорехи. Тишина становится ощутимо вязкой, и птичий гомон, ещё недавно бывший отчётливым фоном осенней тайги, внезапно завял, и слышался теперь слабым его подобием. Я чуть отвлёкся от реки, и некоторое время рассматриваю верхушки невысоких деревьев и кустов, довольно кучно стоящих на противоположном от меня берегу речки. Зазевавшись, я упустил момент полного пленения водной поверхности туманным пологом, тихий плеск воды под которым был единственным свидетельством того, что я действительно под своими ногами имею не твердь земную, но ненадёжную для опоры воду, хотя, словно малый ребёнок, сохранял в себе желание проверить эту ненадёжность. Удивительно это ощущение недоверия своему жизненному опыту, которое, словно подталкивало меня в спину, приглашая броситься спиной вниз на кажущуюся пуховой постель из тумана, на которой будто можно ощутить негу баюкающего покачивания. Мне кажется, что некоторые самоубийства совершаются именно под воздействием этого обманного ощущения: полёта - ли, при падении с высоты, или, как в моём случае, прыжка в туманную пропасть, в ожидании провала в коварную, но нежную мякоть тумана, в котором нет: ни опасности, ни боли. Задумавшись, я абсолютно не заметил того, что сам очутился в туманном облаке, наползшем на берег, и теперь, оглянувшись, я едва различаю свой рюкзак, лежащий в нескольких метрах от меня, и, даже, мои ноги теперь мне кажутся словно погруженными в вату. Я уже с любопытством выглядываю поверх слегка дышащей белой пелены, над которой торчит только моя голова. Теперь я волнуюсь за своего напарника, которому, если не исчезнет туман, до меня добраться будет весьма сложно. Едва я захотел перейти с края берега ближе к своим вещам, как услышал нечто, похожее на фырканье, раздавшееся в паре десятков метров от меня, и тут же, настороженно вытянув шею, я приподнял голову над уровнем тумана, поверх которого увидел возникшую голову сохатого, увенчанную рогами, а следом за нею, и массивное тело хозяина тайги, который, ещё раз фыркнул, уронив с морды брызги воды. Не очень приятное соседство меня не обрадовало, тем более, что началось время гона, когда встречаться с сохатым - вряд ли стоит. Я кашлянул, и сохатый внезапно исчез, словно растворившись в молоке. Этот, слава Богу, настроен был довольно мирно. Избегая иных, более неприятных встреч, я, буквально ощупью отыскал свой рюкзак, и, стой же уверенностью собрал сушняк, сотворив из него небольшой костерок, который подпитывал новыми порциями сушняка до самого прибытия товарища, едва дождавшись его только с приближением ночи, когда взошла луна, и туман стал уже растворяться. Издалека, движение его лодки мне казалось неуверенным, и, будто, прерывистым. Временами, вой двигателя становился похожим на глухое бормотание какого-то крупного животного, находящегося слишком далеко от меня, но, затем, вопль мотора резко усиливался, и становился почти истеричным, словно этому существу некто прищемил причинное место, и оно - это существо вопит от нестерпимой боли, но, секунды спустя вопль мотора почти полностью стихает, удаляется, и, почти глохнет, чтобы снова возникнуть где-то совсем рядом со мною - за ближайшим поворотом реки. В один из таких моментов я абсолютно неожиданно увидел лодку, и её появление стало для меня почти подарочным явлением. Влажная от тумана дека лодки, освещаемая взошедшей луной, - серебрилась, отчего смотрелась она выбеленной инеем. Туман, совсем недавно покрывавший водную гладь, к этому моменту покинул её, и теперь он плыл над берегом, а сквозь него едва просвечивала сеточка ветвей безлистых кустов: загадочных, застывших в полной неподвижности, будто графика эта исполнена на покрытом инеем стекле. Картина эта - была завораживающей, похожей на графику японского художника, на секунду забывшего о том, что натурой его является не цветущая сакура, а всего лишь заросли приречного тальника, успевшего потерять большую часть своей листвы. Разгрузив лодку, мы присели на бревно, загодя подтащенное мною к костру, над которым уже закипал котелок, в котором, дожидаясь своего товарища, почти час назад я приготовил всё для утиной шурпы, и теперь осталось только сварить её. Молчим, чутко прислушиваясь к тишине, и мне