К Датскому проливу мы подошли с едва начавшимся рассветом туманного утра, и мост, пересекающий его, пока только угадывается в мутной мгле, сквозь которую чуть просвечивают, блекло - желтые пятна фонарей, пунктиром отмечающих протяженный контур величественного сооружения, опирающегося на устои, которые, в свою очередь, вырастают из каменистых островков. Холодно, ветрено и сыро. Палуба нашего полярного судна "Академик Фёдоров" - почти пуста. Несколько человек, вроде нас, вышедших в этот ранний час посмотреть на мост, жмутся к палубным надстройкам, пытаясь за ними найти укрытие от ветра, и мелкой осыпи дождя, скорее - водяной пыли, покрывающей палубу и поручни её ограждений. В нескольких сотнях метров от моста наше судно почти остановилось, пропуская впереди себя огромный контейнеровоз, неслышная сумеречная тень которого едва, казалось бы, вместилась под мостовой пролёт. На подходе к мосту мы видим пробегающие по нему огоньки фар, которые, будто скользя по воздуху, движутся сами по себе: без невидимых в тумане самих машин и звука, характерного для их движения. Всякий звук в этом мокром тумане вязнет, словно прилипая к предмету его издающему. Торопливо, без всякой надежды на удачный снимок, делаю несколько кадров проплывающего мимо нас моста, и закрываю крышкой мгновенно покрывшийся влагой объектив аппарата. Вскоре после прохождения моста, берега отодвигаются вглубь сумерек тумана, и, по крайней мере, до окончательного рассвета нам ожидать ничего интересного за бортом - не стоит. Спускаемся на нижнюю палубу, где на корме, в укрытии от ветра и дождя можно спокойно курить. Нас двое: не только попутчиков, но и коллег, что само по себе, иной раз - ценно, а, иной раз, и утомительно. Сегодня, пожалуй, наличествует первый вариант общения. За те несколько дней, что мы знакомы, своими анкетными данными мы успели обменяться, и в них ничего особенного, как мне кажется, ни мой собеседник, ни я - для себя не открыли; разве что, удивило меня во многом почти полное совпадение тех мест, где нам пришлось когда-то работать, и того людского окружения, в котором пришлось нам жить весьма продолжительное время, что тоже, если подумать - не слишком удивительно; север, в этом отношении, не дарит большого разнообразия. Среди тех, кто вместе с нами сейчас перемещается к Антарктиде, бывших северян, едва ли, не большинство. Разговоры на профессиональные темы - меня быстро утомляют, и я, чаще всего, стараюсь их избегать, выискивая темы нейтрального свойства, что отнюдь не избавляет, в известные моменты, возврата к медицинским темам, но, что желательно, не совсем профессионального свойства, как, например, случилось в это утро. Торопить нам друг друга не к чему, так как наш корабельный вояж должен длиться два месяца, а темы наших разговоров могут быть либо нескончаемы, либо совсем внезапно исчерпаны, нежеланием одного из нас продолжить возникший контакт, ни весть по какой причине ставший внезапно нежелательным. Мы живые люди, и часть наших поступков не всегда можно объяснить с точки зрения воздействия на них нашего разума, а не интуиции, что-либо шепнувшей нам на ушко.
Темы, которых мы касались, были общими, но незаметно они съехали на казуистику человеческих отношений, внезапно заинтересовавших меня. Причиной моей заинтересованности стал рассказ моего собеседника, весьма близкий тому, что некогда коснулось меня весьма похожим результатом вмешательства в судьбу человека. С чего началось его повествование, мне теперь уже не вспомнить, так как даже точное воспроизведение всех последовательных реминисценций, ставших ключом к его рассказу, ничего к сути его не добавит. Как бы то ни было, но непосредственным толчком к его началу стало упоминание мною, как одного из вариантов нашей работы, проведение возможных гемотрансфузий во время грядущей зимовки. Тема эта, казалось, не должна была повлечь разумного продолжения, и предположить можно было бы скорое её завершение, но внезапно мой собеседник, предварительно смущённо кашлянув, протянул загадочное: да-а-а... и, с выражением непонятного мне отчаяния сплюнул в водяной бурун, бугром вырывающийся из-под кормы нашего корабля. Он явно намеревался продолжить своё замысловатое "да", и теперь подыскивал форму, разъясняющую мне возникновение у него этого желания. Достав из кармана куртки пачку сигарет, он, встряхнув её, протянул ко мне сигареты: "Угощайся!"
- Не сейчас! - ответил я, - Из меня дым от предыдущей сигареты ещё не выветрился. Пережду, пожалуй!
Я понял, что мой собеседник намерен что-то рассказать, но какая-то причина мешает ему сделать это, или его смущает нечто иное, скорее - личное, выходящее за пределы обычного общения малознакомых людей, и теперь, затеяв сам разговор, он мучительно думает: продолжить ли его, или свернуть тему, продемонстрировав что-то вроде недоверия ко мне, как к собеседнику. Склонившись через кормовой борт - молча, он делает несколько затяжек, и, не докурив до конца сигарету, "стреляет" ею с пальца в кильватерную струю. Я пережидаю затянувшееся молчание, не делая, однако, попыток освобождения моего попутчика от возможно тягостного для него продолжения разговора, на который он пошел сам. Когда он, наконец, заговорил, мог ли я тогда предположить то, что его рассказ станет почти полной копией ситуации, в которой я, некогда, оказался сам, и которая почти двадцать лет назад длительное время удручала меня своим завершением. Преамбула его рассказа была, как мне показалось, намеренно осторожной, с излишними разъяснениями многих понятных мне условностей быта обычного северного посёлка, о чём сам рассказчик, с моих, конечно, слов - был оповещён загодя.