кажется, тишина эта становится чем-то похожей на диалог, слова которому могут только помешать, а всё, что чувствуется нами, не нуждается в словесном подтверждении. Изредка, из тьмы слышатся всплески играющей рыбы, ещё час назад не слышимые мною, да, время от времени, загустевшую тьму, в тиши её режут воздух крылья уток, занятых поисками тихих заводей для спокойной ночёвки. Николай - мой нынешний напарник, молча, о чём-то думает, нехотя вороша в своей миске куски утиного мяса. Что-то его беспокоит, но о причине своего беспокойства он пока не говорит. Наконец, что-то решив для себя, он спрашивает меня, не соглашусь ли я с изменением планов на предстоящий отдых, сменив место его проведения: Тюнг, - на Вилюй. По сути дела - мне всё равно, где отдыхать, тем более что Вилюйские берега мне довольно хорошо знакомы: от самого Вилюйска, и почти до устья Вилюя, где мне позднее, уже в 1977 году удалось попасть на увлекательнейшую рыбалку, с ловлей тайменя, упоминание о которой есть в моём рассказе "Лиса". Что явилось причиной изменения планов Николая в отношении места проведения рыбалки - он мне рассказал не сразу, поведав только о том, что задержка его с прибытием на Тюнг, была вызвана поиском червей, которых он заготавливал для рыбалки на Вилюе, на котором он рассчитывает поймать осетра, тайменя, или, на худой конец, нескольких стерлядок. "День рождения у жены - юбилейный, понимаешь ли, - на носу, и стол для этого - должен быть подходящим, и такому случаю соответствующим! - Не возражаешь?" - Наконец, коротко, разродился он. Я пожал плечами: какая мне разница - где рыбачить, а отдых не должен быть обязательней работы, к которой рыбалку я не могу отнести. Как видно, Николая смущало объяснение со мною, о причине изменения некоторых планов на наш выезд на реку, и сейчас, словно сбросив с себя груз некой ответственности - он повеселел, и теперь, следуя типично русской, ставшей сакральной традиции: отмечать каждую удачную сделку выпивкой - вытащил из своего рюкзака явную заготовку, годную такому случаю удачи. Я поднялся с бревна, и с пустым котелком в руке подошел к реке, откуда зачерпнул воду для чая. Полуметровой толщины слой тумана завис метрах в полутора над потускневшей водной поверхностью, лунный свет которой почти не достигал, и вода под ним казалась неподвижным слоем остывшего металла, над которым снежным покровом, серебрилась недавно живая его гладь. Небо чистое, и по сему случаю к утру следует ожидать резкого падения температуры, о чем я и предупредил Николая, которого это моё замечание не расстроило. "Может, - оно и к лучшему!" - сказал он. Чем холод, лучше тепла - он не пояснил, но в этом вопросе я разобрался сам, так как цели у нас обоих - были разными: его цель поездки - заготовительная, моя - в основном, имела смысл только получения удовольствия от самой рыбалки. Николай - местный житель, я - приезжий, - тем, всё для нас, и отличается. Ночь провели в палатке, которую поставили сразу после чаепития на присыпанное сухим песком кострище, так что первую половину ночи я провёл, мучаясь от жары, а вторую половину - мучаясь от достаточно ощутимого холода, доставшего нас, в конце концов, что вынудило меня довольно рано покинуть палатку, и заняться костром, разводя его, чтобы вскипятить воды для чая. Песок, и листва, за ночь окончательно покинувшая ветви тальниковых зарослей - всё было покрыто толстым слоем инея, а окружающие поляну кустарники стали совсем прозрачными, что во второй половине сентября, для этих мест - дело довольно обычное, более обычное, чем тепло дня вчерашнего. Сегодня, набирая воду в котелок, я отметил узкую полоску заберега, и хруст под сапогами промёрзшего песка. Сразу стало тоскливо от этого напоминания о скором окончании отпуска - праздника, которого я ждал весь предшествующий год. Утренний чайный ритуал был короток, а наши сборы - ещё короче. Сероватая мгла ещё не сошла, и она сопровождала нас до самого выхода на Вилюй, на котором мы оказались практически единственными в этот ранний час ловцами удачи. Миновав Вилюйск, едва задержались у первого поворота реки, под правым её берегом вытащив на спиннинг средних размеров тайменя, но и тут не стали задерживаться, продолжив свой путь