- Моя врачебная практика началась на севере Коми, где я стал работать хирургом с середины восьмидесятых годов. Убогая районная больничка, в которой я в ту пору работал, не отличалась, надо полагать, от тех больниц, в которых работал ты: та же убогость аппаратуры, тот же скудный набор препаратов, тот же недобор среднего медперсонала и врачей. - Я киваю головой, не желая прерывания им своего рассказа, так как всё, о чём он в настоящий момент говорит, мне действительно до боли знакомо. - Жил я на первом этаже деревянного двухэтажного дома, заселённого преимущественно геологами, наверное, такого же, в каком жил ты сам. Соседи - приличные люди, со многими из которых я быстро сдружился, и уже большинство наших семейных праздников стали в скором времени праздниками, проводимыми совместно, с истинно северным размахом. Всех в нашем доме я знал хорошо, кроме одной молодой семейной пары, жившей как бы на отшибе от всех остальных жильцов нашего дома. Их крайнюю, в моём понимании, обособленность, я для себя объяснял, возможно, недавним брачным союзом этой симпатичной пары, для которой всего остального мира, как бы, не должно было существовать. Они нужны были только друг другу, и никому больше - так я это тогда понимал. Впрочем, когда образовался их семейный союз - меня не интересовало, хотя я отмечал, - про себя, конечно, их заметную привязанность друг к другу; истинную, вовсе не демонстративную, но, и не скрываемую, ни от кого. Их обособленность от всех остальных жителей дома - никого не волновала, а для меня, до определённого момента, неизвестна была даже их фамилия. Мужчина, из этой пары - был геологом, а вот жена его, кажется, нашла своё место при партийной власти, а в какой должности - меня это не интересует и сейчас. Красивой она была женщиной - это точно - не без того! О том, что её зовут Вероникой, я узнал только через пять лет жизни в этом доме, и то, только от неё самой, в ситуации, создавшей повод для этого моего рассказа.
Собеседник мой, явно нервничая, вновь раскуривает сигарету, которую, после двух - трёх затяжек, прежним щелчком отправляет за борт. Он собрался, было, продолжить свой рассказ, но появление на палубе группы проснувшихся зимовщиков, вышедших на перекур, теперь уже вынуждено, прервало его, дав нам возможность обратить внимание на произошедшие изменения погоды. Туман незаметно рассеялся, утащив с собою нудную морось, и обнажив скучное небо, покрытое слоистой грязно - серой пеленой кажущихся неподвижными облаков. Полоска далёкого плоского берега едва угадывается, да, и то, только по возвышающейся над ним чередой ветряков, лениво вращающих своими лопастями. Холод, в конце концов, загнал не желаемых свидетелей нашего разговора в тёплую, но душную курилку, позволив мне выслушать до конца рассказ своего попутчика. Будто опасаясь появления очередной партии ненужных свидетелей, он весьма торопливо продолжил свой рассказ, временами, несвязно комкая его, словно стесняясь своих слов; обрывая часть фраз, одновременно, заглядывая в мои глаза, будто - определяя мою реакцию на них. Пытаясь соединить обрывки его фраз, объединяя их в последовательное изложение, я постараюсь сохранить их суть, цена которой, увы, - оказалась ценою жизни.
- Я, к моменту моего знакомства с Вероникой, был давно женат, и имел дочь восьми лет, которую, как и жену, искренне любил, вовсе не помышляя об адюльтерных связях. - Продолжил он свой рассказ. - Моя встреча с Вероникой произошла летом 198... года, и была она вовсе не случайной, а спланированной ею самой. - Я ещё раз глянул оценивающим взглядом на моего собеседника, и оценка моя была отнюдь не в его пользу; далёк он был от идеала мужской красоты, его же замечание о том, что Вероника была женщиной красивой, подводило под мой скепсис весьма ядовитую базу, почти исключающую всяческое доверие его словам. Однако, - я поторопился с выводами. - Дома я был один, с утра спровадив с соседями жену и дочку за ягодами. - Продолжил он свой рассказ. - Мимо кухонного окна промелькнула чья-то тень, замеченная мною случайно - краем глаза, и я на неё не отреагировал. Хлопнула входная дверь подъезда, и на нашей площадке мне стали слышны чьи-то лёгкие шаги, замершие, как мне показалось, у самой моей двери. Звонка в нашу квартиру я, однако, дождался не сразу, и эта задержка меня заинтриговала. Что, спрашивается, за робкий посетитель решил навестить меня? Жду, - уже с любопытством, ожидая, впрочем, обычного просителя о какой-то банальной операции, чаще всего, предполагающего высшую её сложность, о чём, обычно, такого рода посетители моего дома спешат меня уведомить, и, чтобы я..., чего-либо лишнего не отмахнул им в ходе операции. - Очередным кивком головы, я подтвердил сказанное им, ожидая развития темы, которую он, - словно, скряга, расстающийся с деньгами, - вымучивал из себя.
- Робкий, прерывистый короткий звонок в дверь, наконец, разрешил мои сомнения относительно адресности появления посетителя в нашем подъезде. Открыв дверь - я удивился, увидев посетительницу, вовсе не ожидаемую мною. За прошедшие пять, как минимум, лет, которые я прожил в этом доме, мне единичные разы приходилось встречать её на улице, и каждая наша встреча была максимально короткой, едва умещавшей в себя краткое - в одно слово, приветствие. Удивиться мне было от чего, и я, молча, посторонился, впуская в прихожую нежданную посетительницу. Коротко, как обычно, поздоровались, и я приглашаю женщину в комнату, предполагая, что кухонный стол, для переговоров с женщиной - не совсем то место, где можно её принять. Её короткое "нет", и взгляд, брошенный на меня - полный мне непонятного высокомерия, слегка остудил мою галантность, и, более того - вызвал ответную злость в адрес посетительницы. О её привлекательной внешности, я на мгновение забыл, но, секундами позднее, едва она заговорила, - я понял то, что она меня боится. Молча, пододвинул к кухонному столу стул, жестом, вместо предложения, указав ей на него. Она присела на край стула, словно, демонстрируя готовность немедленно покинуть мой дом. "Я вас слушаю!" - сказал я ей, тоном, далёким от какого-либо участия, и тут же понял правильность своей догадки, относительно страха своей посетительницы. Руки, которые она положила перед собою на стол - выдали её. После моего предложения высказаться, её руки, почти рывком, соскользнули со стола, и упали на колени, на которых, тонкие её пальцы тут же стали теребить складки короткого подола платья. Предстоящим ей разговором, она была явно взволнована, и её волнение невольно передалось мне. Я абсолютно ничего не понимал в происходящем, но был уже уверен в том, что ждёт меня нечто необычное, которым этот визит должен завершиться.
- Мне нужно кое - что объяснить вам, прежде чем я смогу перейти к сути моего, несколько неожиданного для вас, предложения. - Начала она, и, похоже, сама внезапно успокоилась. По крайней мере, лицо её обрело некую стабильность выражения, минуту назад на нём невозможного. Я кивнул головою, боясь словами выдать своё волнение, теперь уже, чёрт его знает, по какой причине, перешедшее с неё на меня. - С этого момента лицо её обрело выражение решительности, которое я поначалу принял за высокомерие. Она перешагнула порог страха, и теперь уже от меня самого, как я понял, она намеревалась требовать неведомой мне уступки. В чём? - вот вопрос! Невольно, я залюбовался ею: её, вдруг выровнявшейся осанкой, и гордым поворотом головы, слегка обращённой в мою сторону, с почти графически чётким полупрофилем. Я так и не заметил момента, когда она успела удобно разместиться на сиденье стула, занятый уголок которого, в начале её визита - меня смутил некой демонстрацией безнадёжности визитёрши. Долгим любованием собою, она, однако, не думала меня тешить, перейдя, наконец, к сути, объясняющей цель её появления у меня в доме. С некоторым запозданием - она представилась мне, назвавшись Вероникой, упредив моё желание, в свою очередь, представиться ей.
- Не нужно! - остановила она меня, - я о вас достаточно много знаю, а иначе, - не была бы здесь. Прежде чем я изложу вам суть своей просьбы, я хотела бы, в виде преамбулы к ней, дать некое пояснение цели моего визита к вам. Мне двадцать восемь лет, семь из которых - я замужем, но ребёнка, как вы, наверное, догадываетесь, - у нас нет. Неоднократно я беременела, но каждая моя беременность заканчивалась выкидышем, как мне объяснили наши гинекологи, из-за резусной несовместимости крови: моей, и моего мужа. Ещё подростком, я получила случайную травму бедренной артерии, и была спасена сельским хирургом, перелившим мне около семисот миллилитров собственной крови, как и у меня - первой группы, но - плюсовую. Хирург тот, как я позднее узнала, оказался совершенно, на тот момент, случайным моим спасителем в Богом забытой сельской амбулатории, и это он, в тот же день сам доставил меня в районную больницу, где и прооперировал; не только сохранив мою жизнь, но и мою ногу. К нему, как вы, надеюсь, понимаете - у меня претензий никаких нет. Наши гинекологи, и гинекологи республиканской больницы мне мудрёно объясняли причины, по которым, выносить беременность от своего мужа - резус положительного, как и спасший меня хирург - мне не удастся, и теперь, я пришла к вам. Не удивляйтесь; прежде чем появиться в вашем доме, я накануне наведалась в кабинет переливания крови, где навела справку о донорах, представляющих для меня определённую ценность. Одним из них - оказались вы - мой "родной брат" по крови, от которого я прошу некоторой жертвенности в пользу пострадавшей в давней трагической ситуации. - Она смотрит в моё лицо, как мне кажется, с гримасой, похожей на усмешку, но, не спуская с него внимательного взгляда, от которого мне стало "не по себе".
- Я, безусловно, готов отдать вам свою кровь, но, боюсь, вам это ни чем не поможет! - "ляпнул" я первое, что пришло мне в голову, потому что то, о чём я сразу догадался, высказать ей прямо в лицо - я не решился. Опасаюсь, что в этот момент Вероника была весьма невысокого мнения о моих умственных способностях, что она, в несколько раздраженном тоне, и подтвердила мне следующей своей фразой.
- Не заставляйте меня раздеваться прямо здесь - на вашей кухне! - произнесла она, едва сдерживая ярость, сквозившую в её голосе. - Мне трудно поверить в то, что вы не поняли меня правильно! Я прошу от вас обычного секса, как с обычной бабой, которых, я надеюсь, - вы не чураетесь! Выбор вас в качестве отца моего ребёнка, мотивирован исключительно надеждой на то, что: во-первых; вы мне кажетесь порядочным, и достаточно умным человеком, что для себя я считаю необходимым отцовским качеством, во вторых; априори, я предполагаю у вас отсутствие родовых генетических отклонений, которые проверить у других доноров мне вряд ли удастся, как не удастся вычислить среди них обычного алкоголика, либо наркомана. Также, по перечисленным выше причинам, для себя я считаю неприемлемым искусственное оплодотворение моей яйцеклетки спермой неизвестного мне донора, тем более, что это, по моему мнению, может сблизить меня с обычной коровой. Поэтому, вам должно быть понятно моё желание иметь ребёнка, зачатого обычным путём, тем более, что природа этой способностью меня не обделила. И, наконец, в третьих; с первым попавшимся, в постель - я не лягу. Не шлюха же я, в конце концов, а обычная женщина, и прошу у вас помощи, а не сексуального удовлетворения! Это вы можете понять? Я, что - противна вам? - задала она, наконец, провокационный, с моей точки зрения, вопрос, на который ответить отрицательно, я ни за что в жизни - не решился бы. Она была великолепна в своём бешенстве, и я, не найдя слов, замотал головой, словно, отгоняя от себя наваждение. Она поднялась со своего стула, и сделала шаг к порогу. - Вы идёте со мною, или ждёте ещё одного моего приглашения? Второго такого - вы от меня не дождётесь! - Входную дверь моей квартиры она открыла, и теперь, стоя на её пороге - ожидала меня: смятенного, потерявшего волю и обезоруженного её волевым напором. Путаясь в шнурках ботинок - я обулся, и, выйдя на лестничную площадку, захлопнул за собою дверь в квартиру. Ожидая меня, Вероника не сдвинулась с места, и теперь разглядывала моё лицо с насмешкой, впервые отчётливо появившейся в прищуре её глаз и в уголках губ.