вниз по течению, поделив расстояние до Кызыл-сыра, почти надвое, где и остановили бег своей лодки, уткнувшись её носом в широкий песчаный пляж под левым берегом, памятным мне удачей - некогда пойманным на этом месте осетром, о чем я и рассказал Николаю. Места - не заказаны, а рыба, если она из проходных, будет сегодня здесь, или нет - кто, кроме фортуны, знает. Чтобы не привлекать ненужного нам внимания других рыбаков, тяготеющих к общению, свою палатку мы поставили под прикрытием кустов, метрах в сорока от уреза воды, а свои донки расставили вдоль берега широко, не желая ничьего соседства ближе сорока - пятидесяти метров от нашей стоянки. Странности "госпожи удачи", выбирающей для себя рабов случайностей, как никогда, кстати, именно этим утром она и продемонстрировала, позволив нам увидеть мощную сдвоенную поклёвку сразу на двух донках, расставленных на достаточно большом расстоянии друг от друга. Я едва не прозевал поклёвку на своей донке, и, если бы не громкий всплеск выпрыгнувшей из воды рыбы, - мог бы упустить её. Осётр, а это был именно он, не слишком противился моему, довольно неторопливому его вываживанию, под конец которого я зашел в воду по колени, на самой отмели вдавив тело рыбы в песок, по которому волоком вытянул красивую рыбину на сушу. Пока я возился со своим уловом - я не глядел по сторонам, и, только убедившись в том, что мой осётр находится в достаточном удалении от берега, оглянулся в сторону Николая, похоже, тоже занятого вываживанием осетра. Бегу к нему на помощь, и уже вдвоём мы удвоили наш улов, как оказалось, ставший, в конечном итоге, единственным в своём роде; и в этот день, и в день следующий за этим. До вечера ловилась рыба, не представляющая для нас ценности, равной осетровой, и ближе к вечеру Николай повёз добычу к себе домой, не желая слишком навязчивого интереса к нашей удаче местного "рыбнадзора". Имела смысл такая осторожность, так как рыбак, как правило, кормится от реки, а "рыбнадзор" привык кормиться от рыбака. Разговоры о сохранности рыбьего поголовья, чем, якобы, должны заниматься работники "рыбнадзора", - можно смело отнести к пустопорожним занятиям, поскольку, одна только постройка Вилюйской ГЭС - почти полностью решила вопрос о сохранности осетрового стада, - и не только его.
Последующие несколько дней мы несколько раз меняли участки своей рыбалки, но кроме нескольких тайменей среднего размера, больше ничего примечательного для нас не поймали. Впрочем, и таким результатом я остался доволен, попутно добыв ружьём зайцев, расплодившихся за прошедший год по приречным тальниковым зарослям, - чем и остался доволен, посчитав отпуск состоявшимся. Мне ещё пару раз "повезло" окунуться в "тьму" молочного тумана, но уже на Ладоге, и в низовьях Вуоксы, и оба раза - мне удача не изменила, простив мою безалаберность, и лишь слегка пощекотав нервы. Один из своих давних отпусков я провёл, живя на дачном участке своего друга, предоставившего в моё распоряжение не только жильё, но и лодку, с десятисильным мотором "хонда", который позволял мне быть несколько мобильней, чем владелец пары вёсел. Обычно, я занимался ловлей леща "на кольцо", что, как правило, не требовало от меня средств для скоростного передвижения по воде, но, привычно, удерживало меня якорем на больших глубинах реки, в центре стрежневого её течения. Недалёкое устье Вуоксы манило, и явно провоцировало меня на поиски неприятностей, которыми богата осенняя Ладога, на которую, и за которыми я однажды и отправился, в надежде на что-то более привлекательное, чем лещи. На рыбалку отправился утром, но, что-то вроде шестого чувства заставило меня взять с собою достаточно мощный налобный фонарь, размеры которого не позволяли излишне беспокоиться о нехватке места в лодке, или о его весовых излишествах. Справа, сразу за устьем Вуоксы, прибрежное мелководье Ладоги занято зарослями тростника, в которых, кроме щук, - ловить нечего, и я сразу отправился к каменной гряде, расположенной метрах в трёхстах от берега, где надеялся поймать судака, а, если повезёт, - то и лосося. Ожидание удачи может быть длительным занятием, а терпение, как известно, одно из лучших качеств: что охотника, что рыбака. Не лишен этих качеств - и я, что отменно и демонстрировал почти весь световой день, утешая себя уговорами, похожими на те, что присутствуют за карточным столом, где утешением неудачливому игроку может служить расхожее присловье: "Карта - не лошадь, к утру - да повезёт!" До утра ещё далеко, как далеко и до исполнения моих желаний на достойный улов. Час назад мимо меня пролетел большой катер, на котором совершала увеселительную поездку группа горланящих "сэров и мистеров" российского исполнения. Пара из них вооружена ружьями, цели для которых поблизости от себя я не видел, но выстрелы прозвучали в недалёком от меня расстоянии, что не заставило этот катер хотя бы на минуту снизить скорость, из чего я сделал вывод, что целью для их стрельбы могли быть опорожненные бутылки. Катер, развернувшийся в отдалении, мимо моей лодки прошел в нескольких метрах, волной положив мою, стоящую на якоре лодку, почти на бок, и я едва не выпал из неё. Эта гопота явно нарочно пыталась добиться чего-то подобного, и новый взрыв хохота - подтвердил это моё, - нелестное в их адрес предположение. Я сижу в лодке лицом к устью Вуоксы, и ничего, что творится за моей спиной (на озере) - давно не вижу. Ветра нет, и Ладога, шум которой в ветреную погоду доносится до дачи Петра - моего приятеля, - сегодня молчит. Сама же его дача расположена километрах в трёх от берега Ладоги, на самом краю соснового бора, широкая стена которого, словно спина исполина, служила в Ладожские шторма весьма надёжным укрытием его участку. Пока всё спокойно, но моя рыбалка, надежды на которую я ещё не потерял, выглядит довольно паршиво, если не считать нескольких крупных окуней, да пары судаков. Осталась надежда только на лосося, возможность поймать которого может сохраняться до ночи. Я терпелив, но бесполезность моих спиннинговых попыток уже раздражает меня своей монотонностью, а раздражение - худшее из моих состояний. Меня поначалу не удивил слишком ранний сумрак, как будто повисший над водой, а слегка посеревшее небо в сентябре - явление обычное. Главное, что успокаивало - это полный штиль на озере, и относительно недалёкое от меня устье Вуоксы, куда, в случае чего-то непредвиденного, мне будет легко ускользнуть. С этой мыслью, вернее, - руководимый ею, я провёл на своей якорной стоянке ещё не менее получаса и впервые оглянулся назад только тогда, когда заметно потускнела поверхность воды, так потускнела, что даже полёт блесны и место её падения в воду, я уже перестал отмечать. Сказать о том, что я решил оглянуться не совсем вовремя - ничего не сказать; буквально в пятидесяти метрах от меня на лодку катилась волна туманного облака, толщу которого визуально определить было невозможно. С судорожной поспешностью я попытался сняться с якоря, но тот застрял между камней, по всей вероятности, плотно вклинившись своими лапами между ними в момент, когда катер гуляющей "элиты" нашего общества едва не перевернул мою лодку, заодно, едва не вытряхнув меня в воду. Лапы моего дрека плотно вклинились между камней, и ни в какую не поддавались моим усилиям освободить их из каменного плена. Дёргая верёвку якоря, я перестал следить за окружающей меня обстановкой, и давно потерял направление, в котором нужно было искать устье Вуоксы, так как туман полностью скрыл от меня все ориентиры, которые, казалось бы, потерять было невозможно. Кругом полная тишина, а с берега, направление на который я потерял, - не доносится ни звука. Даже эта хмельная компания, получасом ранее галдевшая во всю глотку - внезапно затихла, по всей вероятности, разойдясь по домам. И тут, я совершил ошибку, размеры которой оценил только минут через двадцать. Я перерезал якорную верёвку и теперь свободно дрейфовал в сторону от устья Вуоксы, а течение несло меня с той же скоростью, с какой несло обрывок сигаретной пачки, который я опустил на воду, надеясь поймать направление течения, чтобы по нему найти устье реки. Запустил двигатель и на малом газу пытался приблизиться хоть к какому- нибудь, едва заметному ориентиру. Десять минут блуждания по кругу - ничего мне не дали, кроме ощущения, что я, похоже, ухожу в Ладогу, удаляясь от Вуоксы. На этот раз меня стал беспокоить объём горючего оставшегося в баке, который перед