- Здорово выглядите! - поддела она меня. - Впечатление производите побитого человека. Что с вами? - В голосе её послышались участливые нотки. - Вы, похоже, испугались меня. Так, - это зря! Вы и сейчас вольны отказаться от моего предложения, а то, как я после вашего отказа, буду на вас смотреть - будет ли для вас важным!? Пошли, что ли?! - Не дождавшись от меня ответа, спросила она. Меня хватило только на молчаливый кивок. Едва мы покинули наш подъезд, я, совершенно непроизвольно повернул свою голову в сторону противоположно стоящего дома, скользнув по его окнам настороженным взглядом, на что тут же отреагировала моя провожатая, заметившая, что моя осторожность, в настоящий момент, очень похожа на трусость, которая с головой выдаёт человека, намерения которого вовсе не совпадают с результатом; в данном случае, с желанием скрыть намечающийся адюльтер. Идите за мною спокойно, и, не оглядывайтесь зря. Человек, с чистой совестью, не станет осторожничать попусту, и он не будет для самого любопытного соглядатая, соблазнительным объектом. Мне, а не вам должно быть в этой ситуации не комфортно, а я, как вы, должно быть, заметили - не пытаюсь спрятать своей в вас заинтересованности, и, разве что, не за руку веду вас в свой дом, в свою постель. Я промолчал, продолжая пребывать в смятении, одновременно, понимая правоту всех слов, сказанных ею мне. Уже стоя на лестничной площадке перед её квартирой, мне впервые пришло в голову предположить возможную реакцию своей супруги на эту - далёкую от тривиальности ситуацию. Ничего, окрашивающего в тона благородного поступка, эту ситуацию - я не придумал, и моя физиономия невольно изобразила реакцию на съеденный лимон. Не вовремя! Как, на зло, Вероника, открыв замок двери, обернулась, и увидела выражение моего лица.
- Опять, что-то не так? - спросила она меня.
- Всё нормально, - заверил я её, чересчур, пожалуй, торопливо, - проблемы с совестью - не более того.
- Мой муж?
- И он тоже!
- Оставьте моего мужа мне. Этика, в данной ситуации, имеет право на заслуженный отдых. Мне самой приходится закрыть глаза на ваши семейные отношения, в которые я вторгаюсь, без надежды на понимание моей ситуации со стороны вашей супруги, которую я, как женщина, уважаю, и поняла бы любую её реакцию - узнай она о моём "коварном", в отношении вас, плане. Со своим мужем я разрешать проблемы буду сама. Пусть то, что я сейчас делаю, можно назвать крайностью, но он, если действительно любит меня - этот мой шаг поймёт, тем более что своё отцовство, он, до моего появления в своей жизни, - уже успел реализовать.
Войдя в её квартиру, я остановился на пороге прихожей, испытав неловкость от ситуации, прежде невозможной для меня. Вероника, оказавшись у себя дома, внезапно, как мне показалось, потеряла уверенность, минуту назад демонстрируемую ею. Она, как и я, остановилась в некоторой растерянности, впрочем, пребывая в ней не слишком продолжительное время.
- Чтобы Рубикон не забыл своего предназначения, давайте займёмся тем, во имя чего мы явились сюда. Пройдите в ванную, и примите душ, - сказала она - я не люблю запахов чужих женщин, поэтому, и, с той же целью, ту же процедуру вам придётся повторить перед тем, как покинуть мой дом. Ваша жена, возможно, имеет свойства схожие с моими, а расстраивать её - я не намерена. Полотенце, приготовленное для вас, найдёте в ванной. Вас я буду ждать в спальне. Как видите, я всё заранее приготовила к вашему появлению у меня. - Заметив мою нерешительность, она, глядя мне в глаза, расстегнула несколько пуговиц на платье, которое скинула с себя. - Ну, и чего же вы ещё ждёте?
Я прошел в ванную, где наскоро ополоснулся, и уже опоясанный полотенцем вернулся в спальную комнату, застав Веронику лежащей в кровати. Мне трудно вспомнить ощущения, которыми сопровождалось моё с Вероникой общение в этот день. Покинул её квартиру я только через несколько часов, вернувшись к себе незадолго до возвращения с ягодами жены и дочери. Прощаясь с Вероникой, уже стоя в прихожей квартиры, я обнял её, и поцеловал, почувствовав откровенный ответ на него.
- Спасибо тебе за этот день! Ты ласковый человек, и в какой-то момент я ощутила нечто похожее на любовь к тебе, что меня несколько обеспокоило. Но, это, - я надеюсь, - скоро пройдёт. Если не возражаешь, через день - два мы снова с тобой встретимся, и на этом прекратим наши встречи, ожидая их результата. Если состоится моя беременность, то на стекле моего кухонного окна, в конце этого месяца ты увидишь маленький крестик из пластыря. Тогда, - порадуйся за меня, и ко мне, после появления этого знака, даже близко не подходи. Прости, но после этого, ты мне будешь больше не нужен.
Повторная наша встреча состоялась три дня спустя. Была она более откровенной, и довольно бурно протекавшей, а расставание с Вероникой оставило у меня чувство потери: огромной, невосполнимой. С этих пор, каждый день, проходя мимо её окон по дороге на работу и возвращаясь с работы, я бросал украдкой взгляд на его стёкла, в надежде увидеть обещанный ею знак, который однажды, наконец-то, появился. В этот же день, телефонный звонок, раздавшийся в ординаторской хирургического отделения, подтвердил уже известную мне новость, с повторением благодарности в мой адрес. Моя попытка договориться о ещё одной встрече с Вероникой, кажется, расстроила её.
- Прошу тебя, не настаивай на встрече, которая может принести много больших неприятностей сразу пятерым людям, трое из которых не должны ничего знать о произошедшем между нами. Через три - четыре месяца, я отсюда уеду, и буду здесь отсутствовать вплоть до своих родов, и, даже, несколько дольше. Уеду я рожать, - сказала она - в Белоруссию, туда, где живут мои дальние родственники, отношения с которыми у мужа - издавна не складываются, а сам муж - из сирот, так что иных вариантов для своих родов - я не вижу.
Какое-то время, я чувствовал себя относительно спокойно. Изредка, как и прежде, встречался на улице с Вероникой и её мужем, обмениваясь с ними приветствиями, а, иной раз, и полупоклонами, лишенными даже намёка на фамильярность. В случае если Вероника при встрече со мною бывала одна, она дарила мне лёгкую улыбку, от которой меня бросало в озноб. Не мог я забыть встреч с нею! Так прошло чуть более четырёх месяцев, и, разве что, мой профессиональный взгляд стал отмечать едва начавший округляться стан Вероники. При случайных наших встречах, мне всё чаще стало казаться появление на её лице выражения глубокого удовлетворения, ранее не характерного для неё. Сразу после празднования Нового года, Вероника уехала, упредив свой отъезд телефонным звонком ко мне, а, затем, и появлением её у меня в ординаторской. Прощались тепло, и прощание это - до сих пор помнится мне, будто произошло оно только вчера.
В марте, по просьбе Вероники, я выслал ей справку об аутентичности групповых и резусных показателей моей крови, так как я, с её слов, заявлен ею как будущий биологический отец ребёнка. Зачем понадобилась местным медикам такого рода справка - я не рассуждал, но уже почти непрерывно, словно, предчувствуя какую-то беду, тревожными мыслями своими возвращался к Веронике, ответа которой на моё письмо, я так и не дождался. В начале мая месяца, к ней вылетел её муж, а по посёлку, среди геологов стал распространяться слух о том, что Вероника недавно родила девочку, но у самой Вероники появились какие-то послеродовые осложнения, в связи с чем, Валентин - её муж - был срочно отозван с "поля", и отпущен в отпуск. Умерла Вероника в середине мая, а уже в самом конце его, вернулся в посёлок Валентин. О его возвращении в свой дом с ребёнком, я узнал одним из первых, так как через разделяющую наши квартиры стену, в тот же день я услышал плач малыша, как оказалось, возвестивший о наступлении нового этапа моей жизни.
Покончив с этой частью своего повествования, мой рассказчик в очередной раз стал потрошить свою, уже полупустую пачку сигарет, и пальцы его, шарящие в ней, стали заметно дрожать. Похоже, он до сих пор продолжает переживать ту - теперь уже давнюю историю, возможно, не в первый раз проживаемую им заново. За нашими разговорами мы пропустили время завтрака, попутно оставив незамеченным нами состоявшийся полный утренний рассвет, с появлением на небе синих окон, в сплошной, всё ещё серой пелене облачности. Появление на палубе снующих людей, занятых, в основном, перекурами, теперь уже не отвлекало нас от темы разговора, и, в большинстве своём, тоже осталось нами почти не замеченным. Я был - само внимание, поражаясь почти детальной схожести сюжетов моей, и моего рассказчика жизней, и жизней нашего окружения, расходящихся, разве что, в деталях личного общения с женщинами - сёстрами по несчастью.
- Осталось дорассказать самое малое, но, основное, из того, во имя чего я стал пассажиром нашего корабля. - Сказал мой рассказчик, совершенно внезапно для меня, так как я предполагал тему его рассказа - завершенной. Своё удивление, его заявлением - я не сумел скрыть, чего мой собеседник не пропустил мимо своего внимания. - На следующий день после своего возвращения в посёлок, Валентин - мой сосед, пригласил меня к себе, как он выразился, на конфиденциальную беседу. Я пошел к нему с тяжелым чувством, не то чтобы вины за содеянное, но с ощущением недоумения, и странным чувством желания увидеть "своего" ребёнка, и увидеть дом, в котором, казалось, должен был обитать дух женщины, ставшей мне по-настоящему близкой. Скандала я не боялся, но никак не мог предположить того, чем же может закончиться мой разговор с Валентином. Впрочем, как мне показалось, и он сам, поначалу, завершения нашего разговора не мог предвидеть, и всё, что сопутствовало нашей встрече, было для него самого неким экспромтом, тон звучания которого был, с его стороны, временами, неоправданно груб; не только в мой адрес, но и в адрес Вероники, что меня, в конце концов, буквально взорвало, и я не сдержался в определении его сути. Кончилось дело почти водевильным финалом: в своей квартире я появился с сопящим кульком на руках - своей новой дочкой. Домашние мои разговоры с супругой; мои сбивчивые разъяснения ей своей роли в появлении на свет этой малышки - были много сложнее, чем разговор с Валентином, и только внезапный плач девочки разрешил накалившуюся обстановку моего дома. Жена перепеленала девочку, и уже деловито поинтересовалась у меня тем, как её зовут, и чем я собираюсь её кормить. - Предполагаю, что зовут её так же, как и её мать - Вероникой, - ответил я, - а относительно питания ребёнка - не беспокойся; я сейчас сбегаю в детское отделение больницы, и добуду на сегодняшний день ей пропитание. - Это сказал я ей - заискивающим тоном, оценив который, она, почти с усмешкой, назвала меня супер - папашей. Много времени я потерял на оформление отцовства, да, на переписку с Валентином, покинувшим почти сразу после моего с ним разговора, наш посёлок. Через два года, и мы всей семьёй покинули его, вернувшись в свои пенаты. С финансами стало сложно, и вот - я здесь - вместе с вами, уже второй раз борозжу океанские просторы, в надежде дать обеим своим дочерям безбедное существование. К Веронике моя жена относится с обожанием, а я, глядя на неё, пытаюсь в её чертах уловить черты её матери. На этой фразе наш контакт был прерван, и впредь уже не возобновлялся.
P.S. Моя собственная история не имеет "криминала" личного общения с несчастной женщиной, финал для которой был столь же трагичен. После её смерти остался отец и вдовец - в одном лице - вполне симпатичном мне, и с дочкой на руках. Обошлось без дежавю. Но - эта история не для сегодняшнего рассказа.
2012 год. С. Петербург
ВОЛКИ
В рассказе о Карате, я уже касался темы встречи с волками, личный контакт с которыми произошел у меня в ноябре 1981 года, в первый же самостоятельный выход на охоту, после прошлогоднего Сугойского этапа моей таёжной жизни, выглядевшего до той поры, как подготовительный класс для приобщающегося к ней неофита. Осенью этого года, совершенно не предполагая возможным для себя отпуск, я отдал Карата в руки малоизвестного мне охотника, и, возможно, именно этим спас свою собаку от вероятного использования её волками в качестве доступного им харча. На Булуне я оказался в первых числах ноября: без собаки, но с набором капканов, и с завышенной самооценкой новичка, мечтающего всем и сразу показать класс, и утереть нос профессионалам; предполагая, что школа, пройденная мною на Сугое, - уже оплачена моей живучестью, в экстремальной ситуации, и обязательной в будущем удачей. На ручье "Большой", притоке "Булуна", я оказался четвёртым во временно сформировавшейся компании, двое из которой: включая меня, и ещё одного - геолога, - и были людьми случайными в ней. Геолог (Григорий) - отпускник, как и я, уже не первый год с октября месяца проводил свои отпуска во владениях Петра Лобырева - плотника СГРЭ, занятого строительством санных балков для геологов. Лобыревская база, была стационарным лагерем, который обеспечивал меня разовой в неделю баней, и двумя ночами сна в условиях относительного комфорта. Все остальные дни недели я жил в палатках, ближайшая из которых располагалась в пятнадцати километрах от базы Лобырева. Четвёртым, как и сам Пётр Лобырев, - постоянным жителем этой таёжной базы, был Николай - помощник Лобырева по плотничьей части, о котором, в моём рассказе "Таёжные люди" есть упоминание. Оба они: Пётр, и Николай, помогли мне поставить каркасные палатки, по предполагаемым мною путикам, и они же помогли мне в заготовке дров около них, что значительно упростило мою задачу, очерченную самой охотой.
Уже с утра, следующих за днём прилёта суток, я отправился бить первый в своей таёжной жизни самостоятельный путик, по которому, копируя Юры Ротова манеру работы (рассказ "Сугой"), начал расставлять капканы, загодя - ещё дома отлаженные мною. За первый свой день работы я не успел дойти до палатки, выставленной для меня Петром, и уже набитым путиком к ночи вернулся на Лобыревскую базу. Возвращаясь на неё, я отметил появление на моём путике свежих волчьих следов, которые сошли с него едва не доходя до места, где я повернул назад, - всего метров двухсот. Следовательно, решил я, волки меня явно видели, и, более того, отслеживали моё возвращение на Лобыревскую базу. Проверить своё предположение, я решил на следующий день, отследив, в свою очередь, уже их перемещение, и узнав то место, до которого они меня сопроводили сегодня. С этого момента началась моя игра с волками в "кошки - мышки", которая имела, правда, не совсем игровой подтекст её завершения. Вернувшись на Лобыревскую базу, Петру я рассказал о волчьем конвоировании меня, и этот мой рассказ заинтересовал его. После ужина, мы стали обсуждать возможность поимки волков, и до полуночи вычерчивали различные варианты волчьих ловушек, остановившись, в конце концов, на "пасти" - самой, с нашей точки зрения, надёжной системе ловушек. Мы договорились о том, что как только я закончу бить первый путик, и расставлять по нему капканы, я помогу Петру в установке ловушек. Утро следующего дня для меня началось ещё по мутной полутьме, однако не помешавшей мне увидеть волчьи следы, перекрывшие вчерашний мой лыжный след, всего в пятидесяти метрах от Лобыревского жилья. Чуть дальше, уже по целиковому снегу следы их уходили на крутой речной обрыв, где терялись в тальниках, густо припорошенных снегом. С кручи этого берега, волками территория базы должна была хорошо просматриваться, и я уже не сомневался в том, что и мой сегодняшний выход на охоту - ими контролируется. Теперь меня стал интересовать вопрос: зачем они следят за мною, и не начнут ли они потрошить приваду в моих капканах, что было бы совсем паршиво для меня. В этом случае, это означало бы объявление войны с их стороны. Весь этот - второй день прошел для меня, как и первый - в работе, во время которой я не отвлекался ни на что иное, кроме неё, и только выйдя к своей палатке, я решил проверить: сколь далеко волки провожали меня на этот раз. Далеко мне не пришлось идти; снова, как и накануне, не далее, чем в двухсотметровом расстоянии от моей палатки я заметил свежий сход волчьих следов с моего путика. По их следам я определил не очень большой состав волчьей группы, представлявшей, скорее всего, небольшую семью - всего в три особи, две из которых были взрослыми. В своё время я был поклонником Джека Лондона, к писательским изощрениям которого, ещё с момента своей жизни в Якутии, обрёл стойкий иммунитет, равный скепсису. Поэтому, к такому волчьему эскорту я отнёсся довольно спокойно, объяснив его, в основном, банальным любопытством животных, и их желанием пользоваться моим путиком, как удобной для их передвижения дорогой, более удобной, чем передвижение по глубокому рыхлому снегу. Охоту свою, длившуюся в тот год два месяца, и в канун Нового года закончившуюся, я, прежде всего, отнёс бы к своеобразному эксперименту, испытательным полигоном для которого был я сам. Мне постоянно приходилось приноравливаться к новым для себя условиям таёжного быта, от которых в предшествующий год, частично проведенный на Сугое в компании Юрия Ротова, им же, - я был освобождён. Он, словно заботливый дядька, при барчуке, - опекал меня; дважды, за один только месяц, делая для меня суточные перерывы в каждодневной работе, тем самым, давая мне отдых, совершенно не афишируя его как вынуждаемый моей неподготовленностью к таёжной жизни. Теперь, я оценил его терпение, и понял принятые им новые для себя обязательства, появившиеся с моим прилётом на Сугой. Бог с ними - с волками, не слишком докучавшими мне. О них речи нет. Жизнь в палатках, за пологом которых, временами, за минус пятьдесят, а печка - "буржуйка", вмещающая в себя не более трёх - четырёх поленьев, снижению интенсивности горения которых