выходом на озеро был довольно ограниченным, так как дальних вояжей я для себя не планировал, решив для себя ловлю рыбы провести на глубинах речного фарватера, имеющего продолжение в месте впадения реки в озеро. С потерей якоря я потерял возможность определять и сами глубины, уйдя от них в сторону. Какую? В туманной мгле, в которой я оказался, я с большим трудом видел даже нос своей лодки, не говоря о том, что даже поиск каменной гряды, рядом с которой я недавно стоял на якоре и где можно было надеяться на шум плеска воды в них - всё стало для меня загадкой. Немного успокоившись, я решил попробовать получить отклик эха, который можно было получить только от крутого, покрытого лесом берега. Стал стучать по котелку, лежавшему под моими ногами, а чтобы пробы мои не стали пустым занятием, я стал описывать на малом газу круги, время от времени останавливаясь, отключая мотор и гремя гаечным ключом по своей посудине. В какой-то момент мне показалось, что я услышал отклик от берега эха, и наудачу направил лодку направо - в сторону, где я предполагал - был берег. На всякий случай, остановив двигатель и достав из коробки с рыбацкими принадлежностями пенопластовый поплавок с привязанной к нему жилкой, я опустил его за борт, и он, к моей радости, заскользил вдоль борта лодки к корме. Выудив поплавок, я вновь запустил двигатель и на самом малом газу пошел навстречу, как я предположил, течению. В одном месте лодку болтануло из стороны в сторону, и я понял, что вхожу, наконец-то, в устье реки, где мне следовало держаться левого берега, вдоль которого имеются фарватерные глубины. Ориентиров по-прежнему нет, а густота тумана даже усилилась, став окончательно непроницаемым для меня препятствием. Иду на малом газу, и лодку, если я смещаю её влево - слегка побалтывает при приближении к каменным отмелям, в средней части реки более выраженным. Иду самым тихим ходом, боясь врезаться в мостки, из которых устроены причалы для катеров местных землевладельцев, дома которых и их участки охраняются сторожами. Метров через двести я сместился от левого берега к центру реки, помня о том, что следую точно по фарватеру. На всякий случай, включил налобный фонарик, толку от которого нет ни какого. Его свет упирается в стену тумана буквально в двух метрах от носа лодки. В один из моментов из туманной мглы до меня доносится заряд отборного мата, и буквально в паре метров слева от себя я разглядел мутно - желтое пятно, свидетельствующее о том, что ещё один сумасшедший рыбак сидит "на якоре", расположившись на самой середине реки. Проклиная всех рыбаков мира, и себя в том числе, заставил лодку вильнуть в сторону от неуёмного слуги азарта и продолжил свой путь, удвоив осторожность. Никогда в жизни мне ни разу не приходилось встречать тумана такой густоты, тем более, в столь неподходящих для этого условиях, и я потратил почти час на то, чтобы приблизиться к своему причалу, который был нами устроен около функционирующего летом парома, рядом с которым стоял балок паромщиков, теперь занимаемый рыбнадзором. Один из них, скорее всего, выйдя из балка по нужде, услышав работу моего мотора, догадался включить мощный фонарик, свет которого я едва разглядел и благодаря которому не проскочил мимо своего пристанища. Мужик, принявший от меня чалку, был явно удивлён моему появлению и вполне резонно поинтересовался тем, где меня носили в такую пору, черти?
- На Ладоге! - буркнул я.
- С башкой, что ль, не дружишь?
- С туманом - не в ладах! - Мужик промолчал.
Я отнёс мотор и вёсла в балок, обещав утром заехать за ними, попил в компании работников рыбнадзора чаю, послушал в свой адрес несколько не слишком лестных выражений, - с тем и убыл. Задним числом - все умны.
Прошло долгих двадцать лет, экватор которых унёс моего приятеля, жившего некогда почти на самом берегу Вуоксы, время от времени становившейся местом моих - подчас, авантюрных рыбалок. Отсутствие базового пристанища к местам близким тем, которые некогда давали мне почти неограниченные возможности занимательного отдыха: Вуоксе и Ладоге, теперь переросло в препятствие, вызывающее раздражение, своей упрямой невозможностью хотя бы частично компенсировать то немногое, что некогда было его основой.