посвящены все ночи, - делают охотника заложником тепла, деля его сон на двухчасовые промежутки, будильником в которых является только холод. Юры рядом нет, и теперь уже я сам себе являюсь "нянькой": сам заготавливаю дрова и лёд, сам - по два - три раза за ночь, бужу себя, временами, заставляя себя заново; чертыхаясь, и размазывая по лицу сажу и слёзы, вызванные дымом, растапливать прогоревшую печку. Но, как бы то ни было, - каждый день начинается с утренних проклятий недоспавшего человека, рабочий день которого даже краткого отдыха не обещает, а вечер и грядущая ночь, - будут теми же, - что и накануне. Первая неделя моей охоты прошла относительно спокойно, почти ежедневно, со ставшим привычным сопровождением волков, которых я перестал понимать. Они упорно обходят мои капканы, не приближаясь к ним ближе, чем на два - три метра. Попавшего в один из капканов соболя - они обошли стороной. Приваду, оставляемую мною за капканами, они тоже ни разу не тронули. Мне показалось странным их поведение, которое не объясняло мне: чем же они, в конце концов, питаются. Желая выяснить для себя этот вопрос, один из дней я начал несколько необычно, и, вместо работы по путику, сошел с него по свежему волчьему следу, оставленному ими накануне, и теперь уже сам стал тропить волчью троицу, потратив почти два часа на это занятие, результат которого меня удивил. Примерно в полутора километров от берега Булуна, параллельно которому шел мой путик, волчьи следы стали перекрывать след, оставленный сохатым, который уходил в узкий распадок. Волчьи следы разделились в устье распадка, и теперь уже только один из них шел точно по следу преследуемого животного. Два других разошлись по сторонам, оставив след сохатого в центре. Сцену, на которой разыгрался последний акт таёжной трагедии, я увидел с расстояния около ста метров, впервые увидев и одного из волков, быстрым намётом уходившего от меня по склону распадка. Молодая лосиха лежала на переплетении поваленных некогда деревьев, и задняя нога её была неестественно вывернута, и зажата в узкой расщелине между стволов. Снег был обильно забрызган кровью, и истоптан множеством волчьих и сохачьих следов. Туша лосихи была уже изрядно погрызена, но мясо её ещё окончательно не остыло. Рядом с тушей я обнаружил три волчьих лёжки, послеобеденный отдых которых я, похоже, нарушил. В мясе я не нуждался, а капкана не стал ставить, так как понимал, что при той осторожности волков, которую они проявляют, обнаруживая металл, - к этой туше они могут не вернуться, и я могу лишний раз спровоцировать мотивированное голодом убийство ещё одного животного: лося, или оленя. Через несколько дней я вернулся к этой туше, остатками которой успели попользоваться, кроме волков, - соболь и росомаха, после которой, волки уже не возвращались к убитой ими лосихе. Эта моя находка убитой волками лосихи, смогла подтвердить, что волчье эскортирование моей персоны было, скорее всего, обычным для них контрольным обходом собственной охотничьей территории, на которую я вторгся. Несколько раз я делал попытки поймать волка в большой капкан, который вываривал с хвоей стланикового кедра, но всё мои усилия были напрасны. Я помог Петру поставить три "пасти", рассчитанных на волков и росомах, и сам едва не стал первой их жертвой, проявив неосторожность при чистке одной из них от снега; задетый моей спиной сторожок был сбит, и мне на плечи рухнула крыша "пасти", нагруженная толстой подушкой снега. Вес этого сооружения был никак не меньше ста пятидесяти килограммов, и я только случаем избежал перелома позвоночника под этим грузом. Кстати, именно в эту ловушку перед самым моим отъездом домой, попался молодой волк - представитель семейства моих постоянных провожатых, которое, уже моими усилиями, в начале декабря было сокращено до двух особей. К моему отлёту с Булуна, от этой семьи остался в живых только один её представитель, который, возможно, нашел себе место в другой волчьей семье.
Эта волчья семья, словно дразня меня, почти ежедневно оставляла свидетельства своего присутствия за моей спиной, что, в конечном итоге, не могло не возбудить чувства азарта, вполне резонного в данной ситуации. Добыть волка, - стало моей навязчивой идеей, воплотить которую я решил без других подручных средств, кроме оружия. Неоднократно демонстрируемые ими походы по моему путику, и, как правило, за моей спиной, сделали мою задачу выполнимой, в первой же моей попытке поспорить с ними в хитрости. Место, которое я избрал для осуществления задуманного мною, словно само собою напрашивалось для этой цели. Крутой изгиб речного русла, на его луке оставлял береговой выступ, за которым продолжения моего путика заметно не было, вплоть до достижения этой части поворота, за которым моих действий волки, какое-то время, не могли видеть. Ошибиться я не имел права, так как повтора мной задуманной акции - волки не допустили бы. В этот пасмурный день, обещавший скорые снежные осадки, я решил осуществить задуманное, чему способствовал ветер, дувший мне в спину, т. е. со стороны следовавших за мною волков. Подойдя к нужному мне повороту, я влез, надо полагать, на глазах волчьей семьи, на нависающий над руслом береговой выступ, на котором, потоптавшись по снегу, создал удобную для засады площадку, и уже с другой - невидимой волкам стороны, спустился с берега на свой путик, по которому вновь появился перед ними, "на их глазах", перейдя русло реки, точно напротив будущего места засады, установив в зарослях тальника один из своих капканов, рассчитанных на соболя. Всё это волки, по моим предположениям, должны были видеть. Вернувшись на свой путик, и вновь скрывшись от волков за береговой выступ, я тут же влез на него, и залёг в снегу, приготовив к стрельбе свою тозовку. Ждать долго - мне не пришлось. Прошло не более трёх минут, с момента занятия мною позиции для стрельбы, как я увидел три блеклые, на фоне снега, тени волков, трусцой передвигающихся по моему лыжному следу. Они не торопились, и, в какой-то момент, мне показалось, что впереди бежавшее крупное животное - что-то заподозрило. Волк остановился, и, как мне показалось, стал пристально разглядывать береговой выступ, на котором я залёг. Я замер, и почти не дышу. Мне видна только часть головы животного, и его крестец, поэтому, и ещё потому, что до волков около ста метров, а пуля, выстрели я в этот момент, неминуемо должна будет скользнуть по снегу, под которым может оказаться любая, пусть, даже самая тонкая ветка, а та способна изменить направление её полёта. Мне кажется, что и волки, и я - все мы заняты одним делом: мы слушаем, и, похоже, решаем - на что решиться. Голова идущего впереди волка на мгновение исчезает, чтобы внезапно появиться значительно ближе того места, которое, по моему мнению, оно должно было бы занимать в этот момент. Волк, как оказывается, сошел с моего путика, и теперь бежит в мою сторону под самой береговой кручей, делая мою позицию неудобной для стрельбы. Исчезли и два других волка, которые, судя по всему, полностью повторяют движения вожака. Что-то у вожака вызвало подозрение, для анализа которого у меня времени нет. Метрах в тридцати от моей позиции я нахожу треугольной формы снежный прогал, в котором, надеюсь увидеть голову своего противника, и свожу мушку тозовки с клиновидным основанием открытого для меня окошка. Как ни готов я был к появлению волка - я не успел отреагировать на него выстрелом, столь быстрым было появление в моём снежном окошке части холки животного, а, затем, и уха, слегка развернувшегося в моём направлении. Волк остановился, и я уже было решил стрелять в его голову через снег. Внезапно, голова остановившегося животного повернулась в мою сторону, и взгляд пары глаз навеки застыл в моей памяти. Пуля нашла точку, разделившую их. Вскочив на ноги, я рванулся к краю берегового обрыва, но заметил только две быстро исчезающих в прибрежных тальниках мутных тени, в отдалении, не доступном для стрельбы из малокалиберного оружия. Спустившись на лёд Булуна, я увидел последние конвульсии замечательного животного, и минутная гордость за его добычу, внезапно сменилась для меня чувством раскаяния. Для меня и по сию пору остаётся представление о полярном волке, как об одном из совершеннейших и красивейших животных нашей фауны. Шкуру этого волка, оказавшегося самкой, я отправил своему престарелому отцу, в качестве подарка ко дню его рождения. Моя же супруга, ко всяким таёжным дарам, связанным с убийством животных, - относится отрицательно, видя в этом только мужскую блажь тех, кто до сих пор из своих пещер не вылез. Даже соболя, мех которых для модниц дальневосточных окраин привычен, большей частью, не как украшение, а как альтернатива меху "зверя акрила" - убогого эрзаца, сварганенного убогим же на выдумку умом, - её не слишком вдохновлял, и она едва-ли, не десять лет носила шапку из клеточной норки, и только действительно жестокие зимние холода вынудили её одеть шапку пригодную не для пижонства, а для тепла.
Сняв с волчицы шкуру, я, уложив её в рюкзак, сошел со своего путика, и остаток дороги к базе Лобырева, прошел уже по путику Гриши, - геолога, который два дня назад должен был улететь в Сеймчан. Неделю назад, он, во время нашей последней встречи, предложил мне воспользоваться его капканами, и его путиком, на котором они были расставлены, на всё то время, что я буду охотиться, в его отсутствие. Меня такая перспектива обрадовала, и я решил воспользоваться предоставленной мне возможностью расширить свой участок охоты, не вкладывая в это дело дополнительных усилий. Пройдя по его путику, я был неприятно удивлён, увидев суточной, как минимум, давности следы медведя - "шатуна", которому, уже два месяца положено было бы спать. Он шел точно по лыжне, проложенной Гришей, и не скрадывал ли он его - этого знать мне было - не дано. На всякий случай, в ствол своей тозовки я загнал патрон, и уже всякий древесный завал обходил по целиковому снегу стороной, опасаясь внезапного нападения на меня голодного зверя. Однако, не доходя до базы Лобырева километров полутора - двух, след медведя сошел с путика Григория, и больше на него уже не возвращался. Тем не менее, своё осторожное продвижение к базе - я не оставил, не без основания опасаясь коварства "шатуна". Но, всё обошлось без инцидентов. Медведь, скорее всего, погиб от голода. Обычно, как позднее рассказал мне при встрече Юра Ротов, "шатуны" до января месяца не доживают. Во второй половине декабря я отметил появление на моём охотничьем участке множества оленьих следов, следом за которыми, появились, теперь уже многочисленные, волчьи следы, несколько раз появлявшиеся рядом с нашей базой. Однажды, волки сожрали всю заготовленную Лобыревым вяленную рыбу: ленка и хариуса, и, заодно, подчистили его запасы мяса, лежавшего до той поры на импровизированном, невысоко расположенном лабазе, находившемся на самой территории самой базы. Эти выходки обнаглевших волков - Петра весьма расстроили, и окончательно испугали, буквально на второй день после моего отлёта в Сеймчан. Его сообщение, прозвучавшее по рации в экспедиции - было похоже на бред, за подтверждением, или опровержением которого, ко мне обратился уже сам начальник экспедиции: Шарафан Владимир Яковлевич. Пётр Лобырев в последнем сеансе связи сообщил, что базу осадили волки, из-за которых он выйти из своего дома не может, даже, по своей нужде. Туалет, на базе Лобырева находился в десяти метрах от его дома. Он просил помощи в отстреле волков, которых, как он считал, было не менее ста. Помощи Лобырев не дождался, а волки сами ушли, вслед за перегоняемым стадом оленей, возможно, частично отбитым волками у наших соседей - якутских оленеводов. Я не подвергаю сомнению слов Петра Лобырева - человека, отнюдь, не робкого десятка, что доказала его многолетняя жизнь в тайге, но цифра, которую он указал в волчьей стае, меня привела в некоторое смущение, хотя, я не могу не предположить, как исключение, возможность объединения нескольких стай волков в большие сообщества, попутно поглощающие территории отдельных волчьих семей, вовлекаемых в совместное преследование крупных стад оленей. Встретившись с Петром осенью следующего года на его базе, куда я прибыл уже на четыре месяца охоты, я вновь, и, уже подробно, выслушал эту историю, недоверие которой не сумел